'Его сиятельству и превосходительству сьёру Гестину ре Инзору, именитому магистру ордена Звезды, достойнейшему господину моему, от патриция из Джюниберга, ныне рыцаря Вашего ордена...
... флот, снабженный необходимым для морского путешествия и имея на борту разных людей, числом всего двести тридцать семь, готовился покинуть бухту Финис-Лойт под начальством капитан-генерала Арлоса Шконе из города Ремоны, эндайвского дворянина, командора ордена Св. Ганьши Меченосца, многократно пересекавшего в различных направлениях Океан и снискавшего себе этим великую славу.
... Решив совершить столь длительное плавание, на котором повсеместно свирепствуют неистовые ветры и сильные бури, и не желая в то же время, чтобы кто-нибудь из экипажа знал о его намерениях в этом предприятии, дабы их не могла смутить мысль о свершении столь великого и необыкновенного деяния ... oн должен был все время идти впереди других кораблей в ночное время, они же следовать за ним, причем на его корабле горел большой смоляной факел, называемый 'фаролем'.
... Во время этих бурь нам не раз являлось святое тело, в пламени, а в одну очень темную ночь он показался на грот-мачте, пылая точно ярко горящий факел, где и оставался в продолжение двух с лишним часов, принося нам отраду, так как все мы проливали слезы.
Миновав экватор и направляясь на юг, мы потеряли из виду Полярную звезду, затем, идя по курсу юго-юго-запад, нашли малые острова, названные нами Счастливой Находкой.
... употреблять в пищу древесные опилки. В продолжение трех месяцев и двадцати дней мы были совершенно лишены свежей пищи. Мы питались сухарями, но то уже была сухарная пыль, смешанная с червями, которые сожрали самые лучшие сухари. Она сильно воняла крысиной мочой. Мы пили желтую воду, которая гнила много дней.
Мы ели также воловью кожу, покрывающую грот-грей, чтобы ванты не перетирались; от действия солнца, дождей и ветра она сделалась неимоверно твердой. Мы замачивали ее в морской воде, в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее.
... разрисовывают тело и лицо удивительным способом при помощи огня на всевозможные лады; то же делают и женщины туземцев.
Мужчины обриты догола, бород у них нет: волосы выщипывают. Одеты в платье из перьев попугая, у пояса же носят круг из самых больших перьев - вид прямо-таки уморительный.
Они едят мясо своих врагов, и не потому, чтобы оно было вкусное, а таков уж их установившийся обычай.
На первых порах они думали, что маленькие лодки не что иное, как дети кораблей, и что роды происходят тогда, когда лодки спускают на воду, тогда же, когда они привязаны вдоль кораблей, как это обычно и бывает, им казалось, что корабли кормят их грудью.
Когда кто-нибудь из туземцев бывал ранен дротиками наших самострелов, которые пронзали его насквозь, он раскачивал конец дротика во все стороны, вытаскивал его, рассматривал с великим изумлением и таким образом умирал. Так же поступали и раненные в грудь, что вызывало у нас сильное чувство жалости.
За эти три месяца и двадцать дней мы прошли четыре тысячи лиг, не останавливаясь нигде. Если бы после оставления пролива мы двигались беспрерывно в западном направлении, мы объехали бы весь мир, но не открыли бы ничего, кроме мыса Одиннадцати Тысяч Дев.
Страна Островов и размерами своими, и богатствами больше, чем Пелетия, Тарди и Эндайв взятые вместе, она не имеет короля и никому не принадлежит. Здешний народ - не чтит Книгу и ничему не поклоняются. Они живут сообразно с велениями природы и достигают возраста ста сорока лет.
Берег, где мы находились теперь, носит название Манд, но мы дали ему название 'Серый' по цвету кожи его жителей.
На этом острове, откуда властитель явился к нам на корабль, можно найти куски золота, стоит только просеять землю. Все блюда этого властелина сделаны из золота, из золота сделана также часть его дома - так рассказывал нам он сам.
... На каждом зубе у него были три золотые крапинки, и казалось, будто зубы его связаны золотом. Он был надушен росным ладаном. Цвета он был желтого, весь покрыт татуировкой.
Они были крайне удивлены, видя меня пишущим и особенно узнав, что я записал их собственные слова.
Дабы Вашему Сиятельству ведомо было, на каких островах произрастает гвоздика, я тут же их и перечислю. Их всего пять, а именно: Харенат, Хадор, Хутир, Хакьян и Эр-Шагг. Главный из них - Харенат. ... Гвоздика не водится нигде на свете, кроме как на пяти горах на этих пяти островах. Весь этот край, в котором она растет, называется...
Гвоздичное дерево высокое, толщиной оно с человеческое тело или около этого. Побеги белые, в период созревания они красного цвета, а высушенные - темного. Листья, кора и древесина издают такой же крепкий запах, как и плоды.
Почти каждый день наблюдали мы, как спускался туман, окружая то ту, то другую из гор на этом острове; благодаря этому туману гвоздика становится лучше качеством. У каждого туземца имеются гвоздичные деревья, и каждый из них оберегает свои собственные деревья, но они не разводят их.
... Затем целых два месяца мы шли на северо-запад без свежей пищи и свежей воды. За это время умер двадцать один человек. Когда мы опускали в море их трупы, наши братья в Искупителе шли ко дну с лицами, обращенными вверх, а серые - с лицами, обращенными вниз. Если бы Господь не послал нам благоприятного ветра, все мы погибли бы от голода.
... мы вошли в бухту Джюниберга имея на борту восемнадцать человек экипажа, да и то большей частью больных.
Начиная с того дня, как мы вышли из этой бухты, и до того, как возвратились в нее, мы проделали четырнадцать тысяч четыреста шестьдесят лиг и совершили путешествие вокруг света, плывя с востока на запад.'
2. Нужно Жить
Сегодня у Нарта был тяжёлый день. Теперь у него все дни такие.
