1. "О происхождении варенгов и местоположении их страны"
178-ой год от воцарения в империи Золотого Князя
"Вангия, иначе Последняя Земля, отделена от раллов, летхов и оргонцев реками Альтом и Белой Колвой, от прочих же стран - обоюдной боязнью и горами; на севре её охватывает Океан, омывающий обширные выступы суши, народы и властителей которых нам открыла последняя война.
... Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто полагает, что населяющие Вангию племена, никогда не подвергавшиеся смешению через браки с какими-либо иноплеменниками, искони составляют особый, сохранивший изначальную чистоту и лишь на себя самого похожий народ.
Отсюда, несмотря на такое число людей, всем им присущ тот же облик: жёсткие голубые глаза, русые волосы, рослые тела, пусть и способные только к кратковременному усилию. Им не хватает терпения, чтобы упорно и напряженно трудиться, и они совсем не выносят жажды и зноя, тогда как непогода и почва приучили их легко претерпевать холод и голод."
Русый мальчик с голубыми глазами, пока ещё совсем не рослый и вполне прилежный, внимательно читает пергамент, стараясь не шевелить губами. Ему холодно, каменный пол - ледяной, как всегда, и он поджимает ноги, забывая о том, что это немногим лучше, чем шлёпать ртом при чтении или водить пальцем по строчкам.
"... неприютная земля под суровым небом, безрадостная для обитания и для взора, кроме тех, кому она родина...
... и всегда имеют при себе копья, или, как сами называют их на своем языке, фрамы, с узкими и короткими наконечниками ...
... Браки у них соблюдаются в строгости, и ни одна сторона их нравов не заслуживает такой похвалы, как эта. Ведь они почти единственные из варваров довольствуются, за очень немногими исключениями, одною женой."
Мальчик поднимает лобастую голову от толстенного свитка:
- Мама, я варвар?
Из полутьмы не слишком обширного строения, домом это называть не хочется, сложенного из корявых брёвен плавника, медленно выступает невысокая стройная женщина в длинном глухом чёрном платье. ... Волосы упрятаны под изящную меховую шапочку, только кое-где с хорошо рассчитанной небрежностью глядят на тебя синие прядки. Небыстро идёт, твёрдо и размеренно вбивая подкованные железом каблуки в стёртый камень. Бесконечный хоровод вокруг грубо сколоченного стола...
Стол же поделен поровну - вот здесь мальчик, русые волосы, глубоко запавшие глаза, на донышке - то ли вопрос, то ли страх, а тут - квадратная доска чёрного дерева с квадратными же вставками слоновой кости: вечная игра, что ведёт она сама с собой.
За стенкой дышит холодом Океан, и лопаются льдины.
Ледяной ад, думает женщина, по делам своим живу я здесь, и тут же привычным усилием подавляет отвращение перед прошлым и страх перед будущим.
Красива ли она?
У неё такое лицо ...
Опасна ли она? вот о чём думает человек, глядя на невысокую стройную женщину и её синие, очевидно, волосы. Но, наверное, и красива тоже, не зря ведь привезли её сюда из огромной далёкой страны в жёны могучему и славному конунгу Хроститу Железнобокому. Грубой, пьяной скотине, вот уж воистину варвар...
Она ни на мгновение не останавливает размеренного шага, но мальчик чувствует, что его вопрос ей не нравится.
Вызывает раздражение.
Он уже и сам не рад, жмётся к тяжёлому столу, утыкается в затрёпанный пергамент, стараясь сделаться незаметным: да, научился бояться, хотя пока и не умеет ненавидеть. Зато умеет чувствовать людей и знает, что женщине в чёрном, его матери, многое не нравится здесь, да ничего не нравится! что она иногда плачет ночами и - так, тоскует, что она презирает отца и тяготится им, мальчиком, - знает, но всё время забывает об этом.
Уже умеет понимать, но ещё не разучился любить.
Женщина между тем отвечает, спокойно и холодно, на жёстком, неприятном для слуха цивилизованного человека, наречии Вангии:
- Ты есть сын великого вождя и сам будешь вождь воинов и иных людей. Нет, ты не варвар. Тем более потому, что к тебе приходят такие вопросы.
Она решительно и чуть громче, чем следует, выговаривает слова, чтобы сидящая поближе к очагу краснощёкая, с волосами цвета яичного желтка и такая же крепкая, как стол, камни и лавка, на которой утвердилась, девушка чего-нибудь не пропустила. Камеристка, не иначе. Придворная дама...
Та важно кивает, не поднимая головы от прялки, тихо звенят нашитые по подолу платья колокольчики. В разговор она не вступает.
И на том спасибо, думает женщина в глухом чёрном платье.
- Да, - не замечая этих тонкостей обрадованно подхватывает рыжий мальчик. - И тут ещё написано, что у них, то есть у нас - по одной жене...
В этом месте краснощёкая обладательница малинового звона, Исти Краса её зовут, не выдерживает и громко фыркает, колокольчики подхватывают, давясь смехом, а женщина в чёрном едва заметно краснеет и начинает почти открыто сердиться.
- Вот что, милый, - говорит она нематеринским голосом русому мальчику на родном уже языке. - А расскажи-ка ты мне из выученного, что ...
***
Эта хорошо известная каждому - и давно уже никому не интересная - история произошла, разумеется, давным-давно, в тёмные, замшелые и героические времена.
"Невиданный дотоле род людей, поднявшийся как снег из укромного угла, потрясает и уничтожает всё."
Варвары-северяне из полночных стран спустились в силах тяжких из своих ледяных пустынь, вспороли уставшее тело империи, вырвали сгнившую печень, покарали, не ведая, что творят, прогневившую богов династию.
Их жестокий предводитель, варварский царёк-"ир", именем Рагван, на северной окраине Материнской Равнины обманом разбил имперские войска. Император, сражавшийся неузнанным в строю легионов, пал в неравном бою. Вместе с ним погибли в то страшное время прекрасные города да и многие деревни, поля были щедро напоены кровью, а овраги - засыпаны костями. Живые завидовали участи мёртвых. В который уже раз.
На пороге Небесного Ларца победоносный северный варвар встретил принцессу Эрту, дочь погибшего императора. Горя желанием отомстить за смерть отца она бросилась к нему с оружием в слабых руках. Ослеплённый её красотой и добродетелью могучий варвар остановил свой собственный разящий клинок, пал не колени и молил прекрасную деву даровать ему прощение. Получив его, правил разумно и счастливо. Их сын наследовал мудрость и добродетели матери, возродив старые обычаи земли.
В общем, муть...
Детям всё это не нужно - у них теперь другие игры, и добродетель отношений с безусловно грязным и волосатым варваром вызывает у них только нездоровое желание переплюнуть товарища в скабрезностях насчёт того, как у них там всё было, с принцессой.
Взрослые вырастают из этих самых детей и им просто неинтересно. Да и знают они, как всё было - как это обычно бывает, так и в тот раз устроилось.
В последнее время, впрочем, в кругах, где почитают солярные мифы, оккультную ботанику и прочую хирософию, получила хождение и такая теория, что никакого Рагван-ира - равно как и принцессы Эрты - не было. Не было вторжения варваров, не было и последнего великого переселения народов (да и предыдущего), не было и "давным-давно". Было же очередное восстание доведённого до отчаяния народа, пертурбации какового таким причудливым образом преломились в сознании летописцев лет эдак двести с половиной назад. И если власть в этой стране не одумается, добавляли те из солярников, что ко всему прочему обладали ещё и активной гражданской позицией, то события эти повторятся - и не раз.
