|
Оглавление
Пролог. "Приход
оккупации".
Глава первая.
"Партизанский край".
Глава вторая. "Подпольная
связь".
Глава третья. "Зима в
варежках".
Глава четвёртая.
"Туланьюшка".
Глава пятая. "Алый слёт".
Глава шестая. "Сборная
стоянка".
Глава седьмая.
"Опленение".
Эпилог. "Стяги светлого
будущего".
Пролог.
"Приход оккупации".
Весна 41-го занималась
легко, а отпускать не хотела ни по что. Так и стоялось в краю берёз всё
полночное зарево от неба до неба в край. Уж и Троица вышла вся и Купала
находил, а деревья всё нежились в слабой зелени, и трава шла в третий
укос.
Зайцы по утрам тревожко
прошмыгивались по селу, тоже расплодились почище китайцев-та, по меткому
выражению Ивана Васильевича Детляра, местного скотовода и антрополога со
стажем.
Иван Васильевич жил с
семьёй на самом краю села, а траву в этот год не косил ни в один из
укосов. По трём опять же причинам. Во-первых, он больше любил созерцать
внутренние глубины и недотронут-укос. Во-вторых, в гостях были немцы о
тот год, как раз, и село было организованно эвакуировано, ввиду особой
стратегической важности. Василич же был оставлен по законам славянского
гостеприимства за хозяина для встречи гостей и для связи с назначенным в
партизаны лесником Игнатом; за хлопотами и было некогда косить сено-то.
"Немцы косют хай!", думал иногда довольно-таки беспардонно Иван
Васильевич, "у их техника...". В-третьих же - так он и в прошлый год не
косил! А к жене, Марье Гнатьевне, был внимателен: очень всегда любил
послушать, что она по поводам этим трём или другим каким говорит...
А Марья Игнатьевна уже
говорила красиво, порой с изысками и всегда от души - что
позаслушаешься. Иногда же молилась в углу за мужа свово,
Ивашку-Иванушку, чтоб господь вразумил, да за подраставшую дочку
Оленьку, чтобы ей упаси бы чего.
- Крепко верующая уж ты
у меня! - смеялся Василич бывало над ней, как назначенный ещё о ту осень
попом Гаврилою в потомственные атеисты. - Смотри в вольнодумство не
обратись с устатку-то!..
Но сам именно в такие
моменты любил погладить её по шелковисто-упругой пизде: Марья Гнатьевна
в минуты моления покорна была и смиренна особо, что Василича всегда
одновременно и утешало, и тревожило, и было всей иё нежностью на руку...
Характерами Иван
Васильевич с Марьей Игнатьевной за многие совместно нажитые годы были
довольно похожи уже. Оба покладистые, с людьми схожие, в меру степенные.
Но были и различия, уж каждому, наверное, браку присущие.
Вот Марья Гнатьевна, к
примеру, покладиста была в отношении разрешения сложных житейских
споров. А Иван Васильевич больше любил покласть на обязательные виды
занятий.
Или Марья Гнатьевна со
всеми подряд, почитай, людьми общий язык легко найдёт, а Василич боле
женский пол предпочитал. Что поделаешь - с выбором...
Да сызнова вот же взять
этот самый вопрос с теми немцами - хоть в общем согласие и наблюдалось,
как вынесенное на сельсовете и обсуждению не подлежащее - ждать и всё -
а... А в частности каждому по-разному жда́лось.
Марья Гнатьевна ждала беспокойно, тревожилась почём зря, иногда
выскакивала в споднем на зорьке в уличный ряд.
- Чиго?! Не идут? -
иногда смеялся, а иногда был и строг с ней Василич: утро же! Спать бы и
спать... - Эх-ты! Ебёна-курёна, разведчица!..
Но вставлял с
удовольствием: больно с беганья по первороску была супруга взогрета и
снизу мокра...
Сам Иван Васильевич ждал
этих гостей без излишнего выверту, немцы немцами, конечно, хуй их знает
и что, но не терять же головы от событий возможных вокруг, голова должна
быть на месте всегда, на плечах!
Хоть что правда, то
правда - не хватало прямой информации об окружающем мире с тех пор, как
ушло в эвакуацию всё стратегическое село, а вражеские союзники из
америки заглушили первую и единственную программу сельского радио
буржуйскими голосами. По-нерусски Василич не понимал, а последние слова
Вождя и Учителя сорвавшиеся с сельсоветского ржавого репродуктора запали
в душу: "Враг должен быть уничтожен изнутри. Фашизм - категория
нравственная, а идеология унизительная. Немец - брат русскому человеку.
Фриц - однополчанин Ивана. Фашизм же взывающий к жестокому и
бессмысленному противоположен в основе своей идеям светлого будущего и
должен быть уничтожен. Уничтожен каждым индивидуально и в первую очередь
в самом себе. В этом наша сила. Враг будет разбит. Победа будет за
нами!..".
О самих же немцах
Василич с Марьей Гнатьевной знали лишь понаслышке. Что да, есть такой
народ, даже будто бы технически грамотный и европейски культурный. Но
верилось не всегда.
А как поди, когда
отродясь ни один немец в их края не наведывался!
Правда, в последнее
время обрывки сведений с фронтов боевых действий стал приносить
партизаном Игнат Постромка́. По его словам он встречал "кой-кого из
своих тут кой-де". Но Василич Игнату верил заново опять не всегда,
потому как в краях их округ на тридцать и сорок вёрст "кой-кем из своих"
мог быть только медведь, а Игнат он хоть и лесник, конечно, и партизан,
но жопу ведь лишний раз от печки же не оторвёт! Молодец.
Одним словом неделю
ждали уже, а немца всё нет. Ну нет и нет - своих дел...
* * *
А первым делом о ту
весну было, что понравилось Иван Василичу дочку Оленьку за жопу брать.
Нет, не срам какой чтоб дитя пугать, всего четырнадцать лет, но при
случае как подставлялось ему, так уж не упускал. Да и что - жопа ж
мягкая, тёплая, а Оленька уж оволосела поди может быть, так было с чего
её теперь полюбить.
Хоть Василич, к слову
сказать, и всегда дочку единственную уважал, любил, тешил сызмальства.
Потому он, к примеру, с ней шил. Говорит "Давай покажу!", чтобы пальчик
ей не уколоть и так далее, а какое там покажу, когда показывать
доводилось всё больше самой Оленьке. "В зубы нитку-т возьми! Ум не
зашить, как присутствует!", смеялся Иван Васильевич, а шил то подол на
ней, то рукав, то блузу, зайдя со спины. И если грудь была несмела у
Оленьки ещё, то ножки гладкие до бёдер были уже ох и ого, усмотрел
Василич. Под мыхой пух тёмный вьётся - доводилось видать. Шить Василичу
нравилось.
