Аннотация: Шахтерский город в Сибири. Середина девяностых.
Владимир Пузырёв
Война план покажет
Роман
Часть первая
Запах черемухи
I
Через вентиляционный ствол в шахту тянуло запахом цветущей черемухи. Совсем как в форточку обычной городской квартиры. Этот запах вызывал приятные чувства у шахтеров, отработавших смену. Выбравшихся к стволу из своих забоев, штреков и уклонов. Вымотанных тяжестью и нервотрепкой подземной работы. Тем, что в листках ежегодного медицинского осмотра называлось "психофизическими нагрузками". И считалось таким же вредным фактором, как угольная пыль, шум и вибрация. Даже у этих усталых людей черемуховый запах будоражил кровь и поднимал настроение. "Живем мужики!" Смена позади. Сейчас на-гора, под душ и домой. А там можно хоть по пиву, а хоть и по водочке. А кто-то, возможно, жаждет и других утех. Как писал шахтерский поэт Николай Анциферов, когда-то известный, а ныне почти забытый: "Семьянин говорит о хлебе, о любви говорит холостой".
И с легкой завистью вслед им смотрели шахтеры новой смены. На-гора - благодать, а тут в "погреб" идти надо. Правда, наверху было прохладно и ветрено. Похоже, погода, согласно примете "Цветет черемуха - к похолоданию", собиралась испортиться.
До забоя идти было сравнительно недалеко. Полкилометра вниз по уклону, да еще по конвейерному штреку с километр. Назад можно выехать на "ленте" - ленточном конвейере. А в забой только пешком. Ножками-ножками. По шпалам, как в той песне о последней электричке.
За разговором путь проходит быстрее. Но сегодня шли, молча, размышляя каждый о своем. Может быть, запах черемухи так на всех подействовал. Впереди шел машинист комбайна Олег Суханов. Настроение у него и без запаха черемухи было приподнятое. Он находился в том состоянии, какое испытывает мужчина, добившийся взаимности от давно желанной и казалось недоступной женщины. Роман находился в той радостной стадии, когда испытываешь счастье обладания, но еще не задумываешься о последствиях.
Следом за Олегом шел его давний приятель проходчик Николай Усольцев. У него запах черемухи вызвал совсем другие эмоции. Недавно он развелся с женой. Ему вспомнилось, как при расставании Марина сказала ему, что не было между ними черемухи. Откуда бывшая супруга взяла это выражение, Николай не знал, но догадывался, что не сама придумала. Особым остроумием она не отличалась. Наверняка услышала в каком-нибудь кинофильме или вычитала в книжке.
"Не было, значит, не было, - думал он. - Не у всех видать черемуха бывает".
И значительно приотстав от Олега с Николаем, брел звеньевой Василий Костенко - немолодой кряжистый мужик, которого все на участке звали по отчеству - Тимофеичем. Было ему уже под пятьдесят, и запах черемухи не волновал его чувств. Хотя нельзя сказать, что Тимофеича обходили стороной страсти. Лет пять назад он едва не ушел от законной жены, с которой прожил всю жизнь и вырастил троих детей, к молодой зазнобе, почти на двадцать лет младше его.
Олег Суханов и Николай Усольцев знали друг друга уже двенадцать лет. Жизнь их, то сводила вместе, то разводила. Три года они жили в одной комнате в общежитии шахты. Потом Олег женился, ушел из "общаги". Через три года развелся и вернулся. Но в этот раз вместе они прожили недолго. Николай получил квартиру, как участник военных действий в Афганистане. В последующие годы они общались мало, лишь иногда сталкиваясь на шахте или в электричке. Еще реже в городе, так как жили в разных его концах. Но пару месяцев назад шахтерская судьба свела их снова. Шахтовое начальство тасовало кадры и, в результате, Олег оказался на участке, где работал Николай. И даже в одной бригаде, и в одном звене.
Они работали сегодня во вторую смену. Шахтеры называли ее "койка - мойка". Проснешься утром, в двенадцать часов дня уйдешь на работу. Дорога до шахты, а потом и в шахте до забоя, съедает два часа. Сама смена начинается в два часа дня. Заканчивается в восемь часов вечера. Пока выйдешь из шахты, помоешься, доберешься до города - уже десятый час. Вот получается - "койка - мойка". Один давний знакомый Олега называл вторую смену - "сменой здоровья и трезвости". Возможно, при Горбачеве так оно и было. Спиртное начинали продавать с двух часов дня, а с утра или ночью тем, кому выпить невтерпеж, приходилось покупать водку либо у таксистов, либо у вьетнамцев - гастарбайтеров советской эпохи. Но за двойную цену, что обходилось довольно накладно. Зато сейчас водку можно было купить в любое время дня и ночи в магазинах и киосках, работавших круглые сутки.
Придя в забой, все сняли куртки. Нательные рубахи на них слегка пропотели за время ходьбы до рабочего места. Прохладная сырость заставляла ежиться. Из прорезиненной вентиляционной трубы метрового диаметра вырывалась струя воздуха. Минут на пять они присели, где придется, переводя дыхание.
Отдохнув, каждый занялся своим делом. Тимофеич первым делом осмотрел забой. Затем он и Николай "стрельнули скобу" - сверили направление выработки. "Скобу стреляют" с помощью "висков" - отвесов, установленных маркшейдером.
Олег в это время занялся комбайном. Проверил сначала, насколько полон маслобак, а затем целы ли резцы на рабочем органе, который шахтеры именовали обычно "балдой". Резцы называли "зубками". Вся в "зубках", "балда" напоминала шипастую голову доисторического животного. Олег долил масла в бак и поменял пару сломанных "зубков".
- Готов? - спросил у него Тимофеич.
- Как юный пионер, - с усмешкой ответил Олег.
