Холода Гульбахор почти не замечала. Она дрожала безостановочно больше от страха, чем от прохладного горного ветра. Сейчас бы сюда курпачу постелить самую бедную, самую рваненькую, а то живот уже заморозился весь... на спину она не рисковала перевернуться, боялась застудить легкие. Помнила, как бабушка, простудив поясницу, скрючилась до конца жизни своей и постоянно твердила внучке,
-Береги спину, внученька. Спина болеть будет, никому не нужна будешь: ни мужу, ни родственникам. Никому не нужна больная женщина. А у тебя ни отца, ни матери, некому защитить.
И принималась тихо-тихо плакать, вытирая слезы краешком заношенного ситцевого платка, только они успевали появиться в уголках глаз. Гульбахор не помнила родителей. Всегда в жизни ее была только бабушка. Сначала они жили вдвоем в маленькой саманной избушке на краю кишлака. Бабушка целый день копошилась на крохотном участке. Хвала Аллаху и благословенной триждыродящей за год земле, они были и сыты, и обуты. По вечерам бабушка шила на заказ незамысловатую одежду для односельчан. Шила на руках, швейной машинки у нее не было. И на вырученные деньги покупала хлеб и одевала внучку. Так медленно и незаметно текло детство девочки - сиротки.
Неспешная жизнь закончилась ранней весной больше десяти лет назад, когда бабушка, окучивая грядки с клубникой, просквозила поясницу на прохладном ветру и не смогла разогнуться. Гульбахор сильно перепугалась, плача, с трудом довела старушку до топчана. Было ей тогда неполных семь лет, и она не понимала, почему так горько стала причитать бабушка, гладя ее по черным, как смоль, длинным косичкам.
-Ай, балыкаем, балыкаем,
повторяла та, вытирая слезы. Внучка надеялась, что бабушка отлежится, пыталась выполнять за нее все работы по дому, все уговаривала бабушку не вставать, полежать больше. Соседи говорили, что надо бы ей врача, да где могла она найти врача, если дальше двора не выходила ни разу одна. Знала только дорогу до базара, и то туда не разрешалось девочкам ходить одной.
Стараниями соседей старушку перевели в дом, к окну, вставала она с трудом, ходила по стенке. Для туалета ей поставили ведро, которое Гульбахор безо всякой брезгливости выливала в яму за домом и прикрывала крышкой, как учила бабушка. Девочка не видела ничего грязного в том, чтобы ухаживать за единственным ей родным человеком.
Плохо было с едой. Сначала заносили соседи, кто лепешку горячую тандырную, кто касу ароматной шурпы, кто вкусный плов в миске; но ведь у каждого своя жизнь, и любое милосердие не может быть бесконечным. Летом зрели помидоры на грядке, поспевала клубника, куст черешни порадовал крупными сочными ягодами. К осени наливалась крупными плодами яблоня, твердели орехи на орешине. А виноградная лоза зачахла, не под силу было девочке ухаживать за ней, полить она еще могла, но поднять и удержать мотыгу детские руки не могли.
Когда по вечерам солнце стало садиться не в темно-желтые облака, а в свинцовые темно-синие тучи, и по ночам со стороны гор стали дуть ветры с запахом свежевыпавшего снега, бабушка попросила внучку позвать соседку,
-Лола-джаным, позови моего племянника, поговорить с ним хочу, обратилась старушка к молодой женщине.
Гульбахор в страхе затаилась. Давно, еще маленькой, она подслушала разговор бабушки с соседкой. Та спрашивала, почему они, старая да малая не переедут к родственникам, есть же у них родня в соседнем селе.
-Нет, - отвечала бабушка,
-Каменное сердце у них. До последних сил будем одни жить. Вот будет невмоготу, тогда подумаем.
Племянник жил в соседнем кишлаке. Гульбахор вспомнила, как с его приездом прохлада окутала ее сердце, словно ледяным покрывалом. Тогда она поняла, что значат слова бабушки "каменное сердце". Если само присутствие бабушки вселяло в неё надежду и веру, обволакивало теплом, то нахмуренный и мрачный вид дяди ничего доброго ей не сулил. И сейчас ее обволокло холодом, но этот холод был от предчувствия зимней погоды, от близости воды, от холодного ветра, от невозможности пошевелиться. Вдруг люди уже идут по ее следу, лучше перетерпеть, чтобы не нашли. Руки под животом затекли, и она, понемногу вытягивая их вдоль туловища, пыталась принять более удобное положение, чтобы размять окоченевшие суставы. Неловко задела кусты камыша, и тут же поодаль послышался шорох. Гульбахор замерла. За шорохом последовало приглушенное водой мурлыканье, похожее на кошачье. Камышовый кот! По доброй воле никто не хотел бы встретиться с этим вольнолюбивым представителем кошачьего племени. Одно утешение, кот не подпустит к себе никого, кто будет идти напролом через его владения, Ей повезло, что она так тихо проползла и не потревожила кота, не нарвалась на его когти.
