- Прежде никто не жаловался. То есть, жаловались, конечно. Но ждали терпеливо и дожидались всенепременно. Считали дни, потом теряли им счет, сутки за сутками проводили в предвкушении, а по утрам светлело все раньше, и все позже темнело по вечерам. Утешались этим маленечко. Радовались. Пели песни.
- Сейчас все по-другому.
- Да, - вздыхает. - Все по-другому. И не поют. Ждут ее и никак не дождутся.
- Последний раз весна приходила за год до моего рождения.
- Сколько тебе минуло?
- Двадцать.
- Двадцать лет, как стоит волчий холод, - вздыхает, - как на закате мы слышим один и тот же дикий, леденящий кровь хохот. Поговаривают, что это смеется сама весна, что она обезумела, потешается над нами болезными. Двадцать лет, как по вечерам на улицах вспыхивают костры, и люди выходят к ним из промерзших домов, чтобы чуток согреться, и засыпают там же, подле огня.
- Не понимаю, каким образом костры разгораются сами по себе.
- Это мудрено понять, - вздыхает. - Потому побаиваются их, конечно. Тягостно рядом обретаться, неприютно, но еще меньше хочется, отойдя на десяток шагов, покрыться за ночь ледяной коркой. Сколько случаев было, не сосчитать. Да и нынче, что ни день, находят сердечных.
- Дед, почему мертвых всегда двое?
- Лучше не знать, - вздыхает. - Лучше найти другой выход. Я не хочу умирать.
Еще один день миновал. Я рассматриваю лужу внизу, под ногами. Лужа затянута тончайшим стеклом наледи. В ней отражается небо. Я наступаю на стекло, оно лопается, как мои губы на морозе, и желтоватая водянистая сукровица выделяется из трещинок. Небо шелушится и сходит вниз серыми чешуйками снега. Воздух стынет на ресницах. Кто-то нелепый стоит на карнизе. Это дед. Он ищет другой выход. Он не станет прыгать. Повздыхает от безысходности и спустится, когда взовьются костры.
Я придвигаюсь к огню, тянусь озябшими синими пальцами к страстно волнующимся языкам красноватого пламени. Кто-то справа подвигается ко мне и спрашивает:
- Что, если костры когда-нибудь потухнут?
Я не отвечаю, перехожу к соседнему костру. Чувствую, что он смотрит мне вслед. От его взгляда по спине пробегают мурашки. Необыкновенные, теплые мурашки. Я возвращаюсь.
- Ты скажи мне.
- Мы все умрем, - говорит мягко и боязливо оглядывается.
- Я не хочу умирать. Лучше найти другой выход.
Он несколько секунд переваривает мои слова. Слова кажутся ему вкусными. Он проглатывает слюну, кадык двигается.
- Ты нравишься мне, - решается.
Я убегаю, прячусь у дальних костров, укладываюсь, закрываю глаза и слушаю. Ворочаются, сопят, возятся, негромко разговаривают, похрапывают, причмокивают. Слышу, что пружинит, пульсирует в висках кровь, постукивает в груди. Открываю глаза и вижу, что волосы дыбом на руках, руки дрожат. Но мне тепло, откуда-то из живота катят и катят нагретые волны. Хочется петь песни, но я не знаю слов.
Минуло несколько дней. Я нахожу его под мостом через иссякшую реку, он сидит, прислонившись к заиндевевшей бетонной стене, слушает деда и кивает головой.
Дед твердит:
- Нужно найти другой выход.
- Скажи это еще раз эти слова, - говорю. - Я хочу почувствовать тепло.
- Нет, - отказывает. - Нет у меня слов.
Он поднимается и уходит, я иду следом и выдавливаю из простуженного горла застрявшее там комом признание:
- Ты тоже... нравишься мне.
Дед качает головой, а он замирает, поворачивается вполоборота, смотрит на меня исподлобья. Дед бубнит, что лучше найти другой выход, еще раз, еще и еще раз, а он повинуется его голосу и скрывается за углом.
Миновал еще месяц, а он метался, то исчезал, то появлялся и садился рядом у огня, то избегал меня, то искал нарочно. Возвратился сегодня утром и ходил за мною весь день. Холодает, и мы ждем, когда запылают костры. Воздух стянут молчанием. Жеваные мысли, не выраженные словами, имеют вяжущий вкус. Я не хочу их глотать, выплевываю, как прогорклый рыбий жир.
- Я хочу сделать это, - роняю в ноги ему, потому что он давно не смотрит в глаза.
Мы приходим в его дом. Лунный свет заглядывает в окно спальной комнаты. Стекла разбиты ветром. Слышно, как поскрипывают половицы. На облупившейся побелке потолка, на стенах и дверях мирно спят тени. Он берет меня за руки. Я чувствую покалывание в обычно деревянных пальцах, следом чувствую жаркий оттиск на своих ледяных губах. Я открываю глаза и вижу счастливую улыбку, закрываю глаза и обнимаю памятью то, что было до моего рождения, то время, когда весна приходила из года в год неминуемо и неизменно. Мне так тепло. Тепло окутывает нас. С каждой секундой становится жарче. Все тело горит. Что-то вспыхивает внутри. С улицы через разбитое окно в комнату проникает мрачный, грозный, зловещий хохот. Наши искры, наши жизни вырывает ветер и забрасывает их в костры.