2. "Северные народы, удалённые от горячих лучей солнца..."
Варвары вышли к крепости в самом конце осени, когда никто уже не ждал от Утешителя таких испытаний - в это время здесь редко встретишь и торговый караван с юга, с далёкой Материнской Равнины, не говоря уже о нежданных ... путешественниках из приполярных пустынь.
Вообще же, на вангийском Севере давно творилось что-то неладное. В Эрлене ходили упорные слухи, что милостью Утешителя там ослабло или ушло от берега тёплое течение, а с ним - рыба и киты.
Годами и десятилетиями тамошние жители старались привыкнуть к этой напасти, но становилось только хуже; стало не хватать еды, а потом и места: кланы, племена и народы толкались, ломая друг друга, сотни тысяч снимались с насиженных мест, тупо толклись в ледяных горах и узких долинах, уползая из-под копыт смерти. Рассылались железные стрелы по редким городам, по хуторам и усадьбам. Созывались ополчения, многие трелли получали оружие, многие остальные - быструю смерть.
... Однажды ранним утром в Рагнаротт, "столицу" Хростита Вангийца, называемого ещё Железнобоким, прибежали трое на двух лошадях - двое сыновей богатого бонда и с ними пленник, изрезанный, весь в крови, с туго связанными за спиной руками. Прежде чем умереть, этот огромный, заросший диким волосом и не очень хорошо, как им показалось, умеющий говорить страхолюд, всё же кое-что рассказал. На вангийцев катились полудикие племена Хьятланда, которым стало совсем уж невмоготу сидеть на своих мёрзлых камнях. В грубо выделанном из моржовой шкуры мешке, что взяли на пленном, нашли обжаренное мясо - на человеческих костях ...
Владетель Рагнаротта Хростит Железнобокий отправил навстречу находникам несколько десятков толковых людей - поглядеть тех поближе, взять ещё кого-нибудь, разговорить. Через половину луны вернулось двое - оба еле живые, без лошадей и пленных.
Хростит долго разговаривал с ними, а потом спешно созвал совет вангийских кланов. На них шла, катилась человеческая волна. Встревоженные страшными новостями в Рагнаротт собрались все варенги, кто признавал власть Железнобокого, кто власти его не признавал и немало из тех, кто варенгом вовсе не был. Даже старший сын, Крайст, вернулся, без разрешения, из ссылки, и Хростит принял его и две его сотни.
На совете долго ничего не могли решить. Куда уходить из обжитых прадедами мест? Морем всем уйти было трудно, да и некуда - проклятые пелетийцы уже успели занять лучшие гавани на Западе и немногие плодородные приморские равнины, с востока как раз и шла смерть, а на север, во льды, идти им было незачем. Лучше уж тут подохнуть, в знакомых местах.
Рагван подал совет идти к Алтуне, к имперской крепости, в гости к своим эрленским родственникам. Все начали криво ухмыляться, поорали для порядка, но... Выбирать им было не из чего.
... В ту осень лазутчики империи проморгали целую орду варваров: десятки тысяч мужчин, женщин и детей, быстро редеющие от бескормицы стада свиней - серый призрак голодной смерти гнал их вперёд, к землям низинных людей, к бастионам Алтуны или "Врат Севера", каменного чуда фортификационной мысли Империи, надёжно запиравшим границу. Обнаружили их у самой пограничной реки.
Большая часть неизвестного народа застряла, как докладывали утроившие бдительность лазутчики, у переправы через вздувшийся по осенней дождливой поре Альт, а сотен восемь из самых быстрых разбили лагерь уже на этом берегу, где издавна имелось торжище.
Уже и к самой крепости приходили длинноволосые северные бабы, приводили на продажу своё последнее: детей, которым не пережить было эту зиму, да редкие одёжки из тёртых мехов. Солдаты брать - брали, а платить не торопились. Вот, прихватили одну из северянок помоложе и с гоготом потащили в закуток у ворот надвратной башни.
От таких дел у клисарха крепости, ветерана многих походов, заходили желваки на красной дублёной роже. Проклятые ублюдки, Опозоренный легион... Но, - сдержался, а стоящий рядом сиятельный Афта только довольно скривил губы. Этот позволял проклятым ублюдкам гораздо больше, чем было разумно, готовил себе верных слуг на долгом пути вверх, не иначе. Недотыкомка...
Стоявший поодаль от женщин измождённого вида северный мужик в обносках (и без меча) заковылял было следом - вызволять, но был сбит с ног ловким ударом тупым концом, избит и сброшен в глубокий ров. "Грязь к грязи..." довольно усмехнулся Афта. Впрочем, нужно было торопиться: сегодня к обеду в крепости собирался военный совет.
На совете долго обсуждали, что делать с нежданными гостями.
Первым высказался Рик Двуцветный, как наименее авторитетный из присутствующих. Северянин, из "полезных варваров", был он не то торговец, не то имперский шпион, старый клиент, за разные услуги получивший звание "равный благородному", а своё странное имя нашёл где-то сам.
- ... и никаких сражений, Утешителем клянусь, на надо выходить в поле, - гудел варвар. Только подождать ещё недели две: снегом занесёт долину, сдохнет скот, сдохнут и эти, оскорбляющие своим видом зрение сиятельного Афты."
Волосатый, нечёсаный и огромный, как медведь, Рик гнусно ухмылялся и совершал неясного смысла телодвижения, пытаясь подделаться под правильное придворное обращение.
Его поддержали препозиты, старшие офицеры легиона, хотя и было видно, что им противно. Глупый варвар мыслил совершенно в духе нынешней военной политики империи - делать как можно меньше и делать наверняка. Тем более, что с таким войском, как у них, ничего другого и не оставалось.
Но молодые друзья сиятельного, его оптионы-собутыльники (и не только собутыльники) - все высказались за более решительный модус операнди. Несмотря на молодость, они хорошо умели держать нос по ветру.
Сиятельный Афта, один из императорских племянников, тщеславный и весьма глупый молодой человек, был загнан в эту глушь за то, что по этой самой глупости начинал в Столице угрожать спокойствию трона. На севере он чудовищно скучал, не забывая, впрочем, обделывать свои делишки, мечтал о рубиновой короне экзарха обильного и тёплого Эндайва или, на худой конец, о кованной тяжести слов: "Магистр Милитум Севера". А иногда и вовсе - "примерял пурпур".
Брезгливо взглянув на обветренные рожи препозитов, он попытался вспомнить что-то из листанной утром книги "Устроение Земель", писанной, говорят, самим Каллиграфом, одним из старых императоров. Ничего не вспомнив, решил по крайней мере следовать советам мудрецов: быть спокойным, выдержанным, выслушивая всех, даже сущеглупых.
Впрочем, что тут слушать...
Не вступая в обсуждение - так ведь и до споров недалеко - он холодно и солидно объявил, что завтра будет вылазка, и он поведёт войска сам. Император его послал на эту дикую окраину внушать варварскому населению известные чувства, а не отсиживаться за каменными стенами! К тому же легионеры вернутся с пленными, и вырученные от их продажи средства он щедро соглашается пустить на нужды гарнизона.
