У входа в новый торгово-развлекательный комплекс недавно установили постамат для выдачи заказов, из которого я сегодня, наконец-таки, смог забрать свою покупку. Я выбрал это место не случайно. Хотелось прогуляться по широким светлым коридорам среди людей, шуршащих пакетами, порхающих из магазина с модными нарядами в магазин с золотыми украшениями, а оттуда к лавке с мармеладом и шоколадными конфетами. Нужно было увидеть их блестящие глаза, оживленные лица, услышать радостный гомон, смех. Мне было необходимо, чтобы закружилась голова от миллионов светящихся лампочек, от карликовых пальм и ярких цветов, журчащих фонтанчиков, прозрачных аквариумов с экзотическими рыбками, душистых ароматов и музыки, ласкающей слух.
Неделю назад, найдя в интернете видеоролик, рекламирующий новую игрушку, я полночи не спал, всё ворочался, всё мечтал, что она окажется у меня, вот на этом самом столе, на котором стоит сейчас. В этой самой коробке. Почти не надеясь оформить заказ, из-за того что старт продаж был назначен уже на следующее утро, я вторую половину ночи гадал, сколько людей находилось в электронной очереди, представляя их количество огромным, намного большим, чем есть на Земле. И как же мне повезло! Как повезло! Два дня ходил сам не свой, на работе получил выговор за ошибку в проводке, которую айтишник, обозвав меня дубиной, исправлял добрых три часа. Я не обиделся на него, потому что всё представлял себе, как эта самая коробка будет стоять на моем столе. Но когда нам сообщили, что зарплату задерживают на срок от двух до четырех дней, я расстроился не на шутку, а получив уведомление о том, что заказ доставлен в пункт самовывоза, даже занервничал. Попытался занять денег, все-таки дорогая покупка, но, как оказалось, все сидели на мели и ждали чего-то.
Светлана, наш секретарь, собиралась приобрести наручные часы без стрелок, но с миниатюрной живой кукушкой, запрограммированной на то, чтобы единожды в час появляться из отверстия в циферблате и оповещать всех вокруг, сколько времени. К Бобу я не обращался - он уже полгода выплачивал кредит за зеленых человечков, стоивших ему огромных денег. Их создали в космосе, на станции, в условиях невесомости. В самом настоящем космосе! Человечки выпускались ограниченным тиражом и шли в комплекте с игрушечной летающей тарелкой и вакуумной сферой с трехмерными галактиками, между которыми они перемещались туда-сюда. Иметь дома такое великолепие! Боб счастливчик! Мне до сих пор интересно, каким образом ему удалось их купить. Говорят, у Боба отец работает инженером-конструктором в космическом агентстве. Вы улавливаете связь? Вот и я нет. Более вероятно то, что у него есть связи в Федеральной службе торговых операций. Сильвия из отдела кадров как-то проговорилась Светлане, что его жена работает там уборщицей. Честное слово, я бы за такую должность душу продал.
Сильвия хотела заплатить за предварительный заказ новой модели туристического плаща-невидимки. В выходные дни она посещала национальные парки и заповедники и, чудачка, по понедельникам рассказывала об этом всем и каждому и без всякого смущения. Я бы на её месте молчал в тряпочку. Все эти львы, коалы и лисицы, о которых она говорила с придыханием, суть грязные, подверженные болезням, непредсказуемые животные. Звери. То ли дело наши живые игрушки! Я предлагал ей вместо поездки в очередной африканский заповедник купить крохотных крылатых слонов. Естественно, их женскую версию, ту, которая будет питаться бананами и, летая между цветочными горшками, станет поливать ее кактусы. Сильвия тогда скривила губы и сказала, что ничего пошлее в жизни не слышала, и что она не сможет заснуть, если хоть один из этих слонов будет летать по ее квартире. На моё недоумевающее "почему?" она прошипела: "Они же искусственные" - и отвернулась к монитору. Я хотел заметить, что у ее подруги Светланы керамические зубы и силиконовая грудь, но это не мешает им вместе ходить на обед и в бассейн после работы, но смолчал и с тех пор избегал подходить к этой колючке. Вот и сейчас прошел мимо нее, размышляя, к кому бы еще обратиться.
