Осенью 1972 года в просторном кабинете нашего Директора М.В. Фишмана прозвучал телефонный звонок. По чистому совпадению, я находился там и был свидетелем разговора (частично восстановленного со слов А. С. Перфильева, который был на другом конце провода, в Свердловске).
П. - Марк Вениаминович, мы тут начали составлять тектоническую карту Урала, а западный склон некому делать. Не можешь послать к нам в командировку Пучкова?
Ф. - Ммм... Денег нет.
Тут вмешивается третье лицо, Директор Института Геологии и Геохимии в Свердловске, член-корр. АН СССР С.Н. Иванов, который громко, почти в трубку, говорит: - Скажи ему, что мы командировку оплатим.
Деньги, конечно, тут же нашлись (не в них было дело), и в моей жизни открылись новые перспективы. В эту командировку я съездил, но ещё долго после того не мог представить себе, скольких усилий и каких решений потребует вся работа.
Большим подспорьем для составителей оказалось то обстоятельство, что в это время готовилась к выходу из печати Геологическая карта Урала масштаба 1: 1000 000, под редакцией уже упомянутого мной И.Д. Соболева. Она, естественно, отражала фиксистскую идеологию Главного Редактора и составителей, и тем не менее, была буквально бесценным документом, основанным на обобщении целой серии более детальных геологических карт, в которые был вложен колоссальный труд геологов-съёмщиков. Нехватало современной идеологии, которую мы и собирались отразить в тектонической карте. А.В. Пейве и С.Н. Иванову удалось договориться с Уральским Геологическим Управлением, и эта карта ещё до официального выхода в свет оказалась в нашем распоряжении.
Работа в коллективе единомышленников, над первой тектонической картой подобного рода, была для меня прекрасной школой. "Заведуя" всем западным склоном Урала, я получал под свою ответственность огромную территорию, половину всего региона, и надо было решать, что и как изображать. Такое решение принимается обычно коллегиально, в процессе обсуждения легенды карты, но именно моё знание актуальных вопросов тектоники западного склона учитывалось в первую очередь, а к легенде мы возвращались периодически в течение всей работы, которая длилась несколько лет (карта была опубликована в 1976, а Объяснительная записка к ней - в 1977 году). При этом исподволь я осваивал и вопросы тектоники значительно более сложного восточного склона Урала, к которым в дальнейшем мне пришлось обратиться уже на чисто практической основе, посвятив им много лет экспедиционных работ.
Поле-73. Запланировал я, как и в предыдущие годы, два района, с заброской и переброской вертолетом. Для экономии и надежности, с учетом возможности нелетной погоды осенью, возвращаться домой я решил на резиновых лодках, сплавляясь по Лемве до железной дороги.
Моими помощниками на сей раз были шлифовальщик Веня и лаборант Антон. Всего три человека. Однако груза у нас было несколько больше, чем обычно, и в условиях жаркой погоды и отсутствия нарядов на работу, вертолетчики согласились забросить его только в два рейса. Не беда, деньги были.
При всей примитивности быта, в нашу работу были введены некоторые технические усовершенствования, о которых я скажу позже. Кроме того, поскольку Лемвинская зона граничит на востоке с одним из крупнейших в мире офиолитовых массивов (грубо говоря, останцов коры и верхней мантии древнего океана), появилась дополнительная задача: охарактеризовать взаимоотношения этих комплексов. Поэтому перед рейсом вертолета, который я на сей раз арендовал в Воркуте, я зашел к Гале Савельевой в экспедицию. Она и её муж, Саша Савельев, окончили Московский Университет на год раньше меня и сразу же включились в изучение Войкарского массива и его хромитоносности. Ко времени моего визита они уже были в числе наиболее компетентных специалистов по геологии Войкара. Галя любезно рассказала мне, какие породы развиты на массиве и как их различать в поле. Эта "затравка" сильно пригодилась, поскольку с офиолитами мне пришлось так или иначе иметь дело во всей последующей работе, вплоть до настоящего времени.
Но главной задачей по-прежнему оставалось изучение геологии самой Лемвинской зоны, с посещением тех участков, которые мне ещё не были знакомы.