- Тогда включай, поехали.
Олег поверну "флажок" включения комбайна. После шестисекундного звукового сигнала комбайн включился. Оглянувшись назад, Олег увидел, как Николай плавно подогнал самоходный вагон под выносную "стрелу" комбайнового конвейера. Не у всех так аккуратно получалось. Поэтому, для смягчения удара, сзади на корпус комбайна были подвешены две старые покрышки от автомобильных колес.
Самоходные вагоны на резиновых скатах на шахте стали применять совсем недавно. Полностью вытеснить привычные скребковые конвейера они пока не смогли, но в какой-то мере облегчили труд проходчиков. Не стало необходимости каждую смену удлинять - "наращивать" - скребковый конвейер. Имелись свои недостатки. Проходчику, управлявшему вагоном, приходилось постоянно следить, чтобы не наехать на питающий кабель. Барабан, наматывающий кабель на вагоне, работал не всегда надежно. Да и комбайн простаивал, пока вагон ездил на разгрузку. Хорошие комбайнеры, правда, и к этому приноравливались. Когда самоходный вагон находился на разгрузке, они обирали рабочим органом борта, почву, кровлю.
Олег, также через сигнал, включил "балду" и "грузчик" - лоток с нагребающими лапами и скребковым конвейером. Повернул ручку на кране, и в забой ударили струи водяного орошения. Первым делом Олег пробрал "балдой" почву перед комбайном. Это правило он усвоил еще девять лет назад, когда переучивался на комбайнера. А то не успеешь заметить, как в почве начнет оставаться "земник", а комбайн полезет к верху. Отгоняй его потом назад, подрубай. Лишние действия и потеря времени. Да и звеньевой ворчит.
Олег нажал на ручки хода, и комбайн вплотную приблизился к груди забоя. Нагребающие лапы начали грузить уголь. Лязг "грузчика" сменился ровным шумом отгружаемого угля. Вращающаяся "балда", под воздействием домкратов, с привычным урчанием вгрызалась в уголь. Олег слышал привычные звуки работающего комбайна и оставался доволен. Наоборот, когда от излишней нагрузки "мычали" двигатели на комбайне или лязгали траки на гусеницах, он испытывал такое чувство, как будто его самого заставляли выполнять непосильную работу.
Олегу нравился комбайн ГПК, хотя он прекрасно знал все его достоинства и недостатки. На прежнем участке ему уже довелось поработать на новом комбайне другого типа. Тот, в отличие от ГПК, хорошо рубил породу, что было немаловажно при проведении выработок большого сечения. Но, напичканный электроникой, он мог неожиданно отключиться прямо во время работы. И не всегда его можно было перезапустить самому. Тогда ищи-свищи слесаря. А он один на два забоя. Комбайны ГПК, выпускаемые в разных модификациях уже более двадцати лет, казались ему надежными, как автоматы Калашникова.
Олег управлял комбайном, посматривая на кровлю. Сегодня, вроде бы ничего, держится. А то бывает, вывалится корж породы и прямо в лоток, застревая между нагребающими лапами. Хватаешь тогда кувалду и начинаешь его охаживать. А он, как железный. Кувалда только отскакивает. Пока, наконец, после многочисленных ударов, корж не расколется на куски.
Два погонных метра выработки Олег рубил около часа. Вагон за это время трижды уезжал на разгрузку. Если бы уголь непрерывно грузился на скребковый конвейер, по-шахтерски "привод", то можно было бы управиться минут за сорок.
Закончив рубить, Олег круговыми движениями светильника подал знак звеньевому: "Иди сюда!" Такой же сигнал, но в других обстоятельствах, означал "реверс" - обратный ход.
Подошел Тимофеич.
- Крепим? - спросил он у Олега.
Тот кивнул в ответ.
- Погляди за кабелем, Тимофеич, - попросил Олег. - Я комбайн отгоню.
Пока Олег с Тимофеичем отгоняли комбайн, Николай разгружал из вагона привезенные крепежные материалы: швеллера, анкера, "решетку".
Выработка крепилась анкерной крепью. Стальные швеллера прихватывались к кровле, забуренными в нее анкерами. Пространство между швеллерами перекрывалось, или по-шахтерски "перетягивалось", "решеткой" - сеткой, сваренной из проволоки "шестерки".
К анкерной крепи все на шахте давно привыкли. А поначалу, как вспоминал Тимофеич, непривычно было и даже страшновато. Заходишь в выработку, и кажется, будто она незакрепленная. Привыкли, что все должно быть закреплено либо металлом, либо деревом.
На шахтерских пьянках, когда разговор почти неизбежно заходил о работе, частенько спорили о том, какая крепь надежнее. Все соглашались, что анкерная крепь неплохо держит кровлю, но она до определенной глубины разработки. А если, случись что, "гора пойдет", то не удержит.
- Ну, если "гора пойдет", - возражали в ответ, - то и лес, и смешанная крепь не удержат. Видели мы, как деревянные стойки ломаются. Словно спички. Только "арка" выдержит.
Все соглашались, что арочная крепь самая надежная. Но крепить всю проходку на "арку" дорого и трудоемко. Только основные выработки.
- В Донбассе все на "арку" крепят, - говорил какой-нибудь знаток. - Когда-то и нам придется, если на такой же глубине будем работать.
Работа на проходке цикличная. Когда выработки проходили буровзрывным способом, коротко суть цикла излагалась четырьмя словами: "Бурим, палим, грузим, крепим". С внедрением комбайнов цикл стал укладываться в два слова: "Рубим и крепим".
Крепление выработки - самая рискованная часть в работе проходчика. Шахтеры остаются наедине обнаженной кровлей. Надеешься лишь на собственный опыт, сноровку и, в какой-то мере, на удачу - авось пронесет. С внедрением комбайнов темпы проходки увеличились. Крепить за смену стали больше. Соответственно и риск увеличился. Так что, с одной стороны комбайн - облегчение, а другой - как посмотреть.
