На долю культуры первобытного общества слишком часто выпадают только презрение, насмешки и осуждение. Между тем в числе благодетелей человечества, которых мы обязаны с благодарностью чтить, многие, если не большинство, были первобытными людьми.
Джеймс Джордж Фрэзер.
"Золотая ветвь".
Часть 1
Лилиэда.
1
Лукав Ле-ин. Извилист путь его. Нравится или не нравится такое неудобство народу бад-вар - приходится с ним мириться.
В то злосчастное летнее утро Любимая дочь Повелителя Молний нечаянно встала с левой ноги. И ещё в полусне, ещё не осознав ужаса, она почувствовала ожог и мгновенным звериным движением отняла от коврика свою преступную ногу. Было, однако, поздно...
Притаившись в самом углу широкого низкого ложа, Никогда Не Убывающая Луна или - на языке её народа - Эн-лиг-о-моэда, тряслась как дочь последней невольницы. Она чувствовала, что Великий и Грозный Че-ду уже прикоснулся к ней и оставил знак. Да, было уже поздно. Непоправимое совершилось. Че-ду - это не Тен-ди-лен. От него не откупишься смазливой рабыней. Да даже и сестру он, увы, не возьмёт.
При мысли о том, как хорошо было бы отдать Че-ду одну из многочисленных своих сестёр, на миг озарилось лицо Лилиэды. Но знак Великого бога горел на подушечке большого пальца, лицо погасло, а дрожь, усиливаясь, перешла в озноб, и преступная левая нога слегка омертвела. Уткнувшись лицом в изголовный валик, рыдала Любимая дочь Повелителя Молний. Её ещё детские плечи и острые лопатки вздрагивали от подавленных воплей - от подавленных: ибо, осознавая свою обречённость, она таки надеялась, надеялась и хотела, чтобы её не услышал спящий у входа за узорчатой ширмой Великий воин Некуар.
Это потом, через сотни - и многие! - равноденствий, когда Великий и Грозный Че-ду потеряет власть, а с ней и своё имя, когда прочие боги, от которых и сейчас уже можно откупиться сестрой или братом, падут до того, что не станут брезговать рабами и пленными и породят совсем уже смехотворное племя, берущее, что ни дадут: вола ли, свинью ли, кувшин ли вина - цари придумают для охраны бесчисленных жён увечить мужей, и этим невольным жрецам Ра-да-бада (2) доверят чистоту своей крови. Но Повелителю Молний и в голову не могло прийти поручить служителям Ра-да-бада охранять сон Лилиэды; да и как бы они - эти женоподобные служители - могли унять её буйных братьев?! Ибо волчатам этим нужна не её девственность. Нет, не цветок она, который хочется сорвать. Знает, знает Повелитель Молний их чёрную жажду!
И потому за две луны до праздника особенно чуток сон Некуара. И потому, давясь, Лилиэда глотает слёзы и плачет молча. Плачет и прислушивается. Нет. Тихо. Никого, кажется, не разбудило её немое отчаяние. Озадаченная девочка слегка успокоилась. Слабейшая, почти неуловимая надежда повеяла на её воспалённую голову.
Чуток сон Некуара. А если воин не слышит - значит, вмешался Ле-ин. Бог, о котором никто ничего не знает. О прочих - людям известно многое. Не всем - конечно. Но Лилиэду, Любимую дочь Повелителя Молний, почти с младенчества в тайное тайных с настойчивостью и долготерпением ведёт осторожный и строгий Му-нат.
Мудрейший, возросший чуть ли не с младенчества при храме Че-ду, в ранней юности достигший высокого ранга Носителя Священной Бороды, при возмужании он был замечен Легидой. И те три ночи, которые ему подарила богиня, стали для Му-ната ночами откровений. Ибо ветреная богиня - среди любовных забав - беспечно выболтала жрецу очень многое о мире богов и предков. Выболтала столько, что Великий Че-ду, давно махнувший рукой на её бесчисленные приключения с богами, царями и даже неразумными тварями тёмных лесов и горячих степей, на этот раз разгневался всерьёз. Он до того жестоко избил Легиду, что та, когда настало время снова появиться на небе, вынуждена была от глаз смертных на несколько ночей укрыться за непроницаемой - из облаков - завесой. Он захотел, чтобы Де-рад (3), не дожидаясь сроков, немедленно забрал Му-ната к себе. "Никак не может женщиной рождённый столь много тайного нести в себе", - эти слова Великого Че-ду одна из Младших богинь шепнула на ухо своему возлюбленному, а он, разумеется, в секрете их удержать не смог.
