Протопопов Георгий Викторович : другие произведения.

Русалочка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Георгий Протопопов
  
  Русалочка
  
   В не столь давние времена, еще не совсем ушедшие (и никогда не уйдут, если честно) в зыбкую страну забывания, я провел одно удивительное лето в деревне.
   Может быть, удивительное, не совсем верное слово, чтобы выразить весь тот свет и тьму, всю любовь и надежду, боль и ужас, что я испытал тогда, но и по-другому сказать я не могу. Удивительное.
   Я видел загадочные корни мифов в глубокой темноте, в страшных душных недрах, как корни древних, пугающе исполинских, но все еще растущих деревьев. Я поверил в сказку или я хотел бы поверить.
   Иными словами, я жил в обычной реальной жизни.
   Я попытаюсь рассказать, конечно, заранее зная, что ничего хорошего из этого все равно не получится. В любом случае, это нужно исключительно мне самому.
  
  1
  
   Когда едешь по вечернему, изрядно нагретому за день шоссе, без особой цели и, слившийся с движением почти до автоматизма, видишь вдруг пыльную грунтовую дорогу, уводящую в сторону, в странную и смутную даль, и внезапно сворачиваешь на нее, как это назвать? Если, как поется в той древней песне, "судьба нечаянно нагрянет", то это как раз тот случай.
   Судьба. Хотел бы я в нее не верить.
   Отматывая все назад в своих пожухлых мыслях, я со всей безысходной остротой понимаю, что по-другому и не могло произойти, вопреки самым явным, но в данном случае призрачным шансам. Колдовство? Да, если это именно то слово, которым называется любой судьбоносный поворот в твоей жизни. И не только в твоей, потому что жизни сплетаются как узор в причудливом ковре. Но хотел бы я все изменить? Думаю, да. Или - нет.
  
   Семь километров грунтовки, колосящиеся поля с одной стороны, тенистый ряд деревьев- с другой, и я снова выезжаю на асфальт, не такой, правда, чистый, как на шоссе, и вижу довольно приличных размеров деревню вокруг себя - с клубом, к которому ведет центральная улица, и монументом с именами павших в Великой Отечественной.
   Я не задерживаюсь здесь, непонятно какими чувствами зная, что моя дорога лежит немного дальше. Почему, как - таких вопросов я не задаю. Просто смотрю по сторонам, сбавив скорость. У меня странное настроение. И мне хочется проехать еще.
  
   Я проехал мимо ее дома. Это все, что я могу пока сказать. Я еще не знал ничего. Потому и вы не знаете. И ничто не кольнуло в глубине души. Бывают ли в жизни предчувствия? Похоже, не в тот раз. Но, так или иначе, я уже был во власти судьбы. И пока она несла меня дальше. Кажется, я даже ни на секунду не задумался над тем, какого, извините, хрена, я оказался здесь, зачем еду неведомо куда, черт знает, чем руководствуясь. Не думал. Честно, не думал.
   Неправда. Может, я и спросил себя: "Куда это я?" Может, и спросил. Но едва ли всерьез.
   Вообще-то у меня была определенная цель, но при этом было и свободное время, а еще некоторые сомнения, хочу ли я двигаться к той своей цели, надо ли оно мне, мое ли оно. Вот поэтому, наверное, я и свернул. Впрочем, не только поэтому, конечно.
  
   Совсем недавно я был музыкантом. Н-да... слово-то какое громкое для бас-гитариста, играющего по ресторанам, где все еще приветствуют живую музыку. Но, как ни посмотри, музыка была моей жизнью. У нас был свой слаженный коллектив, мы все любили наше общее дело и вечерами играли хорошую музыку. Можете не верить, но у нас даже была своя публика. И мы зарабатывали, и иногда весьма неплохо. Не так, чтобы чересчур шиковать, но на жизнь в целом хватало. У ребят и у нашей вокалистки бывали и посторонние заработки, я же целиком отдавался нашим выступлениям и репетициям. Я был одинок и не особенно прихотлив. Я даже умудрялся откладывать.
   Потом как-то вдруг появилось одно нехорошее слово, ставшее на долгое время самым популярным на планете. Наше основное место обитания было поглощено одной крупной сетью питания, где мы оказались не востребованы. Хозяин ресторана, наш хороший друг и, смею думать, почитатель, с огромным сожалением расставался с нами, но он не мог пойти против обстоятельств.
   Мы все же продолжали играть, но теперь это были исключительно популярные хиты и шансон. Мы и раньше, бывало, не гнушались исполнять самую разнообразную музыку (куда деваться, без этого не прожить), если нам за нее приемлемо платили, но теперь она составляла абсолютно весь наш репертуар.
   И то ли наш внутренний стержень оказался слишком слаб, то ли что, но в итоге все разбежались. И вот здесь я подхожу к тому, почему оказался на этой дороге.
  
   Я рано осиротел, но не остался совсем уж без родственников. И однажды мне позвонил дядя, старший брат матери и предложил на пару с ним возить грузы из одного города в другой или куда придется на его "Камазе". Я, подумав и погрустив, в принципе согласился, но работа должна была начаться в сентябре (до этого у дяди были свои дела), а впереди еще почти все лето.
   Но я поехал к дяде, то ли обговорить детали, то ли просто с визитом; я ведь действительно давно его не видел - можно сказать, что и соскучился.
   Я ехал по шоссе на своей старенькой "Ниве", а сам все размышлял над тем, какая жизнь мне отныне предстоит. Не самые веселые и радужные мысли.
   Пока не увидел эту странно манящую грунтовку, уводящую в загадочную левитановскую даль.
  
   Закончилась центральная улица деревни, а с нею и асфальт, но дорога вела дальше. Я миновал кладбище, скользнул взглядом по узкому, но далеко вытянутому озеру и поехал дальше среди полей и небольших лесов. Дорога стала причудливой, малопригодной для езды, если ты, к примеру, не на тракторе или на мотоцикле, с круто проваливающимися колеями, но верная "Нива", само собой, справлялась. Потом дорога стала забирать в гору; я увидел сопку справа, а на вершине ее металлическую, похоже, давно заброшенную пожарную вышку, сиротливо торчащую над соснами.
   "Красиво", - подумал я. Это в самом деле почему-то показалось мне красивым. Как будто древний артефакт, затерянный в нехоженой глуши. Странно представить, что когда-то это строилось и когда-то это использовалось и жило. Забраться бы, поэкстремалить, обозреть окрестности, сделать пару фоток. Может, на обратном пути, если я разберусь с тем, куда вообще еду.
   Постепенно я огибал сопку, а между тем быстро темнело. Пока еще длились летние сумерки, но падающее к горизонту солнце скрылось за сопкой, и я оказался в густой тени. Включил фары. А с ними и вовсе показалось, что вокруг ночь. Деревья справа и поля слева чернели на фоне пылающего алым неба.
   Я, словно очнувшись от некоего наваждения, уже всерьез, с легким пока беспокойством стал задаваться вопросом, куда, собственно, я прусь.
   И тут дорога неожиданно спрямилась, не став при этом более гладкой, и я вдруг оказался посреди еще одной деревни. Проехал ее чуть ли не всю прежде, чем успел что-то сообразить. Да и то: в деревне было не более десятка домов по сторонам одной сквозной улицы, и все они стояли черными, не светилось ни единое окно, а ведь к тому времени уже изрядно стемнело. Но что меня по-настоящему поразило, так это деревья вдоль улицы. Это были березы, огромные, старые, в два-три обхвата; свет фар скользил по их изрытым морщинами древним стволам, по их внушающим трепет кронам. Они были словно не из этого мира. Мне почудилось, что я попал в полную тайн и загадок волшебную старую сказку, что я вообще выпал в другую реальность. Чувство было настолько сильным и стойким, что я на какие-то секунды забыл, как дышать.
   Я остановился. Не было нужды ехать дальше. К тому же я смутно угадывал, что сразу за деревней начинается полого уходящий вниз луг, но дорога пропадала где-то сразу за последними домами.
   Я выключил фары, заглушил двигатель, открыл дверцу и высунулся наружу. Все еще пребывая во власти наваждения, я вглядывался в эти изначальные как само время деревья, резко выделяющиеся на фоне неба, на котором уже начала проступать россыпь звезд. А еще меня объяла огромная, извечная тишина. И тонкий шелест листвы, и отдаленный стрекот ночных насекомых только подчеркивали ее.
   И воздух был таким свежим, с тысячами непередаваемых ароматов; казалось, что сама земля парит, отдавая все впитавшиеся в нее за знойный день запахи.
   Помню, я сидел боком на водительском сидении и просто вслушивался в тишину, просто дышал полной грудью. Ничего другого мне даже и не хотелось. Потом ночь окончательно поглотила все. Я уже не видел совсем ничего, кроме величественной и яркой, какую не увидишь в городе, широкой реки Млечного Пути. Под таинственным мерцанием далеких звезд, в непроглядной, безоблачной, но и безлунной ночи, я осознавал нечто новое для себя. Имени этому новому я не знал. Я бы и сейчас затруднился сказать, что оно такое есть. Может быть, это был покой. Абсолютный и ничем не потревоженный. Как будто погрузился в самую суть единственно верного смысла жизни. Отпала нужда задумываться о смутном и неопределенном будущем, переживать, испытывать душевные терзания.
   Это банально. Это черт знает, как банально, но настолько же это и истинно.
   Но, повторюсь, я не знаю, что оно было. Сатори? Я думаю, каждый когда-нибудь проживает в нескольких неповторимых мгновениях подобный опыт.
   А посмотреть на это с другой стороны: в черной безлунной ночи, под огромными, где-то даже пугающими деревьями, посреди бесконечно глухой, будто бы вымершей деревеньки замерла одинокая машина со столь же одиноким, потерянным водителем. Чем не повод для страха, столь же первобытного, как и все здесь вокруг.
   Собственно, страх был у меня впереди, много страха, хотя об этом в свое время. Но именно тогда я совсем ничего не боялся. Я бы сказал, что испытывал совершеннейший антоним этого чувства. Восторг, или что там.
   Подобное благодушие не может не убаюкивать со временем. Мало-помалу я понял, что чертовски устал за день, что проделал долгий путь и что мне хорошо будет уснуть прямо здесь.
   "Это здорово, - думал я. - Господи, это здорово".
   И прямо там я и уснул.
   Спокойный, радостный, уверенный в высшем смысле всего сущего.
  
  2
  
   Пробуждение было совсем не таким. У меня затекла шея, болели ребра, ноги, и я замерз. И еще одно: я вспомнил, где я, практически сразу, как открыл глаза, но не поверил себе. Было такое чувство, что сон продолжается. Причем довольно-таки дурной сон. Нет, похоже, наутро вчерашнее очарование начисто испарилось. И сколь часто это бывает.
   "Бред привел меня сюда, не иначе", - подумал я. Сейчас я почему-то чувствовал себя слегка виноватым, как человек ненароком совершивший нелепую глупость, и мне очень хотелось умотать отсюда как можно скорее.
   Но вот если бы я смог сохранить это внезапное и относительно здравое утреннее чувство и в дальнейшем! Все могло пойти по-другому. Жаль, что сослагательное наклонение так сродни слову "пустота".
   Утро изменило все. Кажется, я порядком проспал. Солнце уже высоко на ясном безоблачном небе.
   Бензина в баке осталось всего ничего, но в багажнике есть еще канистра, и это очень хорошо. Было бы страшно застрять в такой-то глухомани. О чем я вообще думал?
   Я выбрался из машины, посмотрел на часы. Ого, половина десятого. И никто не потревожил меня, вставшего прямо посреди улицы, валяющегося в машине с открытой дверцей. Жива ли вообще эта деревня?
   По виду, так не очень. Она казалась не просто нежилой, а покинутой где-нибудь еще в позапрошлом веке. Единственная улица поросла травой, в ней смутно угадывалась колея. Прямо напротив - дом, и я видел, насколько он брошен: серый, без оконных рам, с облупившейся краской на когда-то красивых резных наличниках, с покосившимся забором и просевшей крышей. Насколько я мог судить, и остальные дома были в подобном состоянии. Впрочем, вон там, кажется, стекла в окнах еще есть.
   Я видел также ряд столбов, гораздо тоньше и ниже берез, за которыми они, стыдливо прячась, тянулись в ряд. Если были когда-то между ними натянуты провода, то эти времена давно прошли, как и времена расцвета данной деревеньки.
   В общем, жалкое, печальное зрелище. Унылое. Вся эта деревня. Мне почему-то о расцвете и подумалось тогда. Ведь было же время, когда жизнь здесь, если не кипела, то... ну, была по крайней мере. И деревья эти были молодыми.
   Да, единственное, что не изменилось при дневном свете, это березы. Они все так же впечатляли. Я поневоле залюбовался.
   "Выбираться надо", - подумал я уже не в первый раз, пересекая неровную и не совсем твердую дорогу; обратил внимание на парочку совершенно засохших коровьих лепешек и одну еще почти, так сказать, свежую. Ага, коровы, а с ними и люди, надо думать, все-таки здесь обитают.
   Я приблизился к завалившемуся серому заборчику, собираясь оросить густые заросли крапивы, почти поглотившие и заборчик, и весь дворик за ним. Несколько стыдливо глянул вдоль улицы. Никого в пределах видимости. Поводил глазами туда-сюда и уже было собрался расстегнуть ширинку на джинсах, но вдруг совершенно неожиданно для себя столкнулся-таки с человеком, вернее, со взглядом, направленным на меня. Настолько неожиданно, что едва не подпрыгнул.
   Именно взгляд, осознание того, что на меня смотрят, заставили мое сердце учащенно забиться в груди, и лишь спустя секунды в моем мозгу сложился цельный образ, проступил из теней и красок.
   Это была бабушка. Бабулька, ветхая, как вся деревенька вокруг, и это было даже неудивительно и казалось вполне естественным. Словно еще один непременный атрибут подобного места. Я, во всяком случае, быстро успокоился, хотя, признаться, сердце угомонилось не сразу.
   Она сидела чуть дальше вниз по улице на скамейке у слегка покосившегося, но - теперь я это заметил - не так уж давно окрашенного в зеленый цвет заборчика. Сидела, прячась в густой тени от исполинских берез, практически не шевелясь, но при этом пристально глядя на меня, не пойми с каким выражением темного, маленького, сморщенного лица. Чтобы разглядеть ее нужно было действительно поднапрячься, словно в каком-нибудь ребусе типа "найди спрятанную фигуру". Но, когда разглядел, все как будто встало на свои места, и оставалось только удивиться тому, почему я не заметил ее раньше. Я обратил внимание, насколько не по погоде она одета. День, судя по всему, опять обещал быть жарким, но на бабульке была плотная темная, в редкий цветочек юбка, теплая коричневая жилетка, цветастый платок, шерстяные носки на ногах, обутых в галоши. Впрочем, вид ее меня нисколько не удивил, учитывая ее почтенный возраст.
   Чувствуя некоторое смущение (хорошо хоть не слишком поздно заметил), я убрал руки за спину и постарался улыбнуться как можно более дружелюбно.
   -Здравствуйте! - сказал я громко, как будто расстояние между нами было по меньшей мере вдвое большим.
   Бабушка ничего не ответила, но я уловил степенный наклон головы, который счел за вежливый кивок и приветствие. В свою очередь я тоже кивнул утвердительно. А что делать дальше я не знал. Все же я решил, что будет несколько невежливо - или грубо? - просто развернуться, сесть в машину и уехать.
   Вот этот момент я вспоминаю с особенной тоской и болью. Потому что он кажется мне поворотным, потому что до этой самой минуты, кажется мне, все еще можно было изменить. Если бы я не постеснялся показаться грубым. Нет, если вдуматься, на самом деле возможностей было много - судьба довольно щедро рассыпает их, но все дело в том, что замечаешь это уже после всего. И, если вдуматься, возможности не было ни одной.
   Я неспешно, будто прогуливаясь, приблизился к ней, к ее скамейке, к зеленому заборчику с накладными белыми ромбами. Остановился. Немного покачался на носках. Она смотрела на меня, подняв голову и, мне показалось, довольно приветливо, во всяком случае с живым таким интересом.
   -Ничего, что я тут встал посреди улицы? - сказал я, поводя рукой позади себя.
   -Бензин кончился? - спросила она.
   Не знаю, почему я ожидал услышать невразумительную старческую речь, какой-нибудь малопонятный говор или просто неадекватный ответ типа: "Ась? Чагой-то?" Явно в голове моей жестко сидели нездоровые стереотипы. Но в действительности голос ее, хоть и был немолод, хоть и дребезжал слегка, все же звучал удивительно ясно, а сморщенный рот ее, как я заметил, полон ровных, белых, ненастоящих зубов.
   Слегка растерявшись, я промямлил:
   -Нет... не совсем. Было темно, и я... в общем.
   Я неопределенно покрутил рукой, как бы обобщая все невероятные обстоятельства своего нахождения здесь. Но сколь бы мне самому непонятны были все причинно-следственные связи, приведшие в итоге к данной необязательной беседе, старушка, казалось, приняла мой сумбурный ответ. По крайней мере она опять покивала своей маленькой головой.
   -А красиво здесь, - добавил я непонятно зачем.
   Бабушка улыбнулась. Я снова почувствовал себя неловко, словно восхитился чему-то, скажем, на похоронах. Если подумать, это было недалеко от истины.
   -Было красиво, - отвечала старушка с понимающими и мудрыми интонациями. - Только перевелась вся красота. Два дома жилых остались. Мой и вон там Самойловых.
   Она кивнула вдоль улицы, и я увидел еще один более-менее приличный дом в самом конце деревни.
   -Деревья красивые, - брякнул я.
   -Деревья? Да-а. Скоро и их не станет. Деревню, конечно, переживут. Триста лет уж стоят. Сколько и Мохово. Лет двадцать назад одно ведь упало.
   -Упало? - переспросил я, поневоле втягиваясь в разговор. На самом деле стало интересно. И очень живо представилось, как огромное дерево с треском падает на дома, на людей. Картинка из "Аватара", ей богу.
   -Буря была, оно и не выдержало. Там овражек. Последняя в ряду была березка, никто не пострадал. Там и в ту пору не жили, а народу все ж побольше было. Березку-то распилили.
   "Березка", - подумал я.
   -Ясненько. Представляю себе. Значит, это - Мохово?
   -Мохово, - подтвердила бабулька и печально добавила: - Было когда-то Мохово, а теперь - так...
   С этим было не поспорить.
   -А-а... - начал было я, но замолчал.
   Я не знал, что сказать. Или как сказать. "А зачем здесь вообще жить? Для чего?" - мог бы спросить я. Или: "А как так получилось?" Или еще какую-нибудь подобную чушь. Но все и так было ясно. Любое населенное место - как живой организм. Рано или поздно умирает. Удачные места живут дольше, порой очень и очень долго, но ни одно в итоге не избегнет одинаковой участи - умирания, а потом и забвения. А иногда это - как эпидемия. Проносится над землей, отправляя в небытие в первую очередь множество малых, ослабших, оторванных от центров жизни мест. Может быть, в подобном раскладе и нет ничьей особой вины. Просто, по-видимому, такова вообще природа времени, его цикличность, его медленные приливы и отливы, его пульсации.
   Березы эти, что ли, навеяли?
   Я подумал: "Триста лет..." И что-то такое зашевелилось в груди, пока я медленно оглядывался вокруг. Я пытался вообразить все эти годы, то, как они проходят здесь. Возможно, тогда мне и захотелось узнать, как все это было. Не то, чтобы настойчиво захотелось, а так - некий легкий зуд. Никогда не думал обнаружить в себе черты какого-нибудь, не знаю, краеведа, но - справедливости ради - я всегда интересовался историей, а еще с самого детства люблю интересные истории. А кто не любит?
   И вот тогда - до сих пор не могу понять и внятно объяснить самому себе, что со мной случилось - меня, что называется, понесло. Самым очевидным образом.
   -Вообще-то я в некотором смысле путешествую. Интересные пейзажи, места... Вот, увидел привлекательную фактуру, свернул в ваши края. Я художник...
   "Господи, какой еще художник?"
   Мгновенный стыд обжег меня. Я, скорее всего, покраснел, и старательно отводил глаза.
   "Почему художник?!"
   На кой черт мне вообще надо было ей врать? Но - слово не воробей.
   -Художник, - повторила бабулька, и этим совсем меня убила.
   -Ага, - сказал я. - Рисую помаленьку.
   Я заметил, что руки мои как-то неестественно шевелятся и усилием воли скрестил их на груди. Потом убрал за спину. Начал мять брючины.
   Должен заметить, что я действительно довольно неплохо рисовал в детстве. Карандашами, фломастерами, акварельными красками и гуашью, а потом даже замахивался на рисунки углем и картины маслом. Одно время посещал изостудию, занял одно из призовых мест (но не первое) на конкурсе "Что-то там глазами детей". Но насколько на самом деле хорошо может рисовать ребенок? Я забросил это дело со временем, не развился, не пошел этой дорогой и так и не овладел всеми секретами пропорций, перспектив и прочими хитростями. И - клянусь - за секунду до того, как назваться художником, у меня и в мыслях ничего подобного не было.
   Старушка, видно, окончательно решила усугубить мой позор.
   -Хорошее дело.
   На секунду мне показалось, что, все же, в ее понимании это одно из беспутных и никчемных занятий, но она продолжала:
   -Наверно, со стороны видно красоту. Наши ничего уже не замечают. Картошка, сено, скотина. Все лето так. А ведь красиво. По-настоящему. Рисуй, конечно, дело хорошее.
   Я понимал, что лучшим выходом будет уйти, сесть в машину, развернуться и уехать обратно к шоссе. Ну, может быть, остановиться там, подняться на сопку, да залезть на ту пожарную вышку. Обозреть все сверху, насладиться замечательным видом, и хватит с меня.
   Вместо этого я спросил:
   -А там дальше что? - указывая за деревню, хотя и видел, что дороги никакой там уже нет.
   -А ничо. Усадьба барская была когда-то. И деревня еще одна. Денисово. Помещик был Денисов, его усадьба. Теперь ничего там не осталось. Дорога и та пропала, все лесом поросло.
   Она помедлила; вся мировая скорбь послышалась мне в этом молчании.
   -А дом Денисова, может, еще и стоит. Хороший был дом, крепкий. С тополиной аллеей, с колодцем. Самойлов в том году говорил, что стоит еще. Говорит, хотел бревна маленько прибрать, да рука не поднялась. Как же.
   Она нахмурилась; руки ее, похожие на сухие веточки, на птичьи лапки, перебирали ткань юбки.
   -Да и своих бревен еще хватает, - медленно проговорила она.
   Я, пожалуй, понимал, о чем она сейчас думает, поскольку сам был в похожем настрое. А между тем солнце так себе потихонечку припекало, впрочем, довольно ласково. От озноба, с которым я проснулся, не осталось и следа, но по-прежнему хотелось в туалет, хотелось умыться в конце концов, и уже пора было завязывать с этим разговором.
   Старушка произнесла, все еще витая в своих печальных мыслях:
   -Да уж, самый конец дорог туточки.
   Я покосился на нее, а она вдруг подняла голову и пересеклась со мной неожиданно светлым взглядом.
   -А ты побудь здесь, коли хочешь. Походи кругом, посмотри на красоту-то. Все ведь польза от нее проклятой будет, а?
   И столь же неожиданно я понял, что да - я останусь. По крайне мере на сегодняшний день, и я соглашусь на все, что она мне предложит.
  
  3
  
   Остался.
   За последующие пару часов, прошедших как странное, влекущее меня течение, я узнал, что старушку мою зовут Елена Владимировна, и когда-то она была воспитательницей. Узнал, что в своем доме живет она одна, но ей помогают внучка и ее муж, которые живут в Князевке (это было то село, которое я проехал первым); что внучка постоянно просит ее перебраться к ним в большой дом с газом и электричеством, на что регулярно получает отказ. И вообще, Елена Владимировна, по ее словам, еще "бодро бегает", ухаживает за своим садиком - огородиком, куры вон есть, хотя вот скотину держать уже не может, что правда, то правда. А еще она получает пенсию, вернее, за нее получает внучка, и все, что надо привозит, а много ли ей, в самом деле, надо. Мука там, сахар, чай, еще что-нибудь "с центру". Внучку, кстати, Алиской кличут, и дали же родители имечко, представляешь? Помню, я еще усмехнулся про себя: ну да, не Прасковья, не Капитолина, не Марфушка наконец, и это был мой первый невольный интерес к ней, тем более, что старушка бесхитростно добавила, что внучка у нее, конечно, немного себе на уме, все витает где-то, а так хорошая.
   Самойловы, опять же, с помощью тоже не обижают, хотя "ихний-то сам" и прижимист шибко. А дрова "зятек" всегда заготовит, и по дому что - молодец, конечно, работящий; ну, пьет бывает, а кто нет? Вода своя - во дворе колодец. Электричества нет, да и обходимся. Спать завсегда рано ложимся. И встаем рано. Яйца свои, зелень, овощи там какие с огорода, а молоко, сметанку вон, масло внучка всегда принесет - четыре километра для молодых ног не крюк, а зятек и вовсе на мотоцикле.
   А когда-то у Елены Владимировны был муж, но уже семь лет как лежит он на маленьком кладбище за деревней. С ее слов я понял, что мужик он был толковый и пальцем ее никогда не тронул, жили они душа в душу, четверых детей воспитали, из которых двоих тоже уже не было, но перед смертью муж стал немного плох на голову - "и матерится, и хохочет", - и все ему мнилось, что деньги, отложенные им на похороны, пропадают. Так и помер, и с деньгами ничего не случилось - пошли, что называется, в дело. Но семь лет назад в Мохово было еще пять жилых дворов и даже электричество было, правда, не всегда. А почту и пенсию и тогда уже не носили, все получали в Князевке, и работа была там же, и магазин.
   А раньше здесь, в Мохово, за лугом, где начинался большой лес, работала пилорама. Все кануло, и лес снова отвоевывает свои позиции, и над ним вечерами можно видеть, как парит, словно туман, известь.
   Я сидел за столом в маленькой, но опрятной избе со скромненьким иконостасом в красном углу, с большой рамой на стене, куда под стекло было вставлено много старых черно-белых фотографий; пил чай с блинами, а голова моя в это время медленно пухла от обилия непонятной информации. Но я был добродушно снисходителен, понимая, насколько бабушке хочется выговориться. Свободные уши, чего уж тут. Однако нельзя сказать, что мне было совсем уж неинтересно, я слушал с удовольствием, и передо мной рисовалась совсем иная жизнь, о которой я никогда не задумывался и имел самое смутное представление.
  
   Я полагал, что Елена Владимировна предложит мне остановиться у нее, и с сомнением оглядывал ее небольшой дом - в сущности, одну комнату, разделенную занавеской и печью на две зоны - жилую и столово-кухонную. Я не мог представить, как буду обитать с этой приветливой, как оказалось, бабулькой под одной крышей. К тому же, я не привык ложиться спать рано. Однако баба Лена (как я буду называть ее впоследствии, но тогда еще нет) сказала:
   -А поживи-ка ты у Поляковых. А что? Дом еще хороший, даже окна целы, да и внутри почти все цело.
   -А где это? - спросил я.
   Бабушка рассмеялась.
   -Да недалече, Гошенька. Все у нас рядышком. Через один двор от моего, по нашей стороне. Все рядышком. И дом, и погост...
   -Что? Погост? - не понял я.
   -Да нет, это я так. Поляковы по весне представились. Две сестры их было - Вера да Наташа. Сколько себя помню, всю жизнь они вдвоем жили. Вдвоем только. Обеим уж, поди, за девяносто было. Так и ушли - одна за другой. Верка сперва, и Наташка следом. Если не боишься в доме после покойниц жить, то и живи себе. Дом как дом, что ему пустовать, коли жилец найдется?
   -Нет, - проговорил я, хотя и почувствовал, признаюсь, как мурашки пробежали по телу непонятно отчего, - чего тут бояться?
   -А и правильно. А-то, глядишь, и обоснуешься. Ну хоть в гости будешь приезжать на лето, как этот... дачник, а? С семьей, глядишь, с детками.
   В ее голосе мне послышалась странная надежда. Бабушка уже выведала у меня, что я холост и в ближайшее время как бы и не собираюсь обзаводиться семьей, но сейчас она словно бы пыталась заглянуть в неведомое мне самому будущее, которое ей так желательно, и я даже понимал, почему. Как же ей, должно быть, хотелось продлить жизнь родной деревеньки, ведь поэтому она и в Князевку не перебралась. А бегающие по улице дети, это... меня самого на миг, двенадцать лет как осиротевшего, умилила подобная перспектива.
   -А-а... - протянул я, как бы раздумывая. - И почем сдается?
   Настал черед старушки переспрашивать:
   -Что почем?
   "Хоккей с мячом", - подумал я.
   -Сколько стоит снять домик?
   -А-а, вон че... А у кого снимать-то собрался? Померли же сестры ведь.
   -Ну, я думал...
   -Говорю же тебе, ничейный дом. Кто поселится, того и будет, нашелся бы человек подходящий. Никого-то не было у сестер. Ничья земля, понимаешь? Даже адреса у нас теперь нет. Кто где прописан. Так и с Поляковыми. Ушли и все. Что ценного в доме было, давно уж растащили. Кто хоронил да кто вообще позарился. А что там ценного-то? Пенсии все на книжке были, все, что накопили. Самойлов одно время очень переживал, что деньги просто так ушли. Он, помнится, и пока живы были сестры, к ним подкатывал, охламон. Снимите, мол, деньги, а-то пропадут. А так, мол, честь по чести все сделаем. Да вот не успел. А еще рассказывал Самойлов, что после похорон уже нашел в доме целый чемодан бумажных денег. Да только советских еще, понимаешь? И все мелкие - по рублю бумажки. Какие уж истлели почти. Откуда? Зачем? А тоже ведь обидно, поди, Самойлову было.
   "Что за Самойлов такой, мать его?" - уже не в первый раз подумал я.
   -Так что, - заключила Елена Владимировна, - у нас так. Хочешь - бери и живи. Никто слова не скажет. Самойлов ведь так же заселился когда-то. Он из Князевки сам. Да и пущай живет. И ты вот поживи.
   Так вот, нежданно-негаданно и совершенно задаром я стал обладателем домика в деревне. И это было странно и необъяснимо для меня. Я абсолютно к такому не привык. И вообще. Все эти отношения. Радушный, открытый прием, приветливость и участие без какой-либо корысти. Это было чем-то новым, и заставляло меня испытывать неловкость и стеснение. Захотелось даже чем-то оправдать подобное к себе отношение. Дать как-то понять, что я действительно нормальный парень, не держащий за пазухой камень, не жулик какой-нибудь, не аферист, не охотник за раритетами. Но, учитывая то, что уже соврал о роде своей деятельности, я помалкивал.
   -Ну что, - предложила Елена Владимировна, когда я покончил с трапезой, отдохнул, слушая ее рассказы, посмотрел фотографии на стене (усатые казаки, девушки в платках и при нарядах, люди в шинелях, парадные портреты - все снимки не по случаю в быту, а видно, что люди готовились, приходили в студию на фотосессию, так сказать; на некоторых карточках даже оттиснуто, какое именно это было фотоателье), - пошли посмотрим твои хоромы?
  
  4
  
   Познакомился со своим жилищем. Я, конечно, все равно не мог думать о нем, как о своем собственном доме. Что бы там Елена Владимировна ни говорила, а все равно ерунда это. Какой уж там мой дом? Так, пристанище на день, на два, может быть. К тому же в воображении моем дух загадочных сестер Поляковых все еще витал над этим местом. Почему-то образ рисовался мне несколько зловещим. Я, само собой, знать не знал, кем они были, как вообще выглядели, но тем таинственней (и темнее) разворачивалась картинка в моей голове.
   Но моя история совсем не об этом, и, возможно, это вас разочарует. Что поделать.
   Моя история о ком-то.
  
   Сейчас, многое время спустя, я вспоминаю этот домик, себя тогдашнего, свои впечатления, и понимаю, что никогда уже не вернется и не оживет в полной мере (пусть даже на этих страницах) тот молодой человек, которым я был в ту пору. Нет его больше. Он стал как призрак. Я ведь и разговаривал и даже думал тогда не совсем так, как о том сейчас описываю. Я это понимаю, и я пытаюсь вернуть ему голос, но никак не получается заглушить себя настоящего. Я опираюсь на зыбкую память, но ведь это не то, не совсем то, или совсем не то. Иногда он (я) кажется мне совсем посторонним. Потерян, почти потерян. Это грустно. Возможно, я нарочно от него (себя) отдалился. Бессознательно, но нарочно.
   Но тогда выходит, что и она потеряна.
   Тогда я постараюсь. Я изо всех сил постараюсь. Потому что, как я уже сказал в самом начале, эти времена не ушли далеко. Все это где-то здесь, близко. В сущности, ничто не бывает слишком далеким. Если не бояться протянуть руку. Наверное, только мой страх пытается укрыть от меня прошлое спасительной пеленой забвения. Но я никогда не умел подчиниться этому в полной мере. А значит, все былое еще где-то живет во времени.
   Такие вот парадоксы.
   Закончим с отступлением.
  
   Итак, мое жилище на ближайшие летние дни.
   Невысокое крыльцо, темное, просевшее и хлипкая старая дверь с дужками для навесного замка, но покосившаяся так, что никакой замок уже не навесишь; за дверью что-то вроде сеней или веранды - справа когда-то была небольшая кладовка с полками по стенам, а впереди еще одна дверь- собственно, вход в дом, в жилое пространство.
   Здесь я обернулся и с непонятной мне самому робостью посмотрел через заросший дворик. Елена Владимировна осталась на улице за хлипкой калиткой, отчего-то не пожелав заходить со мной. Сейчас она с неопределенной улыбкой провожала меня взглядом, опираясь на трость- простую ветку, отполированную руками до лакированного блеска. "Батожок", - как она его назвала.
   В легком сумраке веранды я немного помедлил, но потом все же открыл вторую дверь, которая натужно поддалась - без скрипа, но словно с негромким вздохом. Не уверен, но кажется, по загривку таки пробежали холодные мурашки. Я вошел. Что я ожидал увидеть? В принципе ничего особенного, и это я и увидел. Не совсем пустая, но - как бы это сказать? - опустевшая комната, отчего-то погруженная в полумрак, хотя на противоположной от входа стене и на стене слева мутно светились два запыленных окна. Справа от меня прямо у двери высилась побеленная печка или то, что от нее осталось - выглядела она какой-то потрескавшейся, в пятнах сажи или чего-то похожего. За печкой - еще одна комната или просто печь отгораживала зоны одного не слишком большого квадратного помещения. Вот и все. По сути, планировка была практически такой же, как и в доме Елены Владимировны. Я прошел вперед по добротным широким доскам с облупившейся краской, остановился в центре, откуда дом был виден практически весь. В доме было четыре окна: два здесь, в столовой, как я ее мысленно назвал, и два в спальне, в той половине, что за печкой. Спальней она стала потому, что я увидел там две голых койки с поржавевшими пружинами, почему-то лежащие на боку. А здесь, где находился я, к боковой стене под окном был прислонен грубый деревянный стол, а рядом валялась, опять же, опрокинутая лавка. У стены что напротив входа, справа от окна сиротливо стоял весьма винтажный на вид сервант с печально распахнутыми дверцами, а рядом с ним на оборванной веревке болталась сероватая выцветшая занавеска. Помимо этого, был еще всякий хлам навроде пожухлого, свернувшегося по углам настенного календаря, но я сейчас не особо вдавался в подробности. В общем, решил я, ничего особенного. И все же каждая деталь по отдельности и все они вместе словно бы кричали о запустении. Печально и даже тоскливо, а мне и без того было не по себе. Поляковых, как я понял, не стало по весне, и как же быстро покинутое жилище становится каким-то чуждым и пугающим. Будто бы тоже умирает. И даже запах здесь был подобающий: не сказать, чтоб откровенно отталкивающий, но все же немного затхлый, отдающий при этом плесенью и сыростью.
   Но странным образом мне вдруг представилось, как бы это все выглядело живым, я даже вообразил себя сидящим за этим столом - не знаю - с кружкой молока и краюхой домашнего хлеба. Не самая плохая получалась картина, и я неожиданно почувствовал себя как-то спокойней. В душе еще оставались сомнения, и все казалось странной, плохой игрой, но на улицу я вышел в довольно приподнятом настроении.
   -Ну как? - спросила меня Елена Владимировна из-за хиленькой ограды.
   -Неплохо, - отвечал я, щурясь от света.
   Солнце шпарило вовсю, но откуда-то временами поддувал приятный ветерок. Там в доме, меня окружили пустота и безмолвие, но как легко они изгоняются солнечным светом и распахнутой дверью. "Останусь пока", - решил я. Я даже не задумался, каково это будет провести здесь ночь, но вместо этого вдруг отчетливо осознал, что все последнее время жил в перманентном стрессе, что давно нуждаюсь в покое и что именно сейчас могу позволить себе небольшой отдых. Времени вагон, почему бы и нет?
   -Вот и ладно, - кивнула бабушка. - Пошли обратно. Обед уж скоро. Самойлов обещался заглянуть, он тебя с утра видал.
   Пока мы медленно-медленно брели эти пару десятков метров до ее дома, бабулька не умолкала, перескакивая с одного на другое:
   -Матрас, перину, еще там чего я тебе дам. Устроишься. Поможем, чего ж не помочь. Алиска прибежит, так заставлю ее прибраться. Не спорь, она баба здоровая, молодая. А у сестер-то, у Поляковых я редко бывала. В последние годы совсем нет, а по молодости иногда захаживала. Не скажу, что дружила с ними, а так - по-соседски. Они и сами-то ни с кем не дружили. Здрасте да здрасте. Неуютно у них было, как щас помню. Вот посадят тебя, чаем поят, а сами сидят, молчат и смотрят. Ух. Но дом-то не виноват, правда? Просто дом, и ты ничего не бойся.
   -Чего бояться? - спросил я.
   -Не знаю. Может, ты суеверный.
   "Ого!" - подумал я, внутренне улыбнувшись.
   -А чего? - рассмеялась бабулька. - Алиска моя всегда "фигу" прятала, когда сестер видела. Ведьмы, говорит, они.
   -Все в порядке, - покачал головой я, так и не поняв про "фигу". - Я не верю в ведьм... и в призраков. Мне здесь нравится.
   -Значит, оставайся.
   -Погощу пока, коли не гоните, - сказал я, сам заметив, что перехожу на какой-то "былинный" язык. Попытался тут же исправиться. - Меня скоро ждут вообще-то, но немного времени есть.
   -Это уж как сам надумаешь. Места у нас и вправду хорошие. Тебе понравится. Глядишь, и уезжать не захочется.
   Этому я тоже не поверил, но - для разнообразия - в чем-то готов был согласиться. Я действительно почувствовал здесь некое спокойствие, простоту, что ли. То, чего мне не хватало.
   Но лучше бы я уехал сразу же. Часто ли мы обращаем внимание на предчувствия, если они нас посещают. В моем случае я даже не помню ни о каких предчувствиях. Может, это вообще бред. Может быть, мозг задним числом пытается выстроить какие-то взаимосвязи и закономерности в том, чего нет. Но очень жаль, честное слово.
  
