После творческого вечера был банкет, после банкета - такси, на котором две не совсем трезвые поклонницы доставили совсем нетрезвого Артёма Сойкина в "секретную", доставшуюся известному литератору от бабушки, двухкомнатную квартиру. На стареньком дребезжащем лифте подняли писателя на второй этаж, из кармана куртки выудив связку ключей, открыли входную дверь, не без труда довели спотыкающегося Артёма до широкой тахты и, сняв с рухнувшего и сразу захрапевшего сорокапятилетнего мужчины ботинки, стали гадать, что делать: разъехаться по домам? Заночевать у него?
- Да ничего с ним не случится, - подводя итог сорокаминутной дискуссии, заявила давняя, ещё с университетской поры, подруга Артёма и его жены Нины крупная рыжеволосая Анна Глазычева. - Ты, Зиночка, как хочешь, а я сваливаю. Ещё чашечку кофе и домой - баиньки.
- А может ему надо "скорую"?
Побеспокоилась имеющая виды на восходящее светило российской словесности Зинаида Кравец - двадцатидевятилетняя журналистка из хорошей семьи, обеспеченная всем, кроме мужа.
- Что, Зиночка, пьяный мужик для тебя в диковинку? - съехидничала ревнующая к удачливой молодой сопернице Анна. - Ничего, привыкнешь, такова наша бабская доля. И хоть вы молодые теперь жутко эмансипированные, но всё равно... природу не переделаешь... ладно, Зина! Мой злой язык - прости, - сообразив, что в её возрасте открытое проявление стервозности, как говорится, себе дороже, пошла на попятный Глазычева. - Ты Артёма знаешь только четыре года, а я - больше двадцати пяти. Со второго курса. Ну да, последние лет десять, двенадцать он пьёт совсем немного, а таким бухим, как сегодня, я его уже Бог знает, сколько не видела. Но до тридцати он напивался часто. Нинка в своё время здорово с ним намаялась. Не алкоголик, конечно, но... Хорошо - никогда особо не куролесил. Покочевряжится немного и спит. Так вот: никакой "скорой" ему не надо. Проспится - и всё тут. А завтра, с похмелья, будет виноватый и злой. Ты уж, если заночуешь, будь с ним поласковее. А вообще... с чего бы это вдруг на него нашло?.. рюмку за рюмкой - как в молодости... ладно, Зинуля, я поехала... а ты?
Зинаида подумала и осталась.
Проснувшийся около шести утра Артём приятно удивился, обнаружив рядом с собой укрытую пледом молодую любовницу - не побрезговала лечь с пьяным мужиком. Хотя, конечно - кроме, как на тахту, лечь ей в этой квартире всё равно было некуда. И если уставшая и тоже не совсем трезвая женщина не захотела спать сидя в кресле - ничего удивительного. Другое дело - осталась. Хотя...
Сойкину пришло на ум довольно-таки циничное сравнение Зинаиды с охотницей, а себя с лакомой дичью, но не совсем оправившийся от алкогольного отравления мозг устало заметил: кончай эту фигню. Вот сядешь за компьютер, тогда и давай волю своей мизантропии - человеконенавистник хренов! А сейчас, знаешь ли...
С трудом встав с тахты, Артём добрался до стоящего на кухне холодильника, достал из него бутылку немецкого пива, открыл и прямо из горлышка сделал несколько крупных глотков - полегчало. До такой степени, что писатель смог вспомнить не только вчерашний творческий вечер, но и почти весь банкет - кроме единственного момента: что же всё-таки подвигло его напиться до такого паскудного состояния? Почти - как в молодости. А ведь что-то такое было... иначе бы он, последние десять лет пьющий очень умеренно и только хорошие вина, не стал бы глушить водяру - рюмку за рюмкой... нет! Что-то определённо было, но... что?
Как мучительно Артём Сойкин ни напрягал память, но этот каверзный момент от него упрямо ускользал: обычные банкетные речи, шампанское за его гениальность, рюмка коньяку... и вдруг... то ли несколько нелицеприятных слов?.. то ли двусмысленный сувенир на память... короче - вздор! Российского литератора, привыкшего к хамству редакторов и издателей, непросто прошибить самыми обидными словами. Тем более - глупым сувениром. А вот, подишь ты! Напился. И ведь, главное: вроде бы всё помнит - даже, как Аня с Зиночкой везли его на такси и поднимали на лифте - а какой-то ничтожный моментик в середине застолья вылетел, хоть убей!
Допив пиво, Артём вдруг поймал себя на том, что страстно мечтает закурить - этого только не хватало! Двенадцать лет назад, когда к нему - молодому прозаику постинеллектуалисту - пришло первое признание, видит Бог, какого труда стоило избавиться от этой ужасной привычки, и что же? Всё псу под хвост? Стоило проснуться с похмелья - лёгкие сами о сигарете вспомнили? А как же здоровый образ жизни? Твёрдое намерение встретить свой девяносто девятый день рождения, до той неблизкой поры осчастливив самую читающую в мире страну девяноста девятью томами бессмертной постинтеллектуалистской прозы? Да что там, постинтеллектуалистской - наедине с собой можно не скромничать - постгуманистической... чёрт! Прямо-таки смертельно хочется закурить! Куда сильнее, чем в первые три месяца после того, как он бросил... н-н-да! С похмелья ему этой пытки не выдержать... одна сигарета не повредит... да, но где её взять? Не тащиться же ни свет, ни заря за куревом?.. стоп! У покуривающей в тайне от него Зиночки - должны быть. Нехорошо, конечно, без спроса шарить в чужой сумочке, но не будить же её из-за такого пустяка?..
