Прокопчук Артур Андреевич : другие произведения.

Москва - Владивосток и обратно (дорога длиной в 10 лет) часть I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.71*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Москва,НИИАС-1972-74 г.г.,Г.П.Катыс, Е.С.Вентцель(И.Грекова),О.А.Чембровский.Транссибирская магистраль. Владивосток, 1974-78.Создание ТОИ ДВНЦ(Тихоокеанский океанологический институт),В.И.Ильичев-директор. Экспедиция в Татарском проливе, "сталинский" подводный тоннель на Сахалин.Капица А.П. Лаборатория аэрокосмической океанологии ТОИ,о.Попова,бухта Витязь, мыс Шульца. Янковские - пионеры освоения Приморского края.

   МОСКВА - ВЛАДИВОСТОК и ОБРАТНО
   (путешествие длиной в 10 лет)
  
  
   Часть I
  


   Московская интерлюдия
   (1973-1975).
      Описание моей московской жизни за эти несколько лет, могло бы разместится на парочке страниц, если бы не было продолжения давно установившихся, еще в пору моей работы в Тбилиси, отношений с немногими действующими лицами этой повести. Некоторые из них составили часть моей жизни, а один из них, упомянутый мной ранее в "Грузинской рапсодии in blue", Олег Чембровский, придал моей судьбе совершенно другое направление, или назначение, если угодно.
   Я и ранее подозревал, что встречаются на моем пути особые люди, которые в определенный момент времени расщепляют ровную линию личной судьбы и в этой "точке бифуркации " заставляют принять решение, которое на долгие годы определяет новое направление, новое место, новую цель, новый образ жизни. Тогда неожиданно, вдруг, обновляется все мое окружение, среда обитания, под воздействием энергетического импульса этой личности. Не всегда этот человек отличается чем-то особенным, в моем понимании, но именно его слово, или действие, порой очень краткое и не всегда осознанное мною, и, наверное, им самим, оказывает такое воздействие на меня. Может быть, в этом мое отличие от других людей, или моя особая предрасположенность к восприятию новизны, или накопившиеся во мне к этому моменту, переполняющие меня желания пойти еще дальше, заглянуть, "что там", за уже устоявшимся, привычным жизненным кругом. Не знаю...
   Женщины часто обладают этой способностью - круто изменить нормальную траекторию мужчины, не прилагая при этом никаких усилий. Но женщины - это природное явление и объяснять все, что с ними связано, можно только принимая за аксиому неотвратимость их воздействия на мужчин. Причем силу этого воздействия никогда не удается нам предугадать, а сами женщины вряд ли понимают весь этот природный акт. В лучшем случае, можно угадать только вектор, направление последующего движения двух, временно взаимодействующих объектов - мужчины и женщины. В этом смысле женщины, как все еще плохо осмысленная нами, мужчинами, часть природы, приближаются к погодным явлениям, предсказывать которые мы до сих пор можем только на короткий период. Но все по порядку...
   Я провёл целый месяц в Москве, но все еще не определился с местом работы. Документы - заявление, анкета и тому подобные "бумаги", я уже сдал в "первый отдел" НИИ "Полюс", где "хозяйничал" мой старый знакомый по Тбилиси, наш бывший заместитель директора в Институте кибернетики, Игорь Букреев. Направление моей предыдущей деятельности, по-видимому, не выпадало из круга работ этой закрытой организации, но сама процедура устроения на работу и длительность "проверки" моих анкетных данных стала вызывать у меня отрицательную реакцию. "Долдон" из первого отдела зацепился за то, что я не мог указать в анкете точное место рождения моего отца, к этому времени уже умершему. Я написал в анкете - "Минск", но, наверное, ошибся, так как более точными сведениями я не располагал. Так что я сразу же попал у них на подозрении - "скрывает, наверное, истину". К тому же я из Тбилиси, - "чего от них там ожидать"...

   Георгий Петрович Катыс, НИИАС

   Болтаясь по Москве второй месяц без работы, я случайно, по дороге в книжный магазин, встретил на улице своего "микрошефа" и оппонента на защите диссертации, Георгия Петровича Катыса ("ГП"). Через несколько минут разговора с ним я уже был "принят" в его новый отдел, в новом институте. Он, как всегда, был краток, лаконичен и стремителен, а меня уговаривать тоже не надо было долго, так мне опостылело положение неопределенности. За то короткое время, что я его не видел, он уже ушел из ИПУ (Институт проблем управления) и организовывал новую команду в НИИ автоматических систем (НИИАС) - головном предприятии Министерства авиационной промышленности.
      Я ни одной минуты не размышлял по поводу его предложения - общаться с ним, всегда было очень интересно, а работать у него, в его подразделении, я даже не мечтал, особенно в моем "подвешенном" состоянии. Да и бывшее открытое название этого нового предприятия как-то импонировало - "Институт технической кибернетики". По крайней мере, после моего тбилисского Института кибернетики я, хотя бы по названию нового места работы, не слишком отклонялся от направления моих творческих, научных интересов. Впрочем, что делается в этом новом для меня институте, мне было все равно - мое доверие к "ГП" было безгранично, я уже имел двухлетний опыт общения с ним и, главное, "ГП" был "человек слова", что всеми более всего ценилось.
      Действительно, всё оформление в НИИАС заняло несколько дней, так что когда я получил "положительный" ответ из НИИ Полюс, прошла неделя, как я уже ездил через всю Москву на Ленинградский проспект к 9 часам, к проходной, замаскированной громадным неуклюжим зданием НИКФИ (Кинофотоинститут). Только вот после тбилисских расстояний дорога на работу, занимающая у меня примерно час времени в одну сторону, показалась мне бесконечной. Два часа из жизни уже пропадало в московском транспорте. Надо было привыкать к новым, столичным масштабам, новому месту работы, новой тематике.
   НИИ - предприятие "режимное", то есть открытое название этого заведения может ни о чем не говорить, у него есть свой почтовый адрес - "П/Я N..." (почтовый ящик N "такой-то", в просторечье просто - "ящик"). Следовательно, в этом заведении много не очень удобных для человека, привыкшего к свободе академического института, правил внутреннего устройства. После "академической вольницы" мне было трудно войти в рамки жизни этого громадного, раскинувшегося на бывшем Ходынском поле, предприятия, где каждый шаг был под контролем бдительных "служб". А этих "служб" было море, было и бюро пропусков на главном входе, с отметкой времени и зверским взглядом охранника, сверяющего каждый день твою личность с фото на пропуске (помните ? - "сличайте, ну, сличайте..."). Была и "вахта" в здании с отдельным, другого цвета пропуском , где распологалась лаборатория Катыса, также под бдительным присмотром "человека в штатском". Такая же пропускная система действовала на нашем этаже - пропуск в столовую, в библиотеку, колючая проволока с датчиками по периметру предприятия, вспаханная полоса около забора и т.д. И еще любопытнейшая должностная единица заместителя начальника "Отделения" (это было подразделение, аналогичное академическому отделу, но со значительно большей численностью сотрудников), за глаза называемая "зам по пыли". Серый, в прямом смысле слова, человек, сливающийся с фоном помещений, всегда с журналом в руке (для фиксации, чтобы "взять на карандаш"), тихо, как привидение, появляющийся в самое ненужное, с моей точки зрения, время прямо как-будто из соседней стены.
      Для начала мне дали рабочее место в огромном машинном зале, где стояла новенькая вычислительная машина М-6000 . Прямо у стоек этого вычислительного монстра поставили несколько столов, так образовался мой сектор, каждому вручили под расписку прошнурованные и опечатанные журналы и тетради, подлежащие ежедневной сдаче в спецотдел. На выходе из отделения дежурил "молодец" в штатском. Словом, "шаг вправо, шаг влево приравниваются..." Да, решил я для себя, я тут, по-видимому, не задержусь надолго.
   Но в этом "ящике" была прекрасная библиотека. Была и занимательная история его появления, начало которой уходило в романтические, предреволюционные годы увлечения авиацией, была история, связанная с созданием в бывшей велосипедной мастерской на Ходынке первого российского самолета типа "Фарман".
   Само место НИИ, расположенного первоначально в "Доме сирот русско-японской войны", позже стало основной базой конструкторских бюро выдающихся отечественных самолетостроителей. Да, еще одна интригующая меня любопытная деталь - часть нашего отделения сидела рядом с застекленной кабиной одного из первых в СССР авиационных тренажеров. Он мог вращаться по трем осям, и попал сюда будто из фантастического американского фильма, а под потолком зала висел макет пилотируемого космического орбитального самолета многоразового использования.
   Бывалые сотрудники института рассказали мне о бывшем "начальнике" (директоров в таких заведениях не бывает), по фамилии Джапаридзе, из легендарного ЦАГИ. Интерес к работе в этом "ящике" стал нарастать. Может быть, думал я, и к режиму этого заведения привыкну, в конце концов, Олег Александрович не даст пропасть.
   Времени на втягивание Катыс не дал, сразу же озадачил меня новой идеей - надо было соответствовать его представлениям обо мне. Зарылся в литературу, обнаружил только что вышедшую книгу Тарасенко о корреляционных методах обработки изображений.
   Постепенно стал привыкать к режиму "ящика", не замечать или точнее не реагировать на реалии мрачноватой столицы нашей родины, утомительным часовым поездкам на работу в переполненном метро....
   После Тбилиси, его яркого обрамления, свободомыслия, солнечного света, городской симфонии из звуков и запахов, нарядно одетых горожан, прекрасных вин, еды удивительного разнообразия, прохладительных напитков "от Лагидзе", Москва казалась мне серой, невзрачной, слишком суетливой, напряжённой поисками пропитания, а в целом - унылой, раскинувшейся на огромной территории, забытой Богом и забывшей Бога страной. Государством в государстве, еще более бедном, подавленном огромной управленческой машиной и, естественно, без того "светлого будущего"", о котором все не переставало бабачить радио.
   Ближе к зиме абсолютное отсутствие солнца в течение нескольких недель, сумерки в дневное время, жидкая грязь на тротуарах столицы, и сосредоточенные лица около каждого магазина, в попытках сколотить компанию для выпивки "на троих", вызвали устойчивую ипохондрию. Я с большим трудом привыкал к этому ежедневному зрелищу на ступеньках гастронома около моего дома, даже начал немного сочувствовать этой массе людей, почти не видящих за долгую московскую зиму голубого, яркого неба, не согретых солнцем, утративших человеческое достоинство из-за стояния в очередях, шаркающих по грязным тротуарам заснеженной Москвы нечищеными ботинками.
   Я уже забыл об этих сюжетах моей университетской поры в Минске, разыгрывающихся каждый день во дворе моего дома после работы, связанных с повальным российским (да и беларуским тоже), алкоголизмом. Ведь в Тбилиси, хотя вино там всегда составляло неотъемлемый атрибут любой встречи, не было ни одного вытрезвителя, а увидеть лежащего на улице пьянчугу было просто невозможно. Что же это с этими столичными жителями здесь происходит, почему так? Климат, образ жизни или что-то "в головах"? Да, и в моем "ящике", плотно укомплектованном специалистами самого высокого уровня, все время приходилось слышать в коридорах на обеденном перерыве одни и те же разговоры о вчерашней выпивке (кто и сколько выпил), и способах "поправиться", то есть придти в себя после тяжелого похмелья. Других тем, за исключением производственных, почти не слышно, они даже о женщинах не могли друг другу рассказать что-либо без связи с выпивкой. Интересно - о чем же тогда судачили их женщины, жёны? Ну, не о своих же мужьях, или о том, в каком виде "он добрался домой"... Может быть, это только в "ящиках" работает такой контингент?
   Бесспорно, была в Москве и другая жизнь : попасть на премьеру в театр, например, было очень трудно, хотя мне казалось, что театры, консерватория, филармонические концерты в основном были забиты приезжими. В музеях бывало свободнее, там шумели многочисленные экскурсии школьников, а толпы приезжих, главным образом, женщин, ходили за зкскурсоводом с блокнотами в руках. Провинция, видимо, не сдавалась.
   Еще одна черта бросилась в глаза в Москве - на улицах, в метро, на котором я ездил на работу, вызывало удивление количество людей в военной форме разного покроя и цвета. На моей "зеленой линии" - это были голубые погоны офицеров ВВС, толпами вываливающиеся на станции метро "Динамо" к стадиону. Здесь, на другой стороне Ленинградского проспекта, стоял, выстроенный в 50-е, громадный спортивный комплекс Советской Армии. Полтора десятка лет тому назад, в составе ватерпольной команды ОДО ("Окружного Дома Офицеров" Белорусского военного округа), я участвовал в турнире по случаю открытия новенького, пятидесятиметрового бассейна ЦСКА. Но майоры и подполковники, составляющие большинство этих групп, не сворачивали к спортивным комплексам.
   Вроде бы стало понятно, отчего здесь такое количество военных - район такой, район "готовых к труду и обороне", закрытых, военизированных НИИ, "ящиков"", СКБ. Появилось ощущение, что весь город, а может и вся страна опять готовится к следующей войне. Или все полковники и майоры этой громадной державы собрались в Москве на какое-то никому неведомое сборище?
   Странное впечатление производила Москва в эти годы, взбудораженная прессой, радио и все более развивающимся телевидением, бесконечно предупреждающим нас о "происках", "зверином оскале", "враждебном окружении" со всех сторон света - слова, которые ничего для меня не означали и скорее раздражали. Тем более, что увидеть это "враждебное окружение" власти нам не давали, а "звериный оскал империализма" мы рассматривали на рисунках Кукрыникс в жкрнале "Крокодил".
   Вместе с тем, в новом для меня московском 1973 году, газеты зашумели о подписанном руководителями двух стран - СССР и США - "Договоре об ограничении систем противоракетной обороны" (ПРО-1). Вот выдержка из газеты того времени - "исходя из того, что ядерная война имела бы для всего человечества опустошительные последствия, а также в целях смягчения международной напряженности и укреплению доверия между государствами".
   Может быть, наконец-то, это военизированное насквозь государство стало поворачиваться к другому миру, другому будущему? Но, судя по обстановке в моем "ящике", оснований для таких надежд было мало. Начальство собирало всех сотрудников регулярно на "оповещения" о врагах вокруг нас, о бдительности и повышении трудовой дисциплины, о каком-то загадочном иностранном автомобиле, который якобы слишком часто стоял вблизи корпусов НИИ, о возможном прослушивании наших разговоров и т.д.
   Москва 1973 года, ее улицы и серые массы людей, перетекающие из улиц на площади, с площадей на эскалаторы метро, из электричек всех девяти вокзалов в гулкие вокзальные пространства, этот гигантский муравейник не вызывал у меня положительных эмоций. Мне часто становилось не по себе на улицах этого города.
   Как ни странно, но именно в моем сверхзакрытом "ящике", я неожиданно обнаружил прекрасную библиотеку - место для уединения и пищу для размышлений, несмотря на интенсивную работу под бдительным присмотром начальства всех уровней. Работа двигалась, удалось разработать принципиальную схему нового устройства, встроить свои волоконно-оптические преобразователи даже в головку самонаведения ракеты класса "воздух-земля", подготовить всю необходимую документацию и получить "авторское свидетельство". Немного озадачило при получении патента то, что кроме двух реальных исполнителей, меня и моего сотоварища, в авторах вдруг появилась группа людей, которых я и в глаза не видел. Не то, чтобы я отличался особенной наивностью, но бесцеремонность начальства озадачила. Ну, да, мы же "винтики", а начальство в этом заведении все еще ходит по привычке, как-будто в брюках с лампасами, даже если на них надета гражданская одежда, а при лампасах у них и ноги не сгибаются, как у обыкновенных людей. Что уж тут говорить о научной этике, сугубо цивильном изобретении...
   Пришла пора разыскать Олега Александровича Чембровского, глотнуть свежих идей, поговорить с ним, эти беседы на самые разные темы всегда были большим наслаждением для меня, давали пищу фантазии.
   Первая же встреча, после вынужденного перерыва, с Олегом Александровичем, у него дома, около ВДНХ, наполнила меня живительной радостью новых перспектив. Его наставление - "потерпеть немного в НИИАСе", и бодрое - "у нас впереди много интересных проектов", сняли с меня тяжесть навалившихся на службе - "надо, надо, надо...". Там работал научно-технический конвейер, не оставляющий времени на размышления, там всё было подчинено одной цели - созданию все более совершенного оружия. Там все подразделения работали при остром дефиците времени, а работа шла по жёсткому графику, по которому надо было сдавать отчеты в соответствии с планом, выдавать регулярно заявки, переводить и писать аннотации на выкраденные "оттуда" закрытые материалы, и все время отчитываться "о проделанной работе". Наваливалась обычная бытовая тоска...Вот именно это и была та пресловутая, знакомая ранее мне только по газетам, журналам и телевидению, "гонка вооружений".
   Из принципа, - чем сильнее давят, тем больше сопротивление,- я становился отъявленным пацифистом, начал собирать в библиотеке новый материал и погружаться в совершенно другое, новое для меня, научное направление, под воздействием бесед с Олегом Чембровским. Он уже приступил к формированию группы энтузиастов прикладного, мирного использования искусственных спутников Земли. Это направление отвечало моим представлениям о том, что надо делать разумным существам в нашем быстро меняющемся мире. Несколько встреч с ним и Олег Александрович открыл для меня новый мир, мир новых людей, мир новых идей. В этой неформальной группе единомышленников обсуждались вопросы метеорологии, так называемого "активного воздействия на среду", на погоду в интересах человечества, использование методов "дистанционного зондирования" для нужд народного хозяйства, навигационные задачи, полуфантастические идеи транспортировки тяжелых грузов с помощью новых типов дирижаблей, целые поезда из дирижаблей...
   У Чембровского был невероятно интересный круг общения, в который он постепенно ввёл и меня. Я познакомился с Ощепковым Павлом Кондратьевичем - изобретателем первого в мире радиолокатора, за который его и репрессировали в конце тридцатых годов, как говорили, "чтобы не высовывался". Его изобретение очень высоко оценил когда-то на испытаниях в 1934 году, тоже "высунувшийся" своей эрудицией, маршал Тухачевский, оказавшийся в скором времени там же, где и Ощепков - и расстрелянный в 1937 году.
   Одним летним днём Олег Александрович взял меня с собой на дачные "посиделки" к вдове "ракетного академика" Янгеля, специалиста в области авиастроения, Ирине Викторовне Стражевой, интересной женщине "со следами былой красоты", как писали раньше...
   В окружении Чембровского я нашёл других людей, это был другой, настоящий мир...
   Я возобновил в этот московский период, прерванные после защиты диссертации в Бабушкине, старые знакомства - с полковником Георгием Владимировичем Самойловичем из ВЦ МО и "вольноопределяющимся" Борей Стольбергом, калининским соавтором моих работ по применению астронавигационных датчиков в космических аппаратах, в проекте "Лунник". Боря наездами бывал в Москве, заходил по служебным делам в НИИАС.
   И все же не оставляла меня мысль о том, что я делаю что-то "не то", работаю в сфере, ненужной, по моему глубокому убеждению, никому, кроме "руководства", к которому я не питал никаких симпатий, как и ко всей сфере совершенствования все более убийственного оружия. К армии у меня осталась устойчивая неприязнь еще со времени прохождения в университете военных сборов. Я же до сих пор помню бессмысленные до идиотизма работы по случаю приезда в часть высокого начальства, например, подкрашивание пожухлой травы по обочинам армейского "плаца" зеленой краской, или "лекции" сержантов -сверхсрочников об особом, советском смысле солдатской жизни. Конечно, армия всегда в России была такой вот нелепой и отчужденной от нормальной жизни всего народа,со времён Пушкина. Ведь додумался кто-то отправить его прадеда, Ганнибала, в Сибирь майором Тобольского гарнизона, с поручением "измерить китайскую стену". Прошло-то больше двух столетий - неужели ничего не изменилось в головах?
   Чтобы мне ни говорили о том, что мы работаем "на оборону отечества", "куем щит" или другие выспренные и часто фальшивые утверждения, вроде "хочешь мира - готовься к войне", я давно перестал верить этим лозунгам. Не может быть, чтобы одна страна все время была права, а все мировое окружение ошибалось, ведь все двести, или около того, стран в мире живут совершенно другой жизнью. В конце концов, не может быть так, чтобы четыре миллиарда людей на нашей планете (это был 1974 год) жили "в ужасающих условиях капитализма" только потому, что не осчастливлены "единственно правильным" марксистско-ленинским учением, катехизисом нашего отечества. Фразы, фразы и фразы, а вместе с тем, вся "миролюбивая политика" державы, вся история России и царской и за ней Советской России, теперь СССР, свидетельствовали о постоянном, агрессивном отношении этой империи к своим ближайшим соседям. Непрекращающемся передвижении границ и захвате близко лежащих территорий под любым удобным предлогом, независимо от государственного строя на этих соседних территориях.
   От Камчатки до Западных областей Беларуси и Украины, от Прибалтики или Карелии до Нахичеванской области, на Сахалине или в Дагестане - везде и всегда исповедовалась одна доктрина - расширения пространства, бесконечное присоединение чужих земель к "великой империи". Все эти "добровольно" присоединенные к России территории, все среднеазиатские республики, Польша и Лифляндия с Эстляндией, Дербент и Баку, Крым и Молдавия (Бесарабия), Грузия и Литва, Туркестан и "прочая, прочая, прочая", были завоеваны в неравной войне колоссальных русских армий с малочисленным "туземным населением". А затем начиналась стадия "ассимиляции" в русском исполнении, в чем я мог уже дважды удостовериться лично, родившись в Беларуси и прожив половину сознательной жизни в Грузии.
   А что касается предлогов для аннексии, то идеологи "великой России" навострились за несколько веков, в спорах с внешним миром, друг с другом, ("почвенников" и славянофилов с "западниками", большевиков с меньшевиками, великороссов с малороссами и т.д. и т.п.) превращать черное в белое, с пеной у рта доказывать "историческую необходимость" продвижения к "естественным границам", "спасать" бывших соотечественников, единоверцев, как "спасли" в ХIХ веке о униатскую Беларусь ,и рассеяли по ветру почти половину "братского" народа. Или "поддержали христиан Крыма в ХУIII-ом, окончившимся захватом целого государства Крымских татар. Вообще, удивительное свойство, а чаще самомнение, россиянина "просвещать малые народы",приобрела такие формы, что трудно иногда понять смысл происходящего. Русские политики до сих пор не выучили простой истины - "не лезть в чужой монастырь со своим уставом". И всё-таки мне кажется, что многим нормальным людям в России становилось совестно в полуголодной стране участвовать в этой военно-политической афере, продолжающейся несколько столетий, на разных континентах, поглощающей чуть не весь бюджет нищей страны, доживающей последнее столетие второго тысячелетия от Рождества Христова.
   В Москве контраст между центром и окраинами был особенно заметен, когда я наездами бывал в командировках по России. Все более и более выкристаллизовывалась мысль, что в этой последней мировой империи "жить в провинции у моря...", говоря словами Бродского, заниматься другими делами, было бы намного честнее, все равно "плетью обуха не перешибешь".
      Вместе с тем, нельзя было пожаловаться на работу в моем московском НИИ. В этом хорошо отлаженном механизме все было рационально, это совершенно автономное предприятие смогло бы выдержать даже полную изоляцию от внешнего мира (например, на случай атомной войны). Библиотека, столовые, кондитерский цех (радость женщин), неплохие заработки - вроде бы все было. Но безрадостная тематика, сухие отношения между людьми, подозрительность, жесткий режим, не позволяющий расслабиться даже на минуту, бесконечные "политинформации" - вызывали все большее уныние и отчуждение. Здесь все раскланивались, конечно, друг с другом, но делали это только по привычке, не умея просто улыбнуться встречному. Насупленные лица этой толпы в несколько тысяч человек, устремлявшейся через проходные на перерыв, напоминали кадры из фильмов Чаплина об Америке 20-х годов. Оживлялись сотрудники, мои сослуживцы, только в столовой, приближаясь к кассе с подносом в руках, уставленном стандартной едой. Еда, тоже вроде была приличная, но словно пропущенная через фильтр, после которого исчезают цвета и запахи. Даже разнообразные по виду пирожные, из собственного кондитерского цеха НИИ, имели всегда один и тот же вкус бисквита, пахнувшего яйцом, с намазанным на него сладким, тяжелым маслом. Где те тбилисские сладости - пахлава, шакар-чурек, када или в пору "ртвели" (праздник сбора винограда) - "чурчхела, пеламуши"?
   Освоившись через несколько месяцев с режимом института и получив спецпропуск для выхода за пределы территории на обеденный перерыв, я стал бегать в закусочную на соседнюю улицу Викторенко. Там хотя и народ был странноватый, обшарпанный, даже иногда жуткий по внешнему виду, там хотя и собирались "забулдыги" всего района, но еда хоть немного напоминала домашнюю кухню, да и разговоры были поживее и поинтереснее, чем в коридорах НИИАСа.
   Олег Александрович при очередной встрече натолкнул меня на мысль о дистанционных, спутниковых методах исследования атмосферы и океана. Я начал подбирать литературу, откапывать в институтской библиотеке интересные, переводные книг, и погружаться в другой мир. В этой другой реальности происходили удивительные явления, которые начинают нащупывать океанологи, метеорологи, специалисты из космической области исследований в других странах. И в этой сфере работали совсем другие люди, которые всегда интересовали меня больше, чем физические явления. Это класс людей, которые по каким-то, неведомым мне причинам, погрузились в таинственный мир природы, природы как таковой, той что окружает человека, той которая часто приводит его в восхищение. Мне никогда не нравился тургеневский Базаров, как и многие его другие герои, и я оставался всегда и остаюсь до сих пор всего лишь благодарным зрителем в этом храме.
   В Москве природы не увидишь, она залита бетоном, застрочена рельсами, утыкана шпалами, отгорожена от человека бесконечными заборами, оградами, решетками, шлагбаумами. Московское небо, бледное и чахоточное, заволакивается разноцветными дымами из труб, вдохновляющими только советских модернистов от живописи. Майская зелень, еще только недавно вспыхнувшая от радости весеннего пробуждения, жухнет в первую же летнюю неделю, покрывается войлочным слоем пыли. А звуки столицы скрежещут по позвоночнику, выводят из равновесия и не дают нормально высыпаться по ночам. Я живу на стыке двух улиц, одна из которых переходит в шоссе, пересекает кольцевую дорогу. По ней и днем и ночью грузовые автомобили, рефрижераторы, самосвалы, двухосные и трехосные, с прицепами и без них, везут тысячи тонн грузов, чтобы заполнить бездонное чрево Москвы. Я еще только начал втягиваться в железно-механические ритмы города, а уже сон становится прерывистым и возникает хроническое недосыпание, и все чаще мне хочется уехать отсюда, подальше, хорошо бы к морю.
   Мне в институтской библиотеке попалась на глаза "Физика моря" Шулейкина, и я начинаю зачитываться этой книгой, как детективным романом. Читаю и заново перечитываю главы, посвященные тропическим циклонам, ураганам, поразившим мое воображение. Но когда я еще случайно добываю небольшую книжицу "Охотники за тайфунами" и проглатываю ее за пару ночей, во мне начинает, как при любовной лихорадке, звучать призывная, завораживающая мелодия, заглушающая мои внутренние тревоги, назойливые шумы города, дурацкие служебные разговоры, голоса радиодикторов, осчастливленных новостями. Это во мне возникает "музыка странствий".
   Я рос в послевоенном Минске, воспитывался улицей и добротным американском кино, так называемыми, "трофейными фильмами" - и в кино мы, мальчишками, ходили каждый день - утром, днем или вечером. Чаще всего "прорывались" в клуб МГБ на вечерние сеансы, или, удирая с уроков, просачивались в летнюю пристройку к кинотеатру "Первый", построенному еще во времена войны немцами, собрав несколько рублей и "дав в лапу" старику-контролеру. Фильм "Ураган" тех лет настолько врезался в мою память,- я его посмотрел раз десять,- что когда я стал читать все, что можно было найти в московских библиотеках об этих необыкновенных проявлениях природы, те далекие детские киновпечатления снова ожили в моем воображении. Тропические циклоны через некоторое время стали для меня навязчивой идеей. Я стал серьезно заниматься изучением всего, что было с ними связано, даже написал письмо академику Шулейкину в Кацивели (Крым), но он, помнится, тогда уже сильно болел и мне не ответил.
   Я "зацепился" в институтской библиотеке за американские материалы по структуре ураганов, которые изучала специальная авиагруппа, базирующаяся на острове Гуам в Тихом океане, единственная команда исследователей, которая осмеливалась летать сквозь смертельные, облачные, вихревые образования тропических циклонов, пролетать сквозь "глаз циклона" на самолетах типа В-52, легендарном цельнометаллическом четырёхмоторном бомбардировщике "Летающая крепость". Материалы этих самолетных
экспериментов дали дальнейший толчок моим размышлениям об энергетических особенностях циклонов, о механизме накачки энергии в ураган восходящими потоками воздуха, насыщенного парами, поднимающимися с разогретой до температуры выше 26 градусов по Цельсию поверхности океана. Мне показалось, что я нащупал техническую возможность прерывать эти восходящие потоки паров морской воды молекулярными пленками специальных веществ, распыляемых на морской поверхности.
   Не отличаясь ложной скромностью, я через несколько месяцев интенсивной работы, в промежутках между сдачей одного отчета и перехода к новому, отправил в Госкомитет по делам изобретений и открытий, первый вариант своего предложения - "Способ подавления тропического циклона". Через некоторое время я, как впрочем и ожидалось, получил отказ в выдаче патента со стандартной формулировкой :
" в соответствии с изложенным отдел сельского хозяйства не находит оснований...". Интересно, каким образом заявка попала к специалистам сельского хозяйства?
   Вот после такого "афронта" я уже по-настоящему загорелся идеей борьбы с ураганами, тайфунами, "вилли-вилли" и всеми другими дьявольскими природными образованиями, регулярно возникающими в тропических зонах Мирового океана. Особенно меня покоробила в отказе Комитета по изобретениям фраза о том, что "предложение не может быть признано полезным, а следовательно, не может быть признано изобретением". Если бы еще эти "специалисты по картофелю" сформулировали свой отказ более грамотно и по-русски, я бы согласился. Нет, я так просто не выйду из игры...
   Так что я еще и еще раз переделал свои материалы, внес некоторые исправления и снова отправил уже в конце года новый вариант заявки на "Способ подавления тропического циклона". Дело было сделано, можно было заняться чем-нибудь другим.
Могу только добавить, что положительное решение на мою заявку я, в конце концов, получил, а "Авторское свидетельство" пришло по почте в мой "ящик", после чего меня "пытали в первом отделе" и начальство стало враждебно на меня коситься. Назревал конфликт, который подтолкнул меня к дальнейшим действиям и принятию нового решения. Сам новый "Способ подавления..." уже не вызывал у меня радости, казался ничтожным, но сыграл дальнейшую роль в моей жизни.

     
      Елена Сергеевна Вентцель и другие

   Как хорошо иногда погрузиться в атмосферу устоявшегося быта, традиционного времяпровождения, со спокойными, умными, не навязчивыми собеседниками своего круга, своего миропонимания.
   Большущий, низкий абажур с кистями обрисовывал желтый круг на темной столешнице допотопного стола-чудовища с резными, изогнутыми, дубовыми ножками. Карточные листки легко скользят при раздаче к участникам древнего церемониала - "московская пулька", преферанс, или как его раньше называли - "вист". Вот где мне, наконец, пригодились многолетние "занятия" на факультете университета с Женей Царьковым, моим школьным другом и сотоварищем по университетским "пулькам". Игроки за этим столом у Вентцелей - высочайшего класса и только свои, меня берут в игру лишь на правах "кавказского гостя".
   Гостям не отказывают в собственных странностях, и предлагают не замечать эти странности у других по старой установленной веками традиции. Возглавляет стол Елена Сергеевна Вентцель, "Кот", как называют ее домашние. В этой семье всех более или менее близких родственников и знакомых зовут по разным прозвищам. Меня, например, вскоре уже зовут "Артурище", видимо за громкий голос и габариты. Я, хотя и привыкаю к этой форме обращения, но конечно, так называть Елену Сергеевну не решаюсь, так как, я, да и не только я, а многие сидящие за этим столом, учились по ее классическому учебнику "Теория вероятностей". За столом почти все "технари", а для меня она - фигура вроде Софьи Ковалевской. Только Рита, жена Миши, из гуманитарной сферы.
  
   Ну, вот и Андрюшу, внука Елены Сергеевны уложили спать. Время застыло. Даже стрелки часов подчинились значительности момента и словно остановились. Миша "сидит на прикупе" и поэтому иногда прерывает тишину, комментируя расклад или уточняя записи. Время от времени слышны тихие замечания, понятные "посвященным": "два в пулю", или "три в гору", "зуб на Миху". Споров не бывает, разве что при "ловленном мизере", когда все оживляются. Мира за пределами светового круга от старого абажура как будто и не существует.
   Я, скоро будет десять лет, как поддерживаю отношения, сначала профессиональные, с Мишей, младшим сыном Елены Сергеевны, знакомому мне еще со времен тбилисских семинаров в Институте кибернетики, потом дружеские, а вот уже и личные - со всей семьей Вентцелей. Эти встречи переросли простое знакомство и стали для меня потребностью, привычкой. Мне в Москве особенно не хватает таких людей в моем окружении. Миша становиться первым московским другом, первым, а как потом оказалось, и единственным. Более, новых друзей у меня в Москве не появилось, поэтому я так ценю всех своих друзей и приятелей со школьной поры или университетского цикла. О тбилисских не буду говорить - их у меня много, но это особая тема . Здесь, в Москве, в России, друзья образуются, по моим представлениям, если не по совместной работе, то только на почве выпивки.
   Семья Вентцелей, видимо, сохранила то, что в моем послевоенном детстве, с неполными, разрушенными войной и бесконечными кампаниями НКВД, семьями, утрачивающими свое прошлое, известно было мне только по рассказам. Это были испытанные временем семейные традиции - цельность, открытость, толерантность, и, сконцентрированный за несколько веков, интеллект, а также абсолютное неприятие догм любого содержания, кастовая честь и достоинство.
      Три поколения математиков в этой семье развивали большую науку, прикладную математику, основы новых научно-технических направлений - баллистику, теорию вероятности, исследование операций, топологию.
   Я не застал в этой семье её главу, легендарного генерала, Дмитрия Александровича Вентцеля, он рано умер. А со всей семьей познакомился в период нового творческого подъема Елены Сергеевны, уже в качестве литератора, под псевдонимом И.Грекова. Так что мы читали все ее повести, что называется "из первых рук". Это было время, когда ее изгоняли после тридцатилетней работы из Военно-воздушной академии ("Жуковки"), как писателя, "очернившего военное начальство", хотя мало было людей в СССР знающих, кто скрыт за ее литературным псевдонимом. Она мне напоминала своей породой и простотой мою мать, к которой я приезжал все реже и реже, увлекаемый центробежной силой своей страсти к "дальним странам", все дальше и дальше от моего "родного кута". Они были похожи и чем-то другим, интонациями, ясными определениями, да и родились в один день, во время весеннего равноденствия, 21 марта.
   Ост-зейские корни этой семьи уходили во времена Петра 1-го, когда немцев и других специалистов привлекали в Россию, что было засвидетельствовано "Разрешением 1722 года" на "устроение аптеки", хранившимся в семейном архиве Вентцелей. Санкт-Петербург и Ревель (сегодня Таллинн), были городами, где рождались и работали их замечательные предки. Они не делали большой государственной карьеры, они делали более важное дело - несли знание самой высокой пробы в отсталую Россию, воспитывали сотни учеников, и не просто их учили, но закладывали основы гражданского общества не политической демагогией, а нравственным примером и мужеством личной жизни. Принесшие присягу новому отечеству, они выполняли этот долг до конца своей жизни. Как это бывает в России, несмотря на их вклад и, по-немецки, добросовестную и ответственную работу, результаты их деятельности часто оборачивались против них. Их фамилия раздражала ревнителей русской самобытности, а обычная зависть к достижениям и успехам этой семьи часто порождала враждебное отношение окружения, воспитанного на домотканных идеалах. Но Вентцели исправно выполняли свою миссию, а иногда и "несли свой крест", не обращая внимания на "шавканье из подворотен" русских националистов.
   " Я российский дворянин, - надменно отвечал Сиверс, - предки мои проливали кровь за Российскую империю, а я за Российскую Федеративную. Как-нибудь мы с Россией разберемся, русский я или нет",- так говорил один из литературных героев И. Грековой ( приложение 1 ).
   Так мог бы сказать и сам Дмитрий Вентцель - профессор, генерал-майор авиации, заведующий кафедрой баллистики в "Жуковке" (Военно-воздушная академия). О нем в Академии ходило много разных анекдотов, прежде всего как о человеке, которому "известно абсолютно все". Говорили что, когда Елена Сергеевна познакомилась с ним, она была потрясена его эрудицией и спросила: "Неужели вы все знаете?". А тот совершенно серьезно ей ответил: "Не все, но три четверти знаю". Он умер в 1955 году, ему было тогда чуть больше пятидесяти.
   В 1968 году Елене Сергеевне Вентцель пришлось уйти из Военно-воздушной академии имени Жуковского, где она проработала 33 года. Ее повесть из жизни военных спецов "На испытаниях" (1967) высшими чинами Министерства обороны была объявлена клеветой на армию. К борьбе с "неугодной" писательницей подключились и советские филологи, было даже собрано чрезвычайное совещание в Институте русского языка Академии наук СССР. Помог Корней Иванович Чуковский: на совещании прокрутили пленку с записью его защитного слова, так как сам Корней Иванович в то время был болен. Корней Чуковский, отличавшийся особой строгостью в отношении к "пишущим дамам", И. Грековой  посвятил статью "К вопросам о "дамской повести", где отмечалась ее великолепная филологическая эрудиция. Ее высоко ценили многие профессиональные литераторы, например, Твардовский, прочитав ее первую повесть "На испытаниях", сказал: "У нее есть перо, золотое перо...".
      Умерла Елена Сергеевна 15 апреля 2002 года на 96-м году жизни. Ее прах покоится на кладбище Донского монастыря, рядом с могилой моего единственного московского друга - Миши Вентцеля, ее младшего сына, рано ушедшего от нас.
   Миша Вентцель унаследовал от отца высокий рост, математические способности и любовь к военной форме, а от матери живой, красочный язык, мягкость движений и светящиеся золотым светом, карие глаза. И если сначала, еще тогда, в Тбилиси, нас объединил общий интерес к моделированию биологических систем и Алик Гачечиладзе, находящийся в вечном поиске основ памяти, то вскоре оказалось, что нам двоим и без этих, весьма искусственных предлогов, интересно общаться. А я был откровенно очарован всем бытом дома Вентцелей - их открытостью, расположенностью к новым людям и творческой безалаберностью.
   Еще во времена моей тбилисской жизни, я прилетал в Москву и, если не мог воспользоваться гостиницей "Спутник", где "правил бал", известный всем командировочным из Тбилиси, добрейший Виталий Пивень, то на автобусе "Экспресс" быстро добирался к Вентцелям. Их, так называемый, "генеральский" дом находился на Ленинградском проспекте, как-раз напротив аэровокзала. Здесь жило много очень интересных, вообще говоря, даже исторических личностей. Одна "тетя Валя", как звал ее с детства Миша, Валентина Гризодубова, прославленная летчица, чего стоила. Выплывая из соседнего подъезда, она садилась в служебную черную "Волгу" и машина накренялась на эту сторону под воздействием ее могучего тела. Она тогда, по-моему, возглавляла Летно-испытательный центр Министерства авиационной промышленности.
   Перебравшись в Москву, я стал бывать у Вентцелей чаще, обычно в свободное время, по выходным. Иногда летом, я оставался на несколько дней с ночёвкой, и мы с Мишей совершали небольшие путешествия по каналу "Москва-Волга", по водохранилищам - Клязьминскому и Истринскому, на его катере. Осталось до сих пор в памяти одно ночное возвращение по каналу на веслах, когда у нас заглох мотор и больше не заводился. Хорошо еще, что стоянка катера была на "Речном вокзале", так что за ночь, к утру, мы догребли до Москвы.
   Миша не только скрасил мою московскую жизнь, но и дал мне очень много в понимании нового окружения, расширил круг моих московских связей, осветил своим неистребимым юмором наши монотонные советские будни. Мне до сих пор его очень недостает...
   Если бы не Вентцели и Чембровский, с которым впрочем, как с любым профессиональным военным высокого уровня, не имеющим личной жизни, да ещё и вечно занятым решениями "мировых проблем", очень редко приходилось встречаться. Если бы не они, то вся московская жизнь осталась бы в моей памяти еще и в неприглядном свете людских взаимоотношений, хорошо отрегулированных советской властью. Эта всеподавляющая машина искоренения живой мысли и критического слова испортила, по моим наблюдениям, в дополнение к вечному "квартирному вопросу", уже не одно поколение москвичей, прибавив еще и страх и покорность судьбе.
   Я попал как-то раз на очередной день рождения кого-то из родственников моей жены, где, как на первый раз показалось, встретились за столом вполне нормальные люди. Был там один не очень удавшийся художник, несколько людей с самым высшим образованием и несколько "приятной наружности" женщин, словом стандартная московская компания, где любят выпить, хорошо закусить и послушать анекдоты о евреях. Но среди приглашенных затесался, кажется, в чине майора, по его словам, представитель славного отряда людей "с холодным умом и горячим сердцем", который вдруг стал рассказывать, как они сидели в засаде, в кустах, у дачи Растроповича, когда там проживал Солженицын. Не хочу вдаваться в подробности этого рассказа, поданного аудитории с горящими от любопытства глазами, в очень распространенной в Москве приблатненной речевой манере. Я слушал этот бред, патологический, по своей ненависти к другим, непохожим на них людям, и понимал, что вот это и есть средний московский обыватель, у которого в голове уже давно, передаваясь из поколения в поколение, находится " некоторое особливое устройство, органчик", с его двумя "пиесами", давно описанный Салтыковым-Щедриным. А за прошедшие полтораста лет к тем двум "пиесам", заложенным в этот органчик, было добавлено лишь несколько новых музыкальных произведений, сочиненных специальной группой "композиторов и литераторов из отдела ЦК КПСС". Мне стало невмоготу, я оделся и тихо ушел. Появление таких людей в застольях и компаниях в Тбилиси было немыслимо.
   Чембровский Олег Александрович

  Прошел еще один год, еще одна весна стала манить своей недосказанностью, ожиданием чего-то нового, другого, хотя бы летнего тепла, ведь московские зимы сжимали мое сердце, и здесь мне казалось, что лето никогда больше не придет.И вот, наконец, Олег Александрович позвонил мне домой и пригласил к себе, в Президиум Академии наук на Ленинском проспекте, кратко сообщив, что "дело есть".
  Он уже год, после всех злоключений, связанных с выходом в преждевременную отставку в чине полковника, занимал пост Заместителя Председателя Дальневосточного научного центра, но его рабочий кабинет находился в Москве. Я, под каким-то предлогом, не вышел на работу в НИИАС, и с утра, немного возбужденный загадочной перспективой, поехал на Ленинский проспект к дому номер 14, к невзрачной, всегда открытой калитке у главного въезда к Президиуму "Большой академии", с двумя, слегка покосившимися, обшарпанными кирпичными столбиками по бокам. Место знакомое всем сотрудникам академии по фонтану бывшего мытищинского водопровода, произведению скульптора Витали, перевезенному сюда в тридцатые годы. Конечно, о Витали и о фонтане я узнал много позже, но мне и тогда очень нравился старинный особняк Президиума в стиле ампир, тенистые дворы, почти всегда пустынные аллеи со служебными академическими зданиями, библиотекой, Минералогическим музеем.
   Кабинет Олега Александровича Чембровского находился в одноэтажном, старом приземистом здании поблизости от упомянутого фонтана и Главного здания Президиума Академии Наук, на боковой, узкой улочке-аллее. Он попросил меня подождать, так как к нему толпились бесконечные посетителя. В приемной было оживление, в соседней комнате трещали машинками секретарши всевозможных мастей. Было начало лета, и солнце пробивалось в узкие окна этого особнячка, окрашенного в желтоватые, с темнеющими разводами, цвета. Здание напомнило мне наш старинный дом в Минске, дом моего детства, и у меня, как-то сразу же, улучшилось настроение и исчезла нервозность от ожидания предстоящего разговора.
   Мне всегда нравились беседы с Чембровским , которые давали обильный материал для последующих размышлений и заражали оптимизмом, исходящим от всего облика этого нестандартного, увлечённого новыми идеями, человека. А тут еще и предполагаемое "дело". Он был в последнее время захвачен несколькими проектами, но один из них - "поезда-дирижабли" не вызывал у меня оптимизма, к тому же был очень далек от моих предпочтений в научной сфере. Но вот "активные воздействия", "дистанционные, космические методы исследований" - это уже было в сфере моих новых интересов.
   После нескольких "вводных", как любят выражаться в армии старшие офицеры, он меня прямо ошарашил предложением организовать новое направление в Дальневосточном научном центре, то бишь во Владивостоке, "далеком, но нашенском". Дальше Урала и Средней Азии меня еще не заносило, так что перспектива увидеть новое, конечно, прельщала, но все бытовые вопросы нашей советской действительности вставали со своей каменной неумолимостью, тяготили. Надо было изучить возможности этого предложения и уже только после этого принять решение. Я к Москве все никак не мог прижиться, что, может быть, и позволило мне, в конце концов, принять окончательное решение. Чембровский мне дал месяц на размышление и обещал поддержку во всем, что у меня вызывало сомнение. Одно было ясно уже с самого начала нашего разговора, что мне выдадут "карт-бланш" в определении тематики и что финансирование будет обеспечено все теми же военными структурами, поддерживающими наши направления еще в Институте кибернетики в Тбилиси.
   Только к концу нашей беседы я понял, что у меня появляется реальный шанс заняться "моей химерой", тропическими циклонами (они же - тайфуны, ураганы, вилли-вилли и т.д.). От меня лишь зависит придать этой задаче новый угол рассмотрения, который бы всех устроил, а этому я наловчился за десяток лет соприкосновения со всякими "Управлениями" ВМФ и Министерства обороны, "Комиссиями", "Военными представителями" и другими структурами и персонажами, правящими бал в нашей советской финансовой Ойкумене.
   И опять стала подниматься из глубин подсознания знакомая, наверное многим, мелодия, наигрываемая легкой рукой "музы странствий"...
   Колебания у меня, конечно, были - срываться снова в неизвестное, да еще и такое далекое - не просто. Не хватало для принятия решений еще какой-то малости, но опять случай аккуратно взял меня под локоток и повел еще дальше.
   В очередном визите к Олегу Александровичу в Президиум я засиделся, поджидая, когда он освободиться, и в его предбаннике "царь момента и король судьбы случай", свел меня с любопытным человеком "оттуда", из Владивостока. Это был Гагик Гарегинович Прошьянц, который тогда, если не ошибаюсь, был помощником Капицы Андрея Петровича, возглавлявшим Дальневосточный центр. Или ученым секретарем Президиума ДВНЦ? Впрочем, это не столь важно, а дело в том, что ему надо было срочно внести исправления в План-программы рейсов научного флота , а машинистку отпустил по каким-то личным делам Чембровский. Я уже давно, со времен защиты диссертации, сам печатал на машинке все свои материалы и решил помочь этому общительному человеку с таким печальным носом. Оказалось, что он сам родился в Тбилиси, а этого для меня уже было достаточно, чтобы оказать ему небольшую услугу. И вот, печатая какой-то очередной лист Планов работы научного флота ДВНЦ, я вдруг в графе "порты захода" вижу знакомое мне с детства слово "Сингапур".
   Карты полуострова Малакка, на самом южном конце которого и находится "бананово-зеленый" Сингапур, я срисовывал еще на Урале, в Соликамске, с журналов "Огонек", где публиковались материалы о войне США на Тихоокеанском фронте Второй Мировой войны. Куала-Лумпур, Сиам, Бангког, острова Борнео и Целебес - эти слова завораживали меня, пробуждали мою детскую фантазию, когда меня на лютом и негостеприимном севере уложил в кровать на много месяцев туберкулез военного времени. Когда же в беседе с Прошьянцем выяснилось, что все научно-исследовательские суда ДВНЦ обязательно заходят в Сингапур, так как там самое дешевое топливо и вода ("бункеровка"), и продукты питания, вопрос о том, поеду ли я к Тихому океану, был для меня решен. Особенно мне понравилось слово "бункеровка", впервые услышанное мною, пока еще абсолютно сухопутным человеком. Словом сомнений больше не было - "надо ехать", как в том старом еврейском анекдоте, где при обсуждении этого вопроса, а евреи тогда уже получали разрешение на отъезд из СССР, умудренный опытом и глуховатый, ребе говорил: - " Не знаю, о чем вы там говорите, но ехать надо...". Да, уж "пути Господни неисповедимы..."