Я подумал о родителях. Отец с матерью, как и большинство людей их возраста, постоянно путешествовали невесть зачем, неведомо куда. Они не желали подолгу работать и по трети, а то и по полгода грели косточки на индийских или чилийских пляжах, предпочитая обходиться без средств связи и, может, даже между собой редко разговаривая. Каждый раз после их возвращения первые несколько дней мне непривычно было видеть их бронзовую кожу, позолоченные волосы, а в особенности умиротворение на вечно чем-то озабоченных лицах. Такое же умиротворение будет на моем лице, когда я вскрою ту самую коробку. Губы сами расплылись в улыбке, когда я вообразил, что она стоит на столе в моей комнате, и что я канцелярскими ножницами разрезаю упаковочную бумагу. Я даже услышал биение своего сердца, которое нечасто чувствую внутри, порой забывая, какое это счастье. Досадуя, что в момент, когда мне понадобилась помощь родителей, их не было рядом, и спрашивая себя, зачем они тогда вообще нужны, я вспомнил о дедушке Кирюше.
Развод деда с бабушкой произошел, когда отец еще под стол ходил. Новый муж бабушки увез ее на Мадагаскар, чему мы все очень радовались каждый раз, когда собирались к ней в гости. Все, кроме деда Кирюши, разумеется. Дед же заявил, что "нескольких лет брака с этой бесноватой женщиной ему хватило с лихвой", и что "его не заставят жениться, даже если накачают наркотой". Причем у папы есть целый список выражений, когда-либо следовавших за "даже если": даже под дулом пистолета, даже если ему дадут за это Нобелевскую премию, даже если откуда ни возьмись прилетят инопланетяне, и даже если они прилетят только ради того, чтобы просить его об этом. Отец, насмешничая, рассылал родственникам по электронной почте его свежие фразы с обязательным вложением фотографии, похищенной с рабочего стола дедушкиного ноутбука. На фотографии всегда была бабушка. Три года назад дед Кирюша вышел на пенсию и переселился за город. Он пожелал жить в большом доме из четырех комнат, чтобы мы могли оставаться ночевать. Я решил навестить дедушку.
Заказав в службе городского транспорта одноместное такси, я сразу после работы отправился к дедушке. Мне хотелось мечтать о покупке вместо того, чтобы следить за дорогой, поэтому я включил автопилот и с легкой улыбкой смежил веки. Мечту лучше видно, когда глаза закрыты, не правда ли? Я смежил веки и вскрыл картонную коробку. В ней находился белый куб со скругленными краями из приятного на ощупь пластика. Я погладил его, провел указательным пальцем по верху, по выпуклым красным буквам, предупреждающим меня, что содержимое предназначено "только для домашнего использования", прикидывая в уме, сколько раз мне доводилось прочитывать эту надпись перед тем, как нажать на кнопку сбоку и открыть куб. Я положил руки на колени и выдохнул. После нескольких дней пребывания в состоянии предвкушения я, признаться, еле держался. Чувство было такое, будто я все это время ел сливочное мороженое. Тошнотворное такое чувство. Я поторопился нажать на кнопку и ожидал знакомого щелчка, но не услышал его. Что-то вышло из строя. Перемотав назад мое воображаемое будущее, я заново дотронулся до букв, вздохнул и нажал на кнопку. Ни звука. Я приподнял куб и осторожно потряс его. Как перышко. Почти невесомый. Пустой. Перепугавшись, я распахнул глаза.
Голые стволы деревьев, стоящих по обе стороны дороги, на высокой скорости превратились в стены, рыжие фонари - в тусклые бра, подвешенные под потолком, а прогалины между деревьями казались дверьми из душного темного коридора в просторные белые комнаты заснеженных полей. Чтобы глотнуть свежего воздуха, я остановил машину и дошел до края дороги. Еще шаг - и я бы набрал полные ботинки снега. Морозный воздух очистил голову, и дал мне разгадать, почему не открылся мой ларчик. Всё было проще простого, и вместе с тем еще больше растревожило меня. Я ехал к дедушке Кирюше, потому что задержали зарплату, потому что сослуживцы отказались дать мне в долг до получки, потому что родители отдыхали на море. Дед охотно поделился бы со мной своими накоплениями, потому что почти не тратил положенную ему пенсию, но что если у него тоже нет денег? Что, если он купил тот миниатюрный батискаф на дистанционном управлении, о котором упоминал в мой прошлый приезд? Дед со смехом говорил о необходимости отыскать русалку, однажды воспользовавшуюся тем, что во время рыбалки его часто клонит в сон, и стащившую с него, задремавшего, резиновый сапог. Дед еще сетовал, что сапог она, наверное, уже продала на аукционе какой-нибудь мелкой рыбешке, и та уже устроила в нем уютное жилище. Он, конечно, шутил, но что... что если у него нет денег? "Что если мне вообще не удастся их найти?" - подумал я, и озвученная мысль в клубах пара вырвалась изо рта. Я содрогнулся, но вряд ли от холода. Мне не по себе стало от возгласа, прозвучавшего так резко и так обреченно в летаргической тишине зимнего вечера. "Всё будет хорошо" - растерянно пробормотал я и, поёживаясь, вернулся в такси.
