Уильям Уокер, неугомонный президент Нижней Калифорнии и очередной диктатор Никарагуа, бежал уже давно. Бежал, прикрывая в стыде потемневшее от времени и сырости бронзовое лицо. Бежал, спотыкаясь о распростертые тела бывших сообщников и подданных - флибустьеров. Если бы не волочившийся за ним карабин, никогда прежде не подводивший, но более ненужный, Билли мог бы показаться взъерошенным нашкодившим мальчишкой. Его мокрая от дождя спина уже второе столетие чувствовала близкое дыхание пяти прекрасных в своем праведном гневе амазонок и скорую расправу. Тропический ливень, явление в ноябре еще довольно частое, смывал грязь и птичий помет с обнаженных плеч объединенных провинций Центральной Америки.
Стена воды, казалось, связала низкое небо с захлебывающейся землей. Несколько дней, проведенных в туманных горах и душных джунглях Коста-Рики, приучили нашу компанию к постоянной высокой влажности. Столица, к сожалению, встретила нас тем же. Крупные капли отскакивали от оружия непримиримых дев, слезами сбегали по щекам вечного изгнанника, заливали объектив фотоаппарата, собирались неуютной свежестью в манжетах и за воротником моего плаща. Задача охотника-туриста проста: необходимо лишь прицелиться, щелкнуть и можно тащить домой добычу - кусочек чужого, непонятого, а потому прекрасного мира. Но бронзовая композиция брыкалась, никак не соглашаясь замереть на экране цифровой камеры. В кадр не попадал то сам Уокер, то его павший солдат, то застывшие в воинственных позах Коста-Рика, Никарагуа, Сальвадор, Гватемала и Гондурас. Я тихо чертыхался, так как заглянул в этот небольшой скверик с громким именем "Парке Националь" ровно на минуту. Вполне достаточно, чтобы промокнуть и запечатлеть прячущийся под темной сенью тропических деревьев памятник. Согласно скупой строчке в моем путеводителе, он "ознаменовал крах захватнических планов известного в девятнадцатом веке американского авантюриста".
Фокусируясь на высоком постаменте, я не сразу заметил застывшую на ступенях маленькую фигурку. Возможно, мне даже показалось, что она являлась частью скульптурной группы. Но человечек ожил, вздохнул и вежливо поздоровался:
- Buenas tardes, senor.
- Добрый день, - ответил я по-испански темной точке в углу моего зрения, продолжая искать удачный ракурс.
Должно быть, мой акцент сразу же меня выдал, так как следующая фраза прозвучала уже на английском.
- Извините, вы откуда, если не секрет? - спросил человечек. Такого отличного произношения я не замечал даже у наших гидов.
Теперь мое внимание полностью переключилось на невысокого старичка, прячущегося под потрепанным зонтом. На вид ему было далеко за шестьдесят. Коста-Рика - очень молодая страна, и старики в Сан-Хосе попадались нам на глаза не часто. Обычно это были опрятно одетые почтенные сеньоры, с аристократической отрешенностью уткнувшиеся в свежую газету и потягивающие кофе в одном из многочисленных кафе столицы. На вопросы туристов они отвечали подробно и с чувством собственного достоинства. Мой новый знакомый был одет недорого, но вполне прилично, я бы даже сказал, парадно. Его аккуратные светлые брючки и курточка совсем не вязались с редкой засаленной шевелюрой и потрескавшейся, как кора горного дуба, кожей лица.
- Чикаго, - ответил я после секундного замешательства.
- Ах, Город Ветров - прекрасное место! - его быстрые темные глазки закатились в блаженстве.
- Вы бывали у нас? - поразился я познаниям собеседника.
- Да, я провел в Чикаго два незабываемых месяца, - обветренные губы растянулись в мечтательной улыбке. - Дама, у которой я жил, работала днем в Музее Естествознания, и у меня оставалось достаточно времени ознакомиться с городом.
Похоже, воспоминания о тех днях и месте, где он был молод и любим, согревали его уже не один дождливый вечер. Казалось, на миг он даже забыл о моем присутствии, но вскоре очнулся и смущенно потупил взгляд.
- А хотите я вам расскажу об этом памятнике, - спросил он вдруг с заискивающей улыбкой.
- Нет, спасибо. Мне известна его история.
Я не врал. Имя американца Уильяма Уокера, давно забытое на родине, здесь было хорошо знакомо даже туристам. Его разгром совместными усилиями пяти стран под предводительством Коста-Рики являлся предметом их национальной гордости и главной темой многих экскурсий.