   Все необходимые приготовления - заявление об уходе "по собственному желанию", подготовка моего ближайшего окружения к тому, что "в Париж он больше не вернется...", сбор информации о Приморском крае, Владивостоке и многое другое, что требуется для организации "экспедиции к Японскому морю", заняло у меня пару месяцев. Очень тщательно я сверил погодные данные Москвы и Владивостока по Климатической таблице из своего любимого Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, издания 1899 года (том 54). Выходило, что среднегодовая температура там, в Приморье даже выше московской на полградуса. А еще из того же источника я узнал наиболее важное для меня - там выращивают превосходные помидоры, а в тайге встречается дикий виноград. Это было последним и самым необходимым аргументом, чтобы сдвинуться с места.
Ну что же, все вроде бы складывалось неплохо, а еще и Тихий океан где-то там, бухта Золотой рог и возможность увидеть другой мир...
   В один из дней все учащавшихся визитов к Олегу Чембровскому, он познакомил меня с предполагаемым директором нового института - Тихоокеанского океанологического. Институт уже был утвержден постановлением Президиума СССР, а его возможный директор еще должен был пройти через несколько "вышестоящих инстанций", а самое главное - какую-то комиссию ЦК КПСС. Директор был из Грузии, точнее из Сухуми, где возглавлял Сухумскую акустическую станцию Института акустики АН СССР, звали его Ильичев Виктор Иванович. Неформальные, доверительные отношения с ним установились сразу же, - у нас с ним было много общего, - и Грузия, где мы оба проработали более десятка лет, и спортивное плавание, которым он серьезно занимался еще в школьные и студенческие годы в Горьком, и понимание новых технических методов исследования среды.
Он был физик, акустик, так что мы с ним могли говорить на одном языке. Я сразу же "закинул" удочку с наживкой - "тропические циклоны", что его очень заинтересовало. У него было и определенное понимание перспектив использования искусственных спутников земли для анализа поверхности Мирового океана. Все складывалось, с моей точки зрения, удачно - "звезды располагали"... Да и сам он производил впечатление компанейского человека, не скованного предрассудками, а подслеповатые глаза и толстые стекла очков, которые он время от времени протирал носовым платком, вызывали ассоциации с литературными персонажами вроде Пьера Безухова.
   После бесед с Ильичевым у меня исчезли последние сомнения, и когда он улетел принимать новое хозяйство, я отправил ему вдогонку свои документы во Владивосток, где уже были зачатки всех подразделений советского учреждения, так как там уже формально заработал Тихоокеанский океанологический институт на базе существующего несколько лет "Отделения" московского Института океанологии. К концу лета пришел и ответ, что я "прошел по конкурсу" и зачислен в штат Тихоокеанского океанологического института Дальневосточного научного центра Академии наук СССР (ТОИ ДВНЦ) в должности старшего научного сотрудника. Я стал "собирать вещи".
   С Ильичевым, с которым я теперь часто встречался у Олега Чембровского, у меня к этому времени уже была негласная договоренность о том, что, кроме развития направления исследований океана с помощью искусственных спутников земли и других летательных средств, я буду его помощником в организации структуры института, кадровых вопросах и научно-технической отчетности института в должности ученого секретаря. За это мне причитались некоторые льготы - первоочередное жилье во Владивостоке, надбавки к зарплате и т.п. К тому же он готов был оказать помощь в качестве руководителя моей докторской диссертации. Ну, что же, складывался почти "неловленный мизер", так что дело было за мной, надо было слетать туда на Восток "на рекогносцировку", чтобы уже наверняка на месте определиться, что я в скором времени и совершил.
   На Дальний Восток

   Как и было положено в нашей замечательной стране, никто меня не авансировал, что было немного накладно, учитывая, что стоимость билета до Владивостока, примерно, равнялась месячному окладу старшего инженера. Но, слава Богу, еще была небольшая "заначка", и заверения "шефа", что, в конечном счете, там, на месте, "бухгалтерия со мной рассчитается". Со своим желтым "командировочным" портфелем , подарком мамы, получив благословление Олега Александровича, я и полетел за десять тысяч километров в неизвестное...
   Надо сказать, что навыки подготовки к экспедициям я получил еще в свою бытность путешествий по Грузии. Я научился минимизировать количество вещей, необходимых путешественнику в зависимости от сезона, а это был конец лета, так что почти налегке, не занимаясь багажом, я сел в ТУ-114, бывший бомбардировщик, переоборудованный в пассажирский лайнер. Впрочем, я должен был через некоторое время все равно вернуться в Москву за своими скромными пожитками. Ну, а если все пойдет так, как я рассчитывал, то и семью можно будет перевезти.
   Итак, "был день...", когда начался новый этап моей жизни. Я улетал ясным летним днем, с пересадкой в Хабаровске, а весь маршрут занимал около 14-ти часов, так что на месте я рассчитывал оказаться утром, летя на другой край земли, навстречу солнцу.
  Пока я летел, солнце разминулось со мной на встречном курсе, ушло назад, за горизонт, на запад, ночь накрыла всю страну подо мной, и только во мраке подо мной, где-то на половине пути, замерцали под крылом красноватым светом редкие огни горящих газовых факелов. Как мне сказал сосед: - "атмосферу отапливают, вместо того, чтобы газ поселкам дать". Эти газовые факела нефтяных скважин напомнили мне, как в Москве, в районе остановки "Нефтегаз", около шоссе Энтузиастов, такие же постоянно горят в ночи. Но раз они горят, значит кому-то это нужно.
  Красное солнце снова выплыло через пару коротких ночных часов уже перед посадкой в Хабаровске, быстро заняло свое место на ясном небосклоне над всеми облаками и не исчезало более за все время дальнейшего полета, посадки, пересадки на другой самолет. Через час полета уже в другом самолете на юг, к Владивостоку, на посадке в Артеме, солнце, непривычно, не по-московски, стояло прямо над головой и заливало все пространство вокруг,сияло над широким полем аэродрома, слепило глаза, высвечивало невысокие округлые верхушки гор, выглядывающие из-за линии горизонта.
   Из Артема мне надо было добираться своим ходом до места назначения. Ощущение было странное: во-первых, украденное во время полета время, из-за смены часовых поясов, во-вторых, совершенно южное, непривычно жаркое солнце, и мягкие силуэты синих гор, по дороге из аэропорта, обступившие со всех сторон шоссе, почти такие же, как в Абхазии. Это были сопки, как мне еще во время полета объяснил старожил края, соседний пассажир. Где-то там за сопками уже было и море, и Тихий океан, белые корабли и чайки. И горы, и море и чаек я давно не видел - с давних, прежних лет моей жизни в Грузии.
   Никто, конечно, меня не встретил, хотя я направил телеграмму о вылете на адрес канцелярии института. Пришлось брать такси и ехать по адресу - проспект 100-летия Владивостока, дом 159-а. Интересно, думал я,как же его будут называть еще через 10-20 лет? Оказалось, что несколько институтов центра, в том числе и Тихоокеанский океанологический (ТОИ), расположены на этой трассе, основной и единственной магистрали, ведущей из города Артем, где находился аэропорт, к самому городу Владивосток.
   Дорога была неплохая, очень живописная, да и не длинная по московским меркам, так что, примерно, через час, свернув с основной трассы куда-то в сторону, в лес, обступивший узкую дорогу со всех сторон, проехав несколько сотен метров, я уже стоял перед пятиэтажной "хрущевкой". В таком вот точно доме я прожил десять лет в Тбилиси, здесь же в каком-то подъезде и должна была находиться администрация Тихоокеанского океанологического института. Походив из одного подъезда этого здания с облупившейся штукатуркой в другой и третий, я, наконец, узнал от какого-то мальца лет десяти, что "научники в последнем подъезде". Никаких опознавательных знаков того, что здесь находится академический институт, я не нашел. Вид этого входа в "храм науки" был, мягко говоря, удручающий. Этакое отверстие в чистилище, где на первом же лестничном пролете, в тенёчке, лежали два разморенных летней жарой, никогда не мытых пса, не пошевельнувшихся при моем приближении. Пришлось переступить через них и двигаться выше, на верхние этажи, откуда слышались звуки человеческих голосов. Очень хотелось есть и пить, даже немного подташнивало, то ли после 14-ти часов проведенных в самолете, то ли оттого, что здесь был уже полдень, а в Москве я бы еще спал самым крепким, утренним сном.
   Я поднялся еще несколько пролетов по густо заплеванной лестнице с разрисованными сгоревшими спичками стенами и, именно здесь, на третьем и четвертом этажах, в обыкновенных, стандартных, двух и трехкомнатных квартирах, обнаружил "Институт". Здесь была и канцелярия и кабинет исполняющего обязанности директора института, Булгакова Николая Петровича, и все остальные службы, необходимых для деятельности советского учреждения. Почему-то вспомнилось описание конторы "Рога и копыта" из моей настольной книги "Золотой теленок". Началось оформление командировки в ТОИ ДВНЦ АН СССР, из туманной московской организации, которая называлась что-то вроде НИРПЦ при МАИ, куда меня временно, после ухода из НИИАСа, пристроил Чембровский, чтобы стаж не прерывался.
   Итак, я был на месте, в самом конце моего нового путешествия, на этот раз уже на расстоянии почти в десять тысяч километров пространства от Минска, Тбилиси, Москвы, от всех моих друзей, родственников и знакомых, за семь часовых поясов от моей прошлой жизни...
     
      Тихоокеанский океанологический институт ДВНЦ АН СССР
   ( 1974 - 1984 г.г. )
   Океана не было видно из окна комнаты, где я занялся оформлением своей служебной командировки. Не было видно и моря, или улицы, или хотя бы соседнего дома, вообще ничего не было видно, кроме шумевшего лиственного леса за окнами , плотным пологом закрывавшим всю землю от здания, где я находился, до волнистых линий горизонта. В бывших жилых квартирах стояло несколько старых столов с тумбочками и дюжина казенных стульев, приходящих в полную негодность. Но, светило яркое солнце, зеленая листва за окнами шумела под порывами бриза, наверное, долетевшего с моря, и, поэтому, вдруг нахлынувшая тоска при виде служащих бухгалтерии, сменилась ясным ощущением, что это вот временное, а дальше "все пойдет...". Правда, что должно было "пойти", я еще не мог сформулировать. Надо было походить вокруг, сориентироваться, сделать, так сказать, рекогносцировку местности, познакомиться с будущими сослуживцами. Я представился и.о.директора, так как с Ильичевым я уже разминулся, он снова улетел в Москву, зашел в бухгалтерию, неожиданно даже получил причитающиеся мне командировочные, и еще какие-то, вполне приличные деньги в виде "подъемных", и меня направили в общежитие Дальневосточного центра, которое несколько месяцев тому назад закончили строить и постепенно стали заселять новыми академическими сотрудниками.
   Поскольку из всех вещей я ограничился одним, туго набитым портфелем, мне посоветовали на выбор - пройти к месту моего дальнейшего проживания пешком через лес или проехать две остановки троллейбусом и оттуда "через сопочку" спуститься к общежитию. Я выбрал первое - путешествие хотелось продолжить, но уже другим способом, надо было вдохнуть свежего воздуха. Самолеты, автомобили уже до предела сократили мой путь к намеченной цели, осталось сделать последнее усилие - добраться до своей постели, если только она где-то имеется. А пройтись по летнему лесу, днем, с небольшой поклажей мне показалось даже интересно. В бухгалтерии меня напоили чаем, и я с легким сердцем и тяжелой от часовой перестройки головой (семь часов разницы) отправился пешком на поиски своего жилья с направлением в кармане от администрации ТОИ в общежитие Дальневосточного центра.
   Я быстро миновал несколько отдельных зданий академического городка и пошел по тропе. Было очень жарко, даже душно, желтовато-красная, по-видимому, от необычной глинистой почвы, тропа вела меня, через лес, опутанный какими-то вьющимися растениями, дорогу сжимали густо растущие деревья с высокими кронами, смыкающимися в сплошной полог над головой, так что, несмотря на яркий и солнечный день, было немного сумрачно. Я не узнавал этих деревьев, цветов под ногами, запахов влажного воздуха с примесью чего-то знакомого, но давно забытого. Пиджак был переброшен через плечо, портфель стал через некоторое время тяготить руку и вдруг я услышал знакомый отдаленный шум - шум прибоя. Надо было только свернуть с тропы, спуститься по какой-либо тропочке с косогора через лесную чащу и - вот оно, вышло ко мне навстречу, пахнуло в лицо еще более горячим и влажным воздухом, темно синее море.
   Нет, это было еще не море: я вышел к берегу широкого залива - на противоположном, отдаленном берегу этого залива, за несколько десятков километров виднелись уже другие горы, они высились в синем мареве, дрожащие линии этих гор сходились и растворялись далеко за горизонтом. Тогда я не знал, что эти горы находятся уже за границей, в Китае, что это древние земли империи Цзинь и царства Бохаи. Как хорошо ничего не знать - легче дышится. Я спустился ниже по овражку, отыскал глазами тропку, заросшую густой травой, и по ней вышел на узкую каменистую кромку берега, где валялись спутанные грязно-зеленые косы подсыхающих водорослей. Море лениво ласкало камни, торчавшие везде вдоль прибойной полосы, оно искрилось тысячью прыгающих жемчужин на морской ряби под дуновением ветерка, оно было теплое, живое, и рука, опущенная в воду, покрывалась, сверкающими радужными пузырьками. Все во мне наполнилось ощущением счастья. Я не долго раздумывал, сбросил с себя одежду, благо никого не было на всем пустынном берегу, и вошел в воду. Это была вода, живая вода, моя стихия, сливавшаяся с моим ощущением полноты жизни, родственная моему телу, знакомая еще с детства, возносившая сознание в какие-то неведомые выси. Вода была легкая, тело могло лежать в ней без движений, море покачивало, убаюкивало и, если бы не жгучее солнце, можно было бы и вздремнуть. Словом это были те редкие минуты полного блаженства, которые сперва не осознаешь, а потом помнишь о них очень долго.
  
   Девятиэтажное, недавно выбеленное, новое здание гостиницы-общежития, или, как называли его кадровики, "общежитие гостиничного типа Дальневосточного научного центра" на улице Кирова, к которому я подошел ближе к вечеру, уже обживалось поэтажно. Внизу, на первом этаже, была академическая поликлиника, второй и третий этажи еще приводились в порядок ремонтными рабочими для лабораторий Тихоокеанского океанологического института, а на верхних уже были слышны даже детские голоса и у подъезда стояло несколько детских колясок. Сюда приезжали и заселялись в свободных помещениях общдежития молодые специалисты со всей страны. Меня, для начала, тоже устроили в комнате, где уже проживали два человека, оба из моего поколения, оба из Москвы, как и я, оба тоже кандидаты наук, один из подмосковной Черноголовки, химик, другой радиофизик, уехавший в свое время из Сухумского филиала Акустического института АН СССР в Москву, и потянувшийся за своим бывшим директором Ильичевым во Владивосток. Каждому из нас, поскольку мы были с семьями, пообещали к зиме предоставить отдельное жилье в этом же здании, несколько этажей в котором было отдано для "малосемейного общежития" ( Приложение 2 ) .
   Крыша над головой была, "удобства" в комнате представляли собой совмещенный санузел со "стоячей ванной", все было внове, интересно, окна комнаты выходили прямо на Амурский залив, внизу, метрах в ста от здания, было море с пляжем, на котором маячило несколько фигур. Условия были привычные, почти такие же, в которых приходилось отдыхать летом обычно на Черном море, где-нибудь в Гурзуфе или Дагомысе. Мне все это понравилось с самого начала, даже общежитие, в котором мне не доводилось побывать в мои студенческие годы. Не до общежитий было мне в моем университете - спорт отнимал все мое свободное время.
   Я вынул из желтого, "командировочного" портфеля плавки, вышел из комнаты, спустился к морю, чтобы уже спокойно, не торопясь поприветствовать его, хорошенько поплавать до вечернего чая, которым меня обещали напоить мои "сокамерники". Надо было еще и по старой традиции, после пляжа заглянуть в ближайший гастроном за бутылкой красного - с меня, как новенького в этом трио, "причиталось".
   В том году во Владивостоке, как мне помнится, все пили красные венгерские вина и бывшее французское пиво марки "33", на этикетке которого еще можно было прочитать - "Сайгон". Потом я узнал, что его завезли в неимоверном количестве несколько пароходов из Вьетнама. Пиво было в бутылках необычной формы из темного стекла, стоило недорого. Брали его целыми коробками по 12 штук в упаковке. Любимый мной "Боржоми" стоял на полу гастронома в таком же, как в Тбилиси, деревянном ящике со стружками.
   Очередей, обычных для Москвы, здесь в магазинах не было, в булочной, рядом с гастрономом продавалась деревенское, разливное молоко. Как потом оказалось, его привозили в бочках утром. По утрам тогда можно было выйти к морю и купить у местного рыбака, которому надо было срочно опохмелиться, еще живого краба рубля за три, или свернутый из газеты кулек вареных креветок ("шримсы" - по-местному) за рубль. Очереди были только за пивом. Лососевые рыбы, палтус, навага, сельди, - вареные, копченые, малосольные, вяленые, икра минтая,- горками и на развес, лежали на прилавках. Местный, белоснежный, пахучий, липовый мед серебрился на солнечном свете в стеклянных шарах-аквариумах, да еще и продавался здесь же в консервных банках, чего я нигде не видел до этого. Все это изобилие, после не очень в то время богатой продуктами Москвы, произвело на меня в первое время ошеломляющее впечатление. Я, если быть откровенным, не ожидал увидеть здесь деликатесной рыбы в таком количестве, или таких разносолов, особенно на маленьких местных базарчиках, где сосланные в Казахстан в сталинские времена корейцы, начавшие массово возвращаться в родные края, торговали великолепными овощами, соленьями, травами, привычными для меня на тбилисских базарах. Всего хотелось попробовать, все было вкусное, пахучее, острое. Как я, оказывается, соскучился по настоящей еде после пресного и однообразного московского стола. Но, как говорится, все по порядку. Что-то я забежал вперед - мне ведь еще только предстояло познакомиться с моими "товарищами по работе", по общежитию, узнать о деталях местной жизни, изучить район в котором предстояло прожить не один год...

   Советское общежитие тех лет, независимо от того, где оно находилось, при институте, на заводе или в научном городке, в центральном районе, в западной Сибири или на Дальнем Востоке, имело свои, устоявшиеся за многие годы пятилеток, черты и особенности. Только женские общежития имели некоторые отличия от общежитий смешанного типа, что было любимой темой наших кинематографистов и патриотических авторов "советских бестселлеров". Надо пояснить, что под этим названием я понимаю тех авторов и те напечатанные миллионными тиражами книги и повести, которые были рекомендованы цензурой (Главлит) и лежали потом годами на полках бесчисленных районных библиотек.
   Общежитие ДВНЦ было одним из таких же, построенных в "эпоху Брежнева". Массовое строительство общежитий, вместе со строительством "хрущевок" для растущих городов, было следующим шагом, новым советским достижением после поголовного проживания наших граждан в "коммуналках"или домах барачного (не путать с барочным) типа . В них жили годами, иногда десятилетиями, женились и выходили замуж, рожали детей, привозили родственников, которые начинали "временно проживать" вместе с постоянными жильцами. Как мне рассказал как-то, значительно позже, один из деятелей городского исполкома, в те годы во Владивостоке, в таких общежитиях, проживало до половины населения города, то есть около 300 000 человек.
   Вот с такого общежития и началась моя новая жизнь в этом удивительном по своей красоте крае, в приморском городе, самом большом советском порту на Тихом океане, населенном совершенно другими людьми, связавших себя, свою судьбу, с морем, с океаном, непохожих ни на москвичей, ни на тбилисцев, ни на минчан.
   Надо сказать, что советское общежитие было своеобразной аэродинамической трубой, в которой проверялись на прочность все качества человека. Мне кажется, что те люди, которые прошли общежитие, выдержали это многолетнее испытание своей психики и физической пригодности, были готовы для преодоления любых предполагаемых трудностей жизни. Именно, такие люди и покоряли потом Арктику и Антарктику, выживали в любых непостижимых условиях, "выполняли свой интернациональный долг", не боялись ни превратностей климата, ни многодневного стояния в очередях за детскими вещами и питанием, осваивали целину, вспахивали для прокорма дачные "шесть соток", и летали в космос. Это была для меня "тера инкогнита", надо было освоить этот новый мир, испытать его сильное воздействие на себе, чтобы потом, уже не оборачиваясь, идти дальше, вперед к какой-то не очень ясно осознаваемой цели.

   Владивосток оказался необычным городом, интересным своей историей, даже красивым с некоторых точек обзора, его многочисленных возвышенностей, "сопок", по-местному. Этот молодой город, в составе СССР очень быстро рос, в 60-70-е годы люди приезжали сюда по разным причинам, здесь было уже три или четыре специализированных порта, каждый в своей отдельной, изумительной по красоте и удивительной по названию бухте: военные суда стояли в основном в бухте Патрокл, морской торговый и пассажирский флот базировался на нескольких десятках причалов в бухте Золотой рог, а самый многочисленный, рыбный флот был разбросан по всей извилистой береговой линии, по многочисленным бухтам, как например, Диомид, или на нескольких причалах от бухты Золотой рог до причалов в проливе Старка на острове Попова. В этих портах стояли сотни, а может и тысячи, судов разного назначения, одних судов Министерства рыбного хозяйства было в Приморском крае около тысячи. Мужчины "уходили в рейсы", а их жены жили, в основном, в общежитиях, разбросанных по всему городу, и летали на встречи со своими мужьями в порты захода судов, иногда в "Питер" через всю страну, а иногда в Калининград или Одессу. Весь город работал, жил и дышал морем.
   Море было сразу же за порогом каждого дома, оно заходило в самый центр города, изогнувшись бухтой Золотой рог в его старинных кварталах, откуда город начал расти, от первых домов военного поста, до причалов портовой части Владивостока. Он строился всего-то чуть больше сотни лет, со второй половины Х1Х-го столетия, по причудливым изгибам береговой линии трех заливов: Амурского залива, Уссурийского и бухты Золотой рог. Город начинался у самой кромки моря, карабкался с морского берега на сопки, на них взлетали его улицы, а с улиц, идущих к морю, казалось, что город летит над морем, над миром, и расползается по долинам-распадкам "Первой" и "Второй речки", все глубже врезаясь в лесные дебри полуострова.
   Город вел счет своим годам со дня основания здесь военного поста в июле 1860 года, когда сразу же после подписания Айгунского договора между Россией и Китаем (1858 год), в безлюдную бухту вошел военный транспорт "Маньчжур" под командованием капитан-лейтенанта Алексея Карловича Шефнера. В вахтенном журнале "Маньчжура" об этом событии была сделана следующая запись: "Сего числа отправлено на берег - один обер-офицер, 2 унтер-офицера и 37 человек рядовых 4-го линейного батальона для занятия поста". Солдаты и матросы под командованием сошедшего на берег прапорщика Комарова приступили к постройке поста (Приложение 3).
   Через месяц после первой высадки на берег в бухту Золотой Рог пришёл винтовой корвет "Гридень" под командованием капитан-лейтенанта Г. Х. Эгершельда, корвет высадил маленький гарнизон для охраны поста Владивосток и обеспечил его необходимыми припасами (Приложение 4). По обычной"советской забывчивости" только имя "Эгершельд" в одном из районов города осталось, как память тех лет.
   В 1862 году военный пост Владивосток был царским указом объявлен портом, и здесь было введено "порто-франко" (право беспошлинной торговли заграничными товарами), что дало всплеск развитию торговли и было быстро оценено иностранными предпринимателями, ринувшимися сюда из Китая и Америки. А через двадцать лет была город и была открыта регулярная морская линия Одесса - Владивосток судами "Добровольного флота", недавно организованного по подписке в виде пожертвований, достигших за два года трех миллионов рублей. Одним из первых пароходов этого флота был океанский пароход "Владивосток", осуществлявший вместе с двумя другими судами, по "высочайше утвержденному Временному положению о флоте, срочное и почтовое товарно-пассажирское сообщение между Одессой и портами Восточного океана для содействия развитию отечественной торговли".
   12 апреля 1878 года в бухту Золотой Рог прибыл первый пароход "Москва" с грузом различных продуктов и товаров. Эта линия должна была обеспечить население Приморского края товарами из Индии и Китая без посредничества заморских торговцев, а также "дать отечественным товарам широкий доступ на азиатские рынки и освободить окраину России от засилья иностранных товаров" ( Приложение 5 ),
   Да, город был не похож на другие города, хотя и очень молодой, но у него уже была такая замысловатая история, что некоторые моменты ее не укладываются в рамки казенной летописи. Город был светлый, веселый, зеленые сопки сторожили темно синее море, было в нем что-то от Тбилиси - в обилии солнца, в удивившем меня фуникулере, в телевизионной вышке на вершине одной из сопок. Была даже своя улица Руставели, поднимающаяся от береговой черты Амурского залива к нашим общежитиям. Что-то было в нем и от Одессы, особенно в суете его портовой части и в летящей походке девушек. В нем хорошо дышалось, когда вечерний бриз залетал в окна нашей комнаты, вытесняя дневную жару. И не покидало какое-то весеннее настроение, хотя был уже конец лета. Город очаровывал, как это удается некоторым женщинам, с первого взгляда, что было тогда для меня очень важно. Значит, не зря я здесь, здесь будет хорошо, здесь есть перспектива, расширение горизонтов, размах Тихого океана, новизна встреч, и не было никаких сожалений о покинутой Москве.
   И все же, надо выстроить в какой-то последовательности все, что произошло за годы, прожитые на далеких от Москвы берегах Японского моря, а Владивосток оказался именно там, а не на Тихом океане, как мне казалось ранее. Не думал я, что эти десять лет окажутся такими насыщенными по встречам, обстоятельствам, работе. Этот край дал почувствовать и пережить новые вершины ощущений, казалось, уже пройденных мною, навсегда оставил в памяти и душе, что видимо, одно и то же, образы и звуки тысячи лиц, дней, переживаний.
   Не знаю, надо ли все осевшее на дне моей памяти переносить на бумагу. Не знаю, что оставить в тайниках сердца, что еще раз пережить, перекодировать в слова и предложения, и в какой последовательности. Этот поток сознания, поднятый из глубин, не имеет строгих границ, не имеет начала или конца, но всегда прокладывает свою дорогу, новую траекторию в хаосе памятных событий, так же как и морские течения, несущие свои, другие, отличительные от общей массы воды, невидимые с борта судна, что обнаруживаются в общем токе вод Мирового океана.
   Моя память - только часть бескрайнего, бесконечного поля этой всеобщей человеческой стихии. Что в ней особенного,отличительного, почему я выделяю что-то из нее, что всплывает раньше других образов и картин прошлого, не знаю...
  
   * * *
   Я думал, что побуду в свой первый приезд в Приморье месяц-другой, а задержался почти до зимы, не замечая ускользающего времени. Надо было войти в текущую работу по организации рутинной институтской жизни, понять себя в новой для роли Ученого секретаря института, перезнакомиться с коллегами, постараться "заполучить" в этом же здании отдельную комнату, так как стали распределять еще один этаж в этом же здании, и уже потом спокойно вернуться в Москву за семьей.
   Время летело, как никогда в моей жизни, дни были насыщены новыми впечатлениями, знакомством с сотрудниками, которые начали приезжать со всех сторон необъятной страны, закладыванием фундамента своей будущей работы, изучением ближайшей территории, освоением края, где предстояло провести несколько лет. Сколько лет? - я не предполагал тогда. Казалось, три-четыре года, а там видно будет. Но все сложилось иначе и намного сложнее и интереснее московских представлений о моей жизни на Дальнем востоке. "Шеф" (Ильичев Виктор Иванович ) начинал большую игру по развертыванию нового направления для контроля океанической среды, в интересах военно-морского флота, всем нашлось подобающее для их амбиций и притязаний место.
   Получив, наконец, к концу ноября угловую комнату на шестом этаже в свое безраздельное владение, я провел несколько ночей в этом, пока еще не отапливаемом, помещении. Как обычно, коммунальные службы опаздывали с вводом тепла, правда, чтобы быть объективным, холодная вода из крана уже шла, а через пару недель появилась и теплая. Но зима неумолимо наступала, у меня не было с собой основательной зимней одежды, ночные температуры стали опускаться ниже нуля, так что спать приходилось в шерстяной шапке (ночные колпаки, как известно, вышли из моды после революции 17-го года), словом надо было спасаться. Вкусив этой советской экзотики, я взял командировочные деньги и улетел в Москву, где был прикреплен к Отделу морских экспедиционных работ Академии наук (ОМЭР). Здесь мне предстояло заниматься доукомплектованием строящегося в Финляндии специального судна современной аппаратурой, для обеспечения различных научных направлений нашего института. Пришлось взяться за каталоги, проспекты, специальные журналы, поиски были не столько трудные, сколько трудоемкие - Интернета тогда еще не было. Это был опыт совершенно новой работы, но делать было нечего - надо было отрабатывать свой хлеб, и я запрягся в новую упряжку и "пахал" с утра до вечера.
   Научно-исследовательское судно (НИС) строилось на верфях в Турку, оно еще не было готово, не было спущено на воду, но уже имело название - "Профессор Богоров". Работать было интересно, меня всегда притягивала новизна и смена направлений. В отдел морских экспедиций, где мне выделили рабочее место, по утрам вкатывался колобком с шутками и свежими анекдотами "сам" - легендарный, Папанин Иван Дмитриевич - героический полярник, кумир нашего детства, прототип персонажей многих фильмов и книг, дважды Герой Советского Союза. Он умел поднимать настроение даже у самых безнадежных, незамужних женщин ОМЭРа, хотя иногда приводил некоторых из них в смущение своими "словечками", скабрезными анекдотами и, уж что там скрывать, легкими шлепками по задницам симпатичных лаборанток и младших научных сотрудниц.
   Я выискивал новую измерительную технику по страницам зарубежных журналов, составлял перечни этой аппаратуры, находил расценки, суммировал валюту, необходимую для подачи заявок на закупки техники за рубежом, чтобы уложиться в отведенные лимиты. Заодно знакомился в описаниях, переводимых мною с английского, и с возможностями этой новой техники, не виданной мной до сих пор, мечтая о тех днях, когда смогу выйти в море на новом институтском НИС.
   Как позже оказалось, всем этим мечтам не суждено было сбыться и плавать мне пришлось не на судах научно-исследовательского флота ДВНЦ, а находить контакты с другими ведомствами. Когда пришел после перегонного рейса из Турку во Владивосток НИС "Профессор Богоров", поднялась за места в этих "валютных" рейсах драка, как между разными институтами Дальневосточного центра, так и внутри нашего ТОИ, так что я решил в этой собачьей сваре не участвовать.
   Я оказался прав и остался в выигрыше, подписав долгосрочное соглашение с Гидрометеослужбой, точнее с руководством ДВНИГМИ (Федорей В.Г. - директор Дальневосточного научно-исследовательского гидрометеорологического института), имевшему свой большой исследовательский флот. Главную роль в этих новых отношениях с другими ведомствами сыграла вовремя вставленная в планы нашего института тема - "Исследование тропических циклонов", и в зарубежные рейсы я и моя лаборатория стали уходит на "судах погоды" (НИСП) Гидрометеослужбы раньше и чаще, чем можно было осуществить через ОНИФ (Отдел научно-исследовательского флота) ДВНЦ. Можно еще добавить, что академический "Профессор Богоров" был, если мне не изменяет память, судном ледокольного типа, из-за чего на нем была неимоверная качка даже при небольшом волнении. Кто плавал длительное время на судах, знает, что это такое. Впрочем, небольшое чувство обиды за попусту потраченное на подготовку этого НИС время осталось.
   Нелегкая судьба этого судна, особенно в последние годы, до сих пор не оставляет меня равнодушным, и когда спустя несколько десятилетий читаешь, что: "В Японском море дрейфует российское судно "Профессор Богоров", приписанное к порту Владивостока. На корабле, который шел с грузом автомобилей из Японии в Приморье, вышел из строя главный двигатель", - становится немного грустно. Вот Академия наук и "докатилась", поставляет "секонд хэнд", подержанные японские автомобили, фарцовщикам Владивостока. Зная все это из "первых рук", становится неловко, когда в официальном отчете Управления флотом ДВО (теперь это вместо ДВНЦ) читаешь восторженные слова об одном из первых НИС, построенных специально для Академии наук :
       " За более чем десятилетнюю экспедиционную деятельность за кормой судна остались сотни тысяч морских миль и десятки портов разных стран. Каждый научный рейс был до предела насыщен исследованиями в познании тайн Мирового океана. Так, например, второй научный рейс выполнялся с 21.01.77 по 06.05.77 г. продолжительностью 105 суток, было сделано 431 станции, в том числе 56 буйковых станций. Во время заходов НИС "Профессор Богоров" в иностранные порты судно посещали представители администраций, дипломатических миссий, ученые и общественные деятели. Судно 5 марта 1977 года посетила делегация океанографического института Монако во главе с директором Жаком Ив Кусто, в составе делегации был и его сын Филипп Кусто. Материалы и отчеты находятся в архивах упомянутых институтов ДВО РАН".
   Все это правда, но "финиш" многолетнего марафона по развитию специального исследовательского флота в Академии наук вызывает глубокую печаль, тем более, когда ты сам находился в стартовой группе, в числе "пионеров", полный иллюзий о будущем науки, о своем будущем в этом прекрасном крае.
   Однако, надо вернуться назад, туда и в те года, когда "фонтаны били голубые и розы красные росли"...
   Я осваивался на новом месте, в новой должности, с новой зарплатой. Надо было уже и семью перевозить, чтобы моя "холостая" жизнь не вызывала у наших "общественников" изжогу. Здесь, в однокомнатном "блоке" малосемейного общежития, этажом выше институтских подразделений, мне предстояло прожить несколько лет до получения квартиры в доме, строящемся неподалеку от института. Этажом ниже, в коридорах самого института, находился и мой кабинет - кабинет Ученого секретаря ТОИ ДВНЦ, хотя я еще не был утвержден в этой должности. Так что, как говорил один наш сотрудник, проживающий в соседнем "номере", когда его спросили на одном из собраний, почему он появился в своей лаборатории с опозданием, тот, не моргнув глазом, ответил, что он, "как только просыпается, уже на работе". А этажом выше или ниже - это детали. Бывало, что кто-нибудь спускался со своего этажа в лабораторию в домашних тапочках.
   Дом, работа, да и вся наша жизнь приобрела совершенно другое наполнение. Были в этом положении некоторые преимущества, особенно ценные зимой, когда можно было, встать утром, почистив зубы и выпив наскоро чая, спуститься налегке, в одном свитере, в рабочий кабинет этажом ниже, но были и недостатки. Вся наша жизнь стала подконтрольна "общественным институтам", профсоюзные активисты могли проверить "уважительные причины" любого отсутствующего на работе - действительно ли есть признаки болезни у сотрудника, а не мучается ли он с похмелья? Для этого достаточно было какому-нибудь "общественнику" подняться этажом выше, в коридоры общежития.
   Но было самое главное в той жизни - когда летом, море вплывало в комнату. Море, южное, теплое, синее днем и золотисто-червоное в вечерних сумерках заката, оно плескалось внизу у короткого каменистого спуска, ведущего круто вниз от нашего дома. В мареве, на горизонте, проявлялись очертания невысокой горы на той стороне Амурского залива, и жаль было только, что обычно на всем пространстве его акватории не было видно ни одной лодки, яхты или катера, и, конечно, не "ходил кит" и "не плескал хвостищем", как во времена посещения Чеховым Владивостока (Приложение 6).
   Сразу же за небольшим зданием прачечной начинался дикий пляж, по которому, как было видно с нашего этажа, бродило несколько полураздетых людей. Было жарко, душно и все время клонило ко сну. Семь часов разницы с московским временем преодолевались с большим трудом, "по Москве" было уже за полночь, а здесь солнце только начинало готовиться к нырку за горизонт. В воскресенье можно было не думать о работе, и "встраиваться" в жизнь приморских обывателей, Летние, душные дни утомляли непривычной духотой, влажный воздух, как в Батуми, обволакивал и выступал капельками пота на лицах. Не хотелось ничего делать. Надо было пересиливать себя и выходить из "общаги", спускаться к морю по крутой, каменистой дорожке и плюхаться в воду, температура которой у берега была такой же, как и на воздухе - около 27 градусов по Цельсию. И плыть, плыть, пока не появлялись в середине залива прохладные пятна воды, или заныривать поглубже, чтобы ощутить такой приятный в жару холод.
   Море здесь, на этом конце нашей земли, было другое, я такого еще не видел: в прибрежной полосе валялись запутавшиеся в водоросли, застывшие, красные или фиолетовые звезды, из воды время от времени выпрыгивали серебристые рыбины, а разомлевшее тело в воде сразу же начинали приятно покалывать невидимые иголочки. Море-то было Японское, хотя этот залив в заливе,- Амурский в заливе Петра Великого,- носил вполне подходящие для национального чувства название. Прибой выносил на берег десятки прозрачных, бледно-розовых, размером с суповую тарелку, медуз. В воде их было так много, что время от времени я натыкался на очередной, плывущий близко к поверхности, студень, то рукой, что было неприятно, но терпимо, то головой, тогда легкий ожог заставлял прерывать заплыв и осмотреться. В этом бульоне плавать было не особенно приятно. Впрочем, дальше от берега медуз было уже меньше, вода становилась прохладней, и я плыл и плыл в сторону другого берега, ориентируясь на возвышающийся холм полуострова Песчаный. Никого уже не было видно и не хотелось возвращаться назад, к захламленному берегу дикого пляжа, к прачечной с дымящейся высокой трубой, к нашему девятиэтажному общежитию. Море и небо заставляли забыть обо всем на свете, усыпляли сознание, уносили куда-то в неопределенное будущее...
   Постепенно я начал включаться в институтскую жизнь, осваивать, так сказать, пространство моих притязаний и надежд. Здесь на новом месте, после заочного прохождения по конкурсу через ученый совет института, у меня было пока только жалование старшего научного сотрудника с "дальневосточной надбавкой". Это составляло после очередного "обрезания" всех надбавок, предпринятого Хрущевым, что-то около четырехсот рублей. Ну, еще и в новой должности "и.о. ученого секретаря", как мне было и обещано ранее, еще в Москве, вступив в которую официально, после утверждения "большим президиумом", я мог рассчитывать на дополнительную, мизерную прибавку. До собственного направления работ, своего подразделения было далеко, надо было "попахать" на институт, контуры которого были еще не ясны.
   Квалифицированных сотрудников было мало, к моему приезду работа теплилась в двух направлениях, исторически сложившихся с 60-х годов, со времен создания Тихоокеанского отделения института океанологии АН СССР, которое длительное время возглавлял геолог старой закалки, Васильковский Н.П. В 1972 году его сменил Булгаков Николай Петрович, основательный океанограф, гидрофизик. Собственно, оба этих руководителя, каждый в свое время, и определили два противоборствующих лагеря в том небольшом отряде, из которого потом вырос совершенно новый океанологический институт со своей специфической проблематикой под руководством Ильичева (с 1974 года) и финансируемый, главным образом, Военно-морским флотом и Министерством обороны.
   Научных сотрудников к моему приезду было около пятидесяти человек, но уже были выделены на следующий год для ТОИ дополнительные единицы и к концу 1975 года научный отряд института достиг почти ста человек, а со вспомогательными службами стало уже что-то порядка трехсот человек.
   ТОИ обрастал экспериментальными мастерскими и экспедиционными базами (остров Попова и бухта Витязь), эллингами для стоянки маломерного флота, появлялись новые лаборатории и отделы. Институт быстро рос, менялась его структура, отдел кадров был завален письмами специалистов разного профиля с предложением своих услуг, от разных людей со всех концов страны. Видимо, информация о создании такого института, как Тихоокеанский океанологический, будоражила воображение этих людей, многие из которых думали и о своей карьере на Дальнем востоке. В таком массовом притоке людей была несомненно заслуга нового директора, который бесконечно летал в Москву, беседовал с широким кругом сотрудников в Академии наук и "выбивал единицы" для выполнения "закрытых работ" разного профиля, пользуясь своими связями, налаженными им еще в Сухумском филиале Акустического института (АКИН).
   Будучи по основной специальности акустиком, Ильичев в первую очередь способствовал развитию направления гидрофизики и морской акустики, но у многих из нас были и свои интересы, которые мы в скором времени стали отстаивать на заседаниях Ученого совета.
   Я погрузился в рутинную, канцелярскую работу - ознакомление с письмами, предложениями, документами, подбор персонала для тех или иных направлений. Работа была бумажная, волокитная и не доставляла мне особой радости, особенно если учесть, что из-за частого отсутствия Ильичева приходилось иногда его замещать, отдуваться за многие чужие грехи на поприще укомплектования кадрового состава. Положение Булгакова Николая Ивановича становилось двусмысленным, хотя именно он и был единственным заместителем директора, но становилось ясным, что он долго в институте не задержится. Управленческого персонала уже явно не хватало. Мне пришлось за короткий срок пребывания в должности Ученого секретаря прочесть и выправить горы отчетов, вникнуть в сотни писем, составить свое мнение о все прибывающих сотрудниках, и, самое неприятное, - заняться освобождением от неминуемого для всякого быстро растущего научного учреждения "балласта".
   Ильичев "выбивал" единицы и торопился с заполнением штатного расписания. Вся система финансирования академических институтов, и не только их, была по-советски порочной и строилась на принципах "освоения" средств. Это означало, что выделенные средства, фонды заработной платы и договорные деньги на текущий год должны быть обязательно истрачены до 31 декабря. В противном случае средства, "отпущенные" на текущий год и вовремя не истраченные, подлежали "обрезанию". Ильичев прошедший суровую финансовую школу, еще и окрашенную грузинскими реалиями, в бытность его директором Сухумского филиала АКИН, старался не допускать такой ситуации, чтобы иметь возможность ставить вопрос об увеличении объемов финансирования на каждый следующий год. Ильичев "вращался" в высоких сферах - в Москве, в Президиуме академии, в богатых министерствах и ведомствах, приглашал все новых и новых сотрудников, торопился заполнить штатное расписание. А я отрабатывал свой хлеб, занимаясь "разборками", собеседованиями, выправлением отчетов, знакомством и даже увольнениями сотрудников, оставшимися с "незапамятных времен" и столкновениями на административно-хозяйственной почве с "местными кадрами", с "крепким замом по хозяйству" Василием Кизюрой и другими не менее интересными персонажами.
   Ильичев принимал новых сотрудников, а мне приходилось увольнять старых. Это был правильный ход директора, так как увольнение нерадивых часто осложнялось вызовами по их жалобам в партийные инстанции, в горком или даже (в зависимости от их личных связей) в обком КПСС. Вызывали, конечно, меня, Ильичев в таких ситуациях обычно исчезал в очередную командировку, ну, а я мог себе позволить вступать в споры с партийными чиновниками, так как все еще не находился в партии "истинных ленинцев". Что там было с меня взять, даже выговор по партийной линии мне не грозил.
   Разобравшись с работой по кадровому составу института, я освоил тонкую политику освобождения от нерадивых сотрудников, неизбежное явление любого, особенно, быстро растущего, учреждения.
   Были в этой сфере жизни института и курьезные случаи, например, длинная и тягучая "эпопея" с одним "очень уважаемым", по мнению старожилов, доктором, не помню каких наук, который не ходил на работу более двух лет. Как попал в ТОИ этот Чайников (фамилию до сих пор помню), когда и почему,- оставалось загадкой. А тут вовремя подоспело "Распоряжение АН СССР", подписанное вице-президентом Академии академиком Логуновым, "об упорядочении зарплаты и высвобождении фонда заработной платы". Остальное было уже делом техники, но с ним (с Чайниковым) я особенно намаялся, и еще несколько месяцев меня, то вызывал второй секретарь Приморского Обкома КПСС "на ковер", то "приглашали" в Горком партии для проникновенных бесед. Видимо, был он кому-нибудь близким родственником.
   Были у нас имитаторы кипучей деятельности, были и профессиональные бюрократы, прошедшие "огонь и воду...". Один Василий Кизюра, заместитель директора по АХО, чего стоил. Иимпозантный, немногословный, он отличался особым умением откладывать возникающие непрерывно в строящемся институте хозяйственные дела, приговаривая при этом: "Все Кизюра и Кизюра, а Кизюра ведь не железный". Его кабинет был увешан табличками с прописными истинами, вроде: "кто не хочет работать, тот ищет причину, кто хочет работать - ищет способ" и другими в этом же духе.
   Это была другая, неведомая мне до сих пор жизнь, практика, работа, связанная с любопытными персонажами, со сметами, сверкой счетов, знакомством с бухгалтерией. Все это было чуждо по своему духу моим представлениям о научной работе, тем более в такой новой и интересной мне сфере, как океанология. Но - "овчинка стоила выделки".
   Я не спеша подбирал себе, часто пользуясь доступной практически только мне, информацией о предполагаемых сотрудниках, на первом этапе в рамках гидрофизического отдела, подбирал будущих сотрудников для моей лаборатории. В разговорах с ними приходилось сдерживать свои "порывы", чтобы не отпугнуть "фантазиями о тропических циклонах", Искусственных Спутниках Земли и других еще не вполне мною осознанных, с точки зрения океанологических исследований, новых технологий. Так незаметно прошли два года...