Швеллера и "решетка" прижимались к кровле винтовыми стойками временной крепи "ВК", в просторечии "вэкушками". Именно здесь в первую очередь и проявляется сноровка проходчиков. Отработанные годами привычные действия. А со стороны, с виду, ничего особенного. Минутное дело. Прижали, обезопасили. Можно спокойно работать дальше. Только опытные люди понимают, что не так-то это просто. Как фокус: "Ловкость рук и никакого мошенничества". А попробуй, повтори сам.
Шпуры для анкеров в кровле бурили ручными электросверлами с установленной на них принудительной подачей. Бурили такие сверла неплохо, но требовали немалых усилий от проходчика. Если штанга вдруг заклинивала в шпуре, то сверло норовило вывернуться из рук. У многих проходчиков, особенно молодых и малоопытных, при работе с "принудиловками" руки частенько были сбиты и перемазаны йодом или "зеленкой". Правда, в последнее время "принудиловки" в шахте стали менять на более удобные импортные пневматические "бурилки", но еще не до всех участков дошли такие новшества.
С креплением двух метров уложились минут за сорок. Убрали из забоя стойки временной крепи, сверла, инструмент. Олег включил комбайн. Цикл начинался заново...
В конце смены выходили к стволу усталые, но довольные. Смена прошла нормально - без поломок, без простоев. Когда поднимались в клети, воздушная струя швырнула в лицо капельки воды. На-гора моросило, и главный вентилятор захватывал дождевые брызги.
Душ принес небольшое облегчение. Усталость на время отступила.
- Вадим! - окликнул в раздевалке Олег давнего приятеля. - Приходи завтра ко мне. Пивка попьем.
Тот не любил, когда его звали "Вадик". Только "Вадим".
- Обязательно приду, - отозвался приятель. - С утра у меня дела кое-какие, но после обеда жди.
Пока добирались до города в электричке, усталость свинцовой тяжестью навалилась снова. Радовало, что впереди два выходных, а нынешняя смена была крайней. Шахтеры, как и люди других опасных профессий, не любили слова "последний".
II
Шахта "Камышовая" получила свое название от расположенного рядом поселка. А поселок назывался так совсем не по причине обилия камышей, растущих в пойме протекающей неподалеку речки. Когда-то он назывался немного по-другому. Как пел Высоцкий: "В те времена далекие, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные". Так вот, "в те времена далекие" поселок назывался "Камышлаговским", в честь лагерной конторы "Камышлаг", чьи лагеря находились в этой таежной глухомани. Видать имелся в Москве в руководстве МВД оригинал, дававший лагерным управлениям своеобразные названия: "Горлаг", "Озерлаг", "Степлаг" и прочие. В середине пятидесятых "Камышлаг" закрыли, а поселок вскоре переименовали для благозвучия в Камышовый.
В шестидесятых годах вблизи поселка стали строить угольную шахту. В ту пору строили много, не всегда успевая придумывать названия. Потому и новую шахту, не особо размышляя, назвали в честь поселка. Большинство шахтеров "Камышовой" жило в небольшом городе, расположенном в десяти километрах от шахты. На работу и обратно добирались электричкой. Жизнь мало отличалась от жизни в других шахтерских краях. Разве что климат суровее, чем где-нибудь в Донбассе. Да вместо степных курганов таежные предгорья. Работали. Добывали уголек. Ставили рекорды. Женились и разводились. Растили детей. Пили водку. Хоронили погибших и умерших. Подрастали новые поколения шахтеров. Хотя в целом жизнью и были довольны, но видать не совсем. Этого "не совсем" хватило, чтобы в июле восемьдесят девятого года забастовать и выйти на площадь.
О директорах шахты "Камышовой" нужно сказать особо. Если Лев Толстой, по словам Ленина, являлся "зеркалом русской революции", то в карьере директоров шахты, как в капле воды, отразилась эпоха "застоя", "перестройки", крушения Советского Союза и реставрации капитализма в России. Первый руководитель, возглавивший шахту после сдачи ее в эксплуатацию, согласился на это хлопотное дело в надежде получить более высокую должность. И он ее получил. Перебравшись в Кемерово, стал управлять угольной промышленностью на уровне области. Второй тоже со временем переселился в столицу Кузбасса, заняв солидный пост в обкоме правящей тогда КПСС. Третий директор, оказавшийся у "руля" во время "перестройки", поначалу руководил по старинке. Но, после июльской забастовки восемьдесят девятого года, он стал держать нос по ветру, прислушиваться к новым веяньям и быстро нашел общий язык с окружением Ельцина. В результате оказался в Москве и попал в "правительство реформаторов" Егора Гайдара.
Место директора освободилось. Предстояли выборы, так как шахта к тому времени стала арендным предприятием. Таковым ее сделал ушедший на повышение директор, дабы показать свою приверженность предстоящим переменам и новым методам хозяйствования. На должность директора претендовали двое: главный инженер шахты Андрей Петрович Шмидт и начальник участка Григорий Геннадьевич Тарасюк. Однофамилец мятежного лейтенанта был настолько уверен в своей победе, что невыполнимых обещаний старался не давать. Наоборот, предупредил о предстоящей нелегкой поре. Придется, мол, много работать и пояса затянуть. Такие слова не понравились шахтерам, расслабившимся за годы забастовочной вольницы. За что, спрашивается, боролись? Сам президент пообещал на рельсы лечь, если жить станем хуже, а тут тяжелыми временами пугают. Зато по душе пришлись слова Тарасюка: "Работать станем меньше, а получать больше. Все в Париж съездим. Каждый иномарку купит". Его и выбрали.
