Всю ночь напролет шел дождь со снегом. Капли стучали по жестяному козырьку, мешая заснуть. Илюша Дрожжин ворочался в кровати. Порою ему казалось, что дневные заботы вот-вот отойдут. Но стоило голове наполниться сонным туманом, как ветер за окном швырял на стекла ледяную крупу. А тут еще кот Тимофей упруго потягивался, давил лапами на ноги хозяина. Какой к черту сон?
Лишь под утро Дрожжин словно провалился в черную яму. Снился ему кот Тимофей. Разгуливал, скотина, по компьютерному столику на задних лапах, улыбался и расчесывал когтями усы. Потом уселся на клавиши и произнес любимую фразу Илюшиной жены: 'Талант можно пропить, а мастерство - вечно'. И засмеялся, как его жена, грудным голосом оперной певицы. Такой вот сон. Хотя, сон или явь, поди, разберись в такую ночь.
В свои 35 Илюша выглядел мешковатым. Ноги ставил так, что на туфлях стиралась внутренняя сторона каблука. Взгляд его перестал быть горячим, как прежде, а кадык спрятался за вторым подбородком. Зато Илюшина жена, женщина греческих кровей, как будто народилась заново. Годы замужества добавили в ней новые прелестные черты. На улице редкий мужчина мог удержаться, чтобы не обернуться в ее сторону.
Илюша проснулся и посмотрел на часы. Так и есть - опаздывает. На мгновение возникла отважная мысль - не послать ли всё к ядреней фене? И начать жизнь с чистого листа. Начать такую жизнь, в которой он будет свободен и... И что? Второй пункт Дрожжин сформулировать не смог, но почувствовал, что без него, с одной лишь свободой, новая жизнь все равно не покатит.
Дрожжин прошелся по комнатам, выглянул в окно. Земля внизу сделалась белой от снега, только на дорогах темнели колеи, оставленные колесами машин. Его Фольксвагена на месте не было. Жена опередила. Придется Илюше добираться на маршрутке.
На двери холодильника висела записка, написанная рукой дочери: 'Не вздумай выпить мое пиво. Я накручиваюсь на него'.
Дрожжин наскоро оделся, смел со сковородки остатки холодного омлета, глотнул пива, на которое накручивалась его 14-летняя дочь, и отправился на работу.
Он дожидался маршрутку и тем временем рассматривал молодую женщину, поднимавшую защитные ролеты на окнах книжного магазина. Когда она привстала на носки и потянулась руками наверх, из-под короткого платья Илюшиному взору открывалась сиреневая полоска шелковых панталон. Так ему показалось. Интересно, подумал Илюша, она тоже работает, словно мотает срок, как я? Когда женщина вернулась в помещение, Илюша зачем-то поплелся следом за ней. Пока переставлял ноги, пытался вспомнить, какой роман или повесть прочитал в последний раз. И когда? Лет пять, семь назад? И что это было? 'Чайка по имени Джонатан...'? Да нет же, Ричарда Баха он открыл гораздо раньше. На втором что ли курсе. Господи, неужели он не держал в руках художественную книгу со студенческих времен. Вот так номер.
- Доброе утро, миледи, - сказал Илюша, широко улыбаясь. - Вы не подскажите, что сегодня читает народ?
Женщина внимательно осмотрела первого посетителя. Илюша понял, она прикидывает - в своем ли уме товарищ?
- Народ читает газету 'Из рук в руки', - сказала она, наконец.
- Понятно. Духовность перешла в область запасных частей и квартирных обменов.
- Вы не такой?
- Такой, - признался Дрожжин. - Но мне это не очень нравится. Посоветуйте хорошую книжку.
- Возьмите эту, не пожалеете, - продавщица протянула Илюше роман Людмилы Улицкой 'Люди нашего царя'.
Пока маршрутка летела по улицам города, Дрожжин наспех пролистал десяток страниц, но вжиться в текст не успел.
Последние сто метров до офиса он преодолел трусцой, чтобы сослуживцы видели, что он спешил, старался, как мог.