Обнаружив вожделенную пачку сигарет, Артём Сойкин, прежде чем защёлкнуть изящное кожаное изделие, машинально заглянул в него и увидел тускло поблёскивающее ЭТО. И вспомнил всё - будто из его памяти извлекли ржавую занозу: конечно! В середине банкета, когда большинство приглашённых было уже в изрядном подпитии, к нему подсел незнакомец - светлый, голубоглазый и, несмотря на эти яркие приметы, совершенно не запоминающийся - незнакомец как незнакомец. Разве что - с удивительно мелодичным, глубоким голосом. Однако произнесённые этим обволакивающим голосом дежурные комплименты тоже совсем не запомнились. Кроме окончания последней фразы: "...словом, Артём Викторович, от имени Союза Хранителей позвольте вручить вам этот скромный подарок - вечное золотое стило".
"Ведь так и сказал шельмец, "вечное золотое стило"! - закуривая, вспомнил Сойкин. - Дикая претенциозность, но..."
Почему-то на банкете эти слова нимало не оскорбили его изысканный литературный вкус: золотое - так золотое, стило - так стило. Тогда, поблагодарив незнакомца, Артём немного повертел между пальцами шариковую авторучку, гадая, жёлтый ли это металл или золотистый пластик, но скоро, утратив интерес - явно не "Паркер"! - передал изящную безделушку Зиночке и... налил себе водки! И ещё одну рюмку... А когда Зиночкино любопытство побудило её обратиться с расспросами к незнакомцу, того уже рядом не было - стул слева от писателя вновь занимала отлучавшаяся куда-то Аня... Между тем, как Артём пил уже четвёртую рюмку...
И сейчас, увидев в Зинаидиной сумочке тускло мерцающую авторучку, писатель почему-то сразу понял, что в нарушении им заповедей здорового образа жизни повинен именно этот данайский дар - ох, не зря предупреждал Булгаков: никогда не разговаривайте с незнакомцами! И уж тем более - не принимайте от них подарков!
И если бы Артём внял этому мудрому предостережению и каким-нибудь образом избавился от сомнительного сувенира, то, возможно, и осчастливил бы читающую публику девяноста девятью томами постинтеллектуалистской прозы - увы, начиная с Адама и Евы, мало кто мог удержаться от пагубного любопытства.
Достав авторучку из Зинаидиной сумочки, писатель удивился её необычайной тяжести: нет, конечно, не пластик - металл. А вдруг, да и вправду - золото? Вздор, разумеется... скорее всего - анодированная бронза... но явно - не ширпотреб... явно - штучное производство...
Всё более заинтересовывающийся Артём снял колпачок, нашёл лист бумаги и попробовал авторучку - остался чёткий фиолетовый след. И вдруг Сойкину неудержимо захотелось что-нибудь написать. Нет, извините - не что-нибудь, а маленькую фантастическую новеллу. Короче - художественный текст. Написать от руки - чего он не позволял себе уже лет пятнадцать: действительно, современный текст карябать допотопным пером - по меньшей мере, не профессионально. Конечно, пишущая машинка - тоже не Бог весть что, но в начале девяностых до России докатилась волна всеобщей компьютеризации, постинтеллектуалистская проза расцвела, а Артём Сойкин почти разучился писать авторучкой. Так - адреса, телефоны, коротенькие заметки на память... и вдруг - на тебе! Зажатое в руке золотое стило вот-вот само побежит по бумаге! И побежало бы - не будь похмельного тремора. А также - тяжести в голове, мути в желудке и прочих полузабытых "прелестей" абстинентного синдрома.
Слегка испугавшись, Артём положил авторучку на стол - писательский зуд в пальцах сразу пропал: то-то же! "Мы писали, мы писали, наши пальчики устали", - он что? Первоклассник? Или студент отличник на лекции по истмату? Ведь уже в девятнадцатом веке самые продвинутые беллетристы пользовались услугами стенографисток! Тот же Достоевский. А в двадцать первом? Нет, мазохисты, которым нравится, когда их пальцы сводит болезненная судорога, случаются и сейчас, но он не из их числа! К тому же - профессионализм! Ведь всему свету известно, что в постгуманистическую эпоху полноценный текст может быть изготовлен только на компьютере - и надо же! Вечное, видите ли, золотое стило - будь он не ладен этот голубоглазый делегат от Союза Хранителей! Кстати - хранителей чего? Ведь в наше время развелось столько союзов и партий... особенно - охраняющих священные традиции великого русского народа... пекущихся о духовном здоровье и нравственной чистоте нации... не приведи Господь!
На мгновенье литератору Сойкину сделалось по-настоящему страшно, но он тут же взял себя в руки: вздор! Абстинентный синдром, и только! Наши новоявленные "хранители" публично секут неугодные им книги, а не дарят их авторам волшебные авторучки... волшебные? А ведь волшебство бывает со всячинкой... с какой стати, несмотря на похмелье, его пальцы так и потянулись к лежащей на столе маленькой золотой фиговинке? Спрятать её - и побыстрее!
Артём встал, осторожно взял авторучку, отнёс её в служащую рабочим кабинетом комнату унаследованной от бабушки квартиры, опустил в ящик письменного стола, запер его на ключ и вернулся в кухню - уф! "Бойтесь данайцев, дары приносящих!"
