Он стоял на перроне и ждал. С минуты на минуту должен был прибыть Ее поезд. Это заставляло его сердце биться чаще, и одновременно - сжиматься, как будто кто-то очень властный, живущий внутри него, хватал сердце перчаткой и не отпускал. Это была их первая встреча с тех самых пор, как они признались друг другу, что любят, и никто не знал, что будет впереди... Да и время было неспокойное - многие судачили о войне, о том, что Франция вместе с Британией объявит войну Гитлеру, чтобы защитить маленькую Чехословакию, которую и на карте-то не сразу можно было найти. Но его мало волновали Гитлер, Бенеш, Чемберлен, Судеты и Восточный пакт - все это сейчас казалось абсолютно неважным, потому что вот-вот должна была появиться Она.
Пронизывающий насквозь октябрьский ветер усилился, и ему пришлось повыше натянуть воротник плаща. Он на секунду отвернулся, чтобы взглянуть на часы на розовато-зелёном и обшарпанном здании вокзала Руан-Рив-Друат, и замер, почувствовав прикосновение руки к плечу. Повернувшись, он увидел высокую, стройную, сероглазую женщину, у ног которой стоял большой черный фетровый чемодан. Она была точь-в-точь такой же, какой он представлял Ее с того самого дня, когда увидел фото на фоне Лувра. Чувствуя физически, как в горле застревают слова, он все же сумел произнести:
- Здравствуй...
В ответ она слегка поцеловала уголок его губ, и весело ответила:
- Привет! Я тут уже три минуты стою, а ты и не заметил! Разлюбил, что ли?
- Нет! Я не смогу тебя разлюбить, даже если очень захочется. Потому что ты - особенная, и не любить тебя невозможно.
- Что ж... Приятно, черт возьми, это слышать! Но может, мы не будем стоять на холодном ветру и наконец возьмем такси, чтобы уже наконец доехать до гостиницы?
Тем же вечером. Руан. Отель "Гросс-Орлож".
- Знаешь, а я представляла тебя совсем другим.
- Ну и каким же?
- Не знаю. Сложно описать это одной фразой. Наверное, более сильным. Более мужественным. Более собранным, наконец.
- Прости, если разочаровал тебя. Это из-за моей хромоты? Старые раны все еще беспокоят, хоть война и кончилась 20 лет назад.
- Я не знаю, из-за чего это - просто чувствую, что это не совсем то, что мне нужно. Но сейчас - мне с тобой хорошо. Поцелуешь меня?
- Конечно, любимая, только не плачь, пожалуйста... Когда ты плачешь, у меня сердце останавливается. Не плачь - я же с тобой!
- Да. Со мной. Но если бы ты знал, как этого мало порой!
На следующее утро. Руан. Площадь Жанны д"Арк.
- Иногда ты напоминаешь мне Жанну. Ты такая же уверенная в себе, словно стальная, знающая, что впереди - у тебя цель, которой можно отдать жизнь, если будет нужно. Но вместе с этим - ты одна. И тебе отчаянно хочется тепла рядом.
- Слушай, с каких это пор ты заделался фрейдистом?! Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то копался в моей душе без моего на то позволения! Достаточно и того, что ты видел мои слёзы. Это - удел немногих, хочу заметить.
- Прости... я просто хотел сказать тебе, что теперь все позади, потому что ты не одна. И что теперь у тебя есть я - человек, который всегда будет поддерживать тебя. Ангел, который не умеет летать, но который постарается укрыть тебя от всех бед и проблем.
- Спасибо тебе... ты - настоящий. И я тебя люблю. Правда люблю. Пойдем куда-нибудь перекусим? По правде сказать, я ужасно голодная!
Вечер того же дня. Руан. Отель "Гросс-Орлож".
- Скажи, а тяжело тебе, наверное, сейчас работать? В мире столько политических событий, и вам там, в Париже, все это надо освещать, не так ли?