- А, может, сфотографировать вас на фоне... - продолжал человечек уже не так уверенно, указывая на мой "цифровик".
Я редко доверял фотоаппарат незнакомцам, а потому опять отказался:
- Спасибо, но я уже заснял все, что хотел. К тому же я здесь ровно на секунду. Меня ждут.
Это тоже было правдой. За утро наша небольшая компания успела истоптать половину Сан-Хосе в поисках Музея Современного Искусства, по дороге проклиная необычную систему счисления - четные улицы по одну сторону, нечетные авеню по другую - и полное отсутствие указателей. Мы слонялись по тесным извилистым улочкам, забредали в крошечные загроможденные дворики, заглядывали в украшенные решетками окна. Сами жители удивительным образом ориентировались по более высоким строениям, магазинам и банкам. Так что с нашим знанием испанского и местных достопримечательностей мы запутались довольно быстро. Судя по карте, цель теперь была очень близка, и друзья с неохотой согласились подождать меня у входа в сквер, прячась под деревьями от проливного дождя.
При мысли о друзьях и красивых недовольных глазах Юльки маленькая фигурка опять переместилась куда-то в дальний угол моего сознания. Я наспех сделал последние снимки и с чувством выполненного долга выключил камеру.
- Perhaps, perhaps... - мямлил человечек в это время, робко переступая с одной ноги на другую. - Может быть, вы смогли бы...
Как легко все стало на привычные места. Такое вступление, правда в более бесцеремонном тоне и сопровождаемое многозначительным жестом, я слышал уже не раз от шустрых продавцов серебра на белоснежных пляжах Канкуна, от угрюмых лодочников на берегу голубого Нила, от пестрых цыганок у мрачных соборов в Гранаде. "Позолоти ручку, господин хороший!" Грубое незнание языка и обычаев, высокомерный и одновременно потерянный вид, да болтающийся на груди "третий глаз"-фотоаппарат всегда выдавали в нас чужаков и означали в капканах для туристов всего мира только одно: платежеспособность. И не все ли равно, что на этот имидж краткосрочного благополучия мы иногда копили целый год.
В этом дождливом спектакле старичок оказался довольно любопытным персонажем. Но с осознанием наших ролей пришла неловкость, желание поскорее избавиться от его компании. Карман отозвался сухим шелестом двух местных купюр с обилием нулей. Нули хитрили - в США такой суммы еле хватило бы на жалкий бургер, а в Коста-Рике она позволяла лишь неплохо позавтракать в дешевой забегаловке.
- Это все, что у меня есть, - в этот раз уже полуправда и вежливая непроницаемая улыбка, которую за годы, прожитые в Штатах, я успел освоить досконально.
Но человечек просиял, обнажая гнилые пеньки зубов:
Моя рыхлая интеллигентность всегда болезненно реагировала на убогость человеческого состояния. Однако я не сочувствовал ему, скорее жалел. И в этом заключалась вся банальная безнадежность ситуации - с самого начала разговора мы оказались на разных уровнях: я - турист, он - туземец, надеющийся на подачку.
Наше знакомство неизбежно подходило к концу. Меня ждали друзья и почти незнакомая ему жизнь. Что ждало его, я думаю, меня в тот момент не волновало. Уже потом, много месяцев спустя, с удивительной ясностью вспоминая эту встречу, я подумал, что человек, взявшийся описывать жизнь, не имеет права избегать любых ее проявлений. Кем был этот старичок? Ловким мошенником? Голодавшим на пенсии чиновником? Обедневшим аристократом? Спившимся интеллектуалом? Возможно, мне повезло повстречать начитанного бродягу с хорошей фантазией и светлым парадным костюмчиком. А в придачу - богатство лексикона, включавшее слова "tremendous" и "perhaps", которые я сам употреблял в разговоре крайне редко. Вряд ли теперь узнаю ответ на мой вопрос, как, впрочем, останется неизвестным мне и его имя.
А тогда я лишь коротко расспросил его о Музее Современного Искусства, который действительно нашелся через улицу, на другой стороне парка. Поблагодарив его за информацию и распрощавшись, я зашагал обратно сквозь начавшую редеть завесу дождя. Посветлело даже зеленое небо, но тяжесть на душе почему-то не улетучивалась.
