Пучков Виктор Николаевич. 10. Чьи зубы?

X. Чьи это зубы? Поле 1970 г.

Закончив эту главу и взглянув на её название совершенно отстранённо, я вдруг вспомнил забавный, хоть и не относящийся к делу эпизод из нашей полевой жизни в первые годы. Обычно мы хранили масло таким образом. Набивали им бидон очень плотно, чтобы воздух внутрь не проникал, и ставили его в ручей, обложив камнями. И вот приходит утром повар и говорит:"кто-то съел масло". Идем, смотрим. Действительно, масла сильно убавилось, и на нем- следы каких-то крупных зубов. Кто это мог быть? Задумались. И вдруг кого-то из нас осенило: Так это же лошадь! Умное животное стянуло зубами крышку и запустило туда всю верхнюю челюсть,ополовинив бидон.Кто бы мог подумать.

Ну это так, к слову.

Заброска вертолетом из Инты была ранней. Начало июня. Горная тундра вблизи Полярного Круга. Пятна снега еще лежат, холодно, особенно вечером и ночью. В спальнике, да если его вход еще перекрыть ватником, сам черт не страшен, но в него ещё надо влезть. А спать надо раздетым: иначе и не согреешься толком, и не выспишься. Я знал вездеходчика, который влезал в спальник в сапогах, но не думаю, чтобы ему от этого было теплее. Печку в этот раз не взяли: экономили на всём, чтобы перебрасывать лагерь одним рейсом. Да и какие дрова в горной тундре: пока горит - ломаешь ивняк.Ниже, на фотографии, пара символических бревнышек принесена из маршрута (кое-где в ложках растет хилая лиственица).

Чаевка

И тут я придумал, как мне кажется, хороший способ обмануть холодрыгу. Вечером, закрывшись в палатке на все застежки, я втыкал в землю (полом в палатке служила земля) свой тесак, выкованный Юрой Дёминым из клапана трактора ДТ-54 и проданный мне за пару бутылок, и на торец клал таблетку сухого спирта. Поджигал; пока таблетка горела, в палатке воцарялось блаженное тепло. Главное было быстро юркнуть в мешок и так ловко погасить таблетку, чтобы она не чадила (запах тления сухого спирта исключительно гадок).

Толком не помню, почему для места первого лагеря я выбрал район Самсоновых гор. Уж не потому ли, что он просто находился в центре зоны. Но скорее всего, потому, в маршрутном расстоянии от лагеря были обнажения, в которых можно было набрать весь стратиграфический разрез. Кроме того, довольно близко стояла большая геологосъемочная партия А.И. Водолазского из Воркутинской экспедиции, с которым мы в дальнейшем немало сотрудничали. Опять же в случае чего было к кому обратиться за помощью. У них и связь была.

Отряд мой состоял, помимо меня, из поварихи Люды Морохиной, парнишки-рабочего Паши, - дальнего моего родственника по линии жены, - и Андрея Мизина, студента последнего курса Ленинградского Университета, брата В.И. Мизина, который приехал Институт в 1968 году, и работает в нём по сию пору.

Я, Люда, Паша. Андрей - за кадром: фотографирует.

Уже в поле у нас неожиданно появился ещё один член отряда: соколёнок. Что-то у него было не в порядке с крылом, летать толком он так и не научился. Мы его подкормили, со временем он стал забавным, как котенок, и совсем ручным. В конце сезона, на станции Елецкой, мы передали его встреченному нами там преподавателю-биологу в живой уголок Ухтинского дома детского творчества, и по моим сведениям, он прожил там довольно долго.

Соколенок

Держать при себе подрастающую птицу мне было не впервой: когда-то ещё школьником я выпросил у мамы трёшку и выкупил у дворовых ребят грачонка-слётка, которого те уже почти замучили. Увёз на дачу, стал подкармливать, и он у нас прожил пол-лета, прилетал на подзыв, и окончательно улетел, только уверенно став на крыло. Как-то прилетел в паре - уже, видимо, с подругой. Сделал прощальный круг над домом, посидели они на проводах - да и исчезли насовсем.

Начались маршруты. Я уже был вполне в курсе разногласий, которые возникли здесь между К.Г. и его последователями, - в частности, К.П. Евсеевым. Первый считал пагинскую свиту песчаников девонской, второй - объявил её ордовикской на том основании, что в каньоне р. Молюд-вож она залегала под черными сланцами и известняками харотской свиты с фауной силура и нижнего девона. Конечно, туда я и направился в первую очередь. В каньонах обнаженность почти непрерывная, породы свежие, отмытые, так что со стратиграфией надо начинать знакомиться именно на таких разрезах. Жаль только, что находок фауны там было негусто; в больших интервалах, и в частности во всей пагинской свите, фауны найдено не было. Однако уж - взялся за гуж...

Первый сюрприз: осматривая контакт пагинских песчаников с харотскими сланцами, четко увидел, что он опрокинут: отличать "верх" и "низ" песчаников по форме поверхности напластования научили ещё в Университете. По граптолитам и тентакулитам возраст харотской свиты определялся как силур-нижний девон. Значит, пагинская свита - девонская, да здравствует Войновский!