Дед радовался гостям, как ребенок приходу родителей, обещавших принести шоколадных конфет. Вот и сейчас, вместо того, чтобы поинтересоваться, зачем я к нему пожаловал в неурочный час и без предупреждения, он суетился вокруг, хватался за лацканы моего пиджака, чтобы я его снимал скорее, и, отряхивая снег с моих волос, запорошил вопросами о работе, доме, родне и горячем чае. Спустя пять минут я сидел на стуле в гостиной, отвечал угомонившемуся дедушке Кирюше на все заданные им в прихожей вопросы, прихлебывая слишком сладкий, на мой вкус, чай, и ждал подходящего момента, чтобы перейти к занимавшей меня теме. Не жалея языка своего, я доносил ему на всех родственников, он слушал и слушал настороженно, изредка называя имена тех, о ком я забывал. Когда я дошел до истории о сломанной ноге моего соседа по этажу, дед перебил меня и обеспокоенно спросил:
- Что случилось?
Я отчего-то смешался и сказал невпопад:
- Всё хорошо. Будет хорошо.
Дедушка помрачнел и произнес:
- Говори.
И я всё ему рассказал.
- Тьфу ты, напугал, - заулыбался дед в конце моей речи. - А я-то, тоже дурак... думал уже... Ты с таким лицом больше не приезжай.
- Каким? - не понял я.
Дедушка Кирюша сморщил и без того морщинистый лоб, опустил уголки губ, поднес высохшие кулачки к вдруг сделавшимися жалобными глазам и всхлипнул. По-моему, он переигрывал, но мне стало стыдно и досадно от того, что я выставил себя перед дедушкой сущим ребенком. Хотя он видел меня и голым, и больным, и ревмя ревущим, скажем, из-за мухи, которую мне не разрешили съесть, но я уже вышел из возраста, в котором позволительно так себя вести.
Я рассеянно улыбнулся, думая о том, что момент настал. Я хотел, чтобы просьба прозвучала сдержанно, бесхитростно, но услышал мягкий, заискивающий детский голос, каким спрашивал лет двадцать назад: "Деда, принесешь мне что-нибудь из магазина?"
- Дедуль, дай мне денег взаймы, пожалуйста. Знаю, ты едва ли расходуешь свою пенсию.
- Но... внук, я совсем ее не расходую. Я отказался от пенсии. Уже давно, - сказал дед, пряча взгляд.
У меня перехватило дыхание. Как желторотый птенец, я пискнул только вечное "почему?" и, кажется, так и остался с открытым ртом.
- Ты никогда не спрашивал, застал ли я те времена, когда людям приходилось работать, чтобы прокормить себя и свою семью. Я застал, в школе учился, но помню. Любые продукты, не только любимые тобой белые трюфели, но и хлеб, мясо, молоко, соль, сахар приходилось покупать. Сейчас мы идем в магазин и берем с прилавков всё, что душе угодно. Просто берем. Даже трюфели, найденные свиньями, даже не родившиеся дети осетра, даже кофейные зерна, прошедшие через слоновью задницу, - всё то, что раньше было на вес золота, теперь бесплатно. Представь, что за кровать, с которой ты встал утром, я говорю о каркасе, матрасе, одеяле, подушке и постельном белье, ты заплатил. За зубную щетку и зубную нить, за яйцо, съеденное на завтрак, и тарелку, и вилку, и чашку с кофе, причем и за чашку, и за кофе, и за очищенную воду из крана ты заплатил. За костюм, термобелье, пиджак и шапку, которую ты забыл сегодня надеть, за перчатки и носки ты заплатил. Представь, что такси до работы, свежая газета, по дороге скачанная в интернете, и подключение к интернету, пачка морковных палочек, которыми ты перекусывал до обеда, не достались тебе даром, что за всё нужно платить. Представил? Но это гроши. Мои родители выплачивали кредит за квартиру и одновременно копили, чтобы дать высшее образование хотя бы двум из троих детей. На обучение самого умного они рассчитывали получить субсидию - деньги из благотворительного фонда, ну или самого глупого отдать в школу танцев. Спроси, сколько раз мы в детстве ездили на море? Ни разу. У тебя что-то с глазами. Ты их так выпучил, что они сейчас выпадут. Я за ними не побегу, я еще твои сопли с пола не вытер.