Однако, убрав с глаз долой опасный сувенир, вырвать его из сердца Сойкин не смог - мысли писателя постгуманиста продолжали вращаться вокруг золотой авторучки: чёрт! Пора положить конец этому безобразию!
Понимая, что от пива толку сейчас не будет, Артём достал из буфетного шкафчика початую бутылку французского коньяка и, не смакуя, одну за другой выпил три больших рюмки; заодно - грешить так грешить! - выкурив ещё две Зиночкиных сигареты. Напряжение спало, писатель переоделся в спортивное трико, достал из ящика комода тёплый плед и устроился на тахте рядом с так и не проснувшейся за всё время его похмельных страданий любовницей.
Когда в двенадцать дня Сойкин пробудился во второй раз - Зинаиды в квартире не было. Оставленная на кухонном столе записка извещала, что она дико извиняется, но по сотовому ей позвонили из редакции - так что... вернётся, словом, после шести. Для Артёма это сейчас не имело особенного значения: похмельная маета, что в одиночестве, что вдвоём - без разницы.
Однако, выпив крепкого кофе с коньяком, писатель-постгуманист почувствовал себя удивительно бодрым - надо же! Никакого похмелья. И, что вдвойне отрадно - ни малейшего желания закурить. Более того: Артём Викторович вдруг почувствовал неудержимую тягу к письменному столу - чего вообще никогда не случалось прежде, даже и в ранней молодости: с похмелья Сойкин работать не мог. Имеется в виду - работать творчески. Когда после университета он служил в газетной редакции, отбывать часы, разумеется, приходилось мучиться, но чтобы самому?.. по собственному желанию истязать себя за письменным столом?.. он, извините, не страстотерпец! В святые не рвётся! И вдруг... чёрт! Неужели он прямо сейчас от кухонного стола перейдёт к письменному? От кофе с коньяком - к компьютеру? Нет, невозможно! Но и сопротивляться неудержимому желанию писать тоже нет сил. И?..
...и Артём Викторович встал из-за кухонного стола, перешёл в рабочий кабинет и включил компьютер. Вывел на дисплей свой последний незаконченный текст, пробежал глазами несколько страниц и застрял на фразе: "Ногти его горячо любимой мамы вросли в мясо крепче, чем думал Алексей".
Позвольте, как это - вросли? А раньше их там что - не было? Или написать: держались в мясе? Нет... аморфный глагол "держались" лишает фразу необходимой упругости, а главное, следующее предложение, - поэтому, не без труда вырвав первый ноготь и захватив никелированными щипцами второй, Алексей Николаевич посетовал на отсутствие необходимого опыта, без которого справиться с поручением Эгрегора и установить причастность его мамы к мистическим тайнам Бермудского Треугольника будет очень нелегко, - повисало в воздухе, лишаясь необходимой опоры. В самом деле: вырывать то, что держится, совсем другое дело, чем вырывать вросшее - нет ощущения разрываемой плоти. Всё равно - что вырывать гвозди. Тогда, может быть, "выдернув"? Совсем плохо. Типичный молодёжный стёб. В духе заголовка той газеты, в редакцию которой поехала Зиночка: "Чтобы не зажарится заживо, женщины разбивались об асфальт", - тьфу! Его - постинтеллектуалиста - на такую дешёвку не купишь! Никаких подхихикиваний - всё должно быть просто, серьёзно, буднично. И потом - как это, "держались в мясе"? Тогда уж - "за мясо"? Полная чушь! Или - "сидели в мясе"?.. Лучше, но всё равно - ничего хорошего. Нет... чтобы скрежетали зубы, вырывать можно только вросшее. Связанное с организмом - живое. А то, что только держится и сидит - вырвется почти безболезненно. На бессознательном уровне нисколько не приобщив читателя к мистическим тайнам Бермудского Треугольника. Не проветрив его закисший мозг холодной струёй освежающего постинтеллектуализма. Так, чего доброго, можно докатиться до сопереживания со своими героями, и?..
...у Артёма вдруг заломило в висках, зарябило перед глазами, замутило в желудке, сдавило сердце - похмелье! Да ещё какое! Ну, вот - всё и объяснилось: теперь понятно, откуда эти сентиментальные сопли! Было чистым безумием в его состоянии садиться за компьютер. Да, после кофе с коньяком случилось мимолётное просветление и, пользуясь им, следовало выйти в скверик, подышать на лавочке осенней прохладой, а он? Словно не зрелый литератор-профессионал, а намыливающийся в пророки студент-третьекурсник бросился к письменному столу! За что и схлопотал по полной программе. И поделом.
Отключив компьютер, Артём Викторович откинулся на спинку стула, решая, выпить ли ему сейчас бутылку пива или две рюмки коньяку, как вдруг писательские пальцы сами собой повернули ключ, выдвинули ящик и извлекли из него золотую авторучку - надо же! Все симптомы похмелья немедленно исчезли! Сойкин почувствовал себя здоровым до неприличия! Будто он, не просиживающий штаны невольник умственного труда, а не умеющий ни читать, ни писать чабан из высокогорного аула! Живущий не в пост, а в предгуманистическую эпоху. Для которого реальность и фантастика настолько переплетены между собой, что по отдельности просто не существуют. И, соответственно, мифотворчество является для него не средством создания пропагандистских идеологем, а способом познания мира. Да - наивным, но честным. Без оглядки на совет старейшин, вождя, епископа, императора, партию, гипотетического читателя, издателя и редактора.