Основной лагерь мы устроили в среднем течении Хароты, километрах в 20 к югу от железной дороги Сейда-Лабытнанги, и оставили там Антона. Я же с Веней забросился с маленькой палаточкой на плато в районе р. Яй-ю. У нас уже был новый примус "Шмель"; его конструкция оказалась значительно более удобной и безопасной по сравнению с более ранними моделями, а бензин для него мы попросили у вертолетчиков прямо не месте заброски. Он оказался с какими-то присадками, возможно этилированным, и мы с беспокойством наблюдали, как на горелке образуется яркожелтый налет. Впрочем, без явных последствий для нашего здоровья.
На плато близ р. Яй-Ю. Палаточка нашего выкидного лагеря. Слева рогатая вершина Степ-Рузь, вдали - еще заснеженный(в июне)массив Рай-из, под которым мы уже были три года назад.
Север Войкара. Истоки р.Харуты. Красновато-желтый цвет позволяет издалека отличить перидотиты - породы мантии Земли, выведенные тектоническими движениями на поверхность. Они лежат в основании офиолитовой ассоциации, в которую также входят габбро, диабазы, базальты, глубоководные осадки (породы земной коры океанического типа).
Ледниковая долина в офиолитах (исток р.Яй-Ю).
Каких-то принципиальных открытий на этом участке не было сделано, но благодаря находкам конодонтов была составлена более правильная, по сравнению с предыдущими, геологическая схема. Не прошла даром и Среднеуральская экскурсия: я уже без труда диагностировал серпентинитовый меланж в зоне Главного Уральского разлома - даже там, где область развития серпентинитов образовывала пологую ложбину без обнажений, а более массивные блоки базальтов и габбро выглядели в этой ложбине в виде хаотично разбросанных горок. Термин "меланж" тогда ещё не вошел в словарь местных геологов-съемщиков. Бруно Дембовский и его коллеги уже понимали, что имеют дело с чем-то необычным, но пытались объяснить шарообразную форму обломков всесторонним давлением, так что на следующий год было о чем поспорить во время моего очередного приезда в Воркуту.
Зона крупноблокового меланжа (каждая горка - массивный блок. Между ними -серпентинитовая сыпучка). На заднем плане - г.Степ-Рузь
В маршрутах прошел почти месяц; мы с Веней, нагруженные рюкзаками с образцами, пришли в базовый лагерь.
Пришли с выкидного.
Отсюда надо было сделать ещё ряд маршрутов - насколько хватало расстояния обычного дневного перехода с работой (редко когда более 10 км в одну сторону). На горизонте царил Пай-Ер, самая высокая гора Полярного Урала, сложенная дунитами и гарцбургитами характерного желтовато-красноватого оттенка. Это Войкарский массив офиолитов о себе напоминал, нависая над Лемвинской зоной. Структуры под этим массивом оказались особенно сложными, напряженными, опрокинутыми на северо-запад: массив, как бульдозер, двигаясь на запад, сгреб перед собой и частично подмял под себя податливые сланцы.
г.Пай-ер, самая высокая вершина Полярного Урала, всё время возвышалась над нами.
Кроме полевых маршрутов, мы немедленно развернули примитивную, но вполне оправдавшую себя полевую лабораторию по растворению известняков с целью извлечения конодонтов. Для этого мы захватили с собой полиэтиленовые ведерки и килограммов 20 монохлоруксусной кислоты. Её преимуществом перед уксусной и всеми другими техническими слабыми кислотами было в том, что при относительно терпимой цене она поставлялась в порошкообразном виде, и таким образом, не было риска её пролить при транспортировке и попортить снаряжение. Процедура полевого растворения известняков сильно сокращала объем камеральной обработки образцов и не требовала дефицитного места под вытяжным шкафом.
Полевая лаборатория.
