Для более полного понимания этой истории было быхорошо иметь под рукой запись следующих музыкальных произведений: "Маленькая ночная серенада" В-А. Моцарта; Д. Шостакович - 11ая симфония "1905 год", 2ая часть -"9 января"; Д. Шостакович -"Праздничная увертюра"; и слушать соответствующие фрагменты время от времени.
Необязательно, но можно также прослушать "Богемскую рапсодию" группы Куин, для ощущения атмосферы училища того времени.
Случилась эта история давно. В другой жизни, в другом государстве, и... правильно - может, и вообще не случалась. Музыкальное училище второй половины 70х годов прошлого века. "И жизнь хороша, и жить хорошо".* Студенты-музыканты, богемный дух; из него просто состоял воздух училища. Какая-то сплошная "Богемская рапсодия". В отличие от учебных заведений не связанных с искусством, в музыкальном училище того времени преподавателей было не меньше, если не больше, чем студентов. Основные, самые главные предметы, такие как специальность, дирижирование, общее фортепиано, преподаются один на один. Педагог - студент. А некоторым особо одарённым студентам, и физкультуру надо давать индивидуально, потому, как если пустить такого по беговой дорожке, так сказать в "табуне", то не ровен час, его могут затоптать.
* из песни В. Высоцкого "Сентиментальный боксёр"
Организм училища сложный, насыщен индивидуальностями. Но есть три монстра, которые время от времени вбирают в себя эти индивидуальности. Это - симфонический оркестр, духовой оркестр, и хор.
По статусу музыкальное училище того времени - техникум. Срок обучения - четыре года. Ах, золото-бриллиантовые четыре года. Любое воспоминание - праздник души. В середине дистанции каждый студент отделения духовые и ударные инструменты начинает мечтать о симфоническом оркестре. О струнниках говорить не будем, они в любом случае там окажутся. Духовикам-счастливчикам удавалось попасть в симфонический на третьем курсе. Менее удачливые присоединялись на четвёртом. Остальные, кого не рекомендовал преподавательский состав, оставались в духовом оркестре.
Те, кто в юности имел безрассудную храбрость начать осваивать духовой инструмент, в особенности медной группы, знают, что с младых ногтей их судьба уже связана с духовым оркестром: сначала в музыкальной школе, потом в армии; разовые заработки - демонстрации, парки, похороны; наконец - оркестр училища.
Совсем другое дело оркестр симфонический. Слышать музыку, созданную гениями не из зала, а изнутри, исполнять самую пронзительную партию, где недопустима даже малейшая погрешность - это дорогого стоит.
Училище наше благополучно дожило до какой-то там даты, которая любому студенту была до лампочки. Я бы даже добавил - до лампочки Ильича. Но некоторые честолюбивые педагоги вдохновились идеей воспользоваться случаем, да так, чтобы принести ощутимую пользу училищу, а заодно и всей советской культуре, как теперь говорят - до кучи.
Было решено добиться создания комиссии, состоящей из вершителей судеб на уровне города, (немаленького надо сказать), добавить к ним представителей других музыкальных учебных заведений, а своих педагогов рассадить между "вельможами", дабы они могли им давать пояснения. Комиссия должна была оценить недлинный, но впечатляющий концерт. Гвоздём программы - вы давно уже догадались - должен был стать симфонический оркестр. Ещё было бы лучше оркестр и хор, но подготовить соответствующие произведения времени не было. Пару репетиций по настоянию кого-то из преподавателей всё же затеяли,но, убедившись в тщетности усилий, остановились только на оркестре. Как потом стало ясно, хор просто не поместился бы вместе с оркестром. Кто хоть что-то получил от этих репетиций, так это мы - духовики. Девушки с дирижёрско-хорового отделения - голоса хора, располагались от нас недалеко, поэтому мы смущали их, как только могли. Когда их руководительница делала им замечания, с нашей стороны раздавались реплики типа: - Ну, понабрали... по объявлению; не хочу учиться, а хочу жениться на четвёртой с краю; да... курица не птица - певец не музыкант... и т.п. Для нас эти шуточки были привычные, даже набившие оскомину; девушек они всё-таки сердили, что доставляло нам большое удовольствие. Лишив нас возможности заигрывать с девчонками во время репетиций, наши наставники объяснили нам значимость выступления, и благословили на серьёзную работу.
Надо отдать должное нашему дирижёру, - репертуар он подобрал, мягко говоря, подходящий. Д. Шостакович: 11ая симфония "1905 год", 2ая часть - "9 января"; "Праздничная увертюра". Мало никому показаться было не должно. Предыдущий год оркестр репетировал "Маленькую ночную серенаду" Моцарта. Довёл её до совершенства. Все были счастливы. Дирижёру можно было болеть, откладывать репетиции, - на качестве исполнения серенады это уже не отражалось. За год я столько раз слышал "Серенаду", что однажды начал подниматься по лестнице, повинуясь ритму вступления - тА та-тА та-тА-та-та-та-тА, тА та-тА та-тА-та-та-та-тА и только после вступления шаги стали равномерными.