Закрыв глаза, я откинулся на спинку стула. Учебники истории, конечно, вызывали у меня слабое головокружение, но только от тщетных попыток что-нибудь из них запомнить. Слова деда, сухие, резкие, вызвали не просто дурноту, они ослепили меня. Только когда дед Кирюша командовал: "Представь", я представлял всё живо и ярко, и потом сидел перед ним потрясенный и не мог говорить, а деду хотелось закончить:
- Твои родители бесплатно летают по всему миру. И ты бесплатно, и я. В больнице меня обследуют и лечат за одно спасибо, в магазине удочки всех цветов радуги раздают задаром. У меня всего в избытке. Зачем мне пенсия, если мне больше ничего не нужно?
Дед острил, провожая меня: "Смотри, какие розы на щеках распустились. Пунцовые. Если бы ты сейчас к девушке собирался, мог бы за цветами не заезжать". Я не ответил ему, лишь попрощался неуклюже и торопливо вышел. Была глубокая ночь, на улице мело, косо сыпал мокрый снег, ветер сек его невидимыми хлыстами, и снежинки разлетались в разные стороны, сплошь и рядом натыкаясь на мое пылающее лицо. Такие же хаос и тьма творились в моей голове. Не то, чтобы мне не хотелось оставаться у дедушки, не то, чтобы я намеревался куда-то идти и что-то делать, нет. Скорее, я просто чувствовал потребность идти куда-то и делать что-то, не важно куда и что. Я сел в дожидавшееся меня такси, назвал свой домашний адрес и закрыл глаза. Дед Кирюша, несомненно, отнесся к моему желанию купить новую игрушку, как к блажи, баловству, ребячеству. Он прав, у нас есть всё, чтобы жить без забот и хлопот, умиротворенно или, как сказал бы дед, припеваючи. Он, конечно, прав, но он кое-чего не понимает... чего я тоже пока не понимаю. Мне стало душно в машине, и я снова остановился у обочины.
Метель поутихла, поле снега белело во мраке, и я направился к нему. Далеко уйти не удалось, ноги вязли в сугробах, поэтому я снял пиджак, расстелил его на снегу и лег на спину. Помнится, я вообще не чувствовал холода и очень удивился, когда, выдохнув, увидел над собой облачко пара. Если бы рядом лежал отец, он обязательно сказал бы как-нибудь затейливо, что это, мол, дух поднимается от немощной плоти. Но мое молодое здоровое тело, полное бодрости и сил, говорило обратное. Я начал дышать спокойнее, и сразу рассеялось облако и показались звезды. Ворохи звезд. Они мерцали, как снежинки в свете фонарей, только в тысячу раз торжественнее. Утром я прочитал заметку об отправляющейся в следующем году экспедиции на спутник Юпитера Европу. Автор статьи, находясь, видимо, в экстатическом состоянии, прорицал, что уже наше поколение достигнет звезд, потому что... как же там?.. "мы никогда не перестанем желать того, что нам недоступно". Я вскочил. Эти слова как нельзя лучше объясняли мое теперешнее состояние. Дед ни в чем не нуждался, потому что был слишком стар. Я шел к такси и размышлял: "Человеку свойственно мечтать. То есть, конечно, Сенека Старший, сказал, что ему свойственно ошибаться. Но в первую очередь ему свойственно мечтать, а потом уже ошибаться. Сколько фантазий так и осталось фантазиями, сказками, читаемыми на ночь детям, но столько же стало реальностью. Человечество мечтало победить бедность, и после бесчисленных проб и ошибок ему это удалось. Теперь, как в сказке, для входа в пещеру с любыми земными сокровищами нам достаточно произнести: "Сим-сим, откройся!" Но пока мы купаемся в золоте, мы постоянно помним о маленькой запертой двери, оставшейся неприступной, за которой стоит, и мы доподлинно это знаем, сундук с детскими игрушками. И пока мы купаемся в золоте, мы постоянно мечтаем заполучить эти безделушки. Потому что это единственная вещь, которую мы еще можем желать".