О том, что кроме поощрения работорговли у него имеются и другие, гораздо более веские причины шляться по осенней грязи, он этому нелепому для столичного придворного совету ничего, конечно, не сообщил.
Окончательность его решения попытался оспорить столичный чиновник, из ведомства магистра оффиций, уже полгода ползавший по Регату с инспекциями государственной почты, оружейных мастерских и дорог. Вот и до Алтуны добрался с последним осенним караваном. Тут у него дел было немало, одна нелепая смерть на охоте имперского цензора, приключившаяся недели через две после водворения сиятельного Афты во "Врата Севера", чего стоила.
Выскочка-инспектор попытался вежливо указал сиятельнейшему, что варвары у ворот империи - ещё не потоп и даже не наводнение. В Эрлене хватает федератов, посадить этих, что топчутся сейчас у реки, на землю - ну, не здесь, не на Севере, конечно, у самой границы, а где-нибудь там - на юге, в степях, в том же Риенне, как не раз уже бывало - чем плохо? Собственно, они, эти пресловутые варвары, именно этого и хотят - продолжал зудеть наглец - их немытые послы вполне ясно выразили свои желания несколько дней назад (тут Афта с огромным трудом удержал при себе спокойствие и мать её - выдержку). Тем более, что на этот счёт имеется прямой указ императора, да и полномочий заключить такой договор у сиятельного довольно. И даточное зерно в крепости для этих целей (чтоб варварам перезимовать и с голоду или в бессмысленном мятеже не сдохнуть) имеется, гнусно усмехнулся краешком губ крысомордый чиновник.
"О-о-о!" - почти вслух застонал несчастный Афта: "Утешитель, дай мне силы..."
Не имелось в крепости зерна, во всяком случае - для этих целей. Да и вообще почти никакого уже не имелось!
Даточное зерно, щедро отпущенное "Вратам Севера" в преддверии вполне возможных неприятностей со взбаламученными северянами, ещё в конце лета потихоньку отправилось в обратный путь, на юг. Сбыл его Афта вороватому чиновнику из дукства Мангии. Тот заплатил щедро, тамошние гарнизоны уже начинали подголадывать: выделенное им зерно украли ещё раньше.
У гарнизона Алтуны имелись, разумеется, и собственные продовольственные запасы, но ведь и с ними приключилась ... история.
Варвары, если уж рассказывать всё, совсем не случайно выбрали "Врата Севера". Да что там, у этих одетых в шкуры недоумков были к тому все основания.
Началось это сомнительное предприятие за месяц, примерно, до военного совета и сопутствующих безобразий - северные только появились на берегу Альта, и к референдарию светлейшего Афты, человеку ещё молодому, но уже изрядно учёному жизнью, обратился тогда - прямо на улице - непонятный человечек довольно оборванного вида с неким предложением. Сказался купцом-навклером из провинции Акат, оборванность объяснил тем, что его ограбили варвары, дело же у него - наиважнейшее.
Референдарий хотел, конечно, кликнуть стражу, полагая, что если пройдоха и в самом деле купец, то будет клянчить военный отряд - возвращать давно съеденное северными имущество, но дело оказалось гораздо интереснее. Оборванец - небольшого роста длинноволосый, но лысоватый, постоянно кланяющийся человечек - гнусно ухмыльнувшись, показал референдарию - не чинясь, как кус мяса на рынке - золотые монеты, горкой, сколько на ладошке уместилось. Отметив намётанным глазом, что монеты - старые, времён императора Громмана, то есть не слишком порченные - молодой человек передумал кого-то звать и сделал инстинктивное движение в сторону благородного металла.
"Купец" точно таким же - естественным и привычным жестом - не дал ухватить своё золото, уронив монеты во внутренний карман кафтана, что нашит у самого сердца: такой имелся обычно у стражников, таможенников и присутственных чиновников невысокого ранга - для облегчения известных операций.
Уверенность и привычность жеста многое сказала референдарию об улыбчивом собеседнике, и вместо того, чтобы с помощью гарнизонного палача выяснить, откуда этот человечек здесь взялся и как проник во "Врата Севера" (это ведь не полусонный Акат, это - крепость), он сухо, но вежливо пригласил таинственного оборванца к себе.
Люди его профессии часто имели два присутственных места, одно - при господине, а второе где-нибудь на стороне, вне дворца или управы, где-нибудь в чистом, но не самом богатом квартале города.
В Алтуне кварталов было немного, но и здесь нашлось уютное местечко. Поудобнее устроившись за столом и самолично разлив недурное вино, референдарий приготовился слушать, смахнув, наконец, подношение в специальный ящик стола. На сером языке чиновного люда империи эта пригоршня монет (хватит на хорошего коня или на содержание певички средних статей) называлась "червячком" и была всего лишь платой за добросовестную консультацию по серьёзной надобности, никого ни к чему не обязывая.
"Купец" с ласковой улыбкой на морщинистой мордочке наконец представился, назвавшись, правда, Лайгом Растом, а Лайгов в любой деревне - половина мужиков, да и Растов в империи на каждую недоимку - по двое, но референдарий был не в претензии. Его собственное имя, Аррен Мадж, было хоть и настоящим, но немногим лучше, зато нюх, великолепный нюх на денежные дела, ради которого и держал его Афта, сейчас просто кричал о богатой поживе.
... Дело у доброго купца-оборванца оказалось простым, но опасным.
Слухи о всяких междоусобных безобразиях на Севере к тому времени уже перебежали границы Эрлена. Северные народы и племена, вместо того, чтобы грабить понемногу империю и её купцов, вцепились в глотки друг другу. Никого это здесь не расстроило, хотя такие события иногда и предвещали появление в дремучих лесах удачливого вождя, сильного длинными мечами своих отчаявшихся соплеменников. Но в этот раз на севере шла какая-то совсем уж непонятная резня, вполне, впрочем, приятная соседям.
Вместе с резней к варварам пришёл голод, объяснял Маджу его новый знакомый. Собственно, с голода всё и началось, чтоб у этих волосатых поотмерзало между ног и выше. Но, как бы то ни было, а есть люди, которые хотели бы купить. У них имеется золото и дружина, но вот еды им взять негде, хоть сдохни, что было бы совсем неплохо, конечно. Они там не одни такие, и на всех уже сейчас не хватает. Воевать же за еду глупо, даже его варвары это понимают, - кто бы ни победил, выиграет третий, сумевший отсидеться.
Такие всегда найдутся, тяжело вздохнул человечек.
Те варвары, что решили поделиться с империей золотом, называли себя таррами. Их хёвдинга или конунга - купец не был силён в таких вещах - звали Норре; вот, пришлось познакомиться. Ни тот, ни другие в империи известны не были, и это было скорее хорошо - с каким-нибудь Хроститом Железнобоким и его варенгами даже Афта не стал бы иметь никаких дел. А этих, судя по тому сколько они просили зерна, и было-то не очень много.
Всё складывалось очень удобно.
Они ещё многое успели обсудить, прежде чем Аррен Мадж, человек широких взглядов и с некоторой склонностью к риску, обеспокоил этим делом патрона.