В отличие от Моцарта, "наш" Шостакович требовал значительного усиления группы ударных и медных духовых инструментов. Для сравнения: если у Моцарта две трубы, ну максимум три, то у нас, их было восемь. Добавили валторн и тромбонов. У наших друзей из духового оркестра, появилась возможность проявить себя в симфоническом. Тубу только оставили в одиночестве. Ударные во всём блеске и красе. Литавры, большой барабан, малый барабан, тарелки, не считая всяких кастаньет, треугольников и тамбуринов; колокола и там-там. На сцене большого зала поместились только ударные и медные духовые. Остальные - деревянные духовые и струнные размещены были в партере.То, что у нас называлось большим залом, всем известно, как актовый зал типового пятиэтажного техникума постройки 60х годов прошлого века. Но стоят и поныне, и продолжают функционировать. Это я к тому, что многие могут себе представить, на каком расстоянии от оркестра располагался стол для комиссии. Размещением оркестра занимались одни люди, стола - другие. Но это нормально, сколько помню - всегда так было.
Стол был великолепен. Размер грандиозен, почти от стены до стены. Покрыт бархатом тёмно-красного цвета.За таким столом комиссия должна была почувствовать неординарность события. Дело оставалось за малым. Отрепетировать и ошеломить. Правда, если быть честным до конца...
В общем, нельзя сказать, что репетировали истово. Иногда маэстро нездоровилось, иногда он был занят более важными делами.
Когда-то он тоже был, как и мы, простым музыкантом- исполнителем. Кем - нам знать не полагалось. Но мы знали. Откуда... ??? Знали и всё. Он был ударником. Вот почему в его интерпретациях произведений выходили на первое место темп и ритм.
Вторая часть 11ой симфонии "9 января" вещь объёмная. Продолжительность в зависимости от темпов 18 - 20 минут. За это время гений Шостаковича сумел охватить события кровавого воскресенья сполна. Призывные сигналы труб - вперёд на шествие к царю; расстрел мирной демонстрации, метания толпы, скорбь по невинным жертвам. Это слушать-то непросто, а уж исполнять... Трудное считается произведение, даже для лучших оркестров мира. О Праздничной увертюре можно, наверное, не распространяться. Любому слушателю понятно - очень непросто для исполнения. В виртуозных партиях всех инструментов так и летит праздничное настроение. В течение многих лет увертюра звучала по телевизору перед встречей Нового года.
Репетиции шли. Близился триумф.
Была одна сторона нашей жизни, о которой рассказывать не очень хочется. Но если быть честным, не рассказывать нельзя. А что тут сделаешь? - Время застольного застоя. Пили все. А в артистических кругах - притча во языцех.
За полчаса до того, как нам духовикам медной группы подняться наверх в большой зал и занять свои места в оркестре, перед концертом, произошёл невероятный случай.Там, где мы ежедневно дули в свои трубы, тромбоны, валторны, тубы в виде индивидуальных занятий, были как бы кабинеты. В каждом фортепиано, чтобы мы гармоничнее развивались. Внутри пианино частенько прятались напитки. Кто-то по привычке заглянул, и достал к всеобщему изумлению початую бутылку водки и стакан. Конечно, никому и в голову не приходило совершить преступление. Хотели уже водрузить её на место, как открывается дверь и влетает один трубач, подававший большие надежды. Кроме всего прочего, он был уникален тем, что никогда ещё не был замечен употребляющим спиртные напитки. Влетает он в кабинет и видит, стоит его товарищ, в одной руке бутылка, в другой стакан. Рядом несколько человек. Тот, что с бутылкой сориентировался мгновенно, решил разыграть. Наливает, неспеша полстакана, и говорит: - Ну что, будешь? Все уже свои дозы приняли. Вошедший принимает всё за чистую монету, в момент подходит, хватает стакан с водкой, и лихо его выпивает.У всех присутствующих открылись рты, и возник на некоторое время паралич. Потом пришли в себя, посмеялись над удачным розыгрышем. Ожидание перед выходом на сцену прошло на редкость весело.
Время. Пора подниматься в большой зал, и занимать свои места. Расположились. Начали появляться члены комиссии. Вокруг захлопотали. Оркестр - все на своих местах, и, только если присмотреться, у одного из трубачей был особенно горящий взгляд и очень красные щёки.
Наш маэстро в любом случае нас понял бы. Мы знали, хотя знать и не полагалось, что у любимого дирижёра был сакральный ритуал перед концертом. Он уединялся на несколько минут, а затем выходил особенно вдохновлённым. Ходили слухи, что он принимал марочное креплёное вино. В каких количествах - не знал никто.