Но настоящее открытие (не меньше того!) ждало нас на увале Самсоновых гор, куда я направился после знакомства с разрезом каньона. Надо сказать, что я не терял надежды найти микрофауну в "немых" (фаунистически не охарактеризованных) частях разреза, и потому не расставался с семикратной лупой, постоянно просматривая поверхности напластования сланцев, которые в изобилии обнажались в виде "щёток" на близлежащих возвышенностях. И вот удача! На светлой поверхности кремнистого сланца вижу несколько очень мелких (по паре миллиметров в поперечнике) плоских ракушек, принадлежность которых определить не могу. Позже оказалось, что это - филлоподы, рачки такие в панцире. Их мне зимой определил В.А. Молин, специалист по более молодым филлоподам, как верхнедевонско-нижнекаменноугольные.

Но надо искать ещё, для точного определения возраста желателен комплекс разных видов. Однако больше ракушек нет. Нет и всё тут. (Да что там! Эта находка филлопод оказалась вообще единственной за все мои годы работы с кремнистыми сланцами! Но она сыграла свою роль, наведя на настоящую добычу. Вот он, Его Величество Случай!).

Удача - ветра дуновенье,

Хоть есть ошибочное мненье,

Что стоит лишь не поскупиться,

Чтоб от несчастий откупиться.

А жизнь то соловьем зальется,

А то покажет жирный кукиш.

Удача даром раздается.

А потому ее не купишь.

Но даром-то даром, а соображать все-таки надо, а то удача придет - а ты мимо пройдешь, вместо того, чтоб в ножки поклониться.

Да что поклониться! Я был готов лизать эти камни (в буквальном смысле, как это и следует из дальнейшего изложения).

Вдруг я стал видеть в лупу что-то новое. Какие-то формы, размером не больше миллиметра, первоначально выглядевшие как соринки, но при ближайшем рассмотрении - явно не случайные, сложно организованные и по форме похожие на ладонь. Моя близорукость сыграла тут положительную роль. Снимая очки, я добавлял увеличение лупе. Рядом я увидел ещё и совсем другие формы - похожие на расчески. Заметил, что на сырых поверхностях они видны ещё лучше. Воды наверху взять негде - пришлось камни лизать.

Одновременно стал лихорадочно ворошить в памяти курс палеонтологии. Вспомнилось, как однажды преподаватель совершенно мимоходом сказал, что существуют такие мелкие зубообразные остатки, называемые конодонтами; на Западе есть палеонтологи, которые по ним хорошо определяют возраст, но у нас они не изучаются.

Лемвинская зона в районе первых находок конодонтов

Конодонты рода пальматолепис под сканирующим микроскопом (из Интернета). Красавцы! Но в породе видны значительно хуже: где центральный бугорок торчит, где "свободный лист", где краешек, где фрагмент. Приходится расчищать, делать слепки и пр.

То, что было собрано нами, лишь в небольшой своей части походило на зубы. Но стало ясно, что их надо собирать везде, где только возможно, что мы и делали затем целый сезон. Повторяю: уверенности в том, что это конодонты, у нас не было. Поэтому я назвал их неприличным словом, которое здесь воспроизводить не буду - сделал я это не из хулиганства, а для того, чтобы снять пафос и остудить собственные, слишком уж оптимистические ожидания. Толика самоиронии никому ещё не мешала.В этом я следовал мудрому совету Н.В. Тимофеева-Ресовского: 'Наука - баба весёлая. К ней нельзя относиться со звериной серьёзностью'. Кстати, о Зубре (хотя его тогда еще так не звали) я узнал в году этак 1961-62, от наших радиоэкологов, которые ездили тогда в его лабораторию в глубине Ильменского заповедника, на берегу озера Большое Миасово, и отзывались о нём восторженно. Вообще-то, несмотря на последний рецидив лысенковщины в это время, генетика всё же исподволь двигалась вперед, отчасти благодаря завесе секретности. А от своей мамы, биолога по образованию, ещё в 50-х годах я слышал: 'Жаль, что генетику запретили. Интересная была наука. Очень стройная, логичная'. Вообще удивительно, как всё переплетается в жизни: Тимофеев-Ресовский, один из тех, кто связал генетику с теорией эволюции,родители - биологи, друзья-радиоэкологи, Большое Миасово, на котором я бывал и бываю почти каждый год, и конодонты, которые являются прекрасной иллюстрацией к эволюционной теории. Действительно: в непрерывных разрезах, при детальном отборе можно увидеть накопление изменений в скелетных элементах конодонтов, с образованием переходов от одного формального вида к другому. Но об этом я стал размышлять несколько позже.

За первой находкой последовали другие, и время "до вертолета" пролетело незаметно. Вертолет прилетел во-время и перебросил нас в северную часть зоны, приземлившись в районе ж/д станции "Полярный Урал", невдалеке от знака, отмечающего границу Европа-Азия.

Обелиск Европа-Азия в районе станции Полярный Урал

Рай-из от станции. Загородки за рельсами -защита от снежных заносов.

Над долиной р. Собь, в её истоках, нависала, расцвеченная дождём и радугой, массивная желтовато-красноватая глыба горы Рай-Из, которую местные бичи прозвали Раиса.