- Дрожжин, - секретарша Дина поманила Илюшу пальцем. Когда тот склонился, прошептала на ухо. - Ты опоздал на час.
- Диночка, что такое час, если впереди у нас вечность.
- Рувим Каримович злой, как Мегера. Тебя спрашивал четыре раза.
- Фю-у... А ты?
- Сказала: наш гений у матушки. Дескать, захворала старушка.
- Умница.
- Умница-то, умница, но какого хрена ты не отвечаешь на звонки?
- Ё-о! - спохватился Дрожжин, доставая мобильник. - Я же его отключил. Вчера еще.
На эту хлебную работу Илюшу пристроила жена. Фирма, которой управлял расчетливый Рувимом Каримовичем, разрабатывала компьютерные игры для детей. А Дрожжина здесь называли гением. И не зря. Бывший победитель математических олимпиад, он 'выдавал на-гора' продукции в три раза больше любого сослуживца. Но легкость, с которой Илюше давалась эта работа, к хорошему не привела. Шеф платил разработчикам примерно поровну, а 'гений' Дрожжина поощрялся не деньгами, а хвалебной риторикой и персональным послаблением дисциплины. Но это были те два повода, которые порождали у коллег-товарищей зависть и неприязнь.
Поэтому Дрожжин принял решение - сдерживать себя в работе. Он научился растягивать задание на день, хотя мог уложиться в час. Блестящие идеи приземлял, чтоб они не блестели. Это привело к тому, что работа, некогда привлекательная, сделалась для него каторгой.
Дрожжин прошел в рабочую комнату, где трудились еще четверо программистов.
- Привет, - пробормотал он и добавил что-то невнятное насчет болезни матушки.
Включил компьютер. Пробежал глазами последние наработки. Его часть программы была практически готова. Если всё пойдет путем, игрушка получится классной, покруче, чем 'Метро 2033'. Но сдавать свою работу предстояло в пятницу, а сегодня только вторник. Чем же себя занять?
Илюша вынул из портфеля роман Улицкой и стал читать. Но всякий раз, начиная новую фразу, как бы утрачивал смысл предыдущей. В этом тексте ему не хватало цепкой программной логики. Предложения казались напичканными пустой, какой-то паразитической информацией. Спустя десять минут Дрожжин закрыл книгу и подвинул ее на край стола. Но вышло неаккуратно. 'Люди нашего царя' свалились в мусорную корзину. Илюша хотел, было наклониться, достать книгу, но услышал шум за окном - голуби! Дрожжин подошел к окну и начал бросать в форточку картофельные чипсы. Голуби цокали коготками по мокрому подоконнику, толкались и утробно гулькали.
В обеденный перерыв Дрожжин купил спортивную газету и направился в Макдональдс. Там заказал двойной чизбургер, картофель по-деревенски, овощной салат, колу и облатку жвачки 'Турбо'. Ел неторопливо, просматривая газету да изредка поглядывая на улицу. Ветер наметал редкие снежинки на восточную сторону оконного проема, и вскоре половина стекла сверху донизу была затянута белесой пеленой. Илюша вытер губы бумажной салфеткой, тяжело поднялся и вышел в промозглую сырость. Не успел он пройти двух кварталов, как набрякшее небо словно обрушилось на город. Повалил густой мокрый снег. Ветер лепил белые комья на плечах, на голове, набивал холодной ватой складки одежды. Дрожжин бросился в ближний подъезд и рванул дверь.
В первые мгновения его поразила тишина и какой-то царственный лоск. Впереди простиралась широкая лестница, укрытая ковром. По обе руки - высокие двери. За распахнутыми створками видны были просторные залы. Господи, да это же картинная галерея. Сто лет он здесь не был.
Илюша купил билет и поднялся на второй этаж. Принялся бродить по пустым залам, пока, наконец, не остановился перед полотном Волошина 'Крым'. Долго всматривался в синие разломы далеких скал, в холмы, похожие на коричневые океанские волны. В голову даже пришла такая мысль - хорошо бы на этом пространстве затеять виртуальную битву. Вон из-за тех холмов неожиданно появляется татарская конница и лавой стекает в долину, украинские танки дымят соляркой на дне каньона, а над вершинами скал проносятся российские МИГи. Ладно, он потом додумает, пора возвращаться в офис.