Хорошо, что бабушка умерла в прошлом году, и не видит свою внучку. Кто его знает, смогла бы она еще защищать ее от придирок и издевательств со стороны дяди. Чего только не наслушались они от него, живя в его доме: и попреки каждым куском, и требования выдать лишнюю обузу замуж. Но понимал жестокосердый, что, если выдать Гульбахор замуж, некому будет следить за полуподвижной старухой и особо сильно не настаивал на женитьбе. И бабушка изо всех сил цеплялась за жизнь в угасающем теле, знала, какая участь ждет ее любимую внучку без неё.
-Гульбахор, терпи, милая, терпи, я не дам тебе в обиду, не выдам тебя замуж раньше пятнадцати. Спасибо говори своему дяде, молись, не оставил нас без куска хлеба, не гонит. Пока ты при мне, не тронет он тебя.
Жена дяди, забитая и молчаливая женщина, по-своему жалела незадачливых родственников, подсовывала лишний кусок девочке, когда муж не видел, не заставляла ее работать на грядках, всего-то и повинности у нее было - натаскать воды и держать в чистоте дом и двор. Бабушка научила ее шить, и добавилась обязанность обшивать всю большую дядину родню. Единственное, из-за чего сокрушалась старушка, что внучка так и не продолжила учебу. Племянник не пустил ее после окончания четырех классов в школу, заявив, что для замужества учеба не нужна, и добавил сердито и зло,
- Много ли счастья принесла учеба твоей дочери, выучилась на учительницу и с позором приехала...
Только сейчас поняла Гульбахор, почему так плакала бабушка при расспросах о родителях. Добилась от нее, что училась ее мама, бабушкина дочь, в столице в педагогическом училище и вернулась в кишлак с маленькой дочкой и мужем не их национальности. Родные не приняли брак ее дочери, и вынудили развестись с мужем. Мужа, отца Гульбахор, выгнали из кишлака, а молодую женщину просватали за достойного, с их точки зрения, мужчину.
И тут бабушка затряслась в рыданиях, закрывая рот платком, чтобы не услышали домочадцы,
-Балыкаем, балыкаем, довели, руки наложила... Внученька, доченька, цветок мой весенний, обещай мне, что никогда не наложишь руки на себя, не возьмешь смертный грех на душу. Как бы ни было тяжело тебе, помни о родных, помни о душе своей, что останется бродить неприкаянной.
Вот и лежит ее внученька в камышах, сбежала от ненавистного мужа. А как мечтала, чтобы муж оказался молодой да красивый. Ведь знала, что со смертью бабушки одна ей дорога - в замужество, ненавистное заранее, так пусть хоть избранник будет молодым, не старым. Оказалось, просить надо было у Аллаха мужа доброго, а не молодого. Места живого не осталось у Гульбахор на теле, все в синяках. Получала от мужа ласку и ногами, и плетью. Сколько лет могла бы она так протянуть, неизвестно. Этой ночью особенно жестоко избил муж ни за что. Сначала не понравилось, как ублажала его, потом придрался, что недостаточно смирения выказала, потом выместил злость за то, что она год, как законная жена ему, а ребенка родить не может, не травит ли она случайно его законного наследника, не успев зачать. Как заснул, так и хотела петлю соорудить тут же на пороге и повеситься...
Вспомнила бабушку, клятву, данную ей. И ещё теплилась надежда, что когда-нибудь сыщется родной отец, так неожиданно пропавший. Адреса его никто не знал, кроме матери, никто не сообщил ему, что жена его погибла, дочь сиротой осталась. А может, и сам пропал в дальней стороне.
Убежала Гульбахор тихо к реке, спустилась по воде к камышам, и решила переждать здесь. Место это гиблое, вдали от дороги, не додумаются искать ее. Шлепанцы и платье свое старое на берегу реки оставила, пусть думают, что, как мать, утопилась, не ищут. Теперь только пересидеть надо тихо несколько дней, а потом выбраться на дорогу. Знала точно, куда пойдет - в столицу, в педучилище, где мама училась. Остались у нее в памяти рассказы бабушки, что мама ее приехала оттуда красивая, счастливая и веселая, и кто знает, может и несчастной Гульбахор повезет там.