Сиятельный Афта, несмотря на тщеславную глупость, свою выгоду понимал туго, и ему всё это тоже очень понравилось. Деньги и вместе с тем политика, какой-нибудь хитрый выверт, который оставил бы варваров в дураках, а ему стяжал бы известность ловкого человека... Но главным всё же были деньги: одними подвигами из глуши в Столицу не вернёшься.
Имелась здесь, впрочем, одна трудность, в которую они не собирались, разумеется, посвящать посредника варваров.
В крепости не было продовольствия.
То есть оно, конечно, было - но только для нужд гарнизона и ещё немного у частных владельцев (в Регате пшеница не росла, даже рожь не везде сеяли). Всё остальное, сверх самого необходимого, было уже продано - или, строго говоря, украдено. А с выскочкой-инспектором, пусть и произрастал тот в ведомстве могущественного магистра Деба, проклятого евнуха, что ведал столичной гвардией и охраной самого императора, Афта не поделился, не по чину тому было совать лисий нос в дела будущего экзарха. Да и здесь не Столица, здесь с ревизорами частенько приключаются разные беды на охоте.
... С содроганием вспомнилась улыбчивая морда Деба, который сам допрашивал Афту перед тем, как вышвырнуть из Столицы: "Если уж рассказывать, то до конца, дражайший. Ты ведь искренен в своём раскаянии, великолепный мой?". А уж этот бешенный пёс, советник Элг...
Но Афта уже не сильно-то и опасался зловещего упыря. Деб достался нынешнему царствованию от благочестивейшей августы Гедды, старой гадины, а людей её хоть и боялись, но дружно не любили. Дворцовых баб, что густо при ней поналезли в государственные дела, потихоньку рассылали по монастырям или выпихивали замуж, соседям-варварам, если бабам повезло "родиться в синее", да и евнухов (которых Гедда и возвысила) понемногу подъедали.
Вот и от кастрата нашлась защита - комит священных щедрот, главный казначей империи, помог ему тогда, да и новый секретарь тайной канцелярии поспособствовал. Это только варвары жрут друг друга невозбранно, цивилизованные же люди никогда не забывают о равновесии. Во всяком случае, до тех пор пока не становятся достаточно сильными для того, чтобы взять всё.
Но что же, однако, прикажете делать с этими наглыми варварами?
Северные трескоеды до весны ждать на будут, везти сюда зерно с юга сейчас - поздно по причинам природным, да и купцы заломят цену, это ведь не интендантству поставлять... К тому же, слишком многие узнают об этом небольшом дельце - придётся делиться, и по деньгам, которые он уже считал своими, получится совсем не то. Тем более, нужно будет кинуть что-то клисарху крепости и некоторым офицерам гарнизона.
Но не зря родом своим сиятельный восходил к древним императором, не зря. План его был прост и надёжен.
Варвары получат то, что уже имеется в крепости - зерно, масло, немного солонины. Варвары заплатят втрое. А гарнизон? А что же гарнизон - ведь продовольствие никуда не денется, на Севере и дорог таких нет увезти его хоть сколько-нибудь далеко, а солдаты на то и существуют, чтобы гонять косматых. Уж ради своего-то куска - расстараются! Поэтому варвары заплатят за собственную смерть этой зимой.
"Просто и остро. Великолепно, как деяния героев древности!" - услышал Афта ожидаемый комплимент секретаря. "Как и подобает великому человеку!" - продолжал референдарий, насмерть задавив в себе все сомнения относительно избранного образа действий. Ему тоже очень хотелось обратно, в Столицу.
Переговоры, впрочем, оказались неожиданно трудными.
Северяне проявили оскорбительную осторожность! Они наотрез отказались платить вперёд (на что, впрочем, никто и не рассчитывал) и ни за что не соглашались передавать плату в крепости. Переговоры зашли в тупик, но уж больно жирна оказалась наживка. Даже референдарий оказался бы по-столичному богатым человеком, если бы это забавное предприятие принесло хотя бы половину ожидаемых от него плодов.
В конце концов на уступки пришлось пойти "сильнейшей стороне", как обозвал происходящее поселившийся в крепости и заметно отъевшийся купец, не вылезавший в перерывах между ходками к варварам из единственного в Алтуне борделя.
Все переговоры шли через него, на конюшне же тихо сидел десяток северян под предводительством седого великана с отвратительными шрамами на поганой роже. Их дело было - носить из леса плату, проверять и сопровождать обратно товар, поэтому Афта разрешил косматым свободно покидать крепость - как днём, так и главным образом ночью, что всем заинтересованным сторонам казалась предпочтительнее.
В конце концов решили так.
Партию зерна и прочего, приготовленного к продаже, делим на десять частей. Ночью каждую такую часть - по точному списку - косматые осматривают, вывозят за ворота крепости и здесь, у самых стен их товарищи из леса отдают половину её оговорённой стоимости. Или, скорее, цены. Вторую же половину сильнейшая сторона получает после выгрузки на южном, то есть ближайшем к крепости, берегу Альта, у несуществующего моста (его имперские инженеры разбирали каждую осень, а каждую весну - сооружали заново).
Риск для обеих сторон таким образом заметно сокращался, да и делить сделку на малые части было необходимо - вывезти всё за один раз: и телег в крепости столько не имелось, да и мелькать пришлось бы не один день, тут и слепой заметит.
Когда всё зерно и прочее, что потребно варварам, будет вывезено, мост наведут в три дня (за отдельную плату), и достопочтимый Норре и его волосатые соплеменники могут убираться к бесовой матери в свои мёрзлые берлоги.
По осеннему времени Альт вздулся, угрюмо пёр пенистые серые воды к Океану мало что не выходя из берегов. Переправить через него без моста груз тяжелее меховой шапки - нечего было и думать (варвары перелезли через реку ниже по течению, где имелись пороги, но не было совсем уже никаких дорог). Так что никуда зерно не денется - никто ведь не собирался в самом деле строить им мост, хотя бы и за деньги...
Всю связанную с хлебной поставкой суету было трудно замять, да и за золото замазать выходило дороговато, поэтому Афта уже заранее назначил виноватого - выскочку из ведомства евнуха Деба. И для придания готовящейся расправе большего правдоподобия заставил того ревизовать склады: пусть покрутится вокруг хлебных подвалов - тем проще будет потом свалить всё на него; тем более, что при всей своей гнусности инспектор был прилежным и умелым чиновником, а Афте и самому было интересно, сколько и чего именно гниёт у него под землёй, прежде чем приглашать туда покупателей из леса.
Все были довольны, - кроме референдария.
Особенно после того, как выяснилось, что варвары на невиданные цены, которые предложил им Афта, никак не рассчитывали и всю сумму золотом и вырванными из чужих ушей серьгами покрыть не смогут. Нехватка была велика и тарры предложили меха и рабов, примерно в равных долях. Афта скривился, задрал цену ещё немного, но в конце концов согласился. Голосу разума, в лице своего секретаря, он отвечал бранью и насилием.
... Простое вроде дело шло медленно, много времени терялось попусту от бестолковости северян, но три четверти зерна всё же утекло из Алтуны тёмными осенними ночами. Варвары платили честно - сначала золотом и камнями, а потом неплохими мехами и крепкими рабами, коих в подвалах крепости скопилось уже сотни две.