Нечаянно испив из погребённого под многотысячелетней толщей идеологических напластований источника чистого мифотворчества, Артём Викторович полностью потерял способность к рефлексии и, не мудрствую лукаво, отодвинул клавиатуру компьютера, положил на её место лист бумаги, поднёс к нему подаренную авторучку, и золотое стило само понеслось от левого края к правому - чётким красивым почерком выводя строчку за строчкой. Сознание Сойкина в этом процессе принимало совсем небольшое участие: лишь фиксируя ярко вспыхивающие образы, сразу же передавало их пишущей руке - и летели, летели строчки. Нечто подобное случалось у Артёма только в глубокой юности, когда он ещё писал стихи, да и то - крайне редко.
Наваждение продолжалось около часа - очнувшись, Сойкин с изумлением обнаружил пред собой три полностью (с обеих сторон) исписанных листа бумаги. Однако! Никогда ещё абстинентный синдром не проявлялся у него столь причудливым образом!
Перечитав написанное, Артём Викторович изумился ещё больше: нет, это не его сочинение. Наивная - в духе Александра Грина - новелла о летающем мальчике. Наивная и очаровательная... Вот если бы ему - четырнадцатилетнему - да то литературное мастерство, которым он располагает сейчас... Тогда бы - возможно... Да и то - вряд ли... Насколько он себя помнит, и в том "нежном" возрасте у него уже была некоторая доля здорового цинизма... И вдруг - на тебе...
Сойкин сосредоточенно повертел в руках необычно тяжёлую авторучку - ох, не простой подарочек! Ох, заковыристый. Литератору вновь, как ранним утром, сделалось не по себе, и он вновь сунул дар голубоглазого незнакомца в ящик стола, но тут же устыдился этого трусливого жеста: что за дурацкое суеверие! Достойное или малообразованной старухи, или шестнадцатилетней девчонки, а никак не закончившего МГУ зрелого мужика! Самопишущая авторучка - подумаешь... Пусть даже и золотая... А не развинтить ли?
Конструкция авторучки была предельно простой: веретенообразный корпус и съёмный колпачок - никаких пружин, никаких кнопок. Для замены пишущего стержня у подобных изделий должен быть винтовой разъём, но, сколько Артём Викторович его ни искал - не мог найти. Ни глазами, ни пальцами - пытаясь раскручивать то сзади, то посередине, то даже спереди, где разъёмы существуют у очень немногих моделей. Однако у этой авторучки нигде ничего не раскручивалось, что вызывало недоумение: пусть она не золотая, пусть латунная или бронзовая, но штучное изделие для разового употребления - пока не закончится паста - по меньшей мере, не разумно. Да и в качестве сувенира... дарить на выброс?.. глупость какая-то... нет! Она непременно должна разъединяться! Но она не разъединялась. Где всё более раздражающийся Сойкин ни вертел её: сзади, посередине, спереди, по часовой стрелке и против - никаких результатов. Гладкое на ощупь, цельнолитое металлическое изделие. Которым... Которое...
Само по себе написало новеллу?!
Ещё раз перечитав незаконченный рассказ, Артём Викторович почти согласился с этой бредовой версией: да, он ничего подобного сочинить не мог. Хотя стиль вроде бы и его... и если убрать пару цветистых метафор... заменить несколько вычурных, на его вкус, сравнений...
...Сойкин опомнился, заметив, как его рука сама по себе сделала нужные исправления. Красным редакторским карандашом... каким, к чёрту, карандашом?! Всё той же, подаренной ему, авторучкой! Но почему - красным цветом? И каким образом? Да, многоцветные авторучки существуют уже давно, но в них, чтобы появился нужный стержень, следует нажать на соответствующую кнопку, а тут...
Артём задумался. Новелла - ладно. Хоть и не его менталитет, но литературный стиль - его. Стало быть, в состоянии постпохмельной прострации, не ведая, что творит, чисто теоретически сочинить сентиментальную сказку о летающем мальчике он всё же мог. Но эта кровавая паста... допустим, стержни в этой чёртовой штуковине меняются автоматически... по чьей, любопытно, воле?.. похоже, что по её собственной... н-н-да! Вот и не верь после этого в чудеса...
Перечитав написанное в третий раз, Артём Викторович пожалел, что рассказ остался незаконченным. Оборвался на самом драматическом моменте: когда летающий мальчик, на рассвете стартовав с нависшей над городом горы, вдруг видит, что единственную пригодную для приземления улочку перегородил гружёный буковыми дровами грузовик с прицепом. А инерция заканчивается, парить всё труднее, а надеющаяся на него, как на посланца небес, презираемая соседями иноплеменница забыла слова возвращающей утраченные крылья молитвы. И вот уже колёсики лыжероллеров, чиркнув по горбатящимся в кузове дровам, нацелились на спасительную обочину, но приземлиться на неё мешает вставший под углом прицеп, а дальше откос становится слишком крутым - и...
Вот именно! Что - "и"? Летающий мальчик разбивается? Ухитряется извернуться и избежать гибели? Возносится над землёй на вдруг возвратившихся крыльях?