Однако на первом этаже, не удержался, заглянул на выставку современного абстрактного искусства. И застрял. Не мог он поверить, что в цветовых пятнах и в формах, которые не встретишь в живой и мертвой природе, нет потаенного смысла. Илюша напрягался, пытался проникнуть в художественный замысел и злился оттого, что это ему не удается.
Когда собрался уходить, к нему подошла музейная дама:
- Извините, я обратила внимание, как внимательно вы рассматривали каждую картину. Вам понравилась экспозиция?
Дрожжин закатил глаза, изображая восторг.
- Может быть, оставите запись в книге отзывов?
- С огромным удовольствием, - согласился Илюша. Он открыл гроссбух в коричневом переплете и, не раздумывая, написал: 'Ржунимагу. Валялсо пацтулом. Аффтар, убей сибя ап стену'.
После обеда Дрожжин долго рылся в столе, перебирал старые бумаги. Нашел потрепанную записную книжку и принялся названивать знакомым.
- Шурка, надо бы как-то встретиться, перетереть за жизнь.
- Извини, старик, не могу. Занят по горло.
- Генка, привет.
- Это не Генка.
- Не Генка? А кто?
- Его сын.
- Вон оно что. А я смотрю, голос похож, как две капли. Отец-то где?
- Папа умер. Два года назад.
В три часа Илюше позвонила матушка и попросила завезти после работы бутылочку недорогого портвейна. Дрожжин вздохнул с облегчением. Сказал шефу, что матери плохо и надо срочно доставить лекарство.
- Как наш проект? - спросил Рувим Каримович. - Ты помнишь срок? Пятница, до обеда.
- Бу сделано. Вы меня знаете.
- Вот паразит, - восхитился шеф. - Ладно, иди.
Выйдя из офиса, Илюша купил бутылку 'Chardonnay', истратив почти всю наличность. Но, прежде чем он отправился к матушке, понес его черт по центральной улице. Дрожжин шел медленно, огибая талые озера на заснеженном тротуаре, пока не оказался перед воротами Покровского собора. Задрал голову - сизые тучи ползли над городом, задевая животами церковные купола.
Илюша постоял, постоял, и шагнул во двор. Купил толстую свечу и вошел в храм. Внутри было малолюдно. Лишь три старушки убирались у стен притвора да женщина, покрытая черным, молились перед иконостасом. Дрожжин прошел туда, где горели свечи на золотых подсвечниках. Пока осматривался, к нему подошла одна из старушек.
- За упокой будем ставить? Или за здравие? - спросила она, часто моргая глазами
Илюша подумал и сказал:
- За здравие.
- Тогда сюда, к Богородице нашей.
Дрожжин зажег свечу и осмотрелся украдкой. Потом тихо произнес, обращаясь к образу Богоматери:
- Мария, будь человеком, продли дни моей матушки. Дай ей терпения. Сделай так, чтоб она старилась без боли и не перекладывала на мои плечи свои старушечьи заботы.
Когда он говорил это, то спиной как будто почувствовал чей-то взгляд. Обернулся. С противоположной стены на него смотрел нарисованный Иисус. 'Славим силу твою, Господи' - было начертано старославянской вязью.
Дрожжин перешел на другую сторону храма, но глаза Иисуса неотступно следили за ним.
- Вот еще, привязался, - сказал Дрожжин и заторопился к выходу.
Матушка выхватила бутылку, едва Дрожжин переступил порог ее дома.
- Ты зачем взял дорогой портвейн? - возмутилась она, рассматривая этикетку через очки. - Иля, ты сошел с ума. Наверное, две моих пенсии, - но, несмотря на упрек, глаза старушки весело заблестели.
Дрожжин открыл бутылку и налил вино в бокал.
- А себе? - сказала матушка. Она знала, что сын не пьет ничего, кроме пива, но каждый раз притворно изумлялась: - Хотя бы две капли, чокнуться со мной.