Окончив работу к контрольному сроку, мы стали с нетерпением ждать вертолета, чтобы переместиться ближе к верховьям Лемвы, где в районе устья р. Парноки было намечено место нового лагеря. Как зачастую водится, вертолет не прилетел ни на следующий день, ни через неделю. Нарастала тревога. Не забыли ли о нас? (Как потом оказалось, это предположение было близко к истине). Повлиять на ситуацию из полевого лагеря было невозможно (только большая экспедиция могла себе позволить иметь в аэропорту своего "толкача"). И я решил добираться до Воркуты. Но что если я пойду туда, а борт в это время прилетит? Чтобы этого не случилось, надо было идти на железнодорожную станцию по кратчайшему маршруту через тундру, причем только в выходные, и только ночью. Это давало гарантию, что рейса к нам в это время не будет. Собрался и пошел. Идти по тундре дело небыстрое, но привычное, вот только ориентиров маловато, да и белая ночь - все-таки не день. Темновато. Где-то на середине пути чтобы проверить себя, да и сон стряхнуть, залез на замшелую и шаткую тригонометрическую вышку. Наблюдаю. Тундра, несмотря на ночь, живет своей жизнью. Комары лютуют. С болота слышится жутковатый крик выпи. Вокруг вышки, над открытом, без кустов, пространстве, кружат совы, иногда бросаясь камнем вниз: охотятся на мышей. Слышен писк не то сов, не то мышей, а может быть, и тех и других. Большая полярная сова делает круг над самой моей головой и садится на перила смотровой площадки прямо напротив, вперив в меня свои круглые большие глаза. Пауза. Я спрашиваю: Ну ты чего? Привет! Сова, только что меня по-настоящему разглядев, пискнула по-мышьи и в панике улетела. Рассмеялся. Вроде бы и сонливость прошла.
Дойдя до станции, сразу направился на почту, и с началом рабочего времени стал названивать в аэропорт Воркуты. Ответ сильно "успокоил": в ближайшие два дня рейсов точно не будет.
Не помню, сколько дней ещё я провел в Воркуте, буквально вымаливая рейс. Точно знаю: сидеть бы нам ещё и сидеть, если бы не мой поход. Экипаж, который забросил нас, был не то в отпуске, не то услан в длительную командировку; сведений о нас в диспетчерской не обнаружилось, так что, пожалуй, хана дальнейшим полевым работам была почти обеспечена. На моё счастье, один вертолет надо было перегонять в Инту. Оформил я сразу два рейса, полетели. Над районом работ, где было столько хожено, состоялась нервная дискуссия сквозь рёв двигателей: пилот показывает, что вот-де точка, отмеченная мною на карте как местонахождение лагеря; я бью себя в грудь и двумя пальцами изображаю, как я здесь ходил: лети-де дальше, я знаю. Наконец, из-за бугра взвивается ракета: это Веня, заслышав вертолет, даёт сигнал. Приземлились. Спрашиваю: как делить груз. Пилот машет рукой: А всё грузи!
Всё так всё. Не впервой. Главное, оторваться от земли, а дальше нагрузка будет уменьшаться по мере выработки горючего. Тундра голая, препятствий на взлёте нет. Это вот мы когда с Хальмерью с двойным грузом поднимались в 1969 году, так чуть за ёлки не зацепились; пилот признал тогда, что момент был критический.
В общем, перелёт прошел без приключений. Выгрузились на большой косе Лемвы, подобрали место для лагеря повыше над водой, да и начали работать, не мудрствуя лукаво, сопровождая наблюдения и сбор образцов поисками видимых конодонтов. Я уже хорошо различал перспективные и неперспективные на конодонты породы, экономя тем самым время. Результаты оказались очень важными. Это, как часто бывает, я понял только после завершения цикла камеральных работ, когда все конодонты, включая тех, что были вытравлены из известняков, были определены, и построена принципиально новая геологическая карта, с использованием, в частности, и тех сведений, что были получены в несчастливом 1971 году. Выявилось несколько типов разрезов, которые, как оказалось, находятся не в нормальном залегании, а перетасованы в результате шарьирования: самые восточные отложения, оказались на западе. Пробуренная нефтяниками в 2007 году Восточно-Лемвинская-1 скважина подтвердила этот вывод.
Встреча с филиальскими биологами в устье р.Надоты.
Засобирались домой. Надули, ещё раз проверили две десантные лодки НЛ-5. Я на одной лодке, Веня с Антоном на другой. Ну, с Богом! Поплыли. Я впереди. Через несколько перекатов решил притормозить и подождать: по идее, двое на вёслах должны плыть быстрее меня. Жду. Вижу - что-то плывёт. Ага. Лодочный насос. Уронили? Однако на сердце уже неспокойно: не может насос сильно обогнать своих хозяев. Привязал свою лодку к кустам, иду назад. Вижу: ребята недалеко уплыли. Лодка под ними перевернулась. Внешне она была погружена вроде правильно, но оказалось, что наиболее тяжелые вещи они положили наверх, так что центр тяжести оказался слишком высоко. В результате разгрузились, и вычерпывают из мешка в кастрюлю сахар, который уже наполовину превратился в сироп.