Она затянулась сигаретой и помолчала, прежде чем ответить:
- Это работа. Изматывающая, нервная, бессонная, но вместе с тем - любимая. Я люблю
свою профессию и люблю себя в ней. Да, мир сейчас неспокоен, и многие говорят о том, что новая война не за горами, а Гитлер уже засматривается не только на Чехословакию, но и на Эльзас с Лотарингией... Ну, а там уж и до твоего Руана с моим Парижем недалеко. Я не знаю, будет ли так - я не прапраправнучка Нострадамуса, знаешь ли. Но я знаю другое. Моя работа - дает мне возможность расти - и как профессиональной журналистке, и как человеку. Она заставляет меня смотреть на мир циничным, но честным взглядом человека, который знает, что политика - это дерьмо, пусть и в красивой обертке... Но он знает и то, что без этого дерьма в качестве удобрения - не вырастут цветы нового мира. Мира, в котором НЕ СТРАШНО ЖИТЬ. Мира, в котором будут рождаться, смеяться и любить счастливые, красивые и умные дети. Если даст Бог - то и наши с тобой.
Она снова затянулась сигаретой и посмотрела на него своим "фирменным" взглядом - подобным тому, как энтомолог пристально изучает доселе неизвестную, но очевидно заинтересовавшую его разновидность бабочек.
- А вообще-то, я меньше всего сейчас хочу говорить о работе. Ведь это наш предпоследний вечер, а значит - последняя ночь. Давай лучше выпьем вина и просто молча посидим...
На следующий день. Руан. Ювелирный дом "Бержье и сыновья".
- Любимая, эти серьги тебе очень идут! Я хочу, чтобы ты носила их и вспоминала обо мне. Пусть это и не самый дорогой подарок, но он от меня и моего сердца...
- Ну, быть может, когда ты станешь самым известным по обе стороны Ла-Манша адвокатом, ты сможешь подарить мне бриллиантовую диадему, как у Жозефины Бонапарт! Правда же? - счастливо рассмеялась она. - А пока - спасибо тебе за подарок, милый. Я обещаю, что обязательно буду носить его и думать о тебе и нашем счастье!
Вечер того же дня. Руан. Вокзал Руан-Рив-Друат.
- Я должна ехать. Меня ждут в Париже мама, собака и работа. ДА ПОЙМИ ЖЕ ТЫ, Я ДОЛЖНА!
- Я понимаю. Я вообще, как правило, всегда все понимаю. Скажи только, что ты вернешься. И что любишь меня.
Она взяла его за руку и пристально посмотрела в серо-зеленые глаза, готовые налиться крупными, словно виноградными, слезами:
- Я люблю тебя, слышишь? И я обязательно вернусь. Даже если это будет трудно - я вернусь, чтобы увидеть тебя. Но СЕЙЧАС - я ДОЛЖНА ехать. Прошу - если любишь, отпусти.
- Хорошо. Я буду ждать. И молиться за тебя, любовь моя! До встречи!
- До встречи... Любимый!..
***
Тогда никто из них двоих еще не знал, что эта встреча будет единственной. Через полгода она напишет письмо, в котором вполне доходчиво объяснит, что он "замечательный, милый, настоящий, но - не тот мужчина, которого я хотела бы видеть рядом и от которого хотела бы родить детей". Он примет это - с сердечной болью и слезами, но все же примет - без оговорок и условий. Потому что желает Ей только счастья - как человеку, который заслуживает этого самого счастья больше всех на свете.
Еще через полтора года в Руан войдут немцы, и он станет бойцом Сопротивления. Какое-то время ему и его товарищам будет успешно удаваться водить за нос людей из гестапо, но - всему когда-нибудь приходит конец. Его и еще троих "маки" возьмут в феврале сорок второго и отправят в Германию, в Заксенхаузен. И единственное, что поможет ему сохранить ясность рассудка и волю к жизни вплоть до самого освобождения - это непрерывный калейдоскоп снов и воспоминаний о высокой сероглазой парижанке. По иронии судьбы, это Она стала его ангелом-хранителем, а не наоборот, как он когда-то обещал...
О том, что же стало с Ней, неизвестно почти ничего. Кроме одного-единственного факта: еще много-много лет на Ее парижский адрес приходили письма, состоявшие каждый раз из одних и тех же десяти простых, как арифметические действия, слов: "Я все еще тебя люблю. Твой не научившийся летать ангел".