Рай-из из тундры (цифровое фото А. Соболевой)

Пока мы осматривались, со стороны станции вдруг появилась знакомая фигура. Ба, Бруно Янович Дембовский собственной персоной! Бледное веснушчатое лицо, прямые волосы соломенного цвета, уверенная походка вразвалочку, спокойный, немного ироничный взгляд. Радушный и бескорыстный хозяин. Оказалось, что у него здесь маленький домик-развалюха, стол да пара коек (над одной из коек - плакат: "Спите кроватями!" - пародия на рекламу Аэрофлота). Зато эта недвижимость была расположена на "красной линии" - т. е. прямо около железнодорожных путей, что позволяло хозяину раз в сутки встречать поезд "оттуда" и раз в сутки - "туда". Здесь была база его партии, когда он руководил геологической съемкой двухсоттысячного планшета и разведывал открытое им Молюд-Мусюрское месторождение медистых песчаников. А в тот момент, когда мы его встретили, он был, кажется, в опале, и вообще производил впечатление отпускника или ветерана на пенсии, встречавшего и провожавшего довольно нередких гостей, пассажиров ежедневного поезда Сейда-Лабытнанги и обратно.

Б.Я.Дембовский

Несмотря на периодические "закидоны", он был талантливым геологом, его (с соавторами) книжку-двухтомник по стратиграфии ордовика я редактировал, а потом и в поле с ним и его женой Зоей работал, и даже нарисовал несколько пейзажей на его лагере. Особенно памятна организованная Бруно для членов Уральской Стратиграфической комиссии геологическая экскурсия на КожЫм - полноводную, порожистую и своенравную реку на юге Полярного Урала, по которой мы сплавлялись на резиновых лодках, знакомясь с великолепным разрезом шельфовых отложений ордовика, силура, девона, карбона и перми - редко чтобы на одной реке было такое богатство уникальных обнажений почти всего палеозоя.

Не у Божьего крылечка,

Не у чорта на рогах

Затерялась эта речка

В дальних северных горах

Там у пенного прижима

Мы свой лагерь разобьем.

Ты на карте покажи нам

Где на воле заживем -

Покажи, где на КожЫме

Мы на воле заживем.

Там где ветер завывает,

Там где скалы да тайга

Ток хрустальный омывает

Золотые берега

Не до жиру, быть бы живу!

За бока судьбу возьмем

Прикажи нам - , по Кожыму

По Кожыму проплывем

Повстречает наши лодки

Переката шумный вал

В нем когда-то самородки

Сам Туманов намывал

Но не жадностью наживы -

Жаждой странствий проживем,

Будем живы - по Кожыму

По Кожыму проплывем

песня

Но всё это было позже, в середине 80-х.

На Кожыме

А тогда мы только приглядывались друг к другу, даром что оба кончали геолфак МГУ, с разрывом в один год.

Лагерь Б.Я.Дембовского на р. Чигим-Харуте (Лемвинская зона). 1984 г. Пастель. Фрагмент.

Под началом Бруно, кроме домика, находился сарай-склад, который он и предоставил нам в распоряжение. Хорошо: просторно, хотя и дыряво, но лето же, воздух свеж! Палатки ставить не надо, а главное - есть где оставить под присмотром лишние шмотки, поскольку мы планировали налегке проехать по железной дороге километров 40-50 до станции Елецкая или чуть дальше, что позволяло сделать ещё одно почти полное пересечение зоны. Методика проста: всё барахло пакуется в компактные и подъемные тюки, которые перед выходом на полустанок сосредоточиваются в тамбуре. Поезд стоит не больше двух минут: за это время надо разгрузиться. Те же две минуты положены и на погрузку, чтобы доехать до следующего полустанка. С собой - резиновая лодка, чтобы не искать брода через Елец, а то и подъехать до следующей остановки: ветка шла по долине реки.

Было одно печальное обстоятельство, облегчавшее нам выполнение нашего плана: вдоль всей дороги, на расстоянии 10-15 км друг от друга, раньше были лагеря заключённых, эту дорогу строивших. К моменту нашего пребывания от лагерей остались одни развалины, зато дров для костра хватало, и нам не надо было жечь бензиновый примус, конструкция которого была совсем небезопасной: разгорался он плоховато, но затем мог полыхнуть, в связи с тем, что бачок и предохранительный клапан были в непосредственной близости от огня, и клапан часто срабатывал.

Остатки ржавой колючей проволоки, редкие приметы скудного бытия. Могил практически не сохранилось, ни столба ни крестика, да и копали ли их, в вечной-то мерзлоте? Зато сохранилось примечательное сооружение - развалины завода керамических изделий на ст. Хойла, с высокой трубой. Зачем был этот завод в тундре - оставалось только догадываться.

Пара полосок стали.

Тундра. Я не забыл:

Там где мы лагерем стали

Лагерь когда-то был.

Кислой болотной прелью

Тянет .

Айда налей!

Тянется ожерелье

Брошенных лагерей

Дружно, ребята, встанем.

Вздрогнем. Грусть - это пусть.

Горьким глотком помянем

Строивших этот путь

Кланяюсь лагерной пыли,

Вижу, как нощь и днесь,

Здесь они тяжко жили,

Как умирали здесь

Ветка проложена ими

Пусть не навек - на века.

Каждая шпала - имя.

В каждую вбит зека.