С этими словами согласились и Де-рад, и Мар-даб, и давно бы дыхание покинуло Му-ната, но вмешался Ле-ин. Конечно, достоверных слов Лукавого бога не знает никто - правда, по сомнительным слухам Ле-ин намекнул на древнюю клятву, которой все Старшие боги будто бы связали себя ещё до начала мира... но что это за клятва... и как ею по отношению к смертному может быть связан бог... тайна... и тайна великая... остаётся лишь смиренно сказать: Лукавому богу слава! Ибо без его воли не могло бы совершиться ни то, что совершилось уже, ни то, чему ещё предстоит быть. Слава Ле-ину!
Му-нат остался среди смертных и своей мудростью помог одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду стать Повелителем Молний; ибо открыла ему ветреная Легида, что править народом бад-вар должен отнюдь не верховный жрец, не тот, кто после двенадцати равноденствий обязан в пламени костра предстать перед Че-ду и дать ему отчёт в своих делах, но править должен тот, кто сам повелевает огнём, и не медленным огнём костра, а быстрым небесным огнём.
А как получилось, что новое имя и новая власть перешли к одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду - это другая история. Важно одно: Му-нат остался Первым другом Повелителя Молний - его советником и наставником Лилиэды.
При мысли о Ле-ине отчаяние девочки не то чтобы прошло, но сделалось иным, не убивающим мгновенно. Вместо смерти наступило странное состояние - несхожее ни с одним из знакомых Лилиэде прежде.
Всё будто бы остановилось. Остановилась кровь, остановилось сердце, остановилось время. И всё будто бы раздвинулось. Не стало стен её комнаты, не стало стен Дома и Города, не стало и той дальней, достигнутой одним лишь Тим-би-а-таном, (4) границы; границы соединяющей и разделяющей Небо и Землю. Не стало ни Земли, ни Неба. Исчезли и боги, и люди. А может быть, ни что никуда не исчезло, но просто потеряло знакомый облик? Другим всё сделалось - новым и непонятным. И имя этому головокружительно новому - Ле-ин. И что перед этим Великий Че-ду? И где ты, Великий Че-ду? Исчезло Небо - и ты исчез! Исчез - и зачем теперь тебе девственность Лилиэды?
Увы, пришло время немного рассказать о тяжком преступлении Любимой дочери Повелителя Молний. Конечно же, не мелкий, случайный грех осквернения священного коврика поверг Лилиэду в отчаяние. Ей и раньше - по детской беспечности - случалось его совершать: так что же? Стоило рассказать об этом Му-нату и тот, исполняя обряд очищения, несколько раз совсем не больно стегал её плёткой, произносил нужные слова, брызгал на коврик заговорённой водой, и всё забывалось.
Водились за Лилиэдой и куда посерьёзней грехи, даже и такие грехи водились, за которые любая другая перед богом, запрет которого осмелься она нарушить, предстала бы лично. Но и в этих печальных случаях Му-нат знал очистительные обряды. Правда, иной раз приходилось жертвовать сестрой или братом - и Повелитель Молний, радуясь или хмурясь, всегда соглашался. Не мог он (здесь его власть кончалась) пожертвовать самой Лилиэдой - ибо ей, Лилиэде, была назначена Великая Ночь. И этой долгожданной Ночью, соединившись с Че-ду (в образе её брата, Вин-ваша), Любимой дочери Повелителя Молний надлежало зачать Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - того, кто поведёт народ бад-вар к бессмертной славе.
(Из откровений Легиды Му-нат запомнил и это. Увы, многим великим замыслам воплощаться не дано...)
Кошмар поразил Лилиэду четыре луны назад - и потому-то сегодня, нечаянно осквернив священный коврик, она мгновенно отдёрнула левую ногу, но как ни мгновенно, а всё-таки поздно. Че-ду наложил свой знак. И по нему Лилиэда поняла: рассерженный Грозный бог требует её к себе. Не медля. И дело не в том, что Че-ду, знающий, как велико легкомыслие женщин, подобного преступления простить бы не мог вообще - мог! Всякой другой оно стоило бы лишь нескольких капель крови, брызнувших на его, выделанную из драгоценного дерева, огромную (в два человечьих роста) статую в храме - при очистительном бичевании брызнувших. Всякой другой. И всякая другая, после этой отнюдь не чрезмерной жертвы, могла считаться очищенной. Всякая, но только не Лилиэда. Она, осквернившись, очиститься не могла. Ибо Великий Герой и Мудрец родиться мог лишь от соития бога с девой, а девой Лилиэда, увы, не являлась.