На утреннем совещании Статуй, которому уже мало было общих вопросов, долго и нудно, без обычных своих деревенских шуток, вещал им о каталогизировании и горизонтальных связях между группами, пошла теперь такая мода по учреждениям. ... Долго водил пальцем по диаграмме, зудел насчёт того, чтобы 'линии не пересекались'.
Спросил, как всегда, мнение Нарта. Раньше тот приносил на такие длинные и совершенно бессмысленные совещания статью 'по специальности', а сейчас всё больше таскал распечатки сетевых романов с целью прямо противоположенной. Тем утром Статуй довольно долго таращился на его занятия, а потом взял и спросил, не сильно ли Нарт занят, и если нет, то не может ли он что-нибудь сказать по существу вопроса. И ещё что-то такое добавил, остроумное.
С моменты исчезновения Лайты Нарт держался на работе по возможности спокойно и отчуждённо, глядя на мир каменным лицом. Всё нормально, не нужно давать этим скотам повода... Впрочем, скоты и так старались держаться от него подальше, но только слепой не видел, что с ним и как. А этот вот не стал уклоняться. Серьёзный мущ-щина.
Коротко оскалившийся Нарт ответил, что да, он занят и ещё как: с утра нужно написать четыре письма, все - деловые. А одно даже анонимное.
Скульптурная морда Статуя дрогнула, в первый раз на его памяти. Вышел немалый скандал.
На следующий день - прямо в коридоре Института, при людях - Барон громко бросил ему, не останавливаясь: 'Признаться, вы меня удивили!'. И его новые холуи лыбились и смотрели на Нарта во все глаза: 'Это тот самый! Ну, у которого...'.
А ему было всё равно.
Рабочий день теперь тянулся, как сосиска в столовой на рабочей окраине. Дорога домой, где уличная толчея сменялась потными объятиями подземки иногда становилась почти непреодолимой. Да и что это за дом, так - место пребывания.
Вообще, ему заметно труднее стало не столько жить, сколько двигаться, совершать какие-то действия, вступать в контакт - и не с людьми, а прежде всего с окружающим пространством - физически. Иногда казалось, что кусочки мира - коварная ступенька, тугая дверь, режущая кромка бумажного листа - имеют свою волю, что все они сделаны из того же материала, что и он сам, и, почти живые, не хотят теперь уступать ему, поддаваться без борьбы.
... Ввалившись в свой крохотный коридорчик, Нарт уронил портфель у входа, чтобы утром в таком же виде потащить его обратно. Монографий и статей он больше не читал. Ни дома, ни на работе. Карьера от этого ничуть не страдала.
Стороной он слышал, что кто-то из его студенческой группы уже почти защитил докторскую - этот всегда был скор на руку, кто-то уехал в Тарди, навсегда, кто-то - вместо него - читает на их родном факультете. Кто-то, как и он, напечатался в 'Письмах Королевского Статистического Общества' - в соавторстве со всё тем же Арлеттом Экстом, пелетийцем, вторым после бога, по учебникам которого учились даже в Эрлене.
Он начал читать эту статью и быстро понял, что не понимает. Не понимает, что там написано. Со страхом, но без удивления, да и страх быстро прошёл. Ну, доказали они 'некоторое свойство', ну, молодцы. А он - пролетел. И что теперь, совершить в связи с этим ритуальное самоубийство?
Он стал заметно меньше работать и раньше уходить из постылого кабинетика. Ещё не так давно он мог за выходные прочесть полдюжины статей и освежить в памяти томик-другой, в первый день недели - алгоритмизировать процесс, написать программу; за ночь та провертелась и вот вам результат: очень красивая кривая и хвост справа ведёт себя вовсе не так, как думали 'уроды', высасывая всё это из грязного пальца на больной ноге 'здравого смысла'.
Господи... Никому это не было нужно, да и пока объяснишь им всем - что это такое и для чего - наживёшь мешок неприятностей и оскорбишь пол-института. Да ещё Леганд, теперь считай покойный, бывало выдрючивался насчёт невыполнения предположений и условий применимости.
А теперь он, Нарт, вёл себя проще, 'экстравагантными методами', как это называли некоторые коллеги, не пользовался, и все были довольны, включая г-на Барона. Главное - тщательно оформлять результат и не забывать о старших товарищах. Главное, поменьше беспокоиться, и тогда всё пойдёт само.
И оно шло, само, без особого его участия, и получалось заметно лучше, чем раньше: и премии, и насчёт диссертации ему дали зелёную улицу, ещё полгода - и защита, тут, и правда, очень уж торопиться не стоило.
Вскоре после нелепого конфликта со Статуем Барон вернул Нарту свое расположение и периодически осыпал милостями. Никаких проблем от господина директора не ожидалось, а редкую брезгливую усмешку можно было не замечать, тем более, что тот и сам предпочитал помалкивать об известных им обоим обстоятельствах.
... Сбросив барахло на вешалку он совсем уже двинул на кухню - к пельменям, погибшим от обморожения, и напрасно молодящемуся кефиру - когда краем глаза заметил жёлтую полоску под неплотно закрытой дверью в свою единственную комнату.
Раздражённо толкнув коленом дверь (забыл выключить утром свет, растяпа) он увидел... Он сразу и не понял толком, что же он такое увидел, намертво застряв в проходе.
В его комнате в его же низком кресле полулежала с улыбкой известного сорта девушка в коротком ярко-зелёном халатике. В одной руке покачивался его любимый и единственный бокал, судя по всему - пива, в другой - журнал с обширной фотографией в розовых тонах на развороте.
- Привет, Нарт! Что-то поздновато ты сегодня. Всё модели твои, да? Может познакомишь? - жизнерадостно качнула бокалом в общем направлении потолка ярко-зелёная незнакомка.
Мягкий свет ночника ласкал рассыпавшиеся по плечам длинные, медового цвета волосы, нежно-розовые округлости выглядывали из-под халатика во все стороны разом, сильно накрашенный рот и розовое кошачье нёбо кричали: 'Я хочу!'.