К этому времени скрывать присутствие в окрестностях Алтуны диких скопищ стало решительно невозможно, и чтобы немного потянуть время Афта согласился публично выслушать посланников северных жителей, но - чтобы ползали перед ним и всячески пресмыкались.
Представление и вправду вышло забавным.
Сам Норре не решился войти в имперскую крепость, послал младшего сына, но в остальном эти никому прежде неизвестные тарры не обманули ожиданий. Из десятка ввалившихся в немаленький зал северян почти все выглядели, как вставшие на дыбы лесные звери - огромные, мохнатые и бестолковые они часто и неумело кланялись, оскальзывались на крутых лестницах и оставшись без пригляда норовили сунуть за пазуху какую-нибудь блескучую мелочь. Рик Двуцветный на правах старожила и медведя дрессированного что-то громогласно втолковывал робевшим чурбанам, смеялся над ними, раздуваясь от важности, добродушно пихал и чуть ли не отпускал подзатыльники, когда пёрлись не туда.
Но не все из диких и волосатых вели себя так, как следовало. Поначалу незамеченный в толпе лесных чудищ, от маленькой толпы варваров отделился высокий, сухощавый и очень молодой человек с двумя лисьими шкурками на высоком остром шлеме. Младший вождь, сын великого вождя Норре. Он и вёл речь от имени соплеменников - да и как ловко у мерзавца получалось...
Афте этот человек очень не понравился.
В первые минуты коротко остриженный долговязый почти мальчишка поразил его не то чтобы знанием правил церемониала, какие в этом гнусном захолустье могут быть церемонии, но совершенно удивительным, по обстоятельствам, владением непростыми даже и для опытного чиновника ухватками: как подойти, куда смотреть, что делать с руками, сколько раз согнуться в поклоне и в каком именно, в конце концов.
Заметив интерес патрона, от чего-то побледневший референдарий поспешно зашептал на ухо, с некоторым недоумением, что этот - не просто так, это ведь пожалуй сын небезызвестной по предпоследнему царствованию госпожи Эльвид Солёные Ушки, что из рода Салья, ну, которую сбыли с рук долой куда-то в эти места и от двора подальше, и которая ...
Дальше Афта слушать не стал, досадливо отстранился. Госпожу Солёные Ушки он прекрасно помнил, хотя было ему лет двенадцать, когда подвернулась его семья под ноги старой гиене, императрице Гедде, и пришлось им всем познакомиться с её цепной сукой Эльвид. Хвала Утешителю, собственные уши остались тогда в целости.
Совсем другими глазами смотрел он теперь на этого ... бастарда. А кто же он ещё - браки с варварами люди благородной крови не признают. Хотел его прервать, спросить про маменьку, как она там маски из тюленьего жира накладывает, да раздумал. Из чувства самосохранения, наверное.
Молодой же варвар, имя которого сиятельный Афта не взял себе труд запомнить, раболепствовал - как по книжке. В долгих, вычурных периодах, самоуничижаясь даже больше, чем требовалось, он просил у сиятельного обычного договора федератов и продовольствия, обещал - за отца - целовать меч императору, обещал привести к покорности близлежащие племена, обещал, разумеется, дать заложников, равно как и землю для имперских крепостей на Севере, обещал многое. Афта даже заслушался, забыв на время о телегах, что волокли зерно к серым водам Альта чуть не каждую ночь.
Он ещё немного повнимал плавной эрленской речи, ах, эти знакомые с детства обороты и долженствующие периоды, пока не понял, что вот уже некоторое время с ненавистью и страхом глядит на правильные черты этого совсем, кажется, эрленской лепки лица. Задубевшая кожа, хриплый, уже в молодости сорванный командами голос и холодные, спокойные глаза убийцы: чеканные слова великого языка империи были здесь совершенно лишними.
Рассердившись на свой нелепый страх, он презрительной репликой оборвал Бастарда, как положил его называть про себя, кое-как припомнив нечто из "Устроения Земель", мол: "Северные народы, удалённые от горячих лучей солнца, менее разумны...".
Коротко шевельнул ладонью, и всё закончилось.
Бастард, как будто ничего не случилось, прилично случаю улыбнулся и отвесил на прощанье поклон, да такой, что и при дворе одобрительно зашептались бы: отчётливо, точно, элегантно, но - как равному, да и с тенью насмешки: всё вроде правильно, а как в рожу тебе плюнули. Видал Афта такие поклоны, убил бы мерзавца прямо там, да удержал его секретарь...
Клисарха, то есть коменданта "Врат Севера", этот молодой варвар тоже заинтересовал и тоже неприятно. Когда человек с такими глазами унижается столь непринуждённо - это опасный человек. Или неопасный, но всё равно - лишний, ненужный на свете рядом с твоей крепостью.
Получив от сиятельного Афты условленный знак, он не торопясь вышел вслед за шумной толпой - меховые варвары, охрана, зеваки, откуда-то взявшиеся в не слишком-то большой крепости, свернул в незаметный коридорчик и покряхтывая быстро взобрался на высокую стену у главных ворот, через которые посольство покидало Алтуну. Кликнул Ллира, сотника лучников, который не раз исполнял деликатные поручения.
... Кончить сейчас заразу и всех делов. Шуму будет много, но лучники Ллира и посольство это крытое положат, буде встанет такая нужда. Здесь не Эндайв.
Но боги что ли хранили этого человека. В маленькой толпе не заметили они головы с лисьими хвостами на шлеме.
... Ночью кто-то долго махал со стены потайным фонарём в сторону варварского лагеря. Часовые спали. При Афте не стало порядка в крепости.
После бесславной кончины дипломатической миссии посольства тарров события в Алтуне и вокруг неё понеслись вскачь. К вечеру референдарий и его патрон независимо друг от друга вспомнили, что синеволосую госпожу Эльвид вроде бы отдали Хроститу Вангийцу, да и эти так называемые тарры или кто они там, подозрительно смахивали на варенгов: были в Алтуне и кроме Рика Двуцветного (эта грязная скотина тоже куда-то делась - да и лысого "купца" было не сыскать) люди, знающие кое-что о северных соседях.
Смутная тревога продолбила таки дорожку под толстый череп сиятельного Афты; он наконец сообразил, что происходит, понял, что больше не принесут ему из леса золота: вот так и был собран совет и решено наступление.
На следующее утро шесть полных тагм пехоты, почти две тысячи человек, то есть две трети гарнизона, выступили в долину, к лагерю северных.
... На безрадостной земле шептался о чём-то с ветром вереск; резко и странно кричали о том же самом запоздавшие перелётные птицы. Но озябшие люди в нечищеных лориках их не слышали. Они никогда не слышат.
Афта гарцевал в центре колонны на одной из немногочисленных в крепости лошадей. Он не замечал, что войска плохо держат строй, не хотел видеть, что пучки конских волос на шлемах обрезаны и частью окрашены под желток, давая неуважаемое в империи чёрно-жёлтое сочетание цветов, напоминающее о картушах, и что велумы - перевёрнуты. Опозоренный легион, отбросы.
В бою Афта раньше не бывал, не замечая горячил коня, сердце бухало, как походный барабан, в ушах стучала нетерпеливая кровь - вот она, первая ступенька славы. Его молодые оптионы грозно поглядывали по сторонам.