При моем приближении в такси зажегся свет, и распахнулась дверца. Забравшись в теплый салон и направив машину к дому, я рассчитал, что на поиск денег у меня осталось ровно два дня, и сосредоточился на том, где их взять. Еще вечером, находясь на работе, я разослал друзьям письмо с просьбой, произнесенной сегодня раз, наверное, двести, и сейчас сокрушался, что упрямо отказывался настроить удаленный доступ к своей рабочей почте. Я всё же решил проверить, может быть, кто-то ответил на мой личный адрес. В самом деле, во входящих значилось три сообщения, но с каждым прочитанным уверенность в том, что хоть кто-то из них мне обязательно поможет, таяла, как снег на моих ботинках. Я сидел в луже в прямом и переносном смысле этой фразы. В том, что никому вовремя не выплатили зарплату, не было ничего необычного, все предприятия находились в государственной собственности, но то, что друзья не имели ни копейки за душой, я принял на свой счет и сильно рассердился на них.
Едва ли не на рассвете я добрался до своей бесплатной кровати, положил голову на подушку и думал сразу провалиться в сон, но не мог. Разглаживал ладонью складки на бесплатной простыни и пытался усыпить свою тревогу, чтобы потом уснуть самому. "Что я стану делать, если оставшиеся друзья ответят отказом?" - мчался я в своих мыслях вниз на американских горках. "Не зря же люди говорят: "Не имей сто рублей, а имей сто друзей". Хоть кто-то должен протянуть мне руку. С зажатыми в ней деньгами", - и вагонетка, постукивая колесами, ползла вверх. "К скольким я обращался сегодня? Ни один черт не выручил", - я вошел в мертвую петлю и на полном ходу вышел из нее: "Просто был не мой день. Завтра будет новый день". Я смежил веки и представил, как прихожу на работу, открываю почту, пробегаю глазами одно из писем, и как радостная улыбка появляется на моих губах, и как я целую монитор, обнимаю Сильвию, Боба и всех-всех. Колеса последний раз стукнули о рельсы, вагонетка медленно подошла к платформе и замерла. Я уснул.
Надо ли говорить, что я проспал? Правда, ненадолго, поэтому плюнул на завтрак и успел вовремя. Влетев в приемную с возгласом: "Фух, успел!", я споткнулся об удивленный взгляд Светланы, спрашивающий: "Зачем ты торопился?" На небольшие, пусть даже и частые, опоздания у нас не обращали внимания. Я сделал вид, что не могу отдышаться, махнул на нее рукой и прошел в кабинет, который, кстати сказать, пустовал. Как и мой почтовый ящик. Мне пришло несколько писем от партнеров из восточных областей, из-за разницы во времени уже успевших выпить чаю, обсудить последние известия, пролистать обновления в социальных сетях, отправить друг другу по забавной картинке и заняться делом. Но от друзей сообщений не было. Не было! "Что же это за друзья такие?" - спрашивал я себя. - Друзья познаются в беде. Я в беде. И где мои друзья? Нет у меня настоящих друзей! Ни друзей, ни родственников. Я один. Один. Никто мне не поможет". Потом я осознал, что находился не совсем в своем уме в тот день, и даже раньше, с тех пор, как выбежал от дедушки, не мог контролировать свои мысли. Сосредоточившись, я понял бы, что многие просто не успели увидеть письмо, потому что вчера я отправил его за несколько минут до окончания рабочего дня, а сегодня спустя несколько минут после его начала стал просматривать почту. Пятеро друзей готовы были поддержать меня, я узнал об этом позже, но тогда они только пили чай, а я, схватившись за голову и спрятав лицо в ладонях, причитал про себя: "Что же делать? Что теперь делать? Что мне делать?"
- Что случилось? - услышал я встревоженный голос Боба.
"Припёрся", - подумал я язвительно, с трудом отрывая руки от лица и бросая злобный взгляд на ни в чем не повинного коллегу.
- Что случилось? - повторил он участливо, кладя снятую с плеча сумку на тумбочку под столом и потому ничего не заметив.
Тут я вспомнил кое-что важное.
- Бобби, - ласково сказал я, - Бобби. Скажи мне, пожалуйста, где ты взял деньги, чтобы заплатить первый взнос за зеленых человечков.
- Зачем тебе? - спросил Боб напряженно, видимо, из-за непредвиденного вопроса, и неловко плюхнулся в кресло, уцепившись пальцами за край стола, чтобы не потерять равновесие.
Выслушав мою историю, Боб молчал, словно размышляя, признаться мне или нет, тогда я, будучи не в состоянии ждать, воскликнул:
- Завтра последний день. Если я завтра их не выкуплю, их заберут! Заберут, Бобби! Понимаешь ты меня?