Четыре луны назад - и всего за шесть до своего двадцать четвёртого равноденствия, до Великой Ночи - Луна-Легида похитила её разум. И тогда бы девочке отчаяться и ужаснуться было. Но прихотливо устроены люди. Все четыре луны - с той незабываемой ночи - опьянённая и оглушённая новым ни с чем несравнимым чувством, Лилиэда жила во сне. А знание того, что её счастье не может быть долгим, днём вызывало тихую тоску, а ночью рождало такую жажду, что её не утоляли самые пылкие ласки. (Не в чувственности, конечно, дело - у только-только достигшей половой зрелости было бы сомнительным предположить особенную чувственность; нет, жажда дочери Повелителя Молний распалялась одним лишь свирепым страхом.)
И, разумеется, Лилиэда понесла. Понесла не от Че-ду и не Великого Героя Ту-маг-а-дана, а понесла от Некуара, и кого понесла - неизвестно. Легида ли тогда вмешалась и приняла образ Лилиэды или в него Мар-даб вселился, а может быть, в обоих воплотились боги и, тайное своё свершая, забыли вовсе двух ничтожных человеков. Как знать? И легче ли от этого Лилиэде?
Боги не постоянны, боги капризны; они могут строить и разрушать, могут отнимать и дарить, могут ненавидеть друг друга, ссориться и мириться, устраивать заговоры, таить злобу - да мало ли что они могут! - но во всех случаях, всегда и за всё обязан платить человек. И платит он, обычно, жизнью.
Это сравнительно недавно, за несколько поколений до Лилиэды, когда народ бад-вар, спустившись с гор, обрушился на изнеженных Жителей Побережья и, за исключением жрецов Ра-да-бада, истребив всех мужчин, а также, опьянённый кровью, всех мальчиков и всех непривлекательных женщин, от уцелевших он кое-что узнал о Ле-ине; узнал с изумлением, что боги во многих случаях допускают замену. А значит, необязательно всегда самому отправляться к ним с каким-нибудь важным делом: достаточно послать дочь или сына, и чаще всего - младенца. Младшим же богам вполне достаточно пленного или невольницы.
Ещё узнал народ бад-вар, что Жители Побережья до того опустились в своей изнеженности, что даже и к Старшим богам крайне редко отправляли своих детей: если только глупая рыба почему-то переставала идти в сети, исчезали звери в лесах, и не давала земля плодов. И в конце концов терпению богов наступил предел - они разгневались и орудием праведной ярости избрали народ бад-вар. В той великой резне были перебиты все служители Ле-ина, а женщины и жрецы Ра-да-бада мало знали об этом загадочном, чужом и для их народа, боге.
Сохранилось предание, что Жители Побережья, когда они ещё таковыми не были, а спустились с гор, как много позже спустился народ бад-вар, изумились прекрасному храму в малонаселённой стране. И в своём изумлении они не только не разрушили дивный храм - но преклонились перед Лукавым богом. (6) Преклонились, и со временем этот странный, мало требующий, но зато вездесущий бог главным сделался и у них самих; и под Ле-иновым - конечно же! - тлетворным влиянием в преступном небрежении пришельцы оставили исконных богов; и, получая всё меньше, разгневались боги предков, разгневались и уничтожили нечестивцев.
Народ бад-вар не хотел повторять ошибку Жителей Побережья. Не хотел повторять... и всё же...
...не сменилось и трёх поколений, как верховные жрецы Че-ду, Мар-даба, Де-рада, Легиды, Данны, Аникабы, а также некоторых Младших, но влиятельных богов и богинь собрались на Большой Совет. Семь дней совещались они - от дней появления Легиды на небе до дней её полной славы. Смутил их мужество Лукавый Ле-ин. Не тем смутил, что ему пришлось отвести почётное место - несколько в стороне, но всё же в ряду со Старшими богами народа бад-вар - а тем смутил, что дерзостно поколебал их веру в необходимость лично, спустя три жалких равноденствия после посвящения, каждому из верховных жрецов предстать перед своим богом. Семь дней совещались верховные жрецы, семь дней вопрошали богов, и будто бы боги им разрешили не через три, а через... шесть... двенадцать... сорок восемь! - равноденствий являться лично, а так достаточно будто бы первенца от свободных мирян, а от жрецов: в каждое равноденствие по младенцу... Семь дней совещались верховные жрецы, и ещё семь дней убеждали свой недоверчивый народ.