К сожалению, рассказ на этом обрывался, что доставляло Сойкину нешуточные страдания. Казалось бы: он - автор, и в его воле придумать любой конец... ан, нет! Ничего подобного! Чутьё подсказывало Артёму, что всякий придуманный конец будет искусственным, разрушит очарование наивной сказки, что органически закончить эту новеллу можно только исходя из её внутренней логики, которую он, к сожалению, не улавливает. Главная трудность заключалась в том, что хоть внешне рассказ казался алогичным, но эта алогичность не была логикой "разрушенных связей", "переставленных знаков", "соединений несоединимого" и прочих постинтеллектуалистских вывертов, с блеском используемых Артёмом Викторовичем в своих бессмертных творениях. Более всего она напоминала алогичность сна, отличаясь, однако, тем, что металогика этого рассказа только отчасти находилась в глубинах бессознательного. А вот откуда произрастало всё остальное, этого Сойкин уловить не мог. Конечно, он знал, что, помимо логики ума, существует родственная мистической художественная логика, но знать - это одно, а пользоваться - другое. Так вот: относительно окончания недописанного рассказа и логика, и интуиция Артёма Викторовича глухо молчали. И это всё более злило писателя постгуманиста: чёрт! Удружили ему - ничего не скажешь! Подарочек - называется! От почитающих, понимаете ли, его талант членов Союза Хранителей! И откуда только они взялись - эти сучьи дети?!
Не найдя ответа на сей, в данной ситуации чисто риторический вопрос, Сойкин встал из-за стола и из кабинета перешёл в кухню - хватит ломать голову над сочинением самопишущей авторучки! Ясно же - обыкновенное похмелье. Ну, может быть, не совсем обыкновенное - как-никак, а за десять лет он почти забыл о "прелестях" абстинентного синдрома - но всё равно: принять сто граммов коньяка и выйти на улицу. Погулять, проветриться...
Однако осуществить это благое намерение Артёму Викторовичу удалось не полностью: выпив коньяк, он вновь почувствовал неудержимую тягу к письменному столу и, не успев опомниться, через какую-нибудь минуту вновь сидел на стуле, большим, указательным и средним пальцами правой руки сжимая золотую авторучку и мучительно ломая голову над окончанием недописанной новеллы. Умом понимая, что внутренняя логика рассказа формально не противоречит ни одному из возможных окончаний - гибели, тяжёлой травме, спасению - и вместе с тем чувствуя: если он не найдёт максимально точные слова и не сумеет выстроить их в единственно верном порядке - ничего не получится: мёртвое окончание убьёт всю новеллу.
Господи! Ну, за что ему эти муки! Он, самым хладнокровным образом, не испытывая ни ненависти, ни сострадания, уничтоживший сотни своих литературных героев, готов разреветься из-за судьбы падшего ангелочка! Вернуть, вернуть ему утраченные крылья! Пусть взлетит над грешной землёй! Пусть осчастливит ожидающую его прекрасную иноплеменницу. И она, от летающего мальчика узнавшая своё истинное предназначение, пусть бережно закуёт его в цепи и с любовью начнёт выщипывать перья из ангельских крыльев и запихивать их в рот незадачливому летуну. И этот слегка парадоксальный финал превратит сопливую сентиментальную сказочку в хороший постинтеллектуалистский текст. Который, не краснея от стыда, он сможет предложить своему издателю. Победив, таким образом, провокаторов из Союза Хранителей. А главное - их дерзкую самопишущую авторучку.
Обрадовавшись этому удачному, как ему показалось, решению, Артём Викторович стремительно записал мгновенно сложившееся в его уме предложение - красным кровавым цветом. Ага, не нравится! Ничего, голубушка, хоть вся изойди кровью, а перья из крылышек этого сопливого ангелочка моя героиня выщиплет! Все - до единого. И запихнёт в его сладкоречивый ротик.
Следующее предложение - действительно - оказалось написанным не кровавой пастой, а натуральной кровью, но Сойкина это не смутило: кровоточи сколько угодно, сволочь! А всё, что я захочу, напишешь как миленькая!
Однако Артём ошибся - третьего предложения золотая авторучка не написала: выведенные его рукой буквы стали расплываться, сливаться в красные капли и, сползая к нижнему краю листа, пачкать кисть правой руки.
"Ах, так, - Сойкин разозлился по-настоящему, - не хочешь, падла?! Ну, и не надо! Обойдусь без твоей сучьей помощи!"
Артём Викторович включил компьютер, создал новый файл и в бешеном темпе набрал две придуманные им фразы - не обращая внимания на резкое покалывание в подушечках бегающих по клавиатуре пальцев. Однако, когда писатель-постгуманист стал набирать третье, кровавыми каплями расплывшееся по листу бумаги предложение, то его пальцы почувствовали не просто неприятное покалывание, а сильную боль: это ещё что за фокусы?! Электричеством дерёшься - да, гадина?! Через компьютер? А вот хрен тебе, сучка!
Сойкин нашёл деревянный карандаш и, осторожно касаясь им нужных клавиш, медленно, букву за буквой, стал набирать заколдованный текст. Первое слово - второе - третье... сильнейший удар по пальцам последовал на семнадцатом, завершающем непокорное предложение, слове "перо".
Вскрикнув от боли, Артём Викторович выронил карандаш и в панике выбежал из кабинета. На кухне, не садясь за стол, схватил бутылку коньяка и стал пить прямо из горлышка: вот, оказывается, как сходят с ума! Пишущая свежей кровью шариковая авторучка, зверски бьющая током клавиатура компьютера - чёрт! Да расскажи он об этих симптомах доктору, тот решит, что у него, в лучшем случае, белая горячка. А скорее всего - натуральная шизофрения.
Выпив где-то около стакана живительного эликсира, Артём Викторович немного успокоился и понял, что ему сейчас нельзя находиться в этой квартире. Быстро одевшись и обув тёплые ботинки, Сойкин положил в карман куртки бумажник, ключи, мобильный телефон и вышел на лестничную площадку. Запирая входную дверь, испуганный литератор подумал, что следовало бы выключить компьютер, но тут же передёрнулся, представив себе лежащий на столе, заляпанный кровью лист белой бумаги и, не вызывая лифта, стал спускаться по лестнице: пешёчком - оно надёжнее. Не оборвётся трос, не ударит током взбесившаяся кнопка.