  5
  
   Баба Лена (а я уже мысленно приноравливался звать ее так, потому что "Елена Владимировна" - слишком долго и официально) возилась у газовой плиты со сменным баллоном, а я сидел рядом за кухонным столом и мимоходом пытался как-то обмозговать свою ситуацию. Я все еще чувствовал себя слегка пришибленным. Весь сегодняшний день был похож на сон. Так бывает, когда в жизни происходят неожиданности. Посмотрим, как всегда говорил я себе в таких случаях.
   В то же время мы не прекращали, как говорится, мило беседовать. Я всегда был общительным, но в этом бабушка, по-видимому, намного превзошла меня, поскольку сейчас я в основном слушал. Она с неожиданным проворством сновала от стола, по которому щедро рассыпала муку, до плиты и обратно и все говорила, говорила. Я узнал еще много занятных подробностей о здешней жизни, казалось бы, столь далеких от меня, несущественных, но совсем каких-то нескучных. Мне было даже интересно. Один раз я попытался заикнуться, что не стоит ради меня разводить такие хлопоты, имея ввиду все эти обеденные приготовления, но получил суровую отповедь.
   -Пирожков бабушкиных хоть поешь, - заключила баба Лена. - Алиске тоже нравятся. Может, еще прискочет сегодня. Почует пирожки-то поди.
   На ее морщинистом лице мелькнула удивительно светлая улыбка, и невольно я тоже заулыбался, буквально ощутив ее искреннюю и глубокую любовь к внучке, несмотря на то, что за последнее время я немало услышал о непутевости молодой "козявки".
   Клянусь, мне уже тогда хотелось с ней познакомиться. Но я не представлял, конечно же. Часто судьба оберегает нас неведением перед будущим.
  
   Некоторое время спустя, когда я, обоняя вкусные запахи, вдруг обнаружил в себе прямо-таки волчий голод, бабушка наконец принялась накрывать на стол. Глядя на то, сколько простой, но аппетитной на вид снеди появляется на нем, я не мог отделаться от чувства, что оказался на каком-то празднике.
   "Простое деревенское застолье", - думал я про себя с иронией умудренного опытом двадцатитрехлетнего молодого человека.
   Скрипнула дверь.
   -Тук-тук-тук, - раздался следом мужской голос. Отдернулась легкая тюлевая занавесь, и в доме показался усатый мужик.
   Сразу стало как-то тесновато. Не то, чтобы он был здоровенный - обычный мужик средних лет, - просто... не знаю даже, как объяснить... слишком много народу.
   "Самойлов", - сразу догадался я. Вангую, как говорится, но тут и экстрасенсом не надо быть.
   Выглядел он приветливо. Двинулся ко мне от порога сразу с протянутой рукой, при этом широко улыбаясь. Что поделать, я тоже улыбался. Пожатие вышло крепким, и он все время пристально смотрел мне в глаза. С улыбкой, но что-то в его бесцветно-серых маленьких глазах было такое, что мне сразу не понравилось. Что-то скользкое, какая-то неуместная настороженность. Поймите меня правильно, я вырос практически один, и подобные вещи чувствовал инстинктивно. Закадычными друзьями мы точно не станем, хотя... не все ли равно? В мире полно людей, и неужели все должны друг другу нравиться? Не знаю, к каким выводам пришел в это же время Самойлов относительно меня, но он продолжал широко улыбаться и вообще всем своим видом демонстрировал, что он свой в доску. Если бы не этот его взгляд... а, впрочем, разве его нельзя понять?
   -Леха, - представился он по-простецки, хоть и был чуть ли не в два раза меня старше.
   -Гоша, - так же просто отвечал я.
   -Не часто к нам гости заглядывают. В наши-то края. Тем более, городские. Ты же с города?
   -Да погоди ты с расспросами, балабол, - вмешалась баба Лена. - За стол хочш сядем.
   -И то верно, - согласился Самойлов. - Я тут захватил с собой.
   На нем была какая-то синяя курточка навроде спецовки, и сейчас он полез за пазуху и ловким движением вынул и продемонстрировал мне горлышко бутылки.
   Моя улыбка тут же скисла, и я сам это понимал.
   -Да я не пью, - признался я.
   Самойлов поднял брови.
   -Так и я не пью. За знакомство?
   Учитывая мою предыдущую работу, я довольно уверенно научился отказывать в таких вот именно просьбах, а сейчас прямо и не знал, что ответить. И я ведь действительно не пил, ну разве что изредка и совсем чуть-чуть - бокал вина, скажем. Я играл по ресторанам, где было столько возможностей, и считал, что бухать на работе - это последнее дело. Мы все так считали. В конце концов, это была наша репутация. Мы с одним товарищем так и распрощались в свое время.
   Но, если уж быть откровенным до самого конца (а иначе зачем я все это рассказываю?), нельзя сказать, что я был прям такой весь из себя. Я, например, неплохо покуривал в те дни. А что, играть это не мешало. Мне казалось, что наоборот. Впрочем, ладно, это к делу особо не относится.
   Пока я пребывал в сомнениях, с улицы донеслись характерные звуки подъезжающего мотоцикла: рев, хлопки, а потом все стихло.
   "Вот тебе и мертвая деревенька", - подумал я. Чувствовал я себя неловко.
   Елена Владимировна всплеснула руками.
   -Говорила же, почует пирожки! Аж вдвоем примчались!
   Я покосился в сторону окна, но видна была только задняя часть двора с уличным сортиром в дальнем углу. Повернувшись к двери, я, как мог, приготовился встречать очередных посетителей. Как-то все быстро завертелось, даже слишком быстро. Тогда я, само собой, не мог знать, что именно эти самые секунды разделяют мою жизнь на "до" и "после". Это мне только предстояло узнать и еще очень нескоро.
   Самойлов что-то крякнул и смелым жестом выставил бутылку на стол: прозрачная пластиковая "полторашка" с прозрачным же содержимым. Я мысленно покривился. Самогонка, а как иначе. Кажется, во мне в очередной раз начало подниматься сожаление о своем опрометчивом решении задержаться в этом месте. На самом деле все, чего я желал и чего ожидал, это немного тишины и покоя. Ведь именно это меня соблазнило. Возможность побыть одному и, быть может, разобраться в себе самом, в своих устремлениях, в смутных планах на будущее. Теперь все это было под вопросом.
   Но несколько мгновений спустя, ровных и неизбежных как сердцебиение, все перестало быть важным.
  
   Как все работает во Вселенной? Как устроено? Я сейчас не о физике, не о Копернике или Эйнштейне, я о том, какой в этом смысл? Он действительно есть или мы только обманываем себя? Я уже говорил о судьбе, и можно сказать, что я верю в нее, поскольку все, что со мной происходило, только укрепляло эту веру, но насколько она на самом деле реальна? Может быть, нет никаких предопределений и закономерностей, и мы сами создаем их для себя, потому что именно так наши мозги и работают? Возможно, все на свете - череда случайностей, которые тянут за собой следующие случайности, и в таком вот хаотичном потоке и проходит вся твоя жизнь.
   Банальные, порядком изжеванные мысли, но, если по-настоящему вдуматься, станут ли они менее пугающими от бесконечных повторений?
   Даже случайности вынуждены случаться.
   Она вошла.
  
  6
  
   Я вдруг понял, что мне действительно тяжело говорить об этом. Но я обещал себе. Я обещал.
   Да ладно, что за сопли? Я затеял все это не для того, чтобы ныть. Просто мне нужно выговориться.
   Итак, она вошла. Что может быть проще? Разулась (как и все мы) на крылечке, и сейчас предстала перед нами босая, в каком-то простом легком платьице до колен, похожем на халат, которое я сразу окрестил про себя деревенским. Она тоже улыбалась уголками губ, но еще в ее глазах сквозило смутное беспокойство.
   -Ба, у тебя гости? - спросила она.
   А теперь давайте поподробнее.
   Нельзя сказать, что я онемел, но по-сути состояние мое было где-то близким к тому. Когда она вошла, я сначала увидел ее голые босые ноги: белые, сияющие, длинные и не такие, знаете, худые, как я привык. Потом я поднял взгляд, машинально оценив ее сочную, с широкими бедрами полногрудую фигуру (черт, никакое невзрачное платье с непритязательным геометрическим узором не могло скрыть эту грудь). В свои небольшие годы я познал уже немало женщин - самых разных, но ни одна из них не была похожа на нее. В основном всех моих женщин объединяло то, что они были городскими, усталыми от жизни, с какими-то своими заморочками, и все они были худые (иногда просто болезненно худые). Они могли быть простыми или сложными, пытаться казаться гламурными или такими и быть, но ни в одной из них не было того, что я увидел сейчас. И я не знаю, как назвать это неуловимое, что я не столько даже увидел, сколько почувствовал. Словно сама природа коснулась меня.
   На неуловимую, надеюсь, секунду задержавшись на ее груди, на этой ложбине в вырезе платья, я поднял взгляд выше. Ее глаза. Есть такое понятие - "волоокая". Никогда раньше особо не задумывался над тем, что оно значит. Насколько вообще у коров красивые глаза? Но сейчас почему-то именно это слово первым выскочило в моей голове. Я смотрел в ее глаза - большущие, удлиненные, небесно-голубые, с пушистыми ресницами, и что-то необратимое происходило во мне в этот момент. Она тоже смотрела на меня с любопытством и тем самым легким беспокойством, которое я сразу заметил. У нее было круглое лицо с этаким восхитительным румянцем, и, что несколько выбивалось из образа, ее пшеничного цвета волосы были подстрижены довольно коротко, и локоны едва достигали плеч. Ну, понимаете, можно было бы ожидать какую-нибудь тяжелую косу, но нет.
   Надеюсь, я не слишком откровенно пялился. Может показаться, что то была любовь с первого взгляда. Это не так, совсем не так. Любви там не было. Была страсть, но и она, видимо, разгорелась не сразу. Я просто с первого же мгновения отметил, что хочу эту девушку, причем отметил так - просто гипотетически, без каких-либо реальных планов. Как обычно, в общем, при взгляде на красивую девушку. Единственное отличие было в том, что на сей раз эта мысль упала в меня неожиданно глубоко, превращаясь в занозу. Я этого еще не понимал, но по тому, как замерло сердце, можно было кое о чем судить, во всяком случае я почувствовал себя очень необычно. Я как будто перестал видеть все вокруг, кроме нее. Это длилось бесконечно. Это длилось пару секунд.
   -Здрасте, - сказала она с немного несмелой улыбкой.
   "Забор покрасьте", - подумал я. Иногда ничего не могу поделать со своей реакцией, какой бы неуместной она ни была. И я волновался. Я что-то пробормотал в качестве приветствия, а потом сам себя мысленно обругал. Что со мной? Никогда ведь я не был таким. Как будто оробел перед девушкой, а ведь я сроду не испытывал подобных трудностей. Некоторые даже говорили, что я слишком много болтаю, а после признавались, что болтаю я в принципе очаровательно. Да уж.
   -Здорова, малая, - поздоровался в свою очередь Самойлов (или называть его Лехой?), - здорова, Гриша.
   -Прискакала, козявка, - проворчала баба Лена, но ее напускной тон никого не мог обмануть. Если бы голос можно было увидеть, он бы сиял. - Вот, Гошенька, знакомься, внучка моя, Алиска. С мужем.
   Здесь чувство перспективы наконец вернулось ко мне (как к истинному художнику, ха), и я увидел, что за спиной внучки маячит невысокий тип - тот самый, надо полагать, муж. Отчего-то мысль об этом неприятно отозвалась во мне - словно я уже имел к этому какое-то отношение.
   Алиса кивнула мне (и мы смотрели в глаза друг другу, и, кажется, настороженность уже покидала ее), а ее муж тем временем выступил-таки на передний план и направился в мою сторону, протягивая руку. Был он, как я уже сказал, невысок, даже немного ниже жены. Ну, скажем, если в ней было около ста семидесяти (примерно), то в нем - сто шестьдесят с копейками. Наверное, он был на несколько лет меня старше, но все равно молодой, хотя и обзавелся уже довольно заметными залысинами. А еще он выглядел каким-то худосочным, щуплым, со впалой грудью. В ту пору я и сам был худым, но по сравнению с ним мог сойти за атлета. Впрочем, это впечатление оказалось обманчивым, и я понял это по неожиданно крепкому рукопожатию. В армреслинге я бы с ним не стал состязаться.
   -Гриша, - сказал он.
   -Гоша, - сказал я.
   Алиса почему-то хихикнула.
   -На нашей улице сказали, машина какая-то в эту сторону вчера проехала, - продолжил ее муж, пожимая руку Самойлову.
   "И вот поэтому вы здесь", - догадался я. Тем не менее, это был какой-то вариант светской беседы, и я не мог ее не поддержать.
   -Да, думаю, это был я. Я, знаете, особо не знал, куда еду. Просто... э-э-э... фактуру присматривал. Я художник.
   Сейчас я уже не чувствовал никаких угрызений совести, и ложь далась на удивление легко, словно я и сам в нее верил. Все дело в том, что мне очень хотелось произвести впечатление. На нее, на остальных мне было плевать. Я даже украдкой покосился на Алису, которая в это время подошла к бабушке, чтобы помочь с последними хлопотами по кухне.
  
   Черт, это действительно тяжело - говорить о ней. Но я продолжу.
  
   Мы сидели за столом, выпили по одной, потом еще по одной (я решился), вели беседы. Я понимал, что от меня ждут некой презентации, поэтому вкратце обрисовал свою биографию. Не забыл про свою маленькую ложь, вскользь упомянув, что некое издание ждет от меня набросков (и даже не покраснел), но в основном говорил правду, ибо она лучше всего обрамляет ложь. Упомянул даже о том, что играл в группе - вроде как хобби у меня такое.
   -А у меня гитара есть, - обрадовался Самойлов. - Покажешь какие-нибудь новые аккорды?
   -Покажу, - легко пообещал я. Сейчас, после пары стопок, он начинал мне нравиться.
   -Да, - непонятно вздохнул Гриша, который с самого начала показался мне хорошим парнем, - вот же люди! А мы тут... живем. Наливай по третьей, что ли, и пойдем покурим.
   -Нет, я все, - сказал я, уже чувствуя легкий шум в голове.
   -Че две-то? На похоронах, что ли?
   -Эй! - ткнула его в бок Алиса.
   Она сидела прямо напротив меня, и я никак не мог понять, отчего мне так неспокойно. Словно что-то грызло меня изнутри. Нет, я, конечно, немного расслабился в ходе наших посиделок, но ни на секунду не забывал, что она рядом. Большая часть моего внимания была сосредоточена именно на ней, хотя я и старался не подавать вида. Алиса почти все время молчала (но мне почему-то казалось, что она та еще болтушка), иногда смеялась (ох, какой это был чистый, сильный и непринужденный смех), потому что я очень старался шутить и вообще казаться этаким рубахой-парнем - самогонка действовала. Но один вопрос она мне задала, и я отметил и запомнил, что именно она об этом спросила:
   -А девушка у тебя есть?
   -Нет, девушки нет. Пока что, - отвечал я, глядя ей прямо в глаза.
   -Ох, уж эти бабы! - хохотнул Гриша. Он ничего не понял. - Все бы им сплетни собирать.
   Баба Лена сказала:
   -Ладно, давайте еще по одной, и хватит всем. Дел еще столько. Самойлов, прячь бутылку.
   Гриша, как я заметил, посмотрел с некоторой тоской. Баба Лена продолжала:
   -Вон у меня для Алиски какое задание. Возьмешь веник, тряпку, тазик, понятно?
   Я решил вмешаться, и язык у меня, конечно, уже развязался:
   -Да вы не беспокойтесь, я заплачу. Это же нормально? Мне кажется, это нормально. Только я не знаю... тысячи хватит?
   -За глаза, - отвечал почему-то Самойлов. - И это нормально. А что? Это нормально. Труд должен оплачиваться, я так считаю.
   Я вдруг понял, что было такого в его взгляде. Расчетливость. Он всего лишь оценивал меня с точки зрения продавца (а может, и афериста), хотя я и не знал, что за товар он собирается мне впаривать. Я посмотрел на Гришу, и он тоже выглядел довольным. Я решил, что внезапно пришедшая мне в голову идея с деньгами была действительно нормальной. Но, глянув на бабу Лену и ее внучку, я засомневался. Они обе одинаково хмурились, и в этот момент я уловил в них определенное фамильное сходство, несмотря на то, что внучка была на голову выше и весьма крупнее щуплой старушки.
   -Ерунда какая, - наконец медленно произнесла Елена Владимировна. - Мы же... не за ради денег.
   Мне стало неловко, и захотелось оправдаться.
   -Да что вы! - воскликнул я не совсем трезво. - Я же от чистого сердца! Не смейте отказывать!
   Бабушка покачала головой, как бы поражаясь нынешним меркантильным временам.
   -Делайте, что хотите, - наконец смилостивилась она, отошла и вытащила из-за печки разлохмаченный веник.
   На том и порешили. Грише это определенно понравилось (как я узнал позже, он, работая на ферме на частника, имел ежемесячную зарплату в десять тысяч рублей). Самойлов, Леха, кажется, немного завидовал, но улыбался и все поглядывал на меня, должно быть, что-то просчитывая в голове.
   Должен заметить, что я действительно пока был при деньгах. Я уже упоминал, что мне удавалось кое-что откладывать долгое время, а тут еще и квартиру удачно пристроил. Квартирку, не бог весть какую, выделила мне в свое время администрация, но все-таки это было жилье, а цены на него сами знаете какие. Собираясь к дяде, я начал подыскивать жильцов на длительный срок и нашел подходящих - молодую (порядочную, как я запрашивал в объявлении), пока бездетную семью. Кстати, они тоже были деревенские, но подались в город и благополучно нашли в нем работу. Так что, по здешним меркам, я был почти богат. Правда, основная часть лежала на карте, но и налички сколько-то было.
  
   Баба Лена, несмотря на то, что передвигалась с трудом, шаркая по полу шерстяными носками, умудрилась развить бурную деятельность: нагрузила всех, кого чем - кого матрасом, кого подушкой и постельным бельем, кого посудой и пирожками. "Это так, перекусить, если что. Кушать-то у меня будешь". Мне даже пожертвовали банку молока, привезенную только сегодня. Еще выделили несколько толстых свечей. "Знаю я вас, полуночников".
   -Что еще? - все время задумчиво вопрошала бабушка. - Даже не знаю. Спросишь, если чего надо.
   Я слабо отнекивался, с неловкостью и стыдом подозревая, что предложенная мной тысяча похожа на какую-то насмешку.
   "Надо будет ее как-нибудь по-хорошему отблагодарить", - думал я.
   -Ладно уж, - сказала баба Лена, - это так, на первое время. А там, глядишь, обустроишься по-хозяйски. Москва тоже не сразу строилась.
  
   Этакой своеобразной процессией мы все двинулись к бывшему дому сестер Поляковых. Елена Владимировна снова осталась за калиткой, остальные вошли - я впереди, как истинный хозяин. Это было даже немного смешно, но в то же время шутка казалась затянувшейся.
   -Я здесь в первый раз, - призналась Алиса, понизив голос и на секунду замешкавшись у входа. Потом она прошла вперед, быстро осваиваясь. - Вот, значит, как здесь. Ничего-то и нет.
   Она пожала плечами словно бы с каким-то облегчением, а я продолжал украдкой бросать на нее взгляды, отчего-то злясь, и сам не понимал, чем эта смутная злость вызвана.
   Сгрузили ношу и снова вышли во двор. Самойлов засобирался домой.
   -Пойду до своих, - сказал он, пожимая мне руку. - Дела сами не делаются. Ты заходи ко мне запросто. С моими познакомлю, хозяйство мое посмотришь.
   Я пообещал, что непременно зайду, зная, что по законам приличия этого не избежать в любом случае.
   -К вечеру баньку истоплю, - сообщила баба Лена. - Гришка, пойдем воды бабушке натаскаешь.
   Они неспешно удалились, и мы с Алисой остались на крылечке вдвоем. Посмотрели друг на друга. Она улыбнулась уголками губ, заставив мое сердце пропустить удар, и я вдруг понял, что меня в ней злило. Она была такая... черт, как можно быть такой? Это не просто злило, это буквально выбешивало. Потому что я хотел ее, и хотел ненормально, сумасшедше - до дрожи, до судорог. Как тут не злиться, тем более, что ничего подобного я никогда не испытывал? Помнится, с моей последней городской девушкой (у нее был проколот нос, пупок и имелась татуировка во всю спину) у меня тоже вроде как был бурный роман, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Я бы сказал, что на фоне моих теперешних чувств, он был похож на стариковские обнимашки, да и только. Вы понимаете, есть много красивых девушек, очень красивых, милых, симпатичных, да каких угодно, и у каждой, я считаю, есть своя изюминка, которая может свести кого-нибудь с ума, но то, что происходило со мной сейчас, было совершенно особенным. Не потому, что у меня, наверное, уже месяц (с тех пор, как я расстался с той подругой с китайским драконом на спине) никого не было. Это, конечно, было одной из причин, но оно не объясняло всего. Я словно бы ощутил некую вибрацию струны, которая вызвала во мне отчетливый резонанс. Не знаю, как рассказать об этом более внятно. Впрочем, повторюсь, это не было любовью, как я ее понимаю. Знаете, той единственной, всеобъемлющей и огромной. Нет. Потому что я не видел ее рядом с собой ни в одном из вариантов своего неведомого будущего. Мы были из разных миров, и это было другое. Более темное и более нетерпеливое.
   Страсть разгоралась во мне, и этот огонь было уже не потушить. Я не знал, заметно ли что-либо по моему виду, и никак не мог угадать, что таится в ее спокойном, безмятежном взгляде, что тоже не способствовало моему душевному равновесию.
   -Ух, дела сами не делаются, прав дядя Леша, - сказала Алиса. Она вошла в дом. Я - следом.
  
  7
  
  -Принеси еще воды, - сказала Алиса, выплескивая грязную воду прямо на сорняки во дворе.
   Я послушно взял ведра и в очередной раз пошел, почти побежал к дому бабы Лены, вернее, к ее колодцу.
   За последние пару-тройку часов мы с Алисой, кажется, нашли общий язык. Она оказалась общительной и разговорчивой еще похлеще своей бабушки. И много смеялась, потому что обаяние и остроумие я включил на полную. Конечно, мое дикое, изводящее желание никуда не пропало, и я все время поглядывал на нее с жадностью, например, когда она мыла пол, но мне удалось немного задвинуть свою страсть ради приличия и простого общения. И вот тогда пропали злость и скованность, и оказалось, что с Алисой удивительно легко. Занимаясь делом, мы беседовали как старые близкие друзья. Не таким другом я хотел ей быть, но пока наслаждался и этим. Да, мне хотелось махнуть рукой на все рамки и впиться в ее пухлые от природы губы, целовать ее румяные щеки и курносый носик, схватить ее за пышную грудь, развести ее крепкие бедра и так далее, но в целом эти побуждения глухо ворочались где-то в моей голове и почти не мешали общению.
   "Не сейчас, - говорил я себе. - Иначе я все испорчу".
   Выходит, у меня уже тогда имелись какие-то неоформленные планы.
   В один момент мне подумалось, что это могло бы быть первым свиданием. Мы как бы притирались, как бы обнюхивали друг друга, знакомясь.
   Алиса желала знать обо мне больше подробностей, чем я поведал за столом, и это с одной стороны было приятно, с другой же, мне не особенно хотелось изливать душу, тем более, я старался не забывать, что я вообще-то художник, и это делало мой рассказ донельзя фальшивым, пускай об этом знал только я. То есть, рассказывая о себе, я постоянно чувствовал некоторый дискомфорт. Ох, и дернул же меня черт ляпнуть про себя такое!
   В свою очередь Алиса говорила о себе достаточно открыто и просто, и все, что касалось ее жизни, было мне, само собой, весьма интересно. Например, я узнал, что ей только девятнадцать, а замужем она уже чуть более года. "Он позвал, а я пошла". Детьми еще не обзавелись, но жили хорошо, не знаю, как там насчет любви (что-то такое в ее словах меня зацепило и даже вызвало какое-то злорадное, мрачное удовлетворение), но жили хорошо. "Гриша послушный и добрый".
   Ах, да, Гриша. Был же еще Гриша.
   Скажу так: кое-каких принципов у меня в ту пору не было. От слова совсем. И вообще, эта история не о благородстве, и я в ней совсем не положительный персонаж, и не ждите счастливой концовки. Все будет плохо, все будет очень плохо, и меня каждый раз трясет от воспоминаний, и я не знаю, как смогу об этом рассказать. Но я продолжу шаг за шагом, и будь что будет. Может, мне удастся освободиться в конце концов.
   "Гриша тюфяк", - подумал я.
   Кстати сказать, этот самый Гриша, натаскав в баню воды, сел на свой старенький, слегка убитый ИЖ Юпитер 3 с коляской и без номеров, что-то там повозился с зажиганием и благополучно отбыл восвояси, оставив молодую жену с практически незнакомцем, потому что у Гриши были неотложные дела в Князевке (кажется, ему надо было на ферму). Я удивился, но в то же время это меня взволновало. С его отъездом все стало восприниматься как-то иначе, и даже невинные разговоры приобрели легкий оттенок двусмысленности. По крайней мере мне так казалось. А перед этим, когда Гриша зашел попрощаться, а Алиса спокойно махнула рукой и сообщила, что придет вечером, я отвел его в сторонку и вручил несчастную, чуть помятую тысячу. Он принял ее с серьезным видом, а потом заулыбался, хлопнул меня по плечу и удалился в явно хорошем настроении. Немногим ранее я, испытывая почему-то некоторое стеснение, попытался отдать эти деньги Алисе, а она задумчиво посмотрела на меня, покачала головой и сказала:
   -Лучше мужу отдай. - Она склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. - Да, пусть лучше у него будут, он обрадуется.
   Снова задумалась, глядя на меня, словно я ее о чем-то спрашивал.
   -Все нормально, он без спроса не пропьет. Вообще, он хозяйственный.
   И еще раз задумалась.
   -Сто рублей разрешу потратить, так и быть.
   И поэтому щуплый Гриша ушел довольный, а я, пряча усмешку, вернулся в дом.
  
   Я перелил воду из колодезного ведра, нервничая, что вынужден находиться так далеко от Алисы, и тут увидел ее бабушку, которая показалась из-за дома со своим неизменным батожком.
   -Как там у вас? - спросила она.
   -Полным ходом, - беспечно отвечал я.
   -Вот и ладно. Банька топится. Приходите ужо.
   Мне вдруг вообразилась настолько интересная картина, что по телу пробежали мурашки. Стараясь ничем себя не выдать, я только кивнул, подхватил ведра и помчался обратно.
   "Успокойся нахрен, - твердил я себе, пересекая тени от могучих берез. - Будь реалистом."
   Но очень уж заманчивой оказалась фантазия. Бабушка провожает нас в баню, и мы заходим туда вдвоем... такие, мол, у нас в деревне традиции. Да блин, ерунда все это, херня, причем очень детская.
   -Ты чего такой? - подняла голову Алиса, улыбаясь и обращаясь ко мне, как к хорошему другу.
   -Запыхался малость, - сказал я, совладав с голосом.
   Она распрямила спину, уперлась руками в поясницу, демонстрируя грудь, туго натянувшую платье.
   -Там... баня... - и голос мой заметно сел.
   -Хорошо, - отозвалась Алиса, не обратив или сделав вид, что не обратила внимания. - Вечереет уже. Сегодня не закончу. Слушай, давай я еще завтра приду, окна помою и что там останется. С утра дел много... после обеда, хорошо?
   Мое сердце буквально воспарило при этих словах.
   -Завтра будет отдельная плата, - сказал я с какой-то барской наглостью.
   Алиса нахмурилась.
   -Зачем это?
   -Не спорь. Ты и так очень много сделала сегодня.
   Она огляделась, как бы оценивая свой труд.
   -Ладно уж. Гришке скажу.
   -Обязательно скажи. Порадуй мужа, - сказал я с ухмылкой.
   Эти язвительные, плохие, как я тут же понял, слова сорвались с моего языка совершенно невольно, и я сразу же о них пожалел. Алиса глянула на меня с подозрением, но, к счастью, быстро отвлеклась, видимо, о чем-то вспомнив.
   -У меня же занавески на окна есть! Не новые, но они хорошие. Я их постирала, а потом убрала. Завтра принесу.
   "Что угодно, - думал я, - главное, что завтра мы снова будем вместе. Надеюсь, Гриша не увяжется следом. А может быть, завтра...".
   -Повесим на окна, и дом совсем жилым станет, - продолжала Алиса немного, как мне показалось, мечтательно. - Может, домовой вернется. А-то пусто здесь.
   Последнюю фразу я совершенно проигнорировал, сочтя какой-то деревенской шуткой. Я только потом узнал, насколько серьезно она относится ко всяким таким сказочным вещам. И да, домовой ведь действительно пришел (ха-ха); это случилось через несколько дней, и поэтому расскажу я об этом позже.
   Алиса как будто встрепенулась.
   -Хорошо, сейчас здесь домою, и хватит. Одно ведро оставь, в рукомойник нальешь, я его почистила. Ты же помыл ведра? Еще двор надо в порядок привести, он у Поляковых, - она бросила осторожный взгляд куда-то в сторону спальни, - сколько себя помню, весь заросший был. Но этим сам займешься.
   Я улыбался как дурак. Мне нравилась ее уверенная хватка.
  
  8
  
  Солнце уже давно медленно, по-летнему, скатывалось к горизонту, когда мы пошли в баню. Ну как "мы". Первыми пошли бабушка с внучкой, а я сидел на лавочке возле крыльца. В душе я прекрасно понимал, что так будет, но все равно испытал нечто вроде смутного, приправленного иронией сожаления. Теперь все, что мне оставалось, это наблюдать за глупыми перемещениями кур по двору. Может, не такими уж глупыми. Петух, находя что-нибудь в низенькой как ковровое покрытие траве, поднимал голову, вращая безумным глазом, и тут же к нему мчались курочки и набрасывались на добычу. Сам он, кажется, ничего и не ел.
   "Держись, братан, тебе это зачтется", - думал я с усмешкой. На моих глазах он уже по-быстренькому оприходовал парочку своих подруг. Впору позавидовать.
   Самогонка давно выветрилась, но во рту остался неприятный осадок. Я пару раз подходил к колодцу и пил прямо из ведра. А потом снова садился на лавочку. Рядом со мной лежало полотенце, под ним прятались чистые трусы и кое-какое "мыльно-рыльное". Все это я откопал среди своих вещей в машине (естественно, я поехал к дяде, собрав, как говорится, чемоданы), но кто мог знать, что оно понадобится мне так скоро и при таких обстоятельствах? Все, что сейчас происходило, вообще казалось удивительным, и почти не верилось, что я в этом участвую. Пока я терпеливо ждал на лавке, в мире и в мыслях наступила некая пауза, и я воистину поразился окружившей меня невероятности.
   Алиса вышла из бани. Обернутая в полотенце, невозможно длинноногая, раскрасневшаяся, вся из плавных, мучительно манящих линий, и мое сердце в очередной раз неистово заметалось в груди.
   -Ой, хорошо-то как! - сказала она. Губы таили улыбку, как будто призывая оценить ее натуральную, ничем не приукрашенную красоту. Или мне просто так казалось. -Бабушка сейчас выйдет, а потом твоя очередь. Там не сильно натоплено, но ты можешь поддать пару. Горячая вода в бочке, холодная в ванне. Веник я запарила. Грязные вещи брось на полу в предбаннике, я завтра постираю.
   "Ох, нет", - подумал я.
   Из-за дома послышались вздохи и шарканье.
   -Все, иди, - кивнула Алиса, и вдруг порывистым, но легчайшим движением коснулась пальцами моей руки.
   "Пронзило разрядом", - говорят в таких случаях, и с этим действительно не поспоришь. Я вскинул голову, и на какую-то волшебную секунду мне показалось, что взгляд Алисы совершенно по-особенному - непостижимо и загадочно - сияет в свете уходящего дня.
   Что это было? Может быть, только мое воображение. В течении дня я не замечал какого-то особенного кокетства и знаков с ее стороны. То, что я мог бы, сильно польстив себе, принять за неявный флирт, возможно, было простой общительностью. Все, что я мог сказать, это то, что, кажется, она чувствовала себя довольно свободно и легко в этом самом общении со мной, но это ведь ничего не значило. Хотя, при желании, могло сойти за хиленькое, но достижение. Однако по пути в баню, разминувшись с бабушкой, которую машинально поздравил с легким паром, я не переставал спрашивать себя: "Что это было?".
  
   Банька пряталась за домом и была очень маленькой, почти игрушечной, какой-то милой и опрятной на вид. И белой. Не в смысле "белой" или "черной", а в смысле, что бревна, из которых она была сложена, были побелены снаружи. В крохотном предбаннике на лавке в алюминиевой плошке горела толстая свеча. Я разделся и вошел в парилку. Здесь имелось окно на дальней стене - совершенно прозрачное, но вечерний свет уже довольно слабо проникал сквозь него. Я все же разглядел в полумраке оцинкованную ванну с ручками на полу, в которой плавал ковшик, а на полке перевернутый тазик и еще один, в котором запаривался веник. Я думал о голой Алисе. Потом, так сказать, взял себя в руки и усмехнулся.
   -Чего уж там, помоемся в одного, - произнес я вслух.
   Смешал в тазике воды из ванны и вмурованной в печку бочки, немного подумал и плеснул полковшика на печь. Забрался на полок.
   Что называется, я вошел во вкус. Даже попарился. В бане я задержался где-то на полчаса или минут на сорок. Поменял трусы, но залез в прежние джинсы и футболку. Они были еще чистые, правда. Трусы засунул в карман. Стирать она собралась, еще чего.
   Когда я вышел, уже почти совсем стемнело. Отсюда, из-за дома, был виден огород, а за ним дикий луг, а еще дальше темный лес, над которым на горизонте красивым, величественным алым светом пылало небо. Распаренный, красный, умиротворенный, я прошлепал на двор. Кур уже не было. Из сараюшки доносилось негромкое квохтанье. На крыльцо вышла баба Лена.
   -С мокрой жопой, - сказала она. -Пошли ужинать, чай пить.
   Скинув кеды на крыльце, я последовал за ней.
   И там...
   -А где Алиса? - спросил я со внезапной тревогой.
   -Ускакала Алиска. Стадо надо встречать, корову доить. Столько дел еще.
   -Но я же... - я дернулся, - я же на машине.
   -Куда ж ты собрался-то? Она уж дома поди. Резвая у меня Алиска, резвая. Кобыла.
   Я проклял себя самыми последними словами. "Попариться он решил, дебил!". Почему-то именно сейчас со всей ясностью осозналось, что у нее есть своя жизнь, свой дом, Гриша этот наконец, и она не будет меня ждать. И все, что я начал лелеять и строить в своей голове в отношении нее, я себе просто выдумал. Нереальные воздушные замки. А реальность вот она. Глупо так.
   Мы сели ужинать. О чем-то говорили, но я почти не вникал в подробности, донельзя расстроенный. Потом я почувствовал, что бабушка, кажется, притомилась.
   -Пойду я, - сказал я, вставая.
   -Да, иди, - согласилась баба Лена. - Бабушка тоже спать ляжет. Ты не бойся. На новом месте трудно бывает с непривычки, но ты не бойся. У нас все спокойно.
   -Я не боюсь, - улыбнулся я. - И спасибо вам за все.
   -Да ладно тебе "спасибо"! Ты же теперь... вроде как свой. Вот, как проснешься, прибегай завтракать. Я-то сама завсегда рано встаю, так что не стесняйся, не разбудишь.
   Она помолчала секунду, и что-то такое появилось в ее взгляде.
   -А хорошо, что ты... вишь как деревня-то сразу... жизнь...
   -Спокойной ночи, - сказал я, чувствуя в груди что-то странное.
  
   На улице было тихо и темно - хоть глаз выколи. Даже небеса и звезды как будто затянуло невидимой дымкой. Стало немного прохладней, но прохлада эта была благодатной. Я подсвечивал себе дорогу фонариком в телефоне. Завтра надо будет зарядить, хотя толку от него - чуть. Сети не было вовсе, иногда мерцала и пропадала одна полоска связи. Меня это не слишком огорчало - не было сейчас тех людей, с кем мне настоятельно хотелось общаться. Разве что дяде надо будет сообщить, что я не приеду так скоро. Днем Самойлов обмолвился, что в его доме, а конкретнее на веранде, где всегда лежит телефон, прием сигнала довольно уверенный. Какая-то из вышек добивает самым краем. Алиса иногда звонит, справляется о бабушке, и это очень хорошо, особенно зимой, когда шибко часто не набегаешься. Нет, она все равно прибегает хотя бы раз-два в неделю... Потом Самойлов начал хвастаться своим генератором, но это было уже неинтересно. Это не касалось Алисы.
   Ох, Алиса...
   Сейчас Самойлов и его семейство (с которым я еще не познакомился), похоже, спали, либо у них были плотные шторы на окнах. Его дом, как и все остальные дома в почти заброшенной деревеньке, стоял темным и молчаливым, скорее угадываемым, чем видимым - словно сгусток еще более густой тьмы в и без того чернильной темноте. Было во всем этом нечто даже зловещее.
   "Жизнь", - сказала бабушка. Так ли это? Или всего лишь обман?
   "Ниву" я переставил поближе к своему новому жилищу и с минуту постоял возле нее, но потом решил, что вещи (рюкзак и китайскую сумку) можно занести и завтра. И начну обживаться, да?
   Потом я вошел в дом, разувшись у входа. Пол теперь был чистым, и весь дом помытым совсем как я. И все равно он еще выглядел пустым и словно каким-то затаившимся. Я смотрел по сторонам в свете фонарика, и дом не казался мне не то что родным, он даже знакомым мне не казался.
   "Окна, - подумал я. - Занавесочки. Завтра".
   От этой мысли стало почти хорошо. Я зажег свечу и сел за стол. Просидел более часа, чуть покопался в почти бесполезном телефоне, но по большей части просто размышлял. О том удивительном, что произошло со мной сегодня. Нечасто в накатанной жизни бывают моменты, когда мы совершенно не знаем, что ждет нас за очередным поворотом. Подумать только, я здесь лишь немногим более суток. Еще вчера все для меня было иным. Вот тебе и деревенька. Жизнь...
   Наконец я встал, прошел в спальню, разделся догола и улегся на свежую постель.
   Сон долго не шел. Видимо права оказалась бабулька насчет нового места. Вокруг меня была кромешная тьма, и глядящие в ночь окна были совершенно невидимы - как будто там было еще темнее, чем здесь. Я слушал почти давящую тишину, но спустя какое-то время что-то осторожно заскреблось в углу, и я никак не мог понять, это снаружи или внутри. Да без разницы. Темноты я никогда не боялся. Напротив, иногда в интернатовском детстве она была моим спасением.
   Мне было жарко, душно. Я лег на спину, откинул легкое покрывало и, что называется, спустил в кулак, наточил шишку, отстрелялся - быстро и яростно. Пружины кровати поскрипывали подо мной. Я видел перед собой Алису, вспомнил ее руки, которые застилали эту самую постель, взбивали подушку... все остальное было моими горячечными фантазиями.
   После этого я очень быстро уснул.
  