     
     
      Второй визит в Приморье,Транссибирская магистраль
   ( 1976 год )
      Перезимовав в Москве, получив 'проездные и подъемные' для перевоза семьи и пожитков, с бумагой в руках, гарантирующей мне прописку в Москве на все время работы в Дальневосточном центре Академии наук, я выкупил купе в поезде N1/2 'Москва-Владивосток', и мы все втроем - жена, маленький сын и я отправились с Ярославского вокзала в семидневное путешествие по всей стране.
      Можно было полететь самолетом - не очень большая была тогда разница в стоимости билетов, но, чтобы отправить злополучный контейнер с мебелью и другими вещами, надо было обязательно иметь на руках билеты на поезд. Вот так я тогда в первый раз пересек всю страну от Москвы до Владивостока по железной дороге, единственной, построенной, в основном, еще до японской войны, Транссибирской железнодорожной магистрали, по так называемому 'великому сибирскому пути' - железной дороге, проложенной через два континента, самой длинной в мире (9288,2 км). Одна из веток этой магистрали, легендарная "КВЖД", дотянувшаяся до Порт-Артура, обросла такой фантастической историей, что ее до сих пор обходят наши исследователи. Мне же она с войны не дает покоя, особенно, когда я держу в руках старый кожаный бумажник, пересланный моей маме после трагической гибели от рук шофера-японца начальника КВЖД в послевоенные годы, генерала Георгия Яротто, вместе с фотографиями моей тетки, сестры и брата. Но это уже не моя история...
      Поезд идет третьи сутки, мы миновали Ярославль и Пермь, где когда-то в детстве я провел с мамой целую ночь на полу вокзала, пересаживаясь на ташкентский поезд, оставили позади Свердловск (станция Екатеринбург), давно уже из Европы въехали в Азию, проскочили Омск и прогулялись по перрону Новосибирска. Только реки время от времени разнообразят эту равнину мосты красавцы, все разные, их стальные фермы гулко поют в такт колесам поезда свое приветствие путешественникам. Реки производят сильное впечатление - особенно Иртыш и Обь, даже Волга потерялась бы в этом полноводье.
   Поезд идет и идет по бескрайней равнине, где нет ни деревьев, ни домов, где между немногими городами сотни и тысячи километров, где люди изредка попадаются на небольших полустанках, куда сморщенные нищенки- старушки приносят к поезду вареный картофель в мятых алюминиевых кастрюльках, прикрытых тряпочкой. Да и кто же здесь проживает, и где здесь живут эти люди - на протяжении сотен километров не видно жилья.
      Громадная, унылая территория - Степной край России, бывшее Омское генерал-губернаторство. Это не щедрая, многолюдная, многоголосая цветастая Украина, с ее полногрудыми матронами, выносящими к проходящим поездам от Харькова до Ростова жареных кур и варенец, а еще и копченую рыбу в Приазовье. И не Краснодарский край или Ставрополье, где глянцевые, ярко-желтые дыни "Колхозницы" предлагают вам на минутных остановках в цементных бумажных мешках, а на привокзальных базарчиках, томятся, раскрашенные во все цвета знойного лета, развалы всех мыслимых и немыслимых фруктов и овощей.
   А ведь мы путешествуем в летнее время, в самый его разгар, что же здесь живое, как живет здесь народ зимой, чем питается, что ест, кроме картофеля, что пьет?
      И невольно, с каждой следующей тысячей километров по сибирской дороге, отмечаешь внешний вид сибирского населения, видишь все более мельчающих людей (в прямом смысле слова) и вспоминаешь беларускую присказку :
   "А за Гомлем людзi ёсць ? - Ёсць, але ж дробненькiе".
   Глаза у местных жителей все глубже прятались подо лбом, скулы все отчетливей выступали, и только на стоянках в больших городах перронная толпа разбавлялась более пестрыми лицами пассажирского разнолюдья.
   Мне попался в Интернете "Путеводитель по Великой сибирской железной дороге 1900 года издания, с 2 фототипиями, 360 фото-типогравюрами, 4 картами Сибири и 3 планами городов", под редакцией А.И.Дмитриева-Мамонова и инженера - А.Ф.Здзярского. Дорогу еще не закончили строить, но уже было издано это замечательное и очень подробное исследование, откуда я почерпнул сведения о некоторых жителях этих краев, "киргизах" (так, не мудрствуя лукаво, окрестили местное население российские чиновники), проживающих на этой громадной территории, называемой тогда Киргизско-степной окраиной. Далее в "Путеводителе" подробно описана "казачья колонизация" этого края, массовое переселение из центральных районов России крестьян в конце Х1Х столетия. Там же тщательно, с точностью до единиц, подсчитано количество скота принадлежащего этим "киргизам".
   Оказывается, например, в Томской губернии, только лошадей было тогда у "аборигенов" (так в "Путеводителе"), около двух миллионов голов, да коров около миллиона, да три с половиной миллионов голов овец, не считая других домашних животных.
   Сколько же к началу наступившего ХХ-го века из этой губернии вывозилось миллионов пудов зерна и масла, желающие могут найти в этом же "Путеводителе", так как это оригинальное издание выложено в электронном виде в "Википедии". Что же касается переселенцев, то за десяток последних лет Х1Х-го столетия их туда было вывезено около полумиллиона душ из России и Малороссии, да еще и сослано было за три четверти столетия около миллиона осужденных со своими чадами и домочадцами. Общее число переселенцев и ссыльных по первой российской переписи 1987 года по всей Сибири составило более пяти миллионов, что впрочем, не превышало более одного человека на квадратную версту.
      От Свердловска до Новосибирска, на протяжении почти двух тысяч километров, не на чем глазу остановиться. Даже стоять у окна вагона, что я обычно всегда делаю при путешествии на поезде, было не интересно. Основное занятие попутчиков, кроме игры в "подкидного дурака", в большинстве купе, - сверка часов и перевод стрелок.
      Мы уже проехали два часовых пояса, и поэтому начинался некоторый внутренний разлад с обычным ходом установленной по московским часам жизни, а великая степь все преследовала нас, бежала со всех сторон за окнами вагона, и ее безраздельное господство приводило в оцепенение мозг, усыпляло сознание.
      Снимок этих краев, сделанный видимо с самолета (автор мне неизвестен), мне захотелось поместить в тексте, чтобы было представление об этом необъятном и безлюдном, в сущности, плоском и однообразном пространстве Западной Сибири.
      На снимке внизу река Обь в районе Новосибирска, бескрайняя тайга, заболоченные пустоши, протянувшиеся на сотни километров...
   []
      Ближе к вечеру, рельеф стал меняться, оживать, земля начала подниматься холмами, вспучиваться, сначала небольшими возвышенностями, потом низкими водораздельными хребтами с обеих сторон дороги, и когда поезд прогромыхал по великолепному мосту через Обь, появились сначала отдельные островки леса, потом их стало все больше и больше, деревья вырастали, сосны и ели начали обступать дорогу со всех сторон. Мы въезжали в тайгу, о чем свидетельствовала и надпись на платформе станции - "Тайга", длинное дореволюционное здание с высокими арками окон в два этажа. Еще один день и мы уже пересечем Енисей, а там будем огибать "славное море" Байкал, которое так всем нам, всем моим попутчикам, хотелось увидеть.
      Быстро спустившиеся на землю сумерки опять застали нас врасплох, но эта ночь должна была приблизить нас к заветной середине путешествия. Главное, проехать хотя бы половину этого нескончаемого пути, "перевалить" через невидимую точку середины магистрали, где-то между Тайшетом и станцией Зима. Здесь, по-моему, родился, известный всем нам по вечерам в "Политехническом", Евтушенко. Как его, а точнее его родителей из Беларуси, забросило сюда, можно было только догадываться.
      Утром из окна была видна уже другая страна - рельеф напоминал предгорья Кавказа, а могучий Енисей, схваченный стальным капканом знаменитого моста, предвещал массу новых впечатлений.
      Я сравнил свои впечатления об этой местности с записями Чехова - он тоже вспомнил о Кавказе ("горы дымчатые и мечтательные"), когда пересекал эти места, а об Енисее написал, что "не видел реки великолепнее...".
      Три четверти столетия тому назад мост, по которому только что отстучали колеса наших вагонов, мост, построенный инженером Кнорре, соперничал на Всемирной выставке 1900 года в Париже с Эйфелевой башней. Жюри этой выставки присудило Большую золотую медаль Евгению Карлу Кнорре, главному инженеру этого необычного по тем временам масштабного строительства. Мост, длиной около километра, был тогда самым большим в Евразии. Мне удалось найти в Интернете даже фотографию этого необычайного сооружения, сделанную в 1900 году.
   []

   На следующий день,- шли пятые сутки нашего "открытия новых земель",- начали попадаться в этой живописной панораме, плывущей за окнами, притулившиеся к отрогам гор, словно прячущиеся, одноэтажные станционные строения с необычными, удивительными названиями, сохранившимися с "доисторических времен". Некоторые были до сих пор деревянные и напоминали дачные домики Подмосковья. Как это при советской власти не переименовали эти полустанки в честь каких-либо "героев пятилеток" - уму непостижимо. Названия мелькали одно за другим, и создавали иллюзию того, что это уже совсем другая страна. С утра это были Танхой и Онохой, а потом уж совсем экзотические - Куенга и Тахтамыгда, перемежающиеся "Чернышевским" и "Ерофеем Павловичем".
      Это была уже другая ветвь Транссиба, построенная только к концу второй мировой войны, так как ранее, с 1903 года, поезда "великого сибирского пути" шли к Владивостоку напрямую, через Китай, по заброшенной и забытой сегодня нашими соотечественниками КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога).
      Дорога через Манчжурию была на тысячу километров короче, но поражение в русско-японской войне заставило проложить новый путь по Амурской области от Сретенска до Хабаровска, а часть дороги, оказалась на оккупированной японцами территории. Это был бесславный конец планов правительства Российской Империи - выйти на рынки Азиатско-Тихоокеанского региона, и потребовалось дополнительно проложить Амурскую ветвь Транссиба, хотя судьба самой КВЖД имела еще и советское продолжение.
      Затраты империи на свое господство в юго-восточной Азии, строительство новых тысячекилометровых железных дорог, городов и портов, таких как Харбин, Порт-Артур и порт Дальний, оказались, как это часто бывает в России, выброшены впустую из-за недальновидности и амбиций властителей, не знающих или не желающих знать историю, исповедующих единственно стремление к раздуванию могущества державы, более иллюзорному, чем действительному.
      В головах всех правителей России время от времени возникает очередной "мировой прожект", которому и отводится главное внимание властей. На все остальные "мелочи" уже не хватает ни денег, ни времени. В начале двухтысячных родились пресловутые "Четыре национальных проекта", ближе к 2010 году появились новые - мост через бухту Золотой Рог, "мост в никуда", зимняя Олимпиада в субтропиках, амбиции по добыче нефти из-подо льдов Северного ледовитого океана и т.д.
  
   Транссибирская магистраль была классическим примером "проектного мышления" российских владык. Но именно этому проекту, в отличие от многих других, повезло, потому что за исполнение его взялись, наконец, самые образованные и замечательные деятели России, одним из которых счастливо оказался граф Сергей Юльевич Витте, возглавлявший сначала департамент железнодорожных дел в Министерстве финансов, а позднее, занявший пост министра финансов.
     Самое дорогое, в финансовом отношении, мероприятие царской России (общая стоимость железной дороги к 1900 году составила 274 372 762 золотых рублей, см. "Путеводитель..." стр.86), было обеспечено его новой экономической политикой и привлечением громадных иностранных капиталов, в частности, получением займов у Франции для строительства железных дорог. Этот проект самой большой в мире железной дороги заставил реформировать многие институты в Российском государстве. Здесь понадобился организационный талант Витте и поддержка проекта другими его современниками.
     Стоит упомянуть и совместные начинания Витте и его сподвижника Дмитрия Ивановича Менделеева в области образования, государственного реформирования, экономики. Их большое литературное наследие, которое до сих пор не известно в России, лежит мертвым грузом в библиотеке Политехнического института Санкт- Петербурга. Кстати сказать, при Витте Россия вышла еще и на первое место в мире по добыче нефти. Но я отвлекся...
  
   Поезд летел дальше, вколачивал в тишину края свою механическую мелодию из стуков, гудков и скрежета на радиусах, поглощал следующую тысячу километров по бесконечному рельсовому пути, но впечатление было такое, что здесь уже никогда не жили и не будут жить люди - горы и горы, реки и леса, и опять леса, горы и реки... Ни сел, ни деревень, ни тем более городов...
  
  Было на этом пути, правда, еще одно яркое впечатление - высочайшее инженерное достижение "темной дореволюционной России" - мост через Амур, построенный, несмотря на тяжелые годы первой мировой войны, за три года и открытый для поездов в 1916 году. Инженеры моста Проскуряков и Передерий использовали новейшие достижения тех лет, спроектировали первую в России арочную, железо-бетонную эстакаду для Бешеной протоки реки Амур, и решили задачу перевозки изготовленных на берегу железобетонных пролетных строений весом до 4000 тонн на понтонах.
      18 железных пролетов-ферм, каждый из которых весом свыше 1000 тонн и длиной 128 метров, были доставлены в разобранном виде из Варшавы морским путем (Одесса -Владивосток), собраны на месте, фермы заклепаны на деревянных помостьях и надвинуты с них на опоры-быки моста, напоминающие "валенки" (в справочниках - "сапоги"), высотой в 17-ть метров над уровнем воды. Выступ "валенка" в нижней части опоры имеет гранитную облицовку и защищает мост во время весеннего ледохода от сокрушительной силы движущихся льдин.
  
   []


Вот она на снимке - арочная эстакада и западный въезд на мост через Амур

  Эту часть Великого сибирского пути заканчивали уже без Витте, а организовывал работы бывший Тобольский губернатор Гондатти, который в 1911 году был назначен генерал-губернатором Приморского края. Именно из-за его настойчивого участия удалось осуществить и строительство моста через Амур и соединить все части Великого сибирского пути - Уссурийский участок дороги с Амурским и с выходом на Забайкальскую железную дорогу.
      Сегодня мост между станцией с названием "Ин" (интересно, есть ли где-либо станция "Ян") и Хабаровском через Амур исправно работает, пропускает сотни поездов и тысячи вагонов за год, но будет, видимо, заменен новым, по крайней мере, в прессе уже появилось сообщение о таком строительстве. Выглядит мост по-прежнему хорошо, не стареет, не узнает он только берега, на которых появилось почти за сто лет столько нового, что можно увидеть на современном фотоснимке Это уникальное сооружение уходящей в небытие царской России, так сказать ее прощальный привет новому государству, мол - "попробуйте, повторите что-либо подобное"...
  
   Вот и осталось до конца нашего путешествия меньше тысячи километров. Еще одна ночь - и мы во Владивостоке. Эти неизмеримые земные пространства, не укладываются в голове, как бесконечность вселенной.
  
   Мне сегодня трудно представить путешествие Чехова на Сахалин в 90-е годы Х1Х столетия, я полагаю, что это был подвиг, до конца не оцененный не только современниками, но и нами, его поклонниками и почитателями. Он ясно понимал тяжесть предприятия, предвидел ожидающие его лишения.
     "Прощай и не поминай лихом. Увидимся в декабре, а может быть, и никогда уж больше не увидимся",- писал он Р. Р. Голике, 31 марта 1890 г. "У меня такое чувство, как будто я собираюсь на войну. В случае утонутия или чего-нибудь вроде, имейте в виду, что всё, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре" - (Суворину, 15 апреля 1890 г.). В очень важном для него письме В. М. Лаврову Чехов писал: "Я надолго уезжаю из России, быть может, никогда уже не вернусь..." (10 апреля 1890 ).
      Поездом до Ярославля, потом одним пароходом с пересадкой в Казани на другой, до Перми, и опять поездом, до Екатеринбурга, с остановкой в нем, и снова поездом до Тюмени. А далее "убийственное, конно-лошадиное странствие" (так у Чехова) по сибирским дорогам.
     Три месяца добирался писатель на восток России, покинув Москву 19 апреля с Ярославского вокзала и, несмотря на многочисленные мытарства, остался очень доволен своим предприятием. Он находился под сильным впечатлением от живописных берегов Ангары, зеркального, "нежно-бирюзового Байкала", реки Селенги ("сплошная красота"), Забайкалья ("превосходный край, смесь Швейцарии, Дона и Финляндии") и жалел, что Левитан не поехал с ним (в письмах Чехова 13 и 20 июня; Плещееву, 20 июня 1890 г.; Лейкину, 20 июня 1890 г.).
      В Иркутске Чехов колебался - не изменить ли маршрут и добраться до Владивостока по Уссури, но передумал и ступил на Сахалин в середине июля, на 82-ой день своего путешествия. Во Владивосток он все-таки попал 14 октября 1890 года, но уже пароходом "Петербург"(Приложение 6).
  
   Мы же через семь суток на восьмые сошли на перрон городского вокзала, совершенно сходного по архитектурному стилю с Ярославским вокзалом в Москве.
       Территория привокзальной площади примыкает к морю, морскому порту города Владивосток - дальше земли нет, дорога заканчивается верстовым столбом с указателем '9288', это последний километр самой длинной в мире железной дороги из Москвы.
      Сойдя с поезда, долго еще находишься под странным впечатлением, что несмотря на семь дней путешествия, ты не покинул Москву. Как в том замечательном стихотворении Чуковского, где - "а ему все говорят, - это город...". Впрочем, много тысяч километров пути не ведут тебя в другую страну, "страна-то советская", а значит и антураж тот же.
  
   Тогда, в 1975 году, в моем первом путешествии через два континента, в конце пути стоял прямо у рельсов, заканчивающихся перронами вокзала, обычный, белый в косую черную полоску, верстовой столб, на жестяной табличке которого были обозначены цифры - 9289. Но, учитывая, что у нас каждый второй отечественный справочник, по любой из позиций, будь то длина пути или площадь занимаемой территории, публикует "свои уточненные цифры", я ссылаюсь на последнюю фотографию нового верстового столба Транссиба, установленного на Ярославском вокзале в Москве (видимо в Москве лучше знают, где оканчивается эта дорога) .

   []


   А я, с легкой руке англичан, отличающихся особым лаконизмом ("Транссиб" - это слово их выделки), так и называю этот Великий Сибирский путь, соединивший Европу с Азией, благодаря которому можно проехать из Лондона до Владивостока по железной дороге. Новый столб стоит уже на самом перроне вокзала и является, несомненно, архитектурной достопримечательностью города.
  

   Итак, преодолев пол-Европы и всю азиатскую часть страны, 15 тоннелей и два десятка мостов больших и малых, сменив семь часовых поясов и превращая московские дни в сибирские ночи, мы благополучно сошли с поезда.
     Описывать всю дорогу и ее достопримечательности немыслимо, и нет в этом необходимости. Здесь в конце одного пути меня уже звали вперед другие, океанские м аршруты. А вот любознательным порекомендую открыть в Интернете сайт 'Транссибирская Магистраль: Веб-Энциклопедия' " (http://www.transsib.ru.), созданный Сергеем Сигачевым, влюбленным в Дальний восток, Сибирь, в Амурские пейзажи, Хабаровск. Кстати, именно этот сайт стал победителем в конкурсе двух тысяч Интернет-проектов почти из всех регионов России в 2000 году. Здесь же можно найти подробные сведения о стоимости всех работ на Транссибирской магистрали до 1914 года и много других интересных фактов и фотографий.

* * *

   1977 год , последний рейс ТУ-114 в Хабаровск
      Чтобы быть справедливым, надо и этому году отвести свое место. Тем более, что после первого визита во Владивосток и возвращения на зимовку в Москву, я все-таки окончательно перевез во Владивосток свою семью, хотя и "с риском для жизни"...
За свою длительную практику перелетов из Минска в Москву, или из Москвы во Владивосток, или в Тбилиси, мотаясь в воздухе иногда по 14-15-ть часов, с тремя-четырьмя пересадками, как в командировках в Питер, я ни разу не попадал в "историю". Ну, правда, горел один раз на подлете к Симферополю, или грохнулся, но легко, на взлете нашего вертолета с мыса Шульц. Но чтобы такое...
      Мы сели в ТУ-114 втроем, всей семьей, чтобы пролететь десять тысяч километров и начать обосновываться на новом месте. Маленькому сыну было все интересно, а я уже налетался и этот рейс из Москвы во Владивосток с посадкой в Хабаровске тоже был мне хорошо известен. Я много раз за пару лет слетал туда и обратно по делам института или улетал в отпуск "на материк".   Четырехмоторный бомбардировщик, бывший ТУ- 95, переделанный в пассажирский самолет, огромная, двухсоттонная масса, оторвалась от земли, набрала высоту и мы, более двухсот пассажиров, полетели навстречу солнцу, на восток.
   Я еще не знал тогда, что самолет летит в последний раз, что его снимают с рейсов, что этот тип самолетов, которых построили всего тридцать штук, исчерпал все свои ресурсы и готов к списанию, и что его возглавляет заслуженный летчик, Герой Советского Союза. Честно говоря, может быть и лучше, что я этого всего не знал.

   После шести-семи часов монотонного жужжания моторов и посвистывания в системе охлаждения, в полутемном салоне, освещенном только ночниками, почти все заснули, ремни безопасности свесились с кресел. Засопел уже давно у меня на руках и мой мальчишка, задремал и я. До Хабаровска оставалось уже совсем немного, в иллюминаторе появилась красная полоса под черным небосводом, утыканном отдельными звездочками.
   Самолет так тряхнуло, что я вылетел из кресла с сыном на руках и услышал хруст над своей головой, пробивающей фальшпотолок. Стало совсем черно и легко, как на облаке, если пытаться найти подходящее сравнение. Тело ничего не ощущало, и я почему-то подумал, что у меня сломаны шейные позвонки - ноги висели в воздухе как бы отдельно. Медленно меня стало поворачивать под потолком, руки были заняты, сына я не выпускал из рук. В слабом ночном освещении салона я увидел картину не то Шагала, не то Брейгеля. Весь салон был заполнен плавающими телами пассажиров в самых необыкновенных позах, некоторые, вверх ногами, другие, по-моему, продолжали спать. Это было похоже еще на сновидение, а картина в салоне напоминала огромный аквариум, но без водорослей, хотя отдельные части одежды, журналы и книги тоже висели в свободном пространстве. Все это, как мне показалось, длилось без конца, время как будто остановилось. Слышен был за бортом свист, но я не уверен, что моторы гудели по-прежнему. И хотя все стали просыпаться, судя по движениям рук и ног этих неумелых пловцов в воздухе, пытающихся схватиться за пустоту, в огромном салоне была абсолютная, звенящая тишина. Только слышен был за бортом свист и гул моторов.
      Весь самолет резко накренился, потом выровнялся, и мы все полетели из под потолка вниз, мне повезло - я попал в свое кресло, оставаясь в некоторой прострации в этой фантасмагории и по-прежнему держа сына на руках. Более легкая соседка , которую выбило ударом в сторону, шлепнулась на колени к пассажиру сидящему рядом. В проходе между креслами оказалось на полу несколько человек, не в очень приличных позах. Но самолет взревел всеми своими четырьмя моторами, нас еще раз качнуло из стороны в сторону, и полет выровнялся. Выскочили из-за перегородок стюардессы обследовать головы и другие части тел порезавшихся разбитыми продолговатыми плафонами пассажиров. Осмотр показал, что все живы, урон мы понесли не очень существенный. Правда, кое-где оставались следы крови. Над моей головой темнела треснувшая, порванная обшивка потолочной вмятины. Следов увечий я на себе не находил.
    
  Примерно через час мы уже садились в аэропорту Хабаровска, где у трапа собралась возбужденная толпа, шумно обсуждающая происшедшее. Какой-то штурман вполголоса говорил рядом со мной : "скажите спасибо вашему командиру...".  Позже я узнал, что командир в этот момент находился не в своем кресле и на четвереньках, пока мы совершали свободное падение, добирался к штурвалу. Наш лайнер попал в классическую воздушную турбулентность, на время потерялась возможность управления и он стал падать с высоты около 9000 метров. В состоянии невесомости мы пробыли около пятнадцати секунд, растянувшихся в моем воображении на часы...
  
   Все дальнейшее происходило как во сне и не оставило никаких особых воспоминаний: как мы пересели в другой самолет во Владивосток, как приземлились в Артеме, кто нас привез из аэропорта в город. Мы находились в прострации, не отдавая себе отчета в своих действиях. Очнулись уже около подъезда общежития, и стали подниматься на свой этаж, в свой "малогабаритный блок" общежития. И только через несколько дней пришли в себя.
      Общежитие, вообще говоря, спасало от различных неудобств проживания в чужом городе, так как многие бытовые проблемы решались совместными усилиями здесь на месте, в том же здании. Даже воспитание детей приобретало "коллективную" окраску. Младших, при необходимости, передавали "на поручение" кому-либо оставшемуся "дома", старшие быстро осваивались на прилегающих к ТОИ территории, проходили насыщенное нестандартной информацией обучение в коридорах, и бегали с ключами на шее, не очень далеко отрываясь от "альма-матер". Риск, конечно, был - море было рядом, внизу, на спуске, но как-то все обходилось. Хотя и были случаи, когда кто-либо из взрослых засекал очередного "первооткрывателя земель" на льдине, оторвавшейся от припая в Амурском заливе зимой, или заплывшего на каком-нибудь "плавсредстве", вроде надутой автомобильной шины, отжатой ветром от берега.
   Московские представления о жизни у моей жены не совпадали с реальностью приморского существования "вдали от цивилизации". У нее не было здесь работы, или предложенная работа ее не устраивала, или лифт не работал, когда все остальное было уже налажено. Видимо, и я не "соответствовал" ее представлениям о совместной жизни в браке. Не берусь судить, так как я не сторонник длительных "разборок" своих отношений с женщинами. Стихия, она и есть стихия, она же не спрашивает нас, когда и какой ей выкинуть очередной фортель, вроде вдруг начавшего "петлять" тропического циклона. Впрочем, были и "предупредительные знаки судьбы", которая показала, что между жизнью и смертью проходит очень узкая полоска и надо жить, а не размышлять о ней.
   Может быть, реакция моей супруги на то кошмарное, самолетное происшествие с нами повлияло на нее в большей степени, чем я предполагал?..

   Ближе к зиме, где-то в конце ноября, я отправил жену с сыном обратно в Москву - не хотелось подвергать их испытаниям "зимовки" в общежитии, с одной стороны, и никак, приехавшие из Москвы, жены не могли приспособиться к местному колориту. Холода заставили детей проводить все время в гулких коридорах общежития, развлечений для них было мало, отгораживаясь от "провинциалок", и вынашивали на большой коммунальной кухне в конце коридора общежития планы возвращения в столицу. Все прелести Дальнего востока были им чужды. Здесь, в нашем районе на Второй речке, не было больших магазинов готового платья, улицы Горького, Красной площади. Это особенно касалось тех, из наших приехавших издалека дам, которые не имели возможности работать в институте. Нервозность у многих, в том числе и в моей семье, возрастала. Дать возможность провести зимние каникулы, Новый год со своими близкими, мне показалось, хорошим разрешением назревавшего конфликта интересов.
      Мы же - "варяги", как нас "за глаза" называли приморские старожилы, работали с утра и до вечера, не покидая здания института, ставшего для нас средоточием всех интересов, нашим домом, домашним очагом и клубом специалистов, вечерами собиравшимися у кого-нибудь из сотрудников на том же этаже для обсуждения волнующих нас вопросов.
      Я еще в первый приезд, прожив почти полгода в одном "блоке" со своими "подельниками", сдружился с ними, так как наши судьбы во многом были схожи, особенно в отношении "стольного града". Мы не были привязаны к Москве, так как родились в других городах, мы вкусили столичной жизни ровно настолько, чтобы не привязаться к столице и не иметь никаких иллюзий по отношению к ней. Нас влекло, каждого по своим причинам, море, и, я думаю, что, несмотря на разность характеров, всех нас объединяло одно качество - некий романтический авантюризм. Уехать из Москвы, от налаженной работы, в начале карьеры, когда первый, самый трудный рубеж (защита диссертации) преодолен, по мнению многих наших друзей и знакомых, было весьма легкомысленно. Среда, в которую мы попали во Владивостоке, была достаточно враждебной, чтобы почувствовать, что нам, "варягам", надо держаться вместе, по одиночке мы пропадем.
  
   Наш институт стал обрастать вспомогательными подразделениями и службами. Нам нужны были мастерские, морские полигоны, базы для проведения натурных экспериментов, "маломерный флот" и многое другое, что не требуется обычному академическому учреждению. У многих из нас не было опыта проведения экспедиционных работ, особенно в морских условиях, так что приходилось на ходу постигать, не из учебников, новую сложную реальность.

   Первые впечатления от нашей активной работы или жизни, что очень скоро стало трудно различить, были необычайно сильные. Обычная командировка в ближайшие окрестности превращалась в путешествие с непредсказуемым развитием сюжета. Жизнь играла с нами, а мы играли в "открывателей новых земель". Впрочем, так оно и было - Приморье разворачивало перед нами яркое театрализованное представление, в котором мы были и постановщиками и зрителями и актерами, на ходу переписывая сюжет.

   Приморский край не переставал удивлять нас на каждом повороте нашей новой, ни на что не похожей деятельности. Общежитие, расположенное в институте, и сам ТОИ, становилось главным местом в нашей жизни. Мы, "варяги", сплачивались и притирались все более друг к другу. Жены держались где-то на периферии сознания, Москва была так далеко, что стала казаться нам нереальной. И, как местные жители, мы стали поговаривать о событиях, что происходили где-то там, в центре - "на материке". А футбольные страсти чемпионата СССР вообще нас уже не трогали.
      Морозную приморскую зиму провели, почти не выходя из здания, редко выезжая по служебным делам в центр города, в Президиум ДВНЦ, на набережной бухты Золотой Рог.
      "Вторая речка", где мы жили и работали - новый район города, обживался нами основательно, здесь появился новый кинотеатр и первый во Владивостоке, сделанный по итальянскому проекту, заполненный итальянским оборудованием "супермаркет".
      А еще под Новый год Ренату Меджитову прислали из Москвы цветной телевизор, который внес разнообразие во встречу нового года фильмом "Ирония судьбы", и мы не заметили, как празднование как-то само собой продолжилось до прихода "старого нового года".
      В этом, почти двухнедельном разгуле, помнится только пение двух сестер украинок, неожиданно интересный Новогодний бал в городском "Доме ученых" и тяжкое похмелье всю следующую неделю - сказывалась местная настойка на оленьих "пантах".
  
   ТОИ стал расширяться в пространстве, расползаться по заливу Петра Великого. Разными академическими постановлениями к нему "на баланс" передали часть строений, расположенных в бухте Витязь залива Посьет, в месте схождения границ трех государств - Китая, Северной Кореи и, естественно, СССР, километрах в 90 по прямой от города (так мы вычислили по карте). И вот летом нам, нашей спаянной совместным проживанием троице,- мне, Меджитову Ренату и Аникиеву Володе, - поручили проверить расходование средств уже отпускаемых по бюджетной статье для базы, оценить возможности этого нового плацдарма для летних экспедиционных работ, познакомиться с персоналом, обслуживающим разбросанные по бухте строения.
      Туда добирались разными средствами, одним из которых был катер, на нем можно было, погрузившись утром на 44-ом причале в бухте Золотой Рог, часов за семь-восемь, при хорошей погоде, к вечеру попасть к причалам бухты Витязь. Катер ходил нерегулярно и даже в летнее время с трудом доставлял человек 25-30 в бухту. А при волнении и ветре более 4-х баллов вообще не ходил. Можно было бы и машиной, но такой в ТОИ еще не было, а проселочная дорога через сопки и пади, вокруг Амурского залива, а потом мимо бухты Сидими, Славянского залива, через Рязановку, Сухановку, "тянула" часов на четыре - пять, если повезет. Был еще более надежный способ - на регулярном пароме добраться до Славянки часа за три, а потом на попутке в сторону, например, Зарубино или Посьета, а при случае и до Андреевки, от которой за несколько часов уже можно было добраться до нашей академической базы по грунтовой дороге, извивающейся между сопками.
      Мы остановились на последнем варианте, в надежде к вечеру быть в расположении летней комплексной экспедиции, составленной из отрядов разных институтов Дальневосточного центра.
      Первый раз, первое "путешествие морем", совсем уже на край страны, в сторону китайской и корейской границы, это было интересно и слегка будоражило воображение.
      Мы втроем, как и начинали вместе с совместного проживания в "трехкоечном блоке" общежития, вместе и отправились в эту первую "приморскую командировку", захватив предусмотрительно свои "верительные грамоты".
      Из наших документов следовало, что нам должны предоставить для "проверки" документы экспедиционных отрядов, предписанных нашему Тихоокеанскому океанологическому институту. Эти новые подразделения - экспедиционные базы с сотрудниками - надо было вовлекать в плановую работу института. По крайней мере, такое было у нас задание от "шефа", как мы все называли Виктора Ивановича Ильичева.
      Дальневосточный научный центр Академии наук СССР (ДВНЦ) со своим Президиумом, расположенным в центре города, был образован в начале 70-х годов в составе Дальневосточного геологического института, Биолого-почвенного института, Института биологически активных веществ, Института биологии моря, и трех "Комплексных НИИ" - в Магадане, Хабаровске и на Сахалине. Кроме того, в его подчинении находился и Институт вулканологии в Петропавловске-Камчатском. Немногим позже в ДВНЦ появились еще Институт автоматики и процессов управления с вычислительным центром, Институт химии, Тихоокеанский институт географии, Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока, Институт тектоники и геофизики (г. Хабаровск).
      Главным организатором и первым Председателем президиума ДВНЦ АН СССР стал член-корреспондент АН СССР Андрей Петрович Капица, сын нобелевского лауреата Петра Капицы.
  
   Ближе к лету, обычно, у всех институтов, независимо от их профиля, возникала насущная потребность в проведении "натурных работ" в таких местах, как бухта Витязь или еще более далекая станция "Восток". Прежде всего это давало прибавку к зарплате научного сотрудника, в виде "полевых". Но более важным было абсолютно свободное, из-за недоступности этих мест для советской администрации, времяпровождение у берега теплого моря. Если еще добавить ряд незабываемых для любого нормального человека ощущений: ловля крабов, креветок или осьминогов, сбор на мелководьях устричных разного вида, особенно морского гребешка, поиски медлительных трепангов, которые дали в старину китайское название "Хайшеньвай" поселению в этом "Заливе Трепангов", то летняя тяга в эти места становится понятной. Да всех, совершенно неизвестных мне прежде, сторон жизни в этой первобытной и богатой невиданной флорой и фауной местности не перечесть...
     
      Итак, втроем мы добрались на пароме до Славянки, откуда до базы было еще чуть ли не половина пути, но уже "по твердой земле". Погода была пасмурной, но непрерывная смена береговых очертаний, мысов или небольших островков завораживала. Было тепло и немного душно, мы простояли все эти часы на верхней палубе парома, насыщаясь первыми впечатлениями от самого юга Приморья, самой южной границы СССР.
  
   Мы сошли с парома и, поскольку сразу же узнали, что автобус в Зарубино уже ушел (паром опоздал к нему на полчаса), зашли в ближайший магазинчик, запаслись на несколько дней хорошим, по тем временам, венгерским вином и стали ждать у дороги случайной, проходящей машины. Время шло, солнце начало прицеливаться, чтобы спикировать за сопку, наконец, какая-то проходящая грузовая машина, тормознула перед нами, шофер "за бутылку" (денег не брал принципиально), готов был нас подбросить до какого-то развилка. Мы перевалились через борт и счастливые уже тем, что едем, загромыхали, лежа на каких-то рогожах, по разбитому "проселку". До развилка на Андреевку грузовик все-таки домчал, где нас и выбросили с указанием - в какую сторону идти. Начинало темнеть, но ничего не оставалось делать, как идти дальше...
Через час стало, по-южному, темно, только светлый сланец дороги как будто подсвечивал путь. Еще полчаса и дорогу уже трудно было различить в черноте ночи, но вдруг мы увидели строение на фоне светлеющего от восходящей луны неба , и свернув немного в сторону от дороги, через заросли камышей, подошли к нему. Это была, наверное, сельская школа, в которой никого в это время не было, но мы обнаружили дверь, легко ее открыли с помощью нехитрого приспособления, зашли в темноте, на ощуп, в какой-то зал и обнаружили там что-то вроде склада матрацев. Более ничего нам и не было нужно - вовремя запаслись мы в Славянке венгерским вином "Кадарка". Сон наш был крепок и безмятежен, никто его нам не прерывал до утра...
      Утром оказалось, что мы у Андреевки, что светит яркое солнце и что, со слов водителя встречной машины, до главного здания академической базы "Витязь", - "дома Янковского", осталось "верст шесть". Мы прошли почти безлюдный поселок и опять потянулись по пустой проселочной дороге, каких в России тысячи километров. Ни жилья, ни людей, и то, что мы повстречали машину, было простой случайностью.
      Через полчаса ходьбы мы вышли на очередной пригорок, и перед нами открылся вид такой красоты, что наши невзгоды, утомительная ходьба, чувство голода, сон на матрацах и тряская дорога были забыты...


[]


   Не зря мы проделали этот путь: открывающаяся время от времени с очередного поворота дороги панорама, сулила нам неповторимые впечатления и встречи (все фотографии из архивов ТОИ ДВО РАН). Еще полчаса ходьбы и мы начали спускаться вниз, к бухте, к загадочному "дому Янковского".
  
Дом, в котором нам надо было отметить командировочные удостоверения (здесь находилась какая-то служба ДВНЦ), стоял на спуске к самой бухте и был почти со всех сторон закрыт громадными деревьями. Основательный фасад этого дома-замка уже тронула "патина советского строя".

  Дом, принадлежащий когда-то процветающей семье Янковских, был после революции бельмом в ясном глазу коллективного хозяйства, укором новой экономике. А тогда, в 76-ом, уже были ясно видны черты послереволюционной разрухи и будущего разложения государства росийского. Дом, видимо, не ремонтировали с "волочаевских дней", в комнатах было привычное для нашего советского времени запустение и грязь, внутри было сыро, а на стенах кое-где проступала плесень.
      А ведь это был перед нами один из шедевров "приморской архитектуры" конца Х1Х-го начала ХХ-го столетия, когда Приморье со своим главным центром, городом-портом Владивосток, " в результате активной деятельности деловых людей, мигрирующих из европейской части России и Западной Европы, превратился в стремительно развивающийся город европейского облика и культуры. Владивосток имел статус "порто франко", который освобождал товары от таможенных сборов и способствовал торговле, городскому строительству и дальнейшему привлечению купцов и предпринимателей", как пишет о том времени профессор государственного университета штата Вашингтон (город Пуллман) Б. Ингемансон. В Петербурге и Москве "представляли, будто Владивосток прозябает где-то на краю мира, в то время как на самом деле он был процветающим международным центром" ( Приложение 7).
      Процитирую еще несколько абзацев из статьи неравнодушного к Приморью человека, архитектора Н.В. Касьянова. Историко-архитектурные материалы, собранные им, стоят внимания:
      " Близость огромных природных ресурсов, большой удобный порт и железная дорога способствовали развитию торговли, расцвету поразительной архитектуры и значительному подъему промышленности. Предприниматели и купцы Владивостока строили не только здания своих фирм, торговых домов и жилых особняков, но и загородные дачи в ближайших окрестностях. Джон Корнелиус де Фриз, выходец с острова Гельголанд, принадлежавшего тогда Англии, поселившийся во Владивостоке уже в 1865 году, построил дачу и завел молочную ферму вблизи Владивостока на полуострове, который носит теперь его имя. Здесь же построил свою дачу немецкий предприниматель Адольф Даттан. Ферму де Фриза приобрел в 1892 году Карл Георгиевич Гольденштедт, выходец из Германии, живший во Владивостоке с 1860 годов . Это имение, позже названное Новогеоргиевским, снабжало Владивосток и его гарнизон молочными продуктами, говядиной, свининой, птицей, картофелем и овощами, а также устрицами, крабами и рыбой, добываемыми в море, и одновременно было местом летнего дачного отдыха. Поэтому постройки в имении включали "живописные станы для лошадей, пони и быков, каретный двор, семенные хранилища, коровники, ледник, несколько поварских с пристройками для слуг, лодочный сарай, псарни для сенбернаров и сторожевых собак, а также дома управляющего имением. Хотя жилые дома Гольденштедтов имели мало общего с загородными дворцами-дачами западной России, однако фотографии того времени свидетельствуют, что это были великолепные виллы. Белоснежные стены внутренних помещений, возведенных на каменных фундаментах, со всех сторон окружали застекленные веранды. Дома украшали балконы, окна с жалюзи и элегантными навесами, крыши венчали изящные шпили". Жизнь отдыхающих в Новогеоргиевском горожан подробно описана американкой Элеонорой Прей, которая прожила во Владивостоке с 1894 по 1930 гг. и постоянно писала письма домой, в США. Эти письма и другие документальные свидетельства были использованы Б. Ингемансон, побывавшей во Владивостоке и на полуострове де Фриза веком позже и написавшей об "утраченном рае" прежней дачной жизни. Супруги Прей с помощью слуг разбили два больших сада, устроили песчаные дорожки, живые изгороди из боярышника, теннисный корт, площадку для гольфа, скамейки вдоль дороги через лес, пирс для лодок. "Весь этот труд превратил дачу и землю вокруг нее в прелестный уголок". В Новогеоргиевском организовывались праздники и пикники, повседневными были прогулки, купанье в море, катанье на лодках, на лошадях, спортивные игры. По свидетельству Б. Ингемансон, атмосферу уюта создавал также ярко выраженный духовный настрой поместья, возможно, благодаря красоте моря и холмов. "Природа тех мест удивляла разнообразием. Здесь были и морские берега, и буйные леса и холмы, и заливные луга, а также парк площадью в четыре десятины, его украшали венец дубов, пруд, покрытый лотосами". Великолепие пейзажа и связанные с ним трогательные, идиллические воспоминания сделали Новогеоргиевское "маленьким раем в сердцах его обитателей".
      Счастье не было долгим: в 1910 году умер Карл Гольденштедт, а вскоре сгорел большой дом Гольденштедтов. От прежнего Новогеоргиевского сохранилось "несколько покрытых кустарником руин", и теперь "бывшее Новогеоргиевское имение стало смесью советских и новорусских реалий" ( Приложение 7 ).


0x01 graphic

   []


Вот этот дом-замок Янковских на снимке в наши дни. С той поры прошло несколько десятилетий, пройдет еще немного и только по фундаментам этих благородных "останков" будут судить о "том времени"...
        А такие люди, как Янковские, вызывающие до сих пор восхищение своей целеустремленностью, энергией и широкой образованностью, будут со страниц жизни уходить в исторические хроники.
     Но пару слов о них надо сказать именно здесь, так как уже и в Интернете появилось много домыслов об этой семье. Еще несколько лет тому назад был жив, чудом сохранившийся после многолетних пребываний в ГУЛАГе, легендарный потомок Янковских, Валерий Юрьевич Янковский, с которым встретилась Тамара Калиберова, опубликовавшая интервью с ним в газете "Владивосток" (Приложение 8).
    
  В.Я.Янковский - автор многих книг, среди которых "Полуостров", "Долгое возвращение", "Охота", "От Гроба Господня до гроба Гулага". Одна из последних - "Корея, Янковским" - посвящение жизни своей семьи в этой стране. Книга построена на воспоминаниях представителей разных поколений семьи Янковских.
      Мы пробыли в тот первый раз на "Витязе" три дня: наслаждались покоем, теплым морем, необыкновенными ландшафтами, бродящими в ночи оленями, чьи глаза под фарами автомобилей выхватывались в ночи яркими звездами. И всюду нас преследовали видения какой-то другой, не известной нам жизни. Мы ничего еще не знали о Янковских, но все вокруг напоминало нам о людях, которые здесь, в этом самом дальнем, глухом углу России, в местах, где до наших дней сохранились тигры в лесах, и многие реликтовые растения "на воле", все напоминало о тех, кто создавал в этих местах в свое время "малую цивилизацию". Мы же находили только артефакты этой исчезнувшей культуры.
      Получив в свое расположение УАЗ-ик, приписанный местному хозяйству, мы проехали к самому входу в бухту, на мыс Шульца (по имени мичмана на корвете "Витязь, 1887 год), к широкому створу, образованному торчащими из воды скалами полуострова Гамова с одной стороны и мысом Суслова с другой. Надо было подыскать и места для наших будущих натурных экспериментов, так как сама бухта была мелководна. Оказалось, что самая удобная часть береговой линии, где скалистый ступенчатый свал уходит на подходящие глубины, принадлежит какой-то, практически расформированной, войсковой части. Значит, предстояли коллизии с Министерством Обороны - так просто они ничего, никогда не отдавали.
   []
  
 
  С небольшой высотки полуострова Гамова мы увидели то, что потом на много лет стало для нас местом работ, отдыха, надежд и разочарований (снимок Н.Вяткина, 1995).
  
   Здесь на мысу Шульца были четыре капонира, оставшиеся со времен создания оборонительного пояса Приморья, каменные, углубленные в землю постройки для размещения орудий. Собственно говоря, это были готовые фундаменты для будущих лабораторий, расположенные по самому верху гористой складки, прочерчивающей мыс, с поразительным видом на три стороны света.
      Удивительной красоты было это место, оно оставалось таким в любое время дня, в любую погоду, во все сезоны - мы это оценили мгновенно. Хотя маячила в глубине сознания мысль о "военных", с коими предстояло еще "пободаться" за этот прекрасный, дикий, заброшенный и совершенно безлюдный в то время уголок земли. Мы еще немного побродили по высокой траве, из которой вдруг выпорхнули фазаны, а может быть, это были какие-то другие неведомые нам птицы с длинными хвостами, надышались воздухом, его аромат я помню до сих пор. Воздух здесь был настоен на полыни с иодом, на каких-то не известных нам медоносах, насыщен озоном низких, стелющихся по земле японских сосен и рододендронов, и благоуханьем дикого шиповника.
      Сразу же за капонирами, в сторону открытого моря, обрывались вниз скалы, пенился прибой и горячие, наполненные морской, соленой пылью, волны воздуха ударяли в лицо.
   []
  
   Внизу, около прибоя, "наш лабораторный пляж"
  

   Мы вернулись на основную базу, к дому Янковского, по дороге вспугнув нескольких оленей. Надо было продолжить изучение всего, что могло пригодиться институту в дальнейшем, в том числе и проверить работу специалистов водолазного отряда Дальневосточного научного центра (ДВНЦ), обслуживавшего комплексные летние экспедиции различных институтов
      Посещение отряда водолазов, которые жили и работали на мотоботе, стоявшем в самой бухте Витязь, превратилось с их легкой руки, в работу, медленно и плавно перешедшую в "ознакомление с обитателями бухты", сваренными или жареными коком мотобота. Я не могу припомнить в своей жизни застолья, в котором так легко поглощалось шампанское и было бы столько всякой морской живности. Видимо, морской воздух особенно способствовал нашему аппетиту. Вареных в морской воде крабов кок приносил каждые полчаса в обычном ведре и высыпал очередную гору на стол кают-компании, вяленая рыба гирляндами была развешена между иллюминаторами кают -компании, посередине стола были красиво разложены в своих же створках-раковинах белоснежные приморские гребешки и розовые спизулы. Это чревоугодие длилось несколько часов и, когда мы уже все "побратались" и на прощание обнимали друг друга, как кровные родственники, нам в подарок поднесли осьминога, со щупальцами метра на полтора длиной, попавшего в одну из ловушек, что ставили на ночь. Его свалили в ящик и мы, втроем, по очереди, понесли свой трофей к жилью. Покидать гостеприимную бухту мы собрались на катере, который должен был придти вечером, а наутро следующего дня отправиться обратно во Владивосток.
      От места, где нас высадили на берег водолазы, и до нашего ночлега чуть более километра, но шампанское и, особенно, осьминог превратили этот километр по приличной "грунтовке" в непреодолимую преграду, напоминавшую армейскую "полосу препятствий". Особенно намаялись мы с "презентом", этим головоногим чудищем, оно все время, буквально, "вытекало" через узкие щели ящика на землю и его с трудом можно было водворить обратно. Чертыхаясь, мы сделали привал на половине пути, после очередной попытки вернуть осьминога в ящик, но нам стало казаться, что мы никогда более не дойдем до базы. Наступал вечер, наш "рабочий день" оканчивался, "проверка" вспомогательных служб прошла успешно. Осьминога мы все-таки затолкали обратно и доволокли до своего жилья в доме Янковского. Плюхнулись в свои постели и, не зажигая света, погрузились в тяжелый сон.
 Не надо было столько пить шампанского, ночные кошмары явно одолевали меня, я во тьме увидел голубовато-зеленое сияние в нашей комнате. В полудреме форма светящегося тела привела меня к мысли, что это либо "зеленый человечек", либо пришелец из космоса. Привидений мне не приходилось видеть, но в таком доме-замке нельзя было полностью отрицать и такую возможность. Я проснулся окончательно, встал и пошел на этот свет, мерцающий в углу. Больно наткнувшись босой ногой на ящик и вляпавшись рукой во что-то омерзительно скользкое и холодное, я понял, что это посмертное свечение осьминога, его светомузыка прощания с этим миром. Можно было спать дальше.
      Наутро мы спустились вниз по тропинке к местному пляжу искупаться, чтобы сбросить с себя похмелье, позавтракали, погрузили скользкого осьминога в целлофановый пакет и стали ожидать отхода катера, который уже стоял у причала. Был штиль, время отхода катера, как обычно, никто не знал, но все-таки мы отплыли и через шесть часов ровного хода по бирюзовой морской глади, на которой вспыхивали под легким бризом золотые рыбки, выгружались на 44-ом причале в бухте Золотой Рог. Отсюда на стареньком и грязном "паровичке" дымившем своей высоченной трубой, как в старых фильмах, мы, как и все остальные пассажиры, подтянувшиеся к посадке с разных катеров и паромов, через полчаса пересекли акваторию бухты и вышли в самом центре города, к штабу Тихоокеанского флота, к мемориальной подводной лодке на набережной.
  