Раздосадованный неудачей главный инженер шахты в одночасье стал Генрихом-Петером Шмидтом и вскоре перебрался на историческую родину. По слухам его поселили в недавно присоединенных восточных землях, где он стал вести скромную жизнь германского пенсионера.
Жизнь шахтеров "Камышовой", вопреки обещаниям нового директора, лучше не становилась. Да и как она могла стать лучше, если благодаря "правительству реформаторов", в котором трудоустроился бывший директор шахты, экономику страны охватил полный хаос. Впрочем, кое-кто из "камышовцев" в столицу Франции все-таки съездил. И иномарку купил. Остальным же до Парижа было, как до Луны.
Довольно быстро возникла оппозиция директору. Возглавил ее Григорий Иванович Черемных - заместитель главного инженера по проходке, а по совместительству еще и председатель совета трудового коллектива. Что это был за орган, и какие он имел властные полномочия, никто толком объяснить не мог. Он не являлся профсоюзным комитетом, как шахтком. Не был и детищем забастовок, как стачком. Возникли советы трудовых коллективов - сокращенно СТК - в начале восьмидесятых, на исходе эпохи "застоя". Тогда в руководстве КПСС возникла идея повысить роль этих самых трудовых коллективов. Но фактически СТК имели чисто декоративное назначение. Они в большинстве своем не сыграли никакой роли даже в бурные годы "перестройки" и ушли в прошлое вместе с распавшимся на куски Советским Союзом. На шахте "Камышовой" совет трудового коллектива сохранился вроде бы случайно. А может быть совсем не случайно. Председатель совета Григорий Черемных не собирался распускать его. Больше года СТК никак не проявлял себя, но, когда Черемных начал "бузу" против Тарасюка, срочно собрался на заседание. Было решено поддержать председателя совета в его борьбе против директора шахты. Противостояние Черемных и Тарасюка происходило на фоне другого противостояния - президента Ельцина и председателя Верховного Совета Хасбулатова. И как ни странно исход одного противостояния повлиял на исход другого. Тарасюк надеялся на поддержку депутата Верховного Совета, которому помог на выборах. Черемных заручился поддержкой бывшего директора шахты, входившего в правительство и при Гайдаре, и при Черномырдине. Если бы победил Верховный Совет, правительство в лучшем случае отправили бы в отставку.
В конце концов, точку в споре поставили залпы орудий российских танков по зданию российского парламента...
Тарасюк оставил должность директора шахты. Как сказали работяги: "Один Гриша съел другого Гришу". Но в накладе бывший директор шахты не остался. Тарасюк успел деньги шахты вложить в различные предприятия, в которых оказался совладельцем. Причем все это он сделал так умело, что и придраться было не к чему. Да никто и не пытался что-то "раскопать".
На пути к заветной цели у Черемных возникло новое препятствие - его ближайший сподвижник по борьбе против бывшего директора шахты Игорь Моднов. Шахтеры между собой называли его "Мутным". Попытки договориться мирно ни к чему не привели. Оставалось ждать результатов выборов.
Нового директора предстояло избрать тайным голосованием собранию акционеров. В то время это был почти весь коллектив шахты, за исключением тех, кто отказался принимать участие в акционировании (были и такие), или устроился на работу позднее. Сторонники обоих кандидатов развернули отчаянную пропаганду, восхваляя своего кандидата и очерняя чужого. В итоге, с незначительным перевесом, победил Черемных. Моднов пытался протестовать. Бюллетени несколько раз пересчитывали, но результат остался прежним. Скрепя сердце "Мутный" поздравил нового директора с победой.
Но, как известно, власть мало взять, ее надо еще и удержать. Понимая это, Черемных пошел на сделку со своим соперником. Он предложил "Мутному" возглавить совет акционеров. Моднов согласился. Вдвоем они решили стать совладельцами шахты "Камышовой". Для начала необходимо было, заручится поддержкой Министерства топлива и энергетики. В министерстве запросили тридцать процентов акций шахты. Моднов убеждал совет акционеров в необходимости этого шага. Иначе, мол, шахте не выжить в такое сложное время. Совет акционеров, после бурных споров, согласился. В министерство передали тридцать процентов акций из числа, находившихся в непосредственном распоряжении руководства шахты. После этого начались очень интересные дела.
По городу поползли упорные слухи, что акции шахты "Камышовой" скоро совсем обесценятся и тогда за них не получишь ни копейки. К тому же на шахте начались задержки с заработной платой, которых не было при Тарасюке. У многих возникло желание продать акции. Но так как шахта являлась закрытым акционерным обществом, то и продать их можно было только собственному руководству. Скупались акции по бросовой цене. Надо ли говорить, у кого они, в конце концов, оказались? Оставшиеся на руках акции, в управлении шахтой уже не играли никакой роли.
Коллектив шахты, кроме отдельных недовольных, отнесся ко всему происходящему довольно безразлично. Так же, как в декабре девяносто первого большинство бывшего советского народа отнеслось к распаду Советского Союза. Последствия иных случившихся событий слишком поздно осознаются современниками.
III
Олег пил пиво со своим давним приятелем Вадимом Шестаковым. Разливали из пластиковых бутылок емкостью полтора литра. В последнее время "полторашки" стали теснить привычные трехлитровые стеклянные банки. Закусывали тоже не привычной вяленой рыбкой, а солеными заграничными орешками.
За окном шел мелкий дождь. Если бы не молодая листва на деревьях, то могло бы показаться, что наступила осень. Примета, связанная с цветущей черемухой, подтвердилась в очередной раз. А ведь еще месяц назад стояла жара, непривычная для этого времени. Синоптики по телевизору говорили, что подобной погоды, как в апреле нынешнего девяносто седьмого года, не было уже, бог знает, сколько лет. Но, как известно, что если где-то прибудет, то где-то обязательно убудет. В мае всем снова пришлось вспомнить про куртки и ветровки.