В скверике осыпались жёлтые тополя, прогуливались немолодые дамы с собачками, пили пиво великовозрастные детишки - по счастью для Артёма, отыскалась незанятая скамейка. Сев на которую, писатель-постгуманист почувствовал, как ослабевает выгнавший его из дома ужас - оттаивает ум, возвращается способность к суждениям и оценкам. Так что, набрав Зиночкин номер, он не стал требовать её немедленного возвращения, а всего лишь попросил не задерживаться в редакции сверх необходимого времени. Однако по голосу Сойкина любовница поняла, что у него не всё в порядке и обещала быть дома максимум через час. Вообще-то, если бы жена Артёма находилась сейчас в Москве, он бы предпочёл видеть её, но уже пять лет Нина с двумя дочерьми жила в основном в Англии, и привередничать Сойкин не мог. Оставались, конечно, друзья-приятели, но... не тот случай! В самом деле, из-за какой-то дурацкой авторучки не загудеть же, как в молодости, на несколько дней? Вечное, видите ли, золотое стило...
Вспомнив о выгнавшем его из дома кошмаре, Артём Викторович встал со скамеечки и решительными шагами направился к ближайшему гастроному - где, кроме коньяка и шампанского, купил пачку сигарет: во всём нужна мера. В следовании заповедям здорового образа жизни - тоже. А то ведь, чего доброго, на койку в психиатрической клинике угодишь с отменно здоровыми сердцем, лёгкими, желудком, печенью, почками и мочевым пузырём.
Зинаида очень удивилась, застав Артёма у двери подъезда с сигаретой во рту - нет, тревога в его голосе ей не почудилась. С ним явно случилась крупная неприятность. Какая?..
Мысленно похвалив себя за мудро принятое решение не задерживаться в редакции, а, услышав панические нотки в голосе Артёма, сразу же поехать к нему, Зина не стала задавать никаких вопросов - всё должно разъясниться само собой. Нельзя давить на любовника, если надеешься выйти за него замуж. Даже - излишней заботливостью.
(Вообще-то, в глубине души Зиночка знала, что Нину Артём никогда не бросит, но ведь мечтать, как и надеяться, не запретишь...)
Когда Сойкин отпирал квартиру, руки у него заметно дрожали, и Зинаиде подумалось, что обычай пропускать женщину вперёд оказался сейчас для её возлюбленного как нельзя кстати - обернувшись в прихожей, она заметила, с какой нерешительностью писатель переступил порог. Правда, через несколько минут Сойкину удалось взять себя в руки, и, оставив любовницу на кухне, Артём смог войти в кабинет, из которого, гонимый страхом, недавно бежал - женщине совершенно незачем видеть заляпанный кровью лист бумаги.
Однако лежащий на столе белый прямоугольник был девственно чистым - исчезла не только кровь, но и две предыдущие, не расплывшиеся в процессе написания, фразы. Артём Викторович невольно перевёл взгляд на дисплей - оба предложения вызывающе мерцали красным цветом. Третье, набирая которое писатель-постгуманист получил болезненный удар по пальцам, отсутствовало.
С опаской дотронувшись до клавиатуры и убедившись, что на сей раз драться электричеством она не намерена, Сойкин стёр неугодный сверхъестественной цензуре текст, выключил компьютер и искоса посмотрел на невинно лежащую на рукописи незаконченного рассказа золотую авторучку: ну как, мол, одобряешь? Авторучка одобряла - Артём это понял по тому, что, избавившись от "неправильного" текста, сразу почувствовал: тревога и страх прошли. Полностью. Более того, всем нехорошим чудесам сразу нашлось рациональное объяснение: так сильно, как вчера, он не напивался уже лет двенадцать, и ничего удивительного, что отвыкший организм отреагировал столь парадоксальным образом - вот вам и пишущая кровью авторучка, и бьющая по пальцам клавиатура компьютера. Ну, а то, что ни с того ни с сего назюзюкался на банкете?.. значит, были глубоко скрытые внутренние причины! Думаете, легко нести бремя постинтеллектуализма? А если вспомнить о возложенной на Артёма миссии: о девяноста девяти томах постгуманистической прозы...
Правда, почему-то сейчас, только-только избавившемуся от страха Сойкину, думать о восьмидесяти девяти ещё ненаписанных книгах совсем не хотелось. Равно, как и об уже написанных - десяти. Да, конечно, если не он, то кто же... и отказываться от своей миссии Артём не отказывается, но... не сейчас... возможно, завтра... возможно, через два, три дня...
Кое-как справившись с учинённым самопишущей авторучкой беспорядком, Артём Викторович собрался вернуться на кухню к любовнице, но быстро приготовившая нехитрый ужин Зиночка как раз сама вошла в кабинет. И сразу же обратила внимание на исписанную бумагу.
- Ой, Тёмочка, а ты, оказывается, не разучился писать от руки! Да ещё - так красиво! Вот никогда бы не подумала. Или это, - Зинаида взяла со стола опасный подарок, - из-за авторучки? Я ещё вчера заметила, что она какая-то необыкновенная... А может, и вправду - золотая?..