Миссия "проверки работы экспедиционных отрядов", как значилось в командировочных удостоверениях, прошла успешно. Нам еще предстояло разобраться с работой морской экспедиционной станции на острове Попова (МЭС), но это было рядом, в часе хода на регулярно работающем пароме, так что можно было и не торопиться. К тому же, хотя МЭС и работала с 1968 года, но понять по имеющимся в институте документам, что там делается, кто и зачем работает, не было никакой возможности. Чувствовалась твердая рука "местного кадра", специалиста класса Корейко ибн-Ивановича, из любимого нами романа "Золотой теленок". На МЭС шла непрерывная многолетняя стройка. Когда-то здесь был рыболовецкий колхоз, оставивший в наследство громадные бетонные чаны для засолки рыбы, на которых надстраивались помещения будущих экспериментальных лабораторий института. Работы велись "хозспособом" с привлечением "армян-шабашников", приехавших сюда на заработки в летнее время. Надо было еще вникнуть в эти новые для меня дела и решить - стоит ли вообще ввязываться в эти хозяйственные интриги. Было во всем этом что-то неправильное, мелкое, жуликоватое. Я для себя решил отложить решение этого вопроса "до будущих времен", к тому же предполагал, что через год, ну, скажем, два, уйду от институтской административной работы в свою лабораторию, в экспедиции, вырвусь "на волю".
      Быть у моря, жить рядом с ним и закопаться в бумажном потоке - для этого не надо было уезжать из Москвы. Я уже вдохнул морского воздуха ровно настолько, чтобы почувствовать себя другим человеком. Постепенно стала опускаться завеса, отделяющая прошлое от будущего. Здесь, на берегах Японского моря, многое из того, что представлялось ценным в той, прошлой жизни, мельчало, растворялось в величии природы. Такие же чувства появлялись у меня в моменты высшего наслаждения в горах Кавказа, когда необыкновенные по красоте, бескрайние по протяженности, панорамы заснеженных хребтов, обступавшие со всех сторон, протянувшиеся от горизонта до горизонта, отделяли тот, ничтожный мир внизу - так казалось мне тогда на одной из вершин земли. Я становился частью чего-то большего, чем страна, земля, человечество. Это был действительный мир, а не тот, книжный, литературный, по существу виртуальный мир городов, который все старался подменить истинный. Здесь мне хорошо дышалось...А все, что было ранее, осталось так далеко...
      Предстояло еще ту небольшую группу сотрудников, которая уже собралась вокруг меня, оформить в качестве новой лаборатории, со своим планом работ, штатным расписанием, финансированием "отдельной строкой" в бюджете института и другими формальностями. Поскольку вся документация, подготавливаемая для заседания Ученого совета ТОИ, шла через меня, как Ученого секретаря, я мог контролировать этот процесс, вовремя собрав необходимый пакет документов. Да и выбрать соответствующий день в заседаниях совета, чтобы предотвратить нежелательные выступления отдельных "оппонентов", тоже было в моих силах. А таких "оппонентов" оказалось предостаточно: "старики", доктора наук, закаленные в непрестанной борьбе за место под солнцем в Москве, Ленинграде, Горьком и других местах их прежней деятельности, не хотели просто так подпускать к себе, к своему уровню завлабов молодых и настырных специалистов. Мы втроем,- Ренат Меджитов, Володя Аникеев и я,- разработали стратегию нашего давления на членов ученого совета, использовали многие методы предварительного анализа всех высказанных мнений "за" и "против" и выбрали день и час "наступления". Наша программа-максимум включала утверждение в структуре ТОИ трех новых подразделений, трех лабораторий разного направления: дистанционных (спутниковых, самолетных) методов исследования океана, электромагнитных измерений параметров морской среды и физико-химических исследований, особенно набирающих силу из-за "бума", связанного с антропогенным загрязнением морей и океанов.
      Не знаю, какие мысли обуревали моих новых друзей, включившихся в борьбу за "место под солнцем", должности заведующих лабораториями и другие предполагаемые радости жизни. Я смотрел на всю эту кампанию, как на новую игру, что-то вроде шахмат, и не очень бы огорчился, сыграв "вничью" или даже потерпев поражение. Игра она и есть игра. Сеанс ведь предполагал не одну партию, так что я спал спокойно, как перед стартом на многочисленных соревнованиях по плаванию. Не вдаваясь в скучные воспоминания о наших выступлениях на совете, голосовании и подсчете голосов (но помнил замечание в "бозе почившего" вождя о том, что "не важно как голосуют, важно как считают голоса"), скажу, что считал голоса я, как секретарь совета, что все было в порядке и что через некоторое время были подготовлены приказы о создании новых подразделений ТОИ и назначении их руководителей.
  
   Мои воспоминания об этом отрезке времени включают и некоторые муки, поиски точной формулировки названия моей новой лаборатории. Надо было найти такое, чтобы при сокращении, при использовании аббревиатуры, получилось удобное для произношения и легко запоминающееся "новое слово". Я уже два года сталкивался с документацией, поступающей в мою службу ученого секретаря, где находил "перлы", жемчужины советского словотворчества, вроде пресловутого "УМСЛОПОГАСА" Ильфа и Петрова. Разбор и прочтение многих сотен страниц документов с аналогичными сокращениями привели меня к, забытой многими, мысли о том, что "вначале было слово...", во-первых, и "что наименования чиновников опасны для культуры", во-вторых. А я на своем посту становился типичным чиновником от науки. .
   В итоге я остановился на "ЛАКО", вместе с аббревиатурой "ТОИ", это сокращение не производило неприятного ощущения чужеродного объекта в русском языке - "ЛАКО ТОИ", не вызывало никаких неприятных ассоциаций, и по делу совпадало - "Лаборатория аэрокосмической океанологии", что было совсем недурно, если учесть, что такого направления еще не существовало в Советском Союзе. Собственно, остановился я на этом потому, что через двадцать лет, в связи с изменением структуры института и образованием новых отделов, название и аббревиатура изменились не в лучшую сторону. Сегодня мое подразделение разрослось, стало называться Отделом спутниковой океанологии, а его аббревиатура (ОСО) вызывает у меня другие аллюзии, с детства привычные моему уху - "Особый отдел", "Особое совещание", "особисты","на нет и суда нет, а есть особое совещание". (Желающих глубже ознакомиться с предметом, отправляю для ознакомления в "Википедию", или Справочник по ГУЛАГу Жака Росси). Может быть, я слишком много времени уделял внешней стороне своей работы, содержательная часть ее, конечно, была важнее, но как соринка в глазу, такие мелочи меня раздражают до сих пор.
  
   Вот и еще один этаж общежития занят новыми лабораториями института, но уже достроено красивое здание в "Академгородке", на проспекте 100-летия и мы начинаем готовиться к следующему переселению, для меня это уже третий переезд ("два пожара") за неполных три года.
  
   Я, пользуясь своим местом Ученого секретаря, веду переписку и усиленно "навожу мосты" с другими морскими организациями Владивостока - ДВНИГМИ (Гидрометеоинститут), ТИНРО (рыбного хозяйства и океанографии), ТУРНИФ-ом (Управление научным флотом Минрыбхоза). Вписываю в планы ТОИ новую тему - "Исследование структуры тропических циклонов", то есть потихоньку приучаю наших ревнителей, поборников "чистой науки", институтских океанологов к тому, что есть новый объект исследований, который лежит в стороне от их интересов и уж никак не мешает им в решении их "глобальных задач".
  
   Институт растет, его научная жизнь бурлит, переливается через край. Институтские "бронтозавры" - классические океанографы,- продолжают спорить о терминологии : что есть океанография, а что океанология. Геологические баталии на семинарах доходят чуть ли не до рукоприкладства по поводу новой "концепции тектонических плит", которая на поверку оказывается старой "концепцией дрейфа континентов", предложенной Альфредом Вегенером более полувека тому назад. Однако эти "петушиные бои" дают повод дирекции разделить две непримиримые группы геологов, "мобилистов" и "фиксистов", на два подразделения, чтобы, "от греха подальше", развести двух сторонников своих собственных заблуждений, хрестоматийных профессоров - Берсенева Игоря Ипполитовича и Васильковского Николая Петровича по разные стороны баррикады.
      С ними было интересно на общеинститутских семинарах, ведь Васильковский, был в 60-е годы директором Тихоокеанского отделения ИО АН СССР, многое помнил, во многом лично участвовал, а Берсенев к этому времени уже составил геологическую карту Приморского края масштабом 1:1000000 и под его редакцией вышел 32-й том "Геологии СССР" в 1968 г.
     
      Это были непримиримые противники и спорщики, часто покидающие при отсутствии аргументов поле семинарского боя, то есть попросту вылетающие из аудитории и хлопающие дверями, чтобы не доводить многолетние споры друг с другом до крайней точки, до обывательской драки.
      Это была старая, академическая школа геологов, прошедших войну, познавших все трудности многолетних полевых работ, преданных науке до самопожертвования, эрудированных и унаследовавших свой характер от отцов, многие из которых сгинули в сталинских лагерях.

   Приведу краткую справку об одном из них, И.И.Берсеневе, как специалисте, ученом-геологе, опубликованную в газете "Дальневосточный ученый" (1994 г. N 1):
 "Научно-производственная деятельность И.И. Берсенева началась еще в студенческие годы в 1935 г. и продолжалась до последних дней жизни с единственным перерывом в 1941-1945 г.г., когда он защищал Родину в период Великой Отечественной войны. На фронт он попал добровольцем в 1941г. сразу после окончания Московского геологоразведочного института. В 1942 г. - уже командир отдельного противотанкового батальона, сражался на Курской дуге, в Прибалтике. Завершил свой боевой путь в 1945 г. в Маньчжурии в звании майора с четырнадцатью боевыми наградами. С 1947 г. И.И. Берсенев жил и работал на Дальнем Востоке сначала главным геологом 4-го Геологического управления в Уссурийске, где руководил геологическими, гидрогеологическими и инженерно-геологическими работами на территории Приморья. В 1959 г., как крупнейший знаток геологии Приморья, он был назначен главным геологом Приморского геологического управления. При его участии и под его руководством были открыты и разведаны крупные месторождения полезных ископаемых: Дальнегорское - бора, Вознесенское - флюорита, Восток-2 - вольфрама, Арсеньевское - олова, Николаевское - полиметаллов, а также ряд месторождений угля, строительных материалов и других полезных ископаемых. На этот период приходится начало и расцвет активного геологического изучения Приморского края путем планомерного проведения средне- и крупномасштабных геологосъемочных работ, которые завершились составлением геологической карты Приморского края.
   Характер первооткрывателя, жажда новых знаний привела Игоря Ипполитовича в 1968 г. в Тихоокеанский океанологический институт, где он с присущей ему энергией и энтузиазмом занялся изучением геологического строения окраинных морей Тихого океана, дно которых в геологическом отношении в то время было белым пятном. Он разработал методику морских геологических исследований, организовал и возглавил 11 рейсов на научно- исследовательских судах в различные моря, что привело к созданию первой Геологической карты дна Японского моря, целого комплекса палеогеографических и палеотектонических карт Япономорского района и открытию многочисленных проявлений высококачественных фосфоритов на дне Японского моря".
      В острой полемике этих двух ученых, слышалось эхо прежних дискуссий, начало которым положил Альфред Лотар Вегенер - "полевик-наблюдатель, экспериментатор-измеритель и интерпретатор-аналитик, автор первой в истории наук о Земле истинно геодинамической концепции" ("Википедия"). А окончательным результатом этих научных страстей было появление концепции тектоники плит, именуемой новой глобальной тектоникой.
      Я воспользовался этим примером для того, чтобы показать, что в нашем институте сталкивались старые, традиционные, и новые, только складывающиеся, школы во многих сегментах фундаментальных исследований, не только в геологии и океанографии-океанологии, но и во многих других направлениях. Водоразделы проходили и по возрастному критерию, и по "остепененности" (доктора - кандидаты), и по принадлежности к городам, из которых приезжали к нам специалисты. Легче всего и быстрее находили понимание и сходились разношерстные "молодые специалисты" из разных школ и вузов, оседавшие в общежитии, там же создававшие семьи, радующиеся жизни, морю, новой профессии, океанологии, новым друзьям и появляющимся детям. И еще пока мирно сосуществовали два лагеря - "местные" (старожилы) и приезжие, к которым относились почти все новые сотрудники ТОИ, попавшие сюда после 74-го года, в том числе и я. Словом, в бурлящем котле ТОИ варилась особая смесь, готовилось поколение, которому предстояло заложить новые направления в развивающейся науке Дальневосточного края.
      Общежитие сплачивало коллектив ТОИ и спасало от различных неудобств проживания в чужом городе, так как многие бытовые проблемы решались совместными усилиями здесь на месте, в том же здании. Даже воспитание детей приобретало "коллективную" окраску. Младших, при необходимости, передавали "на поручение" кому-либо оставшемуся "дома", старшие быстро осваивались на прилегающей к ТОИ территории, проходили насыщенное нестандартной информацией обучение в коридорах, и бегали с ключами на шее, не очень далеко отрываясь от "альма-матер". Риск, конечно, был - море было рядом, внизу, на спуске, но как-то все обходилось. Хотя и были случаи, когда кто-либо из взрослых засекал очередного "первооткрывателя земель" на льдине, оторвавшейся от припая в Амурском заливе зимой, или заплывшего на каком-нибудь "плавсредстве", вроде надутой автомобильной шины, отжатой ветром от берега летом.
  
   Интересно теперь, через четверть века, покопаться в материалах, посвященных истории Тихоокеанского океанологического института, так расходящиеся с моими воспоминаниями, свидетельствами очевидца. В памяти всплывают 1975-1978 годы, когда институт бурно рос, научный состав ТОИ почти утроился, заработали морские экспериментальные станции на острове Попова и в бухте Витязь, стал действовать собственный Совет по защитам диссертаций, вышли в свет первые сборники трудов, каждый год стали публиковаться по полусотни статей в центральных журналах, появились, наконец, первые аспиранты. Все эти годы, вся жизнь коллектива института и борьба за выживание в откровенно враждебном окружении приморских старожилов, основы для всей последующей, успешной работы ТОИ, пропущены официальной историографией. А ведь именно тогда ТОИ уже приобретал свое собственное лицо, расширился и переехал в новое здание в академическом городке, занял там три этажа, соседствуя с Институтом географии ДВНЦ, далеко за пределы Владивостока расширил сферу своей деятельности.
      Внимания за эти три-четыре года, даже в собственной, институтской "Истории ТОИ в цифрах и фактах", удостоился только директор института, избранный в те годы членом-корреспондентом Академии наук СССР, Ильичев В.И.    Мне же помниться другое, более насыщенное достижениями, приобретениями и потерями, радостями и огорчениями время. Только одно из событий того времени могло бы заставить вспоминать о себе, так как оно было важнейшим для всего института, особенно для молодых специалистов-океанологов, - это переход из Калининграда во Владивосток, через два океана, через Панамский перешеек, первого научно- исследовательского судна (НИС) "Профессор Богоров", выделенного для проведения специальных работ ТОИ. Как всем нам хотелось попасть в этот "перегонный рейс", но судно было маленькое, кроме судового экипажа на нем размещалось лишь два десятка научных сотрудников. Я же всё "тянул лямку" Ученого секретаря и оторваться на несколько месяцев плавания не имел права. Из "нашей тройки" туда попал только Ренат Меджитов, зато сразу же начальником экспедиции, отправился в этот первый (точнее второй, в первом его перегнали из финской верфи в Калининград), легендарный рейс НИС "Профессор Богоров". Зато в сегодняшней "Истории" нового Государственного учреждения - Управления научно -исследовательского флота Дальневосточного отделения Российской Академии наук, которое было создано как Отдел при Дальневосточном Центре в 1973 году (ОНИФ ДВНЦ), появились такие, вызывающие умиление и гордость за всю академию, строчки:
      "Научно-исследовательское судно "Профессор Богоров" работало в Атлантическом, Индийском и Тихом Океанах и более чем в десятках морей Мирового океана. Оснащенность лабораторий судна современными приборами и аппаратурой позволило специалистам институтов Дальневосточного отделения Российской Академии наук (Тихоокеанский океанологический институт им. В.И. Ильичева, Тихоокеанский институт биоорганической химии, институт биологии моря и др.) произвести многочисленные исследования, в том числе и фундаментального характера, по различным направлениям в области физики океана, геохимии океана, геофизики, геологии, разработки методов и средств изучения и освоения океана и т.д.
   За более чем десятилетнюю экспедиционную деятельность за кормой судна остались сотни тысяч морских миль и десятки портов разных стран. Каждый научный рейс был до предела насыщен исследованиями в познании тайн Мирового океана. Так, например, второй научный рейс выполнялся с 21.01.77 по 06.05.77 г. продолжительностью 105 суток, было сделано 431 станции, в том числе 56 буйковых станций. Во время заходов НИС "Профессор Богоров" в иностранные порты судно посещали представители администраций, дипломатических миссий, ученые и общественные деятели. Судно 5 марта 1977 года посетила делегация сотрудников океанографического института Монако во главе с директором Жаком Ив Кусто, в составе делегации был и его сын Филипп Кусто. Материалы и отчеты находятся в архивах упомянутых институтов".
      Как Ренат Меджитов ни напрягает свою память, вспомнить не может ни Кусто, ни Средиземного моря, а именно на нем находится Монако с Океанографическим институтом, а порты захода в том рейсе были в ФРГ и Испании, то есть со стороны Атлантики. Рейсы, выполненные специалистами ТОИ, число которых увеличивалось с каждым следующим годом, с приходом все новых и новых НИС во Владивосток, могут составить отдельную книгу воспоминаний и не являются целью моих заметок. Но некоторые свои впечатления об этой тяжелой и интересной, морской, экспедиционной работе я все же приведу.
     
      Эти несколько лет были настолько насыщены событиями разного масштаба и значимости, что мне сейчас трудно восстановить их в удобной для изложения последовательности, и оценить, что было важнее.
      Я решал самую главную для себя задачу - ухода от административной работы, чтобы вырваться на простор своих устремлений, в новую отрасль, границы которой я сам и определял. Лаборатория укрепилась новыми сотрудниками, часть из которых я смог пригласить из других городов - Москвы и Ленинграда, устроить их, провести по конкурсу через ученый совет ТОИ и заручиться обещаниями директора о выделении им жилья. Жилье, как обычно в нашей стране, было наиболее трудным вопросом, я и сам все еще жил в общежитии, но достраивался один дом-башня в 12-ть этажей, выводились первые этажи еще нескольких жилых домов для ДВНЦ, здесь же, на "Второй речке", так что перспективы обнадеживали.
  
   Я подписал соглашение о совместных работах своей лаборатории с директором ДВНИГМИ (Гидрометеоинститут) В.Г.Федореем, в руках которого находился самый крупный исследовательский флот на Дальнем востоке. Хотел в этом же году попытаться включить наш отряд "дистанционных методов" в состав ежегодных рейсов на судах этого института, но не удалось, держали еще и дела "ученого секретаря", которые надо было кому-нибудь передать. Ильичев именно так и определил мою судьбу: "найдешь себе замену, тогда можешь уходить в рейсы". Карьера в дирекции института меня не прельщала, связывая по рукам "мою стихийность" и жажду "новых горизонтов".
  
   Возникала еще и необходимость для расширения своей работы в качестве заведующего лабораторией вступить в партию (КПСС). Мне об этом постоянно напоминал "шеф", да и практика выхода в "визированные рейсы" (рейсы с заходами в иностранные порты) была отработана именно партийными органами, тщательно следящими за благонадежностью сотрудников. Сколько я ни отлынивал еще со времен работы в Тбилиси от этого надвигающегося испытания, время "Х" пришло. В один из дней Ильичев вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что он дал свою рекомендацию и мне надо только съездить в райком партии для оформления анкет.
      Почему-то только и остались в моей памяти муки при заполнении анкеты "кандидата в члены КПСС". Все остальное быстро выветрилось. А вот заполнение анкеты черными чернилами при помощи ручки со специальным, узким, стальным пером, на котором был выбит какой-то номер (так того требовала процедура), превратилось в настоящую пытку. Я не писал подобными инструментами примерно четверть века, со времен младших классов школы, и думал, что их уже и не производит наша промышленность, но ошибался. Видимо и по производству таких перьев мы удерживали лидерство в мировой экономике, наряду с производством цемента и галош. Перо гнулось, ломалось, черные чернила разлетались мелкими кляксами по бумаге, я испортил первую, вторую, потом и третью анкету. Наступали сумерки, я взмок и чертыхался про себя, но дело надо было довести до конца.
         Все дальнейшие действия на этом отрезке времени, приближающем меня к получению "красной книжки", были заурядны и не отличалось от рядовых собраний по поводу, например, празднования "победы над японскими захватчиками в Приморье". Хотя пришлось освоить такой "опус" , как "Организационно-уставные вопросы КПСС", чтобы не опростоволоситься на приеме. Что это было за произведение? Лучше я отошлю читателя к остроумному воспоминанию о нем А.Смирнова в "Заневском летописце" за 2000 год, N 261 (Приложение 9).
      Правда, один из институтских "долдонов" на том партийном собрании по поводу приема меня в партию попытался было доказать мою неподготовленность к этому "великому событию для каждого гражданина нашей страны" (цитирую его по памяти) тем, что я не смог ответить на его каверзный вопрос о положении трудящихся в Африканском роге. Я честно ответил, что ничего об этом не знаю, чем заработал, видимо, еще несколько поднятых "За" рук при голосовании. Так вот и стал я на год "кандидатом в члены КПСС". Через год процедура повторилась, но протекала уже без особых коллизий, так же буднично прошла и выдача мне "партийного билета N 16452882", который я сохранил на память о своем "коммунистическом прошлом" и где фиксировался мой "месячный заработок и сумма взноса (3 %)" с октября 1977 года.
      Вовремя, однако, я "вступил в ряды", сразу же появилась возможность поучаствовать со своим отрядом в большой международной экспедиции, организованной Институтом экспериментальной метеорологии, намеченной на лето 1978 года. В другом ведомстве, начальником отряда в экспедиции, с заходом в иностранные порты - без членства в КПСС - такое было невозможно. Да и своих сотрудников для участия в этих работах надо было"проталкивать" по всем ступенькам партийного сита, начиная с институтского парткома. Чего только стоило прохождение парткомиссии, в которой, как обычно, заседали замшелые, давно утратившие представление о реальной жизни, ветераны времен "боевых ночей Спасска". Не знаю, почему в этом "чистилище", у этой категории лиц было такое особенно нездоровое отношение к личной жизни сотрудников, намеченных к работам в зарубежных рейсах. Может быть, им было неприятно, что молодые люди могли побывать в других странах, увидеть мир, подзаработать немного, приодеться, наконец, в приличную одежду, а им все приходилось "защищать рубежи" от "тлетворного влияния", выискивать блох в чужих биографиях и фильтровать предполагаемых "невозвращенцев". Патологическое наслаждение испытывали члены комиссии, когда перед ними стоял такой дрожащий от неизбежности провала, "разведенный или разведенная", даже "по причинам известным партийной организации" (такова была обязательная строка в автобиографии, прилагаемой ко всем остальным документам). Какого накала достигали эти страсти, представить можно по отдельным эпизодам. Одна из моих сотрудниц после очередного вопроса на этом "чистилище" потеряла сознание и грохнулась на пол.
А "Правила поведения советского моряка заграницей"? Да, это отдельная тема для исследователя того замечательного времени. Могу лишь добавить, что, подписывая такие правила, вы уже обязывались "не разъединяться", "не входить в контакт", "не вывозить советские деньги" и в более широкой трактовке - "не давать поводов для провокаций". Последняя формулировка не разъяснялась и до сегодняшнего дня мне не ясна. Я тогда, в первый свой визированный рейс, еще не знал, что такое "разъединяться" и не представлял, какую титаническую работу может проделать за одну ночь судовой актив под руководством "помполита", первого помощника капитана, чтобы "не дать поводов для провокаций в порту захода".
      "Помполит" ( в народе - "помпа") как правило, ничего не делал на корабле, но "руководил активом" команды и очень оживлялся, когда судно должно было зайти в порт другого государства. В его компетенцию входили: стенгазета, политинформации, отбор кинофильмов для вечерних просмотров команды, свободной от вахт, ну и бдительность, а значит связь с "компетентными органами"(Приложение 10).
 Впрочем, рейс нашего отряда на НИС "Волна" был запланирован Госкомгидрометом на лето следующего года, так что вернемся к этой теме позднее.

Мне часто приходилось по делам ТОИ и по личным делам, во время отпусков, летать в Москву, иногда и в Ленинград, что я совмещал с "броском на юг", в Тбилиси, чтобы повидаться с дочерью. Ия (моя дочь), повзрослела, похорошела, уже заканчивала Академию художеств, и с ней мне необходимо было хотя бы пару раз в году увидеться. И, конечно, обязательной была поездка, обычно ночным поездом, в Минск, чтобы обнять свою белорусскую родню. Здесь был "мой бастион", родная земля, тепло и поддержка нашего многочисленного, многонационального клана, без которого я бы не выжил.
За время моих странствий по стране из нашей старой, довоенной, дедушкиной комнаты, чудом сохранившейся в полуразрушенном доме, среди разбомбленных развалин, в самом центре города, между площадью Свободы и Немигой, мама перебралась, наконец, в "однокомнатный кооператив" нового девятиэтажного дома, в район, который старожилами все еще назывался "Тиволи". Здесь, в небольшом селе, видимо, остались французы со времен отступления армии Наполеона. Брат по-прежнему проживал в "сталинском" доме на центральном проспекте, который, каждая новая власть переименовывала в соответствии с политической конъюнктурой. Сестра с мужем, в обмен на свои владения (дом и сад), получили квартиру в первой "высотке" города, башне в 20-ть этажей, в районе "Зеленый луг", где строился спортивный комплекс, начиналось Московское шоссе, и сосновый бор насыщал воздух скипидаром.

Я много ездил поездами, часто летал на всех возможных в то время самолетах, и как-то прикинул, что за десять прожитых на Дальнем востоке лет я налетал около миллиона километров. Каждая командировка в Москву или Питер прибавляла к моему бесконечному путешествию следующие двадцать тысяч километров. Летом это было не трудно, а вот зимой преодолевать "черную транспортную дыру", узловой аэропорт города Хабаровска, где надо было пересаживаться в другой самолет до Москвы (или Владивостока), особенно, если рейс был с промежуточными посадками, подчас становилось труднейшим предприятием из-за бесконечных срывов расписания полетов. Иногда я застревал в Хабаровске на трое-четверо суток, иногда даже, "не солоно хлебавши", возвращался во Владивосток - час лета на Дальнем востоке не считался за дальнюю дорогу.
  
   Аэропорт Хабаровска врезался в память, как символ нашей вечно неустроенной жизни. Он был просто страшен, особенно в зимнее время, неимоверным скопищем людей, по внешнему виду напоминающих выпущенных из лагеря заключенных (а может, так это и было). Его отличительной особенностью были туалеты, закрытые, как правило, "по техническим причинам", с разноцветными наледями нечистот, выползающими из-под плохо закрываемых дверей, и отсутствие гостиницы для "транзитных пассажиров". Тысячные толпы людей, прилетевшие из Магадана, Камчатки, Сахалина, чтобы попасть "на материк",- так они называли всю Россию за Байкалом,- лежали на грязных полах, на лестницах, ведущих на второй этаж аэровокзала, подстелив под себя газеты. Они жили в этом здании, иногда неделями, спали, ели прихваченную с собой, вяленую или копченую рыбу, отчего в этом здании стоял тяжелый "русский дух", и все с надеждой вслушивались в неясное бормотание громкоговорителей. Если прибавить к этому еще и морозы ,- в отдельные дни зимы температура в Хабаровске опускалась на 40 градусов ниже нуля,- то тяготы этого путешествия с востока на запад можно приравнять только к походам Ермака по Сибири в "доисторическое время".
      А рядом с основным зданием аэровокзалом "для всех" стояло отдельное, новёхонькое - "для депутатов", по крайней мере, такая табличка висела на огромной входной двери этого здания , по размерам почти не уступающим главному. Здесь было тихо, безлюдно, наверное, и туалеты работали, но двери для "широких народных масс" были закрыты навсегда...
     
     
     
      Лаборатория аэрокосмической океанологии (ЛАКО),
остров Попова (1976-1978 годы)
     
      Лаборатория аэрокосмической океанологии выросла быстро, прибавлялись специалисты, иногда, они сами списывались со мной и приезжали на свой страх и риск, иногда, я находил их. Я отлавливал их в Институте космических исследований, в Госцентре "Природа" или в подразделениях Госкомгидромета, в частности, в НИИ авиационной и космической метеорологии и на кафедре КАМИ (космических и авиационных методов исследования), Ленинградского гидрометеорологического института. И питерский НИИ и кафедру КАМИ тогда возглавлял полковник, доктор физико-математических наук, профессор Сергей Васильевич Солонин, с которым мы были давно знакомы по встречам еще в Москве.
      Старое знакомство с Солониным и беседы с ним привели к тому, что и от него стали перебираться к нам, в наше новое подразделение, в ТОИ, некоторые сотрудники кафедры, неустроенные по тем или иным причинам в Питере. Так появился в лаборатории Леонид Митник, а за ним его жена и дети. Дети были еще маленькие, Митников надо было где-то устраивать, места в семейном общежитии ДВНЦ не всегда были. Словом, я погрузился еще и в пучину обычных советских проблем - пресловутый "квартирный вопрос". А тут подъехали еще и новые сотрудники, на этот раз из Москвы, из Госцентра "Природа" - Анатолий Большаков со всем своим семейством, Лева Быстров из Тарту.
      Переезжали во Владивосток семьями, основательно и, как могло показаться, навсегда, порывая со своей прошлой жизнью в главных городах страны, с налаженным бытом, с культурной средой, с родными и знакомыми. Это многого стоило, я это понимал и старался, как мог, облегчить тяготы новой жизни моих сотрудников. Примером мне на всю жизнь оставался мой прежний директор Института кибернетики в Тбилиси, Владимир Валерьянович Чавчанидзе, никогда не отказывавший в помощи своим подчиненным. У него еще было одно замечательное свойство - делать благодеяния, не придавая этому особого значения, как бы походя, между прочим, никогда никого не ставя в неловкое положение. Это была врожденная и воспитанная в его семье деликатность высшего уровня. Такие уроки жизни усваиваются навсегда.
      Приближался запланированный к началу лета следующего года рейс на НИСП "Волна" (судно погоды), куда мы готовились выйти своим отрядом в составе Советско-Вьетнамской, комплексной, многосудовой экспедиции ТАЙФУН-78. Мы начинали готовить морские подспутниковые работы, для правильной интерпретации космических данных. Я к этому времени получил двухкомнатную квартиру в новом доме, так что мои новые сотрудники - Митники, муж и жена, на время смогли бы разместиться у меня.
      Большаковых тоже с двумя детьми, после длительных разговоров с директором, удалось пристроить в совершенно новую двухэтажную "виллу", так как просто домом, по тем временам, нельзя было назвать это великолепие, построенное на острове Попова, в бухте Алексеева прямо у береговой линии - для приемов "дорогих гостей".
      По совместительству, Анатолий на острове исполнял обязанности начальника постоянной экспедиции, что давало ему еще и некоторый "навар" в виде экспедиционной надбавки к заработной плате.
  "Наша команда", каждый такой шаг вперед, каждое новое завоевание, отмечала широким застольем, это были маленькие победы, одержанные в борьбе за выживание, за наше будущее, за судьбу детей, за деловой, карьерный рост.
   Дом на острове ("Вилла"), попавший, хотя и временно, в руки нашего сотрудника, особенно располагал к воскресным пикникам. Со второго этажа его застекленной веранды открывался вид на залив, располагающий к пению неаполитанских романсов, всеобщей любви и прощению обид, нанесенных завистниками. Анатолий Большаков, как старый, прошедший "хорошую морскую практику" в яхт-клубах Куйбышева и Москвы, дипломированный яхтенный капитан, получил вдобавок в свое распоряжение в академическом яхт-клубе новенькую польскую яхту типа "Нефрит", "семейный крейсер", как ее называют еще специалисты.
   "Вилла" (пусть чужая), белая яхта (даже клубная), почти тропики (ну, скажем, субтропики летом), необитаемый (при небольшом воображении) остров - вот тот "джентльменский набор", который свалился на нас как-то сам, случайно. Мы почти ничего не сделали, чтобы это осуществилось. Это был дар богов нам, обычным странникам по миру, изумлявшимся вечному совершенству природы и непредсказуемости самой жизни...
   Выйдя из "дома для приемов", мы попадали в совершенно дикое место, береговая линия моря в этой, закрытой для постороннего глаза, бухте была протяженностью в несколько километров. Здесь были участки побережья на любой вкус и цвет: желтый мелкий песок, как на Рижском взморье, камни и скалы одесской Аркадии, галька Дагомыса или Лазаревского. На отмелях можно было собирать морских гребешков, трепангов или ловить в зарослях прибрежных водорослей чилимов (дальневосточная креветка), а на створе бухты камбала килограмма на полтора-два ловилась на крючок с любой наживкой или даже без нее. Перед закатом, в спокойную погоду из водяного зеркала бухты выпрыгивали серебряными саблями пеленгасы из окрашенной в пурпур, подрагивающей под вечерним бризом, водной глади.
   Бухта Алексеева была прекрасна в любое время суток, в любую погоду, при любом настроении... Здесь, "отряхнув с ног прах" городских улиц, можно было погрузиться в другой мир, где нет ни унылых, обязательных партийных собраний, ни затянувшихся заседаний ученого совета института, ни врагов, ни друзей, а только ты и вечное торжество природы. Здесь казалось, что ты попал в доисторическое прошлое человечества, а из бухты вот-вот вылезет какой-либо плезиозавр.
   Но через какое-то время, обычно ближе к вечеру, хотелось есть, и приходилось, склонив голову и уняв гордыню, идти в обычную советскую, институтскую столовую, которая обслуживала экспедицию ТОИ, размещенную в разных бараках, оставшихся после ухода войсковой части N и рыболовецкого совхоза.
   Иллюзия театра природы, вечерней фантасмагории света и цвета, золотистого заката необитаемого острова, испарялась над тарелками с неопределенного вида, "занаряженной" едой. И все же, выйдя в скорую южную ночь, мы снова погружались в неведомый нам мир, таинственно светящийся, фосфоресцирующий в темных кустах приморского шиповника звездами-светлячками, переливающийся желто-зелеными жемчужными брызгами, вспыхивающими при легком касании агатовой воды залива. Правда, при этом, надо добавить, что это расположение духа посещало нас, в основном, на сытый желудок.
   В глубине острова, на сопочке, освещенный восходящей луной, возникал силуэт старой войсковой радиолокационной станции. Солдат вокруг нее никогда не было видно, а, может быть, эта войсковая часть уже и не существовала...
   Остров Попова был закрыт для жителей Владивостока, это была заповедная зона, что особенно притягивало внимание многочисленных, приезжающих к нам в институт со всей страны, специалистов, по делу и без поводов, поглядеть на необычность этих мест. Кто только не побывал в эти годы нашим гостем на экспедиционной станции острова Попова: от Бруно Понтекорво, открывателя нейтрино, и группы физиков от академика Рема Хохлова, ректора МГУ, до актеров театра Руставели с Робертом Стуруа во главе, от кафедры космических и авиационных методов Куйбышевского политехнического до МХАТа с уже ставшим очень популярным в то время Александром Калягиным. С одними мы налаживали совместные работы, других просто щедро принимали в заповедной бухте Алексеева. У нас здесь было свое театрализованное представление, в котором принимали участие и мы и наши гости: театр природы, быстро меняющаяся, волшебная красота залива, демонстрация изобилия океана.
      0x01 graphic
   []
   "Ударная группа" Лаборатории аэрокосмических методов ТОИ у вертолета КА-26.
   Слева направо: А.Прокопчук, К.Куликовский (г.Куйбышев), Л.Быстров, О.Константинов, А.Большаков.
  (остров Попова, 1976)

   В лето 1976 года, здесь в бухте Алексеева на острове Попова, отработав ряд методик с аппаратурой, установленной на вертолете КА-26 и малом экспедиционном судне, мы, вместе с "дружественной" Лабораторией исследования загрязнения океана и атмосферы (В.В.Аникиев), начали первые серьезные натурные эксперименты по оценкам нефтяного загрязнения морской поверхности, о которых надо рассказать особо.
   А пока, между морскими экспериментальными работами, мы принимаем гостей из МХАТа, счастливо украсивших нашу жизнь, жизнь людей, привыкших к столичной жизни, театрам, позабывшим в этом дальнем крае о многих своих привычках, о круге знакомых, оторванные от своих корней. Не знаю, как у других, но у меня время от времени, особенно в периоды рабочего затишья, возникала в душе пустота, сопровождаемая тревожными мыслями - "как они там...". "Они" - это были близкие или дальние родственники, школьные и университетские друзья, хорошо знакомые и мало знакомые, но все же те, кого я помнил. Это были и города, где я жил прежде, улицы, по которым прошел немало, моя родня и школьные друзья, мой любимый бассейн Дома офицеров в Минске, дочь, Александровский сад и "майдан" в старом Тбилиси, Вентцели в Москве. Поэтому приезд любых людей доставлял новую радость общения, вносил оживление в размеренные будни работ, освежал память о тех, кто остался там, "на материке".
   МХАТ встречали во Владивостоке овациями. А мы на острове приготовили им такие сюрпризы, что когда они сели за столы, после краткой экскурсии по нашему "заповеднику", то изумлению всей труппы не было предела. Постарался и наш зам. по АХО, Василий Кизюра.
   Мы и ранее, когда уже "совсем нечего было есть", из-за опозданий с доставкой продуктов на остров, не голодали, а решали этот вопрос просто и обстоятельно. Рыбу, камбалу, уходил ловить на створе бухты, где она была особенно толстая, Валя Цой. За час лова с шаланды он мог забросать половину лодки этими, хватающими даже пустой крючок, килограммовыми рыбинами. Аквалангисты, если были "набиты" баллоны, уходили на лов крабов в пролив между островами Попова и Рейнеке.
Анатолий Большаков, большой гурман, прохаживался по отмелям, и набирал по ведру трепангов и морских гребешков. Вечерами, для развлечения, на свет ловили креветку... []
   Ну, а для приема "дорогих гостей", которых к вечеру доставили прямо в бухту на праздничный ужин яхтой, стол приготовили, как копию картин голландских художников, где все дары моря присутствуют одновременно в красочной композиции натюрморта.
   Александр Калягин, поднявшись над столом, произнес скороговоркой витиеватый тост, из которого можно было понять лишь то, что его поразил наш "остров сокровищ". Мне пришлось ответить на столь высокие и артистические комплименты, что я и выполнил в "островном, туземном стиле".
  После импровизированных столов у берега моря, после банкета, мы, как это было всегда принято, сфотографировались на память, искренно поклялись друг другу в вечной дружбе и любви, пожелали скорых встреч, прекрасно понимая, что встреч, тем более скорых, ожидать не приходится. Но в те чудесные часы, когда вино поднимает нас над этим бренным миром, нам всем кажется, что эти мгновения будут длиться еще и еще, что жизнь бесконечна, что все вокруг прекрасны, женщины ослепительны, а мы - друзья и братья навек...
     
      []
   Прощальное фото с труппой МХАТа, в центре стоят - Галя Большакова, Василий Кизюра и Александр Калягин, сидят - Муза Ильичева и другие...
   Ближе к вечеру мы распрощались с актерской, веселой компанией, снова сфотографировались (когда еще увидимся), усадили "МХАТ" на нашу яхту и отправили во Владивосток, у них еще оставался прощальный спектакль в городе.
      Может быть, я слишком подробно остановился на этом эпизоде, но сделал это сознательно, чтобы не повторяться, не описывать многочисленные встречи, те сотни гостей, приезжающих к нам на остров. Чтобы не занимать более место рассказами о том, как мы встречали, например, театр Руставели, прогремевший на международном фестивале в Мексике со спектаклем "Кавказский меловой круг", получившим Государственную премию, первую у моих театральных грузинских друзей.
   Я давно, с тбилисской поры, находился в дружеских отношениях с Робертом Стуруа, ставшим главным режиссером этого театра, так что только упомяну о том, что мы отметили в номере Владивостокской гостиницы присуждение ему звания Народного артиста СССР. Это было довольно неожиданно - вдруг, в дверь постучали, и служащий принес телеграмму с красной надпечаткой - "Правительственная" от Шеварднадзе, где он поздравлял Роберта персонально. Что же, повод отметить такое был подходящий... В подарок я устроил Роберту вояж по островам Японского моря на нашем вертолёте.
   Шли годы, когда работа, институт и весь остальной мир во мне переплетались неожиданным, причудливым образом, и было трудно разделить их. Они чередовались не по дням недели, не по часам службы, а, наверное, по лунному календарю, по которому я все еще, как и в детстве, в полнолуние, мог не спать ночами, и уходил на берег поплавать в черной асфальтовой воде, искрящейся вдоль тела, вспыхивающимися желтыми и зелеными звездочками...
   "Остров сокровищ" был нашим домом и лабораторией одновременно. Через некоторое время было закончено строительство у самого берега бухты экспериментального корпуса, выросшего на бетонных чанах для засолки рыбы разрушенного рыбзавода, послуживших фундаментом для нашего здания.
   Часть моей лаборатории ("технари") перебралась сюда, на остров, в несколько комнат, со своей техникой, оборудованием, спальными мешками и всем другим необходимым для работы и отдыха имуществом. Женщины института, попавшие в состав экспедиционного отряда, вывозили сюда на лето, на школьные каникулы, своих детей из города, из опостылевшего малышам общежития с гулкими коридорами, основным местом их развлечения. Здесь детвора "паслась" на воле, дичала за эти месяцы, училась плавать, выживать в "натурных условиях" и приобщалась к взрослой жизни.

   * * *
   Летом 1976 года, здесь же на острове, в бухте Алексеева, наша лаборатория (ЛАКО) с аппаратурой, установленной на вертолете КА-26 и малом экспедиционном судне, вместе с "дружественной" Лабораторией исследования загрязнения океана и атмосферы (В.В.Аникиев), начали первые серьезные натурные эксперименты по оценкам нефтяного загрязнения морской поверхности. Инициатором и руководителем этих работ в части физико-химических исследований морской среды был Володя Аникеев, имевший практику натурных работ в дельте Дуная, где расположен город Вилково - "Украинская Венеция". Володя носил бороду, как у Хэмингуея, его одежда напоминала о славных временах "хиппи", и, как Эйнштейн, он не признавал носков, сроднившись с громадными всесезонными ботинками, то есть налицо были все составляющие части облика гениального научного руководителя. Эксперимент мы назвали "Туман", что вполне соответствовало нашему пониманию процессов, протекающих в морской среде, и сложности организации натурных работ. Более того, высшие силы как-будто, посмеялись над нами, и почти месяц в сплошном тумане, вдруг опустившемся на акваторию Залива Петра Великого, мы не видели ничего, кроме силуэтов своих кораблей. А вертолет, которым "командовал" Анатолий Большаков, часто не долетал из места базирования в городе Артеме до Седанки,(пригород Владивостока), где мы его обычно ожидали с аппаратурой.
   Володе Аникееву удалось привлечь к работам несколько судов Морфлота - "Вилюйск" и "Атлас", буксиров и барж "Тайфун", "Топорок", "Буревестник" и нефтемусоросборщик "Баклан". Кроме нашего института, приехали поучаствовать в этой затее еще и специалисты из московского Института океанологии, беларуского Института физики (мои коллеги по университету), старые однополчане Володи из МГУ и Тартусского университета. Конечно, мы наладили к этому времени хорошие связи и с ДВНИИГМИ и Дальневосточным морским пароходством, где появилось к этому времени "спецподразделение" по борьбе с нефтяными разливами.
   Работы велись до глубокой осени, шуму в Приморье мы наделали много, ведь приходилось не только самим разливать нефть, что было строжайше запрещено разными ведомствами, но и объясняться в разных инстанциях, куда поступали кляузы от наших "бдительных граждан". Небольшие разливы (несколько бочек) нефти нужны были для оценки динамики ее распространения по поверхности моря и построения расчетных моделей с более глубокими физико-химическими характеристиками. То, что мы разливали в натурных работах, было каплей по сравнению с деятельностью нашего "родного тихоокеанского флота". В одной только бухте Новик острова Русский мы засекали с вертолета выбросы льяльных вод в десятки тонн, совершенные на стоянке военными судами, так что в этом смысле у нас были аргументы для ревнителей чистоты. Однако, когда шум утих, и отстоялись результаты этого большого комплекса работ, оказалось, что в "сухом остатке" много новых выводов, оригинальных результатов и материалов для большого количества научных публикаций. А результаты работ получили высокую оценку в ежегодно публикуемом "Перечне важнейших достижений Академии Наук СССР за 1976 год". Удалось даже доказать в Дальневосточном пароходстве целесообразность использования наших способов оценок нефтяного загрязнения и контроля морской поверхности с помощью вертолетов и специальной аппаратуры, разработанной в нашей лаборатории. Усиливалось внимание к работам нашего института в организациях Академии наук и в других ведомствах.