И вообще с дочкой и
корову доить стал порой, и в лес, и даже мужским каким делам её обучал.
Голубей пускать!
Марья Гнатьевна поначалу
ворчала - "Ну что ты до ей пристал? Дюже мягкая? На голову б ищо закинул
дочке подол!". "Мала ещё - на голову!", строго отвечал Иван Васильевич.
Мария же Гнатьевна скоро перестала ворчать, видя как и дочка всё при
отце теперь, и муж гляди чего лишнего в доме с пользою сделает.
И всё шло бы по-тихому,
а тут припёрся вонтот партизан. И чуть не с порога рассказал на всю
горницу, что "Неурожайный, вам прямо скажу, год этот, нынче, на баб. С
эвакуацией вашей!.." и так далее. И на вывод подал - "Уж придётся,
Матрёна, тебе потерпеть...". На что Мария Игнатьевна попросила Оленьку
закрыть уши, улыбнулась и сказала ему в ответ доброе:
- Пыйшов на хуй! - и
кивнула: - Всё, Оленька, открывай.
И Игнат остался у них на
ночь. Ебал он в ту ночь Марию Игнатьевну на русской печке по разному, а
Иван Васильевича тревога брала: как же в ночь-то лес остался без
партизанской охраны!.. И, в конец, не утерпел - слез с кровати, накинул
сермяжный пиджак и пошёл с мыслью лес охранять.
В сени вышел, да думал
кошку Марфушку пригладить, а как глядь, а то Оленька ссыт. Дело нужное,
что тут сказать, особенно если ночью. Так он пригладил тогда Олюшку.
Наверху, и внизу, и пошёл.
Когда слышит шаги за
собой. Обернулся - сонная Оленька провожает его.
- Ты куда?
- Это ты куда! Я - в лес
партизанить всю ночь, дело важное. Порядок быть должен? А ты спи иди.
Утром приду - расскажу.
- Я с тобой!
- Ну как же! А спать?
- Завтра потом. И не
хочу я спать, с чего ты взял! Хочу партизанить всю ночь!
Ну, тут что? Пришлось
взять. Вместе пошли. А ночь лунная на Купала, ветерок лёгкий свежий в
рубахах шуршит, филин далеко себе охает, хорошо стало быть им идти. Вот
Оленьку ни с того любопытство и разобрало.
- Тять, - говорит, - а
чего это дядя Игнат нашей матушке такое нарассказал за вечером на ушко,
что и до́си ебёт?
Василич споткнулся
слегка, но сдержал форму.
- Чиго-чиго! Про
мисиршмит обещал рассказать! И как советский танк Т-34 стреляет, что
знает сказал...
- Врёт, пиздюк! -
засмеялась Оленька. - Советский танк Т-34 ещё не построили. 41-й год на
дворе! Ещё б "калаша" припёр! А ебёт, между прочим, по-правдашниму!..
- Тише ты! - успокоил
Василич разбушевавшегося дитя. - Не гогочи, как полоумная! А то всю нашу
разведку партизанскую накроет не при тебе будь сказано чем. Про
мисиршмит-то правда! Сама видала как они пару раз летали в огороде по
небу туда-сюда...
- Ой, видала я его
мисиршмит!.. - прыснула Оленька. - Как за угол ходил. Так за тот
мисиршмит матушка, поди, и ебётся-то с ним!..
- Где ты слов-то таких
набралась! - пристыдил Иван Васильевич дочь, но слега шевельнулось в
штанах.
- То всё в учебниках, -
ответила запросто Оленька и вдруг остановилась в задумчивости.
Видно луна грела дюж.
- Тять, а ебаться вкусно
людям?
- Ты чего? - остановился
и Иван Васильевич. - Вкусно, конечно. Чего б они себе еблись, когда б
невкусно было? Чего это ты? Пошли.
Теперь Оленька шла,
оставшись в лёгкой задумчивости, и чуть позади. На одной из лунных
прогалин сделали привал.
- А почему тогда меня
никто не ебёт? - спросила Оленька.
Василич подумал-подумал
и не нашёл, что сказать. Попробовали, но было тесновато, и Василич не
стал нарушать...
"Да и дело-т не первое",
объяснял, "Это всё и со временем и само собой. Можно и по-другому и ещё
ловчей". "Врёшь!". Не врал. Ладонью умостился слегка, потом чуть языком
и Оленьку подорвал. В первый раз такидолгопотомвозвращалисьдомой...
В дом под утро, а в доме
все спят. Марья Гнатьевна раскорячилась - повезло ей сегодня всю ночь.
- Фу, мамка бесстыжая! -
тятьке на ухо шёпотом Оленька.
- Ничего. С человеком
бывает, чего взять-то с него от со сна!.. Иди, не подглядывай!
А сам Иван Васильевич
подобрался к разверстой супруге и разворотил матень на штанах, выпростая
чуть не с ночи ещё напряжённого.
"За Родину так стоять!",
уважительно подумал Василич, взглянув на свой хуй и потревожил слегка
головой калёной прохладно-развёрстое влагалище спящей Марии Игнатьевны.
Мария Игнатьевна сладко улыбнулась по привычке, но не проснулась.
Осторожно, чтоб не будить, Василич встромил наполную и легко покачал
бёдрами, прилаживаясь. Но уж больно был нынче стояк друг-суров. На пятом
или шестом толчке Марья Гнатьевна застонала исполненно и проснулась.
- Где пропадали-то? -
спросила, подмащиваясь под тугой внутри ластки напор.
- Партизанили, - сказал
Василич, покряхтывая. - Ольку чуть не отъёб! Да туга ещё... Ух-х-хм...
- Ты чего? Ох-хо!.. Она
ж дитё ещё только рождённое! Поди циклы еще не пошли... Ох!..
- Кх-эхм... да не, пошли...
я спрашивал... У ней волоса в трусах уже побольше твово!.. Кхм...
- Да ладно тебе... ох...
врать-то!.. Нешто я не купаюсь с ней... ох-хо... и не вижу... каки там волоса...
только пух..х..Ох-хо-хо!..
- Вот я бы с ней
покупался!.. Там глядишь, по распаренному бы и прошло... Укх-м! Ого!!!
- Ох-хо-хо!..
Ох-хохоюшка!!! Ох, хорошо! Вжми, вжми иго...
- Ага!!! - молвил Иван.
Васильевич...
- Ой-йё-ёёёёёёё! -
зашлась полушёпотом Марья Игнатьевна...
Задул Ивашка до липкоты
между ног протекающей, загоношилось в ней всё...