- Может, и вправду, - эхом отозвался Артём, - а что необыкновенная - это точно. Знаешь, Зина... - Сойкину страшно не хотелось рассказывать о так напугавшем его фантастическом происшествии, но и совсем умолчать о нём он тоже не мог и поэтому решил предложить любовнице смягчённую и усечённую версию, - случилась странная вещь. Да ты, наверно, по телефону и сама поняла, что со мной что-то не в порядке... Нет, погоди, сначала прочти вот это... Насладись, так сказать, моим красивым почерком.
Шутка получилась жалкой, и Артём, передавая Зинаиде рукопись незаконченного рассказа, прекрасно это понимал, но сейчас ему было не до реноме остроумца. Пробежав глазами написанное, женщина перевела взгляд на любовника и задумалась, не зная, что сказать. Помедлила, собираясь с мыслями, несколько долгих секунд и заговорила неуверенным, ей обычно не свойственным голосом.
- Знаешь, Тёма... если бы ты мне не сказал, никогда бы не подумала, что это твой текст... хотя... что-то твоё в нём, конечно, есть... и если переделать несколько фраз... ты ведь пишешь экономно, без излишеств и уж тем более украшательства, а тут: "Но не было за его спиной могучих, цвета полной луны над Бискайским заливом, крыльев"... извини, но это впору сочинительнице любовных романов, а никак не серьёзному писателю постинтеллектуалисту...
Исправления, которые авторучка сделала красным цветом, исчезли, и Зинаида не знала, как мало Сойкин оставил от всей этой красивости, но своим журналистским чутьём угадала верно: современный серьёзный писатель не мог позволить себе подобной вычурности. И не позволил. С удовольствием вычеркнул и переливающиеся оттенки, и луну, и, особенно, дурацкий Бискайский залив. Хотя... после неудачной попытки переделать романтическое чудачество в добротный постгуманистский текст, Артём Викторович уже не был уверен в правильности как Зиночкиной, так и своей первоначальной оценок: в конце концов, грань между красотой и красивостью достаточно условна, а вот алогичность луны, невесть зачем взявшейся над Бискайским заливом, не та ли это высшая поэтическая логика, которую, не умея использовать, он всё-таки временами чувствует? Ведь не зря же дерзкая авторучка воспротивилась его исправлениям, сначала выделив их красным цветом, а затем и вовсе убрав? И ведь источать кровавую пасту она начала до того, как ему вздумалось, "спасая" сентиментальную новеллу, присобачить к ней постинтеллектуалистский конец!
- А вообще, - после небольшой паузы продолжила женщина, - жаль, что сейчас так не пишут. Даже - в провинции. Ну, ты, Тёмочка, понимаешь: я имею в виду серьёзную литературу. Нет, правда... печатать этот рассказ, конечно, нельзя... имидж, и всё такое... но, знаешь, Тёма, ты его всё-таки закончи - а? Хотя бы - для меня... как подарок на день рождения? Ведь там же, по-моему, дописать совсем немного - всего несколько строчек. И пусть твой летающий мальчик разобьётся не насмерть - ладно?
- Ага, Зиночка, и героиня его выходит, и станет возить в инвалидной коляске, и вместе, выпрашиваю милостыню, жить они будут долго и умрут в один день.
- Фи, Тёмка, какой ты противный! Сочинил такую прелестную сказку и тут же норовишь всё испортить! Нет уж, свои постинтеллектуалистские штучки оставь для высоколобых критиков и продвинутых читателей, а мне, обыкновенной женщине, - с этими словами Зинаида стала шаловливо ластиться к Сойкину, - организуй, пожалуйста, на День Рождения маленький happy end? Ну, чего тебе стоит - а? Ведь там же, правда, дописать осталось совсем немного... А переделывать, знаешь, не надо! - отлепив свои губы ото рта любовника, воскликнула вдруг прозревшая женщина, - не меняй ни одного слова! Как это я дура сразу не поняла! Вообще-то - конечно... испорченная журналисточка...
- Не менять, говоришь, Зиночка? - обрадованный неожиданной поддержкой, задумчиво переспросил Артём. - Она, - писатель указал на авторучку, - тоже так считает. И не только считает... понимаешь, Зина... только, чур, между нами...
Начав рассказывать о приключившихся с ним зловещих чудесах, Сойкин не смог удержаться в заданных самому себе границах и выложил женщине всё до последней постыдной мелочи - до того, как он отчаянно трусил, возвращаясь с ней в эту квартиру. Выговорившись, Артём Викторович испытующе посмотрел на возлюбленную и подвёл итог сказанному то ли горькой шуткой, то ли тревожным вопросом:
- Ну, и как, по-твоему, Зина - это у меня глюки с похмелья? Или я действительно начинаю сходить с ума?
Притихшая женщина, утешая любовника, нежно коснулась ладонью небритой мужской щеки, проникновенно посмотрела ему в глаза и заговорила негромким голосом, слегка растягивая слова.
- Знаешь, Тёма, не бери себе в голову... Никакой ты не сумасшедший... Это, - Зинаида с опаской дотронулась до авторучки, - она... Нет, правда, она мне ещё вчера показалась какой-то странной... И дело не в том, что, может быть, действительно - золотая... Нет, тот деятель, который её подарил... Я его вчера видела только мельком... А ведь он не просто блондин и даже не седой - нет, настоящий альбинос... С неестественно огромными голубыми глазами... Знаешь... Сейчас, когда ты мне рассказал, я поняла - он не отсюда... Ну, не из нашего мира... Инопланетянин, ангел, дьявол - не знаю, но не из нашего мира... И его подарок... Ой, Тёмочка, я поняла! - нарушив плавную размеренность утешительной речи, вдруг воскликнула Зинаида, - тебе не надо ничего придумывать! Ну - никакого конца рассказа! Авторучка сама допишет! Ведь она же хотела! А ты стал ей мешать! Вместо того, чтобы, дождавшись вдохновенья, писать, как писалось до этого, стал сначала править, а затем сочинять заковыристый постинтеллектуалистский финал. Вот и схлопотал током по пальцам! Как непослушный мальчишка. И правильно. Дай поцелую твои бедные пальчики: большой, указательный, средний, безымянный, мизинчик - все, все! У, какая противная у Тёмки голова! Заставила страдать ни в чём не повинные пальчики. Но ведь они уже не болят - правда?