* * *

   Еще в начале 1976 года я стал засматриваться на три 12-ти этажных дома, которые споро вырастали поблизости от института. В каком-то из этих домов я должен был получить квартиру, что сразу же поменяло устройство моей жизни. Тем не менее, я был благодарен общежитию - оно меня сблизило с молодыми сотрудниками, проживавшими там, многому научило, в первую очередь терпимости, снисходительности к людским слабостям, необходимости во взаимной выручке.
   Наши встречи и праздники в общежитии приобретали своеобразный колорит и помнятся мне до сих пор. Даже тот метровый осьминог, которого мы привезли из бухты Витязь, сваренный при помощи кипятильника в ванне, нигде и никогда более не обладал таким необычайным вкусом и нежностью.
   И все же собственная квартира - это был следующий шаг в движении к какой-то все еще не очень ясной цели. Впрочем, для меня получение собственной квартиры уже потеряло остроту ощущений, это не было внове, я уже прошел один раз такой путь еще в Тбилиси, где мне, тогда еще совсем молодому научному сотруднику, выпала счастливая карта - новое жилье, новый дом, пусть и двухкомнатная "хрущевка", но своя. Теперь же стоял на пригорочке, в конце улицы Кирова, на "Второй речке", одноподъездный красавец, "дом-башня" на жаргоне тех лет, куда я вскоре должен был вселиться.
   К концу года я, наконец, получил "ордер" и переехал из общежития в этот новый дом, но так как отсутствовал во Владивостоке, то при распределении мне достался последний, двенадцатый этаж, зато это была хорошая двухкомнатная квартира "новой планировки", с большой кухней, а окна моего нового жилья выходили на две стороны света. Вид из окон был потрясающий - каждый вечер я видел солнце уходящее через залив на ту сторону, за волнистую линию сопок, в Китай. Лоджию я быстро, помня уроки Тбилиси, застеклил из-за сильных ветров. Старого мастера-столяра мне порекомендовали знакомые, и те воскресные дни и несколько вечеров, за которые он мне все сделал, доставили мне удовольствие - я слушал его рассказы о городе дореволюционной поры, о Дальневосточной республике,о том "золотом"времени, когда Владивосток был "порто-франко", о китайцах ("ходя-ходя"), японцах, американцах, свободной торговле и о других неведомых мне событиях тех лет в Приморье.
   Как хорошо все начиналось - новый дом, окна новой квартиры во все стороны света,горячая вода, но как скоро особенности дома и мой последний этаж стали проявлять все свои недостатки, присущие качеству нашего "совкового" домостроительства. Но об этом позже, а может быть, и вообще не надо. Ну, такое это было заурядное явление во всех новостройках нашей страны - протекающие потолки верхних этажей, или не работающие лифты, или забитые до уровня шестого этажа мусоропроводы.(Сегодня, в Москве, мусор в старых мусоропроводах доходит только до четвертого этажа).
   Мне предстояло обзавестись мебелью, домашней техникой и многими другими атрибутами для налаживания быта,и уговарить свое семейство окончательно переехать в Приморье, "строить домашний очаг". Так как следующее лето я собирался провести в море, в экспедиционных работах, то эти планы я отложил еще на год. Слетал еще раз в Москву на пару недель, побывал в Тбилиси, Минске, окончательно договорился о проведении специальных, синхронных, морских работ во время пролетов наших новых космических кораблей (КК) над Тихим океаном (подспутниковые эксперименты с КК Союз-29) и вернулся в ТОИ. Кстати пришлось, что Коваленок, командир экипажа "Союз-29", был родом из-под Минска, и я легко нашел с Владимиром Васильевичем общий язык (беларуский) при организации специальных работ (визуальные работы и спектрометрические измерения поверхности океана) в местах нашего предполагаемого рейса в Тихом океане. Сроки проведения комплексной многоцелевой экспедиции Тайфун-78 совпадали по времени с программой его второго космического полета, запланированного на лето 1978 года , а наши подспутниковые работы заинтересовали и его самого и моих коллег в Институте физики АН БССР, разработавших спектрометр для космической станции.
      Эти решающие для моей работы контакты были еще в Москве организованы О.А.Чембровским, который даже свозил меня как-то в ЦУП, потом в музей Королева и зачем-то представил его вдове, с которой он был знаком много лет. В ту пору она стала директором и консультантом этого мемориального дома-музея академика С.П.Королева, созданного, как я помню, совместными стараниями Олега Александровича и Нины Ивановны. Но, именно, благодаря его удивительным контактам и знакомствам, мне удалось быстро развернуть свои работы в совершенно новом для меня направлении.
   Я всякий раз удивлялся, когда Олег Александрович на любой мой вопрос, требующий ответа специалиста другого профиля, не задумываясь, доставал старую, пухлую, с потертыми краями, записную книжку, набирал номер телефона, и связь с необходимым человеком была обеспечена. У меня сложилось в свое время впечатление, что в этой книжке есть телефоны всех живущих и здравствующих, как и уже ушедших из жизни сколько-нибудь значимых людей: от лейтенанта Рубена Ибаррури (сына "Пасссионарии"), с которым он вместе воевал, до маршала Баграмяна или от "ракетно-космического академика" Янгеля до Президента академии Келдыша. Впрочем, его информированность, широта знаний во многих областях не поддавались измерению, так что чаще всего, на правильно сформулированный вопрос, был его, по-военному точный, ответ специалиста.
     

 * * *
  
   Новая, захватывающая своей необычностью и радужными перспективами, работа затеняла все бытовые неудобства, и жизнь в этом удивительном портовом городе приносила бесчисленные радости. Состав института быстро увеличивался за счет молодых специалистов, с ними было интересно, сложно и весело. Этот молодежный отряд задавал общий тон, поднимал настроение в институте, устанавливал свои правила жизни, менял уклад и по-новому, более современно и просто, выстраивал гендерные отношения.
     
      Я думаю, что мы, более зрелые или, "старшие товарищи", пользуясь языком тех лет, для них были тем "предыдущим поколением", чьи ценности уже были ими отринуты, а новые основания жизни еще не были созданы или не вступили в обязательное право. Самое главное, что они были уже намного свободнее, что их все менее тяготило прошлое наших отцов, что в отрыве от подавляющего идеологического воздействия Москвы, они свободно развивались в силу заложенных в каждом из них генетических особенностей. Здесь, на Дальнем востоке, особенно чувствовался дух "вольницы" времен освоения украинским (донским и уральским) казачеством этих необъятных земель.
      Мы испытали это воздействие свежего ветра, новых идей и установлений на себе, помолодели, поздоровели, стали заглядываться на свободных и легких в общении приморских женщин, особенно весной. Весна, наполненная солнцем и ароматом зацветающих акаций, врывалась в Приморье сразу же, без подготовки. Там не было болезненного, вялого перехода от одного сезона к другому, чахлая городская зелень Москвы не выдерживала никакого сравнения с буйством дальневосточной зелени на фоне сапфирового моря. А когда у подъезда моего дома зацвели три сакуры, я понял, что надо вырваться из города, или я начну срываться с тормозов.
      В спорах и обсуждениях в институте стали появляться фантастические проекты. У каждого из нас появились масштабные планы развития направлений, связанных с нашим новым "отечеством". Это не оговорка - жизнь там воспринималась совсем по-новому, как будто мы оказались в другой стране. А вообще-то так оно и было, и московскими (или питерскими) мерками на этих территориях жить было нельзя. Здесь была другая временная размерность, умноженная на географические, тысячекилометровые масштабы этого края. А объект работ нашего института - Тихий океан с прилегающими морями, вообще не поддавался даже мысленному измерению, как нельзя представить бесконечность. "Мелочи жизни", вроде регулярного отсутствия света, то есть электроэнергии, создавали дискомфорт, но и будили наше научное воображение и заставляли искать варианты ответов на текущие вопросы. На острове мы запускали дизельгенератор, в городе это уже становилось проблемой, содавало дополнительные трудности.
      Так мы пришли к убеждению, что поиск альтернативных источников энергии для всего Дальнего восьтока - это и наша задача, цель была благородная и, как нам казалось, нужная. Далеко ходить не пришлось, решение было на виду - исследовать возможность использования уникальных приливов в отдельных участках Охотского моря для построения приливных электростанций. В некоторых участках этого моря высота прилива достигала рекордных величин: в Тугурском заливе 10-ти метров, а в Пенжинской губе почти 14-ти. Пенжинская губа была от нас далеко даже по дальневосточным меркам, да еще и по соседству с Магаданом, что не вызывало положительных эмоций , а Тугур относительно близко, "всего лишь каких-нибудь полторы-две тысячи километров" от Владивостока.
  
   Мы включили в план космосъемку этих территорий и вскоре получили из Госцентра "Природа" (пользуясь оставшимися связями Анатолия Большакова) детальную карту местности, так что была хорошая картографическая основа для профессионального гидрологического обследования Тугурского залива. Наш "бородач" - Володя Аникеев, запланировал экспедиционные работы в этих местах на следующий год. Вместе с океанологами, под руководством "патриарха" нашей институтской науки, Богданова Константина Трифоновича, вместе с лабораторией электромагнитных измерений Рената Меджитова, ЛАКО (Лаборатория аэрокосмической океанологии) отправилась большим отрядом в летнюю комплексную экспедицию в Татарском проливе. Это было ближе к Владивостоку на несколько сотен километров, а значит и дешевле, и вызывалось необходимостью отработки новых собственных методик измерений приливов, скорости течения и расхода воды, и других гидрологических параметров.
  
   Я все еще занимал должность Ученого секретаря ТОИ и не мог отправиться, как мне ни хотелось, на все лето вместе со своими друзьями, но подвернулось очередное постановление "об усилении пропаганды науки", которое подкреплялось строкой из "Основных направлений развития народного хозяйства СССР на 1976-1980 годы", и мне пришла в голову великолепная идея - снять научно-популярный фильм о работах нашего института. В "Основных направлениях" открытым текстом было прописано - "расширить исследования по применению космических средств... в океанологии...". Это была козырная карта, размахивая которой перед носом противоборствующих мне коллег, я выбил финансирование работ с применением летательных средств, то есть вертолетов и самолетов, в том числе и строку, обеспечивающую киносъемку "научно-популярного фильма". Оставалось малое - найти профессионалов киношников, "действующие лица и исполнители" были под рукой, и я полетел в Тбилиси, где я всех знал и меня многие знали.
  
   Моя первая супруга, Иза Гигошвили вышла замуж за Мераба Тавадзе, получила звание заслуженной артистки, Госпремию и стала депутатом Верховного Совета республики. Мераб, с которым я сохранил самые дружеские отношения, после театрального института готовился получить второй диплом, на этот раз кинорежиссерского факультета. Задуманный нами фильм мог стать хорошей дипломной работой для него. Ну, а кто в Тбилиси откажется от оплаченной государством командировки на Дальний Восток? Да еще и заработать немного на картине...
      Мы быстро собрали в Тбилиси группу из "киношников", свободных в это время на студии "Грузия-фильм", и полетели навстречу приключениям, в Приморье. Не буду описывать все путешествие всей нашей группы из Владивостока до Комсомольска-на-Амуре, ночное столкновение нашей самоходной баржи, на которой мы "шли" по Амуру до Николаевска, с каким-то другим пароходом, "выбивание" вертолета в Управлении ГА. Наше путешествие по Амуру было настолько богато образами и впечатлениями, что я немного отвлекусь.
  
   Я никогда прежде не видел такой величественной реки. Горы обступали Амур с обеих сторон по всему маршруту, но сказать, что он зажат ими, нельзя - так он широк, так он раздвинул не очень высокие горы на своём пути к океану. Время от времени его русло раздваивалось, множилось на протоки. Мы долго шли по одному из них, шириной около трех километров. Это был другой, ни на что не похожий мир, неизвестная страна, все здесь было иное, прекрасное своей первозданностью, что ли. И все же целью нашего вояжа была экспедиция в Татарском проливе, так что не хотелось бы уклоняться от основного повествования, но мне жаль было расставаться с Амуром.
      После получасового полета на МИ-6 из Николаевска-на-Амуре и высадки грузинского кинодесанта прямо в месте расположения лагеря, жизнь экспедиции подчинилась съемкам, на которые у нас оставалась только одна неделя.
      Основная группа экспедиция была расположена на материковой части Татарского пролива, точнее в проходе Невельского в Амурский лиман на выступе мыса Лазаревского. На той стороне проступали очертания Сахалина, в этом же месте ширина пролива была около 8-ми километров, и где-то рядом находился вход в затопленный, по слухам, "гулаговский" тоннель сталинских времен. Может быть, именно в этом полуразрушенном сооружении, с осыпающимися земляными стенами, что на заднем плане фотоснимка, и находился вход в "шахту N1", которая, по разным источникам, "была сооружена на материковом берегу, в непосредственной близости от уреза высокой воды", и с помощью которой "должны были производиться горные работы на участке тоннеля с тюбинговой обделкой" (Приложение 10).

0x01 graphic
   []    Здесь на самом мысу была у нас небольшая группа, которая осваивала электромагнитные измерения гидрологических характеристик пролива. Большая часть экспедиции расположилась южнее, в двух километрах, по бережку небольшой речушки, на которой уже шел нерест горбуши. Да еще вертолетом, по разным точкам побережья, было разбросано несколько групп в два-три человека для измерений высоты приливов. Все было сделано разумно, с учетом возможных происшествий или болезней: совсем рядом находился поселок Лазаревский, да и город Николаевск, какой-никакой, а тысяч на тридцать населения, был в двух часах езды по грунтовке.
      Почти тысячу километров на пароме, сотню машиной и около часа на вертолете , продирающим своей вибрацией всё тело, суставы и сухожилия до спинного мозга - тяжело, а еще с большим кинофотоскарбом: ящиками с пленкой, аппаратами, треногами, вещмешками. Добрались в основной лагерь уже к вечеру и завалились на кровати в каком-то здании, кажется, это была школа.
     
      Экспедиция готовилась к встрече с нами - им надо было удивить грузинскую команду дальневосточной экзотикой. Утром, когда нас пригласили к завтраку, на сколоченном из свежо обструганных досок столе, стояли белые эмалированные тазики с горой "пятиминутки" - красной икрой, опущенной в горячий тузлук (рассол) на короткий срок. Да, это был дальневосточный плагиат "Белого солнца пустыни".
      Рыба была своя, на ночь ставились сети - инспекция разрешила вылов для "внутреннего употребления" экспедиции. Ренат Меджитов наладил в стальной бочке с можжевеловыми веточками горячее копчение лосося, словом, как говорил наш большой, во всех смыслах, гурман Большаков Анатолий, - "жизнь удалась...". Все сто двадцать килограммов его мощного тела свидетельствовали в пользу этого заключения. О моих друзьях из Тбилиси даже не стоит говорить, им все здесь нравилось. Они "цокали" языком, щурились от солнца, крепкого чая и сразу же включились в работу наших поваров, внеся творческую струю в приготовление достаточно однообразной пищи ("все икра да икра"). Мераб подрядился делать соусы и достиг в этих импровизациях самых высоких наших похвал. Съемки шли вяло, но кое-что попало в фильм "Океан", который вышел на телеэкраны страны в начале следующего года.
      Как-то вечером, "к чаю" забрел к нам какой-то "абориген", видимо, из бывших каторжан, держа под мышкой завернутый в газету, пахнущий копченым, "припас". Вздохнув, со словами - "я тут вам калужонка кусок принес", вывернул на стол из газеты, отрубленный посередине, поперек хребта, желтоватый по разрезу кусок, сантиметров сорок в диаметре, килограммов на десять весом, лучшей и одной из самых ценных осетровых рыб, о которой мы даже и не слыхивали. Амурская калуга, по его словам, бывало, ловилась и до пяти метров длины, а черной икры в такой рыбине было несколько ведер. Глядя на это чудо, мы соглашались с такими оценками и отблагодарили его, дали ему с собой на обратную дорогу бидончик с пивом, которое регулярно доставал "в городе" Жора Батюшин. Как он умудрялся это делать, нам было неведомо. Мы съездили несколько раз на его "вездеходе" в Николаевск, но кроме валяющихся в нетрезвом виде по обочинам дорог, на откосах, мужиков и баб, ничего не видели. Город производил впечатление вымирающего, полки магазинов были абсолютно пусты, хлеб можно было купить только рано утром. Впрочем, и сто лет тому назад Чеховым в Николаевске-на-Амуре было отмечено то же неприглядное зрелище и то же "вымирание" .
     
         Здесь, вдали от города, от других поселений, была удивительная, спокойная и торжествующая красота - тайга, подступала к берегам пролива, богатство моря вызывало уважение к природе, сопки, как часовые, сторожили наш лагерь. К обеденным столам часто подкрадывались огненно-красные лисы, белки вообще не стеснялись, и только осторожные нерпы выглядывали из воды, но не шли на близкое знакомство. Можно было подумать, что здесь вокруг "не ступала нога человека", но оказалось, что "ступала".
      В один из дней решил я прогуляться по тайге, и добрался, пользуясь современной "верстовкой", до ближайшей к лагерю, невысокой горы Медвежьей, откуда открывалась панорама окрестностей. На подъеме к самой округлой вершинке, я заметил внизу правильные, такие видишь из иллюминатора самолета, правильно расположенные квадраты и прямоугольники, проступающие на фоне сплошного зеленого безбрежья тайги. Я сразу же понял, что это были блестевшие на солнце крыши бывших лагерных бараков. Да и на моей крупномасштабной карте были обозначены точки: Лагпункт N 4, Лагпункт N такой-то. Их там было много - и на карте и передо мной в развалах между сопок. Я спустился к ним, подошел к ближайшему поближе и стал похаживать по территории этого лагеря. Наверное, и тетя Нюра в таком провела немало времени, ожидая отправку на "Великий колымский тракт", на работы в "совхоз Эльген", перед посадкой на пароход "Кулу" -пароход-тюрьма сталинских времен (Приложение)
      Лагерь опустел давно, вытоптанные "зэками" дорожки поросли бурьяном, на одном из участков лагеря валялось что-то вроде проржавевшего насоса-качалки. Подгнившие угловые балки бараков опустились так аккуратно, что крыши легли на землю, почти не растеряв правильный узор из наборов лиственничной дранки. Вот откуда этот блеск геометрических фигур в сплошняке зеленого моря, что я увидел с вершины. Лиственницу не взяло ни время, ни сезонные дожди и снега, ни вредители-насекомые. Мне пришла в голову мысль, что крыши ждут своего часа, все ведь повторяется, тем более в нашей стране, где, по словам Лескова, "все возможно"...
      А вышечки вокруг бывших лагерей для ВОХРа так и до сих пор стоят.... Ждут нового "контингента"...
      * * *
     
      Мы вернулись во Владивосток к концу лета, к сезону муссонных дождей и туманов, снимали мало, но работа двигалась, даже появилась с нашей помощью специальная служба контроля в Дальневосточном пароходстве. ЛАКО отрабатывала методы оценки нефтяного загрязнения морской поверхности с самолетов и вертолетов.
     
      Заставить корабельные службы не сбрасывать льяльные воды прямо в городские заливы было практически невозможно, безуспешно мы боролись с начальством отряда Военно-морского флота, суда которого стояли в бухте Новик острова Русский. Но мы летали каждый день, фиксировали эти нарушения и писали "кляузы" наверх, начальникам флотов - военно-морского, рыбного, пассажирского, словом, пытались приучать их к
пониманию того, "что такое хорошо, а что такое плохо...", надеясь, что наша работа даст все же свои результаты.
  
   "Грузия-фильм" летала с нами, снимала все, что им казалось необходимым и в бухте Витязь и на острове Попова, на острове Рейнеке и в морском заповеднике у острова Фуругельма. Специально для них мы провели пару "режиссерских" экспериментальных разливов со сбором нефти мусоросборщиком и постановкой бонового заграждения. Выглядела наша работа со стороны эффектно, ребята пленки не жалели, мы для них организовывали эти небольшие представления, чтоб казаться получше, поинтереснее. Сам фон съемок, природные декорации приводили их в восторг. Это грузин-то, с детства привычных к красоте мира! Мы демонстрировали им Приморье так, как будто сами участвовали в создании этого удивительного по своей первозданной красе края.
     
      * * *
    
     Год благополучно заканчивался, я вошел в хорошую спортивную форму, поднимаясь по несколько раз в день, на 12-ый этаж, в свою новую квартиру - лифт все никак не могли наладить, а когда наладили, то оказалось, что и с электричеством в Приморье нелады. Частые отъезды из Владивостока в различные командировки скрашивали все бытовые неудобства.
В памяти этот год отложился еще поездкой на Сахалин в составе "выездной сессии Президиума ДВНЦ" и очень интересным для меня знакомством в Питере с "черными полковниками", "каперангами" (так называют капитанов 1-го ранга ВМФ).
      На Сахалине, в Южно-Сахалинске, который я знал только по чеховской повести, все более или менее значительное, было построено в свое время японцами. С тех времен остался и прекрасно разбитый городской парк у дома губернатора и сам дом губернатора и необыкновенная, узкоколейная, "как в Европе", железная дорога, по которой нас прокатила после завершения "отчетов" принимающая сторона.
      Особенное впечатление производила железная дорога, она шла серпантином, поднимаясь все выше в горы, через виадуки, тоннели, и мы восхищались открывающимися пейзажами из окон моторного вагона-салона, пока не приехали в Холмск. По своей живописности и, несомненно, сложности ее устроения, эта дорога напоминала южный участок дороги от Таупсе до Батуми.
      Дорога была построена японскими инженерами и рабочими почти сразу же после окончания русско-японской войны 1905 года. Она была проложена через необжитые районы, сквозь таежные леса, по тяжелому рельефу местности, изобиловавшему сопками, распадками и многочисленными горными речками. Три четверти этой трассы проходили через горы, где крутые спуски и подъемы чередовались с резкими поворотами, через полтора десятка тоннелей и несколько десятков мостов. На одном из участков этой дороги нам показали необычное инженерное решение японских дорожных строителей - знаменитый "Чертов мост", где линия железнодорожного полотна образовывала петлю. (Приложение 11)
      Ехали шумно, по-русски, с вином и закусками, благо никого в этом вагоне, кроме сопровождающих нас "инструкторов", не было. Все старались сесть поближе к Андрею Петровичу Капице, прекрасному рассказчику и открытому, дружелюбному человеку.
     
     
     
     0x01 graphic
   []
   На снимке слева направо А.П.Капица, В.И.Ильичев, М.М.Оганов
   (в моторном вагоне по дороге из Южно-Сахалинска в Холмск,1977 год).
     
      В Холмске встречали на черных "Волгах" и местная администрация повезла нас "похвастаться" новой, закупленной в Японии, линией для изготовления консервов. Линия сверкала нержавеющей сталью, подмигивала нам разноцветными лампочками пультов управления и "выплевывала" на выходе сверкающий водопад из консервных банок. Шестеро здоровенных девок, в ватовках и резиновых бахилах, стояли "на подхвате" в холодной, грязноватой "клетушке", куда выходила оконечная часть конвейера, еле успевая упаковать в картонные ящики это изобилие. Ящики грудой, почти до потолка, валялись в нескольких углах комнатушки. Вся линия стоила около миллиона долларов, но двух тысяч, как обычно, не хватило на упаковочную часть. Возможно, что это была и пресловутая "экономия государственных средств". Труд шести "стахановок" оплачивался не валютой, а твердым советским рублем. Все были при деле, все были довольны: от министерского чиновника (получил премию за экономию валюты) до рабочего - "оператора упаковки".
      Вернулись в Южно-Сахалинск через день, откуда вылетали на следующий во Владивосток и в этот же вечер посидели на прощальном банкете с обильной выпивкой. Тамада, как и в вагоне, Андрей Петрович, был речист, и его лицо медленно к концу застолья стало приобретать вид бронзового слепка. Жены, неосторожно приехавшие с руководящими мужьями, отчаялись и ушли в номера. Некоторым дамам пришлось потом разыскивать своих супругов по разным номерам гостиницы до утра.

   Поездка в Питер, в курирующий нас 9-ый НИИ ВМФ (сегодня это Государственный навигационно-гидрографический институт МО РФ - ФГУП "ГНИНГИ ) и В/Ч N...., расположенную в Царском селе, ближе к зиме и окончанию отчетов за текущий год, дала возможность получить финансирование по закрытой части моей темы. Морякам "легенда" нашей темы очень нравилась ("тайфуны"), препятствий к выходам в загранрейс не нашли, в "тематическую карточку" вписали, деньгами ЛАКО была на следующие пару лет обеспечена.
Войсковая часть N...., именно так называлась эта организация, была расположена в необыкновенном месте Царского села, в правом крыле Александровского дворца, проект которого принадлежит знаменитому итальянскому архитектору Дж. Кваренги. Там же меня и разместили в комнатах, о которых старенькая уборщица сказала, что тут "сама императрица ночевала". Поверить в это было трудно - комната была пуста, стояло в ней несколько железных кроватей для командировочных, но из огромных окон первого этажа, начинающихся почти от пола, открывался вид на прекрасный, ухоженный, регулярный сад, с ротондами и прудом. Вся территория была тогда закрыта для посторонних и охранялась моряками.
      Рассказывать о парке Царского села или его дворцах я не буду, везде можно прочесть об этих прекрасных памятниках, вспомню только заседание Ученого совета этой "Войсковой части N...", которое проходило в громадном кабинете, обшитого деревянными панелями до потолка, с мебелью красного дерева и антресолями по второму этажу, выполненном, как говорили, по рисунку государя и называемом "морской кабинет", или "яхтенный", точно не помню. Удивляло, что он сохранился до наших дней, особенно после войны, блокады...
      Здесь во дворце и парке проступала сама история, и невольно охватывало настроение торжественности, становилось более понятным утраченное величие государства российского.
   Но вот маркиз Астольф де Кюстин, французский литератор, описывал это великолепие несколько иначе:
      "Когда идет дождь, что в Петергофе обычно, у императрицы в спальне появляются лягушки, так как эта комната на одном уровне с болотистой почвой, покрытой роскошными цветниками, разведенными здесь с огромными затратами".
      Итак, я прощался еще с одним годом моей жизни, вырываясь из плена административной работы и "уходил" в дела лаборатории. Я не могу сказать, что эта работа "при директоре" меня особенно тяготила, но слишком уж много времени мне приходилось тратить на бумажный поток все расширяющегося института, участие в академическихъ интригах "шефа" и в других, не очень мне интересных мероприятиях.
      Я успешно провел всю переписку на этапе выдвижения Ильичева в "член-корры", закрепился в ученом совете института, стал вести дела специализированного совета ТОИ по защитам диссертаций в качестве Ученого секретаря, стал Секретарем "Бассейновой комиссии по методам и средствам исследования Тихого океана ГКНТ" (кажется, так это тогда называлось) и понял, что этой работе не будет конца, а время летит, и я еще ни разу не вышел в море, в рейс, в морскую экспедицию.
      Словом погряз, сам того не замечая, в бумагах, планах, все увеличивающейся "канцелярщины", в институтских интригах, поощряемых на разных уровнях советского учреждения - от дирекции до партбюро. А надо было уже подумать и о развитии своего направления работ, которому, надо отдать должное, Ильичев не мешал. Он не вмешивался в работу, которая, по его мнению, шла в правильном направлении, то есть приносила деньги институту, и сохранил с сухумских времен простоту взаимоотношений с сотрудниками: встречал с нами дни рождения, посещал общежития, ходил на яхте.
     
     
      []
      С "шефом" Ильичёвым В.И. (справа) в заливе Петра Великого на яхте (лето 1978 года)

   И все-таки меня все более тяготила кабинетная работа, академическая рутина: бесконечные отчеты, заседания советов, комиссии, подкомиссии. Это было не мое, не по моему характеру. А еще меня неприятно поразило одно событие, напрямую связанное с моей непосредственной работой Ученого секретаря. Собственно, именно этот случай ускорил мой уход. Мне было вдвойне неприятно еще и оттого, что в это время я так сблизился с Ильичевым. Эти отношения сослужили мне плохую службу. Есть у одного персонажа в фильме Кустурицы хорошая пословица, которую надо всегда помнить, имея дело с людьми, особенно деловыми, особенно делающими карьеру : "сделал добро, скушаешь дерьмо".
      Меня и ранее коробили некоторые новые сотрудники, привлеченные "шефом" к работе в ТОИ. Я ведь по долгу службы знакомился и с характеристиками этих персон и с отзывами об их предыдущей работе. Но, поскольку, отношения с ними не переходили деловую границу, я мирился с "всеядностью" шефа в отборе кадров и не особенно противостоял этим "новым поступлениям", хотя настороженность по этому поводу уже стала возникать. Вскоре произошла вдобавок история, подтолкнувшая меня к окончательному решению уйти из администрации института.
   У меня исчез прямо со стола кабинета "грифованный" документ. По процедуре, установленной "компетентными органами", должна была произойти разборка этого события с "оргвыводами". Могли меня лишить "допуска" к секретным работам, а то и уволить.
   Лишение допуска сразу же переводило меня в разряд "сотрудников второго сорта" и практически закрывало мне возможности налаженной работы со всеми организациями, особенно с "Ящиками" и В/ч (Войсковая часть). Даже здесь, в Приморье, меня уже не пустили бы на порог Штаба авиации КТОФ или в закрытые "Почтовые ящики", с которыми я уже начал проводить совместные работы. Я оказался в серьезной и дурно пахнущей ситуации. Но, "свет не без добрых людей", а особенно если они еще работают и начальниками первых отделов.
  Анатолий Никифорович, так звали моего спасителя, которому я был обязан по процедуре сообщить о случившейся пропаже, долго меня пытал о возможных путях исчезновения этого документа - от "улетел из-за сквозняка" до "закопал в других бумагах". Но все его аргументы уже прошли проверку на месте, и он задал мне простой вопрос: "кто может это сделать", "кому это выгодно". Я не долго искал ответ, к этому времени я неосторожно изложил "шефу" свои отрицательные выводы об одном из его протеже. Так что мой возможный "оппонент", с подачи "шефа", не отличающегося особой щепетильностью, мог появиться в ближайшем окружении, хотя не очень мне были ясны резоны для таких выводов. Я уже решил уходить с должности, не претендуя на дальнейшее карьерное продвижение по административной лестнице - шеф это знал, но не приветствовал, знали и многие другие. Но, зачем было им портить мне реноме? Догадываясь о "потемках чужой души", я встретился на следующий день с милой девушкой, сотрудницей из лаборатории моего предполагаемого "оппонента", и так, между прочим, спросил у нее о заметном документе, на первый лист которого были разлиты красные чернила. И что будто бы ее начальник забыл, уезжая в командировку, мне его вернуть. Она нашла где-то ключи от ящика его стола или сейфа, и злополучные бумаги, нечаянно облитые красными чернилами, оказались в наших руках. Почти детективная история, операция, проведенная под началом специалиста первого отдела, полковника в отставке, было завершена. Надо сказать, что за эти несколько дней мои "доброхоты" уже успели создать комиссию "для расследования проступка". Я принес найденный документ "шефу", положил на стол и объяснил, где и каким образом я его нашел. Реакции не было. Протеже был ему, видимо, дороже по каким-то мне неведомым соображениям, я сделал свои выводы и подал заявление об освобождении меня от занимаемой должности.
      Замечу только, что и через двадцать с лишним лет, Владимир Николаевич Сойфер, именно так звали этого "активиста", отличается особым умением попасть в неприглядную ситуацию с чужими документами. И защитников, как всегда, себе находит (Приложение 12). Не подвела меня тогда интуиция...
      Мне стало так мерзко от всей этой истории, что я решил впредь держаться от руководства подальше, не разбираясь - кто прав, кто виноват и форсировать уход в "свое дело"...
  Как-то незаметно, за несколько лет, изменилось лицо института, и с каждым вновь прибывшим сотрудником, особенно претендующим на "руководящую должность", начиналась в ТОИ кампания интриг и подсиживаний. Эта новая, набирающая силу волна, "война компроматов", новая обстановка, мне были чужды.
  Счастливым исключением явилось несколько человек, неожиданно появившихся в нашем "бурлящем котле". Один из них был весьма незаурядной личностью, за которой тянулся хвост легенд и историй - доктор физико-математических наук, Уно Херманович Копвиллем. Например, о нем ходила легенда, что он был чемпионом III-го рейха по планерному спорту, когда Эстония вошла в состав Германии в 1939 году. Европеец по духу, эрудит, владеющий несколькими языками,он был "на равных" с Бруно Понтекорво, крупнейшим физиком, сбежавшим "оттуда", "самым жизнерадостным из всех опечаленных людей на свете", по свидетельству одной его московской сотрудницы.
   Бруно Максимович, а именно так мы его звали, приехал к нам в ТОИ посмотреть Дальний восток и оценить возможности проведения глубоководного эксперимента в Тихом океане по поиску нейтрино (проект ДЮМАНД). Ему у нас все нравилось, и проживание в доме на острове Попова, где Галя Большакова делала ему рыбные котлеты с творогом, и заплывы утром и вечером в бухте Алексеева, и катание на яхте по заливу с Большаковым. Он был очень скромен, сдержан и неплохо говорил по-русски. Так вот, Уно Хермановичу легко было с ним найти общий язык, они были из одного мира, из общего европейского дома, что сразу же чувствовалось. Уно был человек безграничной фантазии, поглощенный наукой, пренебрегавший любыми невзгодами быта, и никогда он не опускался до выяснения каких-либо обстоятельств, живо интересующих наш местком.
      Появился и еще один специалист, который, мог составить конкуренцию Ильичеву в гидроакустике и вскоре стал заместителем директора по науке, Акуличев Виктор Анатольевич. Он был суховат, подтянут, корректен и не сразу "пришелся ко двору" уже начинавшему обретать свое лицо институту. Однако его высокая эрудиция и само направление работ, связанных с серьезными задачами флота, особенно подводного, выделяли его на общем фоне нашего научного коллектива.
      Ближе к зиме в доме, в городе, становилось неуютно: регулярно, примерно в 6 часов вечера отключался свет, это было особенно "удобно" всем нам, живущим в многоэтажном доме и работающим до шести. Как лифт работает, мне за все предыдущее лето так и не удалось увидеть, вдобавок к осени на дверях лифта появилось объявление о том, что "лифтера послали на с/хоз работы".
      А вскоре грянула новая беда, - примерно, на "ноябрьские", в городе закончилась вода, вообще, вся городская вода, что трудно себе представить. Ни горячая, ни холодная вода из городских кранов не текла ни днем, ни ночью. Например, даже в послевоенном, разрушенном почти до основания Минске, мне такого, слава Богу, не довелось увидеть. Перерывы в воде бывают в приморских городах, в Севастополе или Одессе, но ночью воду дают обязательно. Я был там, как-то в Севастополе, в командировке, жил в недавно построенной гостинице "Интурист" и наполнял по ночам ванну водой, чтобы после жаркого дня можно было хотя бы сполоснуться. Там хотя бы ночью вода шла.
   Новое, Майхинское (от китайского названия этого места - Май-хэ) водохранилище, построенное для Владивостока, к праздникам еще не заполнили водой, а в старом уже спустили воду для его очистки к "ноябрским", чтобы доложить о "выполнении плана" краевому начальству. Вода закончилась аккурат сразу же после шумного награждения руководителей края за "пуск нового водохранилища". Если не ошибаюсь, "руководитель края", так принято было писать в газетах того времени, Ломакин (зять Пельше, члена Политбюро КПСС, по непроверенным данным), получил даже звезду Героя по этому поводу.
   Сейчас вспоминаю, даже с некоторым юмором, ту зиму, когда в гости друг к другу вечерами ходили с бутылкой воды под мышкой, чтобы попить у друзей чайку. А каково было нашим молодым женщинам с маленькими детьми, живущими в общежитии или в новых 14-ти этажных домах-башнях ДВНЦ!
   Зимняя утренняя толчея женщин, спустившихся с разных этажей, закутанных в платки, около приехавшей откуда-то, замерзающей бочки с питьевой водой, напоминала кадры военной хроники блокадного Ленинграда. Появилось "срочное распоряжение" властей о создании выносных общественных туалетов ("типа сортир"). ТОИ, взяв на себя "повышенные обязательства", воздвиг на близлежащем пустыре солидный, деревянный сортир "на шесть очков", какие сооружают в армии. Запахло в прямом и переносном смысле послевоенными годами, минской разрухой, детскими воспоминаниями об очередях в туалеты во дворах. Входные ручки дверей в общественных местах обвязывались пропитанной карболкой марлей для дезинфекции.
   Я улетел к новому году в очередную командировку в Москву и там, в газете "Известия", прочитал официальный ответ на вопрос заинтересованного читателя о ситуации с водой во Владивостоке: "Да,- отвечала редакция,- действительно, в отдельных районах города в некоторые часы имеются перерывы в водоснабжении". В интерпретации нашей патриотической советской прессы, это были просто "перерывы". Вот тебе и "нет воды во всем городе". На навозных кучах державного патриотизма "империи зла" времени "застоя" уже давно выросла вторая голова новой империи, ее неразлучной соседки "империи лжи". (О ситуации в Приморье с водой см.Приложение 13).
   И кормят до сих пор всю страну, обновленные новым временем и новыми техническими возможностями, новые СМИ фальшивой информацией об истинном положении дел в этом чудесном крае. И обещают жителям Приморья сделать Владивосток к 2012 году "Нью Васюками" (Приложения 14).
   А вот с водой, светом и газом (во Владивосток газ до сих пор стараниями Газпрома не проведен), положение такое же, как и в те далекие уже 70-е годы.
   В 1997-1998 годах эта, дикая для наших дней, ситуация с водой опять повторилась. Для обеспечения населения города пришлось тогда вводить части МЧС, которые распределяли воду из специальных емкостей, установленных во дворах жилых кварталов ( сообщило нам ИТАР-ТАСС). Ну, а сегодня официальная пресса, как и тридцать лет тому назад, по-прежнему, долдонит все в том же благостном тоне: " Дальний Восток: грядут перемены к лучшему" (Московский комсомолец, 10.11.2003 ).
      Умудренные жизненным опытом, простые владивостокцы, выкладывают сегодня в Интернете свои соображения и воспоминания , цитирую одно из них с красноречивым названием:
  "Как пили непотребную воду 22 года назад, после взрыва атомной подлодки в Чажме, когда радиактивные изотопы выпали в Майхинское водохранилище, а по берегу водохранилища выросли 2 и 3-х головые одуванчики - КРАСОТИЩА!".
      И не перестает меня удивлять, как это во всем народонаселении (по-моему, это лучшее слово, применительно к россиянам, ведь и Вернадский не смог точно охарактеризовать, что же мы такое - то ли народ, то ли население), не возникает справедливое чувство возмущения всеобщим безобразием жизни на этой, одной седьмой части мировой суши (сжимается понемногу, слава Богу). В головах же "высокого руководства" вызревает очередная химера, следующий виртуальный проект реформирования всей России, в частности, никому не ведомые, закодированные по старой подпольной большевистской привычке до неузнаваемости - "четыре "И" .
      Да здравствует, "проектное мышление"! - нам не до каких-нибудь мелочей вроде света, воды, газа или общественных туалетов... Нам, главное, чтобы народы Африки "наконец вздохнули" или чтобы "дядя Сэм" споткнулся на ровном месте, или, наконец, можно еще учудить такое, чтобы всем видна была наша... Даже слова подобрать не могу приличного...
      Или вот, например, как можно очень просто осчастливить в ближайшие годы народы Дальнего востока - туннелем под Беринговым проливом стоимостью в 70 миллиардов долларов (Приложение 15). Запахло "великими стройками коммунизма". Один туннель такого рода с материка на Сахалин уже чуть не построили, лично сам, "гений всех времен и народов" руководил стройкой. Только придется опять народ загонять на те же "спецтерритории"...

   Сегодня читаем в газетах, что на этот раз уж точно : "Газпром в 2008 году планирует начать строительство магистрального газопровода в Приморском крае",- вот оно, уже близко, сухомятное счастье завтрашнего дня приморского жителя. Дай-то Бог!..
      Одно спасение от этого всеобщего идиотизма российской жизни - водка, пока еще сравнительно дешевая, и красота земли, совсем пока бесплатная. Земля дана народу необыкновенная, хотя и ее все меньше остается - частоколы вокруг, да ограды чугунные, да охранники...
      К заборам советских времен, огораживающим земли партократов и армейского руководства, прибавились напористые "новые русские", вытесняющие народ со своей, как ему долго казалось, родной земли. Частник наступает, "хам грядет...", "прет чингисхамство, как тесто в квашне..." (А.Вознесенский). Не успели оглянуться, опять "они уже здесь...", уже из настоящего прорастают в будущее несчастной или несчастливой страны.
   Об этом предупреждал в начале века сначала Мережковский, а в конце его, в наши времена, поэт, занесённый к нам по ошибке из "серебряного века" .



    * * *

   Мы, сотрудники ТОИ, были в Приморье в особом, привилегированном положении, в силу своей работы, ее морской специфики. Нам было полегче, чем всем остальным жителям Владивостока, которые в то время и рыбы живой не видели, хотя половина рыбного флота СССР стояла в бухтах и на причалах города. Даже выкупаться толком в летнее время горожанину было негде. Житель города не мог подойти к морю в черте города: вся береговая зона была либо в свалках мусора, либо застроена "диким образом" эллингами, сарайчиками и подсобками-развалюхами. Это были территории владельцев "маломерного флота" : от купленных у "вояк", списанных катеров, до дырявой "дорки" (тип лодки), выброшенной в шторм на берег и подобранной счастливчиком. Грязь и горы мусора в городе, у береговой линии, не вписывались в ослепительный морской пейзаж.
   В центре Владивостока был единственный городской пляж, размером с пятикопеечную монету. Чтобы выкупаться в море, которое постоянно манило нас, особенно в душные дни июля и августа,, надо было садиться в электричку и ехать несколько остановок на станцию Седанка на берегу Амурского залива, или добираться автобусом до бухты Шамора, в другом заливе - Уссурийском. У нас, у наших сотрудников, возможностей было стократ больше, достаточно было "уехать на работы" на свои базы, на морские экспедиционные станции. Наша команда, Лаборатория аэрокосмической океанологии, улетала на вертолете в бухту Алексеева на острове Попова, или на мыс Шульца к бухте Витязь, где можно было забыть обо всех невзгодах и тяготах по-советски плохо обустроенной городской жизни. Спасала удивительная природа края, его бухты, сопки, смешанный лес с экзотическими растениями и цветами, необыкновенное Японское море.
  
   Особенное ощущение меня охватывало на нашей экспериментальной базе на мысе Шульца, где я оказывался как-будто в другом мире. Мои соратники по институту, оставшиеся в ТОИ, до сих пор, по-прежнему, стараются вырваться на лето в это место на границе с Китаем и Кореей...Этот край остался навсегда в моей памяти в моём сердце...
      Такую картину (см. фото) можно увидеть разве только на Средиземном или Эгейском море и лишь в периоды отпусков, из окна дорогого отеля, расположенного вблизи морского берега. Но из окна рядовой, советской лаборатории Тихоокеанского океанологического института, в рабочее время, такое зрелище - это просто фантастический сон, навеянный Ван Гогом и Айвазовским вместе взятыми...