- Думала к утру буду
совсем никака, ночью делалось что! А поди ж - как по утрему в сладость
пришлось... - говорила, уже приходя в себя, прильнув к мужнему уху, Марья
Гнатьевна.
Но Иван Васильевич,
напартизанившись, спал уже, как убитый.
Игнат проснулся и понял,
что он тут не доделал чего-т. Он глянул себе под низ живота на заново
встревоженное достоинство и догадался - чего...
- Гнашенька, пощади! -
взмолилась Марья Гнатьевна. - Уже видеть твою не могу карамель!
- Ванюта впёр! -
удовлетворённо определил, трогая за смачно хлюпающую Марью Игнатьевну,
Игнат. - Мастер, слов нет...
- Гнаш, Ванютка-т чего!
- прижимаясь уже к Игнату, шептала Марья Игнатьевна. - Оленьку в лес
водил. Там хороводил её, влезть не влез, а слюней назаставил пиздой
пускать! А как пришёл - мне загнал. Очень крепко сегодня сложилось у
нас. Смотри, теперь без задних-то ног оба спят...
- А мы побудим кого! -
Игнат подмигнул Марье Гнатьевне. - У меня-т чуть поменьше твово, так
может вместится...
- Ты с ума...
- А чего теперь девке
зазря спать?! Да ладно, шучу, шучу. Пойдём, посмотрим, как там она спит,
раз уж без задних ног.
Марья Игнатьевна одеяло
на Оленьке задрала и рубашку ночную ей подняла, а Игнат губы в стороны
развёл:
- На спор девке войдёт
мой хуй! Берусь во сне, что и не почувствует! Ты же знаешь, Марусь, я же
бдительный...
- Ну дуй давай, мне уж
самой невтерпёж!.. Лишь аккуратнее...
Оленька сладко зевнула
ротиком, да в лёгкий вздох и побегла во снах...
- Ивану сюрприз, как
проснётся!.. - натягивая штаны, вполголоса говорил Игнат.
Марья Игнатьевна
собирала на стол перехватить ему на дорогу. Под Оленькой подсыхала
небольшая лужица крови, а она лишь блаженно щурилась во сне от лучей в
окно вовсю уже утреннего солнца.
Тут немцы как раз и
пришли.
- А что это у вас тут за
бардак, - говорят. - Партизанская работа не налажена. Все свалили
куда-то. Мы сейчас ещё немного повоюем так и пойдём домой совсем...
- Всем стоять! - это
проснулся так Иван Васильевич, будто и не спал никогда в жизни он, а был
всегда самый как за честное слово себе часовой.
- Я здесь, - говорит, -
самый старший над всем селом и в ответе за межнациональное
гостеприимство. Никто отсюда, так я вам скажу, нихуя никуда не выйдет
вообще. Пока не отведает пампушек тех самых, что печёт моя дорогая жена,
Мария Игнатьевна.
Ну немцы реально
выставились: это всё, снова здесь не европа, а какой-то дурдом! А тут
ещё Игнат затягивает свой ремень и говорит:
- А партизанская работа
у нас налажена, шо с хуя дым! Я как раз вот иду по делам за болото, на
котором тропы никто не знает кроме меня, до железной дороги отпускать
под откос поезда. А здесь у меня выходной и отгул был, как полагается.
Как у людей. Я Марфу ебать приходил.
Немцы - всё, думают,
конкретно приехали. Нам примерно так и рассказывали. Вместо культурного
обмена одна экстремальная эротика. Оленька между прочим с неприкрытой
жопой спит, а ведь война. Марья Игнатьевна тогда уж догадалась прикрыть.
Короче, садятся немцы за
стол и просят им налить шнапса, иначе они ни хуя говорить не будут.
- Это при детях-то водку
жрать! - спросил, как хозяин, Иван Васильевич вежливо.
- А оно же спит, -
говорят немцы.
- Нет, при ребёнке не
стоит водку пить, это верно, - авторитетно сказал Игнат и вышел.
Той же летом подался
Иван Васильевич до свояка, на село Малый Сад.
Свояк его, Волок-Ласка
Андрюха Сергеевич, приходившийся помимо какого-никакого родства ещё и
другом сызмальства Ивану Василичу, давно звал уже откузмить красу общую
их по школьным годам Наську Насадницу. А тут в само время и случай к
тому подоспел: намерилась Марья Игнатьевна рожать месяцев через семь,
так и выслала Ваньку свово, бишь Ивана Васильевича, за бельевою
мануфактурою на славную ситцами Малосадовскую сельпу.
Долго-короток путь, шёл
Иван Васильевич, полем-ветром дышал, не заметил, ка и пришёл.
Сразу сказать - Андрюха
Сергеевич был занятой человек, потому как служил председателем в
правлении тамошнего их колхоза с названием "Красный Мак".
- Проходи! - он сказал
Ивану Василичу, как другу старому вредному, и руку пожал не у себя в
сенях, как человек, а посреди кабинета рабочего. - Где же ты пропадал,
подкустный волк, когда тут, быть может, события, и друг по классной
лавке жениться решил?!
- Да ну! - не сразу
поверил Иван Василич проверенному холостяку и женскому прихвостню с
малых лет. - До куды ж тебя с радости вскинуло! Ври, да знай меру!
- Ну, а Наську-то хоть
поибём?! - Андрюха заулыбался во весь рот, поправляя за хер штаны. - Она
тут ходуницей такой ходит, баловна, что мне одному на неё уже недосуг
подымается! Я её так и поставил в известие - мол, придёт Ванька,
вызнаешь сразу одно между двух, оневестим тебя, как по-прошлому!
- Ну? А она? - Василичу
был до глубин знаком терпкий нрав Наськи-козы, которая во вторник
никогда определиться не могла - в среду даст или нет?..
- А она, как положено:
меня насмех, пизду наутёк... С ней тогда-то сладу не было, а теперь...
Теперь была Наська ихня
Насадница второй десяток как замужем за легендой прошлой гражданской ещё
несуразицы Проймочкой Сегод Балахваром.
Комполка Сегод Балахвар
доводился Андрюхе старшим кузин-брательником, и уже стоял напрочь за
Родину, когда они ещё пускали "китов" из своих лишь образовавшихся
прыскалок Наське баловнице на голени или в любопытно подставленный
кулачок.
И теперь Настасья
Димитриевна Проймочка строга была не только женскою, но, вдобавок, и
домовитою строгостью: как никак бабье хозяйство на ней, и три
разнокалиберных рта о том в напоминание!
Дети ж у Сегод Балахвара
удались все в него - весёлые, бойкие и на любой деревенский подвох
просто до окружающих слёз неуёмные.