... Нарт не то чтобы растерялся, но оказался в неразрешимом логическом тупике. Дверью он не ошибся, это его квартира, здесь не может быть никаких сомнений: вот слегка надорванный плакат на стене, а там в углу - знакомый огрызок яблока уже почти превратился в мумию. Но и эта зелёная бабочка ведёт себя так, как будто она была здесь изначально, то есть всегда - вот что его смущало.
Как это может быть...
А Лайта? Может той и не было вовсе? Или это вот она и есть?! А что, пока в лифте ехал - в параллельный мир переместился. Там всё как у нас, только демократия. И Лайта моя вон как ... изменилась. Хотя масть почти та же, только халатик другой.
- Ты... - начал он тихо и даже сердито, прислушиваясь к хлопанью крыльев улетающей крыши...
- Я, я! Ты не пугайся, - продолжила девушка, укладывая на когда-то полированную поверхность столика порножурнал, а уже на него - опуская бокал. - У нас есть общие знакомые. Ты - Нарт, я - Вишенка. Я тут мимо пробегала. Выгонишь, да?
И с этими словами она встала из кресла, как бы грациозно потянулась (Нарт сглотнул) и, сделав к нему два, а может быть и все три, подиумных шага, распахнув халатик.
Сразу стало ясно, что медовые её волосы- крашенные, причём радикально.
- Нравится?
Ярко-зелёная шкурка скользнула на пол, окончательно явив Нарту прелестную во всех отношениях картину. Вишенка слегка согнула левую ножку в коленке, лукаво улыбнулась, проведя пальчиком правой руки по высокой груди...
'Где-то я уже это видел. Это или нечто подобное...', - в неясной тоске думает Нарт последнюю свою мысль на много часов вперёд.
- Так нравится или нет? - начинает немного капризно настаивать Вишенка, уже повиснув на хозяине комнаты, кресла и, самое главное, кровати. Нарт кивает: да, нравится. Очень. Даже сквозь свитер он чувствовал, какое горячее и ладное у неё тело.
- А так? - засмеялась она, и он наконец вспомнил, что у него тоже есть руки.
Потом был быстрый и грубый секс. Потом душ, потом опять, потом они что-то поели, а что-то - выпили и начали по новой. Потом он помнил только клочки событий...
Вот она опять в ванной, а он нетерпеливо ворочается в кровати и наконец рявкает: 'Лайта! Сколько можно!'. В ответ - чужой смешок: 'Иду, милый! Не начинай без меня...'.
Потом она, уже основательно набравшись, объясняет ему, что вот этот цвет, ну, халатика, называется - 'электрик', делая ударение на последнем слоге. Нет, скорее 'малахит' ...
'Ты меня совсем запутал. И затрахал!'.
А Нарт, ещё более пьяный, напирает на то, что про малахит он успел забыть больше, чем она узнает за всю свою жизнь, а вот повтори-ка ты, цыпа, этот номер с халатиком.
'Чего повторить?'
Ну, на - одень, то есть надень его, а потом бац - и чтобы он упал, объясняет ей Нарт. 'Доступно?'
Вишенка некоторое время пытается сфокусировать взгляд на валяющемся на полу халатике.
Потом (со словами: 'Любой каприз за ваши ...') она честно пытается выполнить требуемое, но падает сама и уже в самом начале. Он пытается ей помочь, и они начинают снова, но в этот раз кажется ничего не получилось.
Потом случилось ещё много чего или по крайней мере что-то, и наконец он как-то разом очнулся в тёмном коридорчике, перед входной дверью, сидя на тумбочке для обуви. На нём свитер и шарф, а больше ничего; собрался на работу.
Было скорее уже очень рано, чем очень поздно.
И что-то ещё было, стыдное и неприятное.
... Что-то потёрлось о свитер: завернувшаяся в простыню Вишенка, переминаясь босыми ногами в холодноватом коридоре, протягивала ему бокал, с которого всё и началось.
- Не хочу, - сквозь зубы сказал он.
- Да бери, - осипшим голосом настаивает она.
- Не надо!
- Да ты выпей... - не может угомониться его мимолётная подруга.
- Хватит... - коротко взглянув на неё повторил он на два тона ниже.
Фыркнув: 'Клиент дозрел!', она покачнулась и ушла в предрассветную тьму комнаты.
Нарт ещё посидел немного, думая ни о чём, прислушиваясь к шуму ближайшего лифта огромного здания и к удивительному ощущению внутри - тупая ноющая боль, верная его с некоторых пор подруга, куда-то делась. Заснула. Умерла? А всего-то и делов было, оказывается...
Ещё немного посидев, он быстро ополоснул лицо в ванной, вытерся насухо и нырнул к Вишенке, то есть к себе, в кровать. Крашенная девушка уже посапывала, мирно свернувшись калачиком у стенки. Он повернул её поудобнее, навалился, грубо пресёк попытку сопротивления. Она стала в его руках мягкой и податливой, и делала всё раньше, чем он успевал захотеть. Наконец они уснули, отодвинувшись друг от друга.
Рассветало.
- ... Всё-всё-всё, милый, последний раз уже был! У тебя начинается новая жизнь!
За окном вовсю светит солнце, свеженькая Вишенка умыта-одета, и ловко отбивается от совсем почти неодетого и несколько вялого Нарта, которому, однако, всё мало. Правда халатик уже исчез в сумке через плечо, сменившись коротеньким плащиком, но что там под ним, под сереньким. Ведь и нет ничего, наверное?
Неизвестно, сколько бы длилось это послевкусие, если бы Нарт не вспомнил, наконец, об очевидной, казалось бы, вещи. Враз забыв о низменных желаниях и подхватившись, как угорелая кошка, он начинает метаться по комнате, стараясь сообразить куда же подевался кошелёк, и сколько там может быть наличных.
- Ты сошёл с ума, приятель? - доброжелательно спрашивает его Вишенка по-пелетийский. Произношение у неё отличное, с некоторым удивлением отмечает Нарт. Не то что у ...
- Да нет. Я... Понимаешь, я забыл совсем. А сколько ... надо? Я сейчас сбегаю ... Тут банкомат внизу. - запинаясь, начинает объяснять ей Нарт.