- Мама, я без вина чокнутый, - произнес Илюша дежурную фразу.
- Это всё из-за нее.
Матушка выцедила бокал до дна, крякнула по-утиному и замерла. Илюша знал, что в эти мгновения ее лучше не беспокоить - идет процесс перестройки. И действительно, прямо на его глазах дряблая кожа матушки подобралась, а щеки стали наливаться румянцем.
Выпив второй бокал, матушка принялась укорять Илюшу:
- Помнишь, как я просила тебя - не женись на этой пиндоске? На колени становилась.
- Мама, она ждала ребенка от меня.
- От тебя? Ой, ли.
- Мама!
- Единственный сын, - продолжала матушка. - Я такие надежды возлагала. Золотая медаль. Университет с красным дипломом. Ах, Иля, Иля, мы бы давно жили в Европе, если бы не эта стерва.
- Мама, прекрати. Ты, кажется, пьяна.
- Я?!... Это я пьяна? Подожди, она еще рога тебе наставит. В гараж не пролезешь.
- До свиданья, мама, - сказал Илюша, вставая из-за стола.
- Уходишь? - язвительно спросила матушка. - Ладно, уходи. А я отравлюсь. У меня кое-что есть.
Прежде, чем уйти, Илюша открыл ящик стола, где у матери хранились лекарства, и обнаружил в нем таблетки промедола. Вспомнил, что это лекарство сам же и доставал, причем с большими трудностями. Еще бы! Промедол - сильный наркотический анальгетик. А получилось так. Однажды матушка решила, будто у нее рак, и во чтобы-то ни стало, хотела приготовиться к худшему. Боль, даже незначительную, она терпеть не могла. Поэтому поручила Илюше раздобыть средство, которым можно глушить боль. Нужно выбросить от греха подальше, решил Дрожжин, и сунул таблетки в карман.
На улице уже стемнело. Шел косой дождь со снегом. Прохожие месили ногами мокрую кашу. Илюшины туфли наполнились влагой и хлюпали при каждом шаге. Но Дрожжин не замечал ни ветра, ни хляби. Он даже забыл поднять капюшон куртки. Только поеживался, когда ледяные струйки соскальзывали за воротник рубашки.
Он шел, не озираясь по сторонам. Повторял мысленно слова матушки о рогах, которые ни в какие ворота не пролезут. Неожиданно сбоку плеснул свет фар, Илюша успел повернуться спиной, но машина толкнула его в зад с такой силой, что Дрожжин пролетел метра два, прежде чем упал под самым бордюром.
Когда пришел в себя, то увидел женщину, склонившуюся над ним. Вернее, ее глаза, огромные от страха.
Женщину звали Ириной. Первым делом она предложила ехать в 'травму'. Но ее голос панически вибрировал. Было ясно - дамочка боится последствий.
- Ирина, - сказал Дрожжин, садясь и ощупывая левую ягодицу, - кажется, я легко отделался. Если вам не трудно, помогите встать на ноги.
С ее помощью Илюша забрался в кабину и теперь полулежал на заднем сидении.
- Поедем ко мне, - сказала Ирина с явным облегчением. - Я должна убедиться, что с вами все в порядке.
- Не удобно, - засомневался Дрожжин.
- Вы даже не представляете, до чего удобно.
Пока ехали, пока шли к подъезду и поднимались на второй этаж, Ирина без перерыва болтала, как будто торопилась заговорить свой недавний испуг. Дрожжин узнал, что она в разводе и живет с отцом. Дочь вышла замуж и уехала в другой город. Дрожжин прихрамывал, Ирина вела его под руку. От нее веяло духами. Илюша успел ее рассмотреть - высокая, с надменным лицом и застывшими глазами, она напоминала самку леопарда. Таких женщин Илюша обходил десятой дорогой.
- Прошу, - сказала Ирина, пропуская гостя вперед.