- Постойте, - раздался вдруг знакомый голос у меня за спиной. Я съежился и медленно обернулся. Он стоял в нескольких шагах, запыхавшийся от бега, светлые брючки забрызганы мутной водой из луж.
- Вы мне дали так много, - скороговоркой заговорил он, как бы опасаясь, что я возражу. - Так разрешите мне сопровождать вас при осмотре музея.
Маленький персонаж бунтовал против выделенной ему роли. Он не желал довольствоваться милостыней, цеплялся за последнюю возможность отработать подачку и тем самым сохранить собственное достоинство. В голове крутились сотни отговорок. В конце концов, что мог он, старик, знать о современном искусстве? Увидев мое новое сопровождение, друзья непременно подняли бы меня на смех. Да и маленький "экскурсовод" наверняка потребовал бы плату за свои услуги. Но в душе я знал, что просто боялся вынужденного дискомфорта - присутствие старика досаждало бы меня постоянным чувством вины. Вины за его бедность? За мою сравнительную обеспеченность? В глубине нарастало граничащее с паникой раздражение. Я заверил его, что справлюсь сам, подарил самую доброжелательную из моих холодных улыбок и пожелал хорошего дня.
Последним, что я запомнил об этом странном человеке, был его растерянный взгляд. Он расшевелил смутные тени, притаившиеся в закоулках моей памяти. Так уже было однажды тысячи миль от Коста-Рики, в бетонных джунглях Города Ветров. В тот день мы ехали на какую-то вечеринку. В салоне автомобиля громко играло радио, в предчувствии веселья мы оживленно болтали, шутили, стараясь заглушить музыку и друг друга. Но при выходе со скоростной завязли в пробке. Вереница машин с разодетой субботней толпой медленно тянулась, на мгновение задерживаясь в одном месте под мостом. Колонна продолжала двигаться, никто не выходил из машин, и нам оставалось лишь запастись терпением. Только поравнявшись с местом, мы поняли причину задержки: там, посреди редких пыльных лопухов, на коленях стоял мужчина. На груди его болталась табличка с корявой надписью "пожалуйста, нужна работа". Я не запомнил, как выглядел этот человек, в памяти остался образ размытый и тусклый, как те лопухи. Я не смог бы описать даже глаз, провожавших нашу машину. Только их выражение, в котором смешались одновременно надежда и разочарование, отрешенность и стыд. А еще болезненное удивление, будто часть его сознания, наблюдая со стороны, сама недоумевала, как он мог очутиться в такой ситуации. Кто-то из друзей попытался сострить. Кто-то резонно заметил, что в стране с нашим социальным обеспечением только пьяница или тунеядец стал бы так унижаться. Здоровый мужик при желании давно нашел бы себе достойное применение. Все согласились или сделали вид, что согласились, но остаток пути в салоне зависло неловкое молчание...
Я ускорил шаг. Хотелось обратно в круг, где все просто и понятно, где не мучит это гадкое чувство превосходства. Я позорно отступал, как два века до меня на этом же месте ретировался наполеон Центральной Америки, Уильям Уокер. Эх, Билли, Билли, как же мы с тобой оказались в одной упряжке? Ведь прибыли мы сюда, в чужой нам рай, в разное время, с разными намерениями. Я - из скуки, хотелось на две недели забыть о равнодушной чикагской осени, увязшей в счетах и делах. Ты - изнывая от тоски, приличное образование и миниатюрное телосложение, обрекшие тебя на скромные должности адвоката и редактора газеты, не смогли сдержать твоих гигантских амбиций. Крошка Билли, прости меня за нелепое сравнение и излишнюю фамильярность. Если бы настырность и политический аппетит наконец не поставили тебя перед никарагуанским расстрельным взводом, твои деяния, возможно, не удостоились бы горькой иронии Фортуны и потомков. И ты, человек несомненно начитанный, вероятно, дожил бы до поэмы певца джунглей Редьярда. "Бремя Белых" - вот манифест твоей судьбы, закон твоих преступных стараний.
Но уж канули в Лету времена авантюристов-флибустьеров, и маленькая мирная Коста-Рика давно упразднила армию за ненадобностью. Мистер Уокер, вы, я думаю, очень бы удивились, узнав, что для покорения этой территории, совсем не понадобилось военное вмешательство. Туризм принес в страну евро и доллар, как когда-то "белые братья" услужливо приносили индейцам зараженные оспой одеяла. И вирус распространялся тихо, настойчиво и неизбежно, разъедая привычный устой жизни и хваленную коста-риканскую независимость. Пожирал самые лакомые кусочки страны, оставляя за собой курортные городки с единственным словом "Дай!" в опустевших глазах. И теперь я бежал с вами в одной упряжке, размышляя, что хуже: ваша праведная хищность или моя стыдливая отчужденность. Два быка, впряженные в расписную коста-риканскую телегу, тянули каждый свой непосильный груз вины. Бремя белых. Наше бремя. Выходит, мы бежали от самих себя...