   Ох. В жизни бывает непонятное. Такое, как сны. Все в голове, но не все, что в голове, можно объяснить. Не знаю, говорить ли об этом - к делу оно, вроде как, и не относится. А, впрочем, почему бы и нет, раз уж я решил быть откровенным?
   Короче, мне приснился сон - удивительно яркий, если уместно его так назвать, и запоминающийся. Мне приснилось, что я открыл глаза, и я по-прежнему лежал на своей постели и по-прежнему в темноте. Но что-то в этой темноте было не так. Что-то более плотное как будто склонилось надо мной.
   -На Наташку позарился? - услышал я шепот, сухой как песок. - В ее койку прыгнул?
   -Ага, - сказал я и снова закрыл глаза в своем сне.
   Вот и все. Чепуха, в сущности.
  
  9
  
   Проснулся я почему-то очень рано, в начале седьмого. И, несмотря на все, несмотря даже на этот дурацкий сон, чувствовал себя бодрым, выспавшимся и отдохнувшим. Я умылся, оделся и вышел на улицу. Над деревней висел бог весть откуда взявшийся молочно-белый туман, и все казалось таинственным и не совсем настоящим. Я сходил в туалет (не такой уж и страшный, как мне показалось по первости), потом на некоторое время замер посреди дикого, неухоженного двора.
   А потом я прыгнул в "Ниву", завел двигатель, морщась оттого, что создаю столько шума в этакой-то пронзительной тишине, развернулся в два приема и поехал в сторону Князевки.
   Уже за деревней остановился и воткнул телефон в зарядник. Что-то там плохо контачило между прикуривателем и переходником, и поэтому телефон заряжался медленно. Из-за этого я очень редко пользовался установленным в нем навигатором. Да он мне и раньше не особо был нужен. И сейчас, как я понял, тоже. Потому что многое открывается в живом общении. Вчера мне сказали, что дальше по шоссе, примерно в трех километрах от поворота на Князевку, находится еще одна деревня со странным названием Доль, и там есть АЗС. Вот туда я и решил - очень спонтанно - прокатиться этим утром.
   Очень скоро я вынырнул из тумана, как из плотного облака и даже немного этому удивился. Здесь утро вдруг стало чистым и ясным. Дорога поворачивала, огибая сопку. Пожарную вышку на ее вершине я увидел издалека. Сразу вспомнил о своем намерении. И, оказывается, я мог думать о чем-то еще помимо без конца крутившихся в голове мыслей об Алисе.
   "А что? - подумал я с неожиданным азартом. - Почему бы и да?".
   Я медленно, насколько позволяла убитая дорога, ехал под горку вдоль сопки, поглядывая на сосны.
   "Где-то должна быть хотя бы тропинка, что ли"
   И вскоре я действительно увидел ее - не тропинку, но целую широкую просеку, местами заросшую молодыми деревцами, но все еще отчетливо различимую и прямо уводящую вверх. А на самом верху гордо стояла вышка во всей своей печальной красе и в полный, так сказать, рост. До вершины было - не знаю - метров двести.
   Я остановился, вылез из машины, испытывая окрыляющую радость первооткрывателя, пересек широкую поляну и оказался в задумчивой тишине и сумраке соснового бора. Песчано-каменистая просека была довольно крутой.
   -Начинаем утреннюю гимнастику, - сказал я. Это были слова одной из моих воспитательниц в интернате.
   Настроение было и в самом деле хорошим. И мне понравилось, как мой голос звонко отразился в этом первозданном покое, а потом затерялся среди деревьев. Я начал свое восхождение.
  
   Вблизи вышка показалась мне еще (простите за каламбур) выше, чем представлялось. Что ж, как минимум, она возвышалась над соснами, и это было видно еще от дороги. Вот только я не понимал до конца, что и сосны, растущие здесь среди каменных валунов, совсем не маленькие. Сама же вышка выглядела совершенно и однозначно заброшенной. Покрытой вперемешку ржавчиной и остатками поблекшей красной краски, потрескавшейся и облупившейся мохнатыми чешуйками. К квадратному открытому люку верхней площадки тянулась вертикальная лестница, сваренная из арматуры, такая же ржавая и на вид ненадежная. Вообще, все это казалось более чем слегка опасным. Ну и черт бы с ним. Я забрался на бетонный фундамент, густо усыпанный хвоей и поросший мхом, пролез под балкой и, не раздумывая, полез вверх по узкой лесенке.
   И это того стоило. Я понял это, когда выбрался на деревянный настил площадки, стоя на четвереньках и глядя сквозь прутья ограждения. Уже сейчас я видел, что вид отсюда открывается просто захватывающий. Наконец я поднялся на ноги и, в некотором даже благоговении, приблизился к перилам. Провалиться вниз, ступая по доскам, я не особо боялся. Настил сам по себе выглядел вполне надежным, к тому же лежал на двух скрещенных балках и, помимо этого, на сварной сетке. Я положил руки на ржавый уголок, пытаясь смотреть сразу во все стороны. Ладони слегка горели, потому что при восхождении я цеплялся за перекладины чуть крепче, чем это было необходимо.
   Передо мной простерлась невообразимая даль. Просто идеальный пункт наблюдения, с которого открывался вид сразу на две деревни и на леса и поля их окружающие. Вернее, из деревень сейчас была видна только одна. Мохово, откуда я приехал, по-прежнему было скрыто туманом, словно там была река или какое-нибудь болото, но никакой реки, насколько я знал, там не было. Это немного разочаровывало. Очень уж хотелось посмотреть, как оно все представляется с высоты. Я переместил взгляд за скрытую неподвижным облаком тумана деревню (что там бабушка говорила про помещичью усадьбу?), но, поскольку земля в том районе все время плавно поднималась, увидел только край темного леса. Ничего. Я все равно был намерен прогуляться туда пешочком. Правда все эти планы сейчас имели только второстепенное значение. Мою голову по большей части занимало другое.
   Я повернулся в сторону Князевки. И вот она-то, как красивый макет, начиная от озера и кончая окружающими ее полями, была видна вся. Я даже видел черную полоску шоссе в самом далеке и ту, другую деревню, Доль, (по крайней мере часть ее), куда собирался. От этого действительно захватывало дух, и я ни на секунду не пожалел о своем утреннем восхождении. Пожалел только, что телефон по-запарке оставил в машине. Но я ведь сюда еще вернусь?
   Довольно долго я стоял так, любуясь всем вокруг и особенно Князевкой, ее игрушечными домиками, гадая, в каком из них живет моя Алиса. На мгновенье появилось безумное желание - прокричать с высоты ее имя. Интересно, услышит ли? И удивится ли, если услышит? Говорю же, совершенно безумное и детское желание.
   Между тем, несмотря на ранний час, на улицах Князевки совсем не было пустынно. Я видел коров, которых по одной или по нескольку вели куда-то по улицам, словно бы собирая на некий митинг, а среди них - маленькие фигурки людей и суетливые группки... баранов?.. коз?.. Время от времени до меня по чистому звонкому воздуху долетали обрывки голосов. Это хорошо, что сам я не стал ничего кричать. Да я бы я не смог узнать ее на таком расстоянии. Но я все равно пытался разглядеть знакомые черты среди тех далеких фигурок. И сердце мое взволнованно билось.
   Ля, что за сопли опять? Но черт, я действительно все это чувствовал. И все же потом мне стало немного стыдно. Поэтому недолгое время спустя я благополучно вернулся на землю и побрел вниз по просеке к ожидающей меня машине.
  
   Проезжая по довольно широкой центральной улице Князевки, я снова миновал ее дом, но и тогда я еще не знал, где она живет, поэтому даже не задержался взглядом - не более, чем на любом другом доме. А вот на меня внимание обращали, и я это отметил, поскольку сам ехал достаточно медленно. Какая-то женщина, проходя мимо, кивнула мне - нарочито, с полупоклоном, и я кивнул в ответ, а посмотрев в зеркало, увидел, что она остановилась на обочине и смотрит мне вслед. Напротив клуба с его крохотной площадью, сквериком и памятной плитой, через дорогу заметил скромный магазин, притулившийся у глухого забора жилого дома, кажется, закрытый, но на лавочке перед ним сидел какой-то помятый тип неопределенного, но явно не самого свежего возраста в старомодном пиджаке и не менее старомодной шляпе; когда я проезжал мимо, он вежливо эту шляпу приподнял. Ему я тоже кивнул, а потом свернул налево, на другую улицу. Алиса мимо не прошла.
   Еще один поворот, теперь уже направо, и я выехал на грунтовку, прямой стрелой убегающую к далекому шоссе. Слева от меня потянулись поля пшеницы или ржи (я не разбирался), справа - ряд высоких, некогда посаженных деревьев. Наконец я выехал на шоссе, сейчас пустынное (в этих краях вообще особого движения не было), и еще раз свернул налево. У перекрестка увидел маленькую беседку, прячущуюся под деревьями, которую вчера (позавчера, если быть точным) не заметил. Возможно, решил я, здесь останавливается какой-нибудь рейсовый междугородний автобус. Далековато-же до остановки, если из Князевки топать.
   А еще я подумал:
   "Вот. Теперь я снова еду туда, куда и ехал. С запозданием, но я мог так и ехать, так и ехать. Запросто мог проехать мимо".
   Действительно, грунтовка, с которой я сейчас свернул на шоссе, в сущности была ничем особенным не примечательна. Мало ли таких вокруг, да на каждом километре, уводящих в таинственную, неизведанную даль? Я не мог понять, чем таким она меня приманила. Но мне было страшно, что я мог проскочить и не увидеть ее. Наваждение.
  
   Очень скоро я увидел заправку, а за ней собственно Доль. Выглядел поселок посовременней и побольше Князевки - может быть, потому что расположился близко к дороге. Я увидел кирпичные двух- и даже трехэтажные дома. На улицах рядами стояли столбы с фонарями. Магазины, видимо, специально повернутые в сторону шоссе, даже могли порадовать яркими вывесками, а аляповатый плакатик на въезде радостно сообщал, что горячая кухня, что бы это ни значило, находится в ста метрах. Но в остальном это была обычная деревня с какими-то бараками и сараями (возле одного характерно ржавел разобранный трактор), с утками и гусями, вперевалку марширующими в сторону пруда.
   АЗС, как выяснилось, работала с девяти. Девяти еще не было. Я решил, что заправлюсь на обратном пути, а тем временем имело, так сказать, смысл проехаться по деревне. Что я и сделал, поглядывая по сторонам. Прохожие не кивали мне - наверное, более привыкли к незнакомцам или были менее вежливыми. Но продавщицы в магазинах здоровались и улыбались, а я побывал в нескольких. Мне не удалось найти того, что я искал. Как-то видел прикольный такой фонарь с зарядкой от солнечной батареи, который и сам мог заряжать различные гаджеты. Ничего похожего здесь не обнаружилось, но в одном магазине я вдруг увидел довольно недорогие керосинки типа "летучая мышь", восхитился и купил сразу две, а также топливо к ним под названием "Светал". Про обычные свечи - на всякий случай - я тоже не забыл. В другом магазине, иронично про себя усмехаясь, я приобрел набор карандашей и альбом для рисования. Вряд ли такими карандашами и в таких альбомах рисуют настоящие художники, но ничего лучше не оказалось.
   Потом я совершил и другие покупки. Мне очень хотелось чем-нибудь порадовать бабу Лену и, конечно же, Алису, что-то подарить им такое, но я мучительно не знал, что можно придумать на этот счет, что вообще будет уместно. В конце концов я решил дать себе еще время подумать, разобраться что к чему, а пока взять что-нибудь к столу, памятуя при этом, что электричества в Мохово нет, а значит, ничего скоропортящегося брать не стоит. Здесь я тоже столкнулся с мучительным выбором, но в итоге справился, справедливо рассудив, что на первый раз не стоит основательно затариваться, а лучше выяснить, так сказать, потребности населения и тогда уже подойти к этому делу более обстоятельно. В целом я остался доволен своим спонтанным шопингом. Закругляя ознакомительный тур по поселку, я вновь посетил заправку и залил полный бак и канистру.
   Потом я остановился у перекрестка, дав себе время немного подумать. В тридцати километрах отсюда, если ехать дальше по шоссе, находился, как я знал, поселок городского типа Белогорецк - районный центр с собственной автостанцией и дебаркадером для малых судов. Прошлую ночь, по моим ранним планам, я должен был провести именно там. И мне хотелось сейчас поехать в Белогорецк (уж явно выбор в магазинах там получше), но эту идею я отмел. Мне и без того начало казаться, что, сорвавшись с места, я поступил довольно опрометчиво. Мне казалось, что баба Лена волнуется. И все-таки я не трогался с места и все поглядывал на дорогу, уводящую прочь из этих мест.
   Я не понимал тогда, но сейчас мне кажется, что это было своеобразной, бессознательной попыткой бегства. Я как бы неосознанно стремился оставить позади все новое, непонятное, что вдруг появилось в моей жизни, все, что меня подспудно тревожило и беспокоило. Действительно, насколько срочной и необходимой была вообще эта моя утренняя поездка?
   Как-то бездумно я потянулся назад и достал карандаши и альбом. Мне почему-то неожиданно захотелось нарисовать что-нибудь, какой-нибудь скромный скетч (кажется, так это называется) - проверить себя. Скептически усмехнувшись, я замер над пустым листом, а потом, словно бы отключившись, быстро провел на бумаге несколько плавных, закругляющихся линий. И еще несколько - волнистых, осторожных. А потом я просто сидел и смотрел на дело рук своих. И вдруг понял, на что я смотрю.
   Это была Алиса, и я узнал ее безошибочно. Сплетение линий, простой карандашный набросок портрета, вроде как в три четверти. Может быть, я один узнал бы ее, но это была она, точно. Я узнал ее по очертаниям щек на круглом лице и, хотя глаза я не нарисовал, я узнал ее по тени взгляда. Узнал по озорному наклону головы, по мягким, распущенным волосам, по осторожности и обещанию ее улыбки. У меня задрожали руки.
   Настоящие художники могли бы плюнуть мне в лицо, но сам я был потрясен тем, что у меня получилось. И появился этот незнакомый или давно забытый зуд в руках и сердце.
   "Хорошо, - подумал я, придя наконец в себя. - Что ж, альбом нужно заполнять. Покажу портфолио, если спросят".
   Теперь я сам верил, что это реально, и мне не придется отнекиваться, отшучиваться и краснеть. Взглянув на рисунок еще раз, я вздохнул и отложил альбом в сторону. После чего занялся более прозаическими делами. Набрал номер дяди и сообщил, чтобы он не ждал меня так скоро. Кажется, он не особенно расстроился. "Позвонишь, когда встречать", - сказал он.
   Потом, раз уж телефон был у меня в руках, быстро пробежался по сетям и посмотрел пару-тройку новых обзоров, стримов и тиктоков от своих друзей и знакомых. И это не вызвало во мне никакого отклика. Я как будто бы уже отдалился от всего этого, словно бы находился в другом мире, где по-настоящему важным было что-то другое. И, хотя я еще не мог дать этому настоящему имени, я видел его тихий свет - вон там, за тем поворотом, за полями, за тем горизонтом.
   И я завел двигатель и поехал обратно.
  
  10
  
  Бабу Лену я действительно разволновал не на шутку. Туман рассеялся, как не бывало, и сейчас я без труда различил ее одинокую фигурку на лавочке в тени берез. Вылезая из машины, я почувствовал себя очень жестоким, как человек - не знаю - бросивший верную собаку. Потому что во взгляде бабушки я на миг уловил огромную тоску, непередаваемое облегчение и, кажется, слезы, которые она постаралась скрыть. Неужели она просидела так все это время, глядя на дорогу? Почему-то, не знаю почему, на какую-то секунду мне живо представился образ старушки-матери, ждущей сына с войны. Из какого-нибудь фильма, наверное.
   -Доброе утро. Вот, по магазинам проехался. Бензина еще залил, - сказал я нарочито сухо, потому что на самом деле был потрясен.
   -Доброе. Что ж не позавтракал?
   -Да как-то... не хотелось еще.
   Я отвернулся и стал возиться с пакетами.
   -А я грешным делом подумала, что хватило с тебя наших красот, - сказала она мне в спину.
   В этом как будто не было упрека (или был?), но мне все равно стало плохо.
   "Черт, действительно надо было сообщить. Но кто ж знал? Кто я вообще для нее?".
   -Что вы, - заулыбался я немного виновато, доставая объемные пакеты. - Куда я уеду? Я же там и вещи свои во дворе бросил.
   -Я не смотрела, - проворчала бабушка, как бы прощая непутевого меня. - Что это ты приволок?
   -Да так, по мелочи, - произнес я и при этом загадочно улыбался.
   -Пойдем. - Она покачала головой и посмотрела на меня с подозрением. - Остыло уж все. Ну я разогрею.
  
   Не знаю, как рано встала бабушка, но наготовила она изрядно. Завтрак был похож на обед в моем понимании. Да тут еще я со своими "вкусняшками". За это, кстати, баба Лена мне попеняла, но я был тверд и возражений не принял. Неожиданно во мне разыгрался аппетит, и я уплетал, что называется, за обе щеки. Обычно-то я с утра вообще ничего не ем, только кофе пью (которое я, кстати, купил), но что-то нашло, видимо. И, пока я с воодушевлением гремел ложкой, Елена Владимировна сидела напротив меня, прихлебывала чай из большой кружки, ела конфеты, но больше просто разглядывала красивые фантики, смешно отводя голову назад. Или приподымала за черенок связку бананов, беззвучно шевелила губами и качала головой. Тортик остался невостребованным, вернее сказать, бабушка вообще убрала его куда-то.
   -Алиска прибежит, тогда и попьем чай все вместе, - сказала она. - Любит она сладкое.
   При этих словах у меня самого сладко заныло в груди, и я порадовался, что угадал с тортиком.
   Наконец я отвалился от стола, поблагодарил за чрезмерно сытный завтрак и сказал:
   -Пойду я, займусь чем-нибудь. Во дворе прибраться надо.
   -И тоже дело, - кивнула бабулька, одаривая меня теплой улыбкой, довольная правильным порядком вещей. - Да шибко-то не спеши. Отдохни чуток, а там и работа пойдет. А там и обед готов будет.
   -Ох, - я почему-то схватился за сердце, - я до вечера не проголодаюсь.
   -А там и внучка прибежит, - продолжала баба Лена, игнорируя мои слова.
   -А может, мне съездить за ней? - внезапно предложил я, сам слегка ошеломленный от пришедшей мысли.
   -Чего это вдруг? - зарубила на корню бабушка. - Не принцесса, сама дойдет. Будешь еще туда-сюда бензин жечь.
   -Да какое там... - попытался возразить я. - Мне вообще не сложно.
   Но в итоге я не стал настаивать - побоялся, что она увидит в моем лице что-то, чего я не хотел показывать. Но я погрустнел.
   -А вот это вот что? - спросила вдруг баба Лена.
   -М-манго...
   -А-а...
  
   Я затащил свои "баулы" в дом, но не стал их разбирать, а вместо этого прилег и задремал. Ничего мне не снилось, а проснулся я, почувствовав себя хорошо отдохнувшим. Было уже около трех дня. Я взял х/б перчатки, которых предусмотрительно приобрел несколько пар, и пошел на двор. И вот так и получилось, что, когда пришла Алиса, я только начал выпалывать сорняки - крапиву да лебеду или что там было.
   -Привет! - позвала она, появившись за калиткой.
   Я вздрогнул, потому что стоял спиной, и мое сердце радостно застучалось.
   -Привет!
   Мы как будто не познакомились только вчера.
   -Бабушка сказала, ты обедать не пришел. Бабушка зовет.
   -Ох, бабушка меня так накормила, что я не знаю, когда проголодаюсь. Не сегодня. Может, и не завтра.
   Алиса непринужденно рассмеялась.
   - Она может. Тогда иди за водой.
   -Будет сделано!
  
   Услышав, как я гремлю ведрами, баба Лена вышла и попыталась затащить меня в дом.
   -Потом, потом, - отнекивался я, не переставая улыбаться. -Совсем не голодный, правда.
   -Потому ты такой и худющий, - вынесла бескомпромиссный обвинительный вердикт бабушка.
   Я чувствовал себя очень хорошо в этот летний солнечный день. И даже ничего темного не было в моих мыслях. Я просто тихо радовался тому, что все идет вот так, как идет, что это очень все как-то правильно, и что Алиса рядом. Я даже не слишком опечалился, когда она сказала, чтобы я не стоял столбом и напомнила, что я чем-то там таким занимался во дворе. Это тоже было что-то из заведенного порядка вещей, поэтому я покорно вышел и продолжил рвать сорняки. Все равно Алиса была здесь, поблизости.
   Один раз по улице мимо двора пробежали дети - мальчик и девочка лет семи. Они, прежде чем ускакать дальше, остановились и очень вежливо поздоровались, поглядывая на меня со своим детским любопытством. Я поздоровался в ответ. Вообще не знал, кто это такие - подозревал, что дети Самойлова. Но я подумал, что деревня не может быть мертвой, если в ней есть дети. Может, зря баба Лена так переживает.
  
   Один мой приятель худо-бедно ведет свой канал про путешествия (как он сам говорит, хотя в действительности там обо всем понемногу). Сейчас я почему-то вспомнил о нем и улыбнулся. Вот бы где он мог разгуляться по полной. Я вообразил, как бы он бегал со своим айфоном, что-то бодро и позитивно наговаривая на камеру, приставал к людям и снимал бы, снимал...
   Иногда я жалею, что сам я не такой, что не было и нет во мне никакой блогерской жилки, но, мне кажется, это было бы неуместно в данном случае. Обесценило бы тот скрытый мир, в который я постепенно погружался, безнадежно отгородило бы меня от него. Не знаю, как объяснить внятно, но я это чувствовал.
   Но образ рисовался смешным и забавным. Глупым, но забавным. Поэтому я продолжал усмехаться, мысленно ведя свой стрим. "А сейчас я уничтожаю сорняки... это ведь сорняки? Не знаю, что буду делать с ними потом... сожгу?.. Посмотрите-ка на мой двор. Это правда мой двор? До сих пор не могу поверить. Кажется, мне понадобится такая штука... не знаю, как называется... тяпка?".
   -Сходил бы за косой к Самойлову, - сказала Алиса.
   Я вдруг обнаружил, что она стоит на крыльце и, наверное, уже некоторое время наблюдает за мной.
   "За косой", - повторил я про себя. Это было смешно. С таким же успехом меня можно было бы послать за гобоем и попросить сыграть на нем (я не умею играть на духовых инструментах, если только на губной гармошке). Я не нашелся, что ответить, просто стоял и глупо улыбался. Алиса, видимо, сделала какие-то выводы, качнула головой, тоже улыбнулась и сказала:
   -Сейчас снаружи окна помою и все. Вынеси лавку, пожалуйста. И воды еще надо. И вот здесь, под окном почистить немного.
   -Сделаем, - радостно пообещал я. На самом деле радостно.
  
   Пока Алиса мыла окна, а я что-то там возился поблизости, украдкой на нее поглядывая, мы снова легко и непринужденно разговорились. Ох, мы говорили о многом, обо всем, но в основном о пустяках. Помнится, я мимоходом спросил об их клубе (меня, как музыканта, немного занимала местная, так сказать, культурная жизнь), и этим невинным вопросом вызвал в ответ целую историю.
   -Раньше там фильмы крутили. Еще до меня. Индийские, двухсерийные. "Джимми-Джимми" - смотрел? Даже художник был, афиши рисовал. Ты бы мог устроиться, правда? Художник еще живет. Тута. Ни разу не видела, чтобы он рисовал. Нарисуешь для меня что-нибудь, а? Я на стеночку повешу.
   Я с неожиданным стыдом вспомнил свой спонтанный, неумелый экспрессионистский рисунок. Интересно, если показать ей, она себя узнает?
   -А сейчас в клубе только дискотеки по выходным, - продолжала Алиса. - Под магнитофон. Я уж не хожу. И ты не ходи. Там одни малолетки собираются, школьники. Нечего там делать. И вообще... мало ли...
   "Значит, в клубе мы не пересечемся, - подумал я. - Ладно".
   Почему это мне представилось, как я сижу там на сцене с гитарой, а она смотрит на меня? А, ерунда.
   -Мама любила индийское кино, - произнесла вдруг Алиса, видимо, все еще витая в неких нахлынувших воспоминаниях. - Папа тоже, но другое. Знаешь, почему я Алиса? Папа в детстве был влюблен в Алису Селезневу. Он сам так говорил.
   Я мог только пожать плечами.
   -"Гостья из будущего", - добавила она, поймав мой непонимающий взгляд.
   Что-то в этом было знакомое.
   -О! - вспомнил я. - Я мультик смотрел!
   -Вот-вот. Она. Говорил, что похожа. Но я не похожа.
   Никогда не любил и не понимал фантастику.
   Немногим позже я упомянул о заброшенной пожарной вышке - кажется, мне захотелось похвастаться.
   -Ты туда не лазь, - сказала Алиса. - Она очень старая.
   Такая бесхитростная забота показалась мне трогательной и даже слегка умилила, и, к тому же, потянула за собой очередную историю.
   -Мы в детстве там играли, - рассказывала Алиса, усаживаясь на лавку. - Не на вышке, а рядом. Там такие камни огромные. Ходы всякие, можно прятаться. Мы в прятки и играли. А однажды я сорвалась... ногу сломала. Не представляешь, как меня тащили вниз. Я же орала, сначала вообще никого не подпускала. Все испугались. Дети же. А до помощи далеко. Вот, - она выставила перед собой ножку, обутую в розовую с психоделическими разводами галошу. - Вот эту ногу сломала.
   Никаких следов я не заметил, но не преминул возможностью открыто полюбоваться.
   -Лето пропало, - грустно добавила Алиса. - Сколько я в больнице пролежала в Белогорецке.
   -Представляю, - как бы посочувствовал я.
   Мы еще что-то поделали какое-то время и наконец Алиса объявила:
   -Совсем другой вид. Теперь тут можно жить, да ведь? Все, пошли чай пить. Бабушка сказала, тортик есть.
   Она одарила меня непередаваемой лукавой улыбкой.
   -Пошли, - рассмеялся я. - Но я все еще не голоден.
   Я, конечно, не отказался бы побыть с ней еще наедине, но в тот день все было как-то легко и правильно и, как мне казалось, между нами установилась некая душевная связь. Думаю, этого было достаточно на тот момент, поэтому я не делал никаких явных попыток вопреки тому, что навоображал и безумно напланировал самому себе до этой, второй нашей встречи. Это только в ночных фантазиях я мог закрыть ее рот поцелуем и повалить на скрипучую койку. В жизни иногда нужно быть деликатней. Естественно, я ничего не забыл - ни своих желаний, ни ее мимолетного прикосновения и загадочной улыбки, в которой очень хотелось прочитать невысказанное обещание. Но сейчас при свете дня главным было то, что желания меня больше не сковывали. Оказывается, я мог наслаждаться тем, что просто нахожусь с нею рядом. И с ней мне было интересно, как бы странно это ни звучало. Все казалось правильным, как я и сказал. Порой необходимо дать событиям течь своим чередом.
   Ох, черт... что же я говорю?.. Если б я мог знать...
   Ладно, возвращаясь к тому дню, могу добавить, что единственное, что вызывало во мне грусть, было то, что я не мог придумать предлог, под которым мы могли бы встретиться еще раз. Оставалось уповать на визиты к бабе Лене. Но мне ведь хотелось встречи без посторонних.
   Я хотел многого.
  
  11
  
   Спустя пару часов, пролетевших удивительно быстро, Алиса засобиралась домой, и мы с ней вышли на улицу. Елена Владимировна осталась в доме, сказала, что немного приляжет.
   -Пока, что ли, - сказала Алиса, когда мы вышли за калитку. - Побежала я. Увидимся, да?
   -Давай я тебя отвезу, - предложил я.
   Я думал о том, что опять что-то упустил, но в целом, удивив самого себя, не жалел о том, как прошла эта наша встреча.
   Алиса слегка нахмурилась.
   -Не стоит, - произнесла она. - Деревня же, ты знаешь... не хочу, чтобы видели.
   Что-то сумрачное, пронзительное, невысказанное почудилось мне в ее взгляде. Что-то почти призывное. Что вызвало у меня волнительные мурашки.
   Алиса слегка тряхнула головой и улыбнулась.
   -Да я привычная. И мне хочется пройтись, понимаешь?
   -Ну отвезу, ну что тут такого? Дорога-то не сказать, чтобы близкая.
   Если честно, я не понимал. Мое предложение мне казалось вполне естественным. И оно позволило бы побыть нам еще какое-то время наедине. В одной машине. Не знаю, как бы я повел себя, но, скорее всего, ничего такого лишнего все равно бы себе не позволил. Но помечтать ведь можно? Однако главной победой этого дня я считал то, что мы уже не были чужими, посторонними друг для друга. Было ли этого достаточно? На тот момент - пожалуй. Тем более, что я все больше убеждался (или хотел убедить себя), что и ее ко мне тянет. И все же стало немного обидно. Я даже не думал, что она может отказаться. Почему она, как мне показалось, испугалась?
   Алиса вдруг шагнула ко мне - чуть ближе, чем это прилично по неким неписанным нормам. Я замер (некоторые сказали бы, в трепете). Ее небесные глаза почему-то показались мне совсем темными (некоторые сказали бы, как омуты, в которых безнадежно тонешь).
   -Когда мамы не стало, - проговорила она, - а папа... затосковал... я жила с бабушкой. В этом самом доме. И каждый день ходила в школу. А школа была в Князевке. Тогда еще была. Так что, я привычная, говорю же.
   Я мог только глупо дернуть плечами.
   -А как же... мало ли... не страшно?
   -Чего?
   -Волки?
   Самому стало как-то неловко. Алиса весело рассмеялась.
   -Ой, ты такой...
   Неожиданно она подалась вперед и чмокнула меня в щеку.
   -Я пошла. Не провожай.
   Стоя под сенью берез, я еще долго смотрел ей вслед. Прежде чем скрыться за пригорком, Алиса, не оборачиваясь, помахала рукой. Конечно, она знала, что я стою там и смотрю. Я заулыбался.
   "И почему же я вдруг стал таким нерешительным? - подумал я. - Опять затормозил".
   Но в целом я был доволен, как все прошло. Все это что-то значило. Этот ее невинный поцелуй, в котором скрывалось нечто большее. Кажется, это было какой-то игрой, и кажется, все было очевидно.
   Наконец я развернулся и неспешным шагом побрел к своему жилищу. Домой - я же могу так сказать? И вдруг увидел фигуру за забором в конце улицы.
   -Здарова, сосед! - прокричал Самойлов.
   На секунду я почувствовал что-то вроде паники. "Давно он там стоит? Что мог видеть?"
   -Заходи в гости, что ли?
   Я был несколько выбит из колеи, поэтому согласился, хотя мне совсем не хотелось.
   -Сейчас, только домой загляну, - сказал я.
  
   Последующий час или около того я провел в доме Самойлова. Я принес ему в подарок бутылку коньяка - "за знакомство, так сказать", - чем очень его порадовал, но от предложения распечатать презент немедленно, отказался. Детей хозяина - Варю и Сему - я уже видел мельком, но и сейчас особо с ними не пообщался, потому что они тихо и молча скрылись с глаз, как только были представлены (но я немного пожалел, что не купил каких-нибудь гостинцев и для них, хотя откуда я мог знать?). Жену же Самойлова, Машу, я и вовсе видел впервые, и должен заметить, что она вообще не произвела на меня никакого впечатления. Худая, угловатая, немного сутулая, совершенно неприметная женщина средних лет, она, к тому же, все время молчала.
   В итоге вся эта семья так и осталась для меня загадкой. Я мало что узнал о них, практически ничего, но, кажется, нашел к хозяину своеобразный подход. Случилось так, что Самойлов, Леха, как он просил его называть, в качестве ответного подарка преподнес мне сигару собственного изготовления.
   -В ютубе посмотрел, - похвастался он. - А в этом году еще больше табака посадил. У меня, знаешь, покупали городские. По сто рублей.
   Сигара была рыжеватой, толстенькой, но слегка мягковатой, вяленькой, так сказать. Уж я не буду говорить, на какое сравнение она напрашивалась. Но, подчиняясь внезапному импульсу, я сказал:
   -Слушай, а давай я куплю у тебя несколько? Штук пять? Хочу сделать подарки своим. Найдется?
   -Конечно, найдется!
   Что ж, я не узнал ничего о его семье и о нем самом (Почему они вообще живут здесь? Сколько лет детям? Учатся они или как? Чем все они занимаются?), но, кажется, сумел растопить его скрытное сердце. Во всяком случае расставались в тот день мы очень тепло. Самойлов был рад деньгам, а я был рад, что он не вспомнил о гитаре. Мне уже давно хотелось побыть одному.
  
   С занавесками на окнах, с лампой на столе и вправду казалось, что здесь можно жить. Я и сам не заметил, как уже глядел на все вокруг взором рачительного хозяина.
   "Обживемся помаленьку", - сказал я себе. Я решил перебрать свои вещи, но в основном все это свелось к тому, что я кое-что повесил на спинку койки, кое-что выложил на стол, а потом просто задвинул сумки в свободный угол. В доме было немного жарковато, и я распахнул обе входных двери. Какое-то время я размышлял о том, чтобы выйти и что-нибудь еще поделать во дворе. Я был уверен, что работы там немерено, но не представлял, с чего начать, хотя я ведь и с сорняками так и не разобрался до конца. Но на меня напала, скажем так, некая рассеянная мечтательность. Как-то незаметно, но быстро вечерело, и мне гораздо приятней было сидеть на лавке и думать об Алисе, делая что-то простое. Например, устроив эксперимент по разжиганию керосиновой лампы, с которой мне в итоге - и довольно быстро, к собственной гордости - удалось совладать.
   С улицы веяло благодатной прохладой, а некоторое время спустя донесся и требовательный голос бабы Лены:
   -Эй, художник! Ужинать-то идешь?
   -Вот же неугомонная babushka, - пробормотал я не без теплоты.
   Это был долгий, насыщенный день, но, кажется, он еще не закончился. А я-то думал, что баба Лена давно спит. Знаю, что это я нарушил ее привычный распорядок. Было немного неудобно, непривычно, но в то же время радостно. Я почти не знал в своей жизни такой заботы.
  
   Позже я чувствовал некую почти приятную усталость и думал, что провалюсь в сон, как только моя голова коснется подушки. Ничего иного мне сегодня не хотелось. Но уснул я далеко не сразу. Мысли и переживания теснились в голове шумной толпой, перескакивая с одного на другое. Я строил какие-то хитроумные и нелепые планы и тут же от них отказывался. Потом строил заново. Не добавляло спокойствия и то, что я с растущим раздражением был вынужден слушать залетевших в дом мух и по крайней мере одну тварь покрупнее - периодически она принималась шлепать крыльями в окно. Потом кто-то донельзя целеустремленный начал снова скребстись в углу. А потом я, как и прошлой ночью, услышал безликий, шелестящий голос, даже два голоса, и вот это уже было сном, в который я незаметно для себя все же уплыл.
   -Шамотра! Задом так и вертит!
   -Ничо! Получит она свое!
   -Не трогайте ее! - как бы возмутился я в этом сне.
   -Ты же наш.
   -Ты наш. Меж собой-то как-нито поделим.
   -Какого хрена?
   Я разозлился и таким же злым и проснулся. Было еще темно, и я, потаращившись в незримую пустоту, снова уснул. Черт, надо же. Не знал, что я настолько впечатлительный. Видимо, слова Алисы о ведьмах крепко запали куда-то там - другого объяснения я не нахожу.
  
  12
  
   Алису я не видел уже несколько дней. Постоянно о ней думал. Нельзя сказать, что она совсем пропала с радаров - вроде как появлялась у бабушки, как ни в чем не бывало, но почему-то я с ней не пересекался, хотя почти все время крутился где-нибудь поблизости. "Хоть бы поздороваться зашла, сучка", - думал я в сердцах. Это делало меня смурным. Например, один раз я проснулся оттого, что до моего слуха донесся звук отъезжающего мотоцикла, и это значило, что день уже безнадежно испорчен. Я пообещал себе ложиться и вставать пораньше.
   Пару раз виделся с Самойловым, видел издали и его детей и почти забыл, как выглядит его жена.
   Переделал почти всю работу во дворе, опираясь только на свой слабый перфекционизм, и не знал, чего бы еще такого придумать, искренне не понимая людей, которые вечно чего-то там возятся по хозяйству, замечая сметливым взглядом всякие мелочи, которые меня лично ну никак не волновали. Меня волновало другое, то, чего я без всякого предупреждения вдруг лишился, отчего почувствовал, что нахожусь в пустоте. Мне уже не нравилось здесь, и порой я малодушно подумывал о том, чтобы плюнуть на все и уехать. Ниточка, держащая меня в этом месте, оказалась тонкой, но все же достаточно крепкой, и дальше возникающих от обиды мыслей дело так и не пошло.
   К сожалению.
  