И дрогнули суровые сердца. Могучие вожди и неустрашимые воины, охотники и пастухи - все те, кто по первому требованию бога с загадочной улыбкой и отрешённостью в глазах бросались в пропасть, поднимались на костёр, подставляли горло под нож - все согласились на возможные замены. И у многих, наверно, мелькнула нечестивая мысль, что и своих детей они представят богам только в особо важных случаях, ну, а во всех других - откупятся пленным или невольницей.
Лукав Ле-ин! Извилист путь его. Народ бад-вар не заметил, как встал на гибельную дорогу Жителей Побережья. Встал, не заметил, и зашагал: в неведомо, страшное - в иное.
Да, зашагал, ибо на том же собрании, не расспросив как следует Старших богов, а довольствуясь туманными намёками одной Аникабы - ой ли, а не Ле-иновыми ли, с протоптанного пути сбивающими подсказками?! - постановили они ограничить Тайную Охоту, (7) разрешив её лишь в дни Великого праздника Че-ду, и не всего праздника, а тех только трёх ночей, когда Легида небо покидает и ищет приключений на земле. (И это против завещанного предками ежелунного вкушения свежерастерзанной человеческой плоти!)
Пожалуй, единственное, в чём устоял народ бад-вар, это в вопросе о судьбе своего почётного правителя, верховного жреца Че-ду.
По-прежнему каждые три равноденствия он был обязан лично - в пламени костра - являться к грозному богу. Надолго ли? Нет, к сожалению. Прошло немного времени, а срок пребывания верховного жреца на земле удвоился... и раз... и ещё раз... и так было до Му-ната, до его связи с Легидой, до полученного им откровения, до того, как власть над народом бад-вар перешла к Повелителю Молний. А вместе с властью перешла и почётная обязанность отправлять своих чад ко всем Старшим и даже некоторым Младшим богам и богиням. Обязанность, для прочих свободных ставшая уже непростительно лёгкой: ибо только первенцев они теперь отдавали Данне, а остальных детишек - лишь тогда, когда те нарушали какой-нибудь важный запрет одного из Старших богов; да и то, конечно, не без тайного вредительства Ле-ина, всё больше и больше распространялось пагубное поветрие очистительных обрядов.
(Поветрие это почти не затронуло жителей Священной Долины, но об этом - в своё время.) И детей Повелителя Молний, за исключением, разумеется, Вин-ваша и Лилиэды, оно не коснулось.
Потому-то - готовые в любое время отправиться в тяжкий путь - дочери и сыновья вождя мало чего боялись. Потому-то, ещё не умея толком разговаривать, ненавидеть они умели. И по странной прихоти все - и братья, и сёстры - ненавидели не сильного, отважного Вин-ваша. Нет, все ненавидели хрупкую беззащитную Лилиэду.
Однажды, когда девочке не исполнилось ещё и четырнадцати равноденствий, две старшие сестры ночью прокрались в её комнатку - и за малым не задушили. В последний момент, услышав подозрительный шум, Му-нат успел-таки вырвать полумёртвую девочку из рук опьянённых яростью старших сестёр. Повелитель Молний тогда до того разгневался, что спровадил к Де-раду не только обеих преступниц, но и их мать - Редкозубую Тенбину.
С этой-то памятной ночи и спит у единственного снаружи входа - за тонкой узорчатой ширмой - лучший воин Повелителя Молний, Непобедимый воин Некуар. С этой-то памятной ночи...
Но мог ли даже осторожный и мудрый Му-нат предвидеть Легидин путь? Да знала ли и сама Легида свой путь через много-много равноденствий? А если даже и знала, то - по беспечности - легко могла оступиться. Легида ли сошла с пути, вмешался ли Мар-даб или Младшие боги замыслили зло - непоправимое совершилось...
Открывшийся на пределе отчаяния, на границе между жизнью и смертью, ни на что не похожий Ле-инов мир нёс Лилиэде надежду. Не стало неба - и Че-ду не стало. Не стало моря - и Мар-даб исчез. Кому теперь и от кого родит Героя Лилиэда?
И если всё открытое Ле-ином не доступным оказалось девчоночьему уму, то последнее упало зерном и проросло в её голове. Проросло и созрело, но достойного не принесло плода, а обернулось простенькой мыслью, что ценность многих норм и запретов весьма и весьма относительна. Вин-ваш ли, Некуар - не имеет значения. Теперь Лилиэда знает: отцом её ребёнка является Ле-ин. Почему именно Ле-ин? Но не может же, избранная самим Че-ду, понести от смертного?! Конечно, Некуар непобедимый воин, но он не может быть отцом Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. (Гордыня, обошедшаяся впоследствии дочери Повелителя Молний, ох, до чего же дорого!) С другой стороны: Че-ду не мог принять Некуаров образ - и уж тем более вряд ли бы изменил назначенный срок.