В районе станции Елецкая, в маршруте, я узнал о себе то, чего не хотел бы тогда знать. Шли мы с Пашей вдоль крутого обрыва, сложенного известняками. Обрыв тянулся на несколько км, а цель нашего движения лежала по ту сторону обрыва. Напрашивалась мысль: найти подъем полегче и подняться по скале. И не успел я толком ничего сказать, как Паша, прочтя эту мысль не вполне достоверно, оказался уже на скале. - Куда, назад! А он делает вид, что не слышит, да и понял, видимо, что вниз - это тебе не вверх: куда ногу ставить - не видно, сорваться легче. Ладно, думаю, черт с тобой. Обходить обрыв - вообще растеряемся. Полез вслед за ним. Не впервой чай, хоть и в броднях, и молоток в руке. Поднялся метров на 25-30, вот она, бровка, а за бровкой - крутой глинистый склон с плитчатой осыпью. "Самое то" - навернуться. И тут как кто-то мне на ухо стал нашептывать: - А ну если сорвешься? Страховки-то нет. Что с семьёй будет? Что с твоими планами будет? Плиточка "живая" скользнет под ногой - и тю-тю! Сковал меня холодный, иррациональный ужас, вцепился в выступы обрыва, не могу ни рукой, ни ногой двинуть.

Параллельно с этими паническими мыслями, вторым планом, идет полное самоуничижение: Позор! За мальчишкой не угнался! В альплагере был - был, на скальной лаборатории в Джантугане тренировался - тренировался, в Царицыно на тренировочную башню лазил - лазил. Правда, со страховкой, но кто эту страховку знает, сработает или нет. А потом: я ведь и без страховки лазил, чтобы высоты не бояться. Я на первом курсе придумал способ залезать на крышу черемушкинской общаги из окна кухни на четвертом этаже. Делается так: становишься на окно, руки отпускаешь и падаешь на пожарную лестницу, хватаясь за неё руками. Первый раз страшно, а потом - ничего. А в главном здании МГУ - это же вроде утренней зарядки было, из комнаты в комнату по карнизу пройти на 11-м этаже! Тьфу! Удар по самолюбию.

Однако понемножку прихожу в себя. Подозвал Пашу. Он близко к обрыву не подходит, боится. Одна голова видна. Где ты и как, спрашиваю, здесь пролез? Ничего не помнит. Видно, что и сам перетрусил, когда на чистом риске, оскальзываясь, по живой плитчатой осыпи вылез на безопасное место. Меня, однако, такой способ не устраивает.

Ну, пока суд да дело, отпустило меня. Вернулась способность соображать. Вспомнил, что у меня на правой руке, на темляке молоток болтается. Вроде и мешал лезть, а тут должен помочь. Стал я плитки осыпи разгребать и ступеньки-зацепки делать. Тут главное - не спешить, работать наверняка, соблюдая правило трёх опор. Раз-раз, сделал одну зацепку, другую, третью, руку сюда, ногу туда - так и вылез потихоньку, и без особого риска.

Я потом не раз возвращался к этому эпизоду: что ж это было? И решил, что я просто повзрослел, терять стало больше чего, ответственности больше. Да и страх не всегда позор, иногда и спасение. Это как посмотреть.

Возвратились мы на базу. А в это время у Бруно - новые гости. Знакомые эстонцы-туристы, группа человек шесть, среди них одна супружеская пара. Добродушные, веселые, медлительные. Полные рюкзаки разнообразной водки. Такая разновидность туризма. Пьют из горла по глотку, передавая бутылку по кругу. Руководитель группы иногда повторяет, характерно растягивая гласные и смягчая согласные: "Без водки в открытом море как без рук". Эмма, единственная женщина в группе, как-то тихо и кротко сказала в разговоре со мной: "Хорошие люди. Только пьют много".

Ополовинив запасы горючего, гости с Бруно засобирались на рыбалку. В это время на ручье Макар-Рузь, через перевал к югу от станции, хариуса было много, и можно было ловить на кораблик. Мы уже паковались, готовясь к отъезду домой по железной дороге, когда группа вернулась, потеряв одного человека. Как, что - непонятно. Пропал. Пока суетились, пока планировали поисковые работы (я вызвался помочь чем могу), вдруг видим: сидит наш Кальо как ни в чем ни бывало на рельсе ж/д путей и курит трубочку. Устал. Суета наша его как бы не касается.

На этой ноте и окончился наш полевой сезон 70-го года.

Зима 1970-71 гг. Самое интересное началось осенью, когда я вернулся с поля, распаковал и разложил по коллекционным ящикам образцы и принялся выяснять, что же такое мы насобирали за сезон. Конечно же, сразу стал вопрос о конодонтах. Выяснилось, что буквально единичные находки (в тонких срезах - "шлифах" и на поверхности слоистости пород) на севере Урала были у А.Е.Елисеева и Н.В.Калашникова - возраст пород уточнить по ним нельзя было. Пришлось основательно прошерстить иностранную литературу на этот предмет. В то время Библиотека Филиала получала довольно много иностранных журналов по геологии (и по подписке, и по обмену), так что найти статьи по конодонтам удалось довольно быстро. Всмотрелся я в фотографии и не поверил своим глазам: те самые конодонты, похожие на ладонь, которые я нашел в первой точке, на Самсоновых горах, описывались как пальматолеписы (пальма - действительно, по латыни - ладонь), характерные для верхнего девона. А о верхнем девоне в в Лемвинской зоне вообще практически никто не слыхивал. Сюрприз однако.