Наругал я их, а про себя думаю: сам виноват, доверился, не проверил. Подсушились, перезагрузили лодку, она стала устойчивой. Поплыли дальше.
Надо сказать, что ещё зимой, оценивая условия сплава по Лемве, я понял, что процесс этот может очень сильно затянуться, поскольку в нижнем своем течении река очень медленна и имеет затяжные плесы; при условии встречного ветра скорость передвижения может падать не только до нуля, но и до минуса. Поэтому я купил (или заказал? - не помню) двухсильный (озерный) лодочный моторчик. С этого момента началось моё знакомство с двигателями внутреннего сгорания.
Мотор есть. Есть канистра горючей смеси масла и бензина. Что дальше? Ставить лодку за лодкой с кокорой, их соединяющей, как в 1965 году, или делать плот, как в 1967-м? Впереди пока ещё не только плёсы, но и серия стремительных перекатов. Если на перекате длинное сооружение с кокорой станет поперек течения, оно будет сломано, с непредсказуемыми последствиями для лодок и груза (уж не говорю о людях). Пожалуй, плот лучше. Только как его сделать?
Тут нам повезло: на старой стоянке геологов оставались доски. Перевязанные капроновым фалом, они составили подвижный скелет плота, достаточно прочный и в то же время гибкий. Сделали плот, к доскам прибили консоль для подвешивания мотора, и поплыли уже веселее, не только легко преодолевая плёсы, но и подруливая двигателем и держась в фарватере на быстрых и достаточно глубоких перекатах.
Плот готов к сплаву. Моторчик опробован.
Никакого опыта обращения с лодочным мотором, кроме минимума наглядных знаний, приобретенных ещё в 1962 году в экспедиции на Верхней Печоре с Чалышевым и освящённых приложенной к мотору Инструкцией (пропорция масла и бензина, заводный механизм на пружине, который, как водится, сразу пришлось выкинуть, положение заслонки при заводке, смена сорванной шпонки, и прочая необходимая информация) у меня в ту пору не было. Заведя утром мотор, я старался его как можно дольше не глушить, так как никакой гарантии, что я его заведу снова, не существовало. Последний раз он заглох за полкилометра до пристани, места нашего прибытия, и тут уж дудки: замолчал, возможно, навеки (во всяком случае, я его сдал на склад и мы с тех пор с ним больше не виделись).
Перегрузивши своё барахло на станции Сейда в багажный вагон, мы, наконец, почувствовали себя совершенно свободными людьми, и незамедлительно отпраздновали это дело.
Офиолитовый Симпозиум-1973
В предыдущей главе я упомянул об Офиолитовом симпозиуме, который состоялся осенью 1973 года в Москве. Он сопровождался экскурсиями на Тянь-Шане и в Закавказье. Готовилась экскурсия и на Урале, однако значительная часть Урала была тогда в числе территорий, закрытых для посещения иностранцев, и проведение экскурсии не удалось согласовать с КГБ и Генштабом.
Будучи уже полноправным членом рабочей группы по составлению тектонической карты Урала, я, конечно, поехал в Москву, чтобы послушать доклады и с тайной мечтой попасть на экскурсии.
Доклад об офиолитах и массивах Платиноносного пояса Урала был заявлен С.Н. Ивановым, Ю.Е.Молдаванцевым и А.А.Ефимовым. Когда я приехал в Москву, доклад этот только дописывался, и стояла задача перевести его на английский язык. Перевод был объявлен синхронным, но перед каждым переводчиком должен был лежать текст доклада на английском языке, и особых отступлений от текста делать не рекомендовалось. Вопреки всяким ожиданиям, срочная задача найти переводчика с русского на английский в Москве (!?) оказалась крайне сложной. Человек должен был не только знать язык, но и профессионально разбираться и в сути вопроса (ну я уже говорил об этом). Таковых оказалось очень мало, и они все были заняты подготовкой к Симпозиуму и буквально завалены работой. И вот сидят наши соавторы в ГИНе, в кабинете А.С. Перфильева, кручинятся и ломают голову: что делать? Тут я набрался наглости и говорю: - Я переведу. - ??... - Да переведу я! Только надо, чтобы кто-нибудь записывал английский текст за мной.