Вычищенное от деревьев и кустов пространство рядом со стенами быстро закончилось, и вокруг дороги начинали подниматься густо заросшие лещиной стены неглубокого поначалу оврага. В нижем конце лога, в горловине, их встретила толпа северных мужиков с луками - человек триста. Варвары прятались за сгнившими стволами аккуратно сведённого вокруг крепости леса, а за спиной у них, далеко, по сырому, кое-где ещё затянутому утренним туманом полю, бежали к чёрному лесу женщины. Фигурки из белого полотна беспомощно подпрыгивали на кочковатой болотине, развевались расплетённые русые косы, курился ленивым дымом, развороченный лагерь. А вот и телеги с зерном - сгрудились у разобранного моста, который вороватые мерзавцы-тарры или варенги явно пытались навести собственными кривыми руками.
Афта, подпрыгнув в седле, разом позабыл все воинские команды: "Вперёд! Бейте их!".
Передовая тагма довольно быстро - по условиям местности - перестроилась в боевой порядок и мерным шагом двинулась к неприятелю. Остальные стояли в строю походной колонны: Афта запретил развёртываться ("До весны собираетесь здесь копаться?!"), да и негде было: покатая теснина перед самым выходом на равнину сдвинула земляные валы. Упорно опасаясь засады, клисарх выслал по флангам разведку из лёгкой пехоты; через короткие промежутки времени с нависающих всё выше стен те подавали рожками уставный сигнал: "Опасности нет". Прихлебатели Афты смеялись над осторожным и опытным солдатом, да и сам сиятельный изволили обронить что-то пренебрежительное.
Войска двигались безостановочно и уже добрались до завала: лохматые мужики пускали неуверенные стайки стрел, но потерь почти не было: солдаты принимали стрелы на поднятые щиты.
Вот они ответили из арбалетов. От варваров вверх по узкой и глубокой долине покатился вой...
- Северные лучники! Следопыты ...! - весело закричал Афта свите. Он совершенно уже успокоился. Если вот это - война, она начинала ему нравиться.
Впрочем, дело грозило затянуться едва начавшись. Передовая тагма как-то очень уж быстро огородилась ростовыми щитами, сбилась черепахой, упёрлась и - вместо решительного броска пошла давить бородатых из пехотных арбалетов. Армии империи уже довольно давно предпочитали оборону при любых, почти обстоятельствах, а манёвр в этих бесовых оврагах был затруднителен.
Да и старик-клисарх продолжал портить светлейшему настроение: теперь ему не нравился сигнал фланговых дозоров. Что-то там было не так, с тем сигналом. Афта совсем уж собрался рявкнуть на старого дурака и скомандовать передовым баранам наступление, как с миром начало происходить непредставимое.
Беззвучно и без толчка встала дыбом земля, зашевелились склоны по обеим сторонам теснины, и с них покатился на Афту серо-зелёный оползень. Глаза видели страшные оскаленные бородатые морды, тяжёлые даже на вид топоры, у многих - тускло блестевшие мечи, луки и недлинные копья - знаменитые фрамы, кольчуги или железные бляхи на кожаных куртках, а мозги никак на мог осилить такой чудовищно быстрой и совершенно, видимо, необратимой перемены.
Оказавшаяся у северных на пути лёгкая пехота в доспехах из многослойного войлока, вооружённая дротиками, пращами и кинжалами, была мгновенно смята и втоптана.
Афте трудно было следить за всем разом - необычная одежда и оружие дикарей, оскаленные лица, кожаные штаны... Слишком быстро всё случилось. Было ясно одно: никто здесь не ковылял и не умирал от голода. Люди эти выглядели здоровыми и очень, очень решительными. Некоторое, показавшееся ему удивительно долгим, время сиятельный наблюдал картины кровавого избиения будто под пологом невидимости - совсем уже близкие враги даже не смотрели в его сторону. Но вот молодой северянин с летящими по ветру длинными волосами в прыжке настигает запалённого в беге тяжёлого пехотинца, коротко бьёт в бок: его короткий меч ловко находит щель и как бумагу рвёт кожаный поддоспешник, вгрызаясь под рёбра. Замерший на миг солдат валится в грязь.
Судорожно сглотнув и сжав ногами испуганно присевшего коня Афта возвращает себе способность слышать: его оглушил, согнул и до тошноты испугал дикий рёв, истеричное ржание коней, жалкие, растерянные выкрики команд.
Какие команды, ведь всё кончено... Его должны увезти отсюда, немедленно, сейчас же, где эта бесова охрана?!
Подоспевшие телохранители оттесняют набегающих варваров, вон и голова длинноволосого северянина покатилась от молодецкого удара, но это, конечно, только отсрочка.
- Смотрите, они прятались в ямах под травяными ковриками, они часто так делают! - закричал ему молодой оптион почти сразу же слетев с коня со стрелой в затылке (глухой шлем он в подражание Афте снял - так было проще поддерживать беседу).
Осыпаемые стрелами в упор, оставшись без командиров - их северные лучники, оказавшиеся не такими уж косорукими, выцеливали в первую очередь, - тагмы смешались и обезумевшей толпой рванулись вверх, к крепости - но оттуда, закупоривая овраг, уже неслась по крутым склонам навстречу толпа ревущих бородатых мужиков с топорами, взявшаяся совершенно, казалось бы, ниоткуда.
Оттеснённый в сторону, пребывающий в странном оцепенении Афта, ещё успел заметить, как рухнул "золотой медведь" легиона, когда со склона к нему выломился отряд в полсотни варваров, на редких в этих местах конях. Разбрасывая эрленскую пехоту, как корабль - волны, они летели к яркой кучке людей, оставшейся от штаба.
Остатки охраны недружно метнули копья, но толка от этого было мало: варвары - кто увернулся, а кто - и перехватил копьецо в полёте, отправив обратно. Выскочившему вперед огромному декуру одно такое ударило в горло. Хрипя и брызгая кровью, он завалился с лошади прямо на Афту, сильно ударив того головой в колено, испачкал кровью.
- Как ты смеешь, холоп! - завизжал Афта, изо всех сил отпихивая живое ещё тело и стараясь не смотреть в сторону летящих к нему варваров, сказочных гигантов. Он даже наклонился, чтобы хлестнуть наглеца-декура плетью, да так и застыл, улёгшись на атласный, остро пахнувший потом конский круп. Спрятался.
Рик Двуцветный оказался рядом с ним первым: ухмылялся, поигрывал здоровенным мечом, которого Афта раньше у него не замечал. А вот сейчас, по-прежнему согнувшись в седле, увидел всё: сизую от заточки верхнюю треть, уже измаранную ярко-алым, и нижнюю, "сильную" часть всю в старых и новых зазубринах... Он бы ещё долго рассматривал этот кусок металла, только бы не видеть всего остального, но Рик, от души приложив его плашмя по спине, загоготал:
- Ну чё, баран, щенок дристливый, много зерна сторговал таррам?!
Окончательно одуревший от всех этих дел Афта, который понял всё только теперь, вскинулся из своего болезненного оцепенения, завизжал и неожиданно сильно ударил варвара по лицу левой, свободной, рукой.
Тут бы и настал ему конец, но беснующегося Рика вовремя оттеснил от дристливого щенка всадник с двумя рыжими хвостами на непривычного вида шлеме. Тот самый, что ходил в крепость с посольством дикарей.