Старшая Лидочка, к
примеру, славилась умением добывать фрукты и овощи к себе в натюрморт
ото всех ей огородов повстретившихся. Срисовывали потом тот натюрморт в
три пуза, до липких ушей. По ушам и ловились - драли за липкость их ту
все, кому не лень, умоляя просить в другой раз, а не вытаптывать. Но
просить Лидочке, как будущей вольной художнице, вовсе не виделось...
А Сашенька, четырнадцати
лет теперь, и вовсе ещё при рождении... начу́дило... Сашенька родилось не
мальчиком и не девочкой по отдельности, а сразу так как бы вдвоём - над
прорешкой болташка висит!.. Теперь же и сиськи повыросли, с кулачки... Так
Сашенька то проказничал, то проказничала: наряды менять через день, и то
голосом в баритон разговаривать, а то жеманиться и взглядом от всех
уходить...
Один Проймочка Поликарп,
одним словом, был ещё в силу своей неприметности серьёзен вполне человек
- было ему такое количество лет, за которое портков в награду не
полагалось пока...
- А помнишь, Вань, как
мы иё за стожком среди поля кудлатили?! Нас ещё бригадирка Утючиха
выследила, когда ты Наське мыхи лизал... Да нам под зад и в рядок, на
строжь-допрос! А у Наськи так долго доискивалась правды-матки взасос,
что та пунцовой ходила с неделю и на Утючиху ту только улыбалась, да
отворачивалась...
- Ну, а как тут у вас
оккупация культурно проходит? - поинтересовался Иван Васильевич, тему
переводя, чувствуя, как упирается в пуговицы штанов его передовик при
воспоминаниях о родимой о Наське Насаднице. - Порнографию в клуб
завезли?
- Да рази ж то
порнография!!! - не привык жаловаться председатель колхоза Андрей, но
тут не стерпел. - На смех в школу отдать, как пособие, а не в клубе
солидно-житейском крутить эти их приставания до несчастной пизды! На
такой порнографии в три смены укос не построишь! А у нас само жатва, сам
знаешь... Жаловаться на них в Лигу Наций, да некому... а мне некогда...
- Ладно-ладно, с себя
посмотри! - вступился Василич за оккупационный режим. - Чай, не один тут
такой, голливудами тебя снабжать! На всех шведов-семейников не
напасёшься!.. Пошли лучше уже от теории к практике...
Он подобрал с полу
уроненную в дружеских попыхах котомку и вытряхнул на председательский
стол ручной работы лакированный самотык с резиновым набалдашником.
- Подарок Настасьюшке!..
Как думаешь, подгадал с размером? А то я уже и не знаю, какая она... А ты
тут под боком всё ж...
- А не погорячился,
Иван? - с лёгким сомнением покачал головой председатель колхоза "Алый
Мак". - Как бы нам наша Настенька этот размер самим в задницы не
повставила!.. Говорю, дуже стала бойка...
- Дастся! - уверенно
почесал Василич мерно зудевшие муде. - Я иё сто лет не видал...
Он заправил самотык за
пояс штанов на манер турецкого ятагана и взял со стола у Андрюхи
бронзовый бюстик Учителя.
- Пошли, сил уже моих
нету терпеть... - обронил до Андрюхи Сергеевича, и они ринулись через
уличный жар наспрямки до крепкого пятистенка всех Проймочек.
По улице пропылить никто
не помешал, только старушка Онега Никифоровна рассмеялась им встречь:
"Никак на рыбный лов собрались, охотнички! Али в ратный поход на куней?!
Саблю в пролубь не оброни, лиходей!!!". Но с Никифорыны неча взять, как
с потешницы - ведь всю жизнь проебалась, смеясь!..
Андрюха тронул ногой
лозовую калитку, и та растворилась, пуская во двор. Огромный Полкан,
вбежавший за ними вслед, принялся теребить Андрюхе штаны на предмет
обещанных председателем ещё с позапрошлого раза костей.
- Сегод, открывай! -
Андрей как мог хорохорился, чтобы держать себя покрепче пред Настей в
руках. - Я пришёл извещать вас с квитанцией!
Послышался грюк
падающего в сенях жестяного ведра, громовой раскат вежливости, и дверь
широко распахнулась. Хозяину дверь была явно мала, он выбирался из неё,
как медведь по весне из норы, и ворчал:
- Сегод, открывай,
Сегод, закрывай... На какой писюн мне, Андрюха, квитанции?.. Я в правлении
две недели уже как вычищенный - дай отдохнуть до перевыборов!.. О,
Ванют! Ёхин хуй тебе здравствуйте!!! Ванька!
Медведь-обрадовень полез
обниматься с Василичем - на свадьбе Настасьи Димитриевны, было дело,
пили крепкую они только вдвоём, когда не осталось уже никого рядом в
поле и было светло уже... С тех пор уважались друг с другом всерьёзную.
- Настя! Насть! Погляди,
кто пришёл! - Сегод-великан загонял их в проём. - Вы за делом, ребяты,
али так? До Семёновны бегть?!
- Наську драть! -
коротко по-лаконичному изложил озабочен Андрюха. - Отставить Семёновну!
- Под Семёновну драть
веселей... - не с Андрюхино горячился Иван Васильевич, упоминая волшебные
вкусы питейных зелий от живородящей вакхательницы. - Да уж некогда,
правда - у меня по Наське стояк-плакса в штанах!
- А даст? - хозяин жены
впал в раздумие. - Сам третий день хожу к Кусюнам! Она же то ли
шаболдается, то ли сама управляется, в толк не возьму. Не допросишься...
- Ничего, мы затем и
пришли... - Иван Василич увидал Наську и онемел от радости встречи. -
Настьюшка!.. Какая же... стала-то... крепко красивая!!!
- Не виделись год
только... - с боку Андрюха Сергеевич подсказал.
- Вот тебе, Настьюшка,
маленький памятник Вождя Революции! А вот хуй! - протягивал и доставал
Иван Васильевич подарки по очереди - бюстик Учителя и запоясный самотык.
- Конопельным маслом промазывай, будет помощь тебе по хозяйству! Ну, а
теперь...
Он развёл широко пустыми
руками, открывая доступную взору натянутую ширинку. Лидочка прыснула,
сидя на лавочке, и толкнула в бок Сашку.
- Ванечка! - Настасья
Димитриевна и по малолетству бывало текла после долгих разлук, а тут
просто как надвое лопнула - позабыла и что сказать-то положено и что от
счастья того говорят...
- Ну так дашь? - Василич
подолгу не любил в игры квохтать, когда первый зной льёт ещё по ногам. -
Как, Андрюха, кто будет первый макать?