Хорошо. Отрядили А.А. Ефимова, и я в довольно короткое время надиктовал ему перевод. В качество перевода заказчики, вестимо дело, не поверили. Нашли специалиста, который согласился оценить. Оценка: перевод нормальный, но есть шероховатости стиля. Ну и славненько.
Симпозиум был по-настоящему международным, и удался на славу. Его главным "мотором" был Никита Алексеевич Богданов. На следующий год он с блеском провел Московский Международный геологический Конгресс в качестве Ученого Секретаря. Пользуюсь случаем, чтобы отдать должное его организаторскому таланту. Человек он был непростой, но обычно всегда говорил по делу.
В меня поверили. Во время симпозиума С.Н. Иванов не отпускал меня от себя, используя как переводчика. В конце концов, он сказал мне: Давайте переходите к нам в Институт... Правда квартиры я Вам не обещаю.
Казалось бы, уж Уральский Центр мог иметь в своем распоряжении квартиры. Да не тут-то было. Очередной председатель Центра, создавая свой Институт, расселил большое помпезное здание в центре города, надолго истратив все квоты Центра на жильё.
М-даа... Но всё равно, я задумался.
Тем временем, передо мной возникла более актуальная по срокам проблема: как попасть на экскурсии Симпозиума? Закидывая удочку через Андрея Степановича и других знакомых геологов-гиновцев, я понял: не клюёт. Желающих было гораздо больше, чем мест в полностью выкупленном рейсе Москва-Ташкент. Правда, у меня было преимущество: знание языка и реалий. Кризис переводческого жанра, безусловно, имел место. Поэтому в конечном счёте, Никита Алексеевич сказал: "Хорошо. Если он купит билет на этот рейс, пусть участвует в экскурсиях". Правда это было почти всё равно, что сказать "нет". Однако это "почти" сработало в мою пользу.
В первый раз в жизни мне пришлось прибегнуть к личным связям. Я обратился в Москве за помощью к родственнице, которая была ни много ни мало, парторгом Министерства авиации. Выяснилось, что Министерство резервирует одно место в каждом рейсе для своих нужд.
Когда помощник Никиты Алексеевича увидел меня в заднем кресле самолёта рядом с двумя узбеками очень солидной комплекции, никакого отношения к геологии явно не имевшими, ему, похоже, сделалось маленько дурно, и он на цыпочках пошел вперед, чтобы доложить об этом начальству. Впрочем, никакой реакции не последовало. В этот момент я уже был полноправным участником экскурсии.
Я на офиолитовой экскурсии-83
Экскурсия имела роскошный размах. Присутствие таких иностранных светил как Р. Колман (автор книги "Офиолиты"), Д. Бортолотти, Ж. Обуэн, Р. Трюмпи и многих других способствовала её успеху.
Колман (справа) и Бортолотти (слева).
Трюмпи - справа (блестящий специалист по геологии Альп).
Маршруты в Средней Азии, в частности в Тамды-Тау, подготовленные В.С. Буртманом, наглядно показали, что офиолиты залегают здесь в качестве верхней пластины пакета шарьяжей. Позже (в 70-х- 80-х гг) поиски конодонтов, проведённые мною с сотрудниками в этом районе, существенно подтвердили этот вывод, показав широкое развитие здесь разнофациальных, в том числе глубоководных девонских отложений, которые ранее не были известны. В ряде мест найдены были также и кембрийские конодонты, ранее неизвестные.
Большое впечатление произвёл мощный Канский меланж, развитый в Алайском хребте. Лет через 15 здесь был развёрнут геодинамический полигон, через школу которого прошло много советских геологов-съёмщиков. Полигон, под руководством В.П. Ненахова (впоследствии Профессора и декана Геологического факультета Воронежского Университета), при научной консультации А.С. Перфильева и других геологов Москвы и Ленинграда, успешно функционировал вплоть до распада СССР.
Алайский хребет. Вид от базы геодинамического полигона. Рисунок автора (бумага, темпера).
В Закавказье (Армении и Азербайджане) во время экскурсий споры об офиолитах были более ожесточенными в связи с тем, что местные специалисты в большинстве своём не принимали концепцию офиолитов, которую защищали московские геологи во главе с А.Л. Книппером (впоследствии академиком, директором ГИНа).
