Аннотация: Рассказ о мире Обетованного. Юноше-интеллектуалу из солнечного Кезорре достаётся камень, исполняющий желания. Как же понять, чего хочешь больше всего на свете?..
Вианта, столица королевства Кезорре, купалась в мягких вечерних лучах. Кончался чудный день ранней осени, поры, когда в землях севернее - изобильной Дорелии, гористом Ти'арге - листва уже наливается желтизной, а небо тоскливо блёкнет. Что уж говорить о ледяном Альсунге: там и вовсе редко видят обычную траву.
Но всё не так в сухом и горячем, пахнущем лимонами Кезорре, где лето цветёт круглый год. Осень разве что спасает от жара, который разгоняет южан по домам на дневной сон, заставляет забыть о работе лучших в Обетованном стеклодувов и художников, околдовывает аристократов томной ленью и тягой к охлаждённому вину с пряностями.
Ремье Энчио, сын одного из Правителей Вианты, любил осенние вечера. И теперь, оставив за спиной прохладу мраморных коридоров Академии, вздохнул свободнее - хотя жидковатый закатный шар чуть не ослепил его после дня, проведённого над записями. Ремье спустился по нагревшимся за день ступеням и погрузился в знакомую сеть мощёных улочек, под панцирь белых и красных крыш. Ему нравилось прятаться вот так - в толпе, где никто не сможет узнать его и не будет сгибаться в поклонах, величая титулом чара.
Ремье имел полное право не изучать философию - да и вообще ничего. Мог не быть ни воином, ни жрецом, ни целителем или менестрелем: крови Энчио хватало, чтобы просто жить в своё удовольствие. Такой путь избирали многие из семей Правителей - например, его младший брат, который уже с год как пропал в кругосветном путешествии, заслужив у отца прозвище "этот беспутный" - чуть в нос, с презрительной оттяжкой ... Но не уважать традиции в Кезорре - значит подписываться под своим же проклятием. Традиции же говорят, что Правители всё-таки избираются честными городскими жителями ("честными" значило - мужчинами с личным домом и тугим кошельком), пусть и из ограниченного числа родов. То есть для любого знатного юнца должна сохраняться хоть видимость иного пути - без власти.
Потому Ремье и изучал философию - даром что её не считали черномагической ересью только в Ти'арге да в "вольнодумной" Вианте. Отец был, разумеется, против такого решения, как и все старшие родичи, - но потом махнул на Ремье рукой. Мол, поступай как знаешь - если уж так хочется играть бесполезными словами вместо того, чтобы жить как подобает государственному мужу. Всё равно ещё пара лет - и, к сожалению, Вианта получит именно такого Правителя...
Задумавшись об отце, Ремье ощутил надсадное, уже привычное покалывание в груди. Он давно обещал себе не думать о нём - по крайней мере, так часто. Вот и теперь - возвращаться домой, к резьбе на мебели и изящным гобеленам, чтобы встретить этот холодный взгляд. Не как на врага или низшего - как на пустое место. Вот что страшно.
Но я не боюсь, в тысячный раз повторил себе Ремье. Нет больше страха... Унизительного, ото всех сокрытого страха перед нелюбовью. Наверное, даже редкие насекомые из коллекции или бег тонконогих лошадей на ипподроме занимают отца сильнее, чем Ремье.
Дородная зеленщица на рынке чуть не опрокинула корзину с овощами, не заметив Ремье - и накинулась на него с руганью, приняв за подмастерье. Он слегка смутился, но брезгливо отстранился от капелек слюны и рыбной вони.
- Оставь его, колода! - с хохотом донеслось поблизости, и чья-то бесцеремонная рука отстранила торговку. - Что, философ, забыл заповеди профессора Тринто?
- Какие именно? - процедил Ремье, узнав подошедшего и ощутив волну раздражения. Фаэль - высокий, плечистый красавец - отпустил бороду клинышком, щеголял расшитой бархатной курткой и перстнями. Солнце ещё не зашло, но его лицо уже отливало багрянцем на грани лилового. В детстве они дружили, после легко разошлись: лет с тринадцати Фаэль начал отчаянно пить и без повода бросаться сальными шутками, а Ремье - читать на чужих языках и думать.
Фаэль, пожалуй, возглавлял длинный список тех, кого Ремье не хотел бы встретить в такой тихий и светлый вечер. А уж тем более - обсуждать с ними профессора Тринто, чьей памятью так дорожил.
