Пятый день - я знаю, что ты в Ленинграде, поехал узнать, отдаст ли тебе свою душу любимая.
И если да - то вычеркнуть меня из своей жизни.
Тоскливо, ветер воет в разбитое окно, гнусаво и противно. Не помогает ни пластилин, ни моя ненависть. Разбить что ли совсем его? Чтобы ветер ворвался и выветрил тебя из моего сердца...
Тошнит, может быть, он несвежей пищи, а может быть - это опять ты во мне?!
Ненавижу тебя и себя - ненавижу...
Даже в ненависти ты завладел мной.
Никогда мне еще не хотелось так оказаться на тысячу километров, - больше, больше от этого проклятого места, где злость, жестокость, палачество, сладострастие сливались вместе.
И не могу, не могу...
Не могу причинить еще одну боль той, что дала мне жизнь...
Надо терпеть, надо уметь с тобой расстаться так, чтобы не знала она. Я остаюсь, остаюсь в этом волчьем логове, в этом холодном подвале - год, два. А потом подготовить ее к этому. Отсюда никто, раньше, чем я, не сообщит ей об этом...
Бесчеловечность - это то, что я всегда связываю с тобой. Я тоже бесчеловечна, может, в большей мере, чем ты.
Ведь приехать сюда в эту дыру, зная что нет любви - это больше, чем бесчеловечно.
Меня сбили с толку твои стихи; тогда я как-то не сообразила, что ты их пишешь первой попавшей в твою постель, всем, кому ты вливал свое "я".
Вот и вся история; даже не история, а историйка - маленькая, обутая в ветхие слова истерзанных стихов, прикрытая ими и моей поздней вспышкой...
Вернемся к прежнему состоянию - я и свобода над моей душой, - ничья...
Опять воет стекло, я все-таки его выбью, если оно не даст опять мне спать.