Офиолиты на восточном берегу Севана. Плоховатая обнаженность и очень большие вторичные изменения, узнаваемые издалека по яркожелтым и голубым оттенкам пород. Немудрено, что были споры. Уральских объектов -огромных и свежих - очень нехватало.
Высоко над Севаном нависло в дымке грандиозное молодое Армянское вулканическое нагорье, за которое цеплялись облака. Но это была не наша тема.
Озеро Севан, очень сильно обмелевшее за последнее столетие. Когда-то полуостров с горой и башней наверху был островом, и его упомянул в начале века в своих записках О. Мандельштам, отметив, что у берега плескалась форель.
Похеренной уральской части в программе Симпозиума сильно нехватало. По сохранности и разнообразию уральские объекты превосходили любые другие офиолиты, известные к тому времени в СССР. В значительной степени этот пробел удалось компенсировать лишь через несколько лет, когда благодаря усилиям Н.А. Богданова и других была принята программа геологической корреляции офиолитов Урала и Аппалачей (1977-1978 гг.), венцом которой была грандиозная по размаху и преодолённым организационным трудностям вертолетно-вездеходная экскурсия 1978 г. на Войкаро-Сыньинском офиолитовом массиве Полярного Урала. Перед началом работ по этому проекту, в 1976 г, я ездил в Уфу для согласования с руководством Башкирского филиала АН СССР геологической экскурсии по офиолитам на Южном Урале. Потом, в 1977г., готовил с коллегами объекты на Полярном Урале. А в дальнейшем в этих мероприятиях участвовал уже вполне полноценно, как гид и переводчик. Тогда я еще не подозревал, что с Уфой будет связан значительный кусок моей жизни.
От Института Геологии и Геохимии Свердловска в экскурсиях Симпозиума в качестве зам. Директора и в последующем Урало-Аппалачском Проекте (уже в качестве и.о. Директора) участвовал доктор наук П.Я. Ярош, человек жесткий, в войну, по его собственным словам, служивший в Смерше (типа: "у меня в кабинете генералы плакали!"). Я чувствовал, что он внимательно приглядывается ко мне, и был настороже. В конце концов, независимо от С.Н. Иванова, он сказал, что мне надо бы переходить в Свердловск, в лабораторию геотектоники. А.А. Пронин, номинально заведующий лабораторией, по состоянию здоровья уже довольно давно не выходил из дома, и его связь с Институтом и лабораторией заключалась в том, что раз в несколько дней лаборантка приносила ему из библиотеки заказанные книги и уносила прочитанные.
Третьим, от кого поступило такое же приглашение, был Георгий Александрович Смирнов, известный уральский геолог и палеогеограф. Тут уж сыграло роль то, что я участвовал в составлении Атласа палеогеографических карт севера Урала и Тимано-Печорской провинции как соавтор палеотектонических и палеогеологических карт. Георгий Александрович задумал сделать то же для Волго-Уральской провинции, и хотел, чтобы я в этой работе участвовал. Замысел, правда, так и остался неосуществлённым.
Всё склонялось к тому, что мне надо перебираться в Свердловск, что дало бы мне больший кругозор и возможность переместить полевые работы в более южные, принципиально важные районы Урала, хотя в чисто бытовом отношении меня Сыктывкар устраивал. Было ещё одно обстоятельство: я уже четвертый год после защиты оставался младшим научным сотрудником и перспектива мне была неясна. Наконец, были и чисто субъективные причины, связанные с личными переживаниями.
Я не промолвлю слова путного,
Лишь только загрущу сильней:
Твое лицо луна опутала
Сетями трепетных теней
Оно пришло тропами лисьими
И вновь исчезло - в Нет,
Как в бред.
Не оттого ль так мысли листьями
Шуршат, как в раннем сентябре.
Над тротуарами тесовыми
Теней сплетения лежат
И крыши сумрачными совами
Над сонным городом кружат
И кажется, что нет спасения:
Кому пенять, кого винить,
Что эти дни на дни весенние
Не променять, не заменить
Но есть еще надежда выхода-
Увы, иного не дано:
Под этим небом душу выходить
Не суждено.
Присуждено
Идти маршрутами скалистыми
Поверив призрачной заре
От тех краев, где мысли листьями
Шуршат, как в раннем сентябре.