   []
  Владивосток, залив Петра Великого, бухта Витязь


   ПРИЛОЖЕНИЯ

   Приложение 1. И.Грекова и А.Галич в моей жизни. И. Гутчин (Бетесда, Мериленд)

   Осенью 1947 года я поступил в военно-воздушную Академию имени Жуковского. Нас было 120 человек, в основном участники войны, офицеры, которые приобрели боевой опыт и теперь решили поднабраться теории. Курс теории вероятностей читала еще молодая, интересная женщина Елена Сергеевна Вентцель. На страницах Большой Советской энциклопедии ее муж, генерал Д.А.Вентцель, значился автором унитарного, единого для всех видов, стрелкового оружия.
Я имел привычку на лекциях иногда читать художественную литературу. И Елена Сергеевна не однажды поднимала меня со словами: "Капитан, не спите!" А я не спал - читал, наклонившись к книге. Она меня заприметила. И на первом же экзамене начала спрашивать "с пристрастием", гоняла по всему материалу! Наконец, сказала: "Вы заработали четверку, но если хотите получить пять, то решите еще одну трудную задачу". Я ответил, что "четырех" мне за глаза достаточно - я устал. Ко мне подошел начальник курса и уговорил выйти отдохнуть на пятнадцать минут и снова приняться за задачу. Когда спустя почти два часа задача была решена, полковник Чехардин (помощник Елены Сергеевны) сказал, что она решена неверно. Я махнул рукой и встал, чтобы уйти, но в этот момент подошла Елена Сергеевна и сказала, что я решил задачу правильно, поздравила меня с пятеркой.
С этого дня началась наша дружба. Спустя много лет я получил от Елены Сергеевны "Курс теории вероятностей" с надписью: "Глубокоуважаемому Израилю Борисовичу Гутчину, бывшему ученику, а теперь, скорее, учителю Е.Вентцель, 21.12.69". В эти же годы Елена Сергеевна помимо специальной литературы начала публиковать литературу художественную.
   Первая ее повесть "За проходной" была опубликована в 1962 году в журнале "Новый мир". Она решила, что не годится подписывать художественное произведение своей фамилией. И пришло ей в голову подписывать их "Игрек". Но так как подобных псевдонимов до сих пор не встречалось, то она после буквы "И" поставила точку, и получился псевдоним И.Грекова. Позже, когда испанскому издательству, переиздававшему ее повести, понадобилось расшифровать имя, она не ответила на телеграмму. Спустя какое-то время ей прислали книжку, на которой было написано "Ирина Грекова". Так это новое имя закрепилось за ней. Между тем повестью "За проходной" заинтересовался небезызвестный Александр Галич.
   С творчеством Галича я столкнулся в начале 60-х годов, когда у меня на работе неожиданно зазвонил телефон, и Евгений Евтушенко (с которым я подружился на даче в Гульрипши, под Сухуми, в середине 1962 г.) сказал: "Израиль Борисович, приезжайте как можно скорее, у меня из ряда вон выходящие песни". Время было сложное. Евтушенко
преследовали - только что вышел в "Комсомольской правде" двойной подвал "Куда ведет хлестаковщина". Ругали ругательски Евтушенко за издание в Париже творческой автобиографии, на которую у Евтушенко был подписан в Москве в "Международной книге" договор. Но договор-то был заключен, а "на поверку" рукопись не поступила, и, следовательно, была "крамольной".
   Хотя я работал в совершенно "закрытом" учреждении, однако взялся через знакомую машинистку размножить десять экземпляров "Автобиографии". Удивляюсь сейчас своей тогдашней "храбрости".
Песни Галича, которые я услышал у Евгения Александровича, оказались поразительными: "Физики", "Леночка", "Облака", "Старательский вальсок", "Больничная цыганочка". Евгений Александрович был у автора песен и записал их на миниатюрный магнитофон. Много позже Елена Сергеевна Вентцель пригласила меня к себе. У нее оказался Александр Галич, с которым она меня и познакомила. Выяснилось, что они совместно закончили недавно пьесу "Будни и праздники" по рассказу Елены Сергеевны "За проходной". У них потребовали отзывы двух-трех известных ученых. Меня попросили добыть эти отзывы. Александр Аркадьевич в тот вечер спел только что сочиненную им песню "Баллада о прибавочной стоимости". В 1987 году Елена Сергеевна вспоминала: "Я не драматург. Все, что было драматургического, было галичевское, а не мое. Я стесняюсь несколько, но когда говорю, что это была великолепная пьеса, то отношу это только за счет Галича, у меня был рассказ и не больше". Я достал отзывы ученых, и пьеса с успехом пошла во МХАТе. (Я получил книгу с надписью: "Глубокоуважаемому ходатаю по моим делам, самоотверженно принявшему на себя гнев второго витка И.Грекова, 17.3.66".) Я вывез с собой еще несколько автографов на книгах И.Грековой.
Вот они: "Дорогому Израилю Борисовичу Гутчину - книжка, написанная под углом зрения "А зачем это все надо?" Е.Вентцель". "Дорогому соратнику И.Б.Гутчину (по многим битвам) - с глубоким уважением за его морозоустойчивость И.Грекова". "Дорогому Израилю Борисовичу Гутчину на память о "битвах", где вместе рубились они (мы)" И.Грекова.)
   Но пьеса "Будни и праздники", несмотря на шумный успех, шла в театре только полгода, сезон 1967-68 годов. Елена Сергеевна вспоминала: "У меня такое впечатление, как будто убили живого человека, когда сняли эту пьесу". На вечере памяти Галича в 1988 году его школьный друг, Владимир Борисович Соколовский, вспоминал: "В 1986 году в Новосибирске был проведен первый концерт тогдашних бардов. Пригласили на него и Галича. В газете "Вечерний Новосибирск" за 18 октября 1968 года появилась большая статья Мейсака "Встреча с бардами". В ней говорилось: "Они вышли на сцену, неопрятно одетые, в нечищенных ботинках, и в антракте одного лохматого спросили: "Ты что, парень, в медведи ударился?" - "Нет, это протест", - тряхнул тот нечесанной головой". И дальше идет разнос в худших традициях тех лет: и прямая ложь, и демагогия. Центральной фигурой на этом концерте был признан Галич. "Кто это раскланивается на сцене? Он заметно отличается от молодых. Ему вроде пятьдесят. С чего бы без пяти минут дедушке выступать вместе с мальчишками? "Галич, Галич", - шепчут в зале. Галич - автор великолепной пьесы "Вас вызывает Таймыр", автор прекрасного сценария "Верные друзья", некогда весьма интересный журналист. Трудно поверить, но именно этот вполне взрослый человек кривляется, нарочно искажая русский язык. Факт остается фактом. Член Союза писателей СССР Галич поет от лица идиотов". Он все имел, но он все потерял. Галича исключили отовсюду: из Союза писателей, из Союза кинематографистов, расторгли все договора на книги, которые у него должны были выйти. Как несправедливо звучат слова Юрия Нагибина в его книге, вышедшей в 1995 году: "Он был пижон, внешний человек с блеском и обаянием, актер до мозга костей, эстрадник, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира - предательство близких, гонения, изгнание... И получил славу, успех, деньги, репутацию печальника за страждущий народ, смелого борца, да и весь мир в придачу. Народа он не знал и не любил. Его вынесло наверх неутоленное тщеславие. Если бы ему повезло с театром... он плевал бы с высокой горы на всякие свободолюбивые затеи... Он запел от тщеславной обиды, а выпелся в мировые менестрели". Трудно сказать, чего тут больше - зависти или слепого сочинительства. Но вернемся к конкурсу бардов. Замечательной оценкой творчества Галича прозвучали слова: "Глубокоуважаемый Александр Аркадьевич! Картинная галерея Новосибирского отделения Академии наук награждает вас почетной грамотой и специальным призом... Лишь немногие деятели советской культуры смогли перешагнуть по другую сторону баррикад, и нам радостно сознавать, что вы - один из них... Ваше творчество вызвано крахом иллюзий в обстановке мародерства и идейного распада культуры... В нашем паучьем затишье ваш искренний активный протест против уродливого мира лжи путем обличения и сатирического бичевания действительности символичен. Мы восхищаемся не только вашим талантом, но и вашим мужеством. Директор картинной галереи". В обыденной жизни я довольно часто встречался с Александром Аркадьевичем. Вначале на вечерах у Ольги Всеволодовны Ивинской. На них бывали дочь Ольги Всеволодовны - Ирина, Константин Богатырев, адвокат Косачевский - иногда и кто-нибудь еще. Александр Аркадьевич пел свои песни. Для этого ему нужно было одну рюмку (водки, разумеется). После нее он пел особенно выразительно и легко. А вот после второй - темп становился замедленным, голос звучал глухо, паузы оказывались затянутыми и частыми. Я записывал Галича на магнитофон. Писать было трудно: то он пел очень громко, то временами, переходил на шепот. Но все эти записи сейчас со мной в Америке, и мы с женой их часто слушаем.
А потом Галича начали серьезно преследовать, он заболел, да так серьезно, что для ухода за ним понадобилась сиделка. Эту обязанность взяла на себя О.В.Ивинская. Вскоре Галич уехал как бы на "два года" за границу. А оказалось - навсегда... ***
   Я уже упоминал о школьном приятеле Александра Аркадьевича - Владимире Борисовиче Соколовском. В 70-х годах мы с ним вместе работали и были весьма дружны. Елена Сергеевна Вентцель в 1967 году, опять же в "Новом мире", опубликовала свою замечательную повесть "На испытаниях". В этой повести даны точные портреты ее мужа - генерала Дмитрия Александровича Вентцеля (генерал Сиверс) и полковника Соколовского (майор Скворцов). Так вот, более точно и законченно написать было эти портреты просто невозможно. Вот, например, майор Скворцов: "...высокий, загорелый офицер в полевой форме, узко перехваченный в поясе ремнем быстрым озабоченным шагом переходил с места на место и казался поэтому находящимся сразу везде". Как будто видишь этого высокого офицера всегда в полевой форме и всегда с обязательным небольшим чемоданчиком в руках. "Легкий, бодрый, ничего лишнего; в чемоданчике эспандер, трусы и бритва, а главное - здоров".
Родители Владимира Борисовича жили в перенаселенной коммунальной квартире. Он посещал их, приносил продукты, лекарства. Однажды его вызвали в КГБ и предложили открыть свой чемоданчик. Он, не без удивления, это сделал... Оказалось, что соседка родителей проявила "бдительность": написала в КГБ, что в чемоданчике он, "вероятнее всего", носит яды для отравления источников воды (дело было в конце 1952 года)... Несмотря на свою "солдафонскую" внешность, Владимир Борисович был глубоко и серьезно начитанным человеком. За полтора года до моего отъезда Владимир Борисович, проболев с полгода, позвонил как-то под вечер и заметил, что надо бы "заняться здоровьем по-настоящему". В тот же вечер он набросил плащ-палатку и сказал жене, что хочет в одиночку прогуляться по свежему воздуху. Домой он не вернулся. Дочь в третьем часу ночи нашла его в пустынной аллее ближайшего парка. Владимир Соколовский застрелился...
   Мое знакомство с генералом Дмитрием Александровичем Вентцелем, мужем Елены Сергеевны, произошло почти в начале моей учебы в Академии. Предварительно закончив три курса университета, я был горд этим и на контрольный работе по теории приближенных вычислений по-быстрому решил все три варианта задач. Каково же было мое удивление, когда я, получив свою контрольную работу, прочитал: "Развратный у вас почерк, капитан! Ставлю за это четверку. Д.Вентцель". В дальнейшем я понял, что в этом человеке объединились разум, четкость, ирония. Немолодой, сухощавый, среднего роста. Лекции он читал так: в самом начале за что-нибудь "зацеплялся" и начинал рассказывать разные правдоподобные истории. Перед звонком говорил: "Материал лекции прочтете в моей книге на такой-то странице". Однажды "зацепился" за младшего лейтенанта Левицкого, который что-то читал, и спросил: "Что вы читаете?" "Далеко от Москвы" Ажаева", - ответил Левицкий. "И охота вам читать всякую чушь! Вот я взялся читать телефонную книгу и вычитал фамилию зубного врача Гитлер-Зубкова!" По этому случаю назначили разбирательство на кафедре, начальником которой был сам Вентцель, а парторгом - его бородатый заместитель. О том, что происходило на заседании, мы узнали от нашего представителя на кафедре майора Шубина (который в силу своей рассеянности однажды, получая очередной том Ленина, расписался: "В.Ленин"). Так вот, кафедра собралась в полном составе, и с ними Шубин. Наконец является Вентцель. Что-то напевая себе под нос, он садится с независимым видом и ест шоколадку, которую принес с собой. Парторг начинает: "Вот, говорят, Дмитрий Александрович, что вы во время лекции допустили фразу "Гитлер-Зубкова"... Тут Дмитрий Александрович улыбается и говорит: "А что вы думаете, я действительно в телефонной книге нашел Гитлер-Зубкову?..." На этом обсуждение закончилось.
   Елена Сергеевна о таких "фокусах" писала: "Ничего не боится. И как это ему с рук сходит? Другому за десятую долю..." И тут же отвечает: "Вот Вы говорите, ничего не боится... А может быть, он тоже боится где-то внутри, но не позволяет себе, - понимаете?" И в другом месте поясняет национальность генерала Сиверса, фамилию которого выбрала по аналогии с Вентцелем: "Я российский дворянин, - надменно отвечал Сиверс, - предки мои проливали кровь за Российскую империю, а я за Российскую Федеративную. Как-нибудь мы с Россией разберемся, русский я или нет".
   Едва только появилась в 1967 году повесть "На испытаниях" в "Новом мире", как для Елены Сергеевны поистине начались большие испытания. Шесть органов печати, в том числе "Огонек", "Литературка" и другие, как по команде, набросились на нее. Здесь были и "низкий художественный уровень", и "клевета на советских воинов", и "искажение устоявшихся национальных отношений". (Елена Сергеевна взяла реального еврея-генерала, бывшего заместителя главкома ВВС по тылу, который был вынужден уехать из Москвы на Сахалин, а затем в поселок Владимировку, между Волгоградом и Астраханью, и вывела его под именем генерала Гиндина.) Уже более года она была членом Союза писателей СССР. Попросила защиты у писательского собрания. Между тем в Академии им.Жуковского собрали общее партийное собрание и вынесли решение: считать "На испытаниях" вещью художественно слабой и идейно порочной.
  
   На собрание писателей пришло 60-70 писателей и 6 начальников политических кафедр Академии плюс начальник политотдела Владимирского полигона. Обсуждение явно поддерживало Елену Сергеевну. Выступали А.Борщаговский, В.Соколовский, К.Чуковский. Мне тоже пришлось выступить. Резким диссонансом прозвучали критические выпады заведующих политическими кафедрами Академии. Постановили: полагать произведение "На испытаниях" написанным на высоком художественном и идейно-политическом уровне. Стенограмма заседания заняла 240 страниц. Тем временем подошел срок на профессорское звание Елены Сергеевны. Подготовлено все было славно: каждому члену Совета сказали, что его долг - голосовать против. Но
говорят, что когда подсчитали голоса Ученого совета, то было 50 - за Е.С.Вентцель и только один - против. Только тогда Елена Сергеевна подала заявление начальнику Академии и в копии главкому ВВС: "Учитывая распределение сил, которое сложилось в результате моего голосования, прошу меня из Академии уволить". Она пошла работать профессором Транспортного института. На кафедру прикладной математики. Пятью годами ранее Елена Сергеевна написала едва ли не главнейший труд своей жизни - роман "Свежо предание". К нему - такое пояснение автора: "Все газетные цитаты, приведенные в книге, подлинные. Москва, 1962 г.". И, добавим еще, автор - русский. Эти два факта во многом определили настроение и отношение читателя к произведению. Впервые о романе я услышал от Евгения Евтушенко. Он попросил взять у Елены Сергеевны рукопись романа. Не долго думая, я сказал: "Евтушенко хочет прочесть ваш роман". "Евтушенко не дам, он может разболтать о романе повсюду", - ответила Елена Сергеевна. Я промолчал и не сказал Евгению Александровичу ни слова. Однако вскоре академик А.И.Берг (я был в то время членом Совета по кибернетике) отдал мне на рецензию рукопись писателя Григория Свирского. Я познакомился со Свирским и отрецензировал рукопись его романа "Государственный экзамен". Тема - евреи, университет, кибернетика. Я как-то сказал Елене Сергеевне об этом романе. Она тут же загорелась. "Достаньте мне этот роман, а я дам вам и мой". Как только обмен состоялся, я прочитал ее рукопись и был оглушен. Эпопея целой жизни в крохотном объеме (впоследствии оказалось - 207 типографских страниц), дружбы двух юношей - еврея и русского, двух характеров, две трагические судьбы в "условиях мира и социализма". Я не выдержал: сел за магнитофон и весь роман начитал на пленку. Разумеется, я не доверил эту пленку никому, кроме жены и дочери. Она была всегда со мной. Елена Сергеевна отдала рукопись Твардовскому в "Новый мир". Он пришел в восторг, но сказал, что ни сейчас (в 1962 г.), ни в обозримом будущем роман этот увидеть свет не может. Александр Трифонович как в воду глядел. Чего только не издали: и Солженицына, и Копелева, и Гинзбург, и Шаламова, и, конечно, Шафаревича. Поостереглись только издать роман Грековой "Свежо предание". Роман издан в Соединенных Штатах Америки (И.Грекова. Свежо предание. - "Эрмитаж", 1995). Да, рукописи не горят. Только бывает, что через тридцать три года пробиваются они наружу, к свету...

  Приложение 2.

"Малосемейные общежития" или "общежития семейного типа" отличаются от других общежитий тем, что в них отдельная семья получала от администрации предприятия и профсоюза ордер (обычно временный, сроком на 30 дней) на поселение в отдельную комнату, без других сожителей в ней, за особые заслуги перед администрацией предприятия, большой стаж работы и выстояв в очереди, а иногда и без неё. В таких общежитиях за отдельной семьёй или жителем официально закреплялась отдельная комната, чего нет в общежитиях других типов. Бытовые условия в малосемейных общежитиях обычно мало отличаются от условий проживания в общежитиях других типов или такие, как в коммуналках, то есть с общей кухней и другими удобствами, которые могут отсутствовать совсем. (см. Википедия).

   Приложение 3
. 1-й председатель Владивостокского Морского собранияШефнер Алексей Карлович (1832 - 1891)
   Командир транспорта "Манджур"., высадившего во Владивостоке в 1860 г. первый десант. До этого в 1847-1851 гг. плавал на Балтийском и Северном морях. В 1856 г. назначен в Сибирскую флотилию. В 1852-1853 гг. на транспорте "Двина" совершил переход в Петропавловск-Камчатский. Полных 20 лет прослужил он на Тихом океане и даже заслужил от царя добавочное жалование по 702 рубля в год за сбережение транспорта "Манджур" в течение 10 лет (до октября 1870 г.). 20 июня 1860 г. высадил с транспорта на северный берег бухты Золотой Рог воинскую команду 3-й роты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона в составе прапорщика Н. В. Комарова, 2-х унтер-офицеров и 28 солдат, став одним из основателей поста Владивосток. 1 января 1864 г. произведен в капитаны 2 ранга, 1 января 1868 г. - в капитаны 1 ранга. На транспорте "Манджур" плавал в морях Дальнего Востока между Владивостоком, Николаевском и Камчаткой, посещал порты Японии и Китая. 19 октября 1870 г. вступил в командование Амурской эскадрой (г. Николаевск).
   В 1872-1874 гг. исполнял должность командира Владивостокского порта. Проявил себя умелым администратором при перебазировании Главного порта, кораблей, частей и учреждений Сибирской флотилии из Николаевска во Владивосток. Много сил отдал строительству служебных зданий, казарм, магазинов, госпиталя и т. д. . В 1876 г. переведен на Балтику. В 1883-86 гг. он состоял в должности директора маяков и лоции Балтийского моря. В 1887-1890 гг. - командир Петербургского порта. Член Военно-Морского суда. Полный адмирал. Умер в Санкт-Петербурге и похоронен на Новодевичьем кладбище. В честь него назван мыс в заливе Находка и улица в г. Владивостоке.
Ныне в г. Петербурге живет его внук, известный русский поэт Вадим Сергеевич Шефнер.
( http://www.vlms.ru/shefner.html )

   Приложение 4. Густав Христофорович Эгершельд (1831- 1 февр. 1871).

 Исследователь залива Петра Великого, капитан II-го ранга. Окончил морской кадетский корпус. В 1846 г. произведен в гардемарины, в 1848 г. - в мичманы. Свою флотскую биографию Г.Х. Эгершельд начал со службы на различных судах Балтийского флота, где выполнял гидрографические работы. В 1854-55 г.г. участвовал в обороне крепости Свеаборг от англо-французской эскадры. В 1954 г. произведен в лейтенанты, после чего был назначен старшим офицером на корвет "Гридень", отправляющийся на Дальний Восток. 3 сентября 1859 г. в связи с переводом капитана корвета к новому месту службы был назначен на должность ИО командира. 5 августа 1860 г. корвет прибыл во Владивосток и провел в бухте Золотой Рог почти год, став своего рода родоначальником флота Владивостока. 1860-61 г.г. корвет "Гридень" под командованием Г.Х. Эгершельда зимовал в бухте Золотой Рог, занимаясь охотой и снабжением постов на побережье Южно-Уссурийскго края. Экипаж корабля построил на северном берегу бухты казарму, офицерский флигель, вывел стены мастерской и кузницы, оборудовал шлюпочную пристань с краном. С наступлением зимы Г.Х. Эгершельд принимает решение приступить к проведению первой в истории описи бухты Золотой Рог. Он распределил участки между своими помощниками. Работы в Золотом Роге он поручил своему старшему офицеру Ф.К. Де Ливрону, а в проливе Босфор Восточный - старшему штурману П.Р. Чуркину. В результате этих исследований, в том числе и промера со льда, удалось получить первую рукописную карту пролива Босфор Восточный и бухты Золотой Рог. В феврале 1861 г. вступил в командование клипером "Стрелок", на котором возвратился в Кронштадт. В 1862 г. за отличие по службе Эгершельд произведен в капитан-лейтенанты. В 1863-70 г.г. состоял офицером для особых поручений по морской части при командовании войсками Финляндского ВО. В 1871 г. после тяжелой болезни он скончался. В честь Г.Х. Эгершельда назван мыс в бухте Золотой Рог, а также мель у мыса Клерка в заливе Петра Великого, которая была открыта в 1860 г.

   Приложение 5 . Добровольный флот
   Начало Добровольного флота относится к 1878 г., когда, ввиду угрожавшей войны, правлением Императорского общества для содействия русскому торговому мореходству, в Москве, была впервые подана мысль о приобретении быстроходных пароходов и возбуждено ходатайство открыть для того повсеместно подписку. 11 апреля 1878 г. разрешено учредить комитет по устройству Д. флота на жертвуемые для этой цели суммы. Вслед за этим было напечатано приглашение к пожертвованиям, которые, в размере от копеек до ста тысяч руб., стали поступать очень быстро; общая сумма их к 20 сентября 1878 г. достигла 3000000 руб. с лишним Деньги эти были употреблены на покупку первых трех океанских пароходов: "Россия", "Москва" и "Петербург", вместимостью около 3000 тонн каждый, приобретенных у Гамбургско-американского акционерного общества в Гамбурге. Они были приняты в состав военного флота, но, по миновании опасности общеевропейской войны, вновь переданы комитету, который употребил их на перевозку наших войск из Турции на родину. Эта первая операция пароходов Д. флота была выполнена успешно, что засвидетельствовано собственноручной резолюцией покойного государя: " Спасибо за хорошее начало".
   Дальнейшая деятельность первых пароходов Д. флота и вновь приобретенных -- за незначительным перерывом в 1880-1881 гг., когда пароходы "Москва", "Петербург" и "Владивосток" вошли в состав Тихоокеанской эскадры адмирала Лесовского, ввиду политических затруднений с Китаем, -- по настоящее время имеет характер чисто
коммерческий: перевозка ссыльных на Сахалин и доставка военных и иных грузов во Владивосток и обратно. В 1883 г. управление Д. флотом передано морскому министерству, а в 1886 г., 24 февраля, Высочайше утверждено "Временное положение о Д. флоте", в котором указывается цель его -- содержать срочное и почтовое товарно-пассажирское сообщение между Одессой и портами Восточного океана и вообще содействовать развитию отечественной торговли. В том же положении управление делами Д. флота поручено комитету, состоящему из председателя и двух членов от морского ведомства, одного члена от министерства финансов и представителя государственного контроля, без решающего голоса. Комитет непосредственно подчинен управляющему морским министерством, а ближайшее заведование делами флота возложено на особого инспектора. В 1892 г. истек 6-летний срок этого положения, и тогда же Высочайше утверждено новое временное положение, на 10 лет, причем возложена на комитет обязанность в течение этого десятилетия завести 4 новых быстроходных и 2 транспортных парохода. С 1885 г. Д. флот получает ежегодную субсидию из государств. казнач., а с 1888 г., на пять лет, добавочную субсидию на содержание срочного пароходства между Владивостоком и портами Камчатского и Охотского морей. Помимо главной линии Одесса - Владивосток, в 1891 г. Д. флотом открыта еще новая линия -- Одесса--Петербург (Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона).

   Приложение 6. Чехов во Владивостоке.

"Во Владивостоке, по крайней мере, в мирное время, жить весело, по-европейски..."
   В апреле 1890 года молодой (ему было всего 30 лет), но уже знаменитый писатель и врач, Антон Чехов отправился в путешествие в Сибирь и на Дальний Восток. Вернувшись в 1891 году в Москву, он написал книгу, ставшую бестселлером своего времени - "Остров Сахалин". Во время этого путешествия Чехов посетил и Владивосток.
     Официально считается, что Чехов был командирован редакцией журнала "Новое время", но сам Антон Павлович писал, что "командировал себя сам". Просто перед поездкой он занял у издателя "Нового времени" Суворина 1000 рублей, а затем "отработал" их, опубликовав в этом журнале ряд путевых заметок о своем путешествии. До Сахалина Чехов добрался за 82 дня на перекладных и пароходах. На острове Чехов пробыл несколько месяцев, а затем отправился в обратный путь. Но попасть в центральную Россию он решил, пройдя морским путем через Тихий и Индийский океаны. На Сахалине сел на пароход "Доброфлота" "Петербург" и 14 октября 1890года прибыл во Владивосток.
     Чем занимался Чехов во Владивостоке? Об этом осталось немного свидетельств, но они есть. Писатель совершил ознакомительную поездку по городу на экипаже, а также несколько пеших, прогулок. Особенно впечатлил его только что открытый музей Общества изучения Амурского края и хорошая библиотека при обществе. Несколько дней он посещал ее, работая над сбором материалов для своей книги о Сахалине и не только.
Известны несколько цитат Чехова из дневников относительно его пребывания во Владивостоке. Их цитируют часто и охотно.Цитата первая:
"Когда я был во Владивостоке, то погода стояла тут чудесная, теплая, несмотря на октябрь, по бухте ходил кит и плескал хвостищем, впечатление, одним словом, осталось роскошное!" Вторая цитата менее известна: "Во Владивостоке, по крайней мере, в мирное время, жить весело, по-европейски..." То время во Владивостоке как раз было мирным...
     Однако есть и менее известные строчки. Например, цитата, которая перечеркивает две первые. Вот что писал Чехов Суворину по возвращении в Москву: "Был я во Владивостоке. О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущие довести до отчаяния. Один честный человек на 99 воров, оскверняющих русское имя..." Но, скорее, все-таки эти слова больше относятся к краю, а не "лично" к Владивостоку. Ведь известно, что Чехов и после интересовался нашим городом, а за три месяца до смерти писал беллетристу Лазаревскому, служившему здесь в то время, что хорошо помнит Владивосток, и хотел бы приехать сюда вновь.
     Покинул Чехов наш город 19 октября 1890 года. Он сел на тот же пароход "Петербург", который взял курс на Сингапур. На пути у великого писателя были Индия, Египет, Средиземноморье и родные пенаты...
     В 1985 году в память о посещении Владивостока А. П. Чеховым во Владивостоке было установлено два памятных знака: один на месте, откуда Антон Павлович любовался Амурским заливом и китом, плавающим в его водах (сквер рядом с гостиницей Владивосток). Второй - памятная доска на здании музея ОИАК на улице Петра Великого, 6. где работал Чехов и где сейчас находится выставочный центр Музея им. В.К. Арсеньева.
(Составители : Виноградова В. Ф. Острикова З. Л.)
   Приложение 7.
Приморские имения в окрестностях Владивостока на рубеже XIX-XX
(Опубликовано в сборнике "Русская усадьба", N11(27). - М.: 2005
Н.В. Касьянов, канд.арх.
   В середине XIX века Уссурийский край окончательно вошел в состав Российской империи, его освоение началось в период развития капитализма вслед за отменой крепостного права. На Дальний Восток направляли воинские команды, казаков, шло переселение крестьян и рабочих из европейской части России на судах, курсировавших между российскими черноморскими портами и Владивостоком, а после завершения строительства Транссибирской магистрали - по железной дороге. Правительство способствовало миграции населения, за казенный счет переправляя морем крестьянскую бедноту, выдавая денежные ссуды переселенцам и отводя им бесплатно земельные наделы. Особенности развития переселенческого сельского хозяйства были обусловлены наличием обширных незанятых пространств и большей свободой хозяйствования по сравнению с европейской частью России. Здесь появились частные владения с большими земельными площадями, в которых применялся наемный труд и использовалась передовая
сельскохозяйственная техника. Дух свободы и предприимчивости способствовал быстрому развитию сельского хозяйства, торговли и промышленности. Сельское хозяйство развивалось по пути, близком к американскому (1). Возникшие крестьянские хозяйства не стали поместьями, подобными усадьбам европейской России: дома, как правило, не отличались заметными архитектурными достоинствами, декоративные сады и парки отсутствовали - хозяйства окружал живописный природный ландшафт.
   Загородные имения городских предпринимателей, хотя бы отчасти сопоставимые с усадьбами европейской России, появились позже, к концу XIX - началу XIX вв. и были основаны предпринимателями, переселившимися - вольно или невольно - во Владивосток и его окрестности. Отличительной особенностью этих имений было их расположение на берегу моря или в непосредственной близости от побережья.
    
   Развитие Владивостока происходило очень динамично. Город был основан 20 июня 1860 года как небольшой военный пост, и его команду составили тогда 28 рядовых, два унтер-офицера и один прапорщик. Они сошли на берег в бухте Золотой Рог с военного транспорта "Маньчжур", который через сутки ушел "из порта Влади-Восток" - так было записано в его бортовом журнале . Уже через 30-40 лет, к концу XIX - началу XX вв. Владивосток в результате активной деятельности деловых людей, мигрирующих из европейской части России и Западной Европы, превратился в стремительно развивающийся город европейского облика и культуры. Владивосток имел статус "порто франко", который освобождал товары от таможенных сборов и способствовал торговле, городскому строительству и дальнейшему привлечению купцов и предпринимателей. Как пишет о том времени профессор государственного университета штата Вашингтон (город Пуллман) Б. Ингемансон, в Петербурге и Москве "представляли, будто Владивосток прозябает где-то на краю мира, в то время как на самом деле он был процветающим международным центром. Близость огромных природных ресурсов, большой удобный порт и железная дорога способствовали развитию торговли, расцвету поразительной архитектуры и значительному подъему промышленности" .
   Выходцы из стран Западной Европы были представлены во Владивостоке немецкими, швейцарскими, датскими, английскими и французскими предпринимателями . Быстро развивались торговые связи с Китаем, Японией и Соединенными Штатами. По свидетельству первого историка Владивостока Н.П. Матвеева "во Владивостокском посту водворяется несколько иностранцев - промышленников и торговцев, преимущественно германского и шведского происхождения, пользовавшихся особым покровительством начальства" . О легкости получения земель в городе и за его пределами свидетельствует предписание военного губернатора Приморской области начальнику южных гаваней в 1865 году: "Сделать распоряжение об отводе Де Фризу двух или даже трех участков земли в посту Владивосток, для дома и прочих строений, а равно сада и огорода. Что же затем касается до отвода земли для землевладельческих заведений, то
   дозволить ему вне порта занять сто десятин земли и, если он пожелает, получить в полное владение по существующим правилам" .
   Предприниматели и купцы Владивостока строили не только здания своих фирм, торговых домов и жилых особняков, но и загородные дачи в ближайших окрестностях. Джон Корнелиус де Фриз, выходец с острова Гельголанд, принадлежавшего тогда Англии, поселившийся во Владивостоке уже в 1865 году, построил дачу и завел молочную ферму вблизи Владивостока на полуострове, который носит теперь его имя. Здесь же построил свою дачу немецкий предприниматель Адольф Даттан. Ферму де Фриза приобрел в 1892 году Карл Георгиевич Гольденштедт, выходец из Германии, живший во Владивостоке с 1860 годов . Это имение, позже названное Новогеоргиевским, снабжало Владивосток и его гарнизон молочными продуктами, говядиной, свининой, птицей, картофелем и овощами, а также устрицами, крабами и рыбой, добываемыми в море, и одновременно было местом летнего дачного отдыха. Поэтому постройки в имении включали "живописные станы для лошадей, пони и быков, каретный двор, семенные хранилища, коровники, ледник, несколько поварских с пристройками для слуг, лодочный сарай, псарни для сенбернаров и сторожевых собак, а также дома управляющего имением. Хотя жилые дома Гольденштедтов имели мало общего с загородными дворцами-дачами западной России, однако фотографии того времени свидетельствуют, что это были великолепные виллы. Белоснежные стены внутренних помещений, возведенных на каменных фундаментах, со всех сторон окружали застекленные веранды. Дома украшали балконы, окна с жалюзи и элегантными навесами, крыши венчали изящные шпили". Жизнь отдыхающих в Новогеоргиевском горожан подробно описана американкой Элеонорой Прей, которая прожила во Владивостоке с 1894 по 1930 гг. и постоянно писала письма домой, в США. Эти письма и другие документальные свидетельства были использованы Б. Ингемансон, побывавшей во Владивостоке и на полуострове де Фриза веком позже и написавшей об "утраченном рае" прежней дачной жизни. Супруги Прей с помощью слуг разбили два больших сада, устроили песчаные дорожки, живые изгороди из боярышника, теннисный корт, площадку для гольфа, скамейки вдоль дороги через лес, пирс для лодок. "Весь этот труд превратил дачу и землю вокруг нее в прелестный уголок". В Новогеоргиевском организовывались праздники и пикники, повседневными были прогулки, купанье в море, катанье на лодках, на лошадях, спортивные игры. По свидетельству Б. Ингемансон, атмосферу уюта создавал также ярко выраженный духовный настрой поместья, возможно, благодаря красоте моря и холмов. "Природа тех мест удивляла разнообразием. Здесь были и морские берега, и буйные леса и холмы, и заливные луга, а также парк площадью в четыре десятины, его украшали венец дубов, пруд, покрытый лотосами". Великолепие пейзажа и связанные с ним трогательные, идиллические воспоминания сделали Новогеоргиевское "маленьким раем в сердцах его обитателей". Счастье не было долгим: в 1910 году умер Карл Гольденштедт, а вскоре сгорел большой дом Гольденштедтов. От прежнего Новогеоргиевского сохранилось "несколько покрытых кустарником руин", и теперь "бывшее Новогеоргиевское имение стало смесью советских и новорусских реалий" .
     На другом берегу Амурского залива, на полуострове Песчаный, семьи швейцарцев Симона и Карла Конрадов занимались разведением оленей и племенного голштинского скота, поставляя в город молоко и оленину и производя панты . До последнего времени дом Конрадов был единственным каменным домом на полуострове Песчаном.
     На острове Путятина крупное хозяйство было создано Алексеем Дмитриевичем Старцевым (1838-1900), купцом I гильдии, предпринимателем и общественным деятелем, сыном декабриста Николая Бестужева и бурятки Н. Сабилаевой, усыновленным и воспитанным селенгинским купцом Д.Д. Старцевым. Земли острова были частично куплены, частично взяты в аренду Старцевым; здешнее хозяйство снабжало крестьян элитными сортами злаков, овощей и фруктовых деревьев, а также породистым скотом; было заведено шелководство и пчеловодство. На острове были построены кирпичный и фарфоровый заводы. За заслуги перед отечеством А.С. Старцев был награжден орденом Святого Владимира, а за активное участие в переговорах о мире между Китаем и Францией - французским Орденом Почетного легиона. Он умер в своем имении "Родное" на острове Путятина и там же на самой высокой горе был захоронен. В 1989 году по инициативе краеведа Б.А. Дьяченко на месте захоронения был установлен памятник А.Д. Старцеву работы скульптора Э.В. Барсегова. Именем А.Д. Старцева названы мыс и гора на острове Путятина .
   Другой предприниматель, купец и востоковед М.Г. Шевелев, построил свое имение на красивом скалистом берегу бухты Суходол, или Кангоуз. По воспоминаниям его внука О.В. Шевелева, "барский дом, в котором мы жили, был очень обширный. Он состоял из пятнадцати комнат, с огромной столовой-гостиной. В гостиной стояли рояль, пианино, библиотечный шкаф на 3000 книг.., обеденный стол на 25 человек..., большой русский бильярд и оставалось достаточно места для танцев на 25 пар. Вся веранда была окутана лозами дикого винограда, который предохранял от летней жары. С веранды - вид на море. И цветочный сад, на котором огромными десятифутовыми китайскими иероглифами, белыми кирпичиками выложена наша фамилия: "ШЕ-ВЕ-ЛЕ-ФУ"... Перед склоном к берегу стояла старинная, заряжающаяся с дула пушка, которая стреляла раз в год, когда родители отмечали праздник в имении... За сеткой начинался оленник, примерно в 200 десятин, на две сотни голов пятнистых оленей" . От всего этого осталось одно лишь название - мыс Шевелева.
   На острове Попова обрусевший француз Август Менард купил земли на острове и устроил там ферму на 50 голов, обеспечивая половину населения Владивостока молочными продуктами. Закупив в Европе коров лучших пород, он вывел собственную породу, получившую в Приморье название Менардской .
   Пригороды Владивостока целенаправленно предназначались для использования в качестве дачных предместий. Дачный поселок Сад-город, заложенный в 1916 году вблизи станции Океанская Уссурийской железной дороги под Владивостоком, в районе пионерных частных заимок - первый (или один из первых) дачно-курортных поселков российского Дальнего Востока. Само название поселка отразило распространенную в начале XX века идею города-сада, сочетающего радости здоровой жизни среди облагороженной природной среды и городского комфорта. Композиционно-планировочная схема Сад-города соотнесена с природным ландшафтом, включающим морское побережье, реку, живописный рельеф, растительность. Такие названия улиц, как Таежная, Земляничная, Горная - свидетельствовали об осознанном осуществлении идеи города-сада. Поселок должен был превратиться в "цветущий культурный уголок дачного отдохновения для городских обывателей" . Были построены дачи, главным образом деревянные, грязелечебница. Сохранилось немногое, в частности, дом управляющего кожевенным заводом, напоминающий теремок, который ныне стал обветшавшим жилищем нескольких семей.
   Поселение в более отдаленных окрестностях Владивостока было мало освоено: здесь бродили искатели женьшеня, ловцы трепангов, золотоискатели и хунхузы - вооруженные бандиты-китайцы; до самого конца XIX века это была "страна без закона". В 1868 году разразилась даже война с манзами (китайцами) из-за прав на золотые прииски острова Аскольд. По свидетельству графа Роберта Кейзерлинга, во время его пребывания в 1895 году "Владивосток был безопаснее больших европейских городов", однако "частенько случалось, что люди бесследно исчезали в дебрях... прямо за городской чертой" .
     Наиболее известными основателями и жителями приморских загородных поместий были Янковские, ставшие легендарными, культовыми личностями в современном Владивостоке. Достоверные сведения о них доступны благодаря книгам Валерия Юрьевича Янковского , живущего сейчас во Владимире внука основателя рода Янковских в Приморье. Все Янковские - высокообразованные, талантливые, необыкновенно энергичные люди, исследователи, писатели и поэты. Михаил Иванович (Михал Янович) Янковский (1842-1912), потомок польского рыцаря Тадеуша Новины, дворянин Люблинской губернии, отбывал царскую каторгу за участие в польском восстании 1863 года, после каторги работал управляющим золотым прииском на острове Аскольд, а затем приобрел в собственность полуостров Сидеми под Владивостоком, который называется теперь полуостровом Янковского. М.И. Янковский - известный естествоиспытатель и исследователь российского Дальнего Востока, сделавший множество открытий в зоологии, ботанике и археологии; здесь достаточно сказать, что его именем названы не только полуостров и гора, но и несколько видов и подвидов птиц и насекомых и археологический слой, оставшийся от приморских поселений древнего человека (культура Янковского). Вклад М.И. Янковского в экономическое и культурное развитие Приморья и мировую науку трудно переоценить .
   М.И.Янковский, по свидетельству его сына Юрия, попал во Владивосток в те времена, когда "тигры свободно прохаживались по улицам города". "Будучи большим любителем природы, решительным и храбрым человеком, он не удовлетворялся жизнью города и решил одним из первых поселиться в провинции, заранее зная, на какие опасности и лишения он идет" . В 1879 году, в Сидеми, коневодство начиналось с нескольких местных лошадей, оленеводство - с трех диких оленей, разведение женьшеня - с нескольких корешков. Все делалось руками членов семьи - четырех сыновей и двух дочерей. М. Янковский с помощником по санному тракту пригнал своим ходом из Сибири табун лошадей томской породы, а его сын Юрий отправился изучать коневодство в Техас и привез на пароходе из Сан-Франциско породистых английских лошадей. К началу XX века хозяйство поставляло прекрасных лошадей, получавших призы на скачках, пополнявших кавалерийские и артиллерийские части, стадо оленей насчитывало более двух тысяч, а плантация женьшеня - десятки тысяч корней. Хозяйством отца позже стал заниматься сын Юрий Михайлович Янковский (1879-1956).
   Дом Янковских в Сидеми не сохранился, его можно представить лишь по одной-двум любительским, не слишком отчетливым фотографиям. В.Ю. Янковский пишет о "нашем большом белом доме с башней и флагштоком, на котором постоянно развевалось
  
   знамя с гербом "Новина" и, поворачиваясь на ветру, пела бронзовая эолова арфа в виде летящей русалки" . По другим свидетельствам, это было большое здание "с высокими бойницами, прихотливо обвитое плющом и диким виноградом". Интерьер был стилизован под рыцарский замок: "Свет едва проникает в узкие высокие окна, заделанные решетками. По стенам - картины рыцарских поединков, батальные сцены и рога, рога без конца. Тяжелая резная мебель красного дерева, скрещенные рапиры и пистолеты" . Этот необычный дом, напоминающий средневековый замок, оленепарк, табуны лошадей, плантация женьшеня привлекали гостей, среди которых были известный исследователь Уссурийского края и писатель В.К. Арсеньев, выдающийся ученый и будущий президент АН СССР В.Л. Комаров, поэт К.Д. Бальмонт.
   Превращение жилого дома в крепость не было лишь данью романтизму древнего дворянского рода: от рук хунхузов погибли жена и работники шкипера Фридольфа Гека, компаньона и соседа М.И. Янковского по Сидеми, бесследно исчез маленький сын Гека. Однако даже эта трагедия не заставила компаньонов отказаться от своих намерений .
    Старший сын М.И. Янковского, Александр Михайлович Янковский (1876-1944), "архитектор от бога", по словам Валерия Юрьевича Янковского, активно участвовал в проектировании дома в Сидеми. Позже он проектировал дом-замок Яна Янковского в бухте Витязь, а впоследствии, после вынужденного бегства Янковских - заново построенное поместье в Корее; после эмиграции он занимался архитектурным проектированием в Шанхае (личное сообщение В.Ю. Янковского).
   В 1991 году в нынешнем Безверхово поставлен памятник Михаилу Ивановичу Янковскому - это признание заслуг выдающегося исследователя и неутомимого пионера хозяйственного освоения Приморья.
   Неподалеку в Сидеми (ныне Безверхово), в восточной части полуострова, построил свои капитальные дачи Юлий Иванович Бринер, владивостокский предприниматель швейцарского происхождения . В нынешнем поселке Безверхово остались лишь стены одного из домов Бринеров, но на лесном склоне сохранился, хотя и разграбленный, фамильный склеп Бринеров - образец классицизма с канонической трактовкой ордерной системы.
   Другой сын М. Янковского, Ян (Иван) Михайлович Янковский (1886-1919) вместе со своим родственником В.М. Шевелевым и другими компаньонами организовал оленеводческое товарищество "Сосновые скалы" на гористом, омываемым с трех сторон водами Японского моря и поросшем лесом скалистом полуострове Гамова. Ян Янковский привез своих оленей из Сидеми, В.М. Шевелев - из имения своего отца в Кангоузе. Я. Янковский построил свой дом на берегу бухты Витязь, расположенной к югу от Владивостока среди великолепной приморской природы. Ныне скалистые морские берега с соснами, островки и чистейшие пляжи включены в состав единственного в России Государственного морского заповедника, недавно получившего международный статус биосферного.
   Из воспоминаний В.Ю. Янковского: "летом 1919 года наша семья собралась на Гамов в гости. Помню, мы стоим с родителями на капитанском мостике, наблюдая, как "Призрак" медленно продвигается на запад..., преодолевая встречное морское течение, вдоль высоких скалистых берегов, поросших старым соснами, - таких у нас на полуострове не водилось. На высокой оконечности мыса стоит белый маяк. Катер его огибает и входит в глубокую, около двух километров в длину, окруженную горами бухту Витязь. На правом лесистом берегу показывается новый дом дяди Яна. Дома других компаньонов прячутся в лесу. Возле небольшой пристани стоит шхуна, шаланды, кунгасы. Нас встречает шумная толпа взрослых и детей. Целая свора собак и среди них важный, величественный Самсон". Самсон - выращенный Яном Янковским ручной леопард, с которым его жена Ангелина (урожденная Шевелева) даже появлялась на улицах Владивостока - задолго до того, как знаменитая танцовщица Жозефина Бейкер стала прогуливаться на Елисейских полях Парижа с африканским леопардом. "Самсон растет совсем ручным. Мало того, наша экстравагантная тетка возит его, уже взрослого, во Владивосток, где гуляет с ним по улицам, водя на цепочке. Кончилась эта затея трагикомически. Какая-то важная дама, появившаяся из-за угла и столкнувшаяся с живым леопардом, дико вскрикнув, грохнулась в обморок. История получила огласку, в городскую управу посыпались жалобы. Мэр города деликатно попросил уважаемую дочку купца первой гильдии, пароходовладельца, востоковеда, одного из отцов города Михаила Григорьевича Шевелева отвезти свою роскошную игрушку назад в имение"  .
     В.Ю. Янковский описывает "просторный дом с высоким балконом, множеством комнат, биллиардной и даже тайным ходом в подземелье, которое выводило в соседний овраг на случай эвакуации при нападении хунхузов". По свидетельству родственника Янковских Олега Шевелева, гостившего на Витязе в 1918 году, дом "имел вид небольшого замка времен крестовых походов" и при этом имел телефонную связь.
   В 1919 году Ян Михайлович внезапно заболел и умер, а вскоре пришло в упадок и все имение.
   В 1922 году политическая обстановка в Приморье стала угрожающей для Янковских. Осенью 1922 года семья Янковских и пожелавшие уехать с ними рабочие и служащие пересекли пограничную реку Туманган на своем ледокольном паровом катере "Призрак" с баржами на буксире и оказались в Корее. М. Янковский увез далеко не все имущество и считал свою семью не беженцами, а переселенцами, вероятно, надеясь вернуться. Поначалу жизнь в Корее была тяжелой и скудной, но жизнестойкость Янковских побеждала все трудности и способствовала приобретению нового имения, названного Новиной по имени дворянского рода. Были заново построены дом, клуб-театр "Новина" с круглыми окнами и колоннами из валунов, церковь, необычный висячий мост с пилонами из дикого камня над бурной рекой, "башня предков". "Главным архитектором" снова стал Александр Янковский. Архитектура Новины, как ранее Сидеми и Витязя - своеобразный "модерн Янковских", по удачному определению польского ученого и историка науки Эугениуша Новака, посетившего в 2004 году Сидеми и Витязь.
   По свидетельству В.Ю. Янковского, "хутор и дачный поселок Новина создавались в течение двадцати лет. На голом месте, в долине меж крутых лесистых корейских гор, на небольшом плато у прозрачной горной речки, благодаря неуемной энергии и фантазии родителей, руками подрастающих детей и домочадцев был создан сказочный уголок. Поднялись аллеи пирамидальных тополей и белой акации, выросли живописные дачи, столовая, спортивные корты. Фруктовый сад, пасека, маленькая молочная ферма, а в просторной загородке пойманные в лесу и взращенные пантовые олени, доход от которых покрывал большую часть затрат... С весны до глубокой осени Новину посещали дачники и туристы, европейцы и азиаты из многолюдных городов Манчжурии, Китая и Кореи - Харбина, Тяньцзина, Шанхая, Сеула. Новина с расположенными рядом горячими источниками Омпо и лежащим в восемнадцати
& километрах на берегу моря роскошным пляжем под названием Лукоморье пользовалась широкой известностью. Эта популярность была так велика, что нередко даже из далекой Европы к нам доходили письма, на которых стояло всего два слова: "Корея, Янковскому..."
     "Сложенный из гранитных, веками обкатанных рекой валунов и не поддающейся гниению лиственницы "Катамаран" стоял высоко над рекой Понпха, несущей кристально чистые воды ... В этом, причудливой формы, доме размещалась большая столовая и гостиная, с огромным из дикого камня камином ..."Катамаран", постепенно расширяясь, служил и танцзалом, и маленьким театром целых двенадцать лет, пока мирная Понпха, вдруг обратившись в страшный мутный поток великого наводнения 1938 года, в одночасье не смыла сразу пять построек, оставив среди скал лишь убогую кучку серого песка..."
   В поселке Новина располагалась и дача Б.Ю. Бринера; его сын, Юлий, родившийся во Владивостоке в 1920 году, впоследствии стал американским актером, известным под именем Юла Бриннера, лауреатом премии "Оскар" 1957 года, которую он получил как лучший киноактер.
   В 1945 году, после прихода в Корею частей Красной Армии, Юрий Михайлович и Валерий Юрьевич Янковские были арестованы, оказались в лагерях ГУЛАГа, которые пережил только Валерий Юрьевич Янковский, ныне летописец рода, благодаря книгам которого известна захватывающая и драматическая история Янковских...
   Единственный сохранившийся от всего построенного на Дальнем Востоке Янковскими и уникальный пример сочетания в постройке XX века функций жилого дома и оборонительного сооружения - дом-замок Яна Янковского в бухте Витязь, овеянный романтикой и экзотикой освоения Приморья. Сохранившийся в руинированном состоянии, этот замок привлекает внимание всех посещающих поселок Витязь, становясь уже легендой. Архитектуру дома Я.М. Янковского в бухте Витязь можно определить как стилизацию под замок с элементами модерна, доминирующего архитектурного направления застройки Владивостока того времени. Он имеет несомненную историко-архитектурную ценность и заслуживает реставрации, пока она еще возможна.
   Оборонный дом Я. Янковского построен в 1918-1919 годы с использованием технологий оборонительных укреплений для защиты от нападений вооруженных банд и не без влияния архитектурно-строительных приемов, примененных при возведении сооружений Владивостокской крепости по проекту 1910 года . Дом сооружен из бетона с местной прибрежной галькой, что совершенно необычно для гражданской архитектуры того времени. Фундамент, цокольный этаж и крыльцо сложены из огромных тесаных каменных глыб. Зубцы входной башни и верхней части здания не были просто декоративными элементами стилизованного под замок здания, но несли оборонительную функцию, о чем свидетельствует закругленность внутренних углов зубцов, увеличивающая сектор обстрела. В настоящее время от дома, в сущности, сохранились лишь стены. Отсутствует крыша и перекрытия, остались лишь фрагменты кровли и часть полуразрушенных деревянных балок. В несущих наружных стенах зияют сквозные трещины.
   Автор предпринял попытку графической реконструкции первоначального облика здания на основании его натурного обследования.
   Помимо необычной архитектуры, дом Янковского и другие старые постройки полуострова Гамова привлекают органичной встроенностью в живописное морское побережье, образуя впечатляющий архитектурно-ландшафтный комплекс с присущей ему магией места, духом места (genius loci). Величественная гора Туманная, ее крутые отроги, сбегающие к скалистому морскому берегу и поросшие рощами священных для корейцев могильных сосен, узкие глубокие ущелья с прозрачными горными потоками создают некое сакральное пространство и великолепные естественные декорации для дома-замка. Главный фасад дома обращен на юг, откуда открывался прекрасный вид на бухту Витязь и коническую, высотой 500 метров, поросшую лесом гору Туманную на противоположном берегу; ныне этот вид почти скрыт разросшейся рощей ореховых и дубовых деревьев. На склонах горы и теперь отчетливо видны широкие, расходящиеся веером просеки, прорубленные в то время. По некоторым сведениям просеки распахивались, и по числу отпечатков копыт можно было оценить поголовье оленей. Ян Янковский, как и его отец, и брат Юрий, занимался разведением пятнистых оленей для получения ценных пантов, был и охотником.
   Бухта Витязь в последние годы становится неким культовым местом, притягивающим туристов, отдыхающих и новых строителей загородных домов, и дом Яна Янковского мог бы стать культурным и духовным центром поселка Витязь, пропагандирующим природоохранные идеи. Уместно напомнить, что Михаил Янковский уже давно озаботился проблемой "охраной природных богатств от уничтожения и истощения" , более чем актуальной в наше время. В реконструированном доме Яна Михайловича Янковского целесообразно устроить визит-центр Дальневосточного Государственного Морского Заповедника, частично воссоздавая при этом обстановку и духовную атмосферу виртуального присутствия хозяина дома.
   Краткая, очень сжатая во времени история быстрого развития и подъема Владивостока, прерванная событиями революции и гражданской войны, не только не допустила дальнейшего развития загородных имений, но и не оставила возможности сохраниться многим из них. Полностью разрушен дом Янковских в Сидеми (Безверхово) - от него остались лишь камни фундамента. Разграблен и частично разрушен склеп Бринеров в Сидеми. Даже камней не нашел Валерий Юрьевич Янковский от имения своей бабушки на мысе у впадения Кангоуза... Лишь стены остались от замка Яна Янковского на берегу бухты Витязь. Практически утрачен или искажен до неузнаваемости прежний архитектурный облик имения Гольденштедтов. Затеряны документы, которые помогли бы определить собственников доныне существующих деревянных дач в пригородах Владивостока. Почти уничтожен этот тонкий культурный слой - более тонкий, чем археологический слой открытой М.И. Янковским первобытной культуры. Архитектурно-ландшафтные комплексы растворились в природном пространстве, среди которого они ненадолго возникли, но почти неуловимые следы промелькнувшей цивилизации остались запечатленными в живописных ландшафтах, поражающих своей одухотворенностью. Память об этой эфемерной и утраченной цивилизации сохранилась в географических названиях - полуостров Де Фриза, полуостров Янковского, горы Янковского и Старцева, мыс Старцева, мыс Шевелева - и возрождается ныне названиями улиц Владивостока, книгами и памятниками.