- Ай-ай-ай! - укоризненно качает Вишенка медовой головкой после краткой и чуть-чуть неловкой паузы. - Забыл он. Бессовестный! Рабочую девушку кинуть хотел! Газеты читаешь? Бесплатный секс - это извращение! Ты извращенец? А ведь точно!
- И я тоже забыла! - вдруг начинает хохотать это удивительное существо. - Ну, почти забыла, так ты меня достал этой Лайтой своей, господи прости! Нет, серьёзно... Да не суетись, родной! Всё уже заплачено! То есть оплачено. Есть у нас такой сервис...
Неуверенные попытки Нарта 'добавить' к уже оплаченному, она решительно и суховато пресекает ('У нас так не принято.'). Но быстро оттаивает, впрочем:
- Могу ли я рассчитывать на ваши рекомендации, мастер Раст? Очень, очень мило, только руки уберите, пожалуйста. А если захочешь меня ещё раз, хм, увидеть, то запиши-ка телефончик.
Да ладно, я сама запишу! А то вы или номер потеряете или имя перепутаете. Можно подумать, ты таких заек каждую ночь ... в душе моешь! Нет, ну скажи, только не соври, - каждую?! - тыкала Вишенка в Нарта тупым концом карандаша.
То ли работу свою она любила, то ли имела такой жизнеутверждающий характер... Вот, мелькнуло у Нарта, с кем было бы легко. Это не у надрыва сидеть.
- Держи, неутомимый, - подала ему карточку девушка, ласково улыбаясь: красное на чёрном, и так и написано: 'Вишенка!'; внизу два телефона, причём он их кажется уже где-то видел. - Только ты не сюда звони, я вот - на обороте записала.
- Но! - подняла она розовый пальчик. - Предупреждаю. Я девушка классная и недешёвая!
- Я заметил... - пробормотал Нарт.
- Ой-ой-ой! Заметил он! - снова начинает весело испаряться Вишенка. - Полночи проплакал! Я уж и так ему и эдак... А он всё одно - у Лайты это больше, а вот это - меньше... А это - мягче. Или твёрже? Просто смешно, в конце концов! Лекцию мне читал. Про золотое сечение у женщин. Я сама студентка ... была, не надо мне тут! Все мы устроены одинаково, можешь мне поверить. Я тебя чуть не убила, вообще...
- Запомни, я - её ничем не хуже! - топнула она действительно шикарной ножкой и тряхнула ухоженной гривкой. А потом, раздвинув розовым язычком тонкие волосы, упавшие на кукольное личико и облепившие припухшие губки, промурлыкала: - А то втроём давай? И посмотрим тогда, что у твоей Лайты больше, а что - меньше!
Ладно, Нартик, заболталась я. Ну-у-у, не грусти! - подобравшись вплотную и потёршись прелестной даже под плащиком грудью о его плечо попросила Вишенка. - Давно ты никого в руках не держал, видимо. Но всё равно, силён, бродяга! Приятно было работать.
- Нет-нет-нет, клиент, уберите ваши руки! Слушай, ты, правда, совесть-то имей, потом опять краситься-причёсываться... И как тебе не стыдно в конце концов! То девицу какую-то ему подавай, а то принуждает опаздывающую и совершенно в конце концов чужую ему девушку к противоестественному сношению! Вот так, вот молодец, и не плачь, нам не нужно ваших слёз ...
Попрощалась она по новейшей столичной моде, сразу пятью растопыренными пальчиками: 'Раш-раш!'. И с преувеличенно-чувственным вздохом выскользнула наконец за дверь.
Но и на этом жизнерадостная Вишенка не угомонилась.
Через мгновение её хорошенькая мордочка просунулась обратно, промурлыкав: 'Привет от Кэнди, господин куратор! Я знаю, ты любишь на столе, но давай уж в другой раз, ладно?'. По цементному полу застучали каблучки...
Нарт, где стоял, там и сел. Он от чего-то решил, - когда способность соображать вернулась к нему, - что это какой-нибудь Барон отправил ему любовь по каталогу с доставкой на дом: чтобы встряхнулся, да и в насмешку, конечно. Ничего умнее не придумалось. Хотя и мелькнула смутно мысль, что Вишенка эта - какая-то странная. То есть да, классная и совершенно очевидно недешёвая, но всё равно - не такими представлял он себе женщин её профессии. Тем более и опыт подростковый имелся.
Да, ладно, впрочем, какие могут быть претензии. А вот перед Кэнди было немного стыдно. Обидел девушку. А ведь она на нём жениться хотела! И помощь ей нужна была не меньше, чем кое-кому. Ну, акробатка, спасибо тебе!
'Лайта' - снова попробовал он на вкус это имя, но ставшая уже привычной боль пришла не так быстро и была теперь не такой сильной. Язва начала покрываться корочкой.
Разве я виноват, что жив?
Нужно жить, Нарт.
3. Так Жить Нельзя
И он начал жить, раз нужно.
Не так уж трудно это оказалось, как думалось совсем недавно. У него появились новые знакомые: нашлось в Институте немалое число толковых и доброжелательных людей, которые, как выяснилось, давно хотели сойтись с ним поближе, чтобы вместе 'делать ничего' или превращать своё ничто в нечто, как со смехом объяснили они Нарту, выпивая после работы в запертом зале вычислительного центра. Впрочем, иногда ему казалось, что дело обстояло как раз наоборот.
Заодно легко и быстро, не то что раньше, навалял несколько статей, где было много умных слов и немало стохастических матричных уравнений - таких сложных, что он сам не всегда понимал, кто они такие и чего ему от них нужно. Но смотрелось всё красиво, в лучших традициях эрленской науки - обставить всё как можно сложнее и запутаннее, так, что автор сам иногда не понимал, что это и зачем.