Войдя в квартиру, Дрожжин нимало удивился. Ему показалось, что он попал в антикварный магазин. В розовом свете абажура перед Илюшей предстали бамбуковая этажерка, уставленная подсвечниками и какими-то железными приборами, коричневый комод и трюмо с потемневшим зеркалом. На стенах висели картины, изображающие библейские мотивы. И воздух здесь был особенный. Как в часовне, где соприкасаются вечность и смерть, высокопарно сформулировал Дрожжин. Он обернулся и удивленно вскинул брови.
- Увы, - сказала Ирина, - антиквариат - моя профессия. Этими секстанами и канделябрами я зарабатываю на хлеб с маслом.
Они прошли в комнату, забитую старинной мебелью. Дрожжин не сразу обратил внимание на старика в кресле-качалке. На коленях, укрытых пледом, лежали беспомощные руки.
- Знакомьтесь, - сказала Ирина, - это мой папа. Известный писатель. Может, слышали - Лев Николаевич Тургенев?
- Псевдоним? - поинтересовался Дрожжин.
- Ну, в какой-то степени, - уклончиво ответила Ирина. - А это, - теперь она говорила, обращаясь к отцу, - это Илюша. Папа, ты слышишь? Это Илюша Дрожжин, красивый молодой человек, ни правда ли, папа?
Старик закивал высохшей головой и улыбнулся, обнажая верхнюю десну с одним серым зубом.
- Эвв хы-ы, - пытался он выговорить какую-то фразу. При этом постоянно сжимал и разжимал кисть правой руки.
- Кажется, он что-то просит? - предположил Дрожжин.
- Бумагу и перо, - сказала Ирина и погладила старика по жиденьким волосам.
- Неужели будет писать? - засомневался Илюша.
- Сейчас увидите, - Ирина положила лист бумаги на картонку и подала отцу. Затем вставила в его дрожащие пальцы шариковую ручку.
- Папа, ты помнишь, на чем остановился вчера? - спросила Ирина.
- Дуу, чук-чук, - закивал головой старик.
- Правильно. Сцена - прощание на перроне.
Дрожжину показалось невероятным, что этот старик, похожий на дебила, способен выводить буквы парализованными руками.
- Обратите внимание, какие у нас книги! - сказала Ирина, постукивая ноготком по дверце старинного шкафа. - Весь цвет мировой литературы. Папа давно хотел стать писателем. Но судьба распорядилась иначе. 46 лет он трудился на ниве общественного питания. Зато теперь счастлив. Папа, ты счастлив? - спросила она, наклоняясь к отцу.
- Сё, сё, сё - в нетерпении запричитал старик, брызгая слюной. Руки его задвигались, совершая перед лицом нескоординированные движения.
- Всё, папа, мы уходим, - согласилась Ирина. - Пойдемте в спальню, - предложила она Илюше, - папа любит творить в одиночестве.
И в спальне было тесно от мебели. Приходилось лавировать, огибая массивные тумбы и ажурные туалетные столики. Илюша с любопытством разглядывал фарфоровые статуэтки, кресла с круглыми сидениями и кальян, стоящий на подоконнике.
- Что это? - спросил он, останавливаясь напротив развернутого парусинового свитка. Краски на полотне выцвели, но в россыпи светлых точек, соединенных тонкими, как паутина, линиями, прочитывалась какая-то тайна.
- Карта звездного неба, - сказала Ирина. - Испания, 1519 год. Ею пользовался штурман корабля 'Виктория' во время кругосветного похода Магеллана.
- Оригинал?
- Ну, прямо! Но, кроме вас, никто не должен этого знать.
Дрожжин долго рассматривал свиток, стараясь угадать контуры знакомых созвездий. И даже вздрогнул, когда услышал голос Ирины, властно позвавший его:
- Илю-ша.
Он обернулся. Ирина лежала поперек кровати голая, и только низ ее живота и бедра оказались укрытыми полой шелкового халата. Длинные ноги были перекрещены, а грудь, как показалось Дрожжину, вздымалась от волнения. Хочет расплатиться со мной, подумал Илюша.
- Поцелуй меня, - сказала Ирина.