А если Мар-даб - допустим? Или - Де-рад? Однако мысль о Мар-дабе Лилиэде была противна - бог-Жеребец, исходящий немыслимой похотью! - о Де-раде же она старалась совсем не помнить; да и какая женщина за две луны до Ночей Тайной Охоты способна без содрогания вспомнить о существовании этого бога?
Остаётся Ле-ин. Бедный Ле-ин! Несчастный Ле-ин! Интересно, что бы ответил он Лилиэде устами жрецов своего храма? Но, разумеется, не устами жрецов народа бад-вар: ибо бесстыжие эти самозванцы - по мнению большинства - только делают вид, что понимают его тёмные речи; нет, устами своих настоящих жрецов, тех, которых давным-давно в почти ненаселённой стране застали Жители Побережья; застали, но перенять от них смогли мало что. Ну, а народу бад-вар от этой мудрости и вовсе, считай, ничего не осталось - последние крохи её погибли вместе с мужами и жрецами Жителей Побережья. Осталось только имя - Ле-ин... Самый чужой, загадочный и непонятный из всех, существующих в мире богов...
И почему бы ему ни быть отцом носимого Лилиэдой ребёнка?
Ведь девочка ещё не знает, что Ле-ин ни чьим отцом быть не может. А раз не знает - то и обидеть его не обидит...
"Ле-ин, Ле-ин! Пускай родится не Ту-маг-а-дан! Пускай не от Че-ду! Пьяна душа у Лилиэды тобой открытым новым знаньем! Ей всё дозволено отныне! Запреты потеряли силу!"
Перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. Не взволнованная, не потрясённая, а именно перерождённая. Не может человек, за несколько мгновений испытавший и переживший столько всего, не умереть. И Лилиэда умерла. Но умерла она без воли и согласия Де-рада (8) и поэтому была вынуждена родиться снова. А значит, случившееся с ней можно смело назвать перерождением.
Итак: перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. И первым её осознанным ощущением было - спасена! Да - спасена. Спасена - и не надо никому признаваться в своём страшном преступлении. Спасена, ибо знала теперь: без её воли и без согласия народа бад-вар ничего с ней Че-ду не сделает. Путь к этому богу лежит через костёр - и только через костёр. Велика, очень велика власть Че-ду, но остановить дыханье смертного он не может. Из богов такое доступно лишь одному Де-раду.
Спасённая перерождением Лилиэда открыла глаза. Новые глаза. И новыми глазами она впервые посмотрела на мир. Вот спинка её ложа. Вот мягкая пятнистая шкура. Пятнистый пёстрый полумрак. Если бы не утренние лучи из крохотных - из-за возможного злодейства - окошек, то и совсем темнота. На полу, у самого ложа, коврик, при взгляде на который Лилиэда вздрогнула, ибо ужас от прикосновения к нему ещё не совсем прошёл. Но вздрогнула та, прежняя, теперь уже мёртвая Лилиэда, а новая, живая, дерзко поставила на него нечистую левую ногу. И ничего. Никакого знака - Че-ду отступил от девочки.
Спасённая перерождением Лилиэда от радости захлопала в ладоши - из-за узорчатой ширмы вышел Могучий воин Некуар. Её Некуар. Некуар, в образе которого четыре луны назад на ложе Лилиэды явился Ле-ин. Некуар, чей образ не отделим теперь от образа Великого бога. Некуар, чьи поцелуи и ласки, освящённые именем Ле-ина, станут, если только это возможно, ещё желаннее, ещё горячее.
(Увы, дочь Повелителя Молний знать не знала, что её страсть, распаляемая смертельным страхом, с исчезновением этого страха быстро остыла бы - по-прежнему, разумеется, всё продолжай идти. Вскоре, однако, всё завертелось так...)
Перерождённая Лилиэда новыми глазами смотрела на своего - ?! - воина и, может быть, поэтому не сразу заметила: его взгляд устремлён вниз. В направлении этого взгляда скосив глаза, девочка покраснела: в то время как благословенная правая нога покоилась на ложе - нечистая левая нахально попирала священный коврик. Де-рад побери - это слишком! Нельзя быть такой неосторожной! Нельзя столь пренебрежительно относиться к дару даже и Младшего бога - не забыть бы о своём прегрешении рассказать Му-нату! Диг-ди-гид, конечно, не велика птица - насколько Лилиэда помнит, несколько поколений к нему не посылают даже невольников - но зачем же так, по легкомыслию и беспечности, сердить хотя бы и его: какой никакой - а бог. И уязвить, стало быть, способен: избрал же его Великий и Грозный Че-ду, чтобы переслать зловещий знак!