- Ну как же, - ухмыльнулся Фаэль, милостиво отпуская разомлевшую зеленщицу. - Что субъект может замкнуться в своём сознании и тем спастись от враждебного внешнего мира... Не помню дальше, хоть убей. Что ещё там болтал этот полоумный?..
Он снова закатился смехом, сверкнув белыми зубами и чуть покачнувшись; Ремье отступил на полшага, взглядом подыскивая пути к отступлению: он слишком хорошо знал, что за этим последует...
- Слушай, а пойдём с нами? - Фаэль икнул и одарил Ремье не в меру благодушной улыбкой. - Мы с ребятами собрались в миншийскую таверну -новую, в Западном квартале... Развеешься хоть, а то ведь засядешь за свои книжки... Знаю я тебя, философ!
- Спасибо за приглашение, - вежливо ответил Ремье, пропуская фермера с грустным усталым ослом. - У меня дела...
- Никаких у тебя дел! - гаркнул Фаэль, лукаво погрозив ему. - Ох, не проведёшь меня на этот раз, чар Энчио...
- Мне нужно... - тут солнце зажгло бело-золотой купол, видневшийся за рядами пёстрых лавочек, и Ремье с радостью почуял спасение. - Мне нужно в храм!
Фаэль изумлённо поднял брови.
- В храм? Но ты же вроде бы...
- Не верил, да, но теперь пересматриваю этот вопрос, - протараторил Ремье, ловко увёртываясь от приятельских объятий. - Сомневаюсь вот только между Прародителем и богиней Велго... Так что не обессудь, дружище. Час созерцания, и все дела.
Ремье поморщился, услышав в собственном голосе лживые, пошленькие интонации, - однако тут же рванулся в сторону храма, пытаясь вспомнить, чей же он.
***
Храм был, конечно, посвящён Прародителю, чей культ утверждался в Вианте, исподволь вытесняя веру в богиню Велго, мудрую покровительницу города. Ремье, впрочем, имел смутные представления о них обоих: он никогда не высмеивал религию, но считал её суеверием и избегал жрецов.
Меж рядами громоздких колонн, на мозаичном полу выстроилась целая толпа - не меньше, чем на площади. Приглушённые разговоры возносились к высокому потолку, сотни возбуждённых глаз смотрели вперёд - на возвышение, где стоял сухопарый жрец в белых одеждах. Величественной осанкой и крючковатым носом он напомнил Ремье отца. Жрец говорил что-то, выдерживая паузы, с отточенными ораторскими жестами, но расслышать его из-за гула было почти невозможно.
- Ремье, - кто-то тронул его за рукав, и он вздрогнул от мгновенного и пронзительного ощущения, захватившего целиком. Запах лавандовых духов и дикого мёда, знакомый гортанный смешок; он оглянулся и увидел Илуну.
- Ты здесь? - прошептал Ремье, пытаясь совладать с радостью сродни лихорадке. - Одна?
- Нет, почему же, - она небрежно махнула рукой куда-то за плечо, блеснув косточкой на тонком смуглом запястье. - Служанки ждут у входа... Нет, какая духота, - Илуна поднесла к лицу веер - зелёный, под цвет шёлкового платья и чуть раскосых кошачьих глаз. - И скука.
- Так пойдём, я провожу тебя, - предложил Ремье, уже предвкушая долгую дорогу бок о бок с нею. Илуна улыбнулась, лениво повела плечом.
- Увы, не выйдет. Я рада тебя встретить, но должна достоять... Авьель велел. Кто-то нужен на церемонии как представитель судьи.
- И его привет тебе, - жрец как раз патетически возвысил голос, и какая-то матрона недовольно покосилась на них, но Илуна не отреагировала. - А ты совсем увяз в своих книжках, - она с шутливым укором, щурясь, стукнула его веером. - Забыл старую подругу. Помнишь, как в детстве мы думали, что жрецам не нужно спать и есть?.. Хотя этому, - веер со щелчком повернулся в её длинных пальцах, указав на аскетичную фигуру в белом, - может быть, и не нужно.
- Да будет попрана мерзкая ересь Велго отныне и вовеки! - зычно раздалось с возвышения - так, что даже Ремье расслышал. - Колдовские зеркала Отражений, амулеты, драконьи кости - избавьтесь от них, пока не поздно, не позорьте чистоту Породившего вас! Благодарите его за то, что грязь колдовства покинула Обетованное и больше не возвратится!