- Да нет, не болят - обескураженный неожиданным поворотом женской мысли и тронутый её непритворным участием, рассеянно ответил Артём. - Да, в общем-то - и не болели. Только - в момент удара. Я ведь тогда вскрикнул в основном не от боли - от страха... Так ты, значит, Зина, думаешь, - высказанное женщиной предположение вдруг представилось Сойкину в неожиданном ракурсе, - авторучка сама допишет? Ну, ладно - допишет. А не допишет - Бог с ней. Плакать не буду. Незаконченный рассказ - подумаешь. Нет, мне вот что интересно... а не собирается ли это растреклятое золотое стило курировать всё моё творчество? Наказывая, как мальчишку, за неудачные, по его мнению, слова, мысли, образы, сюжетные повороты? Колотя по пальцам до тех пор, пока я не сделаюсь плакальщиком за всю Россию? Не вернусь, так сказать, к гоголевской "Шинели"? Из которой будто бы вышли все русские писатели... Нет, я сейчас эту чёртову авторучку!
На Артёма вдруг накатила волна дикого бешенства, и он с самыми истребительными намерениями схватил изящную золотую вещицу, но тут же вскрикнул и разжал руку: - Опять, сволочь, дерёшься - да?! Ну, погоди, гадина! Я тебя всё равно изничтожу!
Сойкин занёс ногу над упавшей со стола авторучкой, но Зинаида схватила его за рукав и потянула в сторону.
- Не надо, Тёмочка! Успокойся, пожалуйста. Ведь она - защищается. Понимаешь... мне кажется - она живая.
Сказав это, Зинаида наклонилась, осторожно подобрала с пола авторучку, положила её на стол и к жёлтой металлической фиговинке в шутку обратилась, как к разумному существу. Впрочем - не совсем в шутку.
- Прости, пожалуйста. Тёмочка больше не будет. Он, вообще-то, хороший мальчик - никогда не мучит и не убивает никого живого. Даже тараканов. Только - своих литературных героев. Но ты же понимаешь, это - другое дело... ну, во-первых - они не совсем живые... а во-вторых - как создатель - он имеет полное право делать со своими детьми всё, что захочет... ведь - правда? - видимо, последний постулат показался Зинаиде в нравственном отношении несколько сомнительным, базирующимся на нормах глубоко варварской этики, и она сочла нужным обратиться за поддержкой к предмету своего будто бы шутливого обращения. Авторучка, разумеется, ничего не ответила, и после короткой паузы женщина продолжила. - Ну, в общем, договорились - да? Тёмочка больше не будет покушаться на твою жизнь, а ты прекратишь лупить его током по пальцам? Ну, разве что - совсем легонечко... Когда он особенно разбезобразничается...
Произнеся последнюю фразу, Зинаида лукаво посмотрела на своего возлюбленного: мол, всё понял, противный мальчишка? Или нам с авторучкой твоим воспитанием заняться всерьёз?
За время этой отчасти шутовской, но в целом отнюдь не бессмысленной речи, Артём Викторович полностью успокоился и смог с должным юмором отнестись к заключительным словам любовницы.
- У, Зинка, у, вредина! Вам, противным девчонкам, дай только волю - оседлаете бедных мальчиков! Заставите их плясать под свою дудку. А вообще, - писатель с благодарностью посмотрел на женщину и переменил тон, - спасибо. А то это чёртово золотое стило меня совсем затерроризировало. Всё время кажется, будто схожу с ума... Или - уже сошёл... И ты - со мной за компанию... К чёрту! Чего она там замышляет, - Сойкин с опаской покосился на ловко прикинувшуюся неживой авторучку, - завтра! На трезвую голову. А может быть - после завтра. Или вообще - дня через два-три... ох, Зинка, и напьюсь я сегодня! По-настоящему - как в молодые годы. Только ты не отговаривай - ладно? Ведь сейчас мне напиться не грех - ты же понимаешь? Суровая необходимость...
- Да, Тёмочка, понимаю. Тебе необходима разрядка - мне вчера Аня рассказывала. И я с тобой тоже выпью. У меня от неё, - жест в сторону авторучки, - тоже крыша немножечко набекрень. Так что принять сейчас коньячку - святое дело. А её, - уже находящаяся в дверном проёме Зинаида обернулась и окинула взглядом письменный стол, - Тёма не бойся. В твоём самостоятельном творчестве давить она на тебя не будет. И вредить - тоже. Ну, может быть, иногда схлопочешь немного по пальцам... Но ведь, - Зиночка очаровательно улыбнулась, - непослушным мальчикам это на пользу - правда?
- Давить, говоришь, не будет? - задумчиво отозвался Артём Викторович, соображая, сколько коньяка и шампанского следует докупить сейчас, чтобы потом пьяному не бежать в магазин. - Эх, Зина, Зина, твоими бы устами...