Бобби кивнул, потом нагнулся под стол, достал из сумки кошелек, вытащил из него визитную карточку и подвинулся ко мне вместе с креслом, смешно перебирая ногами.
- Держи, здесь вся контактная информация. Можешь позвонить, написать, как тебе удобно.
Я взял в руки тонкую металлическую пластину с вытисненными на ней номерами телефонов, электронных адресов, ссылок на сайты, но без адреса местонахождения, названия компании или хотя бы ее логотипа.
- Что это? - осведомился я, перевернув карточку, обратная сторона которой оказалась незаполненной.
- Лечебно-реабилитационный центр, - словно бы нехотя произнес Боб.
- Они дадут мне деньги? - я с сомнением посмотрел на Боба. - За что? За прекрасные глаза?
- Скажи мне, сынок, что в наш век ценится выше всего?
Боб, обыкновенно очень скромный, застенчивый в обращении, впервые за то время, что мы работали вместе, позволил себе говорить со мной запанибрата. Это могло означать, что он, наконец, собрался с духом, и я спешно дал ему заученный еще в школе ответ:
- Человек.
- Именно.
Я пожал плечами, не понимая, к чему он клонит, поэтому решил зайти с другой стороны:
- Боб, что ты сделал, чтобы получить деньги?
Боб снова замолчал, потом, подняв и сунув мне в руку брошенную на стол карточку, начал вставать с кресла со словами:
- Просто позвони им. Тебе всё объяснят.
Я поймал его за запястье, силой удерживая на месте, и, склонившись к его вмиг перепугавшемуся лицу, прошептал горячо и глухо:
- Что ты сделал, Боб?
- Продал почку, - выкрикнул он, высвободился из моей хватки и отвернувшись, добавил ядовито, - настоящие органы дорого стоят.
Я выронил из рук визитку. "Так вот отчего у тебя такая желтая и не по годам дряблая кожа, Боб, вот отчего у тебя дрожат пальцы. Вот отчего, Боб, ты почти ничего не ешь и часто сидишь на больничном" - с ужасом думал я. Мы долго сидели в тишине. Я пытался уловить звук своего сердца, но услышал лишь слабое гудение компьютеров, тиканье часов на стене, шаги, возню в коридоре и сдавленный голос позади себя:
- Лучше бы я сказал, что накопил эти деньги.
Я схватил карточку, вскочил и, не глядя на Боба, бросился прочь из кабинета.
У входа в новый торгово-развлекательный комплекс недавно установили постамат для выдачи заказов, из которого я сегодня, наконец-таки, смог забрать свою покупку. Я выбрал это место не случайно. Хотелось прогуляться по широким светлым коридорам среди людей, шуршащих пакетами, порхающих из магазина с модными нарядами в магазин с золотыми украшениями, а оттуда к лавке с мармеладом и шоколадными конфетами. Нужно было увидеть их блестящие глаза, оживленные лица, услышать радостный гомон, смех. Мне было необходимо, чтобы закружилась голова от миллионов светящихся лампочек, от карликовых пальм и ярких цветов, журчащих фонтанчиков, прозрачных аквариумов с экзотическими рыбками, душистых ароматов и музыки, ласкающей слух. Мне требовалось вернуться к беззаботности и красоте жизни - к чувству, которое я потерял.
После прогулки я поехал домой и поставил уложенную в коробку покупку на стол, ножницами легко разрезал упаковочную бумагу, вскрыл картонную коробку и вытащил из коробки белый пластиковый куб со скругленными краями. Губы мои расплылись в вымученной улыбке, подрагивающие пальцы погладили выпуклые красные буквы, предупреждающие, что содержимое предназначено "только для домашнего использования". Сколько раз я читал эту надпись перед тем, как нажать на кнопку сбоку и открыть куб. Руки упали на колени, до слуха донесся тяжелый, тягучий стук. Откуда он? Из моей груди? "Да что же это?" - подумал я и поторопился нажать на кнопку. При знакомом щелчке мои глаза обычно увлажнялись - настолько я был счастлив. Честно слово. Клянусь. Одна слеза стекала вниз, я касался мокрой щеки и удивлялся: "Неужели правда плачу?" Сейчас я снова ждал ее, и она появилась, одна, затем вторая, третья, скоро они посыпались градом, холодные, горькие, они сыпались, и сыпались, и сыпались, и я не мог их сдержать.