Друзей я нашел мокрыми и недовольными. Начал было сбивчиво оправдываться, но вскоре умолк, так как рассказ о старичке никого не заинтересовал. Новость о местонахождении музея была принята с гораздо большим вниманием.
- Хочешь? - спросил я уже на ходу, с деланной небрежностью вручая цветок Юльке.
- Не знаю, - равнодушно пожала она плечами. Для нее яркая звезда у меня на ладони ничем не отличалась от сотен других экзотических цветов. Возможно, она успела устать от обилия здешней флоры.
- Он уже вянет, - добавила Юлька, как бы извиняясь. Цветок действительно был с гнилинкой.
- Тогда выброси его, - вдруг разозлился я. Как я мог ей объяснить, что красота не бывает без изъяна? Даже в цветке, даже в этом маленьком раю, даже в самой Юльке. Я был не способен передать ей то, с чем оказался не готов смириться сам.
Она удивленно сморщила милый веснушчатый носик и выпустила цветок в траву. Через несколько секунд его облепили вездесущие рыжие муравьи.
Музей состоял всего из нескольких залов с обычным набором экстравагантных "шедевров", осмотр которых занял намного меньше времени, чем сам поиск. И уже через полтора часа такси высадило нашу утомленную компанию у гостиницы. Беззаботная болтовня друзей отбирала последние силы, и, сославшись на усталость, я скрылся в спасительном одиночестве номера. Было приятно наконец сбросить липкую отсыревшую одежду и встать под горячую струю душа. В ноябре здесь темнело рано, и с гор на город уже сползал сумрак. Я устроился поудобней на кровати и включил ноутбук в сеть. Разбирать скопившуюся электронную почту не было ни малейшего желания. Потому решил ограничиться несколькими строчками о Сан-Хосе в письме нью-йоркскому другу. Согласно нашему договору, он уже получил мои отчеты о канатной дороге среди заоблачных пиков Монтеверде, о морских закатах на пляжах Тамариндо, о лодочных поездках сквозь джунгли по каналам Тортугуэро.
Похоже, дождь решил взять Сан-Хосе приступом. Город погружался в ночь и в очередной тропический ливень. Капли барабанили о стекло, и я, вторя их ритму, стучал по клавиатуре. Воспоминания о сегодняшнем кратком знакомстве обвивали, сковывали. Вдруг показалось, что без осмысления моих эмоций этот "призрак" будет вечно преследовать меня, лишая такого желанного душевного равновесия. Так случается, когда уже несколько дней не видишь солнце. Когда пытаешься ненадолго забыть, что дома неудержимо тают под накалом кризиса твои и так довольно скромные капиталовложения. Когда твоя девушка не спешит вернуться в номер, совсем не подозревая, как иногда необходимо ее нежное участие. И тогда мысль о странном нищем падает тяжелой каплей в переполненную чашу разочарования окружающим миром. И душа тонет в этой мутной унылой горечи.
Наверное, думал я, в каждом из нас живет такой маленький человечек, беспощадно теребящий еще не омертвевшие ткани сознания. От него не скрыться, остается лишь заглянуть ему в лицо, спросить его имя. Хотя я невольно понимал, что этот комплекс вины - лишь фиговый листок, стыдливо прикрывающий мою инфантильную беспомощность перед несовершенством мироздания. Мудрость "правильных" книг смешалась во мне с отрезвляющим опытом первых лет иммиграции. По сути, подобно знакомому попрошайке, теперь я безнадежно зависел от подачек моей среды. Кем бы стал я без постоянной, хотя довольно средней зарплаты, мелких приятных излишеств, кивков одобрения от родителей, друзей и коллег, или уже случайного блеска любви в синих озерах Юлькиных глаз? Богач. Бедняк. Лишь миг... Теплота ноутбука на моей груди и шум дождя убаюкивали. Сон пришел незаметно, как раз в тот момент, когда мне почудилось, что в рассуждениях своих я докопался до чего-то крайне важного.