Олег познакомился с Вадимом, как и с Николаем, двенадцать лет тому назад. Выпивали вместе в "общаге" в одной компании. Николай Усольцев "проставлялся" своей смене по случаю первой получки. Заодно пригласил к столу и Олега. Вадим в "общаге" не жил. Пришел вместе с остальными. Кстати и Тимофеич тогда тоже принимал участие в этом мероприятии, именуемом на шахте "Камышовой" "прилупом". Не следует путать с "отлупом", когда "проставляются" по случаю ухода в отпуск. И с "обмывкой", когда отмечают повышение разряда, новую должность или награду. На прежней шахте в Новокузнецке, где Олег работал до "Камышовой", все подобные мероприятия назывались просто и незамысловато - "халявой".
Собралось на "прилуп" около десятка человек - смена проходческого участка в полном составе. Два звена проходчиков, горный мастер, слесарь. Ну и плюс Олег. Расселись кто где - на стульях, на кроватях. На столе стояло пять бутылок водки - норма для подобного мероприятия. Вроде бы на такое количество шахтеров и немного, но следует учесть, что все собрались после смены, уставшие. Да и закуска особым изыском не отличалась - пирожки из буфета, вареная колбаса и ржаной хлеб, нарезанный ломтями. К тому же обычно долго старались не засиживаться - дома ждут. Так что слегка набраться вполне хватало. Но если у кого возникало желание "догнаться", а такие есть в каждой смене, то это уже дело личное.
"Прилуп" начался, как говорили в стародавние времена, "чинно и благородно". Первое слово дали Тимофеичу, как звеньевому и старшему по возрасту. Старшим по должности был мастер, но тот на шахте работал недавно, всего год после института. Ради торжественности Тимофеич даже встал со стаканом в руке. Все последовали его примеру.
- Обычно у нас все по-простому, по-шахтерски, - начал свою речь Тимофеич. - Сегодня случай особый. Я нынче, вроде как тамада, или, как говорят в Донбассе, председатель "бутылькового комитета"...
- Какой председатель? - удивился один из собравшихся. - Какого комитета?
- Не перебивай, Вадим! - одернул его Тимофеич. - Потом расскажу, если интересно. Что вы за народ, слесаря? Не понимаете всей важности момента.
- Все-все, Тимофеич, - стал оправдываться Вадим, - молчу.
- Ну, то-то, - довольно произнес Тимофеич и продолжил. - Ты у нас, Николай, отработал месяц. Работаешь ты неплохо. Работай дальше. А там видно будет. Война план покажет.
Олег уже слышал такое выражение. У шахтеров оно означало что-то вроде: "Живы будем - не помрем!"
- Как сказал Гагарин: "Поехали!" - закончил свою речь Тимофеич.
Все дружно и громко чокнулись гранеными стаканами. Чтобы стаканов хватило на всех, пришлось попросить их на время в соседней комнате.
Выпили и закусили. Снова присели. Вадим спросил у Тимофеича.
- Ну, расскажи, что такое председатель "бутылькового комитета"?
Тимофеич вытер ладонью усы, тогда еще не седые, а черные.
- Я, когда по молодости работал в Донбассе, - стал рассказывать он, - у нас не говорили "прилуп" или "отлуп". А называли все одним словом - "бутылек". А старший на "бутыльке", соответственно, председатель "бутылькового комитета".
- А почему "бутылек"? - спросил Олег.
- "Бутылек" - это трехлитровая банка самогона, - объяснил Тимофеич и поторопил собравшихся. - Наливай!
- Не слишком быстрый темп? - спросил кто-то.
- Ничего, - успокоил Тимофеич и добавил. - Не зря говорится: "Между первой и второй перерывчик небольшой".
- Или, как говорил мой дядя-фронтовик: "Между первой и второй пуля не просвистит", - произнес Вадим.
Выпили еще, и еще. Конечно же, говорили про работу, как же без этого. Не может наш человек иначе, особенно если выпьет. На эту тему придумано немало анекдотов, и не только шахтерских. Но разговоры про работу вскоре надоели. К тому же, "на грудь" уже было "принято" достаточно, и душа запросила песен. Запели почему-то армейскую. Хотя и не удивительно - все в свое время служили. В ту эпоху, как шутил народ, в армию не брали только с трупными пятнами.
"Я ухожу, - сказал мальчишка ей сквозь грусть. -
Но ненадолго. Ты жди меня и я вернусь".
Ушел, как все, не встретив первую весну.
Пришел домой в солдатском цинковом гробу.
Первый куплет пропели дружно. Эта простая солдатская песня была известна многим служившим в армии в семидесятых-восьмидесятых годах. Но полностью слова знали далеко не все и, после каждого куплета, число поющих становилось все меньше и меньше.
Развеял ветер над Даманским серый дым.
Девчонка та давно уж спуталась с другим.
Девчонка та, что обещала: "Подожду!"
Растаял снег - пропало имя на снегу.
До конца песню дотянули двое - Олег и Вадим.
Рыдает мать и словно тень стоит отец.
Ведь он для них, он был совсем еще юнец.
А сколько их, не сделав в жизни первый шаг,
Пришли домой в солдатских цинковых гробах.
После пения заспорили. Кто-то считал, что правильнее было бы петь "развеял ветер над границей серый дым", не связывая песню конкретно с боями на острове Даманском.
- Тогда уж "развеял ветер над могилой серый дым", - возразили ему.
- А почему над могилой? Какой еще дым над могилой?
- От прощального залпа.
- Тоже верно. Тогда получается, что она не только для границы подходит. Мало ли куда военная судьба нашего "русского Ваню" не заносила: Ангола, Эфиопия, Афган...