Однако палеонтолог я был никакой, и поэтому, повторяю, своим глазам не поверил, стал искать специалиста. Верхним девоном на Южном Урале в это время начала заниматься Л.И. Кононова (МГУ), но об этом не только я, но и никто из моего окружения не знал. По нижнему девону появились публикации С.В. Машковой, работавшей в Ленинграде, во ВСЕГЕИ (Всесоюзном Геологическом Институте). К ней-то я и направил свои стопы. Пришел в Институт, - величественное питерское здание на Васильевском острове, бывший Геолком, колыбель региональной геологии России. Торжественно,как в храме. (Никаких тебе хохмочек, от которых усыхают нынешние остряки, типа:"все геи". Да тогда и слово это в наш словарь еще не проникло).

Строгий пропускной режим. Как-никак, министерские. Ни камня, ни чертежа спроста не внесёшь и не вынесешь. Нужно специальное разрешение. На меня был пропуск, а коллекцию - не было: пришлось оставить в проходной.

Кстати, позже мне рассказали замечательную историю о том, как из здания Министерства Геологии в Москве, на Большой Грузинской, из кабинета министра (можно сказать, из-под самого Главного Начальника) мошенники вынесли большой ковер. Пришли работяги в замасленных спецовках, попросили министра на минутку выйти: дескать, ковер надо сдать в химчистку. Скатали и пронесли мимо бдительных вахтёров. Психологи.

Ну ладно. Поднялся я в лабораторию к Светлане Владимировне Машковой, и едва представившись, с ходу заявил, что у меня есть коллекция конодонтов с Полярного Урала, причем они - на поверхностях слоистости. Светлана Владимировна спросила, почему-то шопотом: Где они? Я, тоже почему-то шопотом, ответил: внизу, в проходной. - Несите немедленно сюда! - уже громко и очень взволнованно сказала она.

Тут необходимо сделать отступление, чтобы стала понятна причина волнения. Биология этого мелкого, похожего на червячка животного-конодонтоносителя и сейчас-то не очень хорошо изучена, а в начале 70-х - тем более. Однако было серьёзное подозрение, впоследствии подтвердившееся, что это чьи-то зубы, захороняющиеся, как правило, врассыпную. Последнее обстоятельство можно было объяснить тем, что ткани этих животных были очень нежными, и их отпечатки как правило не сохранялись, а зубы рассыпались после смерти: отдельно "коренные" (тёрки), отдельно "передние", отдельно "клыки". Каждому такому зубу, отличающемуся по форме, и часто даже не похожему на зуб, приходилось присваивать отдельное формальное видовое название, что, конечно, не-биологично. Что делать? Только одно: искать их там, где они не рассыпались, оставшись вместе, в виде зубного аппарата - в естественной ассоциации.

Реконструкция животного - конодонтоносителя (из Интернета). Маленький, но зубастый. Принадлежит примитивным хордовым, т.е. наш очень дальний и очень древний родственник.

Конодонты, сфотографированные сканирующим микроскопом (трехмерное изображение), смонтированные для масштаба на булавочной головке (из Интернета). Здесь тебе и клык, и резец, и хваталки, и тёрка.

Проблема состояла прежде всего в том, что на поверхностях слоистости, визуально, конодонты уже давным-давно никто не искал. Когда-то, в конце XIX - начале XX века американцы успешно выявляли их на сланцах Североамериканской платформы (есть такая замечательная сланцевая формация Чаттануга, которую я видел позже в одной из аппалачских экскурсий). По ним достаточно детально определялся возраст пород. Однако затем этот метод был предан забвению. Оказалось, что конодонты довольно хорошо сохраняются при растворении содержащей их горной породы в слабых кислотах (уксусной, муравьиной, плавиковой и других) так что с 20-х годов ХХ века все исследователи перешли на метод растворения (кислотной децементации) пород, при котором конодонты извлекались просмотром под бинокуляром из нерастворимого, хорошо промытого остатка. Но их первичные ассоциации в разрушенной породе установить было уже невозможно. О поисках конодонтов на поверхностях слоистости все дружно забыли на десятилетия, и вспомнили только когда вопрос о первичных ассоциациях встал в повестку дня. А тут и я подоспел со своими массовыми сборами.

Узнал я, что как раз тем летом по инициативе Машковой палеонтологи целой группой выезжали на юг Урала, в Сакмарскую зону, где увлеченно искали конодонты в так называемом Кувандыкском меланже. Никакой стратиграфической задачи не ставилось и не могло ставиться, поскольку слово "меланж" само за себя говорит: это хаотическая смесь пород разного возраста. Охотились за естественными ассоциациями; но к сожалению, безуспешно. Стало понятным волнение Светланы Владимировны: чем черт не шутит, вдруг искомое найдется в привезённой мною коллекции. Но чёрт и не думал шутить. Естественных ассоциаций конодонтов в привезённых мною сланцах не было, Да и вообще они оказались очень большой редкостью; мне их удалось найти лишь значительно позже, и только в одном месте, о чем была опубликована статья. Так что в этом плане в тот момент не повезло.