В конечном счете, я решился на переход в Свердловск, хотя и понимал, что предстоит жутко сложный квартирный обмен. Это за рубежом ученые редко задерживаются на 10 лет на одном месте. У нас же квартирный вопрос не одного научного сотрудника испортил, и не только в Москве.
Извещение о конкурсе было опубликовано в конце 1993 г. Собрал документы и послал в ИГГ (как-то удалось обойти М.В.Фишмана, Директора нашего Института, который был в командировке). Вскоре (это было начало 1974 г.) мне пришло извещение, что я прошел по конкурсу на звание старшего научного сотрудника в лабораторию геотектоники ИГГ УНЦ РАН. Почти одновременно Институт Геологии Коми Филиала объявил конкурс на звание старшего сотрудника по специальности "геология нефти и газа". Ну объявил и объявил. Я на это не реагирую, и меня никто ни о чем не спрашивает. Наконец, Коля Тимонин, тогдашний Ученый Секретарь Института Геологии, встречает меня где-то на лестнице, и как бы мимоходом задаёт вопрос: почему я не подаю на конкурс - ведь эта единица выделена под меня. Я ответил - каюсь, не без нотки торжества - что я уже прошёл по конкурсу в Институт Геологии и Геохимии в Свердловске. Ничего личного: наши прекрасные, дружеские отношения с Н.И. сохраняются до сих пор.
Работа тем временем шла своим чередом. Ещё до конкурса я решил написать брошюру о зонах, похожих на Лемвинскую, на Урале и в других складчатых поясах. Название было довольно тяжеловесным: "Рифтогенные окраины континентов и их реликты в палеозоидах Лавразии". Суть же была достаточно простой. Раз в складчатых поясах, таких как Урал, Альпы или Аппалачи, прослеживаются реликты океанической коры в виде офиолитов, то там должны следиться и комплементарные им реликты глубоководных окраин континентов, возникавших при рифтогенезе - раскалывании более крупных континентов. Параллельно с обработкой полевого материала, я начал ворошить большое количество русскоязычных и иностранных статей и монографий, в поисках зон, аналогичных Лемвинской. Возникали и общие вопросы, требовавшие разработки: в частности, требовалось критически пересмотреть и дополнить критерии, позволяющие относить осадки к глубоководным. К счастью, быстрое развитие исследований в глубоководных зонах современных океанов способствовало успешному решению этой задачи. В подготовке брошюры я на всю катушку использовал межбиблиотечный абонемент, а будучи в отпуске у родителей, в Туле, довольно много времени провел и в Москве, в Ленинке, - самой крупной библиотеке страны. Использовал также библиотеки во ВСЕГЕИ и ИГЕМе. Сиреневая брошюрка, опубликованная как Доклады Президиуму Коми Филиала АН СССР в 1974 году, пользовалась спросом и быстро разошлась. Фактически это был набросок моей будущей докторской диссертации.
Зимой же 1973 года прошла редподготовку в Ленинграде моя книжка по кандидатской диссертации "Структурные связи Приполярного Урала и Русской платформы. Я уже говорил, что текст диссертации я сократил вдвое, что пошло книге только на пользу. Вышла в свет она в 1975 году, когда я уже работал в Свердловске.
Так вот я и начал работать в Институте Геологии и Геохимии, который в этот момент мне, с моими межрегиональными устремлениями, больше подходил. Перейдя с должности мнс. на снс., через полгода я стал и.о. зав. Лабораторией геотектоники, ещё через год прошел по конкурсу на завлаба, ещё через три года представил докторскую диссертацию. Диссертацию можно было бы закончить и раньше, но параллельно я всерьёз стал занимался и другими темами (в частности, офиолитами).
Снова забрезжили перспективы международных связей. В это время была разработана и принята программа научного сотрудничества геологов соцстран, и для меня, провинциального сотрудника, нашлось в ней место. Догадываюсь, что я становился немного известен - особенно в связи с моей сиреневой брошюркой, которая попала "в точку". Осенью 1975 г с группой геологов-тектонистов я поехал в Болгарию: знакомились с геологией Балкан и Родопских гор. Потом по этой программе было еще несколько очень интересных экскурсий - снова в Болгарии, в Чехословакии, Румынии, ГДР. Но началось мое знакомство с геологией зарубежья на год раньше, и при необычных обстоятельствах.