Дрожжин пошел, петляя по мебельному лабиринту, остановился перед кроватью. Наклонился и вскрикнул. Боль обожгла спину, как будто его лопатой огрели.
- Что!? Что случилось? - забеспокоилась Ирина.
- Извини, - простонал Дрожжин, переходя на 'ты' вслед за женщиной, - я сегодня не боец.
- Хорошо, не будем торопиться, - она надела халат и взяла Дрожжина под руку.
Они вернулись в большую комнату, к ее отцу.
- Садись, - кивнула Ирина и поставила перед Дрожжиным чугунную пепельницу.
- Вообще-то я не курю, - сказал он, поглядывая на часы. - Посижу пару минут и пойду.
- Ладно, - согласилась Ирина и обратилась к отцу. - Как успехи, папа? - она обогнула кресло, в котором сидел старик. Полы шелкового халата взметнулись, как крылья, скользнули по рукам отца.
- Феэ, феэ, - запричитал обеспокоенный старик.
- Рукопись готова? Позволь-ка взглянуть, - она забрала с коленей отца изрядно потрепанный листок и подошла к окну.
Дрожжин увидел, как заволновался отец Ирины. Гримаса исказила его лицо, на губах вздулись пузыри. Старик хотел поднять руку, но это оказалось ему не по силам.
- Зёо, зёо, - занервничал он.
- Хорошо, папа, - сказала Ирина. - Сейчас я прочитаю все, что ты написал, - она повернула к Дрожжину красивое лицо с разгоряченными щеками и спросила: - Хочешь послушать?
Илюша вздохнул:
- Ну, если там не много.
- Одна страничка.
- Одна? Тогда давай.
Ирина встала за конторку и принялась читать.
- В середине этих забот, - читала она, - случилось обстоятельство хотя и не важное, но в то время помучившее Евгения. Он жил свою молодость, как живут все молодые, неженатые люди, то есть имел сношения с разного рода женщинами.
Илюша слушал и пытался вспомнить: откуда ему известен этот текст? Чертовски знакомая интонация. А Ирина между тем продолжала:
- Началось это с шестнадцати лет. И до сих пор шло благополучно. Благополучно в том смысле, что он не предался разврату, и не увлекся ни разу и не был ни разу болен. Была у него в Петербурге сначала швея, потом она испортилась, и он устроился иначе. И эта сторона была так обеспечена, что не смущала его.
Ирина замолчала, потом внимательно посмотрела на Илюшу и спросила:
- Ну, как?
- Гениально, - сказал Дрожжин. - Твой папа пишет, как Лев Толстой.
- Браво, - улыбнулась Ирина и приподняла над конторкой томик Толстого, откуда она читала.
- Зя, зя, - заволновался старик, постукивая себя в грудь кулачками.
- Да, папа, - сказала Ирина, поднося смятый листок к губам и целуя его, - это ты написал. Ты у нас гений.
В коридоре Ирина не удержалась, прильнула к Дрожжину телом, запустила руки под его куртку и с жадностью, причинив боль Илюше, впилась пальцами в его спину.
- Ты запомнил дорогу ко мне? - спросила Ирина, протягивая визитку.
- Еще бы, - сказал Дрожжин.
Он улыбнулся и вышел. На улице обронил визитку на мокрый снег.
Дверь открыла дочь. Ее макияж испугал Дрожжина в первую секунду. Губы дочери казались вывернутыми наизнанку, на щеках лежали фиолетовые тени.
- Тогда позолоти ручку, - сказала Светлана, не давая Дрожжину опомниться.
- С какой радости?
- У меня сегодня именины. Светланов день.
Дрожжин открыл портфель и, порывшись в нем, вытащил флешку.
- Поздравляю, - сказал он и протянул флешку. Заметив кислую мину на лице дочери, добавил: - Ты чего? Нормальный подарок. Новая, 8 гигов.
- Вставь ее себе... В компьютер, - сказала Светлана, отворачиваясь от отца.
- Да ладно, не обижайся. Возьми деньги у матери. Скажи, я верну через пару дней.
- Мамы нет.