Младший вождь варваров, "ир", не стал бить племянника императора, побрезговал. Негромким, но хорошо различимым в грохоте боя голосом, он напомнил сиятельнейшему его ошибку: "Северные народы, удалённые от горячих лучей солнца, хотя и менее разумны, но зато полнокровны и всегда особенно готовы к битвам..."
К тому времени варвары завалили камнями и заранее подсечёнными деревьями оба выхода из теснины. Составленная из лучших солдат тагма оптиматов, - на неё бешено орущая толпа северян навалилась последней, - успела перестроиться и яростно рубилась, не отступая ни на шаг. Пусть результат был, пожалуй, ясен, но бой или бойня обещали быть долгими.
Немногочисленные всадники варваров, однако, не собирались дожидаться конца. Не теряя времени, полусотня конных, прихватив Афту, проломилась к выходу из урочища. За спиной у них хрипел, стонал и тяжело ворочался бой.
Проскочив быстро мелеющим яром обратно к Алтуне, почти все они, оставив лошадей коноводам и прячась от дозорных на крепостных башнях, овражками да рощицами невысоких молодых сосенок потянули, волоча за спинами тяжёлые мешки, на юг, в обход крепости.
Оставшиеся трое продолжили путь к северным воротам недалёкой уже Алтуны. Рядом с окостеневшим от всего этого ужаса Афтой скакали всё ещё сильно недовольный Рик Двуцветный - его хорошо знала стража - и Рагван-ир, уже в имперских доспехах и с перемазанным кровью лицом.
У последней рощи Рагван остановил их маленькую группу, пинком сбив сиятельного на холодную землю. Медленно, стараясь не торопиться, хотя времени у них оставалось совсем мало, он сделал длинный, но неглубокий надрез на затылке двоюродного племянника императора, и, очень стараясь не запачкаться, втёр в сильно кровившее мясо жёлтый порошок из маленького кожаного мешочка, отворачивая, по возможности, лицо. Рик только сплюнул, глядя на такие дела, отъехал подальше, бормоча проклятия. Опустошённый мешочек младший вождь зашвырнул далеко в кусты.
Они привязали впавшего в оцепенение Арфу как смогли к седлу, спрятав верёвки в складках одежды, и Рагван начал шептать ему в ухо: открывай - быстрее - клисарха убили - измена! - удавлю... Он повторял это раз за разом, всё громче, сочнее, рядом рычал Рик, только брызги летели изо рта, предметы в глазах светлейшего двоились и через жёлтый туман, которым затянуло глаза, он видел страшные морды, не имея сил отогнать морок. Очень скоро, не отличая явь от дурмана и призраков, он встрепенулся, захрипел и - шёпотом, а потом и в голос, начал повторять услышанное, добавляя кое-что и от себя, по логике короткой речи.
Через минуту они уже летели бешенным намётом к крепости. Очень вовремя взбеленившийся Афта что-то дико орал, размахивая свободными от пут руками, по крохотному его подбородку стекала бурая пена. Рагван, пряча северную рожу, широко качался в седле, то и дело припадая к шее коня, изображал раненного. Рик громко затрубил - два длинных, два коротких. Протяжные, тревожные звуки эти ничего не значили для караульных, но предназначались они не им ...
Эрленцы из крепостного гарнизона следили за жалкими муравьями у подножия казавшихся теперь невероятно высокими стен. Мост был поднят ещё утром, широкий ров вычищен и заполнен водой не менее, чем наполовину, ворота - закрыты, над массивной надвратной башней - ветер угрюмо полощет боевой штандарт империи.
Крепость готовилась сесть в осаду. Большая часть гарнизона, кажется, сгинула в ловушке, часть занимала цитадель, кто-то должен был охранять управу, ставшую частной квартирой сиятельнейшего Афты, равно как и обширные, хотя и почти пустые уже, склады, но и на стенах оставалось немало народа.
Всадники проскакали мимо поднятого моста. На последнем совете три дня назад Крайст предлагал малому числу отборных воинов хитростью заставить эрленцев опустить мост, порубить глупую стражу, а потом несколько человек, уподобившись героям древних саг, встали бы против сотен врагов, пока не придёт на помощь войско из теснин.
Вот уж действительно - варварский план.
Нет, всё-таки хорошо, что им не нужно никому уподобляться. Тем более, что люди в крепости опустят этот бесов мост не раньше, чем станет ясно, что войска вернулись с победой, а ворота - их и тогда погодят отворять. Солдаты в Алтуне, конечно, дерьмо, но чувство самосохранения не чуждо и им. Тут и Афта не поможет, как бы не звенел и не подпрыгивал сейчас. Да случись здесь, на мёрзлой и голой земле Севера, хоть сам император: и тогда никому в крепости и в голову не пришло бы - открыть ворота, когда в получасе ходьбы идёт сражение.
Рик ещё один раз протрубил условленный сигнал. Рагван, за малым не вываливаясь из седла, махнул суровым воинам на крепостных стенах, что-то невнятно крикнув. Бес с ними, с воротами, главное, не начали бы садить по ним из крепостных арбалетов...
В Алтуне, в подвале цитадели, сидело сейчас две сотни молодых и сильных рабов-северян - именно таких требовал Афта в доплату на зерно. Две сотни крепких, остервенившихся от того, что пришлось примерить имя раба, воинов. Старшие уже объяснили им, что должно будет произойти этим утром. Они уже успели - с помощью Барта, его сына Аттеля Косатки и проныры Снума ("купца" из Аката) - уничтожить приставленную к ним малую стражу и пребывали в готовности.
Ночами, когда волокли из крепости телеги с продовольствием, в Алтуну удалось доставить кое-какое оружие. Остальное они должны были взять сами, не маленькие. По двойному же сигналу боевого рога им надлежало действовать.
Впрочем, к воротам лезть не стоило даже и двумя сотнями. Из читанных книг и разговоров с матерью Рагван знал, как обычно строятся имперские крепости. Да и во время своего незатянувшегося дипломатического визита он хорошо успел рассмотреть толстенные железные решётки-герсы, что не поднимешь снизу, равно как и то, что от внешних ворот к внутренними придётся бежать по длинному и узкому коридору между высоченными стенами, с которых две сотни его бездоспешных людей - а это всё были его люди, и его план, как и хитрость с зерном и засада у реки - будут нашпигованы стрелами и болтами, не хуже заморских зверей дикобразов.
В Алтуну же он ходил именно ради того, чтобы его узнали, поняли, с кем имеют дело и выбросили из крепости как можно больше войска - тащить свой хлеб обратно. Можно было бы дождаться окончания обмена, войска бы всё равно вышли, да не стало у них времени - к крепости с севера стекались несметные орды других племён, все его хитрости грозили перепутаться, развалиться. Скоро здесь станет совсем тесно и жарко...
Но пока они живы, и Афта невидимыми крыльями защищает их, всадники ни от кого не скрываясь несутся к задней, южной, стене крепости.