Жрец невольно затронул рану в душе Ремье: магия всегда была для него мечтой, манящей тайной, укрытой в древних рукописях. И теперь, когда морщинистая рука вознесла над полом что-то красное, круглое - наверное, один из символов Велго, - Ремье не выдержал и кинулся вперёд.
- Не надо! Не бросайте!
Он не ждал от себя такого порыва. Разговоры смолкли; жрец смотрел на него сверху вниз и хмурился. Ремье наконец разглядел: он сжимал большой, с кулак, гладкий камень - пронзительно алый, будто бьющая из сердца кровь.
- Остановись, неразумный... - начал было рокотать жрец, но его прервала Илуна, перед спокойным высокомерием которой расступилась толпа:
- Это чар Ремье, сын Правителя Энчио. Изволь подчиняться.
Жрец вздрогнул, а потом через силу осклабился, обнажая лошадиные жёлтые зубы, и, наклонившись, почтительно передал камень Ремье.
- Как прикажете, чар. Воля защитников города - закон для нас.
Ремье принял камень и едва не зашипел от боли - таким горячим он был, почти раскалённым. Посмотрел на Илуну, взглядом прося прощения.
- Думаю, нам лучше уйти, - тихо сказала она; уголки её губ дрожали от сдерживаемой улыбки. - По-моему, это гномий камень из Старых гор. Раньше верили, что они исполняют желания. Повезло тебе.
***
Несколько дней для Ремье пролетели смазанным вихрем: его мысли захватил алый камень. Перерыв все книги о магии, немо рассыпавшиеся от старости в запретном отделе библиотеки, Ремье выяснил, что это и вправду один из древних "камней желаний", которые вечно остаются горячими и остывают, лишь исполнив своё предназначение. Единственное желание - но любое, любое... И Ремье сладко томило чувство своего могущества.
На что же потратить такой подарок? Выбор мучил. Ремье наблюдал за отцом, вспоминал профессора Тринто - то, как он упал прямо на лекции, задыхаясь, с пеной изо рта... Вернуть человека из мира мёртвых - исполнится ли настолько дерзкое желание? А просить о чьём-то признании - разве это не менее святотатственно?
И перед ним ведь столько дорог - городов и стран, чужих обычаев и диковинных существ, а где-то совсем далеко - последние оплоты магии. Он верил в них искренне - но, чтобы их достичь, требовалась совершенная, пугающая свобода...
Попросить камень освободить его? Но какой ценой такое возможно?.. "Всё имеет свою цену", - твердил профессор Тринто. А Ремье не знал, на какую цену готов, и перестал спать ночами.
И всё же непрерывным, шепчущим соблазном билось внутри: Илуна, Илуна... Забрать её наконец-то, вместе бежать из этих каменных стен! Но как? Он не хотел вреда судье Авьелю. Илуна - и вдруг ложь, измена, приворотная магия... От одних мыслей об этом Ремье охватывала тошнота.
Одной из ночей он решился. Дождался, пока все лягут, а потом, задув свечу, выскользнул в звёздную темноту. Бросил прощальный взгляд на багровую каменную плиту над входом - с гербом Энчио (весы, оплетённые виноградной лозой) и девизом: "Мера и разум". Смешно...
Долго Ремье шагал по опустевшим улицам, слушал музыку из трактиров, сбиваясь на бег. Вот и дом судьи, и тенистый сад в лунном свете. Задыхаясь, Ремье толкнул кованую калитку - и застыл.
- Ну уходи же, говорят тебе... - мурлыкал женский голос возле розовых кустов. - Придёшь завтра.
Женщине не ответили - лишь шорох донёсся. Сердце Ремье билось где-то в горле. Он стоял и смотрел, как грубые пальцы Фаэля путаются в чёрных волосах Илуны, как она приникает к нему в поцелуе...
Только дома, привалившись спиной к стене, Ремье вытащил из-за пазухи алый камень, раскалившийся, точно уголь, - и прошептал ему своё желание.
***
Из списков жертв Виантского бунта, что был поднят последователями Прародителя, не принявшими союз Кезорре с Дорелией против захватчиков-северян, и ознаменовал приход в Кезорре Великой войны: "Чар Ремье Энчио, девятнадцати лет. Погиб под гербовой плитой Энчио, сброшенной на него толпой ремесленников. Да хранит его память богов и людей".