- Нет? А где она?
- На корпоративной вечеринке.
Дрожжин вынул мобильник и, заметно волнуясь, начал давить на кнопки.
- Даже не пытайся, - сказала Светлана. - Абонент недоступен.
Дрожжин разделся. Остался в трусах и в белой рубашке. Время от времени он выглядывал в окно, - нет ли на месте Фольксвагена? Потом несколько раз звонил жене, но механический голос отвечал: абонент недоступен.
Спустя полчаса, когда Илюша из окна спальни всматривался в уличную темноту, он услышал, как в прихожей открываются замки. Бросился встречать жену, но столкнулся с дочерью.
- Ты что - уходишь? - удивился Дрожжин. - Двенадцатый час. Куда?
- Тебе разве интересно?
- А как же? Ты - моя дочь, - сказал он и подумал, что на самом деле желает одного - избежать забот, которые обрушатся на него, если дочь попадет в неприятную историю.
Прежде, чем уйти, Светлана посмотрела на Дрожжина нехорошим взглядом. Илюше показалось, что она прочитала его мысли.
Когда дверь за Светланой закрылась, Дрожжин выключил телевизор и уставился на темный экран. Из ступора его вывел телефонный звонок.
- Дрожжин, - произнес шеф, как всегда, развязно, - я тут прикинул на досуге и решил повысить тебя по службе, - судя по всему, шеф был не один. Он сделал паузу и что-то прошептал, но не в трубку, а в сторону. В ответ на его шепот раздался женский смех. Илюше показалось, что смех был грудной, как у оперной певицы. - Станешь у меня генеральным менеджером, - продолжал шеф. - Ты понял, Дрожжин?
- Рувим Каримович, - заныл Илюша, - почему меня? Есть талантливые ребята...
- Запомни, Дрожжин, - перебил его шеф, - талант можно пропить, а мастерство вечно. Зарплата больше в два раза. Но дисциплина, как в армии! В офис - ровно в восемь. И пахать до ночи. Дрожжин, ты меня слышишь?
- Слышу.
- Как тебе предложение?
- Великолепно, Рувим Каримович.
- То-то! Продвинутые пацаны растут у меня, как бамбук.
- Спасибо, - сказал Илюша, но шеф уже отключился.
Дрожжин присел на край дивана и начал растирать колени. Тер долго, пока не почувствовал боль под лопаткой. Это душа ноет, подумал он. Как и его матушка, Илюша не мог терпеть боли. Он обшарил карманы своей куртки и обнаружил таблетки промедола - слава Богу, не выбросил. Выпил одну за другой несколько штук и опустился в кресло. Какое-то время он сидел, не шевелясь, не отводя взгляда от окна. Слушал, как дождь стучит по подоконнику. То и дело ветер крепчал и капли шелестели по стеклу, как будто царапались и просились в дом.
Дрожжин вытащил из принтера чистый лист бумаги и, порывшись в столе, нашел карандаш со сломанным грифелем. Заточил карандаш канцелярским ножичком с выдвижным лезвием, острым, как бритва. Потом встал и выключил свет. Снова сел в кресло. Кот Тимофей запрыгнул к нему на колени и принялся умащиваться поудобней.
Постепенно воздух в комнате сделался прозрачным и светлым. Но теперь вместо мебели здесь пышно цвели кусты жасмина. Далеко, до самого горизонта, простиралась липовая аллея. Несколько пар прогуливались в тени деревьев. Женщины в белых платьях с тонкими талиями держали в руках кисейные зонтики. У мужчин были трости.
Боже, как стало ясно вокруг. Как солнечно. И как радостно сделалось внутри. Кажется, будто каждая клеточка Илюшиного организма улыбается и приходит в восторг. Впрочем, нет, нет у него никакого организма. Он весь соткан из воздуха. Он легок. Он невесом. Он свободен. Он никому ничего не должен. Он всех прощает. Он любит весь мир.
- Эй, вы. Я люблю вас, - сказал Дрожжин и понял, что наступает главное.