(Девочка три раза сплюнула и нарисовала в воздухе указательным пальцем правой руки незамкнутый круг - детское колдовство, конечно, а помогает... немножечко... надёжнее всё-таки рассказать Му-нату...)
Некуар поднял глаза. Поднял и заморгал, встретившись с Лилиэдиным взглядом. Тыльной стороной ладони провёл по своему лицу, но наваждение не исчезало. Не Лилиэда сидела перед ним. Не пугливая ненасытная девочка, с которой четыре луны назад - на погибель обоим! - свела их Великая Аникаба.
В отличие от Лилиэды, Некуар с самого начала знал имя бога, вернее богини, расстроившей замыслы Грозного Че-ду. Знал, потому что Аникаба давно призывала его к себе. А он, связанный высоким доверием Повелителя Молний, не спешил на призыв богини. Но разве можно долго противиться желанию женщины? Поупираться немного - да, но коль скоро захотела она всерьёз...
...четыре луны назад, лишив его разума, Аникаба устроила так, что волей или неволей, а он перед ней предстанет - и скоро! Неволей... даже смешно! Будто Некуар, не будь он связан высоким доверием и ответственной службой, помедлил хотя бы мгновенье, услышав призыв богини! И что, спрашивается, Аникабе стоило подождать каких-нибудь десять лун - и он, Некуар, свободный от долга и службы, с радостью поспешил бы на её зов?! Нет, до чего же коварны и нетерпеливы женщины - смертные или богини, всё одинаково! И как, не задумываясь, походя, способны они разрушать высокие замыслы!
Некуар мог понять, что судьба Лилиэды, ничтожной девочки, для Аникабы значила менее чем ничто, но как эта - отнюдь не беспечная, а вполне ответственная - богиня столь легкомысленно отнеслась к судьбе народа бад-вар?! Не могла же она не знать, что Лилиэда - тот сосуд, из которого, по замыслу Че-ду, должен был выйти Великий Герой и Мудрец Ту-маг-а-дан? Должен... был... нет! Некуар ещё поговорит с Аникабой! Это сейчас она для него богиня, а когда своекорыстный замысел ошалевшей от страсти бабы увенчается успехом и Некуар - наконец-то! - станет её возлюбленным, о, тогда она узнает, что значит дразнить настоящего воина!
(Извечная мужская самонадеянность: хоть и богиня - а женщина!)
И Некуар терпеливо ждал своего времени.
И если бы не Лилиэда... не развратная эта девочка... четыре луны назад посмевшая от него зачать... девочка, которую он не любил и любить не мог... и не только - из-за заждавшейся богини...
...на кровавых и грязных дорогах войны разные женщины прошли через Некуаровы руки: невольницы и свободные, и свободные, ставшие невольницами, и невольницы, получившие свободу - и никогда могучего воина не привлекали лилиэдоподобные полудевочки. Нет, ему нравились женщины сильные, способные постоять за себя, ему нравилось обладать ими после яростного сопротивления, сопротивления, сломить которое требовала его природа, природа бойца - всегда и во всём бойца. И полученными в такой борьбе царапинами и укусами Некуар гордился не меньше, чем настоящими боевыми шрамами. А порой попадавшие в плен лилиэдоподобные полудевочки годились, по мнению воина, только для жертвоприношений. Так было... Но четыре луны назад он по воле или - вернее! - по нетерпению Аникабы лишился разума, пришёл на ложе Лилиэды, и с нею лёг, и на народ бад-вар упала беда.
Да, Лилиэду Некуар не любил... не любил... но почему же четыре предыдущие луны он каждую ночь приходил и ложился с нею?.. когда Аникабе - для исполнения своего коварного замысла - вполне бы хватило одной? Да, та безумная первая ночь от богини, а остальные - они от кого?
Некуар ищет разгадку. Некуару не по себе. Его голова, не приспособленная для решения столь мучительных отвлечённостей, разламывается: путаница, сумбур, шевеленье тьмы и - молнией! - страшная мысль: "А что если Великая богиня разжечь разожгла огонь, а водички - дабы его погасить - не приготовила?!"
Но и не только это: глядя на Лилиэду, воину впору и вовсе лишиться разума - на Лилиэду?.. дочь Повелителя Молний?.. очаровательную губительницу высоких замыслов?.. (будто бы одна только девочка виновата в случившемся!)... знакомое тело, знакомые волосы, знакомое лицо... впрочем, лицо... его, пожалуй, не назовёшь знакомым... и не только потому, что самое родное лицо никогда не бывает совсем знакомым... нет, сейчас лицо Лилиэды казалось особенно чужим ...