- У "афганцев" свои песни, - произнес Николай. - А эта песня там была не очень популярна.
Все вспомнили, что Усольцев "афганец", и спорить не стали.
- Правильно, Коля. Так и должно быть, - сказал Вадим. - Другая война - другие песни. А что касается Даманского, то я как раз служил вскоре после этих событий. Служил, правда, не на Дальнем Востоке, а в Забайкалье. Но готовились тогда воевать с китайцами всерьез. Пропаганду вели такую, что я их голыми руками готов был рвать.
- С какого же ты года? - удивился Олег.
- С пятьдесят второго, - ответил Вадим.
"Надо же, - подумал Олег, - на десять лет старше меня".
- Ты моложе выглядишь, - сказал он Вадиму.
Тот улыбнулся, обнажив прокуренные зубы под густыми светлыми усами.
- Я хотя и не женщина, чтобы выслушивать подобные комплименты, - произнес Вадим, - но все равно приятно.
Кто-то еще пытался спорить, стараясь донести до остальных свои доводы. Но спор пресек Тимофеич.
- Хватит спорить! - сказал он. - Давайте лучше "коногона" споем.
Ну, конечно. Какая шахтерская пьянка без "молодого коногона" - старой горняцкой песни, пережившей потрясения войн и революций. Хватанули еще по одной и запели.
Гудки тревожно прогудели,
Народ валит густой толпой.
А молодого коногона
Несут с разбитой головой...
Потом Олег с Вадимом Шестаковым постепенно сдружился, несмотря на разницу в возрасте. Когда совпадали смены, ездили вместе на электричке на работу и обратно. Вадим оказался начитанным человеком, неплохим собеседником. С годами дружба окрепла. Когда Олег жил с Вероникой, то могли бы дружить семьями, если бы не сложные отношения Вадима с женой.
Вадим сделал глоток из граненого стакана. Другой посуды для питья у Олега не водилось. Из стаканов он и его гости пили водку и чай, вино и пиво.
- Как твой роман с замужней дамой? - спросил Вадим.
Однажды Олег рассказал Вадиму, разумеется, без имен в общих чертах, о своих отношениях с Ириной.
- По-прежнему, - ответил Олег, - встречаемся.
- Она еще не спрашивала тебя, - поинтересовался Вадим, - что у вас будет дальше?
- Пока нет, - произнес Олег.
- Жди, спросит, - предупредил Вадим, но, подумав немного, сказал. - Хотя возможно ее вполне устраивают ваши нынешние отношения. Я, честно говоря, удивляюсь, что ты с ней связался. А как же твой "железный" принцип - не связываться с чужими женами? Сам ведь говорил, слишком хлопотно.
- Как сказал один из героев Ремарка: "Принципы нужно нарушать, а то, какое же от них удовольствие".
- Ленц в "Трех товарищах"?
- Точно.
- Да, - согласился Вадим. - В жизни всякое бывает. Вот, помню, был у меня случай. Помню, в прошлом году летом, ты еще тогда у нас не работал, провожали в отпуск Ваську Литвинова. "Отлуп" устроили после третьей смены, на берегу. Выпили, поговорили и разошлись по домам. Иду я с речки один домой. Попутчиков не нашлось. Время, сам понимаешь, пятый час ночи. Метров сто я до дому не дошел. Вижу, женщина стоит одна. Курит. Фигурка у нее такая стройная.
- А на лицо как? - спросил Олег.
- Симпатичная, - ответил Вадим.
- Может быть, она тебе в темноте симпатичной показалась? - спросил Олег. - Сам знаешь, как у нас ночью фонари светят.
- Может быть, - не стал спорить Вадим и продолжил. - И возраст так сразу не определишь. То ли чуть больше тридцати, то ли под сороковник. И так мне к ней захотелось "подъехать". "Закадрить", как говорили в дни моей молодости.
- Ну и как? - спросил Олег. - "Закадрил"?
- А ты сомневаешься? - удивился Вадим.
- Нисколько, - ответил Олег. - Рассказывай.
- В этом деле, сам понимаешь, могут быть разные варианты, - продолжал Вадим. - В основном два. Либо домашняя заготовка, либо экспромт. Домашняя заготовка - это отработанные временем приемы. От банального "Мы с вами где-то встречались?" до чего-нибудь более заковыристого.
- К примеру? - заинтересованно спросил Олег.
- Можно сделать вид, что обознался, - пояснил Вадим. - Говоришь ей, допустим: "Нина?" Она в ответ: "Я не Нина". Ты, делаешь разочарованное лицо, но, тем не менее, произносишь: "Вы так на нее похожи!" А сам смотришь на ее реакцию, пытаясь понять, заинтересовал ты ее или нет. Если да, то можешь смело спрашивать, как ее зовут?
- А если нет? - спросил Олег.
- Тогда нет и смысла знакомиться, - произнес Вадим, удивляясь тому, что приятель не понимает элементарных вещей.
- А экспромт?
- Экспромт - он и есть экспромт, - сказал Вадим. - Это, как вдохновение. Бросаешься в знакомство, словно с обрыва в реку.
- А ты нырял когда-нибудь с обрыва в реку? - с невинным видом задал ехидным вопрос Олег.
В неглубокую речку, протекающую рядом с городом, с обрыва мог нырнуть только самоубийца.
- Не нырял! - ответил Вадим и в свою очередь спросил. - Ты слушать будешь или изводить меня своими дурацкими вопросами?
- Буду слушать, - смиренно произнес Олег. - Но ты мне скажи, какой способ ты выбрал?
- С одной стороны домашняя заготовка привычнее, - продолжал Вадим. - Но она требует разведки, рекогносцировки...
- Чего-чего требует? - перебил Олег.