- Фу, мамка потная!.. -
засмеялась Лидочка, позаметив испарину от приступа любви на челе у
Настасьюшки.
- Цыц, дурёха! -
прикрикнул Сегод на неё. - Взопреешь сама, поди, кода тебя наощупь
пробовать под подол!
- Давай я попробую... -
предложил председатель "Рудого Мака". - Держи её, да топырь... Поднесу
головастого ей под зад, так узнает, как школу прогуливать...
То был старый оверенный
трюк - за сараями Наську "наказывать", за плохую отметку или за
систематичный прогул... Наська в те времена, как отличница и прилежница,
от таких наговоров становилась не в меру податлива и сама тянула себе
булки в стороны. Вот и сейчас наклонилась сильней, вздохнула в чувствах,
да вся и выставилась...
"Гляди, Санька, какое у
мамки окно!", зашептала на лавке Лидочка, хулиганя, на мамку указывая,
"Когда вырастешь, тебя тоже будут так драть!". "Лидка, дура!", Санька не
в шутку обиделся на привычные сестрины баловства, "Я до обеда пацан! Это
тебя будут драть так, что всё в трусах взъерепенится!". "Ха, пацан! Ты,
пацан, не забудь про собрание в твою честь!", Лидочка ловко парировала
и, схватив в руку, сильно сжала Санькин надыбленный хуй, "Что - на мамку
стоит? Молодец...".
Андрюха не мешкал -
вогнал по самые перекатники и распрямил стойку Настеньке, выставляя на
весь обзор всем заголённу полюбоваться пизду. Подолу опасть не давал, и
уж проёбываемая потихоньку сзади Анастасия Димитриевна поверчивала им
вынуждаемая поблёсивающей влажно пиздой всей в шерсти в очерёдок на обе
все стороны...
Иван Васильевич
полюбовался с минуту лишь и не удержал больше ретивости - поднёс плакуна
своего нацеленного под пушистый покров. Потом хуем водил по пухлым
достойным губам у Настасьи Димитриевны, натыкаясь поминутно на ходуном
шатающийся Андрюхин стояк у неё в пизде. Мокрые свитые кольцами волоса
Наськи интересно шершавились по залупе и обрывали терпёж. Иван Василич
не перенёс уже этой баталии и, подставив втугую, поднатужился, да крепко
вжал: хуй его взбрыкнул стояком и впёрся по самое некуда в широкую щель,
не дождавшись покуда оттуда уйдут...
- Ах и ах! - произнесла
Настасья Димитриевна, очутившись одним прощелком разом на двух. - Дети,
вы бы хотя отвернулис..са! Скажи им, Поликарп!
- Пусть посмотрят, не
каждый день... - смилостивился голым перцем над кубиками младшой Поликарп.
- Да и ведут себя смирно... не мешают мне... собирать...
- Сунь ей в зад, Дрон!
Чего уж там... - посоветовал Сегод-великан, чуя, как нарастает балда в
штанах на жену, и подумывая, до какой бы податься из кум.
- Не, в зад не войдёт, -
поразмыслил вслух Андрюха Сергеевич. - Да и никогда не входил, сколько
пробовали. Не та конституция!
- Да что вы такое
говорите, дядька Андрей! - ни с того взвилась за матушку Лидочка. -
Маменька пялится в зад! И с папкой умеет и так... Удумали нам -
конституция!
- Лидушка, не гоношись!
Оо..х!.. - рассмеялась, не вынесла надеваемая на обоих Настасья
Димитриевна и прижалась распахнутым воротом, да сосками воспрявшими к
волосатой груди Ивана Василича. - Дядька Андрей шутит же издевается над
тобой, над дитём, а ты веришь ему!.. Ох!
Настасья Димитриевна
напружинилась и выпустила попой созвучный её настроению "ох".
- Ох-та! - Андрюха
завёлся вконец. - А вот я те заткну! Пробку в ту уту-крякалку! Правда,
нешто, Лидушка, гутаришь - даёт мамка в зад направо-налево подряд? Не
стесняется?
Андрюха Сергеевич вынул
свово гоношистого из намокшей прощелины и подставил к Настасьиному
мало-дуплу...
- Ох-ох-ох... -
запричиталось Настасьюшке, как стал давить головой в узкий стан. - Саша...
Сашенька... помоги, моя девочка...
- Да ну вас ко всем
сразу странникам! - осерчал и на мать Александр. - Какая вам девочка!
Но залупу Андрюхе
промазал маслом льняным пополам с розоцветом.
- Ну, так конечно
пойдёт! - довольно заржал когда-то давно агроном, а теперь председатель
колхоза "Повызревший Мак" и в один отважный качок вгнал в таку глубину,
что Настасьюшке небо с овчинку повиделось и у горла дыханье свело...
- Вот и хороша! И
достаточно! - стал заливать между ног из насоса горячего Иван Василич
молочные реки Настеньке в кисельные берега. - А и люба же ты,
Краса-Настенька, а их... ххх... ха!.. ха... ро... шшша!!!
- Ой-ой-ой!!! Удружил!!!
- сполошилась и Настьюшка на полсела. - Ай, схорошилось!.. Аой,
хорошо-ооо!!! Ой, Дрюшенька, держи крепче за зад!! Ой, Ванюш, о-о-о...
О!.. О... до-о-олееел!!!
Заколыхала трандой,
затрясла на коленки себе хрустальными ручейками, да каплями, да
запричитала по разному...
Уж Андрюха смеялся над
ней: "Подержись-подержись, душа-Настенька! Вот щас в жопу тебе
натрушу!". И сжимал до бесчувствия булки ей. Сильно бил бёдра в бёдра,
пока... Пока и сам не пошёл выходить в небо вон. Захлестал на большой
глубине, да и поудобрил тропу...
...И ещё по разу удачно
пришлось, хотели под смех и по третьему было пустить, да утомилась
Настасья Димитриевна рачки стоять, а тут до случая впрыгнул в избу
вестовой от верховода Малосадовской партизанщины.
- Сашка, дуй на
патриарх-комитет отряда нашего! Заждались уже, бум с тибя недоимку
сымать, сукин сын!
- Ну, ты не сильно-то
горячись, остружка вершковая! - поостудил чуть Санька вестового, как
свово младшекашника. - Ремень поправь и галстух-ал затяни, не болтался
чтоб... пионерская тля!..
- Тоже мне, комсомол на
подполье повыискался... - заурчал подобиделся вестовой. - Сегод Балахвар,
дай ему подзатыльника от меня, чтобы знал пионерию забижать...