...не её эта складка на лбу, не её припухшие слегка растрескавшиеся губы, и нос как будто не её, но главное - глаза! Глаза не только не её, но, что особенно сбивало Некуара с толку, вообще - не человеческие глаза. И даже не глаза вообще - ибо таких глаз не может быть ни у смертного, ни у зверя, ни у морского гада. Нет, не глаза это, а два чёрных, опушённых ресницами провала - чёрных, бездонных, но и светоносных, но и кипящих; нет, не глаза это, а два источника чёрного - не земного! - света.
И Некуару открылось всё. Не Лилиэда ему протянула руки. Не Лилиэдины глаза сжигали, но и дарили другую жизнь. Не захотела ждать Великая Аникаба! Ни десять лун, ни две, ни одну - ни дня! Прошедшей ночью наступил предел её терпенью. И по примеру легкомысленной Легиды она сошла и приняла образ Лилиэды. И как только могла эта - отнюдь не ветреная, но лишку скорее строгая Аникаба! - так низко пасть?!
Некуар понял всё. Он весело подошёл и как-то слишком небрежно запустил огромную пятерню в густые, чёрные волосы Лилиэды - и растрепал их, и перепутал. Чьи волосы - девочки или богини? И кто улыбнулся в ответ на эту, небезопасную в общем (9) ласку: дочь Повелителя Молний или сама Великая Аникаба? Для Некуара - после его открытия - это имело уже десятое значение; ибо, пав, Аникаба утратила власть над ним. А до праздника Че-ду оставалось ещё предостаточно времени. И всё это время - каждую ночь! - он может ложиться с Лилиэдой, ничуть не терзаясь тем, что изменяет богине.
Знает теперь Некуар: и Аникаба, и Лилиэда - это одно. Богиня-девочка, и девочка-богиня. И девочка, ставшая богиней, не девочка уже для Некуара. Не видит Некуар ни её худобы, ни детской слабости. Да, Лилиэду, не изменив своей природе, Великий Воин полюбить не мог... но если в девочку воплотилась богиня... нет! Теперь он не променяет её ни на одну из самых соблазнительных наложниц, ни на одну из самых сладострастных, самых свирепых жриц Кровожадной Данны!
Некуар держал руку на голове дочери Повелителя Молний и чувствовал, как в него переливаются тепло и трепет Великой богини. А может быть - тепло и трепет Лилиэды?
Несколько блаженных мгновений постояв так, воин убрал свою руку и, стараясь быть суровым, указал Лилиэде на её, может быть и случайное, оскорбление Диг-ди-гида. Но то ли голос подвёл могучего воина, то ли память о беглой, но обжигающей ласке - выговор вышел разбавленным водицей: тихонечко рассмеялась девочка - тихонечко, но так призывно и многозначительно, что Некуару снова захотелось подойти к ней. И невесть каким бы новым безумием могло всё обернуться, если бы, не без труда собрав остатки долга, Некуар поспешно не отступил за ширму.
Не ведал воин, что смех и радость Лилиэды - не смех и радость Аникабы; и её новые глаза зажжены не пламенем богини, а страшным светом нового рожденья.
Отойдя от девочки, Некуар быстренько овладел собой и, соблюдая должные церемонии, сообщил Му-нату, что дочь Повелителя Молний проснулась и желает его видеть.
* * *
Оставшись одна, Лилиэда, насколько ей позволяли перенесённые ужас и отчаяние, постаралась принять свой обычный вид. Понимая, что и её голос, и её глаза едва ли не всё откроют проницательному жрецу, дочь Повелителя Молний, не поднимая лица, будто бы в смущении от содеянного, молча указала на свою левую ногу, а затем - на священный коврик. И, как обычно в подобных случаях, каждым своим движением подчёркивая раскаяние и трепет - слегка преувеличенное раскаяние и чуть нарочитый трепет - дочь Повелителя Молний прильнула животом к густому пятнистому меху. И, как обычно в таких случаях, Му-нат взял плётку - и, как обычно, Лилиэда почти не почувствовала боли.