Только я приехал в Свердловск, зовет меня Директор, С.Н.Иванов пред светлые очи и с порога говорит: "Едем во Францию. Но до этого Вы должны выучить разговорный французский язык". Как я потом узнал, Директор незадолго до того затребовал личные дела всех сотрудников. Очевидно, только у меня в личном деле было записано: "читаю со словарем и могу объясняться". А надо было ехать на симпозиум, делать доклад на французском языке по тектонике Урала в университете города Ренн (Франция). Для этого я и понадобился.
Ну что ж: надо так надо, сомнений особых не было. Я купил комплект польских пластинок для изучения французского языка (курс для продолжающих, поскольку основа у меня была). Каждый день я оставался после работы и штудировал по одному 5-минутному тексту - слушал, читал, пересказывал, фактически выучивая его наизусть.
Основу доклада мы написали совместно с А.С. Перфильевым, который для этого приезжал на Урал, в Миасс; потом этот доклад обсуждался и редактировался со С.Н., переводился на французский, потом перевод снова редактировался, заучивался, и так далее. И надо же, - сбылось: мы вылетели в Париж, аэропорт Шарль Де Голль, затем в Ренн, университетский городок в Нормандии. В аэропорту Ренна Святослав Несторович забыл свою шляпу, так что мне с ходу пришлось включаться в ее поиски, и почти с первых шагов на французской земле мне понадобилось выражение типа "le chapeau de Monsieur Professeur а ete oublie a l'Aeroport des Rennes". И ничего, нашли, привезли. А о том, как был принят наш доклад, я уже говорил. Для первого раза было очень неплохо. И уж совсем хорошо было то, что после заседаний мы участвовали в геологической экскурсии, познакомились за 10 дней с геологией Бретонского полуострова. Впечатления от этой поездки не прошли даром:отсюда, в частности, идет моё убеждение о близости кадомид Западной Европы и тиманид Тимано-уральской области.
Поле я в том году начал с поездки на Южный Урал, в Зилаирский синклинорий, где я подозревал развитие отложений Лемвинского типа (и они действительно там оказались).
А потом поехал с В.И.Ленных на Полярный Урал - на вездеходе. Но это уже другая история.
Эпилог
Так что же: с Высокими Широтами покончено? Нет. География моих экспедиций и поездок сильно расширилась, но место для Севера в них осталось. И в этот, и во многие последующие годы, вплоть до нового века, я периодически возвращался на Приполярный и Полярный Урал.
Я заболел.
Хоть до поры-до срока
Еще дурю наивных докторов
И те, не углядев во мне порока,
Твердят, что я практически здоров.
Весной, как пробка, вылетаю в поле
И мне как прежде, горы-не беда
Но все равно:
Я безнадежно болен.
Я болен Севером.
И это - навсегда.
Выезжал я "на северА" уже из Свердловска, имея в своём распоряжении вездеход. Конец этим экспедициям был положен перестройкой, распадом Союза, подорожанием бензина и девальвацией науки. Но тогда мы об этом ещё ничего не знали.
А в 1974 г мне исполнилось 36 лет, и когда на Партбюро встал вопрос о назначении меня и.о. зав. Лабораторией геотектоники, одна из сотрудниц, член этого самого Партбюро, задала вопрос: а не молод ли? Я немедленно парировал: "этот недостаток, к сожалению, быстро проходит". Все рассмеялись, и я был утвержден. До меня "нынешнего" (до времени написания этих строк) и до выхода одной из главных моих книг (кстати, получившей академическую премию им. А.Д. Архангельского) - "Геология Урала и Приуралья..." - было ещё столько же лет (36), и много чего впереди: я прешел на работу в Уфу, в Институт Геологии УНЦ РАН Директором, и в этом качестве пребываю поныне; родился третий ребенок - сын Максим, ставший к настоящему времени известным архитектором, проректором по науке Екатеринбургского Архитектурного Университета.
А время - что ж: оно, действительно, пролетело очень быстро.
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-1.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-2.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-3.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-4.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-5.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-6.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-7.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-8.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-9.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-10.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-11.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-12.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-13.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-14.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-15.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-16.jpg)
![[]](/img/p/puchkow_w_n/knovymshirotam/knovymshirotam-17.jpg)