Илюша погладил кота:
- Извини, Тим, я улетаю, - сказал он и опустил кота на пол.
Господи, до чего же легко! Сейчас он способен делать всё, что пожелает душа. Он может сделать такое, чего не делал никогда в жизни. Захочет - возьмет лезвие и проведет им по дорогим шторам. Или нет. Нет. Он лучше порежет все платья жены. Ха! Вот будет номер! Он распустит их на длинные полоски. Жена вернется, откроет шкаф, а там гора цветных ленточек. Ха-ха! Смеху-то будет. Хотя, нет, не то. Не то, лузер. Нужно такое сотворить, чего не делал ни разу. До чего даже додуматься не мог. Но что это может быть? Что?
А-а-а, вот оно - нашел. Классно! И он сделает это! Сделает! Илюша вытянул левую руку и с размаху полоснул лезвием по сгибу локтя, через рубашку по венам. Боль обожгла остро, но затем отплыла куда-то и стала казаться далекой, словно не его болью.
- Эх, гулять, так гулять! - обрадовано воскликнул Дрожжин. Переложил лезвие в левую руку и полоснул по правой.
Прошли тысячи упоительных мгновений.
Илюша поднял правую руку и ощутил ее тяжесть - рука была чугунной. Пальцы не отвечали посылам мозга. Они совершали свои бессмысленные движения.
- Сё, сё, сё, - произнес Илюша, обращаясь к окну. Язык тоже не слушался его. Он стал деревянным, как будто в десну вогнали обезболивающий укол.
Дрожжин улыбнулся и с детской радостью начал выводить каракули на листе. Острый кончик грифеля то и дело прокалывал бумагу, но от этого Илюше делалось еще веселее. Непослушная рука дергалась из стороны в сторону, оставляя на листе хаотические линии.
Неожиданно Илюшино сердце распахнулось, и из него полились чудесные слова, сплетенные в рифмы. Илюше казалось, что это творит Всевышний, а он, Дрожжин, всего лишь инструмент в руках Бога. Илюша почувствовал, как на глазах у него выступили слезы благодарности. Но эти слезы не мешали записывать строчки, которые рождались в его голове одна за другой.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух
Илюша заплакал навзрыд. Аллея и кусты жасмина померкли, но тотчас перед взором Дрожжина открылся просторный зал со множеством столиков, укрытых белыми скатертями. С потолка струился несильный свет. На столах, в канделябрах, горели свечи. В глубине зала, на подиуме, пела цыганка в сопровождении скрипки. У соседних столиков торчали сонные официанты. А где-то справа, в разгулявшейся компании, раздавались пьяные выкрики 'In vine verities!'
Дрожжин еще крепче стиснул карандаш. Бумага рвалась в клочья. Цыганка пела. Огромные напольные часы фирмы Буре показывали восемь с четвертью. Илюша отодвинул стул и, повернувшись налево, стал глядеть в ресторанное окно.
И каждый вечер в час назначенный
Иль это только снится мне
Девичий стан шелками схваченный
В туманном движется окне
И медленно пройдя меж пьяными
Всегда без спутников одна
Дыша духами и туманами
Она садиться у окна
Илюша привстал, одернул фрак и коротко, одной головой, поклонился Незнакомке. Однако нужно было торопиться, пока не иссякло вдохновение. Тем более что рука устала и едва поспевала фиксировать счастливый поток мыслей.
И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И о-ча-ро-ван-ну-ю да-а-а-а ...
* * *
Глубокой ночью жена Дрожжина и его дочь возвращались домой на Фольксвагене. 'Дворники' не успевали смахивать ледяную кашу с лобового стекла. Светлана сидела рядом с матерью, изредка бросала взгляды на ее застывшее лицо. Неожиданно подбородок матери задрожал, и впервые за всю ночь она дала волю нервам.
- Черт бы побрал этот снег! Падает и падает. Падает и падает, - повторяла мать, всхлипывая и размазывая слезы по щекам.
- Мама, успокойся, - сказала Светлана. - Всё уже позади. Доктор сказал - будет жить. Ты меня слышишь, мама?