Фото из англоязычной публикации Пучкова, Машковой и Клаппера, 1993г.; естественная ассоциация Palmatolepis triangularis на поверхности кремнистого сланца. Редкостная находка 1972 года.

Зато повезло в другом. В это время во ВСЕГЕИ гостил немецкий палеонтолог Гюнтер Фраер, автор только что перед этим вышедшей монографии по верхнедевонским конодонтам Саксо-Тюрингской зоны (на территории ГДР). Он охотно согласился взять коллекцию на определение, и довольно скоро прислал заключение. Подтвердились самые смелые надежды: конодонты ведь были найдены именно в тех частях разреза, в которых геологи раньше никакой фауны не находили (это были так называемые "немые" толщи). Датировали их как вздумается: где ордовиком, где силуром, где девоном, где и карбоном, а в иных местах предполагали поднятие и размыв. Такая вот была стратиграфия. А тут я получил точнейшие датировки.

С самого начала Светлана Владимировна стала уговаривать меня начать самому изучать и определять конодонты, поскольку специалисты этого профиля, причем по узким временным интервалам, только-только стали появляться. Я отнекивался, понимая, какой тяжкий дополнительный груз придется на себя взять. К тому же, кто бы взялся учить меня на конодонтолога, если разработка этой группы находилась у нас ещё в зародыше?

Но тут Светлана Владимировна, мудрая женщина, сделала нестандартный ход. Узнав, что я неплохо читаю по-немецки, она попросила меня отредактировать русский перевод монографии В. Циглера по верхнедевонским конодонтам Западной Германии, сделанный в фирме "Невские зори". Я посмотрел текст, сравнил с оригиналом и пришел в ужас. Подобные чувства, я думаю, специалисты испытывают нередко: адекватный перевод технического текста требует понимания сути переводимого; иными словами, нужна элементарная подготовка переводчика по специальности, а не только и даже не столько хорошее знание литературного языка. А то получается: "Не стой на виду, а не то переведу".

Провозился я с этим переводом больше месяца, перелицевав его практически наново, исподволь по ходу дела вникая в суть специальной лексики, методики и профессиональных приёмов палеонтологов. Стало уже интересно. Вдобавок за проделанную работу Светлана Владимировна отдала мне оригинал монографии. В то время это была одна из лучших книг по конодонтам, с фотографиями изумительного качества, сделанными отменной цейссовской оптикой. Дала почитать и другие книги по конодонтам. В общем, заманила.

Приехав домой, стал осваивать метод кислотной децементации пород. Дело это кропотливое, долгое: одна проба может стоять-мокнуть чуть ли не месяц. Кроме того, пары кислот вредны, а еще вреднее пары тяжелых жидкостей, с помощью которых разделяют нерастворимый остаток, дополнительно концентрируя тяжелые конодонты. Оказался необходим вытяжной шкаф с хорошей вентиляцией. Насчет того, что для моих сомнительных экспериментов с сомнительной же фауной кто-то выделит мне вытяжной шкаф - я не обольщался, и у начальства ничего не просил. Просто договаривался со "счастливыми обладателями" шкафов, и меня пускали на полулегальный постой. В результате набрался материал сначала на тезисы молодежной конференции, а в 1973 году вышла и моя статья в Докладах Академии наук, где стратиграфия Лемвинской зоны подверглась радикальному пересмотру. Статью представлял академик В.В. Меннер (в то время "Стратиграф # 1") и, говорят, хвалил прилюдно, а он-таки действительно мог оценить полученные результаты, поскольку сам поработал некоторое время в южной части этой зоны после войны. Не побоюсь сказать, что хвалить статью было за что: конодонтами был охарактеризован в ней весь разрез Лемвинской зоны от ордовика до карбона, стратиграфия была поставлена с головы на ноги, а вдобавок (уж хвастаться, так на полную катушку) там содержалось и самое первое в истории упоминание о пермских конодонтах на Урале.

Несколько слов надо ещё сказать о дальнейшем изучении английского языка. Откуда-то сверху вдруг пришла хорошая "указивка": помочь улучшить навыки разговорного языка тем из научных сотрудников, у кого есть реальные шансы в дальнейшем ездить за границу. Фактически речь шла о преодолении недоработок школьной и институтской языковой подготовки: разговаривать нас вообще не учили из принципа, за ненадобностью, и лишь при подготовке кандидатского минимума привили действительно какой-то минимум.

Из геологов в "продвинутую" группу вошли: Н.П. Юшкин, В.А. Чермных, Н.И. Тимонин и я. Подбор оказался удачным: все впоследствии многократно бывали за границей и принимали иностранных гостей.

Учились мы так. Каждый будний день, в 9ч 00м приходили на кафедру, которая располагалась в том же доме, где мы жили. Садились в кружок и под руководством преподавателя начинали разговаривать на разные темы - и отвлечённые, и профессиональные. При этом Преподаватель исподволь заставляла нас отрабатывать и грамматические формы, включая такие сложные как, скажем, сослагательное наклонение. Домашних заданий не давалось: люди собрались крайне занятые; но такая разговорная практика, да ещё по утрам, на "свежую голову", давала свои плоды.