Да и со Статуём всё устаканилось, вопреки ожиданиям. Они неожиданно чуть ли не подружились, да ещё как. Несмотря на тусклый блеск вставных золотых зубов и дурной, временами, запах изо рта, Статуй оказался большим знатоком и любителем путешествий по атласу (актуальных международных туристов тогда в Эрлене было ещё не очень много несмотря на замечательные пароходы господина Регента), а Нарт когда-то на спор выучил географический справочник едва ли не наизусть. И вот они иногда часами (во время работы, разумеется) состязались, перекидываясь городами-словами, да по требованию - назвать количество жителей (это по переписи какого года там такое население, милейший?), что 'значит' это имя (какой-нибудь там Город Льва или вовсе - Северная Столица), как оно, имя это, менялось в веках...
Под рукой всегда был источник, оба признавали только тардийский 'Вуальт', толстенный, с красным петухом на мягкой синей обложке: у Статуя 14-ое издание, у Нарта же всего 9-ое, но зато с дополнениями и списком замеченных опечаток. Погрешности при ответах на количественные вопросы, равно как и то, что можно считать 'городом' и топонимом вообще, и некоторые другие важные мелочи - всё определялось строгими правилами игры.
'Ну и что?', думал Нарт. 'Ну, любит этот человек выпить, любит - и закусить. Да, он наушник и шпион, глаза у него цвета биллиардного сукна, зелёные - таких никогда не бывает у здоровых людей, он запивает футбол пивом и вообще - доволен собой. Ну и что, что он - посредственность? Зато он знает, как жить, он спокоен и, видимо, счастлив. Да и кто тут не посредственность, а, б...ть? Кто тут необыкновенен? Ты, что ли, сраный принц из сраной сказки?'.
Он, конечно, понимал, что если дела и дальше будут течь, как сейчас, то совсем скоро, он больше не сможет даже то, что раньше ему было лень. Но это его не пугало. Сейчас его не пугало ничего - постольку, поскольку не нужно было думать о прошлом. И о будущем, конечно.
В иные минуты мир казался цветной мазнёй, глупой картиной на огромной, слегка обвисшей тряпке. Взять ножик, распороть до низа и убежать - туда, за кулисы. И может быть, найти там кого-то.
Но и об этом нельзя было думать. Нельзя было надеяться.
Ты - предатель, Нарт. Твоё место в грязи.
Между делом он благополучно защитил кандидатскую, где в правильной пропорции цитировались г-н Регент, академик и светоч Мантир Берос и г-ну Барону тоже нашлось какое-то место, что, впрочем, можно было рассматривать скорее, как жест доброй воли. Без пелетийских источников в работе такого рода обойтись было невозможно, это было понятно всем, но они сидели себе в списке использованной литературы тихо и не отсвечивали.
В личной жизни дела шли похуже, тут ему диссертаций не обещали.
... Прошло некоторое, не слишком большое, время после эпизода с Вишенкой, и Нарт решил ей позвонить. Было в этой Вишенке кроме основного, ещё и что-то такое, эдакое... Как ни стыдно себе в этом признаваться.
Карточку, однако, не нашёл, хотя и перерыл весь дом и не один раз.
Путём последовательных силлогизмов он в конце концов нащупал верное решение: нашёл (на остановке) тоненький журнал в глянцевой обложке и позвонил уже туда.
На этот раз ему досталась настоящая 'девушка'. Никаких фокусов с халатиками она ему не показывала, хорошо хоть жвачку куда-то дела, перед тем как приступить к выполнению постылых обязанностей. При этом была вполне себе шикарная баба, как с картинки, пока не засмеялась в первый раз, и рот её - цветом и размером - не напомнил Нарту крашенное тяжёлым ярким суриком пожарное ведро.
Имя его она сразу забыла, обращаясь сначала: 'мущ-щина' и 'сладенький', а потом предельно функционально: 'слушай!', а совсем потом и вовсе начала называть каким-то Григом. И всю дорогу налегала на спиртное, да норовила залечь в спячку, грязная шлюха.
Второй сорт, подумал он.
А ты принцессу по вызову хотел?
Да и стоило всё это неожиданно дорого. И он решил больше этого не делать. Но поймав себя на совершенно неожиданной, пусть и классической мысли о том, что в этот сырой вечер неплохо было бы выпить, понял, что эксперимент необходимо повторить. И он позвонил по другому номеру, и ему прислали, соответственно, другую 'девушку'. Или даже целых полторы.
Нарт был не против пышных форм, но тут природа перестаралась - вот уж у кого были 'сиськи'. Эту дуру деревенскую он даже на ночь не оставил, вызвал ей такси. Дура от радости поцеловала его в щёчку - время-то до утра оплачено.
А потом, когда от одиночества ему уже хотелось натурально выть на луну, на одном из совещаний за пределами Института он познакомился с приличной женщиной.
К этому времени его начали приглашать на встречи со смежниками. Ничего интересного там не было, но в этот раз обычное его теперь состояние полудрёмы оказалось прервано, когда он с некоторым удивлением выслушал доклад об анализе полу-игрушечного эрленского рынка ценных бумаг, выполненного методами спектрального анализа группой какой-то госпожи Маглош.
Имя ему было знакомо, он встретил его в прошлом, кажется, году в каком-то сборнике, первым из полудюжины авторов, и ещё подумал, что это какая-то мымра лет пятидесяти, в лучшем случае.
А оказалось - они ровесники, и она, Маглош Фальми, даже очень ничего. И сразу по какой-то таинственной цепочке ассоциаций в памяти всплыл родной факультет, вечера в лаборатории, первая работа: темпоральная агрегация, фильтры, эффект Юла.
... Ни хера ведь жизнь не удалась. Двадцать шесть лет, а уже ползу, как червь в прямой кишке.
Ему вдруг стало так одиноко среди этой толпы. Главным образом поэтому он и подошёл к ней во время перерыва, даже не совсем как к женщине, сначала, а так - хотел продлить привет из солнечного прошлого. Тем более, что госпожа Маглош оказалась в зоне прямой досягаемости - стояла у края сцены, вполне молодая, красивая женщина, что-то тихо, но строго выговаривала пожилому сотруднику, слайды он там перепутал во время презентации, бедняга.