   Приложение 8. Валерий Янковский:
 " В свои 92 года хожу на охоту, пишу книгу и мечтаю...".
Тамара КАЛИБЕРОВА, газета "Владивосток", N 1442 за 10.10.2003 (Владивосток - Владимир - Владивосток)
   "Сердечно приветствую всех собравшихся на Янковские чтения. Благодарим за внимание к фамилии, особая благодарность докладчикам и устроителям. Всегда ваши - Янковские".
   Такую телеграмму прислал в музей им. В. Арсеньева, в адрес шестых Янковских чтений, которые открылись вчера во Владивостоке, Валерий Юрьевич Янковский.
   Фамилия Янковских стала известна в Приморье с конца позапрошлого века, когда польский шляхтич-бунтарь Михаил Иванович Янковский, попавший на каторжные работы в Нерчинские золотые рудники за участие в польском восстании 1863 года, после царской амнистии выбрал своей второй родиной Владивосток, вернее живописное местечко Сидеми неподалеку от него, на полуострове, который сейчас носит имя Янковского. А прославил он себя как успешный предприниматель, умелый хозяйственник, настоящий исследователь, селекционер и вообще как человек государственного масштаба. В созданном М. И. Янковским уникальном хозяйстве были конный завод (он вывел новую дальневосточную породу лошадей), пантовое хозяйство пятнистых оленей, плантации женьшеня. Янковский обнаружил на территории Приморья стоянку доисторического человека, собрал уникальную коллекцию различных видов птиц, бабочек, многие из которых были до этого неизвестны науке.
   Нынешним летом мне довелось побывать в гостях у прямого потомка Янковского-старшего - Валерия Юрьевича Янковского в привольном старинном русском городе Владимире. И хотя встреча наша была недолгой, она до сих пор остается незабываемой. Поистине этот человек "последний из могикан". В свои 92 года он полон интереса к жизни: ходит на охоту, издает книги, просиживает в библиотеке, наконец аккуратнейшим образом отвечает на письма ("живые", не электронные). В этой старомодной манере, напрочь утраченной в наше торопливое время, пожалуй, одна из главных черт его характера - уважительное, заинтересованное отношение к человеку и цельность натуры. Та особая порода, которая не позволила сломаться в гулаговских лагерях. Дала силы жить, когда после неудавшегося побега (десять дней - десять глотков свободы) ему выдали "на всю катушку" - 25 лет исправительно-трудовых лагерей. Когда первого сына Сергея он впервые смог увидеть уже 40-летним бородатым мужчиной и тут же познакомиться с внучкой Мари, которая не говорит по-русски...
   Он потрясающе молодо выглядит, этот человек-легенда, разменявший десятый десяток. Высокий, элегантно-худощавый, с породистым профилем, ясным умом и удивительно молодыми лучистыми глазами. А знали бы вы, какой он интересный рассказчик! Три часа пролетели как одно мгновение. Мы беседовали в большой комнате, до отказа заполненной книжными полками. На самом видном месте здесь висит картина - подарок приморского художника - дом-замок Янковских на Сидеми. Замка уже нет в живых - разрушили в советские годы. Но места эти до сих пор остаются для внука Янковского-старшего самыми незабываемыми. Здесь он родился. Здесь жил до 11 лет.
   - Валерий Юрьевич, когда вы впервые попали в Сидеми после того, как в 1922-м перешли границу и стали жить в Северной Корее?
  
  
   Это произошло ровно 40 лет спустя. В 1962 году (к тому времени я уже освободился) попал по служебным делам в Хабаровск. И просто не мог упустить такого случая, чтобы не повидаться с Владивостоком. Рискнул, купил билет на поезд (в то время Владивосток был закрытым городом и мне с моим лагерным прошлым такая "прогулка" могла дорогого стоить). Но судьба была ко мне милосердна. Добрался без приключений, становился у Присяжнюка, артиста театра им. М. Горького. Он мне сообщил, что на Сидеми ходит катер, но при этом посоветовал не ехать в берете и плаще, как я заявился, чтобы не быть таким приметным, а приодеться в телогрейку и сапоги. Так я инкогнито отправился на полуостров моего детства. Нельзя передать словами, что чувствует человек в такие минуты... Правда, мой "секретный" вояж тут же стал известен директору совхоза, он пригласил меня к себе. Посидели, потолковали. Он тогда признался, что его предшественник зря поторопился наш каменный дом разрушить (кстати, в советское время там жили около 20 семей). А когда я попросил разрешения позвонить во Владивосток, оказалось, что связи нет. Тут уже я не вытерпел и заметил: "А у Янковских еще до революции телефон был. А если бы мы здесь остались жить, то, думаю, уже и вертолет имелся бы, и табуны чистокровных лошадей".
   Мой отец, Юрий Михайлович, страстным лошадником был. Двадцатилетним парнем он уплыл в Америку, где три года изучал на практике в Техасе и Калифорнии передовой сельскохозяйственный опыт и коневодство. Привез оттуда четырех прекрасных чистокровных производителей. Вот почему конный завод Янковских так славился. К приходу Красной армии здесь было 600 голов. Шестьдесят лошадей он успел переправить в Корею. К сожалению, все они пропали: не были приучены в телеге ходить, бревна возить. Когда пали две последние кобылицы, в их желудке после вскрытия обнаружили песок. Мама тогда заметила: "Они покончили жизнь самоубийством. Не смогли вынести такого унижения". Конечно, это несерьезно звучит, но... Зато люди смогли все пережить. А куда деваться...Самое трудное для родителей было расставание с родиной. Клавдий Васюкевич, наш сосед, много лет спустя рассказывал, что он видел, как мой отец, не успевая отправить на катере 100 пятнистых оленей (подошли войска Красной армии), спешился с лошади, троекратно поцеловал землю, вскочил на коня и пустил его в галоп.
   Замечу, прошло десять лет, прежде чем мы смогли поймать четырех пятнистых оленей и наладить пантовое хозяйство, которое очень выручило нас финансово. На эти средства мы приобрели большой участок земли в 50 километрах от Сейсина, рядом с курортным поселком Омпо, где били горячие ключи. Своими силами построили дачи, столовую, кухню, перекинули через бурную горную речку мост, назвали местечко "Новина", и к нам потянулись дачники, среди которых было много известных русских писателей, художников, артистов, эмигрировавших в Китай. А вскоре организовали еще один курорт - "Лукоморье", с прекрасным пляжем на побережье Японского моря. Если бы оленей успели перевезти в 1922-м, встали бы на ноги гораздо раньше. А так нам, детям, пришлось и учиться, и деньги зарабатывать: пекли хлеб и пирожки на продажу, развозили по городу керосин, охотились.
   - Валерий Юрьевич, мне посчастливилось почитать не одну вашу книгу: "Полуостров", "Долгое возвращение","Охота", "От гроба господня до гроба Гулага". От них трудно оторваться, хотя не скажу, что это чтение из легких. Уж очень тяжела правда жизни. Над чем сейчас работаете?
   - Закончил новую, десятую по счету книгу "Корея, Янковским". Она как раз посвящена жизни Янковских в Корее. Это своего рода семейная хроника, сага. Я включил сюда помимо своих собственных воспоминания отца, Юрия Михайловича, сестры
  
   Виктории, брата Юрия, и даже мой сын Арсений к ней руку приложил. (Как стало известно, буквально на днях книга вышла в свет и автор обещал переправить часть тиража во Владивосток. - Прим. авт.).А недавно я получил еще одно очень интересное предложение - издать большой исторический материал по семейству Шевелевых, начиная с прапрадеда, привлекавшегося в Иркутске по указанию самого Бенкендорфа "за оскорбление словом его императорского величества Павла Петровича" в 1799 году! А позже, в 1828 году, привлекли уже сына, купца первой гильдии Григория Шевелева - за связь с декабристами. Он помогал тайно доставлять их письма из Сибири в центральную Россию. Шевелевы жили в Верхнеудинске, нынешнем Улан-Удэ.
Автор пишет, что собрал уникальный материал и фотографии, хотел бы издать книгу, но все упирается в "презренный металл". Я сразу же написал своим родственникам Шевелевым в Калифорнию, предложил помочь деньгами. А со своей стороны хочу дописать историю рода после Михаила Григорьевича, отца мамы, она была урожденная Шевелева.
   - Ваша семья столько раз возрождалась из пепла. Вот и "Новина" прожила чуть меньше 20 лет, и ее в 1946-м стерла с лица земли, как когда-то Сидеми, Красная армия, только уже Советская. А вас, отца, брата Юрия и двоюродную сестру Татьяну отправили в гулаговские лагеря. И пришлось все начинать с нуля и сердце обидой и злобой не сжечь. Откуда силы на такое берутся?
   - Думаю, это гены. Когда брату Арсению чудом удалось бежать из Кореи, все его богатство составляли рюкзак и ружье. Прошло совсем немного времени, и он в Сеуле стал заместителем управляющего такой огромной фирмой, как "Мицубиси", а потом - коммерческим директором одного из отделений компании в Японии. Спустя еще немного времени уже считался одним из самых богатых людей Сан-Франциско в Америке. Другой брат, Юрий, самый "романтический" из нас, вышел из лагеря с 19 рублями в кармане и спустя несколько лет стал известным мастером по оросительным системам в Казахстане, а ведь у него не было никакого образования. Что касается обид - так с ними нельзя жить, иначе это не жизнь получается...
   - Мне рассказывали, что вы еще продолжаете охотиться.
   - По сравнению с дальневосточной охотой это ни в какие рамки не идет. Тем не менее - ходил на кабанов, на лосей. Потом перешел на дикую птицу. Директор лесоохотничьего хозяйства за Суздалем (там просто замечательные места) построил двухэтажную красивую избушку и назвал ее зимовьем Янковского. Дал мне ключи, мы туда приезжаем семьей. Там есть речка, пристань, я лодочку купил с мотором. Летом купаемся, осенью и зимой - охочусь. Хотите анекдот из жизни? Однажды звонят мне домой, трубку берет жена Ирина Казимировна. Приглашают выступить на встрече совета ветеранов. Жена отвечает, что прийти не смогу, поскольку нахожусь на охоте.На том конце провода сначала повисла пауза, а потом удивленный голос спросил: "Как на охоте, он же 1911 года рождения?".
   - А как женьшень, который вы пытались "поселить" во владимирских лесах, прижился?
   - Почти весь погиб, здесь не те природные условия, а главное - сопок нет. Но на "грядках", культивированный, растет. Мне даже удостоверение женьшеневода выдали, я с 1975 года этим делом занимаюсь. Знали бы вы, как я этот женьшень - для посадки - в Приморье искал. Пошел в тайгу в Анучинском районе корень жизни искать, я там в свое время его долго разводил. Четыре дня хожу - все без толку. Вдруг нечаянно наступил на рог оленя, в старину таким рогом женьшень копали. Повесил находку на пояс, на следующий день нашел женьшень. Сейчас этот рог в моем рабочем кабинете на шкафу лежит как трофей. Больше охоты меня сейчас печатная машинка интересует.
   - Ваша семья, можно сказать, писательская. Сын Арсений в прошлом году выпустил книжку прозы "Портрет был бы неполным", которую посвятил вам. А в этом - издал томик стихов.
   - Да, Арсений выбрал писательскую стезю, только это очень непростой и тяжелый путь. Кому нужно написать книгу - так это моей жене - Ирине Казимировне, с которой вот уже 48 лет вместе. Мы познакомились с ней в лагере, где она провела почти 15 лет (позже, как и меня, ее подчистую реабилитировали). Ирину арестовали после выпускного бала 22 июня 1941 года. Вся ее вина состояла в том, что она на день рождения своего школьного товарища прочитала стихотворение запрещенного поэта Сергея Есенина "Возвращение на родину".
   Но она вряд ли возьмется за эту тему - очень тяжело вспоминать. Уж лучше с внучкой Сонечкой нянчиться.
   - Валерий Юрьевич, правда ли говорят, что дом вашего дяди - Яна Янковского, который находится на побережье бухты Витязь, обещают передать вам в аренду или продать?
   - Разговоры такие ведутся уже давно. Администрация Хасанского района не против, дело в военных. Но вопрос как-то решается, не стоит на месте. Активным помощником в этом выступает Александр Бурдюк, который живет на Витязе. Если это когда-нибудь произойдет - мы хотели бы открыть в одной из комнат бывшего дядиного дома небольшой музей, филиал от арсеньевского. Материалов очень много. Сохранился и дневник моего отца, который он вел в лагере, в начале 50-х (он не дожил совсем немного до освобождения), фотографии, документы, личные вещи...
   - А кто же дом будет восстанавливать?
   - Думаю, уже мой сын - Арсений, который носит фамилию Янковский.
   0x01 graphic


   Приложение 9."Как построена КПСС"
  (антиностальгические воспоминания)

   "Продолжаем читать замечательную книжку"http://letopis.kulichki.net/2000/jan2000/nom232.htm">"Организационно-уставные вопросы КПСС", (Политиздат, 1978 год). Страница 3.
  "В КПСС насчитывается свыше 16 миллионов коммунистов. Из них рабочие составляют 42 процента, крестьяне (колхозники) - 13,6, около 20 процентов - представители технической интеллигенции, более 24 процентов - деятели науки, литературы, искусства, работники просвещения, здравоохранения, аппарат управления, военные и т.д.
  "Главные силы партии - 73,2 процента общего числа коммунистов, занятых в народном хозяйстве, - сконцентрированы в сфере материального производства."
   Прервемся на минутку и посчитаем.
   Рабочие , крестьяне и техническая интеллигенция составляют 42+13,6+20 = 75,6 процента, из них 73,2 процента занимаются материальным производством.
   Значит 2,4 процента коммунистов с техническим образованием занимались производством нематериальным. А это - ни много, ни мало, - а 324 тысячи человек.
   Интересно, что бы это могло означать?
   Характерно также, что рабочих и крестьян посчитали точно, интеллигенцию же и всяких там деятелей культуры - приблизительно. Даже в такой мелочи отражено пренебрежительное отношение к "прослойке".
   А где же работала оставшаяся четверть коммунистов?
   "В учреждениях науки, культуры, просвещения и здравоохранения - 16,6 процента, в аппарате органов государственного и хозяйственного управления - 8,5 процента, в жилищном,коммунальном хозяйстве и бытовом обслуживании - 1,7 процента."
   То-то была самая гнилая отрасль, которую вечно критиковали, корили, воспитывали и укрепляли...
   То ли коммунисты там не задерживались, то ли перерождались быстренько в приспособленцев и рвачей...
   Дело - за давностью лет - темное.
   Дальше идет обширная цитата из Брежнева, которую я повторять не буду, приведу лишь ссылку на источник.
   Л.И.Брежнев. Ленинским курсом, т.5, М., Политиздат, 1976, стр. 549.
   Прошу перечитать эту строку внимательно!
   Пятый том, страница 549.
   Чтобы добраться до этой цитаты нужно было прочитать более двух с половиной тысяч страниц!
   Я лично не знал ни одного человека, кто бы прочитал хоть десятую часть этих трудов.
  
  
   На одном из заседаний партгруппы обсуждались личные планы коммунистов по идеологической подготовке на текущий год.
   Дело было рутинное, все прекрасно понимали, что никто более того, что делает обычно, а именно - читать газеты и смотреть телевизор - делать не будет.
   Поэтому основная сложность при написании личных планов заключалась в том, чтобы они не казались слишком маленькими, но были бы написаны таким образом, чтобы не давать потом возможности придраться к их невыполнению.
   Каждый выкручивался как мог - одни расписывали банальное чтение "Правды" чуть ли не по номерам, другие наоборот сваливали в одну кучу "Правду", "Вечерний Ленинград", "За рубежом" и др., притом основное заключалось именно в "др.", третьи придумывали еще что-нибудь...
   И вдруг очередной докладчик "по личным планам" заставил всех слушать себя в буквальном смысле, раскрыв рты.
   Он говорил примерно следующее:
   "Пункт пятый. Освежить в памяти содержание книги Леонида Ильича Брежнева "Малая Земля".
   Пункт шестой. Освежить в памяти содержание книги Леонида Ильича Брежнева
  
   "Возрождение".
   Пункт седьмой. Освежить в памяти содержание книги Леонида Ильича Брежнева "Целина".
  
  
   Пункт восьмой. Освежить в памяти содержание книги Леонида Ильича Брежнева "Ленинским курсом", том первый.
   Пункт девятый. Освежить в памяти содержание книги..."
   Тут его перебил партгруппорг, который осторожно поинтересовался:
"Иван Иванович, а вы действительно собираетесь все это читать?"
   Оторвавшись от своего списка, Иван Иванович не успел ничего ответить.
"Николай Алексеевич! - сказал кто-то сзади, - Тебе-то какая разница? Он же сам будет читать, а не тебя заставит! Сам написал план, сам пусть и мучается!"
   На этом обсуждения планов было закончено.
   Смирнов 1999-2000

   Приложение 10. С. Л. Луцкий. Остров Сахалин. Популярный географический очерк.
   О строительстве тоннеля на острове Сахалин sp; Европейцы открыли для себя Сахалин в XVII веке . Это были казаки из отряда И. Москвитина. В конце XVIII века французский мореплаватель Ж. Лаперуз, двигаясь на север Татарским проливом, обнаружил, что пролив становится все мельче и мельче, возникла опасность посадить парусники на мель. Отсутствие морского течения привело Ж. Лаперуза к неверному выводу о том, что отмель кончается перешейком, соединяющим Сахалин с материком. Предположение о том, что Сахалин полуостров подтвердил побывавший в этих водах позднее англичанин В. Брайтон. Его экспедиция продвинулась дальше на север чем корабли Лаперуза, и тоже наткнулась на мели. Точно также ошибся и И. Крузенштерн. Он прошел из Охотского моря на Юг вдоль западного берега Сахалина, и тоже повернул назад - путь преграждали мели. Только в 1849 г. Г. Невельскому удалось, начав свой путь с севера, из Охотского моря, пройти вдоль всего западного побережья Сахалина. Экспедиция шла осторожно, впереди кораблей шли шлюпки. Рапорт, посланный в Петербург, принес только одни неприятности. Столичное начальство не поверило Невельскому, он оспаривал мнение трех знаменитых мореплавателей. Ему грозило разжалование, но спас его от чиновников сам царь Николай I. Известный исследователь Дальнего Востока адмирал Геннадий Иванович Невельской (1813-1876), руководитель Амурской научной экспедиции прошел трудный путь от Кронштадта до Сахалина. Он первый доказал, что Амур доступен для морских судов, что Сахалин - остров. Собранные им материалы способствовали упорядочению границы между Россией и Китаем на Дальнем Востоке. В честь него названы: самая узкая часть Татарского пролива (открытая им), мыс в этом проливе, залив, гора и город на Сахалине. Имя Невельского носит одна из улиц Кинешмы. В последние годы он жил в родовой усадьбе Рогозиниха, вблизи Кинешмы. Здесь он готовил к изданию материалы Амурской экспедиции. Остров, населенный немногочисленными племенами айнов, гиляков (теперешнее их название ниахи), эвенков, был с конца 1860-х до 1906 года местом ссылки каторжан.
   Остров Сахалин в настоящее время является интенсивно развивающейся промышленной областью, дающей до 12 процентов валовой продукции Дальнего Востока. На первом месте рыбный промысел, затем лесная и деревообрабатывающая промышленность, изготавливаются бумага и целлюлоза. Разрабатываются угольные месторождения. Особое место занимает добыча нефти и газа. Запасы их, особенно после открытия месторождений на шельфе Охотского моря выдвигают Сахалин на ведущее место в энергетике Дальнего Востока. Отсутствие устойчивой транспортной связи о. Сахалин с материком фактически превращаeт эту территорию в анклав. Разработка углеводородного сырья на острове все в большей мере осуществляется с применением инвестиций ведущих западных держав. Соглашение о разделе продукции между западными инвесторами и Россией в части в части добычи нефти и газа на шельфе о. Сахалине не в полной мере отражает интересы Российской стороны. Инвесторы все больше укрепляют свои позиции на о. Сахалин. В результате, в последние годы, все больше проявляется тенденция отделения островной области от экономического пространства России. В немалой степени центробежным силам, превращающим область в анклавную территорию способствует дороговизна транспортного сообщения с материковой Россией. Транспортная составляющая в продукции производимой и потребляемой островитянами настолько значительна, что экономика Сахалина непроизвольно больше ориентирована на страны АТР, нежели на внутри российский рынок. Нынешние транспортные связи с материком не удовлетворяют сегодняшние потребности Сахалина. Нефтепровод, построенный во время второй мировой войны с северного Сахалина до Комсомольска-на-Амуре, в нынешнее время тоже уже не может решить всех возлагаемых на него задач. Все что ввозится и что вывозится с острова следует главным образом на судах и паромах. Такая связь заключает в себе немало неудобств и экономического и организационного характера. Зимой Татарский пролив замерзает, для проводки судов нужны ледоколы.
Идея установления надежной круглогодичной связи с о. Сахалин существовала достаточно давно, она была неразрывно связана с планами широкого освоения территорий Нижнего Амура. Так, еще на деньги купцов Приамурья была организована работа по изысканию строительства железной дороги к портам Николаевск-на Амуре, Де-Кастри. Тогда же высказывались идеи продления железной дороги на Северный Сахалин. В конце 30-х годов прошлого века также предпринимались попытки поиска выхода проектируемой в то время трассы БАМ на тихоокеанское побережье в районе Де-Кастри, Николаевска-на-Амуре с последующей перспективой продления ж.д. линии на Сахалин. Практическая реализация установления прямого железнодорожного сообщения между материком и о. Сахалин была предпринята в 1950 г.
   Инженерно-геологические изыскания в проливе Невельского были выполнены в полном объеме в конце 40-х - начале 50-х годов. Отметим, что пролив Невельского - это не часть Татарского пролива, а самостоятельный пролив, соединяющий Татарский пролив с Амурским Лиманом, он именуется также проходом Невельского.
   Вот основные сведения о проливе. Пролив Невельского имеет в ширину около 8 километров, максимальную глубину 24 метра. С конца декабря по март море покрыто льдом. Толщина льда 0,7-1м. В осенне-зимний период здесь часты штормы. Критическая высота волны - 4м. Геология дна пролива очень сложна.Материковая часть представлена скальными магматическими породами - базальтом. Однако скальный массив разбит глубокими трещинами. Дно пролива сложено песчано-глинистыми грунтами, включающими в себя гальку, гравий и щебень. Часть песков насыщена водой и похожа на плывуны. Глины - вязкие, включения илов имеют высокую пористость и невысокую прочность. Соленые воды, пронизывающие толщу донных отложений обладают агрессивностью по отношению к бетону и металлу.
   Район строительства имеет повышенную сейсмичность, достигающую 10 баллов. Строителей тоннеля ждут трудности, которые не встречались в такой концентрации в одном месте. Тоннель под Ла-Маншем - 49км длиной, другой, более протяженный (54км) под Цугарским проливом в Японии и несколько менее длинных тоннелей в других местах нашей планеты строились в более благоприятных условиях. Они проложены проходческими щитами в скальном грунте. В сложных условиях, но все же уступающих тем, что предстоит преодолеть при строительстве тоннеля на Сахалине, был построен тоннель под проливом Большой Бельт (Дания). Однако в 1993г., притом, что строители пользовались всеми средствами новейшей технологии, два тоннеля там были затоплены прорвавшимися водами.
   В 1951г. Метропроект предложил три варианта трассы: 1. - Северный" (мыс Лазарева - Погиби). Длина 13км. 2. - "Средний" (мыс Средний - мыс Погиби). Длина 11,7 км. 3. - "Южный" (мыс Муравьева - мыс Уанги). Длина 11,5 км. Проектировщики тогда приняли "Средний" вариант: в нем наименьшая длина подводной части - 7,8 км.

В настоящее время рассматриваются несколько вариантов будущего сооружения. Наряду с вариантами тоннельного пересечения пролива Невельского в настоящее время рассматривается вариант мостового перехода, как вполне технически конкурентоспособный и обладающий целым рядом преимуществ перед тоннельными вариантами. Заслуга в признании мостового перехода вполне конкурентоспособным и реалистичным принадлежит Гипростроймосту. По его инициативе, начиная с 1999 года, данный вариант рассматривается как вполне реалистичный.
   Шел 1949 год, в разгаре была "холодная война", в Китае, Лаосе, Вьетнаме, Корее шли гражданские войны, в которых активное участие принимали американские и французские войска. В связи с этим советское правительство укрепляло свои дальневосточные рубежи. В середине 1949 г. на одном из заседаний так называемого малого Политбюро ВКП(б) рассматривался вопрос о строительстве Сахалинской железной дороги. Поэтому на совещании встал вопрос, что строить через пролив Невельского - тоннель или мост. Ф.А. Гвоздевский, бывший тогда начальником Главного управления лагерей железнодорожного строительства МВД СССР был готов к этому вопросу. "Необходимо строить тоннель. Только тоннель практически недосягаем для бомбардировщиков в случае войны и неуязвим для северных двухметровых волн. Когда их несет весною из Охотского моря через пролив, то они способны сокрушить опоры моста как спички......"
   -Кто будет проектировать данный тоннель? - спросил у него Сталин.
-Метропроект.У этой организации накоплен большой опыт по проектированию метро в г. Москве и Ленинграде. Этот коллектив проектировал Амурский подводный тоннель у г. Хабаровска под руководством главного инженера проекта В.И. Леднева.
-А кто будет строить переход на остров?
Л.М. Каганович, бывший тогда заместителем председателя Совета Министров СССР, курирующий Министерство путей сообщения, ответил на этот вопрос:
-Есть коллектив, Иосиф Виссарионович, - это метростроевцы. Они работали на 4-й стройке, хорошо справились с заданием. В декабре 1949 г. руководители Северной и Амгуньской экспедиций (П.Л. Татаринцев и Н.И. Маккавеев) внесли проектное предложение в Желдорпроект "О направлении Сахалинской железнодорожной магистрали". Предлагалось построить железнодорожную магистраль по направлению Комсомольск - Селехин - мыс Лазарева, далее проложить тоннель через пролив и из поселка Погиби проложить линию до Победино. В перспективе предполагалось произвести реконструкцию островной железнодорожной линии Победино - Корсаков на широкую колею.
5 Мая 1950 г. ЦК КПСС и Совет Министров приняли секретное постановление о производстве изысканий, проектировании и строительстве в 1950-1955 гг. железнодорожной линии Комсомольск-на-Амуре - Победино на Сахалине с тоннельным переходом через Татарский пролив. Данное постановление предусматривало строительство железнодорожной линии протяженностью 863 км с подводным тоннелем через пролив Невельского и устройством морской паромной переправы через Татарский пролив в 1950-1955 гг. Были определены директивные сроки: 1950 - 1952 гг. - производство изысканий и проектирование железнодорожной линии и ее отдельных титулов; июль - октябрь 1952 г. - утверждение техпроектов и генсметы; 1 октября 1950 г. - начало выдачи рабочей документации на строительство отдельных объектов ж.-д. линии; 7 ноября 1953 г. - ввод в эксплуатацию паромной переправы и открытие рабочего движения поездов: 6 пар в сутки на ж.-д. линии Комсомольск - Селихино - мыс Лазарева и Погиби - Победино на Сахалине; декабрь 1954г. - ввод в эксплуатацию подземной электростанции и стокилометровой линии ЛЭП; 7 ноября 1955 г. - ввод в эксплуатацию подводного тоннеля и железнодорожной линии Комсомольск -Победино на Сахалине в размере движения 24 пары поездов в сутки. Этим же постановлением предусматривалось произвести в 1953 - 1957 гг. проектные изыскания и строительные работы по переустройству 415-километровой линии Победино - Корсаков, строительство морского порта в г. Корсакове, сооружение мостового перехода через р. Амур у г. Комсомольск-на Амуре. Авторы экономического обоснования Сахалинской железной дороги (Транспроект МПС) предусматривали, что создание прямой железнодорожной связи с островом тесно свяжет Сахалинскую область со всеми экономическими регионами СССР, приведет к развитию производительных сил центральныхь районов Хабаровского края, г. Комсомольск-на Амуре, Нижнего Амура и Сахалина. На железнодорожной линии Селихин - мыс Лазарева предусматривалось строительство 25 промышленных предприятий, в том числе: 7 леспромхозов, Мачтовский, Саласинский, Айский лесозаводы, Айский гидролизный, Быстринский фанерный и Де-Кастринский бочко-тарный завод, Шелиховский целлюлозно-бумажный и домостроительный комбинаты, Нижнетамбовский машиностроительный, сернокислотный и ремонтно-строительный заводы. В бухте Де-Кастри (Чихачево) планировалось сооружение крупного лесоугольного морского порта для нужд Северо-Восточных регионов СССР. Общая доставка грузов по железнодорожной линии в порт Де-Кастри предусматривалась 760 , а вывоз - 475 тысяч тонн в год.

Население вдоль трассы Селихин - мыс Лазарева предполагало возрасти с 17 тысяч до 250 тысяч человек. Предполагалось строительство городов Невельска, Де-Кастри, Н. Тамбовки, нескольких поселков городского типа.
На стадии технического проекта, тоннельный переход, принятый по "среднему" варианту, проектировался в двух подвариантах с различием профиля тоннеля и с сохранением, в основном, его расположения в плане.
   Уникальность проведенных работ состояла в следующем:
  -- Подвариант 1 - длина тоннеля между порталами - 11,5 км с устройством на его выходе к острову искусственной защиты с в виде железобетонных тюфяков.
  -- Подвариант 2 - длина тоннеля 12,9 км, с большим заглублением без устройства защиты тоннеля в проливе.
   При утверждении правительством технического проекта были учтены замечания и предложения Госстроя СССР и принят к дальнейшей разработке второй подвариант.
В соответствии с принятым решением, тоннельный переход должен был брать начало на северо-западном склоне мыса Среднего, где портальной выемкой подходит к склону горы и, врезаясь в нее входит в скальный массив. Начальный участок расположен в суглинках и обломочных скальных породах. Далее, он прорезает скальный массив материка из трещиноватых порфиритов. Под проливом тоннель выходит из скальных грунтов и далее, до выхода на острове, пересекает водонасыщенные пески, супеси, суглинки и отдельные включения щебня. Типы тоннельных обделок для отдельных участков зависели от геологических условий, намечаемых методов работ и возможных мест расположения шахт и притоннельных сооружений.
   На материковой части, от портала, на участке мелкого заложения (142м), тоннель проектировался в железобетонных, защитных конструкциях. В скальных грунтах, в местах расположения притоннельных сооружений он был запроектирован в монолитной бетонной обделке (358м), а далее в сборной железобетонной, крупноблочной обделке (1200 м). Всего этот забой от портала составляет 1700м. Крепление перехода из зоны скальных пород к подрусловым слабым грунтам предусматривалось тюбинговой чугунной обделкой. Подрусловой участок тоннеля намечалось крепить специальными чугунными тюбингами. Тюбинговая обделка была принята проектом до участка мелкого заложения (365м) на острове, предусмотренного в защитном железобетоне.
Стволы шахт приняты в тюбинговой обделке диаметром 8,5 м. На трассе тоннеля, в местах расположения шахт, в неустойчивых грунтах предусматривалось устройство бетонных камер, предназначенных для монтажа, проходческих тоннельных щитов и используемых в дальнейшем для размещения в них дренажных перекачек и понизительных подстанций. На поверхности припортальных участков предусматривалось устройство тюфяков в виде сплошного монолитного
железобетонного массива для защиты кровли тоннеля. На всех шахтах и у порталов планировались сооружения надшахтного комплекса: подъема и опускания людей и грузов, механизированного склада материалов, отвалов грунта.
   На строительстве предусматривались две центральные компрессорные станции, расположенные на обоих берегах пролива, в непосредственной близости от порталов, холодильные станции, обеспечивающие замораживание грунтов шахт, камер и кровли тоннеля. Создание основной производственной базы строительства предусматривалось на материке, вспомогательной - на Погиби. Участки мелкого заложения тоннеля предполагалось сооружать открытым способом - раскрытием выемок с естественными откосами. В скальных же грунтах по всему сечению тоннеля проходка предусматривалась обычным горным способом. Аналогично должны были сооружаться все притоннельные сооружения - вентиляционный узел, дизельная. Участок скальных грунтов с железобетонной крупноблочной обделкой выполнялся горным способом со сборкой блоков специальным агрегатом - блокоукладчиком на монтажных болтовых соединениях.
   По проекту расстановка основных рабочих шахт определялась следующими условиями:
  -- расположение шахт в проливе ставило своей целью возможное сокращение длины основного подруслового участка проходки тоннеля с учетов возможной глубины (длины) отсыпки дамб в проливе; так определено местоположение шахт N2 и N3; шахты N1 и N4 располагались на берегах пролива с тем, чтобы работы, выполняемые с использованием этих шахт, с учетом применяемых на этих участках методов проходки осуществлялись в сроки проходки на основном подрусловом участке.
   На материковом берегу, в непосредственной близости от уреза высокой воды, была сооружена шахта N1, с помощью которой должны были производиться горные работы на участке тоннеля с тюбинговой обделкой. Сборка обделки предусматривалась с помощью горных эректоров. "Плечи" проходки от шахты N1 составляли: к порталу - 450 м, до сопряжения с участком блочной обделки, и в сторону пролива - 415 м, до границы проходки в устойчивых скальных грунтах.
   По условиям профиля заложения коренных пород со стороны материка, профиля дна пролива, возможного выноса в пролив отсыпаемой дамбы и расположения основной рабочей шахты выбрана наиболее заниженная точка профиля тоннеля, с обеспечением должной естественной защиты кровли тоннеля. Эта точка намечалась у шахты N3 , что составляет максимально возможный вынос дамбы и строительной площадки ("острова") в пролив на 1650 м. от материкового берега. Шахта N2 проектировалась в 3800 м от входного портала. От этой шахты в сторону материка проходка предусматривалась также обычным щитом с замораживанием участка ядра тоннеля и участка кровли, до выхода щита на коренные породы. От шахты N2 в сторону пролива проходка планировалась специальным щитом на протяжении 2100 м. Пролет проходки между шахтами N2 и N3 - 4200м.Вынос дамбы в пролив со стороны Сахалина - 2250 м. На оконечности дамбы в проливе проектировалась площадка и шахта N3, откуда планировалось вести проходку встречного забоя под пролив - 2100 м - с аналогичными приемами монтажа щитов под проливом. В сторону острова от шахты N3 проходку, по проекту, должен был вести второй специальный щит до шахты N4, плечо проходки - 2400 м.
Шахта N4 строилась непосредственно на берегу острова. От нее - проходка (2400м) специальным щитом в сторону портала, до выхода на участок тоннеля мелкого заложения. Такое расположение шахты позволило бы наиболее быстро начать работать по ее проходке и создать экспериментальный рабочий участок. Сооружение участка мелкого заложения аналогично описанному ранее. Таким образом, принятая организация работ, кроме открытых концевых участков, позволяла вести проходческие работы одновременно с 8 забоев, последовательно создавая фронты работ для смежников.
   Значительная оторванность от основных промышленных баз страны, отсутствие регулярной связи с железнодорожными магистралями страны, требовали создания самостоятельной приемочной и складской баз, освоения территории строительства, собственной производственной и жилищно-коммунальной инфраструктуры. Серьезными проблемами были обеспечение питьевой водой и связью.
Связь через пролив с островом Сахалин (мыс Погиби) в летнее время была только водным путем, зимой - по льду пролива автотранспортом. Проектом предусматривалось строительство порта и основной производственной и складской базы на мысе Лазарева. На Погиби строилась вторая база.
Параллельно разрабатывалась конструкция специального тоннельного щита "с вогнутой грудью", способного выполнять свои функции в данных сложных гидрогеологических условиях. Соответственно условиям расположения тоннеля и новому типу тоннельного щита были разработаны и типы тоннельных обделок, и технологические процессы по сооружению тоннеля. При проектировании организации и производства тоннельных работ приняты следующие основные положения:
  -- подрусловые участки тоннеля, залегающие в неустойчивых водонасыщенных песках, проходятся специальными щитами;
  -- участки тоннеля у материка, пересекающие нарушенные скальные грунты, проходят обычным щитом с предварительным замораживанием грунтов;
  -- тоннель в скальных сильно трещиноватых грунтах проходят горным способом с эректором, со взрывными работами;
  -- тоннель с блочной обделкой в скальных грунтах проходят горным способом с использованием специального блокоукладчика;
  -- выходные участки на материке и острове проходят открытым способом;
  -- рабочие шахты в проливе сооружаются на искусственных строительных площадках, связанных с материком и островами дамбами, что обеспечивает их постоянную и надежную связь с сушей; проходка рабочих шахт и сооружение монтажных камер производится с предварительным замораживанием грунтов;
  -- участки мелкого заложения сооружаются открытым способом, в котлованах с естественными откосами, с понижением уровня грунтовых вод на островном участке тоннеля и применением новых механизмов и оборудования.
   Общие объемы основных работ непосредственно по строительству тоннеля составляли:
  -- выемка грунта - 2,92 млн. куб. м;
  -- укладка тюбингов - 242,3 тыс. т;
  -- укладка бетона и железобетона - 240 тыс. куб. м
   Началось строительство. Ему присвоили название - Строительство N6 МПС.
Учитывая особую важность тоннеля, Совмин назначил начальником строительства N6 генерал-директора пути и строительства 3 ранга Н.А. Ермолаева, главным инженером -
директор-полковника Л.П. Дьяконова и начальником проектно-изыскательской экспедиции Метропроекта - В.М. Ленина.
   Совмин СССР возложил проектирование и строительство железной дороги Комсомольск - Победино и паромной переправы на МВД СССР, тоннеля под Татарским проливом - на МПС СССР и самоходных паромов для паромных переправ и через Амур - на Минсудпром СССР. Поскольку сроки строительства были очень жесткими, разрешалось начать работы по строительству железной дороги, тоннеля и паромной переправы до утверждения технического проекта и сводных смет по рабочим чертежам и локальным сметам. На основании постановления директивой Генштаба на место строительства были передислоцированы воинские части Железнодорожных войск - мостовой полк и два путевых батальона. Совмин разрешил МВД по согласованию с прокуратурой СССР овободить из исправительно-трудовых лагерей и колоний в 1950 г. и направить в МПС для работ 8 тыс. заключенных ( за исключением осужденных за бандитизм, разбой, умышленное убийство, воров-рецедивистов и лиц, осужденных к каторжным работам, а также лиц, подлежащих содержанию в особых лагерях МВД), закрепив их на этих работах до конца истечения срока, назначенного для отбытия указания.
Военное министерство выделяло Главтоннельметрострою два саперных батальона до конца строительства, МВД выделялось для военизированной охраны лагерей по строительству порученных объектов 3 тыс. военнообязанных - граждан 1929 г.р., годных к нестроевой службе в армии.
Технические условия допускали облегченные нормы, широкое использование местных строительных материалов - леса, камня. Предусматривались мероприятия по созданию собственной базы по производству и переработке местных строительных материалов, строительству стройдворов, деревоперерабатывающих комбинатов, кирпичных, бетонных и известковых заводов и пр.
   Много внимания руководство стройки уделяло быту строителей тоннеля. В поселках Лазарева и Погиби построено более 500 жилых деревянных домов, отапливаемых двумя котельными. Функционировали 4 столовые, две бани, шесть магазинов, три детских сада, ясли, две школы, две больницы, два клуба, кинотеатр. Были открыты несколько парикмахерских, обувные и швейные мастерские, две художественные и одна научно-техническая библиотеки, книжный магазин, шахматный и морской клубы, стадион и спортивные секции. В поселке Лазарева были организованы коллективы художественной самодеятельности и даже театр.
   После неожиданной смерти И.В. Сталина, строительство железной дороги было прервано постановлениями Правительства от 22 апреля и 26 мая 1953 года. Были закрыты и другие сталинские железнодорожные программы по Дальнему Востоку, в т.ч. БАМ, Амуро-Якутско-Магаданская магистраль, железнодорожная линия Салехард-Игарка-Норильск. Закрыта была и Сахалинская железнодорожная дорога, а проблема связи с материком осталась.
   Что же успели сделать строители и в каком состоянии остались объекты строительства? От Селехино в сторону Комсомольска уложено 120 км пути (до станции Черный мыс). На острове работы велись на нескольких участках одновременно, но определить четкие границы завершения работ не представляется возможным
  Воспоминания участников стройки передают атмосферу стройки. Приведем одно из них без комментариев. Руководил строительством проходки первой шахты молодой инженер Ю. А. Кошелев [4]. Он с большой теплотой вспоминает дни своей молодости: "В декабре 1951 года я окончил МИИТ. Меня направили на работу в Строительство N6 МПС на остров Сахалин... Контингент строителей был сложный. Основную массу составляли досрочно освобожденные. Им также платили зарплату в зависимости от выработки, но строго в положенный срок. Единственное, чем отличались от тех, кто приехал сюда с воли, - это тем, что давали подписку о невыезде. На нашем объекте из пяти мастеров трое были из досрочно освобожденных... Меня назначили мастером основных работ. Дали в подчинение двенадцать бригад. Нам было поручено соорудить на берегу моря ствол шахты диаметром восемь с половиной метров и глубиной порядка восьмидесяти. А когда закончим, предлагалось сделать рассечки и начинать проходку тоннеля. Проходку первой шахты мы закончили в феврале 1953 года. Очень хорошо помню этот морозный день. Монтировали последнее кольцо всю ночь. Часов в 5 утра поднялись наверх. И тут нам устроили торжественную встречу. Приехал начальник материкового строительства Николай Иванович Котельников - толковый, знающий инженер и руководитель, а также Алексей Леонтьевич Яремчук - наш непосредственный начальник, бывший метростроевец, орденоносец, руководитель проходческой бригады, отличный мастер своего дела. Тут же у ствола шахты мне вручили ордер на комнату. Но в тех условиях это была очень приятная награда. А ребята получили большие премии. Но, и конечно, стол был накрыт соответствующий. Хотелось бы заметить, что на этой стройке очень ценился труд. О людях заботились, а было их тысяч десять, не меньше... Весной 1953 года умер Сталин. А спустя некоторое время стройку закрыли. Не свернули, не законсервировали, а именно закрыли. Вчера еще работали, а сегодня сказали: "Все, больше не надо". Проходку тоннеля мы так и не начинали. Хотя для этой работы все имелось: материалы, оборудование, техника и хорошие квалифицированные специалисты и рабочие. Многие утверждают, что крест на тоннеле поставила последовавшая после похорон Сталина амнистия - продолжить стройку было практически некому. Это неправда. Из наших восьми тысяч досрочно освобожденных уехало не более двух сотен. А остальные восемь месяцев дожидались приказа о возобновлении строительства. Мы об этом писали в Москву, просили и умоляли. Я считаю прекращение строительства тоннеля какой то дикой, нелепой ошибкой. Ведь в тоннель были вложены миллиарды рублей народных денег, годы отчаянного труда. И самое главное - тоннель действительно необходим стране..."

Законсервированные в 1953 году объекты на Дальнем Востоке были брошены и переданы вначале Совнархозу, а потом Минлеспрому для вывоза леса.
Список литературы
   1. Г. Остроумов. О строительстве тоннеля на остров Сахалин. Наука и Жизнь N3, 1996г. 2. В.А. Шемуратов. Тоннель под проливом. М.: "Альпари", 1998. 3. В.Ф. Зуев. Первопроходцы восточных магистралей. Приамурское географическое общество. Комсомольское отделение Дальневосточной железной дороги. Тындинское отделение Дальневосточной железной дороги. г. Комсомольск-на-Амуре, 1999.