На самом деле это было только самое начало. Как начал учить английский язык, так и продолжаю это делать всю жизнь, а конца всё нет. Особенно трудно не выражение своих мыслей, а понимание чужой речи. Вот вам пример: приехал (в первый раз) в Австралию, и с ходу перестал понимать английский язык, а всему виною проклятый акцент: все норовят "э" заменить на "о" : бойби вместо бейби (baby), ойтин вместо эйтин (eighteen), и так далее. Неделя нужна была, чтобы привыкнуть. А сколько там реалий (названий населенных пунктов, зверей, птиц, компаний; сколько сокращений и просто слэнга!) Убиться можно! Некоторые, конечно, прелестны: одно название посёлка - Тумбарумба - чего стоит!

С тех пор, как мы учились под руководством преподавателей, роль английского языка чрезвычайно выросла. Сейчас практически в любом отеле говорят по-английски. А чего стоят Интернет и компьютерная техника! Английский стал языком международного общения, особо важным для учёных - латынью ХХI века. Роль его росла на моих глазах. Когда я в первый раз попал на научный симпозиум во Францию в 1974 году и делал доклад по Уралу от имени нашего небольшого коллектива (С.Н.Иванов, А.С. Перфильев и я), мне пришлось, подготовить французский текст с помощью преподавателя Свердловского Горного Института Г.Н. Старцева (а потом и произнести его), что вызвало большое одобрение (кто-то из французов сказал мне: "В первый раз слышу что-то членораздельное по Уралу"). За этим, кроме признания научной значимости нашей действительно принципиально новой интерпретации Урала, стояло и явное удовлетворение тем, что доклад был сделан по-французски. А вот другой пример. Когда в 1977 г я был в Квебеке на полевой экскурсии с ещё двумя советскими делегатами, выяснилось, что надо продлить наше пребывание в Канаде на 2 дня, и для этого необходимо ехать в советское консульство в Монреале. Никто не хотел меня везти, поскольку предстояла интересная экскурсия. Но один из организаторов подсказал: Вот видишь молодого человека? Он аспирант, местный, экскурсионные объекты знает, и ему ехать на следующую экскурсию необязательно. Попробуй с ним познакомиться и понравиться ему. Может быть, он согласится тебя свозить в консульство. Это твой единственный шанс. Вечером на ужине я сел рядом с ним и стал разговаривать с ним по-французски, "изо всей дурацкой мочи". В конце ужина на мою просьбу он сказал: "между друзьями нет проблем". Вот что значило, по крайней мере тогда, уважение к французскому языку. Сейчас же все международные конференции в том же БРЖМ (аналог ВСЕГЕИ) в Орлеане, в которых я участвовал за последние годы раза 4, шли исключительно на английском языке.

С немцами это проявляется в ещё более парадоксальной форме. Альфред Крёнер, всемирно известный специалист по докембрию, недавно в застольной беседе сказал интересную вещь: "Я по-немецки не говорю". Вот-те раз! Немец до мозга костей. А вот так. Во-первых, в Германии он не так часто бывает, будучи "гражданином мира" в куда большей степени, чем я. Во-вторых, когда он приезжает в Германию, все его сослуживцы просят его говорить по-английски. Его английский вполне совершенен, хотя интонация тускловата (но не всякий уловит даже акцент), а все кругом хотят совершенствоваться именно в знании английского.

Я тут же вспомнил, что нечто подобное происходило со мной в 1988 году, в Потсдаме, на Телеграфной Горе, куда я приехал в Геологический Институт (сейчас GFZ, GeoFoschungsZentrum) по обмену, на месяц. Узнав, что я говорю сносно по-английски, никто не хотел говорить со мной по-немецки. Только когда я поехал работать а поле, а там мы были в узком кругу (нередко в машине только геолог за рулём и я), мне удалось заставить моих спутников говорить по-немецки, так что я маленько подштопал на время свой разговорный язык (к сожалению, всё забывается; языковые навыки надо постоянно поддерживать. Так что приезжая во франко- или германоязычную страну, я даю себе неделю, чтобы начать говорить: словарь как бы "всплывает" в памяти).

И уж теперь-то, когда меня спрашивают, сколько языков я знаю, отвечаю на полном серьёзе, что и русский-то знаю плохо: нет-нет, да и лезу в толковый словарь Даля за справкой.

Марокко-1971

Весной, незадолго перед полевым сезоном мне и Владимиру Алексеевичу Чермных, уж точно и не скажу за какие конкретно общественные заслуги, предложили поехать на две недели в туристическую поездку в Марокко по линии турагентства "Спутник". От таких предложений обычно никто не отказывался: стоимость "спутниковской" путевки была существенно занижена по сравнению с коммерческой. Эти мероприятия, которые должны были способствовать миру и взаимопониманию молодежи во всём мире, довольно щедро спонсировались государством. Но конечно, чтобы не сделать дыру в семейном бюджете, пришлось прежде всё-таки съездить в район на заработки, почитать лекции.

Марокко, страна сказочно красивая, запечатлелась в памяти на всю жизнь. Водили нас всё больше по цветущим королевским усадьбам, дворцам и мечетям (были мы во всех четырех столицах страны: Рабате, Марракеше, Мекнесе и Касабланке).

Пальмовая аллея и мечеть в Марракеше

Живописный уголок в одном из многочисленных королевских садов

Замечали краем глаза и изнанку жизни, - проезжали и мимо трущоб, а то посетили, например, ковроткацкую фабрику, где использовался исключительно детский труд. Наша с В.А. надежда потренироваться в приобретенных навыках разговорного английского языка оказалась наивной, зато пришлось на все сто использовать мои познания во французском, который является государственным языком, объединяющим и аллохтонов - арабов, и автохтонов, берберов.

Из бытовых моментов особенно поразило пристрастие марокканцев к мятному чаю. Не знаю, что за секретом они обладают, но чай получается яркозеленый и очень ароматный. Пьют они его часто (по крайней мере раз пять в день), очень горячим и очень сладким, обязательно добавляя к нему ещё и восточные сладости. Подают чай в маленьких стаканчиках на блюдах с чеканным орнаментом.

Насчет чеканки и прочих искусств - это особая тема. Мастера - отменные. Вообще искусство орнамента у них в крови (Коран к тому же запрещает изображение живых существ). Позже, бывая в Испании, я узнал с удивлением, что окончательно побежденные в ХV веке на территории Испании, многие арабы оттуда не ушли, а составили в испанском обществе прослойку искуснейших ремесленников, оказавших, в частности, огромное влияние на последующую испанскую архитектуру с её характерным мавританским стилем.

Мастер-чеканщик за работой

Гончарная печь и продавец изделий

Водонос. В прошлом - обычный персонаж на базарах, позже основной доход стали приносить туристы (даром не сфотографируешь!).

Французское влияние в этой бывшей колонии было тогда (а наверное, и сейчас) значительным, что проявлялось не только в языке, но и в культурных и экономических связях. Вспоминается один случай. Что-то у наших организаторов не заладилось с ночёвкой. Пришлось ехать в только что выстроенную гостиницу под названием Le Soleil (Cолнце), к чорту на куличках, где-то на краю совершенно пустынной местности. Комнаты ещё пахнут краской, сад только что насажен, за забором ни былинки: сушь. И вдобавок ко всему этому великолепию - трудно поверить - громкое кваканье лягушек. Пошел на звук. Вижу - у забора - миниатюрный бассейн 2х2 метра, и в нём этих лягушек действительно пруд пруди.

Величественные пейзажи Атласских гор постоянно цепляли геологические струны души, но, конечно, познакомиться с геологией не удалось. Правда, пообщались - и не без пользы - с нашими геологами, работавшими в Марокко по контракту.

Особо поразили развалины древнего римского города Волюбилис, близ Мекнеса. Город возник в 1-м веке до н.э. как римская колония, производившая тростниковый сахар (!). В средние века его заселили арабы под водительством имама - муллы Идриса, который почитается у марокканцев святым. При этом город не был разрушен,а приспособлен к жизни, и вероятно мы и сейчас могли бы любоваться его архитектурой (город разрушается, когда в нём не живут: нет ремонта, да и мародеры тут как тут). Но здесь был особый случай: в 1755 г случилось землетрясение, которое, вместе с последовавшим цунами, разрушило Лиссабон и докатилось до атлантического побережья Африки. Отсюда слова А.Блока из "Скифов", упоминающие два ужасных землетрясения Южной Европы:

И страшной сказкой был для вас провал

И Лиссабона, и Мессины...

Волюбилис был разрушен, а уцелевшие жители построили неподалеку живописный поселок Муллэй Идрис, который существует и поныне.

Триумфальная арка Каракаллы (III в. н.э.) - практически единственное сооружение, полностью сохранившееся при землетрясении. Массивное, с контрфорсами - оно как будто и строилось специально в расчете на такое испытание. А за аркой - одни развалины.

Мозаика, изображающая зверей, которые жили в то время (Сахары тогда не было: рос влаголюбивый сахарный тростник). Так что современное глобальное потепление - возможно, лишь одно из "зубьев" климатической "пилы". Последние великие оледенения, когда ледниковый панцирь покрывал всю северную часть Европы и Северной Америки, происходили на глазах наших предков. Так что...

Воздай благодаренье

Владыке мирозданья

За кризис потепленья,

А не похолоданья.

Статуя Аполлона, одна из немногих хорошо сохранившихся после землетрясения. Изумительный по качеству каррарский мрамор, привезенный "с материка" - из Италии. Предание говорит, что продавался он за сахар: килограмм сахара - килограмм мрамора (правда, история умалчивает: брутто или в скульптуре

Поселок Мулла Идрис, подлинная жемчужина Атласских гор.

Славная была поездка. Потом было много других, я насчитал 50 стран, которые посетил (многие далеко не по одному разу), но эта стоит перед глазами. Может быть, и потому, что была первой вне круга соцстран, в которых я уже к этому времени побывал.

Продолжение следует. Глава 11. Катастрофа.

Комментарии: 2, последний от 30/05/2019. © Copyright Пучков Виктор Николаевич (puchkv@anrb.ru) Размещен: 23/07/2010, изменен: 23/07/2010. 51k. Статистика. Глава: Мемуары На высоких широтах Иллюстрации/приложения: 23 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Удача - ветра дуновенье

Пучков Виктор Николаевич : другие произведения.

10. Чьи зубы?