Увидев подходящего Нарта она на секунду отвлеклась, а сотрудник, не будь дурак, так же быстро исчез. Нарт, глядя на неё снизу вверх, объяснил кто он и откуда, и она доброжелательно закивала: слышала и читала. Рада познакомиться.
Разница в высоте им мешала и Нарт, забыв о своих разнообразных комплексах, по-простому протянул ей ладонь.
И она, потупив взгляд и спрятав крохотную усмешку, охотно, хотя и осторожно на своих шпильках, опёрлась на его руку, готовясь шагнуть вниз. Тут он сообразил, что на них смотрит сейчас ползала, но было уже поздно, да и мистрис Фальми вдруг оказалась совсем рядом.
Пахло от неё слабо, но приятно - чем-то терпким и очень женским. Среднего скорее роста, отличная фигура, жестковатые чёрные волосы и насмешливые карие глаза. Неброская красота женщины, бесчисленные предки которой жили на Материнской Равнине, где одинокие в осенней мороси поля сменяются голыми рощами, где тёмно-синие леса в вечерних туманах, где в невысоких берегах текут медленные светлые реки, где одинокие белостенные храмы кротко глядят тебе в глаза с изумрудных весенних холмов.
Родина...
Женщина милая гораздо лучше женщины прекрасной; он бы и сам с этим согласился, особенно в теперешнем своём положении, но как-то не думалось ему о таких вещах никогда. Даже в нынешнем своём состоянии он был и оставался бойцом. Пусть и с треснувшими костями.
И ещё он заметил, что она слегка сутулится, чтобы скрыть довольно большую грудь. И она сразу заметила, что он заметил, и покраснела немного и взглянула на него строго и слегка обиженно, как ребёнок.
... Набравшийся к этому времени опыта общения с самыми разными женщинами, он с огромным скрипом выдавил, что ему было очень интересно, но неплохо было бы встретится и, ну, вот - обсудить... некоторые положения её доклада.
Тут госпожа Маглош уже откровенно улыбнулась, хотя и совсем чуть-чуть, лукаво и быстро взглянув ему в глаза. И спокойно ответила, что конечно, это и ей будет интересно, и что вот её карточка, и пусть он позвонит. Когда будет готов.
На этом они и расстались. А назавтра Нарт, чудом интуитивного познания сообразивший, что от него ждут не разговора о спектрах, гармониках и быстрых алгоритмах - пригласил её в 'оранжерею'.
А что же ему было делать? В кино - так они не дети, в ресторан или тем более ночной клуб - рано пока, да и женщина вроде приличная. Для этих целей и была предназначена 'оранжерея': что-то вроде парка технических достижений под крышей, с аттракционами, 'серьёзной' музыкой и с неплохими едальнями.
Позвонив, он всё ждал, что она спросит его, а как же мой доклад, ведь мы же собирались?.. Но она ничего такого не спросила, а только суховато согласилась, и они договорились о времени.
Потом он ещё несколько раз выгуливал её в разных местах, уже и в ненавидимых им ресторанах, и у него даже сложилось такое впечатление, что она была бы не против и сократить немного этот павлиний танец. Опустить несколько итераций. Но он не торопился. Не хотел ненароком разбить своё хрупкое, слепое спокойствие.
События, однако, часто приносят с собой собственную логику, и однажды вечером мистрис Маглош ('Белое Облако' на старо-эрленском) оказалась у него в квартирке, тщательно очищенной от следов пребывания другой женщины; в весёлом недоумении позволила напоить себя коньяком, потом было заупрямилась, но Нарт так мило и горячо настаивал, глядя на неё добрыми голубыми глазами, и чуть ли не сказав 'ну, пожалуйста', что получил в конце концов своё.
'Это называется овладеть женщиной', - думал он некоторое время спустя. 'Надо же...'.
Да, на той самой кровати, другой-то у него не было.
Что же делать, нужно жить.
Ближе к утру, когда они наконец угомонились, он вдруг поймал её косой, украдкой брошенный взгляд: то ли ждущий чего-то, то ли непонимающий, то ли даже испуганный... Чуть ли не плакала она потом, закрывшись в ванной. Хорошо хоть про 'ты меня любишь?' не было у них разговоров. Умная женщина.
И они стали 'встречаться'.
Довольно регулярно. Почти каждый уик-энд и нередко в середине недели. Главным образом у неё. Она и готовила хорошо: и Нарт с удивлением обнаружил, что это очень неплохое дело, оказывается.
Никто никуда не переезжал, всё было очень спокойно и пристойно. Он с удовольствием появлялся с ней на улицах и с каким-то даже недоумением думал о том, что её можно 'ревновать'. Где она, что она... Что она вот сейчас делает, например? Вот в этот самый момент времени.
Да периодограммы свои считает, что же ей ещё делать? оставалось только плечами пожать.
Жизнь уверенно начала выбираться из кювета.
У него появилась возможность взять через Институт займ на покупку настоящей квартиры. Оба были госслужащими довольно заметного уже ранга (Нарт весной получил седьмой класс, а мистрис Фальми представили уже к шестому: если переводить на всеобщий эрленский социальный эквивалент по нижней планке, они были как капитан и майор). Фиксированный процент, тридцать лет, первоначальный взнос в жалкие пять процентов и бесплатный абонемент на посещение спортивно-оздоровительного клуба 'Всей семьёй'.
Нарт заинтересованно обсуждал эти планы со своим Белым, хм, Облаком, прикидывал, что они потянут, пытался даже что-то такое обсчитать, оценить поток наличности. Они азартно спорили о будущем счастье, жить становилось уютно, как в тёплых домашних тапках, и он совершенно ни о чём не 'думал', а вокруг всё шло своим чередом, и вот прошёл уже первый, пристрелочный разговор с Бароном о докторской и даже о национальных кадрах международного ('мирового' - было рановато) уровня.