- Собирайся тогда уж,
Настасьюшка! До Кусюнов пробираться, поди, повышел весь срок! -
домовитый хозяин Проймочка приложил руку к жинке на мягкую белу грудь,
да пояснил её старым товарищам и своим гостям: - Ныне Кусюны знатн
разводят кисель! Мы второй дни повадились... Так не обессудьте,
Ванька-Андрюх, пожалуй, валите нах...
- Я задержусь!.. - не
согласился Иван Василич. - Охота с дороги поспать...
- А я и вовсе с вами! -
поддержал сопротивление Андрюха Сергеевич. - Как председатель я натуру
сблажил, а как народный представитель должен уведомиться, каков вкус
киселя Ийи Сидоровны!
На том и порешили.
Санька малой выскочил из
избы вон первым стременем, да помчал к патриарх-колтуну на задворках у
клуба устроенного сейчас по причине подпольной войны.
Были в сборе, да и
подзаждались уж все.
- Что - прибег,
полунощный приблуд! - поприветствовал строго основную причину собрания
верховод партизанщины Приезжий Илья Громовой.
- Я готовый ответ
держать! - доложил Санька зло по форме, да с пылких ног. - Так ты,
дядька Илья, не суй ране времени мне в вину, залихватская выскочка!..
Чем и вызвал улыбок
пробег по устроенным к стенкам рядам.
- А куда ж тебе
сунуть?.. - не удержал, рассмеялся Илья-верховод, не ждавший нынче
отпора себе.
- Правильно, всыпь ему,
Шурка, за ворот гороху! - поддержал Саньку, пряча улыбку в усы, грамотей
комитетский Филлип Артамонович Дойка. - Неча с ходу тревожить
презумпцию!
Комитет загомонил,
восседаючи на пустых бидонах и срубленных пнях. Одна гостья из
Нежно-Волья, прохожая Ломка Наталья Федотьевна сидела по-скромному, на
стуле-плетёночке. Она по случаю и по незнанию Санькиных ночных шкод
согласилась вполне адвокатствовать у истязаемого комитетом мальца.
- Сегодня на комитете
один лишь экстра-вопрос! - со всей серьёзностью рубанул рукой вспрявший
на воздух пожилой активист Конохват Микаэл Джонотанович. - О ночной
недоимке Лександера Проймочки и о неприветливости его ж...
- Собрание считаю
открытым, - заявил Илья Громовой. - Валтазар, доклади...
Санька вышел на круг и с
нарочитой бесшабашностью заковырялся в штанах.
Лапанька Валтазар
Еремеевич встал, откашлялся, ровно в трубу, отправил до долу штаны у
Санька, наставил струк и забасил со своей косой сажени.
- Ну, что тут говорить,
сплошал Сахатко... Намедни в ночи, как назначенный, был отправлен в дозор
подрывать семейно доверие и гоношить в медленно крадущихся на Седьмицину
Пядь ночных поездах...
- Да ты не зори,
увалень! - вспыхнула Наталья Федотьевна поперёк. - Не с ходу давай,
утерпись!!
- Не встревай, Натали! -
осадил адвокатку Илья-верховод. - Ты здесь представитель официоза, а не
комитет матерей! Дадим слово тебе...
- ...Нагоношить-то он,
Сахатко, нагоношил... - продолжил свой крепкий влаз Валтазар. - Взял уже в
оборот достойно молодую семейку из подкреплённых уж года как три. К ним
забился в купу под видом горемыки-мальчонки котомочного и свой начал
соблазн... На соблазн его поддались легко и муж-кандидат, и
невестка-студентица той жены-воспитывательницы. Но особо на искус пошла
эта сама жена и тем более мать! Кх-хэ!.. Ей добрал Сахатко оборотами, да
своими прикидками так, что не уследила она за своейной дитёй, и
трёхлетка Эльвира, по батюшке Метростроевна, отправилась в странствия, в
одинокую, по железному поезду. Сахатко же, партизанский наш сын и брат,
не обратил! Ноль-внимания на недоимку ту, упустил... как заботен был очень
студентицей... Эх и кха!.. И пока вкругаля развлечение шло под
пролетающий, как говорится, в окна перрон, то малолетнее баловство
добралось до иного совсем конца поезда и наделало там переполох... Не
обозвавши имени-отчества, рассеивало плач и тревогу на весь больше не
спавший вагон и требовало доставить к нему материнское начало, которое
временем тем беззаботно с Сахаткой, да и с невесткой еблось... А как
вскрылась недоимка та, да семнадцатилетняя мать бросилась в слёзы не по
причине оргазменной, а по причине случающегося ещё с женщинами недоверия
к составу железных пламенных поездов!.. Ага... Так и обыскались потом
друга друг те два полюса полевого волнения, не использомамши даже
средств аварийной связи с бригадиром кондукторов... Сахатко же, по
устранении этого своего наставшего на весь поезд производственного
деффекту, был, к тому же, немилосерд с приставшим к нему на законовых
обстоятельствах бригадир-ревизору, чем и оказал дополнительно к
жутко-конфузу свому вдобавок и неприветливость... гавнюк... Ух! Я
кончил!..
Оповестив таким образом
собрание, Валтазар застеснялся немного, вынул и ушёл собой в тень на
оскол от векового бывалого пня. Санька с мокрым очком остался теперь уже
очевидным виновником. Наталья Федотьевна не утерпела и та:
- Басаврюк малолетний,
племя уродьево! - недозволительно выругалась. - Как же ты малышню-то
проспал-проебал, чудо-чудное?!! Я сама щас приставлюс к т..тибе,
ахламонова стяжка красивая!!
- Наталья, заново
упреждаю - остынь! - подошёл и погладил иё по промежности верховод. - Ты
сызнова не в роль встаёшь! Готовсь адвокатничать, а не зря гоношить,
тебе скоро уж... Кто у нас следующий возмётса за прения?
- Больно уж ты скор на
самосуд, Валтазар! - встал из сидных рядов Недотыкамка Сидор Кулич,
расправляя матню и настраиваясь Саньке в бздельник залезть. - Как ты
быстро к итогу пришёл!
- Так у Сахи жопа
ядрёная, белая... - заоправдывался бубоном из тени Валтазар. - Очко же
тугое всегда... да и готовился я к выступлению, почитай што с утра...
- Я вам так расскажу -
происшествие это не происшествие, а позорный и жуткий спецально разор на
всё наше общественно мнение! - круто забрал сразу Недотыкамка Сидор в
охапку к себе, да и было с чего: от Валтазара была мягка Санькина
задница мокрою и не обязывала к себе долгий подход; Санька аж закряхтел,
дуя щёки с усердием, да в коленях дрожа... - По над нами угрозой фашизм
стоит, а городские коммунары нас подымают на смех ежечас: "партизанский
режим"! Мы как между огней ситуация!! И в этот ответственный миг нам
такого спускают леща и такой подставляют под нас голый зад, что иб..би
нехочу!! И Лиссандр после этого нам, предлагаю, не друг и не брат
партизанский проверенный в многих и многих походах и проделках дотошных!
А нет - пусть он будет, как славная блядь: дня на три поставить в дозор
подпирать наш дощатый забор, да выпрашивать у гостей с оккупантами их
гостевой хлеб за крохи любви! Али на трассу-шоссу его с голой задницей...
да... выбросить, на шоссу: пусть проходящие армии пообслуживает с вывеской
"Бессердечный позор!", обьясняя кажному встреченному всё сызново... да...
про то, как подвёл под алый пунц любимую Родину!! Да сподобится знать уж
тогда, как партизанское, ему родное движение подставлять под монастрелл...
Ага... оприходовал... Всё моё мнение!
- Молодец, Сидор, верно
сказал! - одобрил его верховод Илья Громовой. - Кто ещё хочет
высказаться?
- Заебали уже! - сообщил
Санька, трогая за мокрую-липко пробитую дырку в заду и пытаясь по
гордому распрямить затекший чуть стан. - У меня пересменка, валите нах...
Я отпрашиваюсь на уборную!
- Ну, штож! Передых
назначается в прениях - давалка скатилась в отсутствие! - засмеялся,
вращая ус, Илья Громовой. - Но в умах не расходимся - готовим привет
пиздюку этому недостойному партизанского звания на пришествие!..
Санька вмиг, почитай,
обернулся - чего там, чай не выдумывать што, дело-т пошти кажнодневное,
обычное. Раз, и вновь на кругу, жопа белая. Стоит, пока никуда, как одно
вам ни в чём несведение...
- Что повыпучилась, как
игорна каза! - слега загрубил с панталыку особого активист молодёжи
Болтовой Игор Кузмич. - Подставляй уж розетку, коль знаешь как! Илья,
што за заминка, вели ей платье кверху драть!!!
- Отъебут... - тихо охнула
та "игорна-каза", Санька-крашена; да вся покрылась парчою в конфуз перед
мужним собранием.
- Ладно, Игор, не
дуболомь, как ярило-бычок! - Громовой дал отворот молодому прожектору. -
А ты, Санька, как помнишь за что отвечать, так и будь добра разганешись...
Помнишь хоть, али стыд все глаза заневестил уж?
- Помню... чего... - глаза у
красавицы долу горят синим пламенем, а щёки розовеют вовсю: надо юбку
сымать...
Но недолго уже
ерепенилась - чай жжот жопу вина! - и накинула платьюшко цветастым
подолом на зад. Стала красива видать, как уткнула в коленки, да
выгнулась белой лебедью на общественный всем обзор-обсуждение.
- Я наддам, командир! -
лихо выискался партактив Антуан Ничипор Егорович. - Мне у Саньки всегда
пизда нравилась: и в разбор, и как с ей на разведку ползти!
- Ничипор, не блудь! -
верховод сам держался за хуй, чтоб на партизанскую юницу тот штаны не
порвал. - Излагай, как партактив, соображение!
- Изложу! - самоуверенно
заявил Антуан и головою боднулся под тут и повлажневшие губы пизды. -
Шурка - девка управная, говорю: и на фронт с ней идти удовольствие, и в
тылу отсидеться не грех, без забот не оставит! И знаем мы Александру
Проймочку не первый день, да и не по первому году ебём, тоже нужно
учесть... И хоть случаются, прямо скажу, недостатки у ей в конституции,
когда через день она сама обращается невесть во что и сама может раком
поставить угодно кого и даже оскорбление нанести партактиву и партии,
но... Но, скажу вам по честному, Санька нам дорога, как товарищ и дружка
сердечная. Оттого попрошу: нехуй вам сильно девице наддавать в
межкрендель! Ну, сзевнулось случайно в ночи, что поделаешь... Может быть
ей, девке нашей сознательной, захотелось, вконец-то, повыспаться вместо
ваших бессонных дозоров в пути...
Расслабившая было уши
Шурочка поднапряглась вся и недовольно взбрыкнула задком.
- Хароша, Шурка!.. -
одобрил её Антуан, удерживая крепкой хваткою в поясе. - Я и говорю -
покрути, так мы с тобой на дни в такой позамылимся гарный поход!..
Продолжаю всем вам, несознательным! Встали вы сильной горой за утерянное
дитё? Всё по правилу?! А усмотрели, ага, что пред вами не
совершеннолетняя блядь, а само-то дитё маломерное?!
Шурка крутнула бархатной
попочкой так, что любому бы с корнем повыломала. Окромя партактива,
конечное...
- Вы настали ребёнка
крушить в голу задницу! - продолжил, держась, да по-крепкому радуясь
Санькиным недоволь-выкрутасам Ничипор Антуан. - А я так вам скажу -
недостойное это занятие! И предлагаю выдать нашу Саньку, как тайну
партизанску сердечную, ёйной маменьке, Анастасии Димитриевне! Потому как
и неприветливость у иё от того, я считаю, что устала девка от вас,
партизан... С вашей ё..-партизанщиной! Потому как стомили иё, и она уж
брыкается-просится - изо всех сил, да до маманьки в гнездо!
Сашенька действительно
билась столь резво, да гонисто, что и удумать можно было сподобиться -
от радости! Но нет... От таких партактива речей оказывала Сашка само, что
ни на есть, активное сопротивление, и лишь малахайка-пизда пускала слюни
предательски, а Санька сама не согласна была ни за что, чтобы к
маменьке! У маменьки хоть и добро-тёпло гнездо, но уж больно
предпочитала партизанская девушка Александра Сегодовна Проймочка, чтобы
и там, и там...
Рассмеялся весело речи
своей Ничипор Антуан без заботы о всяком приличии так, что пустился
пунцовый ал-цвет горячо ощущаемый по кончикам Саньки ушей и щекам.
Вполне весело разгоготался Ничипор, да смог: удобрил девке благодатную
почву-бархатку сгущённым потоком своей малафьи... Заслезилась от счастья
навстречу пизда, не удержалась, да прыснула... Тут уж на весь круг веселья
наделала: на всех хохот нашёл!
- Молодца, Ничипор... ей
отрядил!.. - отсмеивался сам верховод, Илья Громовой, наставляя в
расщёлку промокшую и свово баюна. - Санька, вспрянь чуть... знаешь сама,
не войдёт...
И потряс чуть размером
своим уже у Сашки внутрях, отчего девку разом повыгнуло, да чуть ли не
приподняло на удобной каряге наездницей...
- Ох..ха... ох..ха!.. -
забилась Санька невестицей. - Нет! Нет, дядька Илья!