- Рекогносцировка - это по-военному проверка исходного состояния, - пояснил Вадим. - Проще говоря, осмотр местности предстоящего сражения.
- Какие ты слова знаешь? - удивился Олег.
- А ты думал, - самодовольно произнес Вадим. - Зря я, что ли в штабе полгода писарем был.
- Помню такой факт из твоей биографии, - усмехнулся Олег.
Вадим не единожды рассказывал ему, как во время службы в армии, после "учебки", он попал в полк, где его определили писарем в штаб. А через полгода, Вадим напился в увольнении, подрался с местными и попал в милицию. После такого "залета" его турнули в роту.
- Да, было времена золотые невозвратные, - произнес Вадим.
Подземный электрослесарь Шестаков иногда любил выражаться "высоким штилем". Он на минуту задумался, вероятно, вспоминая прошлое. Утеряв нить рассказа, Вадим спросил.
- На чем я остановился?
- Что домашняя заготовка требует разведки и этой твоей рекогносцировки, - напомнил Олег, удивившись тому, что смог так сразу выговорить мудреное слово.
- Короче, требует времени, - продолжал Вадим. - Осмотреться, приглядеться, пройтись. Пару раз у нее перед глазами мелькнуть. А потом уже можно и подкатывать с домашней заготовкой. Но тут, как ты сам понимаешь, не та ситуация. Не то время суток, чтобы вокруг нее кругами ходить. Пришлось действовать экспромтом.
- И ты так стоял и размышлял, какой способ тебе выбрать? - насмешливо спросил Олег.
Вместо ответа Вадим показал глазами на бутылку с пивом.
- Понял, - сказал Олег и налил пиво в стаканы.
Выпили. Похрустели орешками.
- Нет, не размышлял, - ответил Вадим. - Все это мгновенно промелькнуло у меня в голове. Как в бою.
Олег хотел задать очередной, невинный с виду, вопрос: "А ты бывал в бою?", но вовремя подавил в себе это желание. Лишь спросил.
- Ну, и как ты поступил?
Вадим загадочно улыбнулся и ответил.
- Как поручик Ржевский.
- А-а-а! - протянул Олег, вспомнив известный анекдот. - "Мадам, разрешите вам вдуть! - Ржевский, но за это можно и по морде! - Можно и по морде, а можно и вдуть". Так что ли?
- Примерно, - сказал Вадим. - Я ей предложил: "Девушка, разрешите вам отдаться!"
- Девушка, - хмыкнул Олег.
- А как, по-твоему, я должен был к ней обратиться? - спросил Вадим. - "Мадам?" Но мы ведь не во Франции, а в России это звучит довольно пошло. "Женщина?" Это, как в очереди: "Женщина, вас тут не стояло!" "Гражданка?" Это прямо из милицейского протокола. А на обращение "девушка" обижаются только женщины пенсионного возраста.
- Ладно, убедил, - согласился Олег. - И как она отреагировала?
- Фыркнула! Вроде, иди, пьянь, куда шел.
- Да? - разочарованно произнес Олег. - Впрочем, этого и следовало ожидать.
Вадим торжествующе поднял указательный палец.
- Послушай, что дальше было.
Вадим выдержал интригующую паузу.
- Ну, не томи, - нетерпеливо произнес Олег, - рассказывай.
- Что, интересно? - снисходительно произнес он. - Ладно, слушай. Я виду не подаю и иду себе дальше с видом человека, пресыщенного жизнью. Слышу сзади быстрые шаги. Догоняет она меня, хватает за руку и говорит: "Мужчина, я согласна!"
- Домой ты ее, конечно, не повел? - спросил Олег.
- Я похож на самоубийцу? - спросил в ответ Вадим. - Вдруг бы Машка моя притащилась.
- И куда вы с ней пошли?
- Назад на речку, - ответил Вадим.
- И там, в кустах, - укоризненно покачал головой Олег, - в антисанитарных условиях, как говорил Райкин...
- Подробности опустим, - сказал Вадим и добавил. - Но она осталась довольна.
- Я не сомневаюсь.
- Еще она сказала, что я лучший мужчина в ее жизни, - произнес Вадим, - и хотела бы встретиться еще раз.
- Ну, а ты, конечно, сказал, - с подчеркнутой серьезностью произнес Олег, - что ты образцовый семьянин, никогда до этого не изменявший жене. А то, что произошло это, как солнечный удар. Нет, солнечный удар тут не подходит. Скорее, ночное наваждение, вызванное лунным светом.
У Вадима, как уже упоминалось, были непростые отношения с женой. Трудно было понять, что это - не завершившийся окончательно развод или не состоявшееся полностью примирение. Мария - жена Вадима, на взгляд Олега неглупая и интересная женщина, то жила с мужем, с которым уже официально развелась, то возвращалась к родителям. Двое детей-подростков - мальчик и девочка - постоянно проживали у дедушки с бабушкой и к отцу приходили только в гости.
- И какое отношение этот случай имеет ко мне? - спросил Олег.
- Самое прямое, - сказал Вадим.
- Не понял, - произнес Олег и попросил. - Растолкуй.
- Вот что заставило эту женщину, возможно даже замужнюю, искать ночных приключений? - спросил Вадим. - Вот ты мне ответь на такой вопрос?
- Если она одинокая, - предположил Олег, - то более или менее понятно. Но вот если она замужем, то могут быть разные причины.
- Какие именно? - спросил Вадим.
В глазах у него мелькнул неподдельный интерес.
- А то ты не знаешь? - усмехнулся Олег.
- Я догадываюсь, - ответил Вадим, - но мне хочется знать твое мнение.
- Ну, может быть, неудовлетворенность мужем в постели, - высказал Олег первую причину. - Говоря грубо, обыкновенный ...