Правда, она заметила, что жрец стегал её и дольше, и сильнее необходимого, а затем - зачем бы? - растёр пострадавшее место какой-то резко пахнущей мазью. Но даже серьёзность, с которой Му-нат потом кропил по углам водой и шептал древние слова могучих заклинаний, ничего не открыла девочке. Впрочем, в том её состоянии - не мудрено. Мало того: и то, что в комнатку жрец внёс треножник с горящими углями (символ мужского естества Че-ду) и окурил её густым дымом - ничего не открыло дочери Повелителя молний. И даже после, когда, уходя, он приказал ей одеваться самой, не призывая на помощь невольниц - всё ещё ничего не открыло девочке. И только обёртывая вокруг бёдер белую тонкую ткань, она почувствовала неловкость: будто бы сзади, там где стегал Му-нат, её касалась тёплая шершавая рука. Удивлённая, но по-прежнему всё ещё ничего не понимающая Лилиэда развернула намотанную было ткань и провела ладонью по затвердевшей и липкой коже - отстранённо, будто чужую, оглядела свою руку, и только тогда размазанная по ладони кровь открыла дочери Повелителя Молний всё. Не Диг-ди-гиду была посвящена эта кровь - для второстепенного бога роскошь! - и очистительный обряд совершился, разумеется, не для него.
В любом другом состоянии треножник, угли и благовонный дым на верную мысль навели Лилиэду сразу бы: обряд священного бичевания, обряд очищения перед Великим Че-ду над ней, над дочерью Повелителя Молний, только что исполнил жрец. А она, рождённая заново, глухая ещё и слепая, приняла этот священный обряд за знак обычной вежливости в отношении Диг-ди-гида. (Извинение, конечно, не единственное: очищение - вопреки обычаю - было Му-натом совершено не в храме, а в комнатке, так сказать, келейно.) Теперь - правда, вслед! - Лилиэда вспомнила: прежде чем окурить её благовонным дымом жрец поднёс тонкий жалящий конец плети к пламенеющим угольям - и в треножнике зашипело. Это Великий Че-ду - явив неслыханную милость? - принял её, Лилиэдину, кровь. Тогда, стараясь скрыть от Му-ната и преступление, и перерождение, ни на что постороннее девочка не обращала внимания: но теперь, при виде размазанной по ладони крови, дочери Повелителя Молний открылось всё. На миг воскресла прежняя отвратительно преступная Лилиэда - воскресла и умерла, умерла и воскресла - и великое облегчение, но и великое изумление узнала она теперь. Такое великое изумление, что в прежней - до перерождения - жизни оно могло бы лишить девчонку разума.
Му-нат только что, не говоря ни слова, совершил над ней обряд очищения! Над ней - как над всякой другой!
Что-что, но это не укладывалось в Лилиэдиной голове - чего-чего, но этого быть не могло не только наяву, но и в самом радужном сне! Если жрец как-нибудь узнал о её преступлении, то не знать, что очищение для неё немыслимо, он, конечно, не мог: кому, спрашивается, как не Му-нату ветреная Легида выболтала тайну высокого предназначения Лилиэды, тайну рождения Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - тайну судьбы народа бад-вар?!
Если же о преступлении Лилиэды жрец не знал, то с какой стати он стал бы совершать над ней священный обряд? Ну, а если помстилось и Му-нат, раздражённый её беспечностью - сколько же можно, в конце концов, гневить по пустякам хотя бы и Младшего бога! - просто-напросто наказал девчонку? И очищение - всего лишь смертельно желанный плод её воспалённого воображения? А треножник с угольями? Малопонятные заговоры и заклятья? Ей же, напротив, жрец не сказал ни слова! А ведь наказывай он набедокурившую девочку - разумеется, не молчал бы: сёк бы и выговаривал, чтобы запомнилось ей покрепче! И ещё: Му-нат никак не мог не заметить, что боли она не чувствовала, а если так - что было толку её наказывать?
В конце концов от всего пережитого впав в лёгонькое отупение, дочь Повелителя Молний на всё махнула рукой и полностью - а что ещё оставалось делать? - доверившись Ле-ину, обернула бёдра развёрнутой было тканью. Теперь она знала, что вездесущий Лукавый бог, будучи сотворцем носимого ею ребёнка, не даст совершиться беде.
И потому, как только тонкое полотно скрыло следы священного бичевания - а девочка себя таки убедила, что получила не заурядную порку - Лилиэда дерзко нарушила последний приказ Му-ната и позвала на помощь невольницу. Впрочем, теперь она понимала: на это её своеволие жрец не рассердится - его приказ вызван, скорее всего, желанием оградить её от ненужных вопросов и избавить от унизительной для дочери Повелителя Молний лжи. Одеться же самостоятельно было трудно - многочисленные украшения: ожерелья, браслеты, кольца надевались в строго определённом порядке, причём, не постоянном, а меняющемся каждую луну. Не говоря о невероятно сложной причёске; и не Лилиэдино дело помнить этот порядок, а дело её невольниц - особенно старшей, Шидимы.