Ночами, не по сезону одетая, пробиралась замученная Гульбахор в сторону Ташкента. Она не знала, сколько туда надо идти, просто шла и шла по дороге. Рано утром подвозили ее люди, спешащие на рынок, днем она не рисковала ехать, сидела в самом углу очередной остановки или под деревьями на обочине. Говорила попутчикам, что едет к родственникам помочь водиться с маленьким ребенком, а деньги у нее украли.
Ей повезло: никто не расспрашивал ее подробно ни о чем, никто не интересовался, где сопровождающие мужчины. Гульбахор поняла, почему ее мать не вышла замуж в кишлаке, ведь за пределами был совершенно другой мир, где женщины могли ходить свободно, сами решать за себя, не оглядываться на непримиримых родственников.
Это было чудом, но она добралась до педучилища, как она называла его. Насколько остановилась жизнь в ее селении, девушка сообразила, когда достигла Ташкента. Трамваи, троллейбусы, широкие улицы, заполненные веселыми молодыми людьми обоих полов, обширные базары, многоэтажные дома.Но ее,ошеломленную большим и многоцветным городом с фонтанами, яркими клумбами цветов, ничто не интересовало,кроме педучилища,только о нем и спрашивала у прохожих.
Свет не без добрых людей, ее довели прямо до дверей пединститута и провели к ректору. С пониманием и сочувствием выслушал он историю бедной девушки, одобрил ее желание учиться и обрести новую жизнь там, где была счастлива ее мать.
История бедной Золушки закончилась счастливо. Гульбахор поселили в общежитии при институте и приняли на подготовительные курсы. И даже с четырехклассным образованием она сумела за год подготовиться к поступлению в институт. Только была она необычной студенткой, не вступала ни в одни девичьи разговоры о парнях и замужестве, не выходила за пределы общежития никуда, кроме института. Стараниями ректора через несколько лет нашлись очень дальние родственники ее бабушки на окраине Ташкента - пожилая женщина лет шестидесяти и ее престарелая мать, которые тепло приняли в своем доме молодую девушку. Так, к окончанию института Гульбахор обрела новую семью.
У них же, оказавшихся близкими родными мужа моей сестры, я и познакомилась с молодой,но много пережившей девушкой. Рауза - апа, наша общая родня, оказалась еще нестарой энергичной женщиной. Она долго развлекала меня беседой, не приглашая к столу, как обычно заведено на Востоке. Выложив все известные мне новости о российской родне, выслушав ответные новости и, чувствуя, что она и её девяностолетняя мать чего-то ожидают, но не говорят мне из вежливости,я стала прощаться, сочтя их напряженное состояние немым ожиданием моего ухода. Но они меня снова задержали без объяснений причины своей нервозности.
Я повторно начала рассказывать о родне зятя, видя, что женщины даже не вслушиваются в мои слова. Наконец, послышался скрип открываемой двери, и надо было видеть, как засияли лица старушки и пожилой женщины.
-Вот и Гульбахор пришла, - облегченно вздохнули они.
-Мы боялись, что она сегодня не приедет. Сейчас познакомитесь. Это наш цветок весенний, радость наша.
В комнату вошла сама доброта, воплощенная в образе худенькой молодой девушки. Черные блестящие волосы по-местному обычаю были заплетены в длинные косы, голова прикрыта вышитой тюбетейкой, широкое платье из хан-атласа - обычная девушка, какие тысячами ходят по городу. Тут же быстро накрыли настоящий стол с восточными угощениями: фрукты, лагман, лепешки.
И начался новый разговор. Рауза - апа попросила меня снова повторить все о российской родне,сказав, что Гульбахор будет приятно узнать про них, ведь бедняжка знала до шестнадцати лет одну бабушку. А потом попросили рассказать о своей жизни. Воспоминания о детстве, юности, годах учебы - все было внимательно выслушано.
После меня заговорила Гульбахор. И я потеряла дар речи, волосы вставали дыбом, разум отказывался верить в дикость и невообразимость событий, происходящих в затерянном в горах кишлаке.
Мы, ровесницы, жили с ней в одно и то же время, но на разных планетах.И, если мне все давалось даром, то сколько сил пришлось приложить ей, чтобы вырваться из рабской неволи и зацвести, как весенний цветок.