- Но ведь не бывает же так, чтобы один раз - и навсегда? Ведь людей же на свете много, и вдруг ты уйдешь - и встретишь кого-то другого... ну умнее там или красивее? - пылкая уверенность сидевшего под раскидистым вязом юноши, казалось, обжигала расположившегося рядом с ним долговязого рыцаря в запыленных доспехах сильнее, чем зависшее прямо над ними в зените июльское солнце. Даже не повернув головы на реплику спутника, он устало бросил, почти не разжимая губ - то ли самому себе, а то ли вообще в пространство:
- Ну и что?
- То есть как... как это что? Значит, это не навсегда и еще можно жить дальше!..
- Жить - да. А дышать? - вот теперь высокий паладин смотрел прямо на юношу и взгляд его, казалось, высверливал в душе последнего дыру глубже самого глубокого рва, окружавшего Город.
- Но... но я же ведь дышу... и ем... и говорю! И даже женщинам нравлюсь! Вон, вчера на балу графиня де Морбель мне улыбнулась, ты сам видел!..
Долговязый рыцарь равнодушно пожал плечами:
- И что? Мне тоже улыбаются. Но стоит ли эта улыбка... стоят ли тысячи этих улыбок тех двух, которые нужны нам с тобой, м? И знаешь ли ты, что это такое - улыбаться каждой поприветствовавшей тебя даме двора, глазами отыскивая один-единственный взгляд? Которого там нет и скорее всего - никогда не будет, но ты, как любимый королевский шут, все еще продолжаешь надеяться, что Господь сжалится и явит чудо? Можешь не отвечать, bas chevalier - по глазам вижу, что знаешь...
Его молодой собеседник действительно замолчал на несколько минут, после чего буркнул себе под нос:
- Убил бы за понимание... Не зря, видно, у тебя на фамильном гербе начертано "Non indignari, non admirari, sed intelligere"...
- Можешь и убить, твое право, - слегка пренебрежительное хмыканье, - но это ни на унцию не добавит счастья твоей душе, а только заставит просыпаться по ночам от ощущения бессмысленности произошедшего и необходимости платить по счетам... К тому же я давно уже не боюсь Костлявой, ибо это бессмысленно.
- Скажи... - младший рыцарь чуть неуверенно посмотрел на друга - почему ты решил надеть доспехи и уйти из Города?.. Одно дело я, у которого ни семьи, ни имения, ни привязанностей - одним словом, Рыцарь, Лишенный Наследства... Но ты... ты ведь был не просто вторым дворянином королевства, a il consiglieri!... Его Величество доверял тебе как себе, а герцогиня де...
- Никогда не напоминай мне этого имени, Томас Кэмпбелл, если только я тебя сам не попрошу, ясно?! - в голосе того, кто когда-то был Королевским Советником, юноша почувствовал такой арктический лед, что невольно отшатнулся. Старший паладин, видимо, ощутил то же самое, потому что чуть зябко передернул плечами, провел ладонью по лицу, словно бы стряхивая с глаз только одному ему видимый образ... а затем медленно, так и не повернув головы, заговорил:
- Видишь ли... как я уже говорил, ты и сам многое понимаешь, и не хуже моего осознаёшь, что хотя влюбиться можно много раз, но глаза и улыбка, заставляющие твое сердце биться сильнее, а все остальное выпрыгивать из лат навстречу любимой (при этих словах лицо Томаса заалело похлеще его собственного червленого щита, охваченного слева направо тонкой золотой перевязью) - могут быть в жизни только один раз...
- Знаю... - Томас, подобно другу, смотрел прямо перед собой, методично и бесцельно ковыряя землю острием меча. - А еще у меня порой такое чувство, что я - живой мертвец, только не погребенный...
- Это не чувство, юный Кэмпбелл, - бывший il consiglieri мягко и неслышно поднялся во весь свой немаленький рост, - это реальность... Знаешь, один философ, посещавший двор его величества, как-то в разговоре кинул фразу, застрявшую у меня в мозгу: "Жизнь есть объективная реальность, данная нам в ощущениях". И в этом - я с ним вполне согласен. Впрочем, я отвлекся... Так вот: в определенном смысле мы и правда мертвы. И в то же время - живы. Потому что в нас нуждаются. Мы - паладины, понимаешь? Мы не можем пройти мимо, если кто-то просит нас о помощи. Особенно если эти "кто-то" - Прекрасные Дамы, которым мы, как ты сам заметил, нравимся - если не сказать больше...
- Но... ведь помогая другим дамам, мы совершаем предательство по отношению к Ним?.. - юноша выразительно вскинул на старшего друга серые глаза, ожидая ответа.
Высокий рыцарь понимающе улыбнулся:
- Предательством, Томас, было бы как раз не прийти на помощь. Потому что поступи мы так хоть один-единственный раз - мы бы убили себя. Тех самых, в которых влюбились женщины ангельской красоты и дьявольского ума, если ты понимаешь о чем я... Да и смотреть на собственное отражение в зеркале стало бы тошно уже на второй-третий день. Повторю еще раз: мы паладины, а потому помогаем всегда - даже когда самим уже не хочется ничего: ни жить, ни дышать, ни думать. Как бы ни было плохо, все равно найдется тот или та, кому еще хуже, ergo, всегда есть шанс, что они придут за помощью к нам. И вот это самое чувство того, что ты, с одной стороны, нужен, а с другой - должен, как раз оно-то и делает нас живыми. Разве не так, bas chevalier Кэмпбелл?..
- Пожалуй, ты прав... - Томас чуть ухмыльнулся, открыв неполный ряд нижних зубов, - впрочем, как и всегда, и... что же нам теперь делать?..
Его собеседник, уже приторочивший седельную сумку, спокойно потянулся за угольно-черным щитом с изображением серебряного грифона, вставшего на задние лапы:
- Жить. Ждать. И просто быть рядом. Труднее этого нет ничего, но и награда стоит того - поверь мне...
Фигуры двух всадников медленно таяли в солнечном мареве где-то около линии горизонта... Впереди у них было еще множество дней, лиц и встреч - но больше к этому разговору они не возвращались никогда.