И снилось мне, что я - памятник туристу, спасающемуся от группки местных жителей. По всем законам композиции их было пятеро. Курортная проститутка в коротком платье и с неряшливо нарисованными тонкими бровями. Хмурый шофер такси, который совсем недавно, пользуясь нашим невежеством, попытался нас обсчитать. Загорелый никарагуанский собиратель кофе с корзиной и соломенной шляпой, каких мы видели на плантациях Коста-Рики. Одетый в цветастую рубаху тургид с картонной улыбкой и приторным взглядом. А возглавлял погоню маленький человечек с пронзительными карими глазками и старым зонтом вместо знамени. Дрожащие пальцы преследователей тянулись ко мне, требуя подаяния. А старичок неловко топтался и шептал: "Perhaps, perhaps..." Я хотел вырваться, убежать, но ноги мои были вылиты из бронзы. За них крепко цеплялся и пьяно гоготал, катаясь по земле, падший сотоварищ - британский турист, встреченный нами однажды в ночном клубе...
Проснулся я под утро. За окном снежные верхушки гор уже окунулись в жидкое золото восходящего солнца. Рядом, обняв подушку теплыми голыми руками и разбросав по ней русые кудри, мирно сопела Юлька. Чудом не пострадавший ноутбук лежал тут же, на кровати. По оставленному включенным телевизору шли американские мультфильмы в испанском переводе. На экране кто-то опять гонялся за кем-то. Я улыбнулся - в выборе каналов Юлька продолжала быть ребенком. Выключил телевизор и, стараясь не шуметь, заварил бархатистый кофе-арабику. Сейчас, наполняясь его бодрящим теплом, можно было спокойно перечитать полуночный поток сознания. Утром моя исповедь показалась менее глубокой или значимой:
"Дружище, у нас опять идут дожди. Но костариканцы - ужасные оптимисты и при любой удаче или невзгоде придерживаются девизу: "Pura Vida!", что буквально означает "Чистая Жизнь". Чистый воздух, чистая радость, чистые намерения. Коста-Рика - это маленький зеленый рай без смога, без суеты, без воен. А потому ехать в этот чудесный уголок нужно только с чистой совестью. И, если судьба когда-нибудь занесет тебя в здешнюю столицу, оставь свою тоску, неудовлетворенность и прегрешения - свое "бремя белых" где-то в глубине чемодана, аккуратно свернув свои комплексы между накрахмаленных рубашек и купленным со скидкой англо-испанским разговорником.
Выйди из гостиницы, заблудись в узких улочках, среди пышных зарослей, белозубых улыбок, темноволосых красавиц, разноцветных приземистых домов и чугунных решеток. Выпей чашку ароматного коста-риканского кофе в кафе Национального Театра, именно на пошлину с него это здание и было когда-то построено. Загляни в Музей Золота, и ты поймешь, почему испанцы прозвали эту страну Богатым Побережьем, хотя потом очень разочаровались в таком названии. Послушай концерт в открытой беседке Темпло де Мусика, если предпочитаешь живые аккорды испанского рока сонной тишине музеев.
И, когда ты, полный ощущений и почти счастливый, наконец очутишься в небольшом парке на перекрестке 3-ей Авеню и 17-ой Улицы, найди маленького старичка у бронзового памятника. Узнай его имя, опрокинь с ним пару бутылочек местного разбавленного пива, расспроси о жизни, о краях, где ему посчастливилось побывать.
Прошу тебя, сделай это. Потому что я не смог."
Отправив сообщение, я почувствовал необычайное облегчение, будто вся вчерашняя тяжесть эстафетной палочкой перешла к другому. Сквозь открытое окно в комнату ворвались утренняя свежесть и звуки пробуждающегося Сан-Хосе. От дождя осталась лишь влага на румяных от солнца крышах двухэтажных зданий и броских рекламных щитах. Да мокрый асфальт скоростной стелился под спешащие куда-то деловитые грузовики. Pura Vida! Под одеялом уже сердито ворочалась разбуженная городом Юлька. Проснувшийся аппетит требовал привычного куска бифштекса с неизменным гарниром из риса, фасоли и жареных бананов. А всего в получасе езды отсюда, в другом мире далеко за пределами моего прекрасного утра, на посту уже замер, поджидая ранних туристов, маленький человечек с оранжевой звездой в руке. И вечный изгнанник, бронзовый диктатор Никарагуа Уильям Уокер, готовился к очередному рассказу о себе.