Только ночами он иногда возвращался, приходил в себя, содрогаясь во сне от омерзения - когда внутри начинали прыгать жирные серые жабы. В тумане воспалённой дрёмы к нему приходило число 'шесть' - сакральное число страны, в которой он никогда не был и не хотел бы быть, где всего у всех было по шесть - лошадей на конюшне, спиц в колесе, пальцев на ногах... Снились собаки с тремя носами, медведи с шестью глазами и мировые часы с диском разделённым, кажется, на тридцать шесть частей. Трудно было всё это сосчитать, колёса катились в никуда, а медведи говорили ему что-то укоризненное голосом Гела. Но он не мог ничего со всем этим сделать, потому что сделать было нельзя ничего.
Он - предал, как уже было сказано. Хуже того, он - наблюдатель. Он не просто сидит при дороге, если бы. Он - устройство регистрации, понимаете? Актуализации. Он делает возможное действительным. Случившимся. И вот теперь всё это говно, случившись раз, не может случиться обратно. Как сделать бывшее небывшим?
Вот если бы знать и понимать всё... Обладать полной информацией о процессе, то тогда... То возможно он смог бы...
Опять отговорки. Ничего он больше не сможет, не нужно смешить людей.
Его личный бог, то немногое, что ценил он в себе, его бешенная волчья улыбка, презрение к слабостям, прежде всего своим, к 'обстоятельствам жизни' - всё исчезло в каком-то тёмном холодном подвале, съёжилось от безысходности, от вины, которую можно искупить только ... Да, только перестав быть таким, каким он, оказывается, всегда был. Или просто - перестав быть.
Чего уж там.
Но теперь у него другая вера - в бога домашнего очага, в пламя уюта или как это там называется.
Но люди хоть и меняются, то есть умирают прижизненно, но делают это иногда самым странным образом. Вот и он однажды заснул - надолго, а кто-то другой - проснулся вместо него. Это случилось на квартире у Маглош, на её широкой, всегда застеленной чистым бельём кровати. Что-то такое только что произошло в каменной ночной тишине, он как раз старался вспомнить, что именно, когда ....
А-а-а, вот оно что.
'Пардон', - думает новый он с некоторым раздражением, '... обознался. Поди вас всех запомни, по именам. Ах, какие нежности! ... Альви ещё какая-то имелась, кажется. Или та была ненастоящая? А эта - сама виновата, дура. И что мне сейчас - домой? В три часа ночи?!'.
Женщина лежит отвернувшись лицом к стене, не шевелясь, не плача. Тихо лежит, и он начинает канючить. То есть пытается её утешить, исчерпать инцидент. И вовсе не потому, что ему на самом деле неохота выметаться домой, а охота обратно к крепким бокам и чуть подмороженным ласкам этой грудастой красавицы. Ради бога! Просто именно такая линия поведения сейчас, как он чувствует, пропорциональна ситуации. Соразмерна. Надо всё делать так, чтобы они ни о чём не догадались...
Да и особых поводов для волнения не усматривается. Трахнул он её трудноуловимым, но надёжным признакам, она не собирается расставаться с ним навсегда. Надо только подождать.
- Маг, - говорит он тихим, но твёрдым, слегка охрипшим (ведь такая трагедия!) голосом уже в дверях спальни. - Маг, милая...
Правильно, хуже 'милой' сейчас только 'любимая', и она не выдерживает и судорожно всхлипнув начинает плакать, и теперь можно (с тяжёлым вздохом - чтобы ей было слышно) наконец убраться отсюда к одной такой матери.
'А может она и сама всё понимает?' - подумал он уже в лифте. 'И что вернётся через неделю? И вообще... Неужели так они и живут, эти? Да и нас...ть, собственно. Чьи это проблемы.'
И пошёл он себе потихоньку, выйдя из широкого подъезда с портиками и шикарной зеркальной дверью; пошёл сначала потихоньку, а потом и прибавил, двигаясь быстрым, сильным и злым шагом человека, умеющим ходить не только по асфальту, хотя некоторым эти горы и казались низкими.
Двигался он так довольно долго, спать совсем не хотелось, настроение было как походка - сильное и злое. Беспощадное. Он рассматривал мир, что скоро станет принадлежать ему.
Вот и это будет его: нежно-розовый рассвет над Столицей, двое полицейских, что молча дрались у патрульной машины, уличная банда, которой он только зубасто усмехнулся. И даже вот эта баба, очень похожая на шлюху, но она, видимо, уже закончила рабочий день и только посмотрела на него тёмными, слепыми глазами, в которых утонули его тёмные, слепые слова. Да и хрен с ней. В город пришло утро, и думать следовало о другом.
Например о ленточке металла, что всё жила и работала в нём. Тоньше эта дрянь не стала, не стала и ржаветь, несмотря на происходящее в последнее время. А стала она с высокой частотой вибрировать иногда. От напряжения. И это было плохо. Опасно. Но он был уверен, что успеет раньше.
А мистрис Фальми действительно пришла к нему, хотя и не так быстро, как он рассчитывал. То есть она, конечно, никуда не ходила, это он обивал пороги, приносил в той или иной форме извинения, заискивал. Но ведь это всё равно, не правда ли?
Они встретились у него дома. Цветы, шампанское, свечи (зажигая эти самые свечи, уже давно молчащий, замёрзший Нарт вздрогнул, до такой степени это воняло пошлостью, но их новый хозяин не видел в этом ничего такого - непропорционального).
Была она какая-то взвинченная, ни следа не осталось от её обычной спокойной женственности.
Почти сразу они перешли к делу: Маг начала было ломаться, чуть ли не жеманится, а потом как-то разом замолчала, медленно разделась, глядя ему в глаза, и сразу встала на колени. В общем, они отлично провели ночь. Он делал с ней всё, что ему приходило в голову, и ей это нравилось. Она даже покричала немного, чего он раньше за ней не замечал.