- Тебе что комсомолка
говорит! - взвилась вновь Наталья Федотьевна со свово стульчика на
верховода сующего. - Ты бы ещё ей в бзделку придумал такое вставлять!..
- В бзделку не
наработала ещё в этот раз всёж... - с сомнением, ведя протокол, покачал
головой Дойка Филлип Артамонович.
- А мне? - предложилась
нечаянно проститутка соседнеколхозная.
- Годи, Наталья
Федотьевна, дотерпи до окончанья разбор!
- Нет, дядька Илья! Всё
же... нет!.. - продолжала в писк голосить несдавательница-Александра,
растягивая изо всех силов аппетитные свои скромно-булочки на стороны: -
Я предполагаю уже с вашей стороны... волюнтаризм!
- Осуждаема слова
лишается, - залупил уж у ей вглуби верховод. - Игор Кузмич, пооформь!
Молодёжь активистская с
удовольствием раздобыла в руку себе пряно пахнущий свой угощенец.
- Держи, Сашенька! -
Игор Болтовой умело завстрял меж губами у не поспевшей что-то промолвить
виновницы. - Эт т..тибе наставительство от миня по общенью с городскими
паравозо-кондухторами... Знала, штоб, когда и как нужно рот раскрывать!..
Ой-ух... не кусайсь, гоношистая...
- Адвокатуре уж дайте
место! Подвиньтеся!! - решительно востребовала-взмолилась гостьей
истомившаяся по заголённому Сашиному телу Наталья Федотьевна. - Моя ж ты
цыпочка... Как они тут тебя...
Пробралась с трудом под
живот, да вцепилась губами в сосуществующий край нежно рта, руками в
грудки малые, а ногами с голоколенками Санькиными в переплёт. Санька
замучилась заново, осознавая вину в одно время с тремя подоспешниками...
- Будем надеяться! -
верховод Илья Громовой застёгивал увлажнённую Санькой мотню. - Процедура
товарищеского осуждения окажется действенной... И что проведённая
проработка уже оказала влияние на бессознательность Проймочки
Александры, партизанки со стажем, разведчицы и хорошей подруги, когда не
спит... по вагонам и поездам...
- Дядя Илья!.. - Санька
вновь, уже оправляючись, вспыхнула. - Всё ведь уже! Сколько можно!
Достаточно! И так всё тикёт по ногам до колен до сих пор от ваших
влияний... на мою бессознательность...
Наталья Федотьевна
прыснула. Позже всех... Дала бойкую струю, прикрыв ладошкой, себе в
кулачок и неприметно прикрыла глаза...
- Итог-слово берёт
немецкий народ! - подвёл конец под собрание Илья-верховод. - Ваше
мненье, Григорий Барсук, на всё происшествие, как головы от судейства
присяжного!
Сидевший на трёх бидонах
отдельно в ряд "немецкий стяг" оживился, приходя в себя после всего
этого официал-представления. Председатель местного оккупационного
собрания акционеров обер-лейтенант Ганс Либке, в народе Григорий Барсук,
встал с гремнувшего пустотою бидона и вежливо поклонился собравшимся.
- Вы знаете все, сколь
высоко уважение немецкого народа-созидателя к нравам местных
устоев-обычаев! - произнёс он на чистом русском языке. - Но вы осёл,
Шура, в нашем мнении, за то что даёте им в зад! Вы - приятная девушка и
столь же нам симпатичный "пацан". Но вы им позволяете в задницу, на наш
просвещённый технически взгляд, просто как азиатский ишак!
- Да-дайт!.. - поддержал
своего политического командира ещё один непримиримый борец с
партизанщиной Алекс Шрёдер, по прозванию Худой Вправень. - Ибъётца как
коз! Как зоофилипп... Я бы ей заманьчил в голый срак!..
- И таким вот
замечательным образом мы имеем то, что имеем! - прервал своего не в
строку гоношистого адьютанта и продолжил присяжную речь Ганс Либке. -
Александра-красавица здесь оправляет на своей милой заднице пёрышки,
если так можно по-русски сказать, а тем временем где-то там, в поездах
под Седмь-Пядницей рыдает безутешная мать!
- Ну, всё...
промухали-проебли в жопу заново! - недовольно буркнула Сашенька и
показала Гансу Либке розовый свой язык, от которого офицер-оккупант был
вторую неделю уже без ума. - Всех уже поспасли лет как сто, оккупация! И
мать и твои поезда!
Санька специально
дразнилась и ёрничала с молодым офицером Германии: чуяла уже не одной
только задницей привольную, да жарко-лакому ночь в душистых полях
наедине с ым... Хотелось так задрать, штоб ы до утра вкреп-стоял...
- А спасли, так и херна
ль страдать! - подал ленивый голос Герхард Швепс, или иначе Баварец, за
которым канцелярией числилась должность "буквы закона", а на деле
водилась привычка гостить у дородных матрён на варениках. - Складать нах
полномочия, да есть податц к нам на пиво в буфет!
Большинством голосов это
предложение народной присяги прошло и было принято в оборот...
* * *
Иван Василич, тем
временем, порядком же отдохнул, да надумал пойти до сортир у
Проймочки-друга в гостях. Там ему старшая Сегодова Лидочка с малым
Поликарпом серьёзным и встретились.
Умница-Лидочка обучала
Поликарпа подглядывать.
- Стой тут, носом в
щель, да не дрожи, штоб тебя не заметили! - она прислоняла Поликарпа с
задворков к дощатой стене заведения и звонко смеялась.
- Я не дрожу! - серчал
на иё Поликарп. - Где же щель тут увидела?! Так, какая-то ерунда!
Проруби посветлей - я приду, а так што мне тут носом в неструганку
тыкаться! Ерунда...
- На том месте, где
носят штаны, у тебя пока ерунда! - не отставала, упорствуя, Лидочка. -
Стой, тебе говорю! Как начну ссать, сразу станешь мужик - взвидишь вмиг,
как там вырастет! Ну? Давай?..
- Ну, давай... - строил
всё неохоту собой Поликарп, но уже что-то мелочь тревожило...
Лидочка скрылась в
сортире и задрала подол. В этот момент Поликарп и был отвлечён от
воззрения по-тихому образовавшимся рядом Иван Васильевичем, который
хитро улыбался и подмигнул Поликарпу, слонясь уже до соседней в досках
щели...
Городская мода -
ситц-трусы - не добрались ещё до округлившейся за последние годы
взросления жопы Лидочки, и белые сдобные булки её поджаро висели на
воздухе, выдавая затаённую в них упругость, силу и ловкость в будущем...
Василич невольно добыл калбасу из штанов... |