- Грубовато, но точно, - прокомментировал Вадим. - Вторая причина?
- Месть мужу, - продолжал размышлять вслух Олег. - Муж где-то загулял. Она ждала его возле дома, вся вне себя от ревности и ненависти. А тут ты ей подвернулся.
- Это конечно немного обидно для меня, - произнес Вадим, - но, в общем, правдоподобно. Еще, какие варианты есть?
- Чтобы тебе не было обидно, - улыбнулся Олег, - можно предположить, что она влюбилась в тебя с первого взгляда и, забыв про супружескую верность, не смогла устоять.
- Спасибо, - поблагодарил Вадим. - Больше вариантов нет?
- Есть, пожалуй, последний, - Олег выдал еще одну версию. - Такая уж у нее натура шлюхи, которая толкает ее на различные "подвиги".
- Я думаю примерно, как и ты, - сказал Вадим.
- Зачем же ты меня об этом расспрашивал? - удивился Олег.
- Чтобы ты понял, - объяснил Вадим, - что у твоей нынешней подруги может быть любая из этих причин.
- Ты, конечно, знаток, - насмешливо произнес Олег, но спорить не стал.
Вадим мог привести пример из своей биографии на любой случай жизни. Но Олег знал, что лучше с ним было говорить о женщинах, чем о политике. Иначе они могли разругаться в пух и прах.
Самое интересное заключалось в том, что жарким летом восемьдесят девятого года, во время шахтерской забастовки, Олег с Вадимом сидели рядом на горячем асфальте городской площади, и вместе с ревущей толпой кричали: "Стоим до конца!" Но после распада Советского Союза в декабре девяносто первого, Олег в своих убеждениях качнулся "влево", а Вадим продолжал сохранять демократические иллюзии. С годами, глядя на происходящее в стране, Олег становился все более "красным", а Вадим из сторонника демократии успешно превращался в аполитичного циника.
- Меня нынешняя власть вполне устраивает, - говорил Вадим. - Хотя я понимаю, что она полное дерьмо. Я даже готов согласиться с вашей формулировкой - "антинародный режим". Но этот, с вашего позволения, "антинародный режим" не пытается промывать мне мозги.
- Не пытается? - возмущался Олег. - Да ты вспомни прошлогодние выборы.
- Согласен, - не стал спорить Вадим, - пытается. Но не так навязчиво. Телевизор я могу смотреть, а могу и не смотреть. Газеты могу читать по выбору. Хоть "Аргументы и факты", хоть "Советскую Россию". Но никто меня не задерживает после работы, ни на какие собрания или политзанятия. Помнишь, как раньше электричку с шахты после смены на целый час задерживали?
- Ну, это не так уж часто происходило, - возразил Олег, - всего лишь раз в месяц.
- Ты еще скажи, что мусульмане пять раз на дню молятся, и то ничего, - усмехнулся Вадим. - Да почему я должен был слушать каких-то моральных уродов, которые сами не верили в то, что говорили. Не случайно они все сейчас к демократам переметнулись.
- Знаешь, Вадим, - сказал Олег, - ты мой старый друг, я тебя глубоко уважаю. Но, когда я говорю с тобой о политике, ты мне напоминаешь одного новокузнецкого "бомжа".
- Какого еще "бомжа"? - удивился Вадим и потребовал. - Ну-ка, расскажи.
- Только я об этом никому не рассказывал, - предупредил Олег.
- Дело было осенью девяносто третьего, - продолжал Олег и, поймав вопросительный взгляд Вадима, кивнул. - Да, во время той самой заварухи в Москве. Когда Ельцин своим указом распустил Верховный Совет, а тот ему не подчинился, стало ясно, что дело пахнет керосином. И решил я тогда податься в Москву.
- Защищать "Белый дом"? - усмехнулся Вадим.
- Ну, если кто-то собирался защищать его в августе девяносто первого, - отвечал Олег, - то почему бы мне ни поехать с той же целью в октябре девяносто третьего.
Ответ содержал подковырку. В августе девяносто первого группа шахтеров с "Камышовой" отправилась защищать "Белый дом" - резиденцию Верховного Совета РСФСР. Правда, прилетели они в Москву уже к "шапочному разбору". Вадим тоже собирался вместе с ними в столицу, но в последний момент передумал.
- И почему же ты не поехал? - спросил уязвленный Вадим. - Передумал?
- Не все так просто, - ответил Олег. - Я хотел обеспечить себе пути отхода. В Москве еще неизвестно, как и что получится, но мне не хотелось, чтобы меня с шахты за прогулы уволили.
- Осторожный ты, однако, - произнес Вадим.
- А что ты хочешь? - спросил Олег. - Жизнь ведь на этом не заканчивается. Хотя для кого-то в эти дни она закончилась. Это вам не опереточный путч в августе девяносто первого.
- Ну и как ты себе пути отхода обеспечивал? - спросил Вадим.
- Написал заявление на отпуск в счет трудового, - объяснил Олег. - Пока добивался его, пока билет в Москву покупал, а время шло. В общем, четвертого октября находился я на вокзале в Новокузнецке, собирался садиться на московский поезд. И тут по телевизору показывают, как танки в Москву входят и все прочее. Понятно, что в Москву ехать уже не было никакого смысла. Сдал я билет в кассу и решил возвращаться домой.
- Разумно, - произнес Вадим.
- До электрички еще время оставалось, - продолжал рассказ Олег, - и захотелось мне выпить.
- Понятно, - кивнул Вадим.
- Купил я рядом с вокзалом в магазине бутылку "бормотухи" и плавленый сырок на закуску, - вспоминал Олег.
Вадим снова понимающе кивнул.
- Ну, а наш человек, как ты сам знаешь, - объяснял Олег, - в одиночку пить не любит. Если он конечно не алкоголик.