Наверное, она возбудилась бы сильнее, если бы он ещё раз назвал её 'Лайтой'. И что-нибудь такое ему за это сделала, в благодарность. Она даже, кажется, ждала этого. Но кто-то трезвый, спокойный, считающий всё далеко вперёд, хоть и глупый, до унылости, единственный помощник на этой странной войне, чуть тронул его за плечо и сказал: осторожнее, хозяин, не сейчас, потом, чуть позже...
А через неделю после этого он решил посмотреть, что будет, если... Он пришёл к ней на работу, пройдясь по летнему городу в час, когда в предвечернем свете предметы кажутся больше и лучше, чем они есть, внимательно рассматривая встречных женщин.
Вот ведь, что странно - всю жизнь этот самый Нарт как-то стеснялся, что ли, смотреть в глаза встречным бабам. Не приходило ему в голову вот так внимательно оглядывать их лица и фигуры, не нагло, а - как будто они лежат, пока на полке магазина.
А вот он получал от этого немалое удовольствие, спокойно встречая сердитые, удивлённые, игривые, усталые, а часто и просто коровьи взгляды. И что-то с ними со всеми происходило такое, пусть и мимолётное. Как разряд на кожу, как быстрая туча на солнце, как чужая чёрная тень под каблуками. Прошёл Хозяин! Они старались побыстрее уйти, миновать опасное место. Чтобы не повернуть, не побежать за ним, как огромные хищные кошки на арене, ненавидящие и страшащиеся равнодушную руку с бичом.
... Он вошёл в кабинет этой Маглош, большой и солнечный, настоящий, не то что у этого Нарта, вошёл без стука и даже не взглянув на пискнувшую что-то секретаршу. Маг недоумённо подняла голову, брови поднялись в узнавании, а потом был такой крохотный промежуток времени, который он отметил брезгливой внутренней улыбкой, когда она не сумела сдержать страх ... А потом заулыбалась, заговорила, якобы обрадовалась (всё это он пропустил мимо ушей). Он-то без улыбки посмотрел ей в глаза и медленно пошёл прямо к столу.
На лице её мелькнуло тоже выражение, что и несколько секунд назад. Боится она меня, с раздражением уже подумал он. Догадывается, стерва.
И внимательно смотрел как она медленно встаёт из-за стола, медленно поднимает руку к полной груди и осторожно расстёгивает первую пуговичку. Сильное солнце обрисовало её фигуру и он с удовлетворением подумал, глядя как из-под песочного цвета блузки появляются понемногу её роскошные округлости, что при некоторой изобретательности можно ещё довольно долго играть с ней в эти игры. Да и от Лайты этой самой у него барахло осталось. Как знал, ни куска не выбросил. Вот с этого мы и начнём. С переодеваний. А пока...
И тут в дверь очень удачно постучали и настроение его заметно улучшилось. Он вовсе не собирался заниматься столоверчением со своей черноволосой гаремницей. Это был тест. Нет, не на степень её покорности. Чего тут тестировать. А тест на то, достаточно ли хорошо я притворяюсь человеком!
А когда в кабинет вбежала наконец заполошная секретарша: 'мистрис Маглош вам звонят из...' - и увидела не до конца застёгнутую блузку мистрис и его каменную морду, и чуть не умерла от прилива крови к щекам, шее, ушам и груди, насколько позволял это увидеть разрез её собственной одёжи, а позволял он немало.
Настроение продолжало улучшаться. 'Молодость и Маглош в одном флаконе. Эт-то я неплохо зашёл.'. Секретарша была прелесть какая миленькая и видно, легко краснела. Но унылый надоедала в голове снова сказал: не надо, не сейчас, позже.
Он вёл себя вежливо, корректно, никаких двусмысленных улыбочек: зашел человек и зашел, послал Маглош весёлый, светлый взгляд, а когда секретарша наконец выперлась, дёрнулся было к ней ('милая я так тебя хочу, а эта дура...'), но Маг отчаянно замотала тщательно причёсанной головкой, показывая одновременно на солидного вида телефонный аппарат на столе и на дверь. И тогда он с огромным хотя и тщательно скрываемым облегчением, очистил помещение.
Они оба отлично играли свои роли.
В приёмной хорошенькая секретарша боялась даже посмотреть в его сторону. Что-то видно слышала о новом мужчине своей хозяйки, да и её самоё наблюдала в последнее время: мордочка у всё еще красной мышки была умненькая. Он подошёл, дождался пока та поднимет расчёсанную на строгий пробор голову и, наклонившись, грубо поцеловал её в губы.
Секретарша даже не ахнула. Он внимательно осмотрел вторую часть флакона и не спеша двинулся по своим делам. А поскольку дел никаких сегодня и не было, то решил прогуляться, сходить куда-нибудь.
Это чужая память, предательница, вела его, когда выпрыгнув из человеческого водоворота на бульваре Прогресса (бывшего Императорского) - где во всякий час гудит водоворот дорого одетых людей, золотые отблески генеральских лампасов, полуобнажённые нежные спины самых разных женщин, нередко даже и 'порядочных' - он оказался в каком-то переулке у смутно знакомого книжного, кажется, магазина с дурацким названием. Впрочем, продавать книги само по себе глупо. Почти так же глупо, как и покупать их.
Бесцельная прогулка увлекала. Раньше не гулял 'просто так' под каким-то нелепым предлогом экономии времени. При чём тут время? Совершенно ясно, что у него есть ещё около месяца, как здесь считают, этого самого времени. А там унылый и глупый голос в его голове что-нибудь напутает, ослабит узду и он наконец сделает что-нибудь такое ... эдакое. Набросится на кого-нибудь, необязательно женщину, сколько можно в конце концов! мёдом там намазано?! это даже неприлично - придавать такое значение бабам.
Конечно, тут многое зависит от того, на какой фазе войдёшь в систему. Сволочь эта удружила мне, носитель хренов. Одно на уме - Лайта, Лайта! И как-то я её чувствую эту Лайту сейчас, совсем она близко, кажется, или это у меня у самого неполадки начались?
Ему давно уже перестал нравиться этот самый Нартингейл Раст. Какой-то он был тесный. И всё никак не рвался. Но, ничего. Ничего, недолго осталось.