   Ах да, в тот день, когда я услышал шум мотоцикла и понял, что шансы увидеть Алису сегодня упали примерно до нуля, я сел в машину и поехал в Князевку. От отчаяния, я так думаю. Проехал мимо вышки и даже не взглянул в ту сторону. Какая там к черту природа, какие красоты? Мне не было до этого дела.
   Не знаю, всерьез ли я надеялся, но Алису в тот день я так и не увидел. Немного покрутился по деревне, все больше разочаровываясь и остывая, и в конце концов свернул к маленькому кирпичному магазинчику, прижавшемуся к высокому забору явно жилого дома. Как и в прошлый раз на лавочке у крылечка сидел давешний тип в пиджаке и шляпе - как будто никуда и не уходил. И он опять приподнял свою шляпу, приветствуя меня, при этом чрезмерно радостно и беззубо улыбаясь. Сейчас я разглядел его получше. Еще не совсем седой, лет пятидесяти с чем-то, может, ближе к шестидесяти - трудно было сказать точнее из-за его небритости и общей помятости. Я решил, что персонаж он сильно пьющий. Близко подходить к нему совсем не хотелось.
   -Ой! - воскликнул он вдруг, взмахивая руками и порываясь вскочить с лавочки (что ему так и не удалось). - Тута, значит, ага! Смотрю я!
   -Здравствуйте, - кивнул я немного отстраненно, но как можно более вежливо улыбаясь.
   -Ага, тута, здрасте!
   Я не собирался завязывать никаких светских бесед, но в дверях едва не столкнулся с еще одним человеком и попятился, давая ему дорогу. Этот новый внимательно оглядел меня и сказал:
   -А, ты тот дачник.
   Достаточно молодой, немногим, наверное, меня старше, черноволосый, худой и, как выяснилось чуть позже, слегка картавый. Был он одет довольно колоритно (аутентично, я бы сказал): в майку и спортивные штаны. Но казался приветливым и как-то располагал к себе.
   -Здарова, я Андрюха, - представился он, протягивая мне руку. - Электрик местный.
   -Гоша. Я...
   -Художник, я слышал.
   Он усмехнулся без злобы, качнул головой.
   -Мне бежать надо. Потом поболтаем. Давай.
   Он еще раз пожал мне руку. Странно было, что кто-то здесь куда-то может спешить, но категоричность его второго утверждения (словно я навсегда поселился в этих краях), почему-то подействовала на меня успокаивающе.
   Он вдруг обернулся и обратился к типу в шляпе:
   -Эй, Тута, а на рыбалке был сегодня? Как там с клевом?
   -А как же! Тута вот!
   И я с диким удивлением увидел, как помятый тип достает прямо из кармана квелого окуня. Мне стало слегка дурно, и я поспешил зайти в магазин.
   Изнутри магазин напоминал скорее маленький склад, забитый в беспорядке вещами, одеждой и продуктами. По крайней мере так мне показалось на первый взгляд, и, быть может, это было типично для подобных мест. Нет смысла расписывать в подробностях, и все же пару слов я скажу, потому что в дальнейшем навещал магазинчик неоднократно. Продавщица, она же хозяйка - дородная женщина по имени Римма, обладательница также большого дома за забором и кричаще рыжего парика, - потихоньку вела свой скромный бизнес, периодически доставляя товар из Белогорецка на собственной же "Газели". Впрочем, это меня совсем не касалось, я хотел сказать о другом. О том, что меня слегка покоробило, как только я вошел. Ее взгляд. Хитроватый, какой-то даже жадный, и не знаю, что в нем еще было, но я почувствовал, что меня раздели прямо от порога.
   "Вот здесь собираются сплетни", - подумал я.
   Может быть, я был несправедлив, но мне показалось, что я нашел некое теневое сердце всей деревни. Странное чувство. Тем более странное, что я как бы заведомо стал частью всего этого. Кажется, я мог понять, почему Алиса отказалась, чтобы я ее подвез. Любому не захочется лишний раз ловить на себе подобный рентгеновский взгляд, а то и услышать шепоток в спину. Или я все нафантазировал?
   Ну и ладно. Не хотелось уходить с пустыми руками раз уж пришел, поэтому я купил пару бутылок минералки, упаковку каких-то пряников, еще что-то там по мелочи, перебросился парой ничего не значащих слов, не дав втянуть себя в душевный разговор, и благополучно вышел.
   И почему я чувствовал себя таким угнетенным? Если бы только мне увидеть Алису. Без нее мне здесь скучно. Все как-то не так.
   Типок на лавочке посмотрел на меня с безумной улыбкой.
   -Ух, это, значит, тута! Отдыхашь? Чо?
   "Через плечо", - подумал я.
   -Отдыхаю, - сказал я. - До свидания.
  
   "Да причем здесь Алиса? - думал я на другой день, бессмысленно лежа на койке в своем чужом домишке. - Нет ее, да и черт бы с ней. Я зачем вообще здесь?"
   Я помнил о своих намерениях, помнил. Привести мысли в порядок. Отдыхать душой и телом. Гулять на природе. Что из этого я уже осуществил?
   И правда, что? Надо же, как все перестало быть важным. Кроме одного. Наваждение какое-то.
   Я лежал и лениво ругал себя, зная, что ничего этим не изменю и от этого злясь еще больше. Так бы и валялся в хандре, наверное, но случилось неожиданное.
   Ко мне пришел домовой.
  
   Уже по привычке входные двери были распахнуты настежь, и я даже не придавал этому значения. От кого здесь закрываться? Если только от мух (я постоянно напоминал себе и благополучно забывал купить какой-нибудь тюль).
   Сначала я не столько услышал, сколько почувствовал что-то. Я поднял голову от подушки и увидел два желтых глаза. Это было так неожиданно, что на долю секунды я оцепенел от страха. Пока не сообразил, что вижу перед собой кота. Черного, здоровенного, но все же самого обыкновенного кота (если слово "обыкновенный" в принципе применимо к кошачьим). Он смотрел на меня со стороны кухни - внимательно, изучающе, чуть настороженно, приподняв одну переднюю лапу, словно замерев посреди шага. Я смотрел на него точно так же, но очень быстро понял, что в гляделки мне его не переиграть и поэтому первым же решил нарушить молчание.
   -И чей же ты? - спросил я с каким-то нервным смешком.
   Котяра раздраженно содрогнулся всем телом и скрылся с глаз.
   -Нормально поговорили, - опять усмехнулся я, садясь.
   Напугал ведь, честное слово. Еще и черный вдобавок. Откуда же он действительно взялся?
   Я не думал, что кот вернется, по крайней мере так скоро, но не прошло и пары минут, как он, к моему большому удивлению, объявился снова. На сей раз он пришел не с пустыми руками, фигурально выражаясь. В его хищной пасти безвольно болталась большая дохлая крыса. Он аккуратно положил ее на пол, обнюхал и устремил на меня требовательный желтый взгляд. Я почувствовал брезгливость, тем более представив, что он сейчас начнет хрустеть косточками, но все же, понимая, чего от меня ждут, счел нужным выразить признательность.
   -Ты молодец, - сказал я. - Я тебе молочка поставлю. И консервов каких-нибудь куплю. Что скажешь?
   Кот внимательно меня выслушал, поводя ухом, потом подхватил свою добычу и гордо удалился. К моему некоторому облегчению. Но я действительно собирался исполнить то, что пообещал. Более того, мне вдруг захотелось что-то делать. Что-нибудь совсем не связанное с Алисой, с сумрачными мыслями о ней.
   "Ну что, Домовой, - подумал я (почему-то сразу, не раздумывая, назвал его так), - все наладится, да?"
  
   Недавно я позавтракал; впереди, можно сказать, был еще целый день. И чем же мне заняться?
   Таинственный и совершенно независимый Домовой словно бы сдвинул меня с некой мертвой точки. Не напрягайся, мол, плыви по течению, держи хвост пистолетом. Слова старого растамана. Но разве это не чертовски верно?
   Я решил плюнуть на все и наслаждаться текущим моментом. Мне не хотелось больше киснуть. И будь, что будет. Я не знал, придет ли сегодня Алиса (вроде как последние пару-тройку дней она вообще не появлялась у бабушки, а я стеснялся спросить в чем дело, боясь выдать свой совсем не формальный интерес), но я сказал себе, что не буду ждать с моря погоды. Это бессмысленно и разрушительно. Я только злюсь понапрасну.
   Поэтому, испытывая радостное и твердое воодушевление, я собрался в дорогу. Давно пора было. Нет, я не уходил насовсем, я всего лишь вознамерился совершить пешую прогулку. Почему нет? Я ведь как бы зачем здесь остался?
   Я кинул в рюкзак бутылку воды, пару яблок, несколько сухарей (у бабы Лены их обнаружился целый мешок, и я как-то незаметно к ним пристрастился) и вот так, практически налегке вышел из дома, по привычке оставив двери открытыми. Пускай, например, Домовой заходит смело, лишь бы не насрал где-нибудь. Я даже плеснул ему молока (купленного, кстати, у Самойлова) в капроновую миску, которую нашел в руинах того, что некогда, видимо, было летней кухней за домом. И еще одно: я положил в рюкзак также альбом с карандашами. Для чего? Для поддержания легенды? Ну да, пару раз я пытался еще что-то там нарисовать. Один рисунок, на котором я не очень похоже изобразил свой домишко, мне даже понравился, и я его оставил, а другой порвал, вообще не поняв, что у меня вышло. Так или иначе, художественные принадлежности были сейчас при мне. И я отчего-то гордился собой, довольно бодро и решительно вышагивая по единственной недолгой улице. Грело сердце и то, что на сей раз я потрудился поставить бабу Лену в известность о том, что собираюсь пройтись и, возможно, немножко порисовать на природе. На самом-то деле я сообщил все это в тайной надежде, что Алиса сегодня придет и, быть может, спросит обо мне между делом. "Ну а что он? - скажет бабушка. - Работает. Рисует. Не будет же тебя выжидать все время?" Н-да...
   Что ж, по крайней мере бабулька мне не запретила гулять, но изрядную порцию предостережений я все-таки выслушал. И с трудом отбился от щедрого фуража и провианта. Я же не на пикник иду в самом деле.
   Утро было самое то для прогулок. Не слишком жаркое, буквально такое, как надо. Возможно, в скором времени прольется долгожданный летний дождь - что-то такое витало в воздухе, некое предчувствие, - а возможно, и нет. Туман уже рассеялся, а он появлялся почти каждое утро, и это я так и не смог объяснить для себя, потому что земля-то ведь была абсолютно сухая. Я шагал прочь из деревни, но не в сторону Князевки, а в противоположную. Елена Владимировна не один раз говорила про какую-то усадьбу в лесу, про сгинувшую деревеньку Денисово. Туда я и вознамерился добраться, надеясь, что не промахнусь и не заблужусь. Мне и в самом деле было интересно. Я как будто почувствовал себя неким отважным первопроходцем. Если бы не эта заморочка с Алисой, я бы уже давно туда сходил.
   Но ведь всему свое время. В данном случае это было как никогда верно.
  
  13
  
  Вид у всего этого был, конечно, печальный. В том смысле, что действительно пробуждал в душе уныние и настраивал на философский лад. Хотелось предаться фатализму и думать о бренности бытия. Такое вот Денисово, вернее, то, что от него осталось. И Мохово станет таким же, а потом, в свою очередь, и Князевка. Все станет таким.
   Дорогу сюда я нашел без труда. Она, само собой, фактически исчезла, потерялась в лесу, но еще смутно угадывалась, как некий бледный призрак былого. И точно так же исчезла неведомая деревня Денисово, до которой, как оказалось, было почти рукой подать. Я по крайней мере, мысленно приготовившись к более великому походу, поначалу даже не понял, что уже добрался до места. Просто среди деревьев вдруг появились редкие сгнившие остовы, а то и вовсе заросшие ямы там, где когда-то стояли дома. Но сама усадьба помещика каким-то мистическим образом сохранилась. Лес изменился, и я вышел в место, которое раньше было тополиной аллеей. Если внимательно приглядеться и включить немного воображения, еще можно было заметить некогда безупречно прямые ряды деревьев, угадать планировку того, что было чем-то вроде сада. Деревья были высокими, могучими, и под их кронами было тенисто и как будто прохладно. А в самом центре на открытом пространстве стоял бревенчатый дом - потемневший от времени, с пустыми проемами окон и дверей, без крыльца, но все еще внушительный, большой, с четырехскатной крышей, в одном месте, правда, просевшей. Создавалось странное впечатление, что он может простоять здесь еще долгие годы, вопреки всему, спрятанный от всего мира - словно затерянный памятник, нет, словно мавзолей, в котором покоится история.
   А рядом с этим печальным, погруженным в беспробудный скорбный сон домом, неподалеку от того, что, по всей видимости, в прошедшие времена было колодцем, находился небольшой пруд - возможно, тоже рукотворный и все еще полный неподвижной воды, хоть и позеленевший от ряски. С одной стороны деревья настоящего, неухоженного леса подступали почти вплотную к пруду, неумолимо вторгаясь в созданный когда-то и кем-то порядок, и когда-нибудь они окружат его совсем, поглотят и этот в сущности уже мертвый, но отказывающийся это признать дом, окончательно растворят среди своей необузданности одичавшую тополиную аллею и сад.
   Но если смотреть в общем, если смиренно принять и впитать в себя грусть, здесь было красиво. Настолько, что я стоял и смотрел на все, как завороженный. Это была необъяснимая, осенняя, увядающая красота среди буйного лета. Еще можно было представить, каким оно было раньше, как будто вспомнить далекий, ушедший сон. За этим местом стояла история, и трагедия, и судьбы неизвестных, забытых людей.
   Захотелось это нарисовать. Именно нарисовать, а не сфотографировать, тем более, что телефон-то я и вовсе оставил дома, попросту говоря, забыл (а вообще удивительно, как быстро меняются приоритеты, когда изменяется среда вокруг тебя - раньше я бы не забыл ни за что).
   Я выбрал местечко у пруда, скинул рюкзак и присел на берегу, на небольшом пятачке между стоячей водой и лесом.
   То самое место. Впрочем, об этом в свое время.
   Вид на дом отсюда ничего не закрывало. Кроме него, взгляд натыкался на деревья и еще раз на деревья, и, собственно, ни на что другое, но отчего-то спокойная, величественная красота с этого ракурса казалась еще пронзительней. Здесь было тихо и спокойно, лишь временами из леса доносились птичьи разговоры (из всех голосов я мог опознать только кукушку). Забавно, что почти не было и слепней, а также всякой прочей мошкары, а ведь пока я шел до сюда меня несколько раз жестоко покусали, и я пообещал себе, что в другой раз не сунусь в лес без репеллента. Даже воздух пах как-то по-особенному. Чем-то сладким, чем-то увядающим, но приятным. Это было хорошее место, как мне показалось. Я ничуть не жалел, что открыл его для себя. Странно, если принять во внимание то, что фактически я находился среди развалин. Но в самой здешней грусти было что-то притягательное. Что-то похожее на задумчивый покой, который нисходит, когда приходишь на кладбище. Да, если подумать, здесь было много от этого.
   Так что, задумчивый и смиренный я неспешно сгрыз одно яблоко, а потом достал альбом. В некотором роде поразительно, как естественно это у меня получилось - будто я всю жизнь только и делал, что рисовал. Карандаш сам собой оказался в моей руке, и на какое-то время я, как и всякий раз, замер над чистым листом, а потом отключился, а линии столь же самостоятельно и уверенно потекли на бумагу.
   Технически неумелый, этот рисунок все же мне как-то особенно дорог. Я нарисовал дальний берег пруда, угол дома и некий абстрактный сад. Алисы в композиции не было, но мне казалось, что она там незримо присутствует. Потому что на этом несовершенном рисунке загадочным образом ожила вся моя неутоленная тоска.
  
   Придя наконец в себя, я испытал некоторое опустошение. В чем-то даже благостное опустошение (можете сказать, как после любовного акта). Я посмотрел на осиротевший дом, и вдруг что-то переменилось в моем настроении. Поначалу я намеревался забраться туда, посмотреть, что к чему, при этом сильно подозревая, что ничего интересного не обнаружу, но сейчас ничего такого уже не хотелось. Я испытал нечто вроде внезапного приступа одиночества. Я совру, если скажу, что то было некое предчувствие и что это чувство начало на меня как-то давить, просто мне стало слегка неуютно. Красота и видимое спокойствие никуда не исчезли, но я с отчетливой остротой осознал, что вокруг меня ни души. Мне не стало хоть сколько-нибудь боязно, но почему-то уже расхотелось находиться здесь. Как будто необъяснимая тень прошла надо мной. Никогда раньше не замечал за собой подобной тяги к человеческому обществу. Или что это такое было?
   "Ладно, я здесь побывал", - сказал я себе, не зная вернусь ли еще.
   Конечно, тогда я не мог знать, не мог и вообразить, что меня свяжет с этим местом.
   Это теперь все видится иначе.
   Я встал, отряхнул джинсы, еще раз оглядел дом, деревья, застывший пруд, надежнее сохраняя их в памяти, вздохнул и пошел обратно.
   Так себе вышла прогулка. Не в плане впечатлений, конечно, нет, но дело было в том, что уходил я с таким настроем, будто отправляюсь в великий поход. А вот уже возвращаюсь. Я даже аппетит не успел нагулять. Надо бы еще побродить. Говорят, где-то здесь была лесопилка. Может, поискать? Или приберечь на другой день?
   Я шел, смутно радуясь лесу - звукам и тишине, зелени и свету среди ветвей, временами мимодумно отмахиваясь от особенно назойливых насекомых сорванной веткой, и недавнее неуютное чувство, если оно и было, совершенно и бесследно меня отпустило. Довольно скоро, хоть и вовсе не спешил, я вышел на опушку, на простор и свет, и отсюда открывался пестрый луг, а дальше и ниже виднелась непримечательная деревенька Мохово, прячущаяся среди величественных берез, которые отсюда казались одним зеленым высоким островом.
  
   Что ж, чаще всего мы идем в этом мире наощупь. А у Вселенной, как водится, много подарков.
   Я вышел на луг и почти сразу же услышал:
   -Привет!
   На секунду моя личная вселенная опрокинулась.
  
  14
  
  После всего этого, как не поверить в судьбу? В то, что существует некая высшая сила, которая неумолимо играет человеками, как ей вздумается? Иначе очень сложно объяснить подобные совпадения. Я не должен был переживать, искать и сомневаться. Все само меня нашло.
   -Я тебя напугала! - засмеялась Алиса.
   Она сидела в траве справа от меня, а рядом с ней стояло маленькое ведерко.
   Черт, она действительно меня напугала, это точно, но сердце заколотилось так отчаянно не только поэтому. Заколотилось еще больше, когда она встала и пошла ко мне, подхватив свое ведерко. Сегодня на ней были велосипедки и некая маечка, а волосы прятались под платком. Ее линии, ее формы ослепляли. Она была похожа на изумительный полевой цветок. Она была невозможным видением.
   -Я не ожидал, - произнес я ломким голосом.
   -Я тут клубнику собираю. Здесь ее много-много. Ты где был?
   Она подошла практически вплотную.
  
   Еще несколько минут назад я ничего не знал, ни о чем не подозревал, ничего не ожидал. Понял ли я что-то сейчас? Едва ли. Потому что голоса разума не было в моей голове. Не было никогда в ее присутствии. Но это была точка невозврата.
  
   -Хочешь ягодку? - спросила она.
   Так, словно все было нормально. Словно я не сдерживал дрожь каждую секунду. Словно она ни о чем не подозревала.
   Она запустила руку в ведерко и подняла на ладошке несколько красных ягод. Я взял одну, даже не посмотрев. Ягода была сладкой, упоительной, но в ней была (или мне показалась) какая-то горечь. Молчание сковало меня. Очень странное чувство. Ничего похожего я никогда и ни с кем не испытывал, и я не знал, что со мной. И все же было в этом что-то смутно знакомое. Может быть, я невольно вспомнил свой самый первый раз, хотя тогда я, кажется, больше испугался. А сейчас как?
   Наши взгляды, встретившись однажды, уже не отпускали друг друга, а между нами как будто сгущалось нечто темное, сумеречное, обжигающее и сладко-горькое.
   -Бери еще, - сказала Алиса, и голос ее, до этого звонкий, вдруг опустился до грудного и упал до еле слышного придыхания.
   Она сама поднесла мне эту ягоду, и я почувствовал ее осторожные, боязливые пальцы на своих губах.
  
   Я совершенно не запомнил, как она оказалась в моих объятиях, но я лихорадочно нашел ее губы своими, и я помню вкус дикой клубники. Кажется, ведерко упало, а Алиса уперлась кулачками мне в грудь. Она оторвалась (но не сразу), чтобы сделать вдох.
   -Что... ты... делаешь?
   Я больше не мог (и не собирался) сдерживать свою дрожь, сдерживать всю эту гребаную нахлынувшую на меня волну.
   Я снова притянул к себе ее сильное и мягкое тело, не чувствуя сопротивления, и приник к ее губам.
   И мы целовались как безумные. Влажно, дико, долго и больно. Платок улетел в сторону, и меня объял запах ее волос, который был лучше и призывней всех цветов этого луга. Мы стояли, сплетясь, и я целовал ее губы, шею, волосы и снова губы, а мои руки жадно шарили по ее телу, проникали под майку, под резинку бриджей. Больше не было ничего в мире, кроме этого. Не было времени, но вот я настойчиво повлек ее вниз.
   -Нет... нет... - зашептала Алиса, с трудом делая вдохи посреди поцелуев, а я уже не мог остановиться. - Подожди... испачкаешь.
   Я совершенно не понимал, о чем она, и мне было неважно.
   -Подожди же... сейчас...
   Все же она отстранилась от меня, отступила на шаг, легким движением стянула свою маечку, а после, не отрывая от меня неистового взгляда блестящих от возбуждения глаз, завела руки за спину, расстегивая бретельку... Белая грудь словно бы сияла собственным светом. Алиса слегка улыбнулась.
   А потом я набросился на нее, мы упали в траву и там любили друг друга. Я был жадным, я хотел, чтобы она была моя, вся, без остатка, и я безумно целовал ее мягкое тело и не мог насладиться, измученный жаждой, не мог напиться этой водой в жаркий день. Целовал и сжимал ее грудь, ее живот, ноги, бедра, приник губами и языком к ее лону. Жадный, жаждущий. Алиса издала стон и потащила меня наверх, на себя, одновременно стыдливо и требовательно. Ее глаза были закрыты, но я смотрел ей в лицо, ловя каждый момент, когда входил в нее, легко и естественно скользнул во влажную и открытую мне навстречу. Она обхватила меня руками, как будто крепче вжимая в себя, что-то бессвязно зашептала. Я двигался над ней, навалившись всем весом, одной рукой мял ее грудь, гладил ее изгибающуюся шею с бьющейся жилкой, отводил в стороны разметавшиеся волосы, пропуская шелковые пряди между пальцев, трогал ее губы, когда она порывисто дышала мне в руку полуоткрытым ртом.
   Дикая и безудержная волна уносила нас.
  
   Мы лежали в траве, обнаженные, взопревшие, и я лениво думал о том, что вот все и случилось. И это действительно было похоже на первый раз. Я был неловок и нетерпелив. Был безумен. Что ж, в каком-то смысле это и было первым разом. Всех моих девушек и женщин объединяло еще и то, что их фотографии в Инстаграме были удивительно похожи: те же самые глаза, губы, даже позы, те же самые фильтры. Но Алиса на их фоне была абсолютно особенной. Никогда у меня не было такой.
   И не будет, как пел Гребенщиков.
  
   Я уже говорил, что это была не любовь. Правильно. Я вообще не знаю, что такое любовь. Но если не она, то это, как я думаю, было самое близкое к этому чувству, что я испытывал за всю свою жизнь.
   А если любовь, то я не научился ее узнавать.
  
   Мы молчали. Не знаю, о чем в те минуты думала Алиса (тогда это и не было для меня важным). Она легонько, почти сонно поглаживала меня, потом ее рука опустилась ниже, требовательно схватила, и я практически сразу же ожил.
   -Еще хочу, - шепнула она мне в ухо.
  
   Теперь мы лежали на боку; она вполоборота ко мне. Я поднял одну ее ногу и так входил. Сейчас все было медленней, спокойней и в то же время еще ближе. Она была моя в эти мгновения - настолько, насколько это вообще возможно. Мы были одни, мы с интересом, восторгом и удивлением узнавали друг друга. Не спеша. Забыв обо всем. Это было больше, чем просто перепихон. В этом я уверен.
  
   -Кто-нибудь мог бы нас увидеть, - задумчиво произнес я, глядя в сторону далекой деревеньки. На самом деле я так не думал или, по крайней мере, не особо беспокоился.
   -Кто-нибудь и мог бы, - тихо вторила Алиса.
   Я не понял, что прозвучало в ее голосе. Было ли там некое сожаление? Я чувствовал себя слегка опустошенным (я имею в виду - морально), и все было каким-то немного нереальным, как во сне. Но одно я знал наверняка: я все еще не хочу отпускать Алису.
   Тем временем она уже привела себя в порядок и выглядела так, будто мы только что повстречались. Хотя нет. Ее взгляд сейчас был совсем другим, особенным. Уж в этом я не мог обмануться. Мне хотелось спросить ее о многом, но почему-то все слова казались глупыми. Алиса тоже была немногословна. Между нами словно бы повисла некая неловкость. И недосказанность. Хотя это казалось странным.
   -Ты иди, - вдруг сказала она.
   Я посмотрел на нее. Она улыбнулась, но улыбка вышла безрадостной, печальной, и это меня задело. Очень эгоистично задело. Мои вопросы, мои слова рвались наружу, искали выхода, стремились к ней... но я опять промолчал.
   -Иди, - повторила Алиса, чуть склонив голову. - Я еще здесь побуду. Надо же клубнику дособирать. А просыпалось сколько...
   Я понимал, что она права: едва ли нам стоит показываться в Мохово вместе, чуть ли не под ручку, пусть и деревни-то той самой почти что и нет. Мы просто не можем. Странная неловкость была вызвана чувством вины, это тоже понятно. Но лично я никакой вины не испытывал. Или так думал.
   Я тоже был уже одет, но сидел на примятой нами траве, тогда как Алиса стояла в сторонке, одергивала и приглаживала свою маечку и на меня почти не смотрела. Я тоже встал и сделал шаг к ней. Где-то внутри себя я уже был готов выслушать что-нибудь правильное, но неприятное. О том, что это была ошибка, и давай считать, что ничего не было и это ничего не значит. Может быть, я даже и согласился бы. Но Алиса подняла голову, и я увидел в глубине ее сияющих глаз тот самый огонь, который неизменно полыхал в ней, но, возможно, был виден не всем.
   -Поцелуй меня и иди, - сказала она.
   Поцелуй был долгим и сладким. А еще он был нежным и немного печальным.
   -Все, иди, - сказала Алиса наконец.
   И я пошел.
   Почему-то мне стало удивительно хорошо, как будто она дала мне некое нерушимое обещание. Чувство вины? Не слышал.
   Я остановился, обернулся (и она смотрела мне вслед, прижав руки к груди - совсем как в романтическом фильме), запустил руку в рюкзак и достал яблоко. Бесшабашным жестом обтер его об футболку.
   -Лови!
   Она поймала его, поднесла к лицу и засмеялась.
   -Все, ушел, - сказал я.
  
  15
  
   Я пришел домой и упал на койку. Не знаю, чего мне хотелось, но я был очень беспокоен. Желание мчаться куда-то, все равно куда - только бы не сидеть на месте. Я подумывал о том, чтобы прыгнуть в машину и поехать, например, к вышке, снова забраться на нее. Это было очень заманчиво. А с другой стороны совсем не хотелось двигаться. Такое вот противоречивое чувство. К тому же у меня была смутная надежда: вдруг Алиса заглянет ко мне на обратном пути? Мы встретились случайно, судьбоносно, спонтанно и разбежались как-то боязливо, как мне теперь казалось. Меня тревожила недосказанность. И это, к слову, тоже было необычно и странно. Это было для меня чем-то новым. Казалось бы... Я же получил все, чего хотел, чего еще-то? Мое сердце воспарило, но почему-то не стало свободным. Я мог бы уехать прямо сейчас - насовсем, навсегда. Но я не мог. С пронзительной ясностью я осознал, что она меня не отпускает. Мне уже ее не хватало. Мне было мало. Я думал, что успокоюсь, утолив свою дикую страсть, но она разгорелась еще больше, как будто я плеснул масла в огонь. В каком-то смысле стало только хуже. Что со мной, черт?
   Так я и лежал, практически не шевелясь, заново переживая все эти странные волшебные мгновения, которые теперь казались нереальными, словно случились с кем-то другим, а в голове бушевала настоящая буря. Я был лодкой на штормовых волнах. Мои мысли возносились к почти что эйфории, а-то вдруг падали в пучины тревожного уныния, и тогда я шептал:
   -Уеду нахрен.
   Но я знал, что не уеду. Поздно.
   Свет и тени двигались по комнате, и в какой-то момент я понял, что Алису сегодня уже не увижу. Тогда я встал и решил, что буду вести себя как обычно.
   Мой телефон лежал на столе - там, где я его и оставил. В нем не было пароля или биометрических данных, иными словами, не было защиты. Я вообще довольно легкомысленно относился к таким вещам. Теперь я обнаружил новое сообщение - не сообщение даже, а просто оставленную открытой заметку: "Пусть все будет, как будет. Ты где?"
   Не возникло ни малейшего сомнения в том, кто это написал. А значит, она заходила и искала меня. Мои губы сами собой растянулись в улыбке, на душе потеплело, будто она прямо сейчас прикоснулась ко мне, погладила по щеке. Поддавшись некоторой сентиментальности, я сохранил анонимную заметку.
   А фотографии она смотрела? Что за вопрос? Хмыкнув, я зашел в галерею, новым взглядом окинул фотографии. Их было не так уж много, и ничего такого интимного я в телефоне не хранил (потому и не переживал за утечку личных, так сказать, архивов), но на большинстве снимков я был запечатлен с девушками. Вот наша солистка и я: дружеские обнимашки. Вот я и моя бывшая. Вот еще одна. А здесь я один, в этаком шарфе, задумчиво смотрю вдаль на фоне заснеженного поля - пожалуй, это фото могло бы принадлежать настоящему художнику. Неплохо.
   Почти развеселившись, я отложил смартфон.
  
   Как я и думал, Алису в этот день я больше не увидел. Если она и забегала еще к бабушке, то я ее упустил. Возможно, неосознанно мне и самому не хотелось ее караулить. Может быть, и нужно было дать ей или мне время, чтобы все как-нибудь утрясти в голове. Что ж, я не очень расстроился.
   Этой ночью я ложился спать с мыслью о том, что по крайней мере назойливый шорох отныне не будет меня донимать - спасибо Домовому. Действительно спасибо. Я вроде как и чувствовал себя спокойней, зная, что он бродит где-то поблизости, охраняя мой сон. Конечно, ему было на меня плевать, но я как бы убедил себя.
   Я засыпал приятно уставший, голова полнилась полученными за день впечатлениями, которые я заново прокручивал, постепенно уплывая в сон, но на самом деле ночка выдалась даже хуже тех, когда мне снились шепчущие во тьме голоса. Не могу сказать, почему. Ничего такого особо страшного, но все было внутри.
   Мне приснилась Алиса. Мы не лежали в траве в тени дубов, не ласкали друг друга, а просто находились в этом же самом доме. Я протягивал ей телефон.
   -Я ничего не писала! - с непонятным гневом отрицала она, едва не срываясь на крик.
   -Но вот же...
   -Ничего не писала!
   Потом мне показалось, что я проснулся (наверное, так и было, но я не уверен). "Обязательно спрошу", - подумал я, отчего-то напуганный, как это бывает внутри кошмара, где находишься в какой-то своей, особой логике.
   Потом я долго ждал голосов, вслушиваясь в тишину. Нет, это была не просто тишина, а скорее молчание, потому что мне чудилось чье-то тягостное присутствие. И оно приближалось, оно было все ближе и ближе. Еще немного, и я почувствую похожее на сквозняк и пахнущее болотом дыхание.
   "Говорите! Нечего сказать?" - лихорадочно думал я, пытаясь себя ободрить и успокоить.
   А затем на мои ноги легло что-то тяжелое, и я испугался еще больше, но внезапное озарение наполнило меня радостью.
   "Это Домовой", - решил я с облегчением.
   Но у меня не оказалось сил, чтобы пошевелиться и проверить. И однако же молчание вдруг снова стало обычной тишиной - пустой и мирной.
   И больше я ничего не помню. И уж тем более не могу сказать, было ли хоть что-то из этого явью.
  
   Я сидел на вышке и делал зарисовки в альбоме. Потихоньку уже начал втягиваться в это дело. Работа с тенями и перспективой, правильное расположение деталей в композиции; кажется, пейзажи получались у меня все лучше и лучше. Громко, конечно, сказано, но я старался и действительно получал от этого удовольствие. Голова прочищалась, мысли становились ясней. А мне было, о чем подумать.
   Позавчера видел Алису. Она пришла, когда я пил чай под умиротворяющий ручеек житейских бабушкиных историй. Стрельнула в меня глазами от порога, слегка зарумянилась, но быстро взяла себя в руки.
   -Привет-привет!
   Словно ничего и не было.
   -Садись чай пить, - сказала баба Лена. - Гоша, вишь, опять нас тортиком балует.
   -Гоша хороший! - засмеялась Алиса, пародируя голос попугая, и бабушка подхватила ее смех, а с ними, за компанию, и я.
   Словно все это было проверкой, где мы должны были изображать, что ничего в наших отношениях не поменялось, и мы продолжаем жить обычной жизнью. Что ж, это было необходимо, я понимаю. Наверное, проверку я прошел, но какими же фальшивыми казались теперь все наши невинные ("пустопорожние" - сказала бы бабушка) слова, и как же я изнывал внутри! Мне это совсем не понравилось. Держать себя в рамках мне удавалось с трудом. Я то и дело пытался встретиться с Алисой глазами и передать ей во взгляде многозначительный намек. Плохой актер. У Алисы получалось лучше, и почему-то мне это тоже не нравилось. Но злился я в первую очередь на себя. Почему вдруг все стало таким сложным? Причем, это ведь я сам накрутил себя так. Как никогда и ни с кем. Почему нельзя смотреть на вещи проще? Было и было - очень хорошо. Может быть, будет еще. Просто надо надеяться и ждать. Я ведь поэтому до сих пор здесь? А тем временем продолжай играть свою роль и не спались.
   Алиса говорила о вещах, которые для меня ничего не значили - что-то о сене и огороде, - а я, слушая ее и не вникая в смысл, понял для себя, что никакого повторения не будет, если только мы заранее как-нибудь не договоримся о встрече.
   И в самом деле, сколько раз судьба может подбрасывать неожиданные подарки? Надо брать ситуацию в свои руки - вот так.
   Чего я не знал тогда, это то, что у судьбы подарков хватит с избытком. Вопрос в том, всегда ли мы готовы их принять.
   Я продолжал украдкой наблюдать за поведением Алисы. И почему я решил, что она станет прятать глаза и вообще выглядеть виноватой? Я многое успел попередумать до этого и пришел к выводу, что Алиса, возможно, снова будет меня избегать, снедаемая чувством заслуженной вины. Был готов к этому. Но я ошибся. Или чувства свои она прятала очень умело. Наверное, это даже к лучшему. Во всяком случае, мне-то о чем беспокоиться?
   Попили чай, и Алиса перекинулась на какие-то дела с бабушкой, а я почувствовал себя лишним и, поступив вполне тактично, вышел во двор. Но далеко не уходил. Взять ситуацию в свои руки, правильно?
   Наконец я ее дождался.
   -Я тебя подвезу, - сказал я, когда мы пошли к калитке. - Возражений не принимаю.
   Алиса резко остановилась. Мне показалось или правда в ее глазах мелькнул уже знакомый мне испуг?
   -Не надо, - отвечала она чуть ли не шепотом, а сама как будто с трудом сдерживалась, чтобы не начать воровато озираться по сторонам.
   Вот оно чувство вины, на месте. Или это то чувство, когда боишься, что тебя поймают за руку. А есть разница?
   Сам я чувствовал, что потихоньку закипаю, и где-то мне даже хотелось этого, хотелось сорваться, сделать что-нибудь необдуманное. Тем более, что мне уже было как-то плевать, например, на Гришу, да и на всех остальных, если честно. Но не на нее. И поэтому я, разумеется, сдержался.
   -Что ты выдумываешь? - произнес я, невольно сам понижая голос. - Это же просто...
   Я даже не находил слов. Алиса замотала головой, и было похоже, что она вот-вот расплачется. И вся тебе маскировка.
   -Пожалуйста, не надо, я прошу тебя.
   Ее почти ощутимый страх заставил меня отшатнуться.
   -Почему? - все же сделал еще одну попытку я. - Послушай, давай я просто тебя подвезу, и все. Это нормально. Никто ничего не скажет. Допустим, мне тоже в деревню надо. В магазин.
   Алиса улыбнулась, и стало понятно, что она справилась с собой и что принятого решения уже не изменит. Грустно. Мне вообще многое стало понятно в эту минуту, по крайней мере я так думал. Разве я не предполагал, что она станет меня избегать? Приключение на один раз, и хватит, так?
   Если я и надеялся на что-то, то впору было готовиться к горькому поражению. Раскатал губешку, что называется. Не то, чтобы я был готов сдаться окончательно и бесповоротно, но...
   Но Алиса сказала:
   -Я хочу быть с тобой, - (и мне вдруг вспомнилась одна такая старинная песня), - но не сегодня, хорошо? Потом. Пойми меня. Я сама все придумаю.
   По правде сказать, я опять ничего не понял, но она говорила с такой убежденностью, что мне пришлось ее отпустить. К тому же, вроде как, ее слова давали мне смутную надежду. Иногда стоит довольствоваться малым.
   -А если мне и правда в магазин надо? - проворчал я, уже внутренне сдаваясь.
   Алиса посмотрела на меня невинно.
   -Ну ничего, потерпи, ладно?
   Я покривился и махнул рукой. А после оглянулся, почти ожидая снова увидеть Самойлова, выглядывающего из-за забора, но улица была тихой и пустынной: деревенька Мохово, как обычно, притворялась вымершей. Даже детей, как их там, Вари и Семы, не наблюдалось. К слову сказать, я их вообще очень редко видел и в основном издали, а еще реже я видел жену Самойлова. Так что, дети и их мать мне казались странноватыми, но думал я о них всегда мимоходом и не собирался вникать в суть.
  
   Теперь я сидел на вышке, пытаясь рисовать величественные, раздольные пейзажи, но в основном просто размышлял обо всем. Что имела в виду Алиса, когда сказала, что она сама все придумает? О чем, нахрен, она вообще говорила? Я долго об этом думал, ворочая мысли и так, и этак, но ничего в голову не приходило. Что за игры? Может быть, это и вправду было игрой, в которую я с извращенной радостью втянулся, получая свою дозу адреналина. Почему так? С некоторыми я расставался очень легко, быстро их забывал и не искал новой встречи. Это нормально, разве нет? Но почему я не мог точно так же отпустить Алису? Или это она меня не отпускала?
   Как я узнаю, что она уже что-то там придумала, чем бы оно ни было? Узнаю, конечно, иначе как? В свое время. А пока, видимо, только и остается - томиться ожиданием.
   И вот здесь, пока я смотрел вдаль, в сторону Князевки, задумчиво постукивая карандашом по зубам, мне в голову пришла новая мысль. Только оглядываясь назад, могу сказать, что это был еще один поворот судьбы. Я катился по накатанной колее, ни на сантиметр не отклоняясь от того, что предопределено. Оглядываясь назад, я не могу смотреть на это по-другому, истина это или нет.
   "А я ведь тоже могу кое-что придумать, - подумал я. - По крайней мере увижусь с ней. На виду у всех, но это ничего. Главное, что в непринужденной обстановке. А там посмотрим. Может быть, удастся переброситься парой слов".
   Оживление разогнало тоску. Неважно что и неважно, насколько это имеет смысл, но я придумал для себя некий конкретный план действий, и уже одно это поднимало мне настроение.
   "Что вообще стало с моими социальными навыками? - думал я, слезая с вышки и усмехаясь про себя. - Я должен был сделать это уже давно".
  
  16
  
   Можно сказать, что я был доволен. Не собирался даже задумываться о том, насколько мое маленькое мероприятие имеет смысл, потому что в данный момент меня все устраивало. Хорошее настроение было вызвано еще и тем, что на какое-то, пусть и краткое время, мне удалось как бы встряхнуть эту умирающую деревеньку, разбудить ее от затяжного могильного сна. Ну а главным, конечно, было то, что я мог спокойно наслаждаться обществом Алисы, пусть и на тактичном расстоянии. Что ж, во всем есть свои недостатки. Сегодня Алиса не могла принадлежать мне, сегодня она была примерной мужней женой. Ничего другого я и не ожидал, и поэтому чувствовал себя довольно расслабленно. С философской отрешенностью выжидал подходящий момент, чтобы переговорить с ней без посторонних ушей или хотя бы взять у нее наконец номер телефона (пускай запишет меня как подружку). Отпустил ситуацию, так сказать. Но внутренне был готов. Так что, все было правильно и все шло, как надо. Я почти гордился собой.
   Я назвал это новосельем. И справедливо удивился тому, почему столь здравая и вполне естественная мысль не пришла мне в голову раньше. Но хоть пришла.
   И в итоге за последние дня три я развил бурную деятельность, во всяком случае, по здешним меркам. Закупился в магазине, для чего съездил аж в Белогорецк (но сейчас о нем не буду рассказывать), еще раз придирчиво вылизал двор своей хибары, попросил у Самойлова мангал взаймы. Разослал официальные приглашения. Ну как. На словах, конечно. Гриша очень вовремя объявился у бабы Лены - что-то привез на своем мотоцикле. Я слегка расстроился оттого, что он приехал в одиночестве, а вот сам Гриша, напротив, обрадовался моему предложению, которое я озвучил как бы между делом. Тогда я и понял, что нахожусь на верном пути.
   -Вот это дело, - оживился Гриша. - А когда? Давай в субботу. Вечерком. Отметим как положено. Хорошее дело. И вовремя, скажу тебе.
   Увы, он не пояснил, что имел ввиду, а-то я бы уже тогда узнал кое-что интересное об Алисе. Кое-что важное. Но я бы все равно, скорее всего, не придал этому значения.
   Самойлова (Леху) я пригласил тоже, разумеется. Пригласил со всем его семейством, но в назначенный час он заявился один, небрежно бросив какую-то скупую отговорку и якобы извинения. Надо сказать, я этому не очень-то и удивился. Как будто все было в порядке вещей. В любом случае, это было не то, что могло вывести меня из равновесия, я просто воспринял это как должное. Зачастую нам и дела нет до всего, что не касается нас непосредственно. Да что там, почти всегда. А оправдания найдутся легко.
   Но вот если бы Гриша не взял с собой Алису (а я ведь несколько раз подчеркнул слово "приходиТе"), я бы очень огорчился. Огорчился - не то слово. Все лишилось бы смысла. Но Гриша не подкачал. Гриша даже переборщил, на мой взгляд.
   -Я тут другана позвал, - сказал он, отведя меня в сторонку. - Одноклассника своего. Он сам напросился. Говорит, знает тебя. Ничо?
   Я сдвинул брови - скорее озадаченно, чем сердито, а лицо Гриши приобрело виноватый вид.
   -Андрюха, - быстро проговорил он, как будто оправдываясь.
   Я немного задумался.
   -Электрик?
   -Точняк.
   -Да бога ради, - сказал я. Собственно, мне было все равно.
   Вскоре прискакал и сам электрик Андрюха. Прискакал в буквальном смысле - верхом на коричневом (гнедом) жеребце, и это меня почему-то восхитило. С Андрюхой мы виделись до этого раза три-четыре, всегда неподалеку от магазина, и каждый раз он приветливо со мной здоровался и рассказывал какой-нибудь анекдот или ворчал на какой-то "конченый транс", в котором давно пора заменить масло. Показал даже свой дом и просил захаживать при случае. Но я не захаживал и не собирался. И вот он сам, как говорится, решил почтить меня визитом. Видимо, в его глазах я уже был своим. Не трогательно ли? В свою очередь, мне нравилась его непосредственность, и вообще он как-то располагал к себе, но все равно значил для меня не более, чем любой случайный прохожий. Поэтому что я еще могу сказать о нем? Один раз я назвал его Андреем.
   -Что? - притворно возмутился он. - Кто это? Нихера себе! Андрей! Андрей. Вот это ты дал!
   Мне самому стало смешно, как он тягуче и картаво произносит собственное имя.
   -Андрюха я!
   -Понял.
   Мы оба засмеялись.
   Я и не знал, что они с Гришей когда-то учились вместе. А, впрочем, чему здесь удивляться? Если уж они ровесники, то и выбора, надо думать, у них особого не было.
  
   Вот, получается, и все мои гости на новоселье. Я не упомянул бабу Лену, потому что ее присутствие подразумевалось по умолчанию. На самом деле она начала гонять меня чуть ли не с утра - задолго до прихода гостей. А сама в это время суетилась на кухне, хотя я и сказал, что ничего не нужно, я все купил. Да какое там.
   У себя во дворе я поставил стол (или что-то на него похожее), найденный мной в одном из недавних мародерских набегов на руины Мохово, а также две лавки. Чтобы это выглядело хоть сколько-нибудь презентабельно, понадобилась клеенка. А уж по мере того как я уставлял стол посудой, вид становился все более праздничным.
   Гости пожаловали ближе к вечеру, когда свет сделался приглушенно-золотистым, мягким, еще далеко не закатным, но уже не таким ослепительно ярким. И вот уже вкусно запахло дымком из мангала, а из колонки ненавязчиво, в фоновом режиме полилась музыка (я поставил не тот плейлист, который слушал обычно, а тот, что я собрал, так сказать, "для народа" - уж поверьте, я неплохо знал музыкальные вкусы и предпочтения различных слоев общества).
   И деревня ожила. Это чувствовалось. Это было в воздухе, в голосах и смехе среди пустых домов, в жизнерадостной легкой музыке. Если оторвать этот вечер от прочих воспоминаний и представить его как нечто целое, законченное и самодостаточное, то можно сказать, что он был великолепен. Такие вещи вспоминаются с удовольствием. И я бы вспоминал, если бы мог отключить все остальное.
   Алиса подарила мне лукошко спелой, сочной клубники. Она скромно улыбалась, как и ее муж, который маячил позади.
   -Это тебе от нас, - сказала она. - Попробуй нашу ягоду. Ты такую никогда не ел. Ваша городская - вообще не то. Да и не клубника даже.
  Очень двусмысленно, прямо очень, но я надеялся, что это понимаем только мы двое, а чисто внешне (я снова надеялся) все выглядело довольно невинно. Я посмотрел на Гришу (сама простота), а потом случайно перехватил взгляд Андрюхи, и что-то такое смутно меня кольнуло, словно сработал тревожный датчик. Слишком уж внимательным был у него взгляд. Андрюха мне нравился, чтоб вы знали, но в тот момент я понял, что он далеко не дурак, и с ним надо быть поосторожней. Кстати, было еще кое-что, на что я обратил внимание в этот вечер, и тоже связанное с Андрюхой. Может быть, мне и показалось, но завидев бравого электрика, наш Самойлов как-то сник, а потом весь вечер держался как бы чуть-чуть в стороне. Может, действительно показалось. Просто мои чувства были чрезвычайно обострены, я был настроен, чтобы ловить символы, намеки, полутона взглядом художника (хех), играть в эту тонкую игру с Алисой - незаметно, но на виду у всех. Вот поэтому, увлекшись, я мог увидеть то, чего на самом деле не было. С другой стороны, ничего странного я не находил в том, что у Самойлова не так много поклонников. Такой вот он, видимо, человек. Может, все дело в этом.
   Как бы там ни было, а вечер действительно удался. Было весело. И в какой-то момент я позабыл о своей игре и совсем расслабился, перестал ждать и искать какого-нибудь удобного случая, которого, кажется, даже не намечалось. Не совру, если скажу, что так стало проще. Не все же должно крутиться вокруг Алисы? Конечно, она была здесь, она шутила, она смеялась в ответ на шутки и все это время не переставала скользить по краю моих мыслей и занимать немалую часть моего внимания, чего я, впрочем, старался не показывать и не выпячивать. В итоге, кажется, в этот вечер я общался с ней даже меньше, чем с остальными.
   -Ой! Сделай погромче, - попросила Алиса, видимо, заскучав от наших разговоров. - Гриша, пошли потанцуем.
   -Да я не хочу, - заартачился тот. - Я тут с мужиками...
   -Я тебя приглашаю, муж.
   -Да зачем?
   -Пойдем!
   Гриша сдался. Любой бы сдался на его месте.
   Они танцевали прямо напротив нас при свете луны, небольшого костерка, который мы развели во дворе рядом с мангалом уже после того как пожарили шашлыки, и керосиновых ламп на столе. Я смотрел на них краем глаза, делая вид, что внимательно слушаю очередную электрическую байку Андрюхи и думал о том, что было бы, если бы она пригласила меня. Я желал этого безумно, я вообще люблю и умею танцевать. Но в то же время я боялся. Я еще не забыл слишком внимательный взгляд Андрюхи.
   В любом случае, я знал, я чувствовал, что сейчас Алиса танцует для меня. И господи, как она была прекрасна сейчас! Без косметики, в этом простеньком платьице, в этих своих галошах, она была прекрасна. Она сияла. Для меня.
  
   Я сказал, что перестал ждать чего-либо, и может быть, так и было, хотя я и был готов воспользоваться любым удобным случаем, если вдруг такой подвернется. Я бы мог вообще не переживать, если бы знал, что все уже решено. Мы все были во власти судьбы, разве нет?
   Гриша сказал:
   -Слушай, Гоха, поговорить надо.
   Я напрягся. А кто бы не напрягся?
   -Давай отойдем, - махнул головой Гриша, еще больше вгоняя меня в тревогу.
   Я быстро оглядел всех. Андрюха что-то втирал бабе Лене (кажется, ей не понравились роллы, которые я привез), Леха, сидя на корточках, подбрасывал дрова в костер, а Алиса просто сидела за столом и загадочно улыбалась, не глядя ни на кого. Я кивнул, встал и пошел за Гришей. Отошли совсем недалеко, встали у заборчика. Здесь Гриша закурил, а я просто стоял, напряженный, прямой, не зная, что сейчас может произойти. Мне реально было, чего опасаться.
   -Тут такое дело, - начал Гриша со странной неуверенностью в голосе. - Моей в центр надо, в Белогорецк. В больницу, на прием. Что-то там по женской части, я не знаю. Хотел соседа попросить, но он цену загнул, куркуль. Еще и на бензин ему.
   Я слушал его, и плечи мои расслабленно опускались. Во мне росло изумление.
   -Можно, конечно, на попутку выйти, - продолжал Гриша, будто оправдываясь, - но я подумал, у тебя же тоже машина. Мы же не чужие люди. Я-то вон без номеров гоняю. У меня и прав нет. А там трасса, сам понимаешь. Свозишь ее? По-дружески, а?
   Я немного прочистил горло, боясь, что мой голос может меня выдать.
   -Конечно, свожу, какой вопрос. А когда надо?
   -В понедельник. С утреца, часам к семи. Нормально?
   -Нормально, даже не переживай. Я подъеду. Только куда?
   -А, ты же не был у нас. Бляха, надо будет это исправить. В следующий раз у нас посидим, да? А живем мы по этой же улице, как отсюда ехать. Посередке. С синим забором дом, не ошибешься. И мы ждать тебя будем.
   -Договорились, - сказал я.
   -Спасибо тебе, слушай. Знал, что не откажешь. Нормального человека сразу видно.
   -Да че там, не напрягайся. Если надо, всегда обращайся запросто.
   В это же время я думал, чуть ли не падая в обморок от восхищения: "Вот же Алиса! Ты действительно сама все придумала!"
   Гриша заулыбался и в порыве чувств пожал мне руку (а все-таки крепкая у него рука, черт). Гриша решил вопрос. Я глянул на Алису, начиная понимать ее невыразимую улыбку. Я был по-настоящему поражен. Только бы не начать приплясывать. Мы вернулись к столу, оба преисполненные чувством благодарности.
  
   Классный был вечер, я же говорю. Засиделись допоздна. Первым ушел, как ни странно, Самойлов. Может быть, этим он не дал случиться какому-нибудь скандалу, а может, я все выдумал. Просто мне показалось, что Андрюха начал как-то не так на него поглядывать, а за свою ресторанную жизнь я немало таких взглядов повидал. В любом случае, ничего этот вечер не испортило. Я вышел проводить Леху за калитку на правах теперь уже вроде как полноправного хозяина.
   -Ладно, пока, сосед, - сказал он. - Хорошо посидели.
   Он посмотрел в сторону своего дома - ни одно окно там не светилось.
   -Мои спят уже. Утром обязательно передам. Обрадуются.
   Он слегка приподнял пакет, который держал в руке - в основном это были гостинцы для детей, которые я привез из Белогорецка. Мне-то думалось, что они будут бегать здесь вокруг, пока мы сидим за столом, всячески надоедать взрослым, как это обычно бывает.
   "Все-таки странно, - размышлял я, возвращаясь к столу. - Что за семья такая нелюдимая?"
   Мои мысли были однобокими. И равнодушными по большому счету.
   Следом засобиралась и баба Лена. Она тоже приятно удивила меня сегодня. Стоически просидела почти до самого конца, хотя я думал, что она покинет нас еще засветло. Просто молодец. Или, как мне кажется теперь, она назначила себе роль негласно следить за порядком, с каковой в итоге вполне успешно справилась.
   -Посидите еще, - сказала она, прощаясь. - Только не засиживайтесь. И оставьте все так - пусть стол покушает. Завтра все уберем.
   Алиса проводила бабушку до самого дома; я, пока гадал про себя, уместно ли будет мне пройтись с ними (на правах хозяина, вы понимаете), затормозил, упустил момент и остался у себя. Ну и ладно. У меня впереди было будущее, которое я уже предвкушал и ожидал с нетерпением. Не из-за чего было особо расстраиваться сейчас. Я сделался легким, благодушным и немного рассеянным. Само собой, я был слегка пьян, но именно что слегка - я, скорее, делал вид, что пью, я это умел.
   Мы посидели еще, но действительно недолго. Все устали.
   -Пошли, Гриша, вставай, пошли спать, - сказала наконец Алиса.
   -Поедем? Сейчас поедем.
   -Да какое там поедем? Куда тебе сейчас? Бабушка нам постелила. Андрюха, ты как?
   -Я в порядке. Где там мой Орлик?
   -Ты ночью собрался ехать?
   -А чего? Довезет трудяга мой.
   -Ну смотри.
   Я сказал во внезапном приступе альтруизма:
   -У меня вторая койка есть. Только постелить на нее нечего.
   Алиса посмотрела на меня долгим взглядом.
   -Что-нибудь придумаем, - решила она.
   -Нет уж, - неожиданно заупрямился Андрюха, - я здесь не останусь. Ты уж извини меня, Гога, но я помню Поляковых. Ничего, ночка лунная. А? Дорогой длинною, да ночью лунною... а?
   Так мы и разошлись.
   Кстати сказать, еще одним из итогов этого вечера было то, что я узнал немало нового и интересного о здешней жизни, того, что еще не успела рассказать мне баба Лена. Как будто я попал в филиал клуба горячих новостей индивидуальной предпринимательницы и продавщицы Риммы. К примеру, я наконец узнал, что за тип с рыбой в карманах все время трется возле магазина. То есть, я уже знал, что все кличут его Тута, и никак иначе (несложно понять почему), причем настолько давно, что почти никто не помнит его настоящего имени. Вот и сейчас точно вспомнить не смогли, даже баба Лена не была уверена. То ли Равиль, то ли Эльмир, как-то так. Почему я о нем рассказываю? Оказалось, что именно он и был когда-то местным художником, рисовал афиши к фильмам, транспаранты и всякое такое. Расписывал даже детский сад, когда он еще был в Князевке. А потом что-то случилось, я толком не понял что. Что-то связанное с деньгами, с хорошими деньгами. Вроде как он вместе с женой вложился по-дурости в финансовую пирамиду и, естественно, прогорел (но это была только одна из версий). Жена сразу и бесповоротно сошла с ума, а в скором времени и померла. Следом и сам художник слегка повредился умом. Бывает же. Нет больше художника, остался Тута. Но мне было интересно, я даже мысленно сделал для себя заметочку, что надо бы с ним как-нибудь поговорить. А может, он все еще рисует тайком?
   Ладно, к чему говорить об этом сейчас? Мы разошлись, я остался один, а Мохово опять вымерло.
  
   Я снова сел за стол, теперь уже в доме. Я был немного утомлен, да и время было уже позднее, но все же не спешил гасить лампу и ложиться спать. Почему-то мне неожиданным и диким образом втемяшилась в голову мысль, что Алиса непременно прокрадется ко мне в ночи, усыпив муженька. Фантастическая и безумная мысль. Романтик хренов.
   И я дождался, как ни странно. Но не того, чего хотел. Я разглядывал фотографии (а мы немного пофоткались), а потом поднял голову и увидел, что в комнате я уже не один. Я вздрогнул.
   -Что ж ты меня пугаешь постоянно?
   Котяра сидел недалеко от входа, как маленький Будда, обвив лапы хвостом, и настойчиво сверлил меня желтым взглядом. При звуках моего голоса он раздраженно дернул ухом. Кажется, ему не особо нравился мой голос. Зря. Что он понимает? Я ведь неплохо пою.
   -И где ты был?
   Никакой реакции.
   -Там шашлык остался, видел?
   На сей раз кот издал какое-то неопределенное урчание, чем меня слегка развеселил.
   -Угощайся, - великодушно позволил я. - Новоселье у нас с тобой все-таки.
   И Домовой, словно послушавшись, чем развеселил меня еще больше, степенно и с достоинством скрылся в ночи за порогом.
   -Глупо же, правда? - сказал я самому себе, снова увеличивая фотографию, чтобы лицо Алисы заполнило весь экран. - Пошел я спать.
  
   Я не сразу уснул. Лежал в привычной темноте, думал о всяком. Было странно знать, что Алиса сейчас находится в каких-то метрах от меня, и я тут лежу голый и... не жду, нет, уже не жду, но представляю, как все могло бы быть. Что она делает? Спит ли безмятежно, лежа рядом с Гришей или, может быть, думает обо мне так же, как я о ней, слушая храп своего мужа (он же, наверное, должен храпеть?).
   Было странно тихо вокруг. После всей музыки, смеха и громких разговоров, все погрузилось в невероятную тишину, как будто деревня, израсходовав последние силы, рухнула в полном изнеможении и провалилась в каменный сон. Не слышно было ни мух, ни ветра, и даже котяра, если и шуровал сейчас где-то за столом во дворе, тоже делал это неслышно, как призрак.
   Позже мне почудилось, что Алиса все же пришла, легкая, осторожная, трепещущая от возбуждения и опасности. Я очень обрадовался и разволновался. Я был так же испуган и возбужден, и благодарен ей за то, что она не побоялась, за то, что не утерпела и рискнула всем, чтобы побыть со мной. И в то же время хотелось предостеречь ее, сказать, что не стоит, что мы должны подождать совсем немного, и тогда все будет хорошо.
   А потом я подумал, что не знаю, она это или нет. Но я чувствовал, что кто-то меня трогает - очень нежно и интимно. Впрочем, дальше все было смутно, и я не могу сказать, испугался, запаниковал ли я по-настоящему или нет, потому что на самом деле я уже давно спал.
  
  17
  
  Я ждал этого понедельника, как не знаю чего. В воскресенье я проснулся неожиданно поздно, о чем пожалел. Спал, как убитый, несмотря на тот поначалу страстный, а потом тревожный сон, вместивший в себя всю нашу непростую ситуацию - и сладкую радость, и горечь вины. Это же был сон, правда? Я уверен. Да я уже и привык, что мне здесь снится всякое такое, что и не сразу поймешь, откуда оно все берется в моей голове. И до жути реалистичное притом. Не знаю. Может, место такое, да и все мои новые впечатления, близость к природе, опять же. Не знаю. Но сон был крепким, богатырским, я бы сказал. И, пока я дрых, Алиса с бабушкой успели прибрать следы вчерашнего застолья у меня во дворе, оставив стол пустым и чистым, а я и ухом не повел. Более того, Алиса с Гришей уже благополучно отбыли восвояси, а я не проснулся даже от звука мотоцикла. Для меня как-то необычно.
   -Не стали тебя будить, - сказала мне баба Лена, когда я заявился к ней. - Зачем? Алиска заглянула к тебе, ты спишь, да и пущай. Гришка-то хотел, только фигушки ему. Подлечиться ему, заразе. Правда он нашел малость, вчера не допили. Успокоился в общем.
   -Хорошо, - улыбнулся я, продолжая все же испытывать жалость - не о спиртном, нет, до него-то мне как раз и дела не было, а о том, что проспал еще одну возможность побыть рядом с Алисой. Знаю, мы встретимся завтра, но все равно было жаль.
   -Ну и давай чай тогда пить. Или тебе тоже подлечиться?
   -Нет-нет, что вы.
   -А-то смотри. Есть у меня. Я у Гришки забрала бутылку. Немного здоровье поправил, и хватит с него. Ехать же еще.
   Она продолжала болтать с открытостью и неутоленной жаждой общения, а я тем временем думал: "Заглянула ко мне, значит. Заглянула, да?"
   Даже не могу сказать, какие чувства я при этом испытывал. Вряд ли там было смущение, хотя я как спал, так и проснулся голым, а покрывало и вовсе валялось на полу. Забавно. Хорошо, что заглянула Алиса, а не Гриша.
  
   Не знаю, как я пережил этот день. Что-то делал, чем-то был занят, но время все равно ползло мучительно медленно. Я чувствовал мандраж, как перед каким-нибудь ответственным экзаменом. Поглядывал на часы. Вернул Самойлову мангал, поболтал с ним. Его жена прошла мимо, поздоровалась и скрылась в доме. Детей я не увидел. Самойлов сказал, что гостинцы им очень понравились. Пообещал ему помочь с сеном. День все тянулся и тянулся. Я скучал и не находил себе места.
   К вечеру небо стало пасмурным, я смотрел на него и без особого интереса гадал, пойдет ли дождь. Он уже давно собирается, но его все нет и нет. Земля стала как порох, как сказал вчера Андрюха, а может быть, это был Гриша. Не знаю, порох там или нет, но туман почти каждое утро висит над Мохово - берется же он откуда-то. Впрочем, дождя хотелось. Вот только я начал опасаться, что он может пойти невовремя. А если дорогу развезет напрочь? Я же ведь не знаю, каково оно здесь во время дождя, а до шоссе еще надо добраться.
   Дошло до того, что я начал всячески накручивать себя, рисовать в голове различные сценарии под общим названием "Что может пойти не так". Это было лишним и не могло принести ничего хорошего, я и без того был весь на нервах. Я понял, что если что и сможет нам помешать, то это, скорее всего буду я сам. Нехрен. Утро вечера мудренее, как говорится.
   Спать я лег рано в надежде быстренько перемотать остановившееся время. Разбежался. Сон не шел ни в какую. Будильник я поставил на полшестого и далее через каждые пять минут, положил телефон рядом с собой (один из возможных сценариев: тупо проспал, Алиса уехала без меня или вовсе все отменила). Как тут уснешь?
   В два ночи я посмотрел на часы, устав ворочаться, и в очередной раз твердо пообещал себе, что все, теперь точно усну. Потом лежал, слушал тишину, ждал, что кто-нибудь со мной заговорит. Бред.
   Уснул. Забылся. Наверное.
  
   Без пятнадцати семь я был в Князевке. Мохово, когда я выезжал, куталось в привычный туман, утро выдалось пасмурным, тучи кружились вдоль горизонта и выглядели страшновато, но дождя не было. И на том спасибо. Температура немного упала, но стало даже комфортно. Я почти успокоился.
   Туман был и в Князевке, но только ближе к озеру. Нужный мне дом я нашел без труда: он один был с таким забором и действительно стоял примерно посередине улицы, которая вела к магазину и клубу. К тому же на улице рядом с ним припарковался знакомый мотоцикл - возможно, как знак мне. Я проезжал мимо много раз, но теперь смотрел совсем другими глазами. Дом был большой, из бруса, добротный, можно сказать. Видно, что ухоженный: наличники сияли свежей белой краской, а за чистыми стеклами на подоконнике стояли цветы.
   Я свернул к обочине, остановился напротив ворот. Постучать, зайти, посигналить? Пока я думал, распахнулась калитка, и на улицу выпорхнула Алиса. Одарила меня приветливой улыбкой, но тут же сделалась серьезной, какой-то даже сосредоточенной. Я с трудом оторвал от нее взгляд. Сегодня на ней были брючки, рубашечка, белые кеды вместо галош, а еще она накрасилась - не слишком броско и не особо профессионально, но достаточно для того, чтобы я заметил и оценил что-то новое в ее лице. Что-то очень интригующее. Я изо всех сил старался выглядеть естественным, выбираясь из машины. Улица была пустынной, но столько дворов и окон вокруг.
   Показался и Гриша. На какую-то страшную секунду меня буквально ожгла мысль: а что если он поедет с нами?
   -От души, - сказал Гриша, пожимая мне руку. - А-то, бляха, кого ни попросишь...
   -Зайдешь чай попить? - предложила Алиса, одновременно что-то там поправляя ладонью в прическе своего мужа. Как будто на публику.
   -Нет, спасибо, - отказался я. Очень вежливо и официально.
   -Лады, - зевнул Гриша. - Езжайте, пока стадо не пошло.
   Алиса демонстративно чмокнула его в щеку.
   -Все, пока. Скоро не жди. Там вечно очереди.
   -Запомнила, что купить?
   -Да знаю я.
   -Я лучше Гохе скажу. Заскочите там еще в магаз? - Он мотнул головой на свой мотоцикл. - Мне свечи надо. Ну и она вон че-то хотела. - Новое движение головой - теперь в сторону жены.
   -Без проблем, - отвечал я беспечно. - Мне вообще спешить некуда.
   Гриша понимающе (хотя нифига он не понимал) хохотнул.
   -Вот и спасибо. Должен буду.
   Я великодушно отмахнулся.
   Наконец мы с Алисой (чинно и благородно, как говорят в народе) сели в машину и отправились в путь. Гриша остался позади. Только тогда я позволил себе немного перевести дух. Но теперь меня снедало уже совсем другое волнение.
   Во дворах, мимо которых мы проезжали, уже намечалось какое-то движение, но сама улица была все такой же пустынной, и только миновав магазин и клуб и свернув на другую улицу, мы объехали одинокую знакомую фигуру, шаркающую куда-то прямо посередине дороги.
   "Да ты что? - изумился я, глядя на светски приподнятую помятую шляпу. - Ты вообще живешь где-нибудь, коллега?"
  
   Семь километров до шоссе мы проехали в полном молчании. Алиса сидела прямо, двумя руками придерживая довольно объемную сумку на сомкнутых коленях. Я искоса поглядывал на нее и, чувствуя ее странную скованность, отчего-то не решался заговорить. Словно вез кого-то совершенно случайного.
   Проехали Доль. Алиса даже не повернула голову. Мимо нас потянулись поля и леса. Дорога уже была мне известна. Ближе к Белогорецку проедем еще несколько деревень, потом мост через реку. Тучи по-прежнему росли на горизонте. У меня вспотели ладони на руле.
   Неожиданно Алиса встрепенулась.
   -Вот здесь поверни, - сказала она совершенно не таким голосом, каким недавно разговаривала с мужем.
   Я отреагировал без вопросов и с такой готовностью, как будто долго и старательно репетировал. Справа от нас в сумрачный и таинственный лесок уводила едва приметная колея. Туда я и свернул. Алиса подалась вперед, всматриваясь сквозь лобовое стекло, по которому время от времени хлестали ветки.
   -Стой. Вот здесь сойдет.
   Мы остановились на маленькой полянке, надежно скрытой от всего постороннего, как специальный подарок нам. Алиса, распахнула свою дверь и, кажется, впервые от самой Князевки посмотрела мне прямо в глаза. Ох, какой это был взгляд!
   Я на время онемел, потерялся, а потом начал шевелиться - слега пришибленно, словно выныривая. Мы поцеловались - со вздохами, со стоном, дико голодные.
   -Не спеши, - прошептала Алиса, одной рукой слегка роняя меня, а другой потянувшись к моей ширинке. - Хочу что-то попробовать.
   Она улыбнулась одновременно рассеянно, стыдливо и виновато, и низко-низко склонила голову.
  
   Я никак не мог оторвать взгляд от ее волос и от ее глаз, когда она, прерываясь на время, поднимала голову, смотрела на меня с таким неописуемым, заговорщическим выражением лица, и спрашивала:
   -Я правильно делаю?
   Я только что-то мычал в ответ. Было сладко и больно. Так хорошо, что даже плохо, и невозможно было долго выносить эту мучительно прекрасную пытку. Я заерзал под ней.
   -Х-х-х-х... давай уже...
   Алиса хихикнула и упорхнула в раскрытую дверь. В руках ее распустилась светлым цветком, захлопала парусом, расправляясь по ветру, и опустилась мягким крылом обычная простыня. Самая обыкновенная простынь, не раз стиранная, но чистая и пахнущая такой непередаваемой свежестью, перед которой померкли запахи предгрозового, насыщенного лесного воздуха. В этом я вскоре убедился, не без труда, нетерпеливо путаясь, стянув наконец с себя проклятые штаны. До сих пор помню этот запах. Болезненно щемит сердце, если вдруг что-то невзначай напоминает о нем. Но разве это главное? На самом деле важно совсем другое. Мне никогда не забыть вкус самой Алисы и то, какой дикой, необузданной, какой неистовой она стала в то утро на этой самой смятой и сбившейся под нами простыне, и как она не сдерживала свой крик, на одно неземное мгновение став совершенно свободной.
   Я бы все отдал, чтобы это вернуть.
  
   Но тогда я так не считал. Я насытился. Или даже пресытился. Утро шло своим чередом, мы все еще лежали на измятой простыне, теперь уже впитавшей наши запахи, как свидетельства нашей безудержной страсти, как следы преступления - лежали абсолютно голые, и голова Алисы сонно покоилась на моем плече, а мне было почти все равно. Более того, я испытывал что-то похожее на раздражение. Почему-то захотелось покурить. В смысле, курнуть, если вы понимаете, о чем я. Или нет, все равно. Я и сам почти засыпал. Какая-то птица время от времени принималась выводить монотонную трель, да порывисто, волнообразно шумела листва, когда по нашим вспотевшим телам пробегал прохладный ветерок, а в остальном было удивительно тихо (ну, может быть, еще где-то на грани слуха со стороны шоссе доносилось изредка допплеровское звучание проезжающих мимо машин). И всякая мошкара, очевидно почувствовав некие изменения в природе, попряталась и совсем не донимала нас. Я был расслаблен, Алиса отодвинулась прочь из моих мыслей, она была... помехой. В действительности я лениво обдумывал ближайшее будущее и с грустью констатировал, что мне нечего ей предложить, потому что заподозрил, что она, возможно и скорее всего, чего-то ждет от меня. Я знал, что и не собираюсь ничего предлагать, но, как следствие этих никчемных мыслей, появилось что-то похожее на смутную неприязнь.
   Я не успел додумать, я не знаю до чего бы додумался. Алиса не спала и даже не дремала. То есть - нисколечко. Она перевернулась на живот, подняла голову, заглядывая мне в лицо, и по ее глазам и голосу я понял, в каком она, оказывается, была напряжении.
   -Бабушка не говорила, почему нас не было с Гришей?
   -Что?
   Я совершенно не понимал, о чем она. Мне вообще не хотелось разговаривать.
   -Мы же уезжали недавно.
   -А-а... да...
   Алиса смотрела на меня с непонятной настойчивостью, сдвинув брови, и молчала.
   -И? - подтолкнул я, решив, что именно это от меня требуется.
   Потом счел нужным добавить:
   -Я заметил, конечно. То есть, я не знал, что вы уезжали, но тебя не было, и я... скучал.
   Ее взгляд изменился. Чего в нем было больше? Необъяснимая печаль и еще что-то, чего я подсознательно боялся, чего сторонился, потому что одновременно и хотел, и не хотел, чтобы она полюбила меня по-настоящему. Единственное, что я знал, это то, что мне не нужно лишних проблем. А ведь все это было своего рода одной большой проблемой.
   -Мы в Балку ездили, - сказала Алиса. - Это деревня такая здесь рядом. Подружка у меня там жила. Светка. Сама из Князевки, замуж недавно вышла и переехала к мужу.
   Она замолчала, странно и тяжело дыша, а ее пронзительный вопросительный взгляд не отпускал меня. Когда она продолжила, голос ее стал тихим и каким-то безжизненным, что совсем не вязалось с выражением ее лица:
   -Повесилась в сарае. Мы на похороны ездили.
   -Ох, - только и смог выдохнуть я.
   Стало вдруг совсем неуютно. Все как-то неожиданно и резко изменилось.
   -Но почему? - глупо спросил я после паузы, потому что сам уже не мог молчать.
   -Почему? Муж бухал, ревновал, бил... какая разница? Думаешь, она первая? Знаешь, сколько девчонок вот так же? Только за последнее время? Как... эпидемия, да? Это как... не знаю...
   "Безысходность", - наверное, это было нужное слово, но я его не озвучил. На самом деле слово пришло ко мне намного, намного позже.
   Алиса вдруг замотала головой, наконец отпуская мой взгляд.
   -Столько я думала об этом, и знаешь, что? Никогда я так не поступлю. Никогда! Только не я.
   А потом она даже улыбнулась, и что-то по-прежнему печальное, но и мечтательное было в этой улыбке.
   -А хорошо, что ты праздник такой устроил. И там... раньше... в лесу... Отпустило. А-то я плакала все время. Мы ведь тогда только вернулись. Я специально пошла за ягодой. Я тебя искала.
   "Чего ты от меня хочешь?" - подумал я со внезапной тревогой. Хорошее настроение окончательно испарилось.
   -Гриша тебя бьет? - осторожно спросил я.
   -Что? Гриша? Пусть только попробует! Ни разу руку не поднял. Он... любит меня, наверно.
   Ее взгляд, когда она снова посмотрела на меня, был оценивающим - как будто она взвесила меня на весах и сделала для себя какие-то выводы.
   -Ты не понял, почему... Ерунда! Откуда тебе понять?
   Она легко вскочила на ноги - прекрасная, совершенная, неожиданно веселая.
   -Гриша да Гоша! - почти пропела она, совершая только ей одной понятный скачок в мыслях. - Бывает же!
   -Чего?
   -Как чего? Это же одно имя? Вот же нахожу себе! Как думаешь, судьба?
   Она рассмеялась. Невольно я и сам улыбнулся.
   -Подожди, какое одно имя? Он же Григорий, нет?
   -Ну да.
   -А я Георгий, рад познакомиться. Был бы он, к примеру, Игорем или там Юрием, еще можно было бы говорить...
   Алиса глянула на меня так, будто я ее троллил. Покачала головой.
   -Ну ладно.
   "Прохладно", - подумал я.
  
   Немногим позже мы вернулись на шоссе и продолжили путь в Белогорецк. Как выяснилось, Алисе действительно нужно было в поликлинику, но по какому-то пустяковому вопросу - за справкой или типа того. Тучи подбирались все ближе, но дождя еще не было. Дорогой мы почти не разговаривали.
  
  18
  
  Я остался в машине и ждал Алису неподалеку от массивного трехэтажного здания поликлиники. Сидел, лениво, но с интересом копаясь в телефоне. Столько всего на него насыпалось, оказывается, стоило только появиться интернету. Сообщения. Фотографии, фотографии, картинки, комменты. У подруги радостное событие: она "залетела". Слава богу, не от меня. Новости. Лента. Что-то происходит все время. Все время что-то происходит.
   Я думал о том, что вот где-то там есть жизнь - моя жизнь, - а я вот сижу здесь и жду. Так зачем же я здесь, почему? Надо ли оно мне? Так ли уж оно мне нужно? Я подозревал, что, возможно, это временно, но в эти мгновения я не испытывал к Алисе никаких особенных чувств. Где-то я был даже слегка зол на нее. За что? Толком я не смог бы объяснить. Может быть, за то, что она, как мне показалось, увидела во мне некую... возможность? За ее молчаливую, невысказанную надежду. За этот немой вопрос в ее глазах. А я не мог ничем это оправдать и поддержать. Все гадают о будущем, но в мои долгосрочные планы она совершенно не входила. Поэтому ли Алиса начала меня немного раздражать?
   Но это так, это всего лишь мысли от скуки, и они были рассеянными и пока особо ни за что не цеплялись. А если говорить в общем, то я ни о чем не жалел и был рад находиться сейчас здесь. Мы ведь вдвоем, вдали от всех, и разве это не замечательно само по себе? Если отвлечься от туманного будущего, от всего прочего, что не так уж важно, то можно вполне получить удовольствие от настоящего. Погода вот только портится, но это ведь мелочи. В прошлый свой непродолжительный визит в Белогорецк я много чего заприметил. Все-таки, он хоть и поселок, но большой - центр всего района, который так и называется - "Белогорецкий". Соответственно, и жизнь здесь уже совсем другая. Не то чтобы кипит, но течет довольно бойко. И здесь есть то, чего не встретишь в обычных деревнях. Магазины, в названиях которых слово "супермаркет" присутствует не просто для красного словца, салоны, оптовые базы и всякое такое. Был здесь и довольно большой по местным меркам рынок, куда, наверное, устремлялись продавцы и покупатели со всех окрестных деревень. Заасфальтированная центральная улица, которая вела мимо площади с клумбами (наверняка в прежние времена здесь был памятник) и администрации и заканчивалась у дебаркадера, была достаточно широкой, чтобы можно было спокойно разъехаться, не обращая внимания на большое количество припаркованных на обочинах машин (и как минимум парочки мотоколясок).
   Я видел одно приличное кафе рядом с автостанцией и сегодня Алису туда непременно поведу. Наверное, отправимся туда первым делом. Позавтракаем, посидим в приличном, почти городском уюте. Как будто у нас свидание. Угощу ее мороженым. Чем не романтика?
   А дальше? Что-нибудь обязательно придумаем. Боюсь, на лодочке в такую погоду покататься не удастся, но наверняка ведь найдется немало других развлечений. Все зависит от того, сколько времени в нашем распоряжении. А сколько на самом деле? Я посмотрел на часы. Нет и десяти. Ну и прекрасно.
   Поразительно и парадоксально, как порой уживаются вместе самые противоречивые чувства и настроения. Некоторый холодок, который неожиданно возник у меня по отношению к Алисе, в то же время никак не мешал мне ждать ее с нетерпением и предвкушать предстоящие часы в ее обществе. Если бы еще солнышко светило...
  
   Алисы не было около часа - еще бы чуть-чуть, и я бы уже начал нервничать.
   -Вот и я, - сказала она.
   Я молча завел двигатель и тронулся с места. И только тогда поинтересовался:
   -Решила вопросы?
   Алиса чуть склонила голову набок, и мне очень понравилось появившееся на ее лице лукавое выражение.
   -Пока да.
   Я не мог не улыбнуться.
   -Хорошо. Тогда поехали.
   -А куда?
   -Перекусим.
   -О, - почему-то удивилась Алиса. - Ладно.
   Вообще-то мы уже ехали, и далеко не пришлось. Здесь до всего близко. Свернуть на центральную улицу, потом еще раз свернуть к автостанции. Пешком напрямик заняло бы примерно столько же времени. Я поставил машину напротив кафе с претенциозным названием "Астра".
   -Вон там столовка хорошая, - махнула головой Алиса.
   Это заставило меня усмехнуться.
   -Хочешь, чтоб я тебя в столовку пригласил? На свидание?
   И опять этот непередаваемый взгляд. Холодок (а он правда был?) исчез, как сгорает бесследно снег под лучами солнца. Алиса (она и была этим солнцем) улыбнулась.
   -Ладно.
   Мне захотелось выйти, обойти машину, а потом галантно открыть ей дверь и пройтись с ней под руку (неисправимый романтик, ага), но Алиса добавила, и мне показалось, с сожалением:
   -Только без свидания. А вдруг встретим кого-нибудь? - Она пожала плечами. - Не знаю, мало ли. Вдруг?
   Я поморщился, изобразив крайнюю степень разочарования (что было совсем недалеко от истины), но в целом мне была понятна ее обеспокоенность. В конце концов мы не на край света забрались.
   -Тогда это будет исключительно деловой завтрак.
   Легкий смешок. Алиса, прежде чем выйти, слегка сжала мою руку, как бы говоря, что и ее подобная ситуация весьма забавляет.
  
   Но мы сидели друг напротив друга, разделенные столиком, как бездушной дуэньей в этом на удивление пустом кафе, наши руки целомудренно отдергивались, если оказывались слишком близко, наши взгляды боялись пересекаться слишком надолго, и я чувствовал, что опять завожусь. Все это было элементами одной игры и, должен сказать, именно она меня и возбуждала. Вот это чувство неясности и, во многом выдуманное мной самим, остро щекочущее ощущение невыраженной опасности. Я даже подловил себя на том, что время от времени поглядываю в сторону входной двери, словно ожидая, что из-за нее внезапно появится, к примеру, продавщица Римма и посмотрит на нас цепким оценивающим взглядом и улыбнется понимающей и ехидной улыбкой.
   Ничего такого, естественно, не случилось, потому что все случается только тогда, когда мы на самом деле меньше всего этого ждем. И вообще, если говорить отвлеченно, свидание (которое было совсем не свиданием) вышло так себе. После кафе мы отправились по магазинам. Чертов шопинг. Само по себе это было не так уж плохо, но как будто лишило нас некой призрачной свободы. Мы не гуляли, а целеустремленно куда-то мчались. Даже разговоры наши свелись к односложным и пустым репликам. Алису, кажется, этот процесс захватил, а я, конечно, скучал, но как мог старался развеселить себя. С переменным успехом. Но, повторюсь, это было совсем неплохо. Иногда приятно прошвырнуться по магазинам, тем более, в такой компании. Раздражало и заставляло скучать только то, что Алиса переключилась на насущные заботы и уделяла мне мало внимания (знаю, звучит капризно). Я пытался шутить, подкалывать ее многозначительными намеками, заигрывать украдкой, но все время натыкался на взгляд. Она улыбалась, строила мне рожицы (тоже украдкой), но, похоже, сегодня ее чувство юмора (в котором я в принципе не сомневался) дало сбой. Понятно, чем это было вызвано, но все же. Игра должна быть захватывающей, правда?
   В порыве какого-то азартного и не слишком честного чувства я настоял, что свечи для Гришиного мотоцикла оплачу лично. Ну а что? Кажется, я ему кое-что должен. Такая вот циничная хрень, оказывается, была способна меня повеселить.
  
   Совсем не свидание, как ни крути. Мы не посидели на скамейке в парке, не погуляли, держась за руки, она не нюхала цветы, которые я ей не подарил. А еще погода. Она сделалась странной и была полна предчувствия. Тучи постепенно, но неумолимо затягивали небосвод, сталкиваясь исполинскими валунами, и казалось чем-то противоестественным, что дождя, что ливня до сих пор нет. С самого утра нет, а-то и с ночи. Ни одной капли еще не пролилось. Ветер тоже вел себя необычно: то он порывисто набрасывался и кружил маленькими вихрями пыль на дорогах, а-то вдруг все стихало, все буквально застывало, и появлялось ощущение духоты и тревожного ожидания. Люди стали какими-то преувеличенно суетливыми, как будто спешили побыстрее закончить свои дела, а где-то далеко пока еще бесшумно посверкивали молнии, обещая, что гроза обязательно случится, и никто ее не избегнет.
   В этой напряженной и наэлектризованной атмосфере мы и покинули наконец Белогорецк. Время было обеденное. Миновали Стелу, затем мост (вода в реке была темной и немного пугающей), пару-тройку деревень, поля с разбросанными по ним рулонами сена, неумолимо приближаясь к Князевке, к тому моменту, когда мы снова расстанемся. Я был малость разочарован, (не всем, а лишь какими-то частностями, потому что главное-то ведь я получил, да?), но уповал на то, что поездка еще не закончена. Я высматривал нужный мне поворот на укромную полянку, боясь пропустить, и был так же наэлектризован, как тот воздух. Поездка не закончилась.
   Когда я свернул в лесок, Алиса приподняла брови, но ничего не сказала, только в уголках губ появилась тень улыбки. Я остановился на знакомой и ставшей уже дорогой полянке, молча вышел из машины, обошел ее и распахнул пассажирскую дверцу. Алиса сидела прямо и нарочито скромно, со своим шопером на коленях, глядя перед собой. После паузы, дав мне возможность полюбоваться ею, она повернула ко мне лицо и посмотрела снизу-вверх. Улыбка стала еще кокетливей. В глазах - чертенята.
   -Куда ты меня привез?
   Я ухмыльнулся - довольно развязно. Она быстро глянула на островок неба, обрамленный деревьями - как будто с опаской.
   -С ума сошел? Дождь будет.
   -Хрен с ним.
   Алиса хихикнула.
   -Дома дел столько.
   -Мы недолго.
   -Ах, вот как?
   Я уже достаточно завелся и не собирался рассусоливать. Все эти секретные взгляды, словечки, жесты на виду у всех возбудили меня, как ничто другое. Если посмотреть с этой стороны, то я был даже рад, что мы наконец убрались из Белогорецка с его унылым провинциальным досугом.
   Я почти выдернул ее из машины. Алиса вскрикнула и рассмеялась, а мне это и нужно было - услышать ее голос, не скованный рамками, не прячущий эмоции. И плевать, что она там думает. Пусть это действительно будет быстро. Пусть будет яростно. К черту все. И простыня не понадобится.
   Я поцеловал ее со всей вернувшейся страстью, грубо развернул от себя, укусил в шею, бросил грудью на теплый капот, а сам нетерпеливо завозился позади нее.
   -Ой! - снова вскрикнула Алиса, но игриво, призывно, извиваясь по-змеиному и распаляя меня еще больше. Наверное, только чудом я не порвал на ней или на себе что-нибудь пока хватал ее за бедра и пытался пристроиться сзади, жестко пролезть, не считаясь ни с чем. Но если бы и порвал, мне было все равно.
  
   Оказалось, что я не соврал. Это и в самом деле не заняло много времени. Но иногда это именно то, что нужно.
   Алиса приводила себя в порядок. Посмотрела на меня, как бы спрашивая: "Ну и как я это объясню?" На клетках ее рубашки "красовались" пыльные пятна. Меня это оставило равнодушным. Я снова был сыт и отстранен.
   Алиса вздохнула.
   -Поехали уже, - сказала она, и в этот момент воздух раскололся резким, густым и протяжным грохотом близкого грома, а деревья вокруг нас, до этого застывшие, вдруг потревожено зашумели.
   Алиса сначала зажмурилась, а потом бросила быстрый взгляд на небо - теперь уже с настоящим беспокойством.
   -Правда, поехали. А-то застрянем здесь. Видел же дорогу.
   Меня такая перспектива особо не пугала. Это даже могло бы показаться заманчивым, но сейчас мне уже ничего не хотелось. Я, как говорят, пребывал в счастливом неведении о будущем, а потому еще не знал, как можно дорожить каждой секундой, снова и снова прокручивать ее в мыслях и без конца жалеть о том, что прошло, о том, что было упущено.
   -Не застрянем, - проворчал я. - Поехали.
  
   Едва повернули на Князевку, как на лобовое стекло упали первые капли дождя.
   -Останови, - велела Алиса.
   Я подчинился, встав прямо посреди дороги. Алиса стремительно выскочила из машины. Я хмыкнул и последовал за ней. В отдалении сверкнуло, а следом донесся очередной рокот. Колосящиеся поля волновались, как неспокойное море. Ветер бил в лицо дорожной пылью в сгустившемся сумраке. А прямо со стороны Князевки на нас быстро и неумолимо двигалась натуральная стена воды, шипя, как волны прибоя, поглощая поля и дорогу, и весь мир заодно. Ее граница была отчетливо видна.
   Алиса развела руки в сторону и запрокинула лицо к небу. Я же поглядывал с опаской на эту белую, грозную, живую черту.
   Поглотило и нас. За одну секунду мы вымокли буквально до нитки, как если бы просто нырнули в какой-нибудь водоем. Алиса смеялась, она кружилась и танцевала. Я схватил ее за плечи. Закричал в лицо:
   -Что скажет твой муж?
   Снова ее смех - немного безумный, восторженный.
   -Он все знает!
   -Что? - Я слегка отшатнулся. - Что?
   Смех.
   -Знает, как я люблю грозу!
   -Дура! - закричал я, притянул ее к себе и оборвал смех поцелуем.
  Плевать, что мы стояли, как на ладони, на дороге, ведущей в Князевку. Некому было на нас смотреть, а если бы и было, я поступил бы точно так же. В тот неистовый момент, под ураганными струями ливня, под грохот и вспышки, посреди всей этой утонувшей в кипящем безумии земли было удивительно ясно и понятно, чем она меня так приворожила.
  
  19
  
   Память обманчива. Зачастую или даже всегда мы лишь домысливаем события, неосознанно строим некий образ, отвечающий нашим представлениям о действительности, но теряющий в процессе глубину и естественность. Я знаю, что все это - всего лишь моя попытка реконструировать давние события, а значит, она не может считаться реальностью, а только ее пожухлым слепком, да и то в лучшем случае.
   Многое, очень многое ускользает из памяти подобно мусору, потому что, кажется, так все это и устроено, но то, что остается, может стать чем-то большим, чем просто картинки из прошлого. В темной, затаившейся глубине оно несет невероятный, взрывной заряд эмоций, который способен вытряхнуть тебя из любой твоей раковины. Поэтому так больно.
   Но и это не реальность. Что говорить, в воспоминаниях я и себя самого вижу как будто со стороны, и вообще-то это естественно. Понимаете?
   Ее нет.
   А я все пытаюсь... я пытаюсь...
  
   Я лежал поверх покрывала в одних трусах, глядел в потолок (иначе говоря - в никуда) и обдумывал события сегодняшнего дня, по мере невеликих сил старался разобраться в своих чувствах. Мокрые вещи сохли на спинке соседней койки, и я не был уверен, что они высохнут до утра. Гроза прошла конкретная. Я не засекал, но, кажется, поливало не менее часа. Земля превратилась в кашу, и я едва добрался до Мохово - хорошо, что вообще добрался. Уже стемнело, тьму разгоняла (и одновременно сгущала) только керосинка, пристроенная на табуретке, а из бесконечной невидимой дали все еще доносился время от времени глухой, уходящий рокот, словно усталое, выдохшееся ворчание.
   Мне никак не удавалось ухватить тонкую нить своих ощущений, я почти не шевелился, не замечая, как с тревожным замиранием вслушиваюсь в далекие отзвуки, и вспоминал.
   Алиса успокоилась далеко не сразу. В нее словно вселился демон, и должен сказать, что это было заразительно. Это было удивительно. Мы сошли с ума, и это было прекрасно. Но когда мы подъезжали к ее дому (в то время как дождь и не думал заканчиваться), Алиса сидела на своем месте скромно и благопристойно, несмотря на то, что мы оба были мокрые, что хоть выжимай, и как будто ехали в одной луже. Алиса не пригласила меня на чай, вообще ничего такого. Только сказала, что Гриша, наверное, еще на работе. Может быть, поэтому побоялась звать в дом на виду у любопытных окон? В любом случае, она даже не позволила мне помочь ей донести пакет с покупками, которые она мимоходом сделала в Белогорецке. Она простилась со мной едва ли не кивком, а потом под струями дождя, в которых уже не было неистового очарования, просто и обычно скрылась за глухим забором.
   А я поехал в Мохово. Можно сказать, на пределе.
   Только сейчас, валяясь на скрипучей койке, я понял, что ни о чем мы с Алисой не договорились. Вообще ни о чем. И что это значит для меня? Что я чувствую? Я не знал, ничего не знал. Но во мне был этот непонятный дискомфорт, и именно в нем я и пытался разобраться, хмурясь от усилий и непонятности. Ну пускай. День закончился, я должен бы испытывать немалую усталость, но сна не было ни в одном глазу.
   А баба Лена, оказывается, боится грозу - настолько же, насколько Алиса ее обожает. Так вот. Добравшись до Мохово, я пошел сначала к себе (дождя уже не было, но каким серым, грязным и унылым был мой двор), переоделся и отправился к бабушке, потому что проголодался и при мне был очередной пакет с продуктами. И еще я очень жалел, что до сих пор не проникся местной модой на галоши. Вот они были бы кстати - очень практично.
   Баба Лена встретила меня с таким выражением ужаса на лице (когда я вошел в дом она вообще лежала на кровати и крестилась, хотя гроза уже ушла), что я и сам на миг испугался, думая, не случилось ли что-нибудь. Очень впечатлительная бабуля. Однако с моим приходом она ожила.
   -Крутит и крутит, - ворчала она, накрывая на стол.
   Гроза действительно, хоть и ушла, но все еще погромыхивала из-за горизонта. Она и вправду как будто ходила кругами, то приближаясь, то отдаляясь, но совсем не уходила. Однако дождя больше не было.
   -Ох, что творилось, что творилось. Испужалась бабушка. За вас. Мне-то ладно.
   Я заверил, что с нами ничего такого не приключилось, съездили мы очень хорошо, Алиса шлет привет. Странно было это говорить.
   Баба Лена вздохнула, как бы прогоняя напряжение, а потом усмехнулась.
   -А хорошо полило. Это хорошо. Дождя все ждали. Ох, мама моя, бывали раньше вихори. Крыши срывало, стога уносило. Сегодня бог миловал.
   Она, уже совершенно придя в себя, глянула на меня с какой-то хитринкой в глазах, а я вдруг почувствовал неясный укол страха. Неожиданно мне представилось, что бабулька не так проста, как пытается казаться. Она умна и проницательна и наверняка уже все про меня знает. Про нас. А потом я подумал, что во мне говорит пресловутое чувство вины, этакая тревожность преступника, и не стоит даже заморачиваться. Баба Лена, конечно, не глупа и, само собой, хранит в себе богатую житейскую мудрость, но почему она должна непременно меня в чем-то заподозрить? Я-то знаю, а вот ей откуда узнать? Она ведь даже в Князевке, где ей могли бы нашептать что-нибудь в уши, например, в магазине, практически не бывает. По крайней мере за время моего пребывания здесь она никуда не отлучалась. Тут мои мысли переключились, и я окончательно успокоился. Забавно. Я не видел также, чтобы и Самойлов со своим семейством бывал хотя бы в Князевке. Вот ни разу не видел. Вросли они все в это Мохово, что ли? Боятся, что стоит им покинуть несчастную деревеньку, как она тут же, в сию же секунду растворится, канет, под землю провалится? Да уж, смешно. Но абсолютно не важно. У них свои понятия, у меня свои. Так и будем жить.
   Я поужинал и, спустя недолгое время, ушел к себе. Спросил у бабы Лены, нужно ли ей чего, в душе опасаясь, что из-за своих страхов она попросит меня остаться. Мне хотелось побыть одному. Потому что в голове было столько всего и все это надо было как-то переварить. Но баба Лена была уже, что называется, на позитиве, и я покинул ее со спокойным сердцем.
   У себя ничем заниматься не хотелось, разве что просто валяться. Да и поздненько уже было. Я, правда, вспомнив, наложил миску корма для Домового, хоть его и нигде не было видно. Настоящий кошачий корм. Питомец же, ага? Никогда раньше не доводилось покупать подобную пищу, а моему Домовому, наверняка, не доводилось ее есть.
   И вот теперь я, как и собирался, валялся на койке, а сон не шел ни в какую. Я думал. Я переживал все заново, и почему-то мысли мои не были такими уж радостными. Сегодня днем сбылось (снова) почти все, чего я страстно желал и о чем фантазировал. Так в чем же дело? Что-то неспокойно мне было, мутно как-то на душе. А я не мог понять, отчего, но часть этих настроений возникла еще днем, еще когда я был с Алисой и тянулась в такую бездну, куда я не хотел и заглядывать. Потому что... нехорошо это было. Отчасти я это понимал, а сейчас, в ночи, даже более остро, но отказывался ворошить со всей откровенностью, сопротивлялся.
   -Безнадега, - прошептал я, не зная, к чему это относится, только с неожиданным холодком чувствуя, что оно как-то связано с сегодняшними переживаниями.
   Да пофиг. Мне уже давно пора уснуть и оставить за бортом все эти пустые и никчемные тревоги. Я лег на бок, полежал, перевернулся на другой бок, посмотрел на керосинку, поворочался еще какое-то время, решил, что все, точно надо спать.
   -Спокойной ночи, Поляковы, - сказал я вслух и сам на миг испугался собственного голоса. Огонек в стеклянной колбе колыхнулся, по комнате запрыгали тени.
   "Пусть горит, - подумал я, - не буду гасить".
   Подергался, вытаскивая из-под себя покрывало, заполз под него. Было не жарко. Интересно, я тогда впервые подумал, что мне здесь не особо-то и нравится? Конечно, нет. Эта мысль уже становилась рефреном.
  
   Мне не снились голоса, не снилось молчание, я вообще ничего не помню, но проснулся с удивительно тяжелой головой в восьмом часу утра (я уже привыкал просыпаться рано). Я встал, пошатываясь, глянул в окно поверх занавески. Туман, а как же, да еще и дождик в придачу. Уже не гроза, но мелкий, назойливый и, похоже, затяжной серый дождь. Унылый. Жара заметно спала, это чувствовалось и в доме, но в принципе холодно не было.
   Я проковылял к выходу, натягивая трусы, которые по привычке скинул ночью. Миска у дверей была все еще полна кошачьим кормом - кажется, к нему так никто и не притронулся. Ну и дурак, где ты бродишь?
   В голове гул.
   "Вот черт, - думал я, - так и знал, что могу заболеть".
   Но я не заболел на самом-то деле. Стоило мне оказаться на улице, сознание начало очень быстро проясняться, гул и тяжесть ушли. Мелкие капли, падающие на мое тело, были даже в чем-то приятны. Я стоял под сыро обволакивающим низким небом в одних трусах и резиновых шлепанцах. Свои кеды еще с вечера замочил в тазике, чтобы постирать.
   Гул ушел, но настроение не сказать, что заметно поднялось. Это погода так действует? А какие у меня вообще планы на сегодня? Самойлов, было дело, просил помочь ему с сеном, но дождь ведь. Бабе Лене обещал помочь в ее огородике, но опять же. Выходит, планов у меня никаких. Вот и думай, радоваться дождю или нет. Скучно и серо. А самое главное, что мне и самому абсолютно ничего не хотелось. Заболеть не заболел, но явный упадок сил я испытывал. Странная хандра, как продолжение всех этих не оформленных до конца вчерашних мыслей. Вот еще вопрос: что я буду со всем этим делать?
  
  20
  
   Я раньше и не замечал, что время так скоротечно. Нет, бывало так, что дни мчались, проносились мимо, бывало, хотя и нечасто, что и выпадали вовсе, но, как мне кажется, в большинстве своем они несли в себе маркеры пусть и мелких, но событий, и это делало их насыщенными, запоминающимися. Такова уж была моя жизнь - наполненной. Во всяком случае мне она такой и виделась. Я боялся и избегал всяческой рутины. Ее мне по горло хватило в моем интернатовском прошлом. А здесь, в Мохово, в Князевке и окрестностях, я столкнулся с тем, что в определенный момент моя жизнь как будто замерла, и, казалось бы, время должно остановиться, но я с удивлением примечал, что, к примеру, вроде бы, только вчера был понедельник, а уже пятница. А что было, что происходило? Это что, размышлял я, какой-нибудь первый звоночек? Или я настолько втянулся в болото местного быта, что перестал различать детали?
   Или все оттого, что Алисы не было со мною рядом. А это значило, что все как бы теряет смысл, все, и в первую очередь сам факт моего нахождения здесь. Поэтому я словно бы плыл в пустоте и уже не видел особой разницы между тем и этим. А, впрочем, нельзя сказать, что жизнь совсем уж остановилась. События продолжали происходить, и порой это были довольно яркие события, но их обесценивало и отправляло на свалку ненужных воспоминаний то, что Алиса в них не участвовала.
   Несколько дней, когда погода наладилась, помогал Самойлову с сеном. Все уже было скошено и собрано без меня на диком лугу за деревней (в тех местах, где мы с Алисой впервые занялись любовью), оставалось только грузить на телегу, перевозить и выгружать, делая большой стог за сараем во дворе у Самойлова. Я впервые в жизни взял в руки вилы и с непривычки очень сильно уставал. Сено было чертовски тяжелым, а я далеко не сразу приловчился поднимать на вилы хоть сколько-нибудь приличные пласты. На моих пальцах и ладонях, несмотря на то, что я работал в перчатках, появились и полопались, превращаясь в мозоли, водянистые волдыри (до этого мозоли у меня были только на подушечках пальцев левой руки). Молчаливая жена Самойлова, имя которой (Мария) я не без труда восстановил в памяти, кормила меня обедами, а я каждый раз приносил какой-нибудь гостинец для детей и вообще к столу. Однако дети с нами за общим столом не ели, а жена Самойлова, хоть и сидела рядом, прихлебывая свой чаек, но все равно казалась скорее прислугой: нарежь-налей-поставь-убери. Меня это слегка коробило, но вслух я ничего не выказывал, не собираясь лезть в чужие порядки. Сам же Самойлов был шумен и весел, много и невпопад шутил (но только не тогда, когда обращался к жене или детям). Вспомнил о гитаре, зараза. Пришлось пару раз с ним слегка поиграть. Он знал три аккорда ("блатных", как мы их называли), простой перебор и бой. Я показал ему пару примочек, и на том, к счастью, мы успокоились.
   И вот эти дни (три, четыре?) слились для меня всего лишь в один. Как и многие другие дни без Алисы. Нет, я продолжал видеть ее время от времени, но это происходило ненамеренно, а специально я даже и не искал встречи с ней. Почему - не знаю. Как будто остыл, как будто разочаровался, потерял интерес. А ведь это было совсем не так. Или я пытался убедить себя, что это совсем не так. Но что-то заронилось в меня еще на той укромной поляне, то, в чем я все еще пытался разобраться, даже не отдавая себе в том отчета. Не признаваясь себе, я все же чувствовал, что эта дорога никуда не ведет, все, на что я мог рассчитывать в данной ситуации, я уже получил, и лучше уже не будет. Так стоит ли все это того, чтобы продолжать дергаться? Все было как-то очень противоречиво. Потому что, стоило мне только увидеть Алису, и во мне снова шевелилось желание, но холод, поселившийся в моих мыслях, вынуждал меня и вести себя соответственно. Приветливо, но немного отстраненно. Дружески, но без подтекста. Заметила ли она? Тут и гадать не нужно было. Внешне она старалась ничего не показывать, но я-то продолжал отмечать и оценивать ее слова, взгляды, ее движения с той перспективы, которая была понятна только мне.
   А самым странным во всем этом было то, что, возможно, и я неосознанно всего лишь продолжал играть в некую игру, изображая холодность и ожидая ее реакции - обиды, злости, ревности, чего угодно. Чтобы увидеть, насколько живые наши чувства. Это сложно объяснить.
   И вот так проходили эти летние дни. Перестав гоняться за Алисой или только сделав вид, я должен был почувствовать себя чужим, и в какой-то мере так и было, но я уже не спрашивал себя, зачем я здесь, а просто жил и просто проводил время. Как и собирался с самого первого дня, не так ли? Но достиг ли я некого равновесия, согласия с собой? Определенно нет, но и о том, чтобы просто взять и уехать, я уже как-то и не думал. Охотник прекратил погоню, но вместо этого затаился в кустах. Меня держало ожидание. И это тоже было игрой. Я ждал ее хода. Я почти уверен, что мое безразличие и в самом деле было напускным. А еще я пытался уйти от ответственности.
   Периодически я с беспечным видом катался по окрестностям в поисках, как я говорил себе, подходящих моделей для пейзажных зарисовок (и я действительно их делал, потихоньку осваивая всякие техники из различных видеоуроков). На самом деле мне это нравилось. В этом была некая свобода. Я мог отвлечься и не думать об Алисе. И это удавалось, хотя, конечно, я ни на секунду о ней не забывал.
   Бывал в Князевке, где все больше врастал в местный быт, становясь уже привычной деталью пейзажа и не заставляя смотреть себе вслед. Разве только коммерсантка Римма в своем магазине по-прежнему глядела на меня со слащавой открытостью, и я буквально видел слова, которые в ней рождаются и будут позже произнесены многозначительным полушепотом. Этому не стоило даже придавать значения, потому что не было возможности исправить. Такова была ее натура, она была готова говорить с тобой об остальных и с остальными о тебе, но я в эти игры, возможно, к ее досаде, не втягивался. Я был вежлив, я улыбался и говорил общими фразами. Наверняка не самый благодарный покупатель, но зато какой объект для разговоров!
   С другими же я беседовал запросто. Немногочисленная молодежь (проще сказать, школота) почему-то вообще не обращала на меня внимания, и я думал, что это скорее хорошо, чем наоборот, люди же постарше относились ко мне довольно приветливо, как мне казалось, с открытой душой, вы понимаете. Может быть, это было свойственно для здешнего контингента (а в иных местах бывает и по-другому, можете быть спокойны), или я просто был для них чудаковатой и безобидной диковинкой, которая пока что ничего не "накосячила". Что ж, мне это было не важно. Главное, что негатива я не чувствовал. Может быть, я чего-то не замечал (и скорее всего), но тем лучше для меня, правда?
   И я ходил, вежливо и с улыбкой со всеми здоровался (а здесь здоровались все), но узнавал при встрече совсем немного людей, в основном с одной улицы. Довольно часто видел своего опустившегося "коллегу" - бывшего художника по прозвищу Тута. Чаще всего он обретался на лавочке у магазина, всегда в неизменной шляпе и пиджачке (и от него пованивало), но встречал я его также и у озера, и просто в полях, и шаркающим куда-то по деревне (и он всегда приподнимал эту свою шляпу). Как-то пытался даже с ним заговорить. Мне не было дела до его биографии и жизненных коллизий, равно как и до его душевного и умственного состояния, но однажды я поймал себя на мысли, что мне хочется взглянуть на его работы, разумеется, если у него хоть что-то осталось от былых, лучших его времен - рисунки, плакаты, наброски, неважно, - я просто хотел оценить его стиль. Он же должен где-то жить, размышлял я, небось, не все время бомжует? Но в процессе беседы (если это можно так назвать) мне довольно быстро открылось, что понимаю я его в лучшем случае через слово. Даже те его слова, которые доходили до меня в более-менее отчетливом виде, далеко не всегда вязались с каким-нибудь смыслом.
   -Вот это тута хорошо, а как? - говорил он. - Молодец, а? Молодец! А я вижу, тута. Ну вот же, завтра вон туда. А вчера-то!
   -А вы же художник? - пытался спросить я. - Люди говорят.
   -Художник! Художник, а? Тута! Молодец! Молодец! Гуляешь? А я вижу!
   Плюс еще всякие невнятные звуки, похожие почему-то на всхлипы. И я только кивал, слегка обескураженный, натянув фальшивую улыбку. В общем, расхотелось наносить ему визит, тем более что мне представилось, как у него там может быть дома (я и сейчас-то старался держаться на расстоянии). Что-нибудь изменится, если я признаюсь, что теперь я об этом иногда жалею?
   -Пошел? - с каким-то собачьим беспокойством спрашивал меня Тута. - Ага, молодец. Гуляешь? Ярар. Молодец. В чем дело?
   "Замок заело, - подумал я. - К черту тебя, художник".
  
   Дни проходили. Я проводил их без смысла и отпускал с легкостью. Сказал бы, без сожаления, но не уверен, что это правда.
   Иногда видел электрика Андрюху, а один раз он даже затащил меня к себе. Домик его, небольшой, но аккуратный, скрывался в глубине проулка. Жены у Андрюхи не было (я так понял, что он разведен и даже умудряется отстегивать алименты), но в холостом его жилище было на удивление светло, опрятно и чисто. Настолько удивительно, что я невольно и не очень тактично заострил на этом внимание.
   -Сам убираюсь, мне не сложно, - усмехнулся Андрюха. - Люблю чистоту и порядок. А иногда приходит тут одна. С того краю. Одинокая, как и я. С детьми. Замуж хочет. Убирается, моет. Шпехаю ее.
   Он коротко хохотнул (смущенно? вряд ли), задумался о чем-то.
   -Замуж не возьму. Нахрена оно мне надо? Одного раза хватило.
   Я только плечами пожал. Мне это вообще не было близко. А в остальном... довольно неплохо поболтали в тот день. Может быть, что-то узнали друг о друге, но нет смысла пересказывать в подробностях то, что не имело прямого отношения к Алисе, потому что моя история в первую очередь о ней.
   Был правда один момент. Сказано было вскользь, и я даже не могу сказать всвязи с чем, но меня задело, потому что речь шла именно что об Алисе. Андрюха вдруг напомнил (ни с того ни с сего, как мне показалось), что она росла на его глазах. И это, мол, дает ему основания чувствовать себя ответственным за ее судьбу.
   -Гришка - придурок, если уж откровенно, - говорил Андрюха со своими непередаваемыми вибрациями. - Тупорез, всегда таким был. Ну... свой, конечно, родной. Но вот Алиска... Если ее кто-нибудь обидит...
   И это был момент, когда я почувствовал, что разговор перестал быть приятным и непринужденным.
   "И вот за этим ты меня позвал? - ощетинился про себя я, почувствовав скрытую угрозу. - Чтобы сообщить вот это?"
   Жаль. Нормально ведь сидели. И вообще, Андрюха был прикольный. Но я пообещал себе, что и от него впредь буду держаться подальше.
   Слова были сказаны, обращены в шутку, замялись, закрылись толпой других слов на совершенно другие темы, но я запомнил. Возможно, на это и был расчет. Или у меня уже паранойя в самом деле?
  
   А вот то, что касается Алисы непосредственно.
   В один из дней я побывал в гостях и в их с Гришей доме. Охренеть, ведь это было событие, и еще какое, но странно то, что мне почти нечего о нем рассказать. Очень странно. Побывал в гостях. Заглянул на чай, так сказать. Вернее, это меня Гриша увидел (не Алиса) и позвал, а мне было неудобно отказываться (да и просто стало интересно). Все время, откуда бы и куда я ни ехал, я всегда видел их дом. А теперь, когда я знал, чей он, я попросту не мог не обращать на него внимания (хотя и старался). Открыта ли калитка? Стоит ли рядом мотоцикл? Не видно ли кого? Я ругал себя за эти порывы, потому что и мыслями своими, и действиями я пытался избавиться от своего наваждения, что-то доказать самому себе. Но тут, конечно, был особый случай.
   Их дом был просторный, светлый и практически не обманул моих ожиданий. Если у Андрюхи было чисто, а все равно чувствовалось, что здесь живет именно одинокий мужик, то в этом доме во всем была заметна женская рука. Начать с того, что такого количества цветов в жилом помещении я вообще редко где видел. Некоторые, в кадках на полу, вообще были похожи на пальмы, на деревья (или это деревья и были?). А еще картину дополняли всякие такие рюшечки, рамочки, накидочки на подушках ("Вот здесь, значит, они спят?"). В общем, обмануться было невозможно.
   "Миленько", - подумал я. Что это могло сказать мне об Алисе? Я не разбирался, но взглянуть на ее дом воочию было интересно. Здесь она жила, проводила большую часть своего времени, это то, что она создала своими руками.
   Но скоро я об этом пожалел. Мы пили чай, а Гриша все говорил о том, что надо бы нам уже наконец собраться и посидеть основательно, как мы давно, оказывается, планировали. А? Когда? Скоро? Может, на выходных? Я уходил от прямого ответа, потому что не чувствовал энтузиазма. Что-то было неправильно. Возможно, дело было в Алисе. Она была дома, встретила меня как будто без удивления и довольно радушно, сообразила нам на стол на скорую руку, улыбалась, суетилась. Но... мои чувства были обострены, и мне показалось, что двигается она как-то слишком уж резко и все время отворачивается. А когда все-таки мне удавалось поймать ее быстрый взгляд, в ее глазах... не знаю. Какого черта? Не такой я специалист, чтобы читать взгляды, как открытую книгу (кто-то это вообще может?), но что-то я определенно почувствовал.
   "Обиделась, что ли?" - подумал я.
   Потом она и вовсе ушла в другую комнату.
   "Включила жену Самойлова", - усмехнулся я про себя.
   Так что, зря это было. Ясным было только одно: я по-прежнему чувствовал этот беспокойный зуд в ее присутствии. Нихрена я не освободился.
   "А иначе бы, мой друг, - сказал я себе во внезапном откровении, - ты бы уже давно уехал".
   Я не стал особо задерживаться. Распрощался и ушел.
   -Давай, Гоха, - сказал Гриша. - Ну че, на выходных, а?
   -Пока, - крикнула Алиса откуда-то из глубин дома.
  
   Никаких тебе "на выходных". Снова зарядили дожди, серые и противные. И на этот раз очень основательные. Заметно похолодало. Мне пришлось достать из сумки свое худи, которое я не снимал даже дома. Дожди шли долго. Каждый день, в лучшем случае через день. Пару раз, чтобы совсем уж не закиснуть, я выбирался в Белогорецк. Один. Но большую часть времени проводил у себя в Мохово, и это было совсем уж тоскливо. Зато я рисовал по памяти. В этом было что-то лихорадочное, что-то похожее на одержимость. Я был уверен, что уже очень скоро уеду (и в этот раз окончательно и наверняка), а на прощание подарю Алисе ее портрет. Только вот допишу его, а потом... В слове "навсегда" было что-то пугающее, что-то страшно бесповоротное. Может быть, поэтому я все не мог решиться.
  
   Я не сказал, что Домовой мой куда-то пропал. Исчез еще в тот день, когда я возил Алису в поликлинику (хах - "возил"). В тот чудесный, безумный день. В день, который все еще был у меня перед глазами. Тогда была дикая гроза. Алиса танцевала. А я никогда еще не чувствовал себя таким живым. Да к черту.
   Миску с так и не востребованным кошачьим кормом мне пришлось выкинуть.
  
   Домовой там или нет, но что-то я стал очень плохо спать. То не мог заснуть, то просыпался среди ночи в непонятной тревоге. То, что снилось, почти не запоминалось, оставляя после себя только ощущение чего-то гнетущего, неспокойного. То, что запоминалось, тоже нельзя было назвать хорошим. Чаще всего это были голоса. Порой невнятное бормотание без всякого смысла, шепоты или просто звуки, которых не могло быть в реальности. Иногда я просыпался от собственного зубовного скрежета.
   При свете дня я старался об этом не думать, но, возможно, и понимал, что проблема во мне самом, что все это - следствие моих переживаний и происходит исключительно в моей голове. Может быть, и стоило бы задуматься о том, почему все так. Явно же что-то было не в порядке.
   Но я только глухо проклинал несчастных сестер Поляковых.
  
  21
  
   Что ж, дни действительно проходили, падали, как опавшие листья, терялись безвозвратно.
   После дождей погода снова наладилась и уже не было той убийственной жары или, наоборот, холода, как в последнее время. Самое то. Тепло, а иногда задувал приятный, ласковый такой ветерок. Бесконечные серые тучи обернулись красивыми, пушистыми облаками, которые только изредка прятали солнце, да и то совсем на короткое время.
   Лето продолжалось, но среди зелени древесной листвы появились желтые и красные всполохи. Это было красиво, и я залез на пожарную вышку еще разок, чтобы запечатлеть все сверху, но в то же время навевало печальные мысли.
   Это не может продолжаться вечно. Что я делаю? Мы не спим с Алисой и даже почти не общаемся. Все чем-то заняты. Чем занят я? А время идет. Уходит. Мы редко видимся. Она мне нужна. Или нет? Я чего-то жду?
  
   Ждал я или нет (поскольку мне и самому сложно понять все свои мотивы), но я дождался. И (какая ирония) именно в тот момент, когда на самом деле меньше всего этого ждал.
  
   Долго я ходил вокруг да около. Сколь часто был уверен, что не смогу, что ничего не выйдет, даже понимая, что затеял все только ради этого. Думал, не выдержу, думал, брошу, убегу в ужасе или попросту сломаюсь. Но я проделал этот путь шаг за шагом. И вот я здесь.
   И я все еще могу продолжать.
  
   В последнее время очень много думаю вот о чем: вероятность практически любого события, как мне кажется, исчезающе мала. В самом деле: это как вообще должны сложиться обстоятельства, чтобы что-то вообще произошло? Вот представьте: человек родился (что само по себе невероятно с точки зрения бесконечного числа сложившихся случайностей), живет себе потихоньку, а где-то в это время живет другой человек, а потом эти двое встречаются. Случайно. И фатально. Много ли шансов, что все должно произойти именно так? Не думаю. Тем не менее такие случайности происходят ежесекундно. И каждый раз случается то, что, казалось бы, в принципе невозможно. Как?
   Черт. Не особо умные, детские какие-то мысли, я знаю. Давно знаю. Давно все пережил, прожил, прожевал. Но почему-то они меня не отпускают.
   И что мне делать? И какой во всем этом смысл?
   Все в прошлом, давным-давно в прошлом. А я вот застрял, как старый заезженный "винил".
  
   В тот день, как я уже сказал, я не ждал ничего особенного. Но все уже происходило. Готов ли ты, ждешь ли, знаешь ли - все это не имеет никакого значения, когда все уже мчится к своей неизбежности. А ведь оно изначально, оно всегда двигалось только в одном направлении. Не считаясь ни с чем. Стохастичность? Или все же предопределенность? Так или иначе, оно уже закрутилось.
   А я в это время сидел в сортире, изображая орла, и, естественно, ни о чем не подозревал. Потом я вышел, вымыл руки, зевнул, плеснул на лицо, посмотрел на небо - хороший день - и, ни о чем особо не думая, зашел в дом.
   Алиса была там.
   Стояла прямо посреди комнаты (вернее, кухни, или столовой, или гостиной), замерев невозможно прекрасной статуей, и смотрела на меня широко распахнутыми глазами - почти испуганно и немного диковато.
   Я и сам замер от неожиданности. Сердце ощутимо трепыхнулось.
   Алиса ожила первой, сделала шаг и оказалась очень близко от меня. Я был уверен, что последует страстный поцелуй (и в эту секунду я понял, что действительно изголодался, что меня давно мучает эта жажда), но она без всяких предисловий спросила:
   -Ты же был в усадьбе? В Денисово?
   -Был, - отвечал я после паузы, сбитый с толку, не сразу поняв, о чем вообще идет речь.
   -Встретимся там. Через пару часов. Раньше не надо, чтобы чего-нибудь... Короче.
   -А... - я все еще не пришел в себя.
   -Буду ждать, - сказала она и, словно вспугнутая птица, метнулась мимо меня в открытую дверь.
   Первым моим порывом было метнуться за ней, но я только глупо повернулся ей вслед, даже не увидев, как она исчезает за порогом. Что это было?
   Не чувствуя ног, я прошел в другую комнату, колыхнув занавеску, плюхнулся задом на койку, уронил безвольные руки между колен. Руки дрожали.
   "Два часа", - подумал я.
   Так и сидел. Потом наступила разрядка, я начал нелепо хмыкать, качать головой, а еще понял, что больше не могу сидеть. Стал перемещаться по дому из угла в угол. Хотелось двигаться. Хотелось бежать, сломя голову. Прямиком в Денисово. Но я сдерживал себя. С трудом.
   Вряд ли так уж часто мне доводилось испытывать подобное нетерпение. Поминутно смотрел на часы. Хмурился. Усмехался. И так по кругу. А в целом это время прошло как бред.
   Не мог оставаться на месте. В голове строились хитроумные планы.
   Заглянул к бабе Лене сказать, чтобы к ужину меня не ждала (а недавно прошел обед) и спокойно ложилась спать. Хочу, мол, прогуляться на натуре. Возможно, и на закате, вы понимаете. Такое случалось не впервые, так что дражайшая Елена Владимировна не должна была ничего заподозрить. Качая головой, она начала накладывать мне снедь, так сказать, на вынос, и это тоже было привычно. А потом вдруг спросила:
   -Алиску-то видел? За грибами умотала.
   Я помедлил.
   -Да... забегала поздороваться.
   -Значица, не пошел с ней? - Это был как бы полувопрос. - А я ей предлагала: возьми Гошеньку, скучно ему, поди.
   Я начал слегка тревожиться.
   -Ну... я как-то не грибник...
   -Вот и она так сказала. "Он же городско-о-ой"!
   И посмотрела на меня с фирменной своей хитринкой.
   Я попытался увести ее подальше от этой темы, подпустил в голос шутливые нотки:
   -И что вы такое говорите? Мне совсем не скучно. С вами разве соскучишься?
   -Ай! - Баба Лена всплеснула руками, демонстрируя все свои искусственные зубы в широкой улыбке.
   Хорошее у нее было настроение. Она вообще была позитивная старушка. И в таком вот виде я ее и покинул.
   А время почти и не двинулось. Ладно, неправда. Час всего-то остался.
   Вернулся к себе.
   "Денисово", - подумал я, выкладывая продукты на стол. Стал вспоминать в подробностях это самое Денисово.
   "А ведь там ничего так".
   Продукты "от бабушки", значит.
   "Не устроить ли пикник на лоне природы?" - Эта мысль почему-то довольно сильно меня воодушевила. Даже не знаю. Было в ней что-то интимное и что-то почти семейное.
   Я начал собирать рюкзак, и это было хорошее, успокаивающее занятие. Мыслями я уже был в будущем - прекрасном, неожиданном, но ожидаемом. И разве это не исключительный день?
   Он таким и был.
   Таким и был.
  
   Со все большим нетерпением я поминутно поглядывал на часы. Смотрел в окна. Я уже примерно рассчитал время, которое понадобится на дорогу. Еще немного подожду. А, черт, минутой больше, минутой меньше - какая разница? Пойду.
   Наконец я вышел из дома, чувствуя себя как какой-нибудь шпион на задании. Но внешне старался выглядеть праздным, скучающим - не знаю уж, насколько мне это удавалось. Так и шел по улице как бы прогулочным шагом, как бы лениво глядя по сторонам. Смотрел на пронзительно голубое небо со все такими же пушистыми облаками, в который раз восхищался могучими стволами берез - посеревшими, почти черными у основания, с пятнами мха - свидетельствами неизбежной старости. Прошел мимо дома Самойлова. Ни его самого, ни его жены, ни детей видно не было. Тем лучше. Хотя, как я уже давно понял, это совершенно не значило, что за мной сейчас никто не наблюдает. Может, да, может, нет. Я как-то уже привык, что здесь все знают, чем ты занят в любой конкретный момент. Если не знают, то предполагают очень правдоподобно.
   Вышел на скошенный луг, прекрасно понимая, что все еще виден как на ладони (если, конечно, кто-то сподобится посмотреть). А в Мохово, в принципе, кому это надо? Самойлову если только? Ну и что с того? Я все-таки не в Князевке. Может, и не нужна вся эта конспирация. И все же, продолжая играть некую роль, я даже остановился посреди поля (никуда не спешу, правильно?), открыл рюкзак, попил воды, сделал вид, что что-то фотографирую на телефон (господи, зачем?) и только потом отправился дальше.
   Оказавшись в лесу, найдя эту почти исчезнувшую тропу, немного ускорился, насколько позволяла неверная дорога. Нетерпение, теперь уже ничем не сдерживаемое, гнало меня вперед, но здесь, под сенью деревьев, в сумрачной тени, в моей голове возникли некие сомнения. А что если ее не окажется на месте? Может такое случиться?
   Я старался гнать подобные мысли, но они все равно лезли в голову, заставляя меня еще больше ускорять шаг. Не такая уж долгая была эта дорога, но мысли я успел попередумать всякие. Понимаете, я знал, чего хочу прямо сейчас (и как можно было не знать, если знакомый зуд искрился и не отпускал меня?), но что дальше? Я должен был уже наконец что-то решить, и это тоже было мне ясно. Как часто я руководствовался в жизни принципом "улыбнись и уходи"? И почему мне так сложно теперь? Даже идея пикника уже не казалась мне стопроцентно удачной. Как объяснить? Мне казалось, что вся эта ситуация будет требовать продолжения, а что я мог предложить? И насколько я действительно хотел чего-то по-настоящему значимого? Запутался.
   В общем, когда я добрался до места, то был уже изрядно на взводе. Но здесь настроение мое снова переменилось. Эта смутно угадываемая дорожка меж рядов старых тополей, темная громада заброшенного дома, виднеющаяся в конце одичавшей аллеи, сам воздух и здешняя тишина - все это вместе на корню гасило любую банальную суету. Я снова, как и в первый раз, когда был здесь, ввергся в состояние молчаливой, созерцательной печали.
   А потом я увидел знакомый пруд, а на берегу, прямо на том месте, где однажды сидел и я, в приступе тщеславного вдохновения делая неумелый карандашный набросок (хотя я до сих пор считаю, что не так уж он был и плох, или просто таким он запечатлелся в моей ненадежной памяти), именно там, как будто это было единственно верное место, ждала меня Алиса, обхватив колени руками и задумчиво глядя в темную воду. Настолько это мне напомнило одну картину, которую я видел когда-то, что я невольно замер, любуясь. Улыбка растянула мои губы, сердце стучало уже совсем по-другому, сомнения снова исчезли.
   Алиса заметила меня не сразу: когда она вскинула голову, я был уже близко.
   -Ах! - сказала она.
   Я уронил рюкзак и молча заключил ее в объятия. Мы слились в долгом и страстном поцелуе (так ведь об этом говорят романтики?). И что тут скажешь? Так оно и было. Как самая долгожданная встреча после долгой разлуки. Я буквально потерялся в этом поцелуе. Потерялся во всем остальном, что последовало. Потерял голову.
  
  22
  
  -Как тебе это место? - спросила меня Алиса.
   Мы были расслабленными, почти сонными (по крайней мере я) после того как занялись любовью, но я отнесся к ее вопросу со всей серьезностью, потому что он был созвучен какому-то моему настроению.
   -Здесь хорошо, - произнес я.
   Мы лежали прямо на густой, мягкой траве, подступающей к краю пруда, абсолютно голые, и моя голова покоилась у Алисы на бедре, а она ласково ерошила мне волосы. Воздух слегка холодил взопревшую кожу, но по-настоящему холодно не было.
   Я еще немного подумал, а после добавил:
   -Это грустное место. Но с тобой - нет.
   Алиса улыбнулась. Потом села, а моя голова оказалась у нее на коленях. Я чувствовал себя сонным котом, только что не мурлыкал.
   -Правда, грустное, - сказала она. Голос ее был задумчив, серьезен; я подумал (догадался), что нас ждет интересный разговор, и немного напрягся. Что ж, я ждал разговора, внутренне готовился к нему, знал, что нам все же придется поговорить и не хотел этого избегать. Потому что иначе это будет совсем некрасиво, так ведь? А мне не хотелось так поступать с ней. Но конец лета совсем уже не за горами, и я шел сюда еще и с намерением (в том числе) расставить все точки в наших странных отношениях. Даже если это будет прощанием. Черт, реально место грустное.
   Возможно, и Алиса чувствовала что-то подобное, но сейчас она заговорила о чем-то другом, словно оттягивая неизбежное:
   -Я раньше часто здесь бывала. Здесь спокойно, да? Сидела прямо вот здесь и ничего больше не делала. Дай-ка...
   Она заерзала, заставив меня убрать голову с ее колен и перекатиться на живот; перебирая ногами, подобралась поближе к пруду и окунула босые ноги в воду. Побултыхала ими.
   -Уй! Прохладненько!
   Сейчас поверхность пруда уже не цвела так сильно, как в прошлый раз, но вода все равно выглядела темной и непрозрачной.
   -А ты знал, что здесь нету дна? - спросила Алиса, пока я, так и лежа на животе, только приподнявшись на локтях, чувствуя гениталиями влажность и мягкость травы, любовался ею.
   -Откуда бы я знал?
   -Вот теперь знаешь.
   Я думал, что это какая-то шутка, но вдруг усомнился.
   -Ты серьезно? - С осторожной улыбкой. - Так разве бывает?
   -А вот и бывает. Не здесь, не у берега, а вон там, в центре. Там как бы... воронка, и она ведет глубоко-глубоко. И чем глубже, тем холоднее, но, если вытерпеть, окажешься в настоящей подземной реке. А она течет прямиком в теплый океан.
   Я был уверен, что она меня подкалывает, но невольно устремил взгляд к центру пруда, как будто надеялся увидеть какие-нибудь признаки этой самой таинственной воронки (мне вообразился этакий слив в раковине). Вода в пруду оставалась абсолютно неподвижной.
   Потом Алиса перехватила мой недоверчивый взгляд.
   -Не веришь, значит? А скажи мне, откуда в Мохово постоянный туман по утрам? А? Это все подземная река. Прямо под деревней течет. Потом с нашим, князевским, озером соединяется, кажется, но я не уверена. И дальше. Далеко-далеко.
   -Это кто тебе такое сказал? - Я все еще не мог понять, как относиться ко всему этому. Она верит в свои слова или это такой стеб? Вот только про туман звучало как-то... правдоподобно, как на мой взгляд.
   Алиса, опираясь на выставленные позади себя руки, отклонилась назад, изогнула длинную шею (при этом упругая, тяжелая грудь ее как бы распахнулась на обозрение всему миру) и послала мне загадочную улыбку. Ровно такой же улыбочкой награждала меня порой ее бабушка. Если перевести в слова, то, скорее всего, она означала, что я дурачок (с чем в принципе нельзя было не согласиться).
   -Это все знают. Еще с тех пор, когда Денисово здесь было. Только я не знаю, земля сама провалилась или что. Раньше в наших местах было всякое.
   Я решил поддержать (по крайней мере сделал вид) эту шутку.
   -Та-ак, а кто-нибудь проверял? Это же сенсация, нет? Что-то мне искупаться захотелось. Понырять.
   Алиса нахмурилась и, кажется, даже испугалась. И, вроде как, по-настоящему - не потому, что я мог разрушить ее милую местечковую легенду.
   -Ты что? Поздно уже купаться! И опасно. Может... утянуть.
   "Рассказывай", - подумал я беззлобно.
   -Хочешь сказать, здесь никто никогда не плавал? Оно не выглядит опасным. Грязноватым только. Там, наверное, полно ила.
   -Я сама плавала много раз, - сказала Алиса и снова одарила меня этой самой улыбкой.
   Я состроил ей гримасу.
   -Так, значит, да? Учти, я хорошо плаваю!
   Алиса хихикнула.
   -Я тоже! Но правда... не надо. Есть вещи, которые не нужно проверять. Вот тебе купание!
   Она подалась вперед, зачерпнула воды и плеснула в меня.
   -Ай! - шутливо запротестовал я.
   -Холодная? Вот то-то же! Иди-ка лучше сюда.
   И она сама скользнула ко мне, перевернула на спину и уселась сверху, уперевшись мокрыми ладонями мне в грудь.
  
   У меня тут же, что называется, восстал, и Алиса, заведя руку за спину и послав мне уже совсем другую - мечтательную - улыбку, направила в себя мой напряженный орган и вдруг замерла. Нетерпеливо двигая бедрами, я подталкивал ее снизу, но Алиса не двигалась.
   -Знаешь, - неожиданно заговорила она задумчивым и чуть севшим голосом, - я когда-то мечтала стать русалочкой. Нырнуть вот здесь и уплыть к океану. Представляешь, была уверена, что обязательно превращусь, если только выдержу и смогу нырнуть достаточно глубоко. Надо лишь верить. А потом все будет легко.
   "Обалдеть", - подумал я, все еще плавно раскачивая ее над собой - очень медленно, войдя в некий почти гипнотический ритм.
   Я смотрел в ее задумчивое, чуть отрешенное и какое-то одухотворенное лицо, одновременно пытаясь вытащить из памяти все, что мне известно о русалках. Отвлеченные, неуместные мысли, казалось бы, но почему-то моя страсть разгоралась только больше.
   -"На ветвях... сидит", - произнес я слегка придушенно. - Или висит? Как там? Слушай, но ведь русалки опасны, нет?
   Алиса склонилась надо мной.
   -Я опасна. Хочешь, защекочу до смерти?
   -Хочу, - выдохнул я. - Только я боюсь щекотки.
   Алиса хихикнула. Она нашла мои губы, впилась в них своими губами, а потом зашептала прямо над моим лицом:
   -Не бойся, я другая. Мультик есть такой - старый-старый, диснеевский. Про Ариэль.
   -Да... знаю...
   -Сколько раз я его смотрела... Вот такая я. "Прочь все мечты, есть только ты в мире моем". Так хотела быть Ариэлью...
   Ее голос, когда она пропела цитату, показался мне потрясающим, и я пожалел, что не слышал раньше, как она поет. А ведь я был музыкантом до того, как заделаться "художником". Жаль, что упустил эту роль.
   Наконец Алиса начала двигаться на мне, как будто качаясь на волнах, плавно изгибая спину вперед и назад.
   -А мне... нравится, что ты Алиса, - проговорил я между вздохами. - И твои ноги... нравятся. Не хочу, чтобы был... хвост... рыбий хвост...
   И как бы в подтверждение своих слов я провел разгоряченными ладонями по ее действительно красивым ногам с обеих сторон, потом схватился за бедра и понял, что больше не могу сдерживаться. Изогнулся дугой, прижимаясь теснее, поднимая ее над собой.
   -Ох, - вздохнула Алиса.
  
  23
  
  Такой вот случился между нами разговор. Совсем не тот, которого я ждал, ну и ладно. У нас еще уйма времени. Дойдет дело и до настоящих признаний - не шуточных и не сказочных. Я это чувствовал и втайне опасался. Может, и хорошо, как я думал, что мы не стали сразу бросаться в омут наших реальных тревог. Может, этот день и этот вечер вообще не нужно омрачать. И я ведь собирался устроить пикник.
  
   Уйма времени. И я же совершенно спокоен, когда говорю это?
  
   Алиса пошла за грибами. В этой части обмана не было - при ней и правда обнаружилось пластмассовое ведро, уже заполненное отборными, аккуратно срезанными грибами - подберезовиками, подосиновиками, боровичками, груздями и лисичками (ну или чем там? в действительности я и не приглядывался). Обман, на который она пошла, заключался в другом.
   Сегодня Гриша работал в ночь, и Алиса сказала ему, что до завтра останется у бабушки. Он сказал: хорошо, я все сделаю сам, а потом поеду на работу. Как-то так. Ничего не заподозрил.
   Бабушке Алиса сказала, что соберет грибы, а потом кругом вернется в Князевку. Так что, не жди.
   Вот так.
   -Вся ночь наша, - сказала она мне.
   В какой-то степени я был потрясен. Она сообщила обо всем этом обыденно, чуть ли не пожимая плечами, но я заподозрил, что все было несколько сложнее, чем она пыталась мне показать. Во всяком случае, для того, чтобы отважиться на такое, с ее стороны требовалась определенная доля... отчаяния?
   Мне оставалось только восхититься и принять. Но и здесь во мне взыграл некий дух противоречия.
   -Может, прокрадемся ко мне, когда стемнеет? - предложил я. - Замерзнем же.
   Алиса послала мне беспечную, мечтательную улыбку.
   -Не замерзнем. Костер разведем. Уж как-нибудь согреемся.
   И она кокетливо вильнула бедрами, и я сразу понял, что холод нам не грозит. Мы все еще были голыми. Мы и не думали одеваться.
  
   И все-таки разговор состоялся. Достаточно интимный, доверительный, но и не совсем откровенный. Как будто мы все еще осторожничали, боясь переступить какую-то черту. Впрочем, говорила в основном Алиса.
  
   Черт, все это неправда. Какой там разговор? Его на самом деле почти и не было, а все мои фантазии, которые позже я сотни раз проговаривал самому себе, не считаются. И он мог бы стать откровенным, он мог бы стать очень значимым, может быть, повлиять на многое, но об этом остается только догадываться, потому что времени у нас уже не осталось.
  
   Мы разложили нашу одежду и на ней и сидели у самого таинственного пруда. День постепенно клонился к вечеру, тени удлинились. До этого мы с аппетитом перекусили, поминая добрым словом бабу Лену, потом снова занялись любовью, а теперь вот просто отдыхали. Голова Алисы лежала на моем плече, а я обхватил ее рукой и потихонечку мял и гладил ее грудь.
   -Скоро ты уедешь, - сказала Алиса. Ее голос... он был таким... таким... даже не знаю.
   Я немного встрепенулся. Этих слов я ждал уже давно.
   -Послушай меня, - начал я.
   -Нет-нет, все нормально, - оборвала она (а ведь я все равно не знал, что мог бы сказать ей). - Я знаю, ты уедешь. Я всегда это знала.
   -Но я...
   -Да нет, не говори ничего. Нам ведь было хорошо вместе. И сейчас хорошо. Этого достаточно.
   На одно очень яркое мгновение я понял, что никогда, сколько бы и чего бы я не искал в этой жизни, я не встречу такой, как моя Алиса.
   Это было похоже на запоздалое озарение (и, наверное, все-таки оно пришло ко мне не в первый раз, только я не признавался себе), и кто знает, чем бы оно могло обернуться.
   Но судьба все решает по-своему.
   Все это время я смотрел через пруд на мрачную громадину брошенного дома, на его пустые и печальные окна.
   А теперь я увидел в одном из проемов лицо - темное, но все же отчетливо проступившее на фоне черноты.
   -Ох ты! - дернулся я как от удара.
   Алиса вскинула голову.
  
   Я не хочу об этом говорить и не хочу даже думать. Но я обещал ей, а в первую очередь себе. Обещал, что буду правдив, насколько смогу. Я не хочу, но должен.
   Мои мысли вязнут, буксуют, отказываются проникать за этот барьер, и только огромным усилием я все же могу заставить себя продраться сквозь эту стену. Раздирая себя в кровь, но это уже не имеет значения.
   Так уж вышло, что мне довелось выслушать много позитивных, жизнеутверждающих установок, но то, что я делаю здесь и сейчас... никакая это к черту не терапия. С каждым произнесенным словом, с каждым озвученным воспоминанием я разрушаю себя.
   Я думаю, что это правильно. Только поэтому и продолжаю.
   Плевать, что больно. Кого вообще это волнует?
  
   Случается, что все превращается в кошмар в единый миг. Может, по-другому и не бывает.
   Вот я, вот Алиса. На секунду мы пересеклись с ней взглядами - совсем как застигнутые врасплох преступники (а ведь так оно и было). Алиса, бледная от природы, стала вдруг белой как бумага (и я знал, что и от моего лица кровь разом отхлынула, устремившись к замершему мгновенно сердцу). Ее глаза были совершенно круглыми, и она была похожа на призрак в свете угасающего дня. Инстинктивно, как испуганные дети, мы схватились друг за дружку. Леденящий миг, который расколол реальность на до и после. Дальше все происходило как в ночном бреду.
   Лицо, которое я заметил в доме, которое оживило своим зловещим присутствием пустую глазницу окна, отпрянуло, задвигалось тенями. Было до ужаса тихо, но вот через неподвижный пруд до нас долетели звуки, похожие на какую-то мышиную возню, а потом из того проема, где когда-то было крыльцо, высыпалась темная фигура, при этом голося словно какая-нибудь дурная птица. Меня снова обдало неземным холодом. Но в этот момент дикого непонимания, когда пальцы Алисы до боли сжимали мою руку, а единственным желанием была неосознанная мольба о том, чтобы проснуться, я все же узнал этот голос. А следом, еще не совсем соображая, на что вообще смотрю, выхватил взглядом знакомый замусоленный пиджак и помятую шляпу.
   И среди всхлипывающего птичьего клекота можно было различить и слова.
   -Не видел! - кричал он и нелепыми скачками бежал по ту сторону пруда, похожий на большого безумного зайца (в других обстоятельствах это могло бы выглядеть комично - то, как он пригибался в совершенно непередаваемом ужасе, одновременно пытаясь по-детски закрыть лицо руками). - Не видел! Я! Тута я! Нет! Ой!
  
   До сих пор не могу понять, что он там делал. Столько раз мысленно к этому возвращался, но так и не нашел верного ответа. Или он затерялся среди множества версий.
   Что я вообще знал о нем, об этом странном человеке с потерянным именем и немного издевательским, но точным прозвищем Тута? Известно мне было немного, хотя я и проявлял довольно вялый интерес, но, помимо всего прочего, я знал, что он частенько шастает по окрестностям (видимо, как и у меня, у него была куча свободного времени и мало прочих занятий), собирает, так сказать, дары леса, а где-то у него даже разбросаны ловушки на диких пчел, и его мед нахваливали все.
   То есть, неудивительно было встретить его в лесу, но какова была вероятность, что он окажется именно здесь и сейчас? Где мы, а где Князевка?
   Я не знаю, было ли все это какой-то чудовищной случайностью или за всем скрывался некий умысел, я никогда не узнаю, потому что о правде можно только гадать. Правда не дает покоя, но что она может изменить? Если все случилось так, как случилось. Я же говорил, что в мире постоянно происходят невозможные вещи.
  
   Так я думаю сейчас. А тогда в моих мыслях в основном была пустота. Изумление, само собой. Но некогда было углубляться в то, какого хрена Тута оказался здесь. Все помчалось так быстро. Иногда кажется, что намного быстрее, чем даже способен был бежать сам Тута в своей отчаянной попытке скрыться с наших глаз. Он-то как раз не то чтобы был очень скор - этот нелепый бег давался ему заметно тяжело, к тому же он все время норовил спрятать лицо за ладонями, и выглядело это жутко.
   -Не видел! - не переставал жалобно, навзрыд голосить он - Не видел ничего! Тута не видел я!
   Мы смотрели на него как зачарованные. По-моему, даже не шевельнулись, пока он (бочком, припадая, пряча голову) не скрылся за деревьями бывшей аллеи. И вот, когда он пропал с глаз, хотя его голос еще продолжал доноситься из глубины леса, обретая отчетливое эхо, я начал сознавать, что и кого я только что увидел. Удивление никуда не делось. Я бы, наверное, удивился меньше, если бы это оказался Самойлов (и это было бы страшно) или его дети, да кто угодно, но Тута... вот уж кого никак не ожидал встретить (хотя, конечно, не ожидал никого). Но вместе с тем я испытал нечто, похожее на облегчение. Господи, да ведь это всего лишь местный дурачок, - примерно такая мысль промелькнула в моей голове. Может быть, тут и нечего бояться. Я не то чтобы успокоился, и я все еще пребывал в шоке, но сердце билось вновь, хоть и учащенно, и мир как бы продолжился. Всего лишь Тута, не кто-нибудь. Кому он вообще важен, кто на него обратит внимание?
   Может быть, я бы и вовсе пришел в себя, а там бы начал думать, как разрулить эту неприятную ситуацию, по крайней мере я оптимистично двигался в этом направлении, пока снова не посмотрел на Алису. Ее лицо было по-прежнему неестественно белым, но на щеках уже начали распускаться алые пятна. А в ее глазах... в глазах было то, что поразило и испугало меня больше всего. В них метался дикий ужас. Непередаваемый, всепоглощающий. Мой нервный смешок так и замер где-то на подходе. В горле стало абсолютно сухо, а грудь сдавило.
   -Алиса, - кое-как совладав с собственным голосом и страхом, прошептал я.
   Ее взгляд метнулся ко мне. Мне показалось, что она меня не узнаёт.
   Но это длилось... не знаю, какие-то секунды. Пока моя тревога росла все больше, пока я не знал, какие подобрать слова, чтобы успокоить нас обоих, отгородиться от страха, сделать событие менее значительным, убедить себя в чем-нибудь в конце концов, взгляд Алисы вдруг прояснился. Алые пятна продолжали расцветать на ее лице, ее руки дрожали, но глаза смотрели уже по-трезвому.
   -Собираемся, - сказала она. Голос прозвучал на удивление ровно, хотя я-то видел, что всю ее буквально трясет.
   Я тогда не понимал, но она уже приняла решение, которое придало ей сил. Я же сам мог только почти бездумно подчиниться ее воле. Она была сильнее меня. В тот момент и всегда.
   Наверное, где-то в глубине души я был даже благодарен, что кто-то думает за меня в этот момент. И я знаю, что это было малодушие.
   Я неуклюже задвигался, в спешке (и панике) одеваясь. В итоге справился с этим делом гораздо медленнее Алисы. Обнаружил вдруг, что она стоит и наблюдает за мной, уже полностью одетая. А я, поглощенный собственным страхом, как будто и забыл о ее присутствии. Более того, мне хотелось сейчас оказаться как можно дальше отсюда. Ото всех. И от Алисы. На душе было погано оттого, что все оказалось испорчено таким отвратительным образом. От этого во мне поднималась обида и даже злость. Я мог думать только о себе.
   -Ничего не забыл? - спросила она, оглядывая меня с каким-то новым выражением. - Пойдем.
   Я не узнавал ее голос. Как будто спокойный и решительный, но что-то в нем таилось глубоко-глубоко, словно под тонкой и ненадежной корочкой льда. Невыраженный крик под внешней холодностью, отчужденностью и опустошенностью.
  
   Что нам остается по итогу, кроме как за механичностью простых реакций прятать в себе кипящий океан?
  
   Мне не было дела до ее горя, потому что (и это я знаю теперь), я на всю катушку упивался своим.
   А еще я не вполне осознанно отводил глаза. Мне не хотелось снова погружаться в ее незнакомый взгляд. Это было что-то инстинктивное и очень тревожное, и я не отдавал себе отчета, но это было именно то, что проложило между нами невидимую черту. Как это оказалось просто.
   Алиса подхватила с земли ведерко со своим грибным уловом, что показалось мне диким и одновременно ненормально смешным. Но я не смеялся. И у меня не было никаких слов, чтобы как-то все это разрядить или дать надежду, или хотя бы немного успокоить.
   Что могли дать слова?
   -Пойдем, - повторила Алиса.
   И сама, не дожидаясь, стремительно развернулась и пошла примерно в ту же сторону, где до этого (как странный морок) скрылся Тута. Я молча последовал за ней.
   Мы вышли на одну из широких дорожек (вернее сказать, от них оставалось только смутное воспоминание), обрамленную рядами темных тополей. Алиса встала напротив меня. На сей раз я не мог отвести взгляд, и вдруг испугался по-настоящему, как будто меня только что проняло.
   "Все обойдется! - хотелось крикнуть мне со злостью. - Это же всего-навсего Тута! Неужели не отмажемся?"
   Но всякие слова застревали в горле не в силах преодолеть бездну ее взгляда.
   -Ты иди, - сказала Алиса. - Иди домой. А я пойду кругом. В Князевку. Как собиралась. Вместе нам нельзя.
   Тута исчез, но откуда-то из далекого далека кратким воскликом донеслось нечто, что можно было принять за его разбитый эхом всполошенный голос. Или это действительно была какая-нибудь птица. Алиса стрельнула глазами в сторону звука; ее брови были сосредоточенно сдвинуты.
   -Иди домой, - настойчиво повторила она. - Ничего не бойся. Я разберусь. Завтра увидимся.
  
   Хотелось бы мне сказать, что я повел себя как-то иначе. Хотелось бы мне, чтобы так и было на самом деле. Но нет. Ничего не изменишь. Я не мог никого успокоить. Я ждал, что кто-то успокоит меня.
  
   Несколько слов, и я бы смог все решить.
   Ты теперь моя. Мы уедем. Мы будем вместе. Нам нет нужды прятаться больше.
  
   Меня хватило только на то, чтобы коротко кивнуть ей (и я очень надеялся, что не выглядел слишком виноватым, хотя в душе понимал правду в достаточной мере, чтобы не обманываться на этот счет). Но что я могу поделать? - как бы спрашивал я себя.
   Алиса же нашла в себе силы слегка улыбнуться мне одними уголками губ (и я часто думаю об этой улыбке и очень надеюсь, что, помимо явной печали, в ней хотя бы не было презрения и разочарования; иногда мне даже почти удается убедить себя). Я тогда не очень-то и понимал (от слова совсем), что в ту самую секунду, когда я увидел лицо в окне, все разом изменилось - безвозвратно, бесповоротно. Я думал, что, несмотря на скверный инцидент, сегодняшний день все же продолжается своим чередом, но на самом деле мы уже были в другой реальности.
   Я развернулся и пошел по исчезающей смутной дорожке. Потом обернулся. Алиса смотрела мне вслед. Кажется, я слабо и жалко махнул рукой.
   Обернулся еще раз. "Обещаешь?" - наверное, хотел спросить я. Алисы уже не было.
  
  24
  
   Не пошел домой сразу. Нет, я хотел, но просто не смог. Оставшись один в вечернем лесу, я струхнул еще больше, и с трудом сдерживал себя, чтобы не побежать сломя голову. Я злился оттого, что мне страшно. Меня реально потряхивало.
   Хотелось мчаться, не разбирая дороги, но чем ближе я подходил к опушке и к более яркому, хоть и неумолимо тускнеющему свету, тем медленнее становились мои шаги. В итоге у самого выхода из леса, в густой тени его последних деревьев я и вовсе замер. Передо мной, постепенно растворяясь в серости, лежала поляна, где мы с Алисой впервые занялись любовью. Вдали, среди темных и раскидистых березовых крон, так же верно пропадала в смутной дымке подступающей ночи забытая деревенька Мохово. Кругом стояла удивительная закатная тишина, и почему-то все казалось не совсем настоящим.
   Пока шел, опять изрядно накрутил себя, а теперь не мог сделать и шага. Потому, что, будем честны, совесть моя была далеко не чиста. Умом я понимал, что меня, конечно же, не ждут никакие крестьяне с факелами и вилами, но все равно не мог пересилить себя.
   Уселся под одиноко стоящим дубом, погрузился в тишину. Долгое время сидел совсем без движения со странной пустотой в голове. Мысли были где-то далеко и как будто не принадлежали мне. Не знаю, чего я на самом деле ждал. Может быть того, что вдруг появится Алиса и скажет, что это было всего лишь небольшое недоразумение, и все уже разрешилось самым благополучным образом.
   Становилось все прохладней, или это на меня напал озноб. Я зашевелился, вытер вспотевшие ладони о штаны, начал вздыхать и издавать еще какие-то неясные односложные звуки. Мысли, пролетев по далекой орбите, приблизились и упали прямо в мою голову, и было их слишком много. Я стал на разные лады прокручивать недавние события, одновременно пытаясь переиграть их, успокоить себя и в чем-то убедить. Но успокоения не было. Чем дольше я находился здесь, тем неуютней мне становилось. Я говорил себе, что бояться мне абсолютно нечего, повторял это даже слишком часто, но бояться не переставал.
   Лес за моей спиной почернел, стал дремучим и страшным, а потом и вовсе стемнело. Какое-то время я еще просидел во тьме, под деревом, которое теперь скорее угадывалось, пока это не стало совершенно невыносимо. Даже мой пустой и молчаливый дом, почему-то вдруг ставший чуждым и враждебным, как и все вокруг и куда мне не особо хотелось возвращаться, показался более привлекательным, чем это откровенно пугающее место на границе леса.
   Я спрячусь под одеяло, я усну, я встречу новый день. Это будет хорошо.
   Я встал с земли и слепо направился в сторону сгинувшего в темноте Мохово. Шел медленно, шатаясь, как пьяный, и часто обо что-то спотыкался. Но фонарик на телефоне не включал. Я крался как преступник в ночи.
  
   Мохово было таким же темным и тихим, как и в ту ночь, когда я оказался здесь впервые. Я старался эту тишину не нарушать. Чувствовал себя ужасно уставшим. Крался практически наощупь, зная, что это дико, ненужно и глупо, но ничего не мог с собой поделать. Чуть не промахнулся мимо своей калитки, потом, уже зайдя в дом, первым делом - все также наощупь - занавесил все окна, хоть это ничего особого и не давало, потому что занавески закрывали окно примерно до середины снизу, и только потом включил телефон, а после запалил и лампу.
   Тени сгустились во всех углах, а тишина была пронзительной до звона. Я понял, что в этом пустом доме по-настоящему страшно. Иррационально и как-то по-первобытному, но все равно лучше, чем в жутком лесу.
   Я сел на истошно скрипнувшую подо мной койку, подумав о том, что, несмотря ни на что, этот дом все равно для меня чужой. А раньше мне казалось, что я могу с ним сродниться. Выходит, что я ошибался, и сейчас, в тишине, среди теней и неровного тусклого света, это стало окончательно ясно.
   Кажется, я собирался что-то делать, что-то решить и что-то понять, но сейчас ничего не хотелось. Мысли замерли, они улеглись в душе тяжелым, молчаливым камнем, придавили до глухоты и онемения. Я был почти в обмороке. Было такое ощущение, что кто-то уселся на мою шею, клоня мою голову к земле, и я боялся, что это навсегда. Уже не было злости, страха или каких-нибудь других чувств - только безмерная пустота. И среди всего этого я с какой-то холодной отстраненностью понимал, что пережил моменты величайшей во всей своей жизни трусости. Понимание это росло во мне медленно, как зерно, в сомкнувшейся во мне пустоте, но оно было неумолимым.
   Лампа горела прямо на полу посреди комнаты; тени шевелились. Я так и сидел, повесив руки и голову. В какой-то момент осознал, что ничего уже не будет по-прежнему, что едва ли я теперь смогу спокойно смотреть в глаза Алисы. Это значило, что все кончилось. Я бросил ее, как еще это назвать? И что мне в таком случае остается?
   Посреди немоты чувств все же было одно, которое поддавалось безошибочному опознанию. Это была жалость. Во многом к себе самому, но не только. Я жалел обо всем сразу. О том, что случилось, о том, что могло бы случиться, обо всем этом дурацком, больном мире.
   И я не знал, что мне делать.
  
   -И неча тут жалеть, - прошуршал голос, слившийся со случайным колыханием огонька в лампе. - Получила она свое. Мы говорили.
   Вера Полякова, не иначе. А вот и Наташа:
   -Да ты ляг. А мы рядом. С тобой так... тепло.
   А мне казалось, что я уже лежу. Или я все еще сижу? Я вскинул голову - с трудом. Тени ворочались в углах, ползли и неслышно скользили с темного потолка.
   -Наш ты, наш...
   Или это кроны старых берез шумят за окном? Я почувствовал, что к моим глазам подступают слезы.
   "Утром уеду", - решил я.
   Это была еще одна трусость, но чего уж теперь-то.
   -Ш-ш-ш-ш, - шипела Наташа, успокаивая меня, словно младенца, а Вера вторила ей:
   -Всё, уже всё, уже всё...
   Меня начало потряхивать от сухих, пока еще не прорвавшихся рыданий.
   Они тоже меня жалеют. И это будет так просто - лечь (или я уже лежу), закрыть глаза, отдаться холоду их мертвых рук, которые я, кажется, уже чувствовал, и этому сладкому запаху тлена. Это будет легко.
   Что-то случилось. Убаюкивающий шепот сестер Поляковых оборвался, и меня как будто бы обдало движением ледяного воздуха, как если бы они отпрянули от моей койки.
   -Что... - кажется, прошептал я; сердце странно и гулко билось - с неясной и внезапной надеждой.
   Я открыл глаза.
   -Алиса? - спросил я, едва не задыхаясь.
   Но ее не оказалось. И все же дом не был пуст.
   Между этой комнатой и кухней, почти на границе света замер большой черный кот. Он был как сгусток тьмы, а глаза его сияли желтым светом.
   -Домовой, - прошептал я, - что?.. где ты?..
   На него было страшно смотреть. Морда кота была разорвана самым страшным образом и еще не зажила, ушей не было, только глаза удивительным случаем уцелели. Одна из передних лап тоже, кажется, была полуотгрызена, потому что висела как-то неестественно. В общем, выглядел он жутко.
   Пока я пытался справиться со внезапным комом в горле, Домовой на моих глазах выгнул спину, вздыбив клочковатую, местами повыдранную шерсть, распахнул порванную пасть и зашипел, а потом зарычал, по-кошачьи, из самого нутра, куда-то в угол в направлении самых густых теней. На меня он бросил только один короткий желтый взгляд.
   -Ахххх! - услышал я в шелесте березовой листвы. - Прочь! Прочь!
   -Домовой, - снова прошептал я, внезапно пугаясь.
   -Прогони его! Прогони!
   -Плохой! Плохой!
   Домовой вдруг замолчал и повернул ко мне свою искалеченную голову. Его взгляд был вопросительным. Я смотрел на него в ужасе. "Я закрывал дверь? - думал я невпопад - Я же закрывал дверь?"
   И это длилось и длилось. Меня трясло. Мне хотелось спрятаться. Я очень устал.
   -Уходи, - прошептал я мертвыми губами.
   Светящийся взгляд кота совершенно однозначно изменился, разрывая мне душу, но от нее и так уже мало что осталось.
   Он еще смотрел на меня, и в этом взгляде была боль предательства и невысказанная укоризна. И еще жалость, все та же жалость. В этом взгляде я видел Алису. Потом Домовой опустил голову, и глаза его как будто потухли, и сам он словно бы стал меньше, а затем неловко, изломанно развернулся и скрылся в ночи.
   Я обнаружил, что лежу на койке, свернувшись калачиком, в одежде и даже не разувшись.
   -Хорошо, - шелестели листвой, колыхались паутиной, ползли тенями сестры Поляковы, - это хорошо.
   -Ты наш, ты наш...
  
  25
  
   Меня привел в себя рев мотоцикла, особенно громкий в пронзительной утренней тишине. Я не знаю, дремал я или нет, не знаю, что было настоящим, а что мне только привиделось (я даже не был уверен, что Домовой действительно приходил), но эта ночь оставила во мне неизгладимый след. Было тягучее и тревожное ощущение того, что в моей душе что-то окончательно сломалось. Теперь мне предстояло с этим жить.
   За окнами было серо и туманно. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Мне не хотелось просыпаться, не хотелось, чтобы этот новый день вообще приходил.
   Но ведь от него не спрячешься, и звук, который я услышал, говорил об этом как ничто другое. Звук пробудил во мне панику, но только на миг, а после я снова погряз в своей холодной апатии. Вернее, это состояние можно было назвать обреченностью. Я не убежал или я убежал недалеко и, кажется, уже ничего не смогу с этим поделать. Я по-прежнему был в ужасе, я не переставал отчаянно трусить, но, как некий парадокс, эта самая обреченность заставляла меня онеметь и покорно принять свою участь. И я уже не мог бежать.
   Я стоял посреди комнаты в тусклом свете раннего-раннего утра, меня трясло, и только каким-то чудом я мог устоять на ногах. Далеко не сразу я понял, что Гришин мотоцикл (а чей же еще?) подъехал не к моему дому. Это было как-то странно, мне казалось, что это очень странно. Потому что я ожидал тяжелых шагов, ударов в дверь, громкой ругани. Я не был к этому готов, но и не чувствовал, что у меня есть какой-то выбор. Поэтому я продолжал стоять на месте с единственной надеждой, чтобы все закончилось побыстрее. А вообще, я не знаю, о чем думал в те безумные мгновения. Не об Алисе.
   Но мотоцикл замолчал, и снова стало тихо. До меня постепенно доходило, что здесь что-то не так.
   "Может, он просто приехал? Может, все нормально?"
   Я крутил эти мысли по кругу, как бы свыкаясь с ними, и чем больше я повторял их, тем большее облегчение испытывал. В конце концов из маленького и робкого ручейка оно превратилось в настоящий поток и накрыло меня живительной волной. Я был готов принять с благодарностью любую, даже самую призрачную надежду.
   "Это же Тута, - в очередной раз говорил я себе. - Да к черту, это же Тута, мать его! Что может случиться страшного? Кто его вообще станет слушать? Да и он сам давно забыл, наверное".
   Спокойствия не было и в помине, но я упорно продолжал убеждать себя в чем-то - все, что угодно, лишь бы стало легче.
   Время шло. Ничего не происходило.
   -Так и буду стоять здесь? - прошептал я сухими губами.
   С трудом переставляя деревянные ноги, сделал шаг, другой. Едва не грохнулся в обморок, был очень близок к этому. Обругал себя со всей нахлынувшей злостью.
   "Что за нахрен? Так не пойдет."
   И я продолжал двигаться. Я должен был узнать лично. Все эти догадки меня доконают.
   Вышел на улицу, сделал несколько глубоких вдохов. Нельзя заявляться в таком виде - по мне же сразу все видно. Или это только мне так кажется? Легче не стало, но я нашел в себе силы, чтобы идти дальше. Считанные метры, но какой бесконечный путь!
   На улице было тихо, и ничто не двигалось в этой молочной дымке. Гришин мотоцикл, смутно вырисовывающийся возле дома бабы Лены, стоял, показалось мне, как-то криво, словно брошенный второпях.
   -Он не знает, - беззвучно шептал я, как заклинание, - никто ничего не знает.
   Миновал мотоцикл. Калитка была распахнута, и это тоже, в моем теперешнем состоянии, не прибавляло спокойствия.
   Я прислушался. Тишина. Ничего не слышно.
   "Будь, что будет", - решил я, собрав воедино остатки храбрости, и вошел в дом.
  
   В доме было по-утреннему сумрачно, и я не сразу сообразил, что вообще вижу. А когда пригляделся, сердце разом ухнуло куда-то в бездну.
   Баба Лена сидела в углу за столом на своем привычном месте. При этом она смотрела куда-то в пространство, а ее руки были безвольно сложены на коленях. По другую сторону стола сидел, повесив голову, электрик Андрюха. А над ними, упираясь ладонями в столешницу, возвышался Гриша. И я не знаю, давно ли они так молчали, или я застал их в такой момент, но второе, что меня поразило, - тягостная, грозная тишина. А первым моим удивлением было присутствие здесь Андрюхи. Это было ой как необычно и, понятное дело, ничего хорошего не предвещало.
   И никакой Алисы.
   Пока я стоял, тупо уставившись на эту картину и желая провалиться обратно за дверь, Гриша медленно повернул голову и посмотрел на меня, как будто не узнавая. В эту секунду я, наверное, не смог бы выдавить из себя ни слова даже под страхом смерти. К счастью, Гриша заговорил первым.
   -О, Гоха, - сказал он. - Утро доброе.
   Слова были бодрые, но совсем не таким был его голос. Я ожидал услышать что угодно, но только не эту бесконечную усталость и... растерянность. Словно говорил он мимодумно, едва меня замечая. Словно я был не более чем тень.
   "Он не знает. Уже бы набросился на меня, - подумал я, но почему-то без облегчения. - Но что тогда?.."
   Что-то абсолютно, безумно, дико не так.
   Меня качнуло в сторону, я понял, что просто-напросто упаду, если не обопрусь о что-нибудь; ноги никогда еще так не дрожали. Прислонился к косяку, едва не сдернув занавеску.
   Андрюха поднял голову и ожег меня взглядом, который я так и не понял, но испугался еще больше, хотя, казалось бы, куда уже. Он молчал. Как и баба Лена, которая даже не пошевелилась, все так же глядя куда-то в сторону печки, и вот этот ее замерший взгляд был страшнее всего.
   Я вообще проснулся или нет?
   Мой собственный взгляд метался между ними, как будто я никак не мог поверить в то, что вижу. Так и было на самом деле.
   Но все это требовало какого-то разрешения, это просто не могло так продолжаться, и я все-таки нашел в себе силы спросить:
   -Что-то случилось?
   С беспокойством, но как бы невинно. Черт! Даже в такой момент это была какая-то роль! И уже тогда я себя за это ненавидел.
   -Не знаю! - Гриша как будто взорвался. Худосочный на вид, сейчас он был похож на большого опасного зверя. Но какой-то частью я отметил, что ко мне возникшая в нем угроза не относится. Странно, но от этого мне становилось только хуже.
   Гриша оторвался от стола, с ожесточением потер лицо.
   -Не знаю! Шутка какая-то или что? А? Прикол какой-то?
   Он посмотрел на бабушку.
   -Ты-то что молчишь, Владимировна? Твоя же внучка!
   Баба Лена никак не отозвалась, но я вдруг заметил, что ее узловатые пальцы под столом беспрестанно теребят юбку. Даже не теребят, а как будто скребут. Беспрестанно. По-кошачьи. Как в кошмаре. Или мне все это вообразилось. На самом деле со своего места я мог видеть только тень.
   Разбудите меня кто-нибудь. Пожалуйста.
   -Шутка же? - спрашивал Гриша, и в бессмысленном этом вопросе было столько безнадежной мольбы, что становилось почти физически больно.
   Гриша снова меня заметил.
   -Хорошо, что пришел, Гоха. Я уж хотел тебя будить. Может, ты чего знаешь?
   -О чем? - выдавил я из себя. С бесконечной фальшью.
   Мне было мерзко и противно. До тошноты. От самого себя. Тем более, я знал, что так и буду поступать - изворачиваться, юлить, замалчивать, насколько возможно, - потому что просто не смогу иначе. Никакой, сука, честности и чести. Я уже говорил, что ненавидел себя? Только это все неважно. О некоторых поступках можно жалеть потом всю жизнь, но ничего уже не изменишь.
   Гриша смотрел на меня с непонятной мольбой, он словно просил меня о чем-то. Ох, не к тому человеку он обратился за помощью! Немного помявшись, не зная видимо, как сформулировать так, чтобы в словах оставалась какая-то надежда, он все же сказал:
   -Она за грибами вчера пошла... Может, знаешь?
   Я старался дышать глубоко. Отступать мне уже было некуда. Так что, "гни свою линию", как в той старой песне.
   -Знаю, - кивнул я. - Поздоровались мимоходом.
   Бегали у меня глаза или нет? Я не знаю. Удивительным было то, что я вообще мог говорить.
   "Почему ты молчишь, баба Лена? Что происходит?" Безумно страшно было видеть ее такой.
   Гриша тоже покивал, как бы зеркаля меня.
   -А больше ничего не видел? Или кого?
   -Что? Кого?
   -Не знаю. Тута не проходил?
   Мне оставалось только надеяться, что мое лицо ничего не выдало. Сделал вид, что не понял вопрос (как же это оказалось просто - играть эту роль, - противно, но просто, и чем дальше, тем легче).
   -Тута... А, Тута! Н-не видел.
   Гриша снова кивнул; я заметил, как играют желваки на его скулах.
   -Может, Самойлов что-то знает? - спросил он в пространство.
   Андрюха шумно встал со своего места, едва не уронив табуретку, и даже как будто ударил кулаком по столу, но я не уверен - настолько все было неожиданно.
   -Да хорош уже! - яростно воскликнул он со своей непередаваемой раскатистостью, сверля Гришу почти безумным и злым взглядом. - Это все правда! Пойми ты уже! На бабушку посмотри, она-то сразу поняла!
   И самым страшным образом плечи Гриши вдруг поникли, а руки безвольно повисли.
   -Не может... - прошептал он.
   Мне стало жарко. Андрюха зло хохотнул.
   -Бля, услышь меня! - почти кричал он. - Мы же знаем ее! Не стала бы она так шутить!
   Гриша смотрел на него как раненый зверь. У меня же внутри образовывался тяжелый камень, в неподвижный камень превращался я сам, с бесконечным ужасом начиная осознавать, что случилось что-то страшное.
   -Вопрос в другом, - продолжал Андрюха, понижая голос. - Где это произошло? Где она сейчас? Ты слышишь? Что будем делать?
   "Произошло что? Произошло что?" - билось в моей голове.
   Дышать стало трудно. Несколько раз я безуспешно открывал рот, и никак не мог задать этот проклятый вопрос.
   -Я думал, она здесь, - произнес Гриша; в его голосе появились плаксивые нотки. - Думал, здесь. Надеялся. Что же теперь-то? Не может же быть!
   Андрюха поморщился, он стал каким-то жестким, собранным в эти мгновения. Гриша же постепенно расходился в своих причитаниях:
   -Как это вообще возможно? Он же дурачок безобидный! Как?
   -Потом будем с этим разбираться, - оборвал его Андрюха. - Сейчас надо решать главное. - Он помолчал пару секунд, странно шевеля губами. - Ментов надо вызывать.
   Эти слова меня убили окончательно. Как будто что-то взорвалось перед глазами.
   -Но... что? - Это все, что я смог произнести.
   Андрюха обратил на меня хмурый взгляд.
   -Покажи ему, - сказал он, обращаясь к Грише.
   Тот растерянно хлопнул себя по карманам.
   -Где же?.. А, вот...
   Он потянулся к телефону, лежащему на столе, взял его натурально дрожащей рукой, протянул мне.
   Я не хотел этого знать. Ничего не хотел знать. Хотел убежать и спрятаться. Я смотрел на его трясущуюся протянутую руку как на змею. Я не собирался брать этот чертов телефон. Я просто не мог.
   -Что? - выдохнул я в эту мутнеющую пустоту перед собой.
   -Там... сообщение, - произнес Гриша. - От Алисы. Почитай. Ночью еще отправила, а дошло только под утро. Загрузилось, сука. Может, ты поймешь? Я нихрена не догоняю.
   "Убери! Убери! Убери это!" - кричал я, но только внутри себя. Сдерживался из последних сил. Но мог начать орать по-настоящему, меня, кажется, отделяла от этого совсем узкая черта.
   Все же такой же дрожащей рукой я смог заставить себя взять телефон. Потом я тупо смотрел на него, не зная, что с ним делать. Сердце прыгало как сумасшедшее.
   Я включил экран. Сообщение было уже открыто.
  
  26
  
   Мне не нужно помнить это дословно. Каждый раз, вспоминая, я слышу голос Алисы. Ее голос - это все, что мне осталось от нее.
   Вот, что она говорит:
   -Любимый, прости, если сможешь. Тута напал на меня в лесу. Я случайно его убила. Я должна исчезнуть. Искать меня не надо, я уплыву далеко. "Я ухожу. Вот и всё".
   Я тогда очень плохо соображал, но поверил во все практически сразу. Я уже тогда слышал ее голос. Нет, я не поверил, что Тута, этот потерянный в собственной голове человек, действительно мог напасть на нее, но я знал, что все сообщение написано единственно ради того, чтобы защитить меня. А еще пред моими глазами, как наяву, предстал этот проклятый кухонный нож, лежащий в ведерке поверх грибов, которые она им аккуратно срезала.
   Я поверил. Она спасала меня. Спасала нас от разговоров. Такой ценой. Я уверен, что пришедшее на Гришин телефон сообщение адресовалось в том числе и мне. Возможно, мне - в первую очередь. Это со мной она говорила. Попутно подбрасывая спасительную для меня ложь.
   И что-то так сложилось в моих обезумевших мыслях, что мне в одну секунду открылось все. Почти все. Я не знал тогда еще, что последняя фраза в ее сообщении, это цитата из мультфильма про русалочку (слова не Ариэль, но какая, к черту, разница?), но почему-то практически мгновенно я понял, где ее нужно искать.
   И с этим пониманием я как будто разом выпрыгнул из своего тела. Или это мне теперь так кажется, но я вижу себя словно со стороны, и все это как бы и не со мной. Вот он я, где-то там внизу, так и стою, привалившись спиной к дверному косяку. Бледный, с почти побелевшими губами, с остановившимся взглядом.
   Я больше не смотрел в телефон, я с бесконечным ужасом смотрел на бабу Лену. Но я ее не видел. Как и она меня.
   -Неправда же? - глухо промолвил Гриша, забирая у меня телефон, который едва не выпал из моих рук. - Бред же какой-то?
   Андрюха вдруг шагнул ко мне.
   -Пойдем-ка выйдем, Гога, - сказал он.
   Я был во сне. В кошмаре, уже, казалось, очень давно. Я даже не понял, как снова оказался на улице. Туман еще висел, наверное, времени-то прошло совсем немного. А вот в это было поверить почти невозможно.
   -Ты что-то знаешь? - спросил Андрюха с опасной осторожностью.
   Я помотал головой. На самом деле я даже не понимал, о чем он спрашивает. Я по-прежнему был где-то вне своего тела. Все как-то оцепенело, все было как бы не по-настоящему. Казалось, я даже перестал чувствовать что-либо.
   Некоторое время Андрюха внимательно наблюдал за мной, потом как-то весь передернулся.
   -Херово, - сказал он. - Все это так херово. Ты же тоже понял, да? Ничего хорошего не жди.
   Он шумно выдохнул, помолчал, принимая решение.
   -Ясно все. За ментами надо. Отсюда хрен дозвонишься. Вообще хрен дозвонишься. Самому ехать надо. В Доль, к участковому. - Он посмотрел на неприветливый в этом тумане дом. - Скорую тоже надо. Я поеду.
   Он пошел через двор, вышел за калитку, направился к мотоциклу. Я почему-то шел за ним, все так же как будто в стороне от самого себя.
   -Грише скажи, пускай дожидается, - говорил Андрюха. - Пусть не дергается. За бабушкой лучше посмотрит. Я недолго.
   Потом, уже сидя на мотоцикле, он еще раз ожег меня своим испытующим взглядом.
   -Слушай, я не знаю, что... разное у нас говорят. Знать не хочу, но... ты бы уехал, а? Ты же собирался? Не будет тебе у нас житья. Теперь уж точно. Ты не обижайся. Не надо тебе здесь. Это наши дела.
   Он покряхтел - не то смущенно, не то со злостью, завел мотоцикл и уехал. Рокот и треск растворились в тумане; я так и стоял, шатаясь на невидимом ветру, пока не стало совсем тихо. Я был чем-то неживым, как ненужная вещь, выброшенная за ненадобностью.
   Я во сне, я все еще сплю.
   Потом я все-таки вернулся в дом бабы Лены.
  
   Все так отрывочно. Я даже не понимал, что снова нахожусь в доме, пока в мое сознание не прорвалась (не сразу) Гришина ругань. Теперь он был по-настоящему зол. Кажется, Гриша поверил. Он сидел на табуретке за столом (по другую сторону от бабы Лены), но поминутно вскакивал, не в силах усидеть, ходил туда-сюда, быстро выдыхался и снова устало падал на табуретку.
   -Я же знал, что в нем что-то такое... такое что-то есть! Мерзкое! - кричал он. - Под безобидного косил! Сука! Убил бы, сам бы убил!
   Он блуждал безумными глазами, находил меня.
   -Что же это? Зачем она, дура, убежала? Куда? Все же можно объяснить! Это же... самооборона? Так же? Ей же ничего не будет? Да? Почему убежала? Испугалась, понятно! Но это же все можно решить? Где вот ее теперь искать? Вернется сама, а? Поймет же, что нечего бояться? Убежала же, дура!
   "Убежала, - думал я с пугающей отстраненностью. - Или уплыла".
   Я с удивлением обнаружил, что сижу на корточках рядом с безучастной Еленой Владимировной. Гриша продолжал отчаянно и безнадежно уговаривать самого себя:
   -Обойдется же, да? Надо только найти. Сразу все понятно будет. Я все подтвержу, если надо.
   Я поднял голову и посмотрел на бабу Лену. Не знаю, что творилось в моей голове в этот момент (мне казалось, там совершенно пусто), но я вдруг спросил:
   -Правда, что у пруда в Денисово нету дна?
   Я помню, что спросил именно это, и очень об этом жалею. Как и обо все остальном.
   Неожиданно баба Лена зажмурилась и начала скулить (иначе и не скажешь) - тихонечко, на одной ноте, но очень страшно.
   Я дернулся и чуть не упал. Кое-как встал на ноги.
   На какое-то время Гриша замолчал, а потом опять завел свое:
   -Я уверен, все обойдется. Не должен безвинный человек пострадать. Мы все докажем.
   "Один безвинный пострадал", - подумал я, сам поражаясь своей отстраненности. На смену бесконечному ужасу пришла какая-то вялая инертность, словно для каждого движения мне был нужен внешний толчок. И сейчас этим толчком, тем, что гнало меня прочь, был не Гриша с его метаниями, а именно этот едва слышный, но непрекращающийся вой бабы Лены.
   Я больше не мог оставаться там.
  
  27
  
   Во многом все это - только моя реконструкция. Как и любые воспоминания и, кажется, я об этом уже говорил. Память ненадежна. Я даже не знаю, сколько здесь настоящего меня. Последние события и вовсе оставили такие зияющие пробелы, что остается только догадываться.
   Я не запомнил, как уехал. Не помню, как грузил вещи в машину (а может, я и вовсе все оставил), но в какой-то момент осознал, что еду в сторону Князевки и уже вижу за стеклом одинокую пожарную вышку. Туман остался позади (или вовсе рассеялся), утро было ясным.
   Я выжимал из машины все, что мог; мне было дико страшно. Больше всего в эти минуты я боялся увидеть кортеж из полиции, скорой и Андрюхи на Гришином мотоцикле, едущий мне навстречу (иными словами, я боялся за себя), но ухабистая дорога была пустынна.
   Наконец миновал озерцо и промчался по до боли знакомой улице Князевки. Проехал мимо ее дома и даже не посмотрел. Мимо клуба, мимо магазина, на скамейке у которого никто не сидел.
   Вообще удивительно, но и в самой Князевке никто не попался мне на глаза, как будто это была всего лишь еще одна вымершая деревня. Может быть, я просто не заметил.
   Свернул. Поля, деревья. Выехал на шоссе.
   Не думал ни о чем.
   Не знаю, сколько было времени, но дорога по-прежнему оставалась пустынной. Что казалось почти невероятным. Каким-то образом затяжной кошмар все еще продолжался, и в его безумном сюжете я сейчас был совершенно один во всем этом чертовом мире. Или я просто никого и ничего не видел.
   Проскочил Доль, где тоже как будто не было никакого движения. Затем - едва заметный сворот на укромную полянку. Я смотрел только перед собой. Все оставалось позади, и я все больше отрывался от чувств, от памяти; я хотел вырвать из своей головы абсолютно все.
   Белогорецк был уже близко; шоссе здесь плавно изгибалось влево, постепенно забирая вверх, и на самом гребне пологого подъема уже виднелся мост через довольно широкую в этом месте реку. Почти сразу за мостом покажется стела со словами "добро пожаловать", и это будет значить, что я добрался до места.
   Но до какого места? Разве мне нужен Белогорецк? Что мне делать здесь?
   Я не задумывался о том, куда еду, я просто неосознанно стремился оказаться как можно дальше от того, что таило в себе непередаваемый ужас, который я не в силах был вынести. Но теперь становилось понятным, что это все - окончательное, бесповоротное и трусливое бегство. Я же не задержусь в Белогорецке? И я уже точно не вернусь.
   А еще я постараюсь все забыть, потому что молил я только об этом. Я обязательно проснусь, а дурные сны останутся позади.
   Непрошенные слезы обожгли глаза; я уже не в силах был сдерживать дикий вой, который, оказывается, давно уже рос во мне и рвался наружу.
   Но я не успел.
   -Не убивайся так, - сказала Вера Полякова с заднего сидения.
   -Было бы из-за кого, - прошипела Наташа.
   Я бросил испуганный взгляд в зеркальце заднего вида, никого не увидел, но почти одновременно понял две вещи.
   Я оставил позади многое, наверное, все, в том числе и самого себя, но сестер Поляковых, как оказалось, я все же прихватил с собой. Как иронично.
   А во-вторых, я осознал, что убийственно топлю в пол педаль газа, машина опасно вихляет, я вообще еду не по своей полосе, а прямо на меня, резко показавшись из-за гребня, несется с моста автобус.
   Уже некогда было думать или бояться. Я резко вывернул руль вправо.
  
   Отбойник у моста должен был остановить меня, пусть даже и превратить в лепешку, но этого не произошло. Каким-то образом машина начала кувыркаться, еще не коснувшись ограждения, а затем просто перемахнула через него, только чиркнув поверху, и полетела дальше. Берег у начала моста был довольно крутым, а под конец и вовсе отвесно обрывался в темную воду. Моя старая "Нива", став просто грудой металла, продолжала кувыркаться, подпрыгивать, биться, но меня в машине уже не было. Так получилось, что я вылетел через лобовое стекло сразу после отбойника (я был не пристегнут), а потом летел высоко и быстро впереди бьющейся машины, над обрывистым берегом, как снаряд, выпущенный из пушки.
   В реку, в ее холодную, мрачную пучину, я тоже упал первым. Погрузился в кромешную безмолвную тьму.
   "Черт с тобой, поплыли вместе", - подумал я.
   Не подумал. Не знаю. На самом деле я ничего не помню. Говорю же, реконструкция.
  
   Мир не без добрых людей. Меня спасли, вытащили из реки (я даже не представляю, каким образом, учитывая то, какой там вообще был берег), сделали искусственное дыхание, запустили снова мое сердце. Я разбился, но не утонул, и не знаю, кого мне благодарить за свое спасение.
   Она не взяла меня с собой.
  
   Когда сознание вернулось ко мне (что произошло очень не сразу), я узнал, что получил множество переломов и повреждений внутренних органов. Также я лишился почти всех зубов в сломанной челюсти и правой ступни. Могло быть хуже.
   Еще я узнал, что сестры Поляковы в аварии не пострадали.
   Больше всего я жалел не о потере ноги или чего-то там, а о том, что, хотя некоторые моменты и выпали из моей памяти, основное я помнил до ужаса отчетливо. Я был бы только рад, если бы память о последних днях и даже месяцах отшибло напрочь. Об этом я молил, просто умолял теми самыми тяжелыми, бесконечными и кошмарными ночами в больнице, под неумолкающий шепот Веры и Наташи.
   Но я знаю, что был неправ. Потому что я должен, я обязан помнить.
  
  Эпилог
  
   Что скажете, если я заверю вас, что ничего этого не было? Что все это я выдумал? Я просто ехал из города к своему дяде, и там, у моста, глупо попал в ужасную аварию. Повредился телом и немного умом, вот и вообразил такую печальную историю. Как бы убежал в нее.
   Что скажете?
   Немножко разочаровывает? Но на самом деле это было бы хорошо. Это было бы спокойно, и где-то даже комфортно. Занимательно, если вы понимаете, о чем я.
   Для меня это было бы хорошо.
   Но все равно разочаровывает, правда? И с другой стороны, кто бы захотел убежать от действительности в такую вот историю?
   К тому же, я обещал быть честным.
   Да, я и вправду очень долгое время хотел, чтобы так все и было. Вернее, чтобы ничего не было. Чтобы все оказалось бредом, фантазией, темной сказкой, если угодно. Вычеркнуть все, забыть, оставить в прошлом.
   Но я не смог притвориться в достаточной степени. Не было никаких шансов. Одни раны в конце концов исцеляются, даже если на это требуется много времени, но другие - никогда.
   Мое физическое восстановление было непростым, может быть, потому, что я не особо и хотел восстанавливаться. Но все же на исходе долгой зимы можно было сказать, что я полностью здоров, насколько это, конечно, возможно в моем нынешнем положении. По крайней мере здоров физически, а что касается остального, то здесь все было не так просто.
   К тому времени я снова был в городе, который покинул в начале ушедшего лета со всеми своими глупыми надеждами. И я все еще боялся, что однажды меня найдут следователи и зададут вопросы, на которые я не в силах буду ответить, и расскажут о том, о чем я не захочу слышать. Я этого боялся. Но меня никто не нашел, и никто не вызвал для беседы. Нет, дело на меня действительно было заведено, но оно касалось исключительно моей аварии, в которой, к счастью, пострадал только я один, а значит, это не было для меня таким уж важным. Во всяком случае я пережил это почти спокойно и со смирением.
   Ах да, что касается остального. Я сказал, что исцелился, но мог ли я считаться по-настоящему здоровым человеком? Конечно, нет. Пару месяцев я провел в психиатрической лечебнице. И хотя я сам, понимая, что со мной не все в порядке, подписал добровольное согласие на госпитализацию, это был довольно странный опыт, потому что... кажется, я вышел оттуда еще менее здоровым, чем был. Хотел бы я сказать, что расстройство отступило, но не могу. Скорее уж, я просто научился быть более скрытным, научился обманывать. Так или иначе, со временем я все же принял свой недуг, и, поскольку он не особо мешает моей социализации, можно сказать, что и здесь я в конце концов встал на путь исцеления. Принятие - это же шаг к исцелению, так ведь? Во всяком случае, в этом есть некое равновесие. А большего и не надо. Впрочем, я все еще состою на учете и периодически, так сказать, наблюдаюсь. Потому что сестры Поляковы по-прежнему со мной.
   Ну и ладно.
  
   И знаете, что еще? Я все-таки научился жить со всем своим грузом. Или существовать, или называйте, как хотите. Я все еще как-то могу выносить самого себя, я привык, наверное.
   Я стал художником. Нет, правда. Окончил художественное училище. Так вот бывает. Работал оформителем, декоратором, иллюстратором, дизайнером. Пишу картины. Было несколько персональных выставок. Я довольно известен в своих кругах. Иногда ложь становится правдой.
   А судьба, если она есть, продолжает ткать свое полотно. Жизнь не умещается в законченные сюжеты, но порой, если взглянуть в ретроспективе, можно увидеть нити, из которых все сплетается, и на какой-то краткий миг все становится ясным. Некоторые истории все-таки находят свой логический финал.
   Если бы я не стал художником, я бы, возможно, никогда не узнал кое-что важное, но судьба решила не оставлять меня без ответов и подвела к ним столь замысловатой дорогой.
  
   Однажды, когда мое собственное имя уже имело кое-какой вес, я получил приглашение оценить работы некоего самобытного художника. Одна моя подруга, большой ценитель живописи, общественный деятель и куратор разных выставок, вознамерилась открыть публике новое имя, и ее очень интересовало мое мнение. Я не смог отказать, в сущности я был даже рад посодействовать.
   Я ничего не заподозрил. Да и как бы я смог? Имя художника- самородка не говорило мне ни о чем. Подруга по телефону в красках распиналась о том, что никому не известный, народный этот художник был человеком трагической судьбы, его самого давно уже нет в живых, а его работы только чудом дошли до нас. Я посмеивался про себя, подозревая, что она просто нагнетает жути для таинственности, но все же в назначенный час встретился с ней, и мы поехали смотреть это "новое слово в искусстве", эту "свежую струю, незамутненный взгляд".
   "Там не очень много осталось, - делилась подробностями моя добрая и увлеченная подруга. - Чудо, что вообще что-то уцелело. Ты не представляешь, в каких условиях все хранилось. И столько времени. В каком-то, не знаю, сарае".
   "А как нашли-то?" - спрашивал я без особого, впрочем, интереса.
   "Совершенно случайно. Моя приятельница приобрела участок в деревне. И наткнулась, ты знаешь. Она тоже кое-что понимает. Сразу обратилась ко мне".
   "Это действительно так хорошо?"
   "Увидишь".
  
   И я увидел. В моменты слабости мне кажется, что лучше бы я ничего не знал и не видел, но вообще-то я благодарен судьбе за то, что она вот так невзначай подбросила мне ответы. Потому что это изводило и мучало меня годами.
   Я ничего не ожидал и ни к чему не был готов, как это всегда бывает, я вообще был настроен слегка скептически. Проклятые сестры Поляковы могли бы и подсказать.
   Но так или иначе я сел в кресло, немного упиваясь своей ролью эксперта, отставил в сторону трость и приготовился составить свое авторитетное мнение.
   В основном это были рисунки - на отдельных листах, в альбомах, а также несколько плакатов и разной сохранности картин на холстах. От всего веяло отчетливым запахом сырости и плесени, и мне уже хотелось сказать, что работы пропали, и нет смысла как-то возиться с ними, даже если они хороши. А я видел, с крайней осторожностью перебирая листы, что они действительно хороши. Что-то от импрессионизма, иногда ближе к примитивизму, иногда нечто на стыке. Но было сразу понятно, что это вполне профессиональные работы, со своим особым взглядом, настроением и ощущением мироздания. Это было настоящее искусство, без сомнения. Это было больше того, что мог сказать я сам, и удивительным образом оно было странно созвучно всему тому, что я пытался выразить в своем творчестве.
   Во мне появился необъяснимый трепет, но я еще ничего не заподозрил.
   А потом я увидел.
   Картина, на удивление, сохранилась довольно неплохо, может быть, лучше прочих, хотя и несколько потемнела (я подозревал, что изначально она писалась в более светлых тонах). Это был как будто бы обычный пейзаж.
   Я узнал его, как только смог охватить все целиком.
   Поздняя весна, снега уже нет, но природа только начинает расцветать. Свет падает откуда-то сбоку и красиво преломляется ветвями темных деревьев. Перед нами небольшой пруд со спокойной застывшей водой; вода темна и чиста, иногда в ней отражаются искорки света. А по другую сторону пруда высится громадина заброшенного дома. Дом этот смещен ближе к правому краю холста, но именно он доминирует на картине. Он мрачен, пуст и потерян, и это его настроение отчетливо передано здесь. Он пережил еще одну одинокую зиму, и очередное приходящее лето также пройдет мимо него. Очень явная, очень ощутимая печаль.
   Однажды на давно потерянном неумелом рисунке я попытался изобразить именно это, и ровно с того же ракурса.
   В глазах у меня помутнело.
   "Все в порядке?" - спросила подруга.
   В ее голосе, помимо беспокойства, сквозила и некая гордость за саму себя, за ее тонкий художественный вкус и безупречное чутье. Ей казалось, что я впечатлен и потрясен. Я действительно был потрясен, но совсем по другой причине (или лучше сказать, отчасти, потому что картина сама по себе тоже действовала весьма потрясающе).
   "Как называется деревня?" - прохрипел я, когда голос вернулся ко мне. Не знаю, зачем спросил. Как будто нуждался в подтверждении.
   "Ой, - сказала моя подруга. - Князевка. Обычная, деревня, каких много. Но какой талант, правда?"
   "Да", - только и смог прошептать я.
   Подруга воодушевилась.
   "Подумать только, - затараторила она, - сколько всего сокрыто от наших глаз! Во всяких таких неизвестных местах. Сколько всего разбросано по земле!"
   Она продолжала увлеченно говорить что-то про "соль земли", про спрятанные в недрах удивительные самородки, а я сидел, устало откинувшись в кресле, и размышлял о своем. В основном о судьбе.
   "Там такая темная история с этим художником, - вдруг услышал я. - Что-то трагическое. Какой-то несчастный случай. Местные особо не говорят. Или не помнят. Хотя... странно как-то, не находишь?"
   И тогда, отчетливо и с ужасом осознавая, что не хочу в это лезть, не хочу возвращаться, я сказал:
   "Хочешь, я этим займусь?"
  
   Господи, какая ложь! "Хочешь"! Как будто это было только дружеское одолжение с моей стороны. Как будто не нужно в первую очередь именно мне.
   А оно было мне нужно. Оказывается, нужно как воздух. Иначе я сойду с ума окончательно и беспросветно. И это не просто слова.
   Увлеченная моя подруга (и очень светлый человек, который стремится видеть в людях только хорошее) страшно обрадовалась. Кажется, я вырос до небес в ее глазах, отчего мне делалось нехорошо. Она решила, что я собрался составить нечто вроде развернутой рецензии, заняться исследованием на благое дело и вообще помочь ей открыть и представить публике новое имя в искусстве.
   У меня были свои резоны, но я и вправду собирался сделать все, что пообещал. Потому что действительно был должен. Ни ей, и даже не самому себе. Я был должен ему.
   Мы очень виноваты перед ним, перед его памятью, если угодно. Я и Алиса. Это меня не отпускало. То, что Алиса сделала, то ее сообщение... Я знаю, что на самом деле она никому не желала плохого. Она была в панике, возможно, не отдавала себе отчет, и оставалось так мало времени, чтобы подумать... Что тут можно сказать? Я не винил ее ни в чем. Я не мог простить самого себя, но ее я давно простил, и мне очень хотелось, чтобы и Тута как-нибудь простил нас. Нет слов, чтобы выразить, насколько это важно. Если у кого-то и просить прощения, то только у него. Вернее, не так. Прощения нужно просить у многих, но у него - в первую очередь.
   А теперь у меня появился шанс, чтобы хоть что-нибудь исправить. Если это возможно. Это ли не судьба? Может быть, в конце концов шанс дается каждому?
  
   И я начал постепенно, с дрожью и страхом, разматывать этот клубок. Все-таки возвращаясь в прошлое, туда, где все началось и закончилось, где то, о чем хотелось забыть и что не мог отпустить; узнавая о нас, о себе, обо всем. Возвращаясь к боли, которая и без того не ушла далеко.
   Здесь помощь моей подруги оказалась неоценимой (хотя, по идее, это я помогал ей) - у нее имелись нужные связи. Я не нашел в себе сил, чтобы вернуться в Князевку лично, но информация начала ко мне поступать, и я ее скрупулезно изучал, постепенно воссоздавая общую картину. Иногда исподволь, а иногда почти что со слов очевидцев. Мне даже удалось ознакомиться с выдержками из одного давнего уголовного дела.
   Боже, как я всего этого боялся! Как долго бежал и прятался! Но теперь я должен был испить эту чашу до дна. Иначе никак.
  
   И вот то, что в итоге мне удалось узнать.
   Может быть, самым главным было то, что память о Туте особо и не пострадала. А проще сказать, она как бы стерлась. Ну да, был несчастный случай или какой-то бытовой конфликт. Да, погиб человек, ну что ж... бывает. Уголовное дело его тоже ни в чем не обвиняло. Молчание поглотило все.
   И на том спасибо. Не скажу, что камень упал у меня с души, но я был рад и таким новостям. Тута был абсолютно невиновен и не заслуживал того, чтобы его имя смешали с грязью, чего я долгое время боялся.
   Остальные сведения, слухи, крупицы информации, которые мне достались, были в основном темны. Молчание, как я и сказал. То, что происходило в деревне, по большому счету там и оставалось. За подробностями я должен был явиться лично и зайти, например, в один небольшой магазинчик рядом с клубом, но это было выше моих сил. Я не узнал о дальнейшей судьбе Гриши, как и о многом прочем, а достоверность всего, что все же удалось выяснить, оставалась под вопросом.
   Но были и факты. Сухие, страшные факты. Листая материалы дела, я узнал, что поиски Алисы в лесу и окрестностях ни к чему не привели (тогда как тело Туты с ножевыми ранениями нашли довольно быстро), и в конце концов были привлечены водолазы.
   Вот здесь я остановился. Можно сказать, я бежал в ужасе. Я понимал, что дело (вернее, два дела) давно закрыто, соответственно, был какой-то результат, но я не хотел знать. Не хотел. Не мог. Ни за что. Нет.
  
   И еще кое-что. Моя подруга, вдохновившись моим, как она считала, энтузиазмом, привлекла в свою очередь и свою подругу - ту самую, что нашла картины. Таким образом, свою порцию слухов я все же получил. Я до последнего, до этого самого момента не хотел об этом говорить, но я ведь обещал. И вот я говорю.
   Подруга моей подруги, оказывается, проявила невиданный пыл и даже нашла "то самое место с картины". В итоге я получил кучу фотографий с разных ракурсов - пруд, усадьба, деревья, снова пруд. Это было ужасно, и первым моим порывом было все немедленно удалить, но я все же оставил. Не знаю, зачем. Наверное, был должен.
   Но и не это главное. Помимо всего прочего до меня дошло несколько историй (может быть, слухов, может быть, фактов) о заброшенной деревеньке Мохово, достоверность которых было трудно проверить. Поэтому я расскажу об этом без подробностей.
   Баба Лена так и не оправилась. Ее увезли и определили в заведение, подобное тому, в каком побывал и я примерно в то же самое время. Только она оттуда уже не вышла.
   Другая история, как ни странно, касалась Самойлова. Еще во время поисков Алисы неожиданно вскрылось, что дети его не посещают школу, хотя и должны по возрасту, и вообще вроде как нигде не числятся. Поговаривали, что он их чуть ли не в подвале держит. Как и жену. Иногда одно тянет за собой другое, так бывает, и то, чего мы не замечаем или не хотим замечать, выплывает на свет. Не скажу, сколько здесь правды, но так или иначе, самого Самойлова как будто привлекли, а детей из семьи изъяли. Правда, по слухам, потом его жене удалось вернуть опеку, но эти края они покинули навсегда.
   Деревенька Мохово вымерла окончательно и бесповоротно. О другом можно только догадываться, строить предположения, верить или нет (потому что мы и в самом деле не хотим замечать, боясь ненароком узнать и о самих себе), но именно это было неоспоримым фактом. Мохово опустело. И когда осознание этого безжалостно проникло в мое сердце, мне снова потребовалось лечение.
   Понимаете? Это ведь я убил Мохово. Триста или сколько там лет истории, и они закончились на мне.
  
   И все же я написал эту обещанную моей подруге рецензию, и мы явили всему художественному миру новое имя. А вместе с тем я написал и эту вот историю. Я даже не смогу внятно объяснить, для чего. Мне не нужно прощение, оправдание или хотя бы понимание. Ничего этого не нужно. Я и сам давно все решил и понял. И я как-то с этим живу.
   Сестры Поляковы все так же со мной, и к этому я привык. Может быть, даже сроднился каким-то невозможным образом. Они назойливы и редко когда по-настоящему добры, но я не прогоняю их, потому что иногда, пусть и не так отчетливо, а как будто издалека, но я слышу среди их голосов и голос моей Алисы. Большего у меня нет, но мне достаточно и этого.
  
   Однажды я прикоснулся к сказке в этой жизни, к тому, что могло бы стать сказкой. И теперь я поверил. Я знаю, что некоторые водоемы не имеют дна, и что все реки текут в океан. И я знаю, что где-то в южных морях, где-то очень далеко отсюда резвится среди красивых коралловых рифов одна русалочка, она поет, кружится и играет. Она танцует. Свободная и счастливая. Навсегда.
   Это все, во что я хочу верить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"