Всё было готово к началу выступления. Усиленный оркестр, расположившийся как бы в два этажа, имел угрожающий вид. Вышла симпатичная молодая преподавательница и объявила программу. За столом немного оживились, видимо, были комментарии. Наконец, вышел дирижёр. Он энергично прошёл к дирижёрскому пульту, взмахнул эффектно длинными кудрями, идущими от затылка вдоль спины, и только один раз покачнулся перед ступенями на подиум. Поднявшись, маэстро лишь на мгновение встал лицом к комиссии, затем стремительно обернулся к оркестру, взмах, другой, третий - музыка Шостаковича завладела пространством.
Первая половина 2ой части 11ой симфонии прозвучала нормально. Человеку, не являющемуся знатоком симфонической музыки, должно было показаться, что исполнение как исполнение, такое же, как и по телевизору из консерватории, или из Колонного зала Дома Союзов. Но вот прозвучали барабанные дроби, возможно, символизирующие начало расстрела мирной демонстрации. Началась фуга. Контрабасы, ведущие перекличку с виолончелями, присоединяющиеся к ним альты и скрипки, возгласы медных духовых, ударные с нарастающей мощью, вероятно, это мечущаяся толпа под пулями. К моменту, когда литавры с трубами и тромбонами, своими триолями, как бы вколачивают гвозди в гроб самодержавия,на стол комиссии с потолка спланировалпервый кусок штукатурки, размером с небольшое блюдечко. Дальше, конечно, больше. Как нельзя лучше, обстановка соответствовала музыке. Взмахи дирижёра становились всё шире, а показы вступлений музыкантам, всё эффектнее. Комиссия тоже оказалась под обстрелом, хотя конечно, символическим. К кульминации части, с потолка сыпалось с такой интенсивностью, что при известной доли воображения можно было представить себе снегопад. Ну что тут скажешь - "9ое января". И только один человек ничего этого не видел. Он полностью был поглощён своей работой.
Наконец, маэстро показал литаврам их последние удары, остальным инструментам пианиссимо, и последние звуки второй части 11ой симфонии - "9 января", растаяли в большом зале училища. Через несколько секунд зазвучат фанфары Праздничной увертюры.
И только в этот момент наивысшего напряжения мне показалось, что я начинаю понимать глубинный замысел нашего дирижёра. Два произведения одного композитора. В первом всё о трагедии и скорби, во втором о торжестве жизни и предвкушении праздника. Обсыпанная штукатуркой комиссия, должна была получить эмоциональный контрастный душ.
Грянули фанфары Праздничной увертюры. Усиленная медная духовая группа изо всех сил старалась показать, на что она способна. Возможно даже, достигались уровни децибел сопоставимые с самыми громкими рок концертами. Величественное вступление прозвучало, пошёл быстрый темп,увертюра набирала ход. Виртуозные пассажи передавали друг другу разные группы инструментов. Прекрасная оркестровка. Наш маэстро не давал "сажать" темп, титаническими усилиями своих рук управляя оркестром.Всё шло хорошо. На падающую штукатурку никто уже не обращал внимания.Но композиция увертюры такова, что ближе к финалу темп резко осаживается, и вновь звучат фанфары. Вот тут-то и случилось самое главное событие этого концерта. Кто-то из трубачей вступил несколько раньше положенного. В виду сильного волнения, остальные трубы не были едины в своих действиях. Кто-то последовал за преждевременно вступившим, кто-то напротив старался играть погромче как надо. Услышав такое несогласие в игре самых пронзительных инструментов, скрипки совсем растерялись, поставили инструменты на колено, как будто всё кончилось, и уставились, не мигая на дирижёра. Но не зря мы любили нашего маэстро. Как он дирижировал, спасая финал увертюры. Амплитуда его движений превосходила человеческие возможности. Подаваясь вперёд всем корпусом, он как бы взывал, то к одной группе инструментов оркестра, то к другой. От него исходило столько энергии, что казалось он, может поднять руками весь оркестр, подбросить вверх в пространство, а затем поймав, бросить на стулья, и заставить всех слаженно сыграть последний аккорд.
В общем, так оно и было. Почти до самого конца в оркестре творилось что-то невообразимое. И вдруг, каким-то чудом, под потрясания рук нашего дирижёра, все инструменты одновременно сыграли заключительный аккорд. Совершенно обессиленный наш маэстро повернулся лицом к комиссии, и... те не смогли смотреть ему в глаза. Так мрачно-грозен он был в этот миг. В комиссии не знали, что делать. То ли аплодировать, то ли рвать и метать. Маэстро тем временем так наклонился вперёд, что казалось он, упадёт со своего подиума, но вместо этого он стремительно рванул на выход.
Что было потом? Ни-че-го. Музыканты симфонического оркестрапосле концерта разбежались кто куда. На следующий день мы с замиранием сердца ждали, что будет. Но ни в этот день, ни во все последующие, об этом концерте никто ничего не говорил.