  Приложение 11. "А. И. Костанов, Самая восточная дорога России"
   С историей зарождения и развития железнодорожного транспорта в Японии связана главная особенность современной Сахалинской железной дороги, имеющей необычную для России ширину рельсовой колеи - 1067 мм. Других магистралей с подобной шириной колеи в России нет. Хотя в качестве исторического прецедента как раз колею 1067 мм, пожалуй, можно было бы считать "исконно русской". Дело в том, что первая в России уникальная железная дорога, построенная в 1806-1809 годах горным инженером П.К.Фроловым на Колыванских заводах, имела такую же ширину колеи. Вопрос о ширине рельсовой колеи в разных странах и на разных континентах имеет свое объяснение, связанное с развитием естествознания и техники в XIX веке. В настоящее время в большинстве стран мира используется так называемая "стефенсоновская колея" - 1435 мм. Ее принято считать нормальной. В России и странах СНГ основной является колея 1520 мм, которую обычно называют широкой. Железнодорожные линии с колеей менее 1435 мм (1067, 1000, 914, 891, 762, 750, 600 мм) относятся к узкоколейным дорогам. В Японии на рубеже XIX и XX веков утвердился стандарт колеи 1067 мм, которая затем стала основной и при строительстве железных дорог на Южном Сахалине. В наши дни такая колея используется на железных дорогах Африки, Южной Америки, Индии и некоторых других стран. В самой Японии в 1955 году начали строить высокоскоростные специализированные пассажирские линии с максимальными скоростями движения 200 км/ч и более, для которых принята ширина колеи 1435 мм. В целом на Земном шаре примерно 75% длины железных дорог имеют стефенсоновскую колею - 1435 мм, 11% дорог - более широкую колею и 14% узкую [12]. К числу последних
относится и Сахалинская железная дорога, впитавшая за прошедшие восемь десятилетий своей истории как зарубежный, так и отечественный научно-технический опыт возведения и эксплуатации рельсовых магистралей.
   Присоединение к Японии южной части Сахалина вызвало прилив патриотических настроений и деловой активности в промышленных и военно-правительственных кругах этой страны. Несмотря на значительные материальные и людские потери, понесенные в войне с Россией, усилиями прессы они передались и другим слоям населения Японии. В Токио торопились воспользоваться плодами Портсмутского мира, успокоить уставшее от военных тягот население. Поэтому колонизация территории Южного Сахалина (Карафуто) велась ускоренными темпами. Одной из главных предпосылок для этого явилось мощное транспортное строительство. Оно включало в себя возведение портов и порт-ковшей, прокладку линий связи, создание сети шоссейных и, конечно же, железных дорог. В 20-30-е годы на Карафуто создается сеть аэродромов. Около двух лет Карафуто находился в состоянии переходного периода, когда вся власть на его территории еще осуществляли представители японской армии. 31 марта 1907 года военная администрация была упразднена и власть перешла к "Карафутоте" (Управление по делам Карафуто), которое управляло японской половиной Сахалина до 1945 года. "Карафутоте" возглавлял губернатор, пользовавшийся широкими полномочиями, включая вопросы колонизации, контроль над полицией, строительством, налогами, системой образования и здравоохранения . Административным центром губернаторства Карафуто стал город Тоехара, строительство которого началось сразу же после окончания войны, близ старого русского села Владимировка. Ныне это город Южно-Сахалинск. В ходе колонизации Карафуто губернаторство уделяло большое внимание развитию внутренних сухопутных путей и средств сообщения. Было решено как можно скорее провести шоссе из Отомари (Корсаков) в Тоехару и далее до Найбучи (Стародубское). Вторую дорогу повели из Отомари к югу в район мыса Крильон, а третью - из Тоехары в Маока (Холмск). Затем была проложена сеть побочных дорог, связавших небольшие поселки и хутора. Летом 1906 года японские военные власти начали строительство первой железной дороги на Карафуто. 21 июня в порт Отомари прибыл железнодорожный батальон в составе 3 офицеров, 102 нижних чинов и 500 чернорабочих. Выполняя распоряжение военного министра, они приступили к прокладке линии полевой железной дороги между Отомари и Тоехарой протяженностью 42,5 км и шириной колеи 600 мм. Работа кипела день и ночь без выходных и была завершена в необычайно короткий срок, всего за 60 дней. Благодаря сжатым срокам строительства и использованию труда солдат в качестве рабочей силы, эта дорога обошлась казне сравнительно недорого - всего 270 тысяч иен. Уже к 1 ноября 1906 года открылось движение на участке Тоехара - Кайдзука (Соловьевка). Недостаточность изыскательских работ проявилась в том, что местами линию проложили через сопки с очень большим уклоном. Небольшие паровозики германского производства с трудом тянули состав из нескольких платформ и вагончиков открытого типа. Российский вице-консул в Хакодатэ В.В.Траутшольд сообщал в Санкт-Петербург: "Первая железная дорога на Сахалине - военная. Правительство хотя и получило много предложений от частных компаний и лиц построить дорогу, которая, очевидно, считалась доходной, но решило, чтобы дорога была казенной. Как военная, дорога будет преимущественно обслуживать гарнизон и возить военные и правительственные грузы. Для пассажиров будут ходить по два поезда в день. Станций всего предполагается 8, главные из них: Корсаковск, Соловьевка, Мицулевка, Хомутовка и Владимировка ". В апреле 1907 года, после упразднения военной администрации, кабинет министров Японии передал эту узкоколейку в ведение губернаторства Карафуто. Начались перестройка и усовершенствование линии, которая из военно-полевой перешла в категорию государственных железных дорог. Во-первых, в 1909 году она была продлена на 2,8 км на юг от Отомари до селения Пороантомари (ныне городская черта Корсакова в южной части порта), где начиналось сооружение портовых причалов. Во-вторых, на участке от Отомари до Санносава (Третья падь) полотно дороги было перенесено из сопок ближе к береговой линии, что позволило избежать ряда крутых уклонов. При этом общая протяженность линии Отомари - Тоехара составила 46,1 км. Затем с 1910 по 1915 год были выполнены работы по переводу дороги на обычную японскую колею 1067 мм, что позволило эксплуатировать более мощные локомотивы и значительно увеличить ее пропускную способность . В дальнейшем строительство магистральных линий и формирование железнодорожно-транспортной сети Карафуто осуществлялось в соответствии с японскими стандартами. Узкоколейные дороги строились, как правило, частными компаниями в качестве технологических линий на угольных шахтах, целлюлозно-бумажных заводах, в портах и т. п. О том, как работала первая сахалинская железная дорога, сохранилось довольно интересное свидетельство одного из ее пассажиров - епископа Сергия из русской православной миссии в Токио. В 1909 году, во время его посещения Карафуто, на линии Тоехара - Отомари осуществлялось регулярное движение поездов. Составы формировались из нескольких платформ и вагончиков II и III классов. О своих впечатлениях отец Сергий писал: "Мы буквально "влезли" в вагончик и поехали к северу. В вагончик может поместиться не больше 12 человек без багажа; а с багажом (для которого единственное место - пол!) трудно сидеть и восьмерым! Локомотивчики - парные, платформы приспособлены для перевозки леса прежде всего. Билеты продаются в вагонах, кроме конечных пунктов дороги, где продают их и на станциях". Темпы железнодорожного строительства на Карафуто были действительно впечатляющими. В июне 1911 года губернаторство приступило к сооружению железнодорожной ветки Тоехара - Сакаэхама (Стародубское) протяженностью 53,5 км, а к концу года оно было закончено. Затем эта ветка была соединена с уже действующим участком Тоехара - Отомари. Таким образом, стало возможно сквозное сообщение по маршруту Отомари - Сакаэхама протяженностью 99,6 км . Линия проходила через самые населенные местности южной части острова, где в тот период шло интенсивное освоение земли для сельскохозяйственных угодий, а также зарождалась угледобывающая и целлюлозно-бумажная промышленность. В 1914 году движение по этой линии осуществлялось по согласованию с графиком прибытия судов в порт Отомари, что еще более повысило эффективность ее эксплуатации для колонизационных нужд Карафуто. В мае 1913 года губернаторство начало строить ответвление от этой линии протяженностью 13,1 км между населенным пунктом Канума (Новоалександровск) и горняцким поселком Каваками (Синегорск) в верховьях реки Сусуи. Эта ветка предназначалась главным образом для вывозки местного угля в Тоехару и Отомари. В апреле 1914 года было закончено строительство этой линии, которую удалось соединить с другим участком железной дороги длиной 8,8 км до Синегорского угольного месторождения, принадлежавшего компании "Мицуи". Позже, в 1925 году, эта фирма безвозмездно передала свою линию в ведение губернаторства, и общая длина государственного участка железной дороги Канума - Каваками составила 21,9 км. Эта линия эксплуатируется и по сей день. Недалеко от железной дороги находится санаторий "Синегорские минеральные воды". Жители и гости Сахалинской области, проходящие здесь лечение, имеют возможность пользоваться этой дорогой.
      В некоторых работах советских историков, появившихся в послевоенные десятилетия, очень часто подчеркивалось военно-стратегическое значение развернувшегося на Карафуто в 20-30-е годы мощного железнодорожного строительства . Такая точка зрения диктовалась идеологическими установками тех лет и стремлением обосновать "экспансионистские планы японского империализма" в отношении советской части Сахалина.
   Непредвзятый взгляд на эту проблему позволяет сделать вывод, что главной задачей железнодорожного строительства было создание оптимальных условий для скорейшего заселения южной части Сахалина японскими колонистами и эффективного освоения разнообразных природных ресурсов. Стратегический фактор, безусловно, учитывался японским правительством, но военный характер железнодорожное строительство приняло лишь в начале 40-х годов, после вступления Японии во вторую мировую войну. До этого в течение двух десятков лет железнодорожное строительство на Карафуто осуществлялось главным образом исходя из двух объективных факторов. Во-первых, оно охватывало район основного расселения японских колонистов и велось с учетом складывавшейся географии населенных пунктов Карафуто. Во-вторых, формирование железнодорожной сети в значительной мере зависело от особенностей рельефа Карафуто, создававшего немало проблем и трудностей, которые приходилось преодолевать при строительстве дорог и в процессе их эксплуатации. Продуманная система льгот обеспечила японскому правительству успех переселенческой политики на Карафуто. Так, если в 1907 году там проживало 20,5 тысяч человек, то к 1920 году население самой северной колонии Японии выросло почти в 5 раз, составив 105,9 тысяч человек. В последующие 20 лет оно увеличилось еще почти в 4 раза и в 1940 году насчитывало уже 415 тысяч человек [20]. К началу 20-х годов определились основные районы расселения колонистов и наиболее важные промышленные центры Карафуто. На побережье Татарского пролива один за другим выросли города Хонто (Невельск), Маока (Холмск), Нода (Чехов), Томариору (Томари), Эсутору (Углегорск), Торо (Шахтерск), Ноеси (Лесогорск). На восточном побережье острова крупными городами были Сиритори (Макаров) и Сикука (Поронайск). Градообразующие факторы зависели от наличия определенных видов природных ресурсов (уголь, лес, рыба и морепродукты) и возникавших комплексов промышленных предприятий по их добыче и переработке. Большинство из этих городов являлись также административными центрами уездов и морскими портами. Соединив их сетью железных дорог, японское правительство создало благоприятные социально-экономические предпосылки для дальнейшего роста этих городов и освоения природных богатств Карафуто, значительная часть которых вывозилась на территорию самой Японии.
   В 1917 году парламент Японии утвердил пятилетний план строительства железных дорог на территории губернаторства Карафуто. В нем предусматривалось главным образом строительство двух железнодорожных линий: Хонто - Маока - Нода и Кайдзука - Хонто. Реализация этого плана давала начало широкому железнодорожному строительству на острове, так как в его основе было проведение двух основных магистралей, западной и восточной, которые затем могли быть продолжены в северном направлении, а также широтной соединительной линии между ними. Фактически это означало новый этап строительства железных дорог на территории Карафуто.
   Возведение западной железнодорожной линии началось в 1918 году. Строительные работы велись вдоль побережья Татарского пролива на нижней морской террасе с юга на север. Дорога на всем протяжении оказалась "зажатой" между линией берега и западными склонами Южно-Прибрежной цепи Западно-Сахалинских гор, что позволило избежать крутых уклонов. Но несмотря на это, строительство продвигалось с большими трудностями. Наводнения, возникавшие в результате ливневых дождей, неоднократно смывали насыпь на отдельных участках. 11 октября 1920 года была открыта линия Хонто - Маока, а еще через год, в ноябре 1921 года, пошли поезда на участке Маока - Нода. Строительные работы на западной железнодорожной линии не прекращались в период 20-30-х годов. В 1921 году был сдан в эксплуатацию участок дороги между Нода и Томариору [21]. В 1937 году губернаторство продлило западную линию до станции Куссюнай (Ильинск) в районе перешейка Поясок в самой узкой части острова. Тем самым было организовано грузо-пассажирское движение поездов по всему юго-западному побережью острова на расстоянии 170,1 км от Хонто до Куссюная. В последующие годы продолжались строительные работы с целью продолжить эту линию на север еще на 144 км от Куссюная до порта Эсутору, ставшего к концу 30-х годов центром развитого промышленного и сельскохозяйственного района. Была завершена укладка полотна и рельсов на нескольких перегонах, выполнен большой объем работ по возведению искусственных сооружений, главным образом мостов. Закончить строительство помешала вторая мировая война. В середине 40-х годов развитие военной обстановки потребовало пересмотра планов железнодорожного строительства на Карафуто. В частности, готовые участки рельсового пути на перегонах между Куссюнаем и Эсутору были демонтированы, а рельсы переведены на восточную колею для укладки на участке, ведущем в район государственной границы с СССР. Таким образом, к 1945 году строительство западной линии завершить не удалось. Что же касается ее важнейшего северного участка от перешейка Поясок до порта Эсутору, то он так и остался недостроенным до окончания войны . С открытием движения поездов по восточному и западному побережьям и по мере дальнейшего экономического освоения Карафуто, закономерно встал вопрос о соединении этих линий. В связи с тем, что зимний период рейсовые пароходы из Вакканая и других портов Японии не имели возможности заходить в порт Отомари, важное значение приобрели два других незамерзающих порта Карафуто - Хонто и Маока. К началу 20-х годов строительство соединительной линии стало жизненной необходимостью для дальнейшего динамичного развития экономики Карафуто. Как уже отмечалось, первоначально предполагалось соединить западную и восточную линии, построив железную дорогу в широтном направлении от станции Кайдзука через Таранай до города Хонто. Однако с самого начала осуществление этого строительства затянулось. Некоторые крупные чиновники управления губернаторства, ссылаясь на перспективный план развития промышленности Карафуто, протестовали против строительства этой соединительной ветки. На их позицию, безусловно, оказали большое влияние представители промышленных кругов города Маока, которые смогли убедить правительство, что с точки зрения перспектив экономического развития более целесообразно строить сквозную линию от Тоехары до Маоки, а не от Кайдзуки до Хонто. Оба варианта будущей соединительной линии имели свои преимущества и недостатки. Первый вариант (Кайдзука - Таранай - Хонто) казался более удобным с точки зрения условий строительства. Он предполагал прокладку трассы через южные отроги Западно-Сахалинских гор и Таранайский хребет, имеющий спокойный, пологий рельеф, приобретающий местами черты мелкосопочника. Это давало определенные преимущества по срокам строительства и его удешевлению, поскольку можно было отказаться от возведения тоннелей и других дорогостоящих искусственных сооружений. Второй вариант (Тоехара - Маока) требовал значительно больших затрат времени, материальных ресурсов и денежных средств. Строителям будущей трассы предстояло преодолеть Мицульский и Южно-Камышовый хребты, а также Южно-Прибрежную горную цепь, входящие в систему Западно-Сахалинских гор, верхние отметки которых достигают в отдельных местах 1000 м над уровнем моря. Вместе с тем, в отдаленной перспективе этот вариант обещал быть более выигрышным, поскольку позволял напрямую соединить административный центр губернаторства с еще одним портом - Маока, игравшим все возрастающую роль в экономике Карафуто. В конечном итоге японский парламент пересмотрел свое решение и одобрил предложение о сооружении более дорогостоящего, но экономически более целесообразного варианта широтной трассы между Тоехарой и Маокой. Промышленники города Маока торжествовали.
   Оглядываясь на историю Сахалинской железной дороги спустя семь десятилетий после тех событий, мы видим, что это решение имело большое значение для развития экономики Южного Сахалина, его районов и прежде всего города Маока - ныне Холмска, поскольку в 60-70-е годы именно город Холмск стал местом строительства паромной переправы и главными морскими и железнодорожными воротами Сахалина. Прежде чем приступить к строительству дороги Маока - Тоехара, губернаторство Карафуто организовало тщательные топографические и изыскательские работы в районах прокладки будущей трассы. Комплекс подготовительных работ занял довольно много времени. Поэтому строительство железной дороги фактически началось только в 1921 году и велось с западного и восточного направлений отдельными участками, которые сдавали в эксплуатацию поэтапно. Общее направление трассы совпало с уже существующей шоссейной дорогой между Тоехарой и Маокой, построенной почти сразу же после окончания русско-японской войны. Но это лишь отчасти облегчало задачу строителей, так как в основном укладку железнодорожного полотна пришлось вести в малообжитых районах, сквозь таежные леса, по тяжелому рельефу местности, изобиловавшему сопками, распадками и многочисленными горными речками. Почти 80% дороги проходило через горы, где крутые спуски и подъемы чередовались с резкими поворотами. На линии пришлось построить 15 тоннелей общей протяженностью 5087 м и 35 мостов общей длиной 1047 м . Особенно сложным был западный участок трассы в районе станции Экинохара (Николайчук), где для прохождения горных склонов и глубоких ущелий пришлось возвести несколько тоннелей и мостов (в том числе знаменитый "Чертов мост"), а линию железнодорожного полотна вести в виде петли. Все это ощутимо сдерживало сроки и темпы строительства. Первый участок железной дороги длиной 9,9 км между городом Тоехара и станцией Сусуя (Курская) был сооружен в 1925 году. Спустя год открылось движение поездов на западном участке трассы протяженностью 31,2 км от станции Тэи (Поляково) до селения Осака (Пятиречье). Работы на центральном участке, где линия железной дороги пересекала перевалы Камышового хребта, продолжались еще целых два года. Наконец в сентябре 1928 года был сдан в эксплуатацию участок длиной 31,2 км между станциями Осака и Сусуя. Таким образом, стало возможно движение поездов по всей соединительной линии длиной 83,9 км от Тоехары до порта Маока. Как уже отмечалось, завершение строительства этой дороги имело важные последствия для дальнейшего развития промышленности Карафуто. На морской линии Хонто - Вакканай регулярно курсировали суда "Северо-японской пароходной акционерной компании", а с открытием движения поездов от Тоехары до Маоки популярность этого маршрута еще более возросла. Кроме того, проведение железной дороги Тоехара - Маока позволило вовлечь в процесс хозяйственного освоения внутренние районы южной части острова. Вдоль линии дороги стали быстро расти населенные пункты Футомато (Чапланово), Осака (Пятиречье), Симидзу (Чистоводное), Накано (Ожидаево) и другие, где благодаря хорошему климату и благоприятным почвенным условиям получило развитие сельское хозяйство.Одной из причин, сдерживавших железнодорожное строительство на Карафуто в первой половине 20-х годов, была острая нехватка рабочей силы. Дело в том, что успешное проведение японским правительством переселенческой политики еще не означало решения этой проблемы, поскольку основной поток переселенцев на Карафуто находил применение своих трудовых усилий в промышленности, сельском хозяйстве и сфере обслуживания. Для дорожного строительства японские власти стали завозить на Карафуто тысячи корейских и китайских рабочих, которых в принудительном или полупринудительном порядке использовали на строительстве железных дорог, а также на некоторых промышленных предприятиях с тяжелыми условиями труда. Формой такого использования принудительного труда стали "такобэя", появление которых на территории Карафуто относится как раз к началу 20-х годов. Сегодня слово "такобэя" абсолютному большинству читателей ничего не говорит. Но для сахалинских корейцев старшего поколения оно и по сей день остается синонимом страшного унижения и самой бесчеловечной эксплуатации. В переводе с японского "такобэя" (takobeya) означает "камера" или "барак" для заключенных . О том, что возникновение этого термина связано непосредственно с освоением северной части Японии, говорится и в энциклопедическом словаре, изданном в Токио в 1991 году: "Такобэя" - общежитие, в котором жили люди, работающие как заключенные на шахтах Хоккайдо и Сахалина. Этих заключенных называли "тако" . Архивных документов, раскрывающих эту мрачную страницу истории Карафуто, видимо, не сохранилось. Профессор Бок Зи Коу - один из первых авторов, коснувшихся этой темы, - использовал главным образом свидетельства и воспоминания очевидцев из среды сахалинских корейцев. Первые "такобэя" появились на Карафуто в начале 20-х годов в связи с развитием большого железнодорожного строительства, которое из-за низкой технической оснащенности и сложных условий рельефа двигалось очень медленно. Тогда японцы и организовали здесь "такобэя". Старые корейцы говорят: "Сколько шпал на железной дороге от Тоехары до Маока, столько трупов "тако" лежит под землей". "Так это или нет, - пишет Бок Зи Коу, - точно никто не знает. Может быть, преувеличено. Но то, что за годы строительства дороги погибло немало "тако", - это факт. И когда, зная это, едешь на поезде, особенно ночью, то стук колес кажется стоном мертвецов, которые с того света до сих пор оплакивают свою горькую судьбу" .
   Организаторами "такобэя" явились частные подрядчики японских фирм. Поэтому внешне вербовка "тако" мало чем отличалась от обычного оргнабора рабочих. Вербовщики ездили по Японии и путем различных обещаний и спаивания заманивали доверчивых людей, в подавляющем большинстве из малоимущих слоев. Заключив кабальный контракт и получив аванс, будущий "тако" попадал в полную зависимость от работодателя. В 30-е - первой половине 40-х годов основной контингент "такобэя" комплектовался из корейцев. По различным источникам только за 1938-1945 годы из Карафуто было насильственно вывезено от 20 до 60 тысяч корейцев. К 1945 году в южной части острова проживало 43 тысячи корейцев, образовавших современную корейскую диаспору в Сахалинской области. По сохранившимся японским документам профессор Бок Зи Коу составил перечень компаний, которые организовали на Карафуто "такобэя". В частности, на строительство железных дорог "такобэя" использовали японские фирмы "Карафутотэцудо кабусики гайся", "Намбоктэцудо кабусики гайся" и другие. "Конечно, сеть "такобэя" была создана не правительством Японии, - пишет Бок Зи Коу, - официально оно даже запрещало подобную форму принудительного труда. Но это фасад. Фактически же правительство своим бездействием давало возможность развивать эту чудовищную сеть, которая страшными щупальцами охватила многие районы Хоккайдо и Карафуто" . Более того, во время второй мировой войны правительство поощряло подрядчиков, использовавших "такобэя" на строительстве военных объектов, к числу которых относились и железные дороги. осле сдачи в эксплуатацию линии Тоехара - Маока основной объем железнодорожного строительства сосредоточился на прокладке восточной линии, проходившей вдоль побережья залива Терпения и далее на север. С 1926 года на Карафуто начала действовать частная акционерная компания "Оодзи Фудзи", занимавшаяся перевозкой бумаги и целлюлозы. В 1927 году эта компания ввела в действие участок железной дороги длиной 170,5 км между городами Отиай (Долинск) и Сиритори (Макаров), в 1936 году - еще 75 км этой же линии от Сиритори до города Сикука (Поронайск). Во всех этих городах действовали крупные целлюлозно-бумажные заводы, работавшие на местном сырье. В 1941 году участок протяженностью 245,5 км от Отиай до Сикука, принадлежавший акционерной компании "Оодзи Фудзи", был выкуплен губернаторством и вошел в систему государственных железных дорог Карафуто. Таким образом, начала действовать восточная железнодорожная линия протяженностью 330,5 км, ставшая главной транспортной артерией Карафуто.К этому времени изменился правовой статус Карафуто в системе японских колоний и, соответственно, порядок управления системой островной железной дороги, находившейся до этого в ведении губернаторства. 11 сентября 1942 года кабинет Тодзио объявил, что Карафуто воссоединяется с "Найти" (собственно Японией). Как отмечал американский историк Джон Стефан, эта мера вывела Карафуто из разряда колоний и опекаемых территорий (Корея, Тайвань, Микронезия), управляемых Министерством колоний, и определила его как составную часть самой Японии. В ноябре губернатор Карафуто был переподчинен Министерству внутренних дел Японии. В течение 1943 года осуществлялась интеграция бывшей колонии с метрополией. Налоговая система, полиция, связь, финансы, железнодорожный транспорт и дороги были переданы в подчинение соответствующих министерств в Токио . В результате этой реорганизации в 1943 году железные дороги Карафуто перешли в непосредственное ведение Министерства железнодорожного транспорта Японии. Общая протяженность железнодорожных линий, официально переходивших в государственную собственность, составила 643 км.

Приложение 12 ./b>"ФСБ против профессора Сойфера"
   Владимир Сойфер
   3 июля 1999 года сотрудники УФСБ Приморского края провели обыски в квартире ученого-океанолога профессора Владимира Николаевича Сойфера и лаборатории, которые ученый посчитал незаконными. Сами же чекисты мотивировали свои действия тем, что экологические изыскания профессора представляют угрозу государственной безопасности страны.
   По сообщению Приморской прокуратуры, 12 февраля 200о года во Владивостоке начался процесс по иску профессора Сойфера к УФСБ по Приморскому краю. В конце февраля в Институте океанологии РАН была проведена очередная проверка УФСБ в лаборатории Сойфера, во время которой были обнаружены ксерокопии документов службы радиационной, химической и биологической защиты и гидрографии Тихоокеанского флота с грифами секретности, изготовленные с нарушением инструкции о секретном делопроизводстве. Среди этих документов были ксерокопии двух закрытых отчетов и секретная карта залива Стрелок и бухт Разбойник и Чажма, где базируются атомные субмарины. Профессор признал, что нарушал правила, однако оправдал свои действия тем, что, по его мнению, документы помечены как секретные совершенно необоснованно. Представители ФСБ считают, что все права на присвоение грифа секретности принадлежат военной части МО РФ, где готовятся подобные документы. Прокуратура Приморья дала разрешение на осмотр квартиры ученого, в которой нашли фотонегативы, содержащие сорок кадров отснятых документов с признаками грифа секретности, документы с грифом "ДСП", брошюру "Зеленый Крест", за подготовку материалов для которой Владимир Сойфер, кстати, получил 3200 долл. от международной экологической организации "Зеленый Крест".
   К сведению: брат профессора Сойфера - Валерий Николаевич Сойфер, профессор, заведующий лабораторией молекулярной генетики Университета Дж. Мейсона, Фэйрфакс (Вирджиния), США, генеральный директор Международной соросовской программы образования в области точных наук (http://www.agentura.ru/timeline/1999/soyfer/).

   Приложение 13. Жители Владивостока будут получать воду из спецкранов
  
ВЛАДИВОСТОК, 10 ноября - Воды в водохранилищах Владивостока осталось лишь до февраля, даже при нынешних жестких мерах экономии. Если не принять срочных мер уже к марту водохранилища будут пусты. Об этом заявил в понедельник мэр Владивостока Юрий Копылов в специальном обращении к горожанам. По данным приморского Гидрометеоцентра, сегодня в трех искусственных озерах, питающих водой весь юг Приморья, осталось лишь 35% необходимого запаса воды. От водоснабжения отключены все промышленные предприятия, а население получает воду на 4-5 часов в два дня. Но и эти меры, действующие уже более двух месяцев, не помогли - уровень в главном водохранилище "Артемовском" падает ежедневно на 2-3 см.

Юрий Копылов сегодня объяснил горожанам причины сложившейся ситуации с водоснабжением и меры, принимаемые администрацией. По его словам, в ближайшее время по рекомендации Госстроя РФ подача воды в город будет ограничена почти до 200 тыс кубометров в сутки - объема, который позволит лишь обеспечить отопление города. Для обеспечения же населения предлагается вывести специальные краны, через которые по строгому графику жители будут получать воду. Чтобы смягчить последствия этих мер, администрация города закупает более 200 колонок, бурит около 100 скважин и завозит оборудование для обеспечения подачи воды в высотную часть города.

Но пока все эти меры не дают результата - воды в водохранилищах все меньше. Как утверждает Юрий Копылов, чтобы разрешить проблему, необходимо не менее 2 млрд рублей, которые нужны для строительство новых водозаборов. "Таких денег в городском бюджете нет, а помощь их центра пока не поступала", - констатировал мэр.
Между тем, лишь на нужды отопления Владивостока необходимо ежедневно 219 тысяч кубометров воды. Это составляет более 80% от объема, который город будет получать в зимний период согласно решению краевой комиссии по чрезвычайным ситуациям. Такие ограничения требуют введения дополнительных мер по экономии воды.

Со 2 сентября во Владивостоке действует режим чрезвычайной ситуации, который 4 ноября был распространен на всю территорию южного Приморья. Причиной столь бедственного положения стала небывалая засуха. Уже почти год количество выпадающих осадков не превышает 30% от нормы. В этом году Приморье миновали тайфуны, которые и являются основными "поставщиками" воды.

В то же время, подобная ситуация с водоснабжением возникла не впервые. Приморцы помнят самую тяжелую зиму 1977-1978 годов, когда население получало воду через специальные краны в подвалах домов по строгой норме, а саму воду приходилось возить танкерами по морю. В 1997-1998 годах ситуация повторилась. Для обеспечения населения пришлось вводить части МЧС, которые распределяли воду из специальных емкостей, установленных во дворах жилых кварталов. Об этом сообщает ИТАР-ТАСС .
  
   Приложение 14
  
Президент РФ Владимир р ПУТИН:
   - Центром проведения саммита в 2012 году будет остров Русский.Поручение руководителя страны определить конкретные точки размещения объектов форума стран АТЭС выполнено
   За этим диалогом 18 октября в прямом эфире наблюдала вся страна. Жительница острова Русского Ольга САТИНКО, которой выпала честь открывать телеобщение народа со своим президентом, была по-женски эмоциональна и по-приморски настойчива. Рассказав о том, какие трудности испытывают островитяне из-за оторванности от материка, женщина наконец приступила к главному:
   - Мы очень надеемся на то, что саммит будет проведен у нас, во Владивостоке, на острове Русском, и хотя бы частично решит наши проблемы. Мы очень надеемся на вас, Владимир Владимирович... И нас интересует вопрос, что же будет с нами дальше, после вашего ухода с поста президента? И состоится ли саммит у нас здесь?
   - Во-первых, хочу сказать, что это больная тема для всей страны - ситуация на Дальнем Востоке и в Забайкалье, - ответил Владимир ПУТИН. - Из этих регионов выехало в последние годы полтора миллиона человек. Происходит депопуляция этого региона страны. Это абсолютно недопустимо и крайне опасно для нас. Россия веками осваивала эти территории, и мы не допустим того, чтобы ситуация там деградировала и дальше.
   Дальний Восток: грядут перемены к лучшему
   Президент напомнил о том, что был принят ряд федеральных программ по развитию Забайкалья и Дальнего Востока и создана специальная комиссия, возглавляемая председателем Правительства РФ, что в рамках федеральных целевых программ на развитие Дальнего Востока предусмотрено выделение значительных сумм из федерального бюджета (500 млрд. рублей в ближайшем пятилетии), благодаря чему будет развиваться собственная энергетика региона (в том числе газовая энергетика) и высокие технологии. Большая поддержка ожидает и производства, которые на Дальнем Востоке являются традиционными. В первую очередь авиа- и судостроение. Будет развиваться инфраструктура, строиться дороги и порты.
- Что касается острова Русский, - сказал Владимир ПУТИН, - то принято решение о том, что в 2012 году саммит государств Азиатско-Тихоокеанского региона пройдет в Российской Федерации. И я сразу же своим коллегам на последней встрече в Австралии сообщил о том, что если нам такая честь будет предоставлена, а решение, повторяю, уже принято, то мы будем организовывать эту работу во Владивостоке. Правительственная комиссия совместно с руководителями региона приняла решение о том, что центром проведения этого мероприятия будет как раз остров Русский. Для этого предполагается построить как минимум один мост, а может быть, даже и два моста, соединяющие остров Русский с континентальной частью, с городом Владивостоком.
   Просто не сомневаюсь в том, что это улучшит и ситуацию с работой, с дополнительными рабочими местами во Владивостоке и вообще на Дальнем Востоке в целом. Это будет способствовать развитию региона. И вот такие мероприятия, конечно, важны, но важны не сами по себе, а потому, что они играют роль магнита для привлечения инвестиций как внутренних, так и из-за рубежа. Это хороший сигнал, и он будет сделан.
   Мозговой штурм мировых лидеров архитектуры
   Кстати, еще 9 октября Президент РФ направил правительству поручение о том, чтобы определить в городе Владивостоке - столице Саммита АТЭС-1012 - конкретные точки размещения объектов. Спустя неделю губернатор Приморского края Сергей ДАРЬКИН утвердил архитектурно-планировочные решения делового центра форума стран АТЭС. Согласно концепции, основные объекты будут размещены на острове Русском в районе бухты Аякс, а также на материковой части в районе бухты Патрокл, которая, как известно, располагается между полуостровом Назимова и полуостровом Басаргина.
   Таким образом, подготовительная часть большой стройки во Владивостоке вышла на финишную прямую. А это значит, что невидимая для большинства, но очень важная работа становится достоянием общественности.
   16 октября во Владивосток высадился большой архитектурный десант. 26 человек, приглашенных губернатором Приморского края Сергеем Дарькиным для того, чтобы обсудить архитектурно-градостроительную концепцию размещения делового центра саммита АТЭС-2012, представляли хорошо известные в строительном бизнесе организации. Скажем, британская фирма Atkins, которая вместе соотечественниками из фирмы Arup занималась проектированием объектов форума по контракту с Министерством экономразвития и торговли РФ, входит в первую десятку мирового рейтинга ведущих компаний отрасли. Кстати, Atkins и Arup принимают участие в создании проектов для строительства объектов к Олимпийским играм 2012 года, которые пройдут в Лондоне. Ну а во Владивосток английские архитекторы привезли пока что презентацию того, что, по их мнению, должно быть воздвигнуто на побережье бухт Аякс и Патрокл.
   Хорошо себя зарекомендовала на пространстве СНГ и голландская фирма Royal Haskoning (контракты в Украине, Молдове и Узбекистане, участие в проектах, связанных с большим строительством в Санкт-Петербурге). Вместе с британской компанией Perkins Eastman и российским ЗАО "Национальный градостроительный институт" представители Страны Тюльпанов составили группу, которая проектировала объекты саммита по контракту с администрацией Приморского края. Кроме того, на совещании, которое прошло 17 октября в "белом доме" под председательством вице-губернатора Приморья Юрия ЛИХОЙДЫ, присутствовали представители тайваньской компании Archasia Desing Group и россияне - руководитель НИИПГрадостроительства и  ОАО "Гипрогор" (Андрей ЛАППО и Михаил ГРУДИНИН соответственно).
   - По существу, это был мозговой штурм мировых лидеров архитектуры, - отметил позже в беседе с корреспондентом "КП" руководитель департамента международного сотрудничества и туризма администрации края Герман ЗВЕРЕВ. - Основная задача всех проектов - вовлечение острова Русский в хозяйственный оборот, развитие инфраструктуры Владивостока, что должно сделать жизнь горожан комфортней. Сейчас двум основным группам проектировщиков предстоит найти единый аналитический подход в вопросах привязки конкретных объектов.
   С этой целью в первый день своего пребывания во Владивостоке зодчие посетили места предполагаемого строительства, а во второй день развернули профессиональную дискуссию, в которой учитываются различные моменты, влияющие на окончательный выбор (рельеф, климатические особенности, роза ветров и т.д. и т.п.). После этого в сжатые сроки должны быть завершено окончательное проектирование и начато строительство объектов саммита, мостов, дорог - словом, всего того, что после окончания встречи глав 21 государства Азиатско-Тихоокеанского региона будет с огромной пользой служить жителям и гостям Владивостока.
   Русский треугольник
   Так что же предлагают построить главные разработчики объектов саммита во Владивостоке к 2012 году? Оговоримся сразу, основные принципы размещения объектов саммита у группы, в которую входят компании Atkins и Arup, и у группы, состоящей из фирм Royal Haskoning и Perkins Eastman и ЗАО "Национальный градостроительный институт", примерно одинаковые. Разница - в интерпретации архитектурного облика и конкретной привязки к местности. Вершинами треугольника, в котором расположится триада главных сооружений форума АТЭС-2012, станут мыс Балка на острове Русском, полуостров Назимова и полуостров Басаргина. Первый из полуостровов, по идее, должен быть соединен с островом Русским мостом. Фирма Royal Haskoning предлагает вариант невысокого моста, подобного тому, что недавно был построен ею в Нидерландах.
   На острове Русском расположится так называемый Ритрит Хаус, в котором остановятся во время саммита главы стран АТЭС. В его состав войдут одиночные дома для высоких гостей и комфортабельные здания, в которых разместятся рестораны, спортзалы, медицинские центры, центры отдыха и т.д. В качестве главного наследия Саммита- 2012 Ритрит Хаус станет местом паломничества туристов. А к 2024 году остров Русский должен превратиться в настоящую туристическую Мекку: с игровой зоной, сетью гостиниц, санаториев и казино.
   На полуострове Назимова проектировщики предлагают создать Центр Саммита, в котором будут проходить основные мероприятия. Здесь же расположится и пресс-центр. В дальнейшем в Центре Саммита могут функционировать Международный торговый и развлекательный центры, а также гостиницы.
   И, наконец, полуостров Басаргина. Здесь предполагается построить Конгресс-центр, включающий Океанографический музей (то есть Океанариум), и большой зал для проведения всевозможных официальных мероприятий, легко трансформируемый для выступления звезд шоу-бизнеса и т.д.
   Естественно, к 2012 году во Владивостоке планируется создать в качестве дополнительных объектов саммита морской фасад города, включающий мост через пролив Босфор Восточный, новую краевую больницу, инженерную инфраструктуру, новый международный аэропорт и т.д.
  
   Сохранить и приумножить
Кстати, группа архитекторов, работающих по контракту с администрацией Приморского края, в процессе своей деятельности создала 9 вариантов размещения объектов саммита. И это говорит прежде всего о том, с какой ответственностью подошли зодчие к порученной им задаче.
   - Мы заинтересованы инвестировать средства в развитие Владивостока. Причем привлекателен в этом вопросе не только остров Русский как туристско-рекреационная зона, но и как деловой центр. Владивосток расположен недалеко от стран Азиатско-Тихоокеанского региона - Японии, Кореи, Китая. На наш взгляд, это позволит городу стать центром развития всего Дальнего Востока, сказал генеральный директор компании Royal Haskoning Том СМИТ по прибытии в наш город.
   Голландские специалисты отметили также, что Владивосток и его окрестности являются уникальным местом с точки зрения природных ландшафтов и истории. Поэтому при проектировании учитывались такие факторы, как особенности рельефа, наличие особо охраняемых природных зон, а также памятников истории, прежде всего знаменитой Владивостокской военной крепости, занесенной в книгу рекордов Гиннеса. Запланировано появление и новых памятников - например, колонны Ангела-хранителя русских моряков (по аналогии с другими российским портами) и Андреевского морского собора. Архитекторы группы Atkins и Arup на одном из необитаемых островов Уссурийского залива предлагают установить русский вариант статуи Свободы, символизирующей силу духа нашего народа.
   Ну а главное все же - это то, что объекты Саммита-2012 должны оказать максимально положительное влияние на развитие экономики края и всего дальневосточного региона в целом. В перспективе, после проведения форума АТЭС, Владивостоку уготована роль площадки для формирования нового административно-делового центра Дальнего Востока. Ключевая задача - использовать возможности АТЭС для максимально эффективного встраивания России в Азиатско-Тихоокеанский регион. Как ранее отмечал губернатор Сергей Дарькин, проведение саммита не только изменит облик Владивостока, но и даст импульс развитию всего Приморского края.
   И это тоже будет ответом на вопрос жительницы острова Русского Ольги Сатинко, который она задала 18 октября Президенту России Владимиру Путину.
Георгий СОЛДАТКИН. 25 октября 2007

Приложение 15/b>"Газпром" объявляет для Приморья пятилетку газа
     16.11.2006 09:15
   Приморский край - один из самых негазифицированных в России, поэтому понятно стремление "Газпрома" начать прокладку газопроводов как можно скорее. Способствовать этому будет наличие рядом месторождений "Сахалин" и "Сахалин-2", считают эксперты.

Губернатор Приморского края Сергей Дарькин и заместитель председателя правления ОАО "Газпром" Александр Ананенков подписали договор о газификации Приморского края сроком на 5 лет. В рамках договора ОАО "Газпром" и администрация Приморского края будут вести совместную работу по реализации программы газификации.
Приморский край одни из немногих регионов России, где газификация находится на нуле. Возможно, с приходом газа, некоторые категории общественного транспорта в дальнейшем будут переведены на газ, что улучшит экологическую ситуацию за счёт снижения выбросов вредных веществ, - было отмечено на церемонии.

Приморье рассчитывает на сахалинский газ проектов "Сахалин-1" и "Сахалин-2". По прогнозам специалистов администрации Приморского края, спрос на газ в Приморье составит в 2010 году " 2,85 миллиарда кубометров, в 2015 " 4 миллиард кубометров, в 2020 ? 4,94 миллиарда кубометров.

Для удовлеворения нужд региона, планируется строительство газопровода Хабаровск-Владивосток.
   [Neftegaz.RU)

   Приложение 15
   Мегамечта в один конец
.
   Идея соединить Евразию с Северной Америкой трансконтинентальной магистралью с тоннелем под Беринговым проливом станет главной темой в рамках весеннего обсуждения федеральной программы "Развитие Дальнего Востока и Забайкалья до 2013 года". Эксперты, опрошенные Тhe New Times, назвали этот проект века стоимостью почти $70 млрд политической выдумкой, которая не найдет партнеров. И денег.
   Марина Затейчук
  "Пока не видно, что нас ждут -- на том конце пролива" --
   Потенциальные партнеры мегапроекта -- это США, Канада и Китай. К главам правительств этих государств собираются обратиться участники специальной конференции "Мегапроекты Востока России", которая должна пройти в Москве 24 апреля. В серьезности намерений организаторов сомневаться не приходится - под знамена авторов и сторонников идеи века уже встали: полпред президента РФ по Дальневосточному федеральному округу Камиль Исхаков, заместитель председателя правительства Республики Саха Артур Алексеев, губернатор Магаданской области Николай Дудов, Совет по изучению производительных сил (СОПС) при Минэкономразвития и Российской академии наук, Минтранс РФ, ОАО "РЖД", ОАО "Трансстрой", ОАО "ГидроОГК"."Совсем нет уверенности в том, что противоположная сторона столь же заинтересована в этом проекте, пока не видно, что нас ждут на том конце пролива", -- считает аналитик Rye, Man & Gor Securities Олег Судаков. Директор департамента стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев говорит о том, что Аляска -- одна из самых неразвитых территорий США, "практически резервация", доля Аляски в ВВП США микроскопическая -- всего 0,3%. Аналитик Николаев знает, что в США не собираются интенсифицировать развитие штата, в том числе и транспортное, а "чтобы говорить об окупаемости, нужно знать, что и в каком объеме собираемся перевозить". Одной из целей проекта является развитие экспорта энергоносителей. "На Аляске нефти не так много, и ее экономят, предпочитая закупать у иностранцев. Трубопровод построить было бы гораздо дешевле, но зато не так эффектно", - считает старший аналитик финансовой корпорации "Уралсиб" Антон Табах.
   Но если в целом оценивать долю США во внешнеторговом обороте России, то она составляет немногим более 4%. "И США находятся по этому показателю где-то в конце первой десятки, то есть это отнюдь не самый главный наш торговый партнер", -- говорит Николаев. Потребности в инфраструктурном обеспечении грузопотока, законсервированная территория Аляски... Зачем Америке тратить на это десятки миллиардов долларов?
   Впрочем, проект может быть интересен с политической точки зрения в плане улучшения климата в отношениях с США и преодоления политической эскалации, полагает Олег Судаков. Тем не менее очевидных выгод для Америки в строительстве магистрали, судя по всему, нет. Станут ли США бескорыстно действовать на благо России? Вряд ли.
  Глобальный национальный - проект
   Трансконтинентальная магистраль ТКМ - World Link протяженностью 6 тысяч километров (из них 4 тысячи на территории России) по маршруту Якутск - Магадан - Анадырь - Аляска с тоннелем под Беринговым проливом должна объединить в рамках единого транспортного коридора скоростную железную дорогу, автомагистраль, линии электропередач, газо- и нефтепроводы, оптоволоконные линии связи. По словам зампреда СОПС Виктора Разбегина, проект должен полностью окупиться за 13--15 лет с момента выхода на проектный грузопоток в 70 млн тонн в год. Оценочная продолжительность работ по возведению железнодорожного тоннеля протяженностью 102 км составляет 15 -20 лет, инвестиции в строительство тоннеля оцениваются в $12-15 млрд, а всей магистрали - $55 - 67 млрд.
   По масштабности и смелости задумки проект можно сравнить, наверное, с попыткой поворота сибирских рек. "Похоже, что это еще из советского прошлого прорывается наша старая любовь к глобальным национальным проектам", - говорит Николаев.
   А при оценке реальных перспектив проекта неизбежно возникает другая ассоциация -- со строительством тоннеля под проливом Ла-Манш, который до сих пор так и не окупился. Инвестиции в тоннель под Ла-Маншем окупятся, возможно, только к 2030 году, считает Судаков.
   Если уж есть такое острое желание с кем-нибудь соединиться, построить нечто глобальное, "гораздо более выгодным с точки зрения экономической обоснованности представляется проект моста на Сахалин с продлением этого пути к Японии через пролив Лаперуза", считает Николаев. Проект был разработан уже давно, но вскоре забыт.
   - О целях и средствах
   Авторы проекта заявили, что он требует финансирования с 2008 года в части проектно-сметной документации по ТКМ - World Link и оценки его воздействия на окружающую среду. По мнению Игоря Николаева, проблема этого проекта и состоит в том, что "он идет не от реальных потребностей экономики, а от потребностей конкретных организаций, например тех, которые будут заниматься технико-экономическими обоснованиями" (ТЭО). Работы по ТЭО - очень долгое и затратное дело. Например, ТЭО того же проекта моста на Сахалин умещалось в 44 томах и 9 папках чертежей. Естественно, за это были заплачены большие деньги. В данном же проекте речь идет о гораздо больших затратах.
   Разбегин из СОПС заявил, что финансирование строительства трансконтинентальной магистрали возможно лишь при условиях партнерства государства и частного бизнеса. Однако очень сомнительно, что бизнес захочет поучаствовать в этом проекте (по крайней мере добровольно). "Бизнес сейчас проявляет активность там, где инфраструктурные проекты фактически означают возведение подъездных путей к сырьевым месторождениям. Если посмотреть заявки, которые финансируются из Инвестфонда, то почти все проекты, заявленные под строительство инфраструктуры, на самом деле -- подъездные пути для конкретного месторождения и предприятия", -- говорит Игорь Николаев. В данном же проекте очевидных выгод для бизнеса нет.
   Политическая шпала и оттянутые инвестиции

   10 апреля президент РЖД Владимир Якунин на совещании по стратегии развития железнодорожного транспорта России до 2030 года под председательством Владимира Путина отметил, что в числе важнейших стратегических, социальнозначимых и грузообразующих линий должна быть построена трансконтинентальная железнодорожная магистраль Правая Лена -- Зырянка -- Уэлен протяженностью свыше 3,5 тысячи км с выходом к Беринговому проливу. Эта трасса является частью проекта ТКМ -- World Link.
   В участии РЖД в строительстве трансконтинентальной магистрали некоторые эксперты, пожелавшие оставаться неназванными, видят политические мотивы: "Возможно, Владимир Якунин, которого многие называют кандидатом в президенты, просто зарабатывает себе очки".
   Антон Табах считает, что в целом о политической подоплеке стоит говорить лишь в контексте мировой геполитики. На его взгляд, "проект нельзя назвать предвыборным в связи с огромным количеством нареканий, которые тут же возникнут к его разработчикам: слишком много конкретных проблем появится при его реализации1".
   "России необходим прорывной национальный проект, способный вывести страну по уровню геополитического влияния и мощности экономики на один уровень с мировыми лидерами", -- считают авторы проекта из СОПС. Николаев не согласен с тем, что экономика России так уж зависит от этой магистрали: "Можно вложить в проект
   огромное количество средств, но мощнее от этого мы вряд ли станем, особенно если это будет происходить не в интересах экономики, а по каким-то другим соображениям".
   "Как показывает опыт, для расчета реальных сроков строительства крупных проектов и окупаемости инвестиций заявленные сроки нужно умножать на два", -- считает Антон Табах. Это при условии, если проект вообще будет реализован: "Вполне возможно, что шальные нефтяные деньги закончатся и проект не доживет до своего воплощения".
   Эдуард Фаритов из "Ренессанс Капитала" сомневается в рациональности использования таких огромных средств на строительство магистрали: "$65 млрд -- это очень много: все канадские железные дороги стоят $35 млрд. Или на эти деньги можно было бы десятикратно увеличить весь танкерный флот страны. При средней цене танкера водоизмещением 100 тысяч тонн в $50 млн можно купить 1300 танкеров, а сегодня у всех российских компаний и 100 таких танкеров не наберется". Фаритов называет гораздо более приоритетные инфраструктурные проекты внутри границ России: обновление БАМа, соединение его с угольными месторождениями Якутии, обновление подвижного состава, создание скоростных железных и автомобильных дорог, развитие портов. "Строительство железных дорог с 90-х годов исчисляется сотнями километров, о каких 4 тысячах километров может идти речь?" - говорит он.
  -- No Copyright Прокопчук Артур Андреевич (arturprokopchuk@yandex.ru)
  -- Размещен: САМИЗДАТ, 23/05/2008, изменен: 19/01/2011. 68k. Мемуары
  
  
  
Оценка: 4.71*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"