Там, у крепостной калитки тоже придётся повозиться, конечно, но другого способа взять эту проклятую Алтуну быстро и без больших потерь он не видел. Да и вообще никакого способа не было - по их северным обстоятельствам правильная осада была невозможна. И дело было не только в отсутствии осадных машин (и неумении пользоваться ими). Голод был вовсе не выдуман, и пусть хлеба у них теперь хватало, с севера подходили, стекались к перевалу другие ... варвары, которые могли если и не сговориться с проклятыми имперцами, но вот начать бессмысленную резню - вполне.
У отлично замаскированной калитки пришлось долго стучать в узенький стальной лист двери. Афта всё ещё продолжал требовательно орать и Рик, не выдержав напряжения, быстро ударил его по голове тяжёлым кулаком, тут же нежно подхватив, если смотрят за ними со стены.
... Когда им с невнятными ругательствами наконец открыли, Рагван увидел - у самых глаз - тусклое лезвие меча и грозное лицо воина-бовара, иссечённое глубокими морщинами и шрамами. И позади него явно были люди, тихо возились, скребли железом о камень.
Что-то странное, неправильное было в этом старом, опытном воине, который, по представлениям Рагвана, никогда бы вот так просто не впустил их...
Изо рта бовара плеснуло вдруг кровью, а из груди на целую ладонь высунулся наконечник ещё одного меча. Прятавшийся за убитым Аттель Касатка с трудом разогнулся под низким потолком, сразу оказавшись на голову выше боварца, заржал и потащил из мёртвого тела клинок.
Потерявший где-то свою вечную волчовку, он стоит на границе света и тьмы подбоченясь, сверкает под полуденным уже солнцем голым торсом в длинных подсохших царапинах, на плечах блестит серебряными нитями трофейный плащ. Красавец...
Ухмыльнувшись в последний раз в перекошенное страхом и яростью лицо Рагвана, Аттель наконец угомонился и коротко мотнув головой, посунулся обратно в темень крепостной стены.
"Да", - мысленно покачал головой человек, которого несмотря на небольшие пока года, никто не назвал бы молодым: "Мать была права. Я действительно не такой как они."
В крепости Алтуны кроме многочисленных крытых боевых галерей, имелось и то, что дети называют: "подземный ход", самая настоящая потерна, как сказал бы пелетиец, что вела из подвала цитадели к этой самой крепостной калитке. Полезная вещь: тихо выводить шпионов и гонцов, делать вылазки малыми отрядами, да и уйти в конце концов, если совсем припрёт, кто-то мог последней этой дорогой.
На искусных цветных гравюрах имперских свитков обычно изображался длинный прямой ход, ровная кирпичная кладка, сводчатый потолок, а тут была - полная почти тьма, едва тлеющий факел, дикий камень стен, неровный пол и десятки безоружных по большей части людей, которых в этой темноте можно было скорее угадать по запаху, чем увидеть. Сзади злобно сопел Рик, державший сиятельнейшего Афту за шкирку, а спереди Аттель рассказывал последние новости, которые были совсем неплохи, но засевшим внутри крепости варенгам требовалось оружие, а оружия всё не было, как сгинула полусотня конников с вьюками, а ждать до вечера в этой бесовой потерне они не могли.
3. Восторг и Отчаяние
История появления на свет человека, которого назовут потом Рагван-иром была темна, как одежды его матери-эрленки. Её, как будто родовитую у себя на родине девицу, отдали недавно овдовевшему вождю северных варваров Хроститу Железнобокому, по договору. В те времена это называлось: "лечь на синее". Отправили морем в Рагнаротт, где обитал великий вождь, король беловолосых оборванцев и прочих берсерков.
Имперский корабль то ли разбился в шторм, и "синяя невеста" оказалась на чужом берегу среди неласковых, хотя и обрадованных её появлением людей, то ли их ограбил и вышвырнул на скалистый мыс случайный пират: побоявшись связываться с Хроститом не продал в рабство.
В общем, к мужу она попала гораздо позже, чем ожидалось, а Рагван вроде как родился несколько раньше, чем следовало. Или не раньше, а в самый раз, но пятно на нём тем не менее осталось. И ходили потом какие-то глухие разговоры, что Хростит не хотел признавать его, не хотел давать имя, а хотел, - чтобы отнесли щенка в лес, в жертву многочисленным и свирепым богам этих мрачных людей.
Его старший, сводный брат Крайст сначала защищал мальчишку от злых насмешек, а потом, когда подрос, сам превратился в первого гонителя. Это предательство на многое открыло глаза Рагвану.
Второй урок он получил чуть позже, в возрасте восьми лет.
В тот день они с матерью и Одноруким Троггом для чего-то отправились к морю - обходной тропинкой через поросшие крепким лесом горы. На почтительном расстоянии за ними плелась материна баба, последняя из тех, кто приехал с ней с юга.
Трогг был скальд, толкователь снов и ещё кое-кто - странный, почти такой же опасный, как мать, человек. В империи колдовство полагали суеверием сродни балаганным фокусам (хотя наказания за него в уложениях и начинались с четвертования), а тут, пожалуйста, - живой колдун.
... Беззаботное весеннее солнце звало играть, ловить дрожащие от тихого смеха быстрые жёлтые пятна на опавшей хвое и светлых стволах буков. На далёком снегу, покрывавшем пики каменных исполинов Хьяртланда, он разглядел алые пятна крови и испугался битвы великанов, конца света. Ничего не сказал, но мать заметила, она всё замечала, и, снисходительно улыбаясь, объяснила, что в снегах живёт трава, а скорее даже водоросль, не нашла себе другого места: травы вытапливают в снегу лунки, поверху вода снова замерзает стёклышком льда, а снизу они - маленькие, но слагающие огромные пятна кусочки жизни, самых разных цветов. Вот сегодня - красного. Не надо бояться. Не надо бояться мира, Рагван, мир жесток и равнодушен, конечно, но очень, очень интересен.
Трогг на это дело - насчёт красных пятен и, особенно, правды мироздания - имел своё мнение, но из вежества не стал спорить с заморской женщиной. Добавил лишь, что эти, ну, пусть будут водоросли, действительно бывают разного цвета, и по ним, оказываются, гадают.
- И что же красный цвет - означает беду и скорую смерть? - прищурилась на него мать, медленно повела плечами, чуть заломив соболиную, или как это называется, бровь.
Трогг и Рагван разом отвели глаза и покраснели. Мать тихонько засмеялась и вдруг побежала вниз, где скалы обрывались в воды Океана, только крепкие рыжие сапожки мелькали по весёлой после зимнего сна траве.
...Лососи выстреливали серебристые литые тела на перекатах безымянной речки. Ревел медведь в недалёком бору, заглушая надрывные чаячьи крики. Совсем рядом с глянцево-чёрной стеной фьорда плеснула касатка, и медленно кружил над ними всеми орёл. Примеривался...
Жизнь бродила крутой закваской, без мысли о смерти, о завтрашнем дне, без страха.
Маленький Рагван наглядеться не мог на мать: обычно она была строгая и проводила с ним мало времени, в основном учила читать и писать (разумеется, по-эрленски), а потом сама читала вслух кое-что по истории. А сейчас она стала - совсем другая, странная: гибкие, мягкие движения, лицо осветилось лёгким румянцем и удивительно похорошело, а глаза оказались глубокими и такими синими, что даже чёрными...
Притворно хмурясь, она бросала морскому ветру слова бессмертного языка империи, которые понимали здесь все трое, выпевала печальную историю невесты-изгнанницы: