Глаза у него были совершенно невообразимого голубого цвета. Таких голубых глаз просто не бывает. Хотя нет, у детей такие глаза встречаются. Но не тогда, когда ребенок сидит на барабане посреди пустынной ночной улицы. Это был очень красивый барабан -- огромный, красный по бокам, с золотистыми галунами (или как там называются эти веревочные штуки, натянутые по периметру?) и желтой лентой для надевания его на шею. Тут и там на его боках посверкивали золотистые же клёпки, крепящие шнуры к стенкам.
- Зачем тебе барабан? - спросил я, заглядывая в его бездонные глаза
Он рассматривал свои ногти, матово поблескивающие в свете фонаря, когда я обратился к нему с моим несомненно глупым вопросом. Вопрос не меньше двух минут безответно висел в воздухе, прежде чем мальчик осиял мое лицо голубым светом своих глаз. Это я так выражаюсь, красиво. На самом деле он не освещал (осиивал? осеивал?) моего лица, он просто посмотрел на меня. Его взгляд не выражал ничего. Ни любопытства, которое было бы закономерным для ребёнка в такой ситуации, ни удивления, ни интереса -- ничего.
- Какой барабан? - спросил он через минуту.
- Ну как же, дружок, - удивился я вместо него. - Тот барабан, на котором ты сидишь.
Ребёнок медленно и как-будто неуверенно перевёл взгляд с моего лица на огромный инструмент, такой огромный, что ноги мальчика едва доставали до мокрого, после недавнего дождя, асфальта.
- А, этот... - небрежно бросил он, снова поднимая взгляд на меня и, кажется, готовясь к долгому раздумью.
- Да, да, этот! - подтвердил я, несколько, признаюсь, нетерпеливо. Есть у меня один недостаток -- я бываю нетерпелив с детьми.
Взгляд мальчика стал на миг напряженным и даже, мне показалось, испуганным. Но только на миг, потому что в следующую секунду он широко улыбнулся.
- Это я трамвай жду, - ответил он просто, безынтересно и даже со скукой в голосе. - А его все нет и нет.
- А, - кивнул я.
Что-то показалось мне странным, но я так сразу не мог понять, что именно. Дошло же до меня только после того, как я мимоходом (или мимолетом? как лучше сказать? впрочем, и то и это неправильно, поскольку я не шел и не летел в тот момент, а просто стоял, наклонившись к странному мальчику с небесно-голубыми глазами)... В общем, дошло до меня только после того, как я случайно оглянулся по сторонам.
Во-первых, там, где сидел на барабане мальчик и стоял я, там просто не было трамвайной остановки. Во-вторых, по этой улице вообще не ходили трамваи. Впрочем, о последнем ребёнок мог и не знать, ведь ему было от силы лет десять или одиннадцать. Кроме того, он вообще мог быть приезжим.
- А, - кивнул я еще раз. - А мама твоя знает, куда ты поехал?
Мальчик неуверенно пожал плечами, посмотрел зачем-то в один конец пустынной улицы, потом -- в другой.
- Наверняка ей кто-нибудь сказал, - ответил он через минуту раздумий.
- А, - произнес я в третий раз.
Собственно, разговор можно было считать законченным, поскольку спросить больше было нечего. Да и взгляд мальчика, который он бросил на меня, не располагал к дальнейшим расспросам. В этом взгляде явно читалась усталость от моего, наверное, казавшегося ему глупым и надоедливым, любопытства.
- Ей Джексон сказал, - вдруг добавил мальчик, поежившись.
Да, на улице было влажно, прохладно и неуютно. Сентябрьский последождевой поздний вечер запускал свои холодные пальцы даже и под мой тёплый плащ, под которым были еще пиджак, жилетка и рубашка, плотно схваченная на шее галстуком. Что уж говорить о ребёнке в легкой полурасстёгнутой курточке поверх футболки. Несомненно, ему было холодно. Поэтому он и поёжился.
- Джексон -- это твой брат? - спросил я зачем-то.
По сути, мне нужно было не вести здесь пустой беседы с неизвестным мне мальчиком, а идти в издательство. Но сейчас я подумал, что совершенно напрасно отправился в издательство в половине двенадцатого ночи. Скорей всего, мой редактор уже закончил работу и уехал домой.
- Джексон? - между тем повторил ребенок это загадочное имя. Потом он снова пожал плечами и ответил безразлично:
- Не знаю.
Я несколько минут молча постоял рядом с ним, не ведая, что делать дальше и в общем-то не имея больше интересных вопросов. Как и он недавно, я посмотрел в один конец улицы, в другой. Потом я посмотрел себе под ноги, соображая, как бы половчее распрощаться с мальчиком, так, чтобы не чувствовать себя обязанным задавать ещё новые вопросы, на которые у него совершенно очевидно не было желания отвечать. И чтобы не обидеть и не испугать ребёнка своим внезапным уходом.
- Джексон, - повторил я машинально это дурацкое, зацепившееся за мой язык имя, постукивая по мокрому асфальту тростью.
- А вот и трамвай, - произнес между тем мальчик скучающим голосом, явно подавляя зевоту.
- Трамвай? - я посмотрел туда, куда был направлен его взгляд.
Там, в конце улицы, действительно показались из-за поворота две светящиеся фары.
- А какой номер ты ждёшь? - поинтересовался я.
- Не знаю, - ответил он равнодушно. - А какой нужен?
- Ну это зависит от того, куда ты хочешь уехать, - терпеливо объяснил я.
- Мне нужно вернуть барабан, - сказал он и зачем-то постучал по инструменту кулаком.
На постукивание инструмент ответил утробным и чистым басом -- словно проснувшийся циклоп.
Я немедленно достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув застёжкой, я вынул из специального кармашка в переплете небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: "Стук барабана на пустынной ночной улице напоминает утробный голос разбуженного циклопа (Ciclops Vulgaris H.)".
Удовлетворенный удачно найденным сравнением, я защелкнул кнопку и вложил записную книжку обратно во внутренний карман пиджака.
- А кому ты должен вернуть барабан? - обратился я к ребёнку.
- Ну где же трамвай-то?! - произнес он с досадой, словно не слыша моего вопроса.
И правда, фары, недавно появившиеся из-за угла, нисколько не приблизились к нам за прошедшее время.
- Действительно, - кивнул я. - Транспорт у нас ходит просто ужасно -- когда вздумается и как вздумается. Им дела нет до нужд простых обывателей, им важен только их график.
- График, - повторил мальчик.
И потом еще раз:
- График...
Наверное, это было новое для него слово.
- График, - улыбнулся я ребёнку, радуясь и завидуя тому, как он, сам того не понимая, счастлив -- ведь он познает родную речь.
- Какое противное слово! - вынес он между тем свой вердикт
Такой приговор разочаровал меня, и я даже хотел немедленно уйти. Мне даже захотелось сказать ему что-нибудь грубое напоследок. Ну, например, я мог бы напомнить ему, что негоже поносить человека, предоставившего тебе кров, равно как и человека, давшего тебе свою кровь. Но потом напомнил себе, что он всего лишь ребёнок, а потому имеет право на ошибочные суждения.
А мальчик между тем еще раз постучал в барабан. Циклоп снова проснулся и обиженно пророкотал что-то нечленораздельное. Гулкое эхо прокатилось по дороге, просеменило по тротуару и затерялось где-то в стенах ближайших домов.
Словно приняв это за знак, светящиеся в конце улицы фары чуть потускнели на секунду, затем вспыхнули с новой силой и стали приближаться.
- График! - произнёс мальчик.
Потом замолк, набирая в грудь дыхания, и вдруг громко крикнул:
- А-а-а!
На этот раз эхо оказалось значительно проворнее. Промчавшись поперёк дороги, перелетев тротуар, оно несколько раз мячиком ударялось о стены, перебегая туда-сюда, через улицу, на нашу сторону и обратно, пока, наконец, не спряталось за зеленой изгородью третьего от нас дома.
Фары приближались.
И тут я понял, что это и был циклоп! Да-да, два этих горящих глаза были глазами разбуженного чудовища, который сейчас медленно полз к нам. Я очень отчётливо представил его: огромный, безногий, он ползёт, перебирая по асфальту мощными руками, а за ним волочатся два уродливых обрубка. Почему именно так? А вы спросите у птицы, почему она летает, а не плавает в воде... Таковы уж потёмки писательской души: в них трудно что-нибудь рассмотреть, а то, что, как тебе кажется, ты увидел - вон та жуткая гигантская одноглазая тень, выползающая из-за угла, - в любую секунду может оказаться трамваем.
- Ну наконец-то! - выдохнул ребенок.
А мне стало страшно. Но в следующий миг я сумел обуздать своё ретивое воображение, успевшее за эту секунду набросать мне несколько самых ужасных картин: циклоп доползает до нас и пожирает мальчика; циклоп яростно стучит в барабан, который мальчик должен вернуть, пробивает огромным кулачищем его плоть и вырывает из него -- как сердце из груди - музыку; циклоп находит спрятавшееся за зеленой оградой эхо мальчишеского голоса и убивает его, а потом, танцуя на своих культях, втаптывает в асфальт, на котором, под его мощными обрубками, образуются выбоины и трещины...
Наверное, я задремал, и все это мне приснилось. Потому что когда я сумел вырваться из плена охвативших меня картин (фантазий? снов?), трамвай стоял уже подле нас.
Впрочем, нет, разумеется, это был не трамвай. Ведь трамваи совершенно определенно не ходили по этой улице. Здесь даже и рельсов-то никогда не было. И даже ни одной трамвайной остановки.
Да, это был не трамвай. Это было такси.
Усатый водитель в сомбреро с минуту рассматривал меня и мальчика на барабане, а потом, решив, видимо, что мы все-таки никуда не едем, вернулся к прерванному ранее занятию. Он достал откуда-то начатое вязание и принялся ловко работать спицами. Они на удивление быстро замелькали в его руках, поблескивая в свете ближайшего фонаря, как два копья, на которых яростно сражаются неутомимые лилипуты. Таксист весьма неплохо поднаторел в вязании, и было видно, что это занятие доставляет ему немалое удовольствие и поглощает его целиком.
Вдалеке, на площади, начали бить часы. Даже сюда, на эту дальнюю улицу, удары доносились довольно громкие и отчетливые. Что же было говорить о самой площади, где вокруг часовой башни тесно сгрудились дома. Их жители сейчас приникли, наверное, к окнам и отсчитывают удар за ударом и следят за огромными стрелками, заползающими в полночь, словно две ненасытные в своей жадности руки тёмного властелина, загребающего россыпь времени и торопящегося наполнить им свои заветные сундуки.
Я тоже невольно принялся отсчитывать удары -- тихонько, чтобы не мешать моим соучастникам (со-слушателям? сопричастникам?). И тут я заметил, что мальчик на барабане занялся тем же.
О! Из стоящего рядом с нами такси тоже донёсся размеренный баритон водителя:
- Ше-е-с-с-сть!.. Се-е-м-м-мь!.. Во-о-сем-м-мь!..
- Де-е-евять! - произнес я нараспев.
- Де-е-сять!.. - пропел мальчик неожиданно чистым мелодичным дискантом.
- Один-над-ца-а-ать!.. - понизил таксист голос до баса.
- По-о-олночь!.. - провозгласил я с последним ударом.
Но удар оказался не последним. Часы продолжали бить. Не правда ли, это ужасно, когда часы, отбив положенное время, не умолкают. Если вы бывали в подобной ситуации, вы несомненно поймёте, о чём я говорю. Время -- эта совершенно непознанная человеком, дикая стихия - словно сошло с ума и вдруг, ровно в полночь, решило остановиться. Достаточно представить себе часы, которые неумолчно отбивают один и тот же час - день за днем, месяц за месяцем, год за годом, - чтобы понять весь ужас, охвативший меня в ту минуту; достаточно, чтобы на голове зашевелились волосы.
- Так бывает, - ответил из машины таксист на мой недоуменный испуганный взгляд. - Часовщик опять забыл смазать механизм.
- Механизм, - повторил мальчик. - График...
А часы между тем продолжали бить.
Ребёнок теперь занялся тем, что сопровождал каждый удар курантов ударом в барабан: "Буммм!.. Буммм!.. Буммм!.."
Надо было отдать ему должное -- у него довольно неплохо получалось попадать в ритм боя часов, он почти не ошибался, не опережал его и не отставал.
Мне вдруг стало грустно. Слушая этот двойной бой, я очень остро ощутил, как уходит в никуда время, я буквально почувствовал, как из меня по капле вытекает жизнь.
Все бы ничего, но часы не остановились и после двадцать четвертого удара (на что я втайне надеялся; в смысле, что они все же остановятся), а продолжали уверенно громыхать дальше.
- Ну, всё, - произнес таксист весело и с шаловливой улыбкой, - загадывайте. Сколько жить осталось.
- У нас так многие гадали, - пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд в его сторону. - И еще ни разу часы не ошиблись. Кто будет загадывать?
- Я! - поднял руку мальчик совсем как на уроке в классе, прежде, чем я успел что-нибудь произнести.
- Давай! - ответил таксист, приостановив свое вязание и приготовившись считать удары.
Словно послушавшись его, часы, которые на время умолкли, сделали первый удар.
- Раз! - произнесли мы хором.
Наши лица застыли в ожидании следующего удара. Но его не последовало. Его не было ни через секунду, ни через две, ни через десять. Часы больше не били. Забегая вперёд, скажу, что они не били больше никогда.
- Всё, стало быть, - рассмеялся таксист, обратившись к ребенку. - Немного же тебе осталось, малыш!
Он, улыбаясь, покачал головой и вернулся к своему вязанию.
Мальчик совсем не расстроился, как можно было бы ожидать. Вместо этого он стал размеренно бить в барабан, соблюдая ритм боя часов и считая удар за ударом. Вслед за ним принялся считать водитель. К нему присоединился и я.
Лишь когда ребёнок досчитал до ста, он остановился.
- А иди-ка, хлопец, садись! - позвал его таксист, открывая заднюю дверь машины. - Озяб, наверное, совсем.
Мальчик, который действительно выглядел замёрзшим, немедленно покинул свое место на барабане, забрался на сиденье такси и захлопнул дверь.
Только теперь я почувствовал, насколько устали мои ноги от долгого стояния на месте и предыдущей продолжительной прогулки.
Я нарочито громко постучал тростью об асфальт, пытаясь привлечь внимание водителя к своей персоне. Но он шевелил губами -- видимо, отсчитывая петли вязания, - и был чрезвычайно погружён в свое занятие.
Я с грустью подумал, что мне предстоит провести остаток ночи на темной и холодной сентябрьской улице. Но делать было нечего, не просить же, в самом деле, таксиста пустить в машину и меня.
Впрочем, я довольно быстро нашёл выход из положения. Я занял еще не остывшее место мальчика на его барабане. Сидеть ведь гораздо теплее, чем стоять. А мой тёплый плащ, поверх костюма, жилетки и рубашки с галстуком, не позволит ветру обглодать мою плоть. Ведь самое страшное -- это ветер, а не холод сам по себе. Тем более, что сентябрь выдался довольно-таки теплым.
На барабане сидеть было весьма удобно -- мои-то ноги вполне себе доставали до асфальта. Я сложил руки на набалдашнике трости, положил на них подбородок и стал смотреть на моих спутников ("собеседников" мало подходит. может быть, - компаньонов?).
- Эй, не спите! - окликнул меня водитель со смехом.
Наверное, я и правда задремал, чем и насмешил таксиста. Во всяком случае, в конце улицы я заметил удаляющуюся от нас парочку. Прежде я их не видел. Мимо машины они прошли, должно быть, не меньше десяти минут назад. Значит, я действительно спал.
Чтобы согреться, разогнать сонный озноб и саму сонливость, я воскликнул:
- А вот посмотрим-ка, сколько осталось мне!
И стал размеренно бить кулаком в барабан, стараясь соблюдать ритм часов на башне, и отсчитывая каждый удар.
Мальчик сначала, кажется, заинтересовался моим гаданием, но уже на третьем или пятом ударе зевнул и отвернулся. Наверное, ему хотелось спать. Да, он согрелся в тёплой машине и его клонило в сон. Водитель же такси вообще никак не реагировал на мою игру -- он был слишком занят своим вязанием.
На шестьдесят четвёртом ударе мне стало страшно. Я не предполагал прожить такую долгую жизнь. Поэтому немедленно перестал бить в барабан. Вместо этого достал из внутреннего кармана свою любимую записную книжку в кожаном переплете с золотыми уголками (если вы писатель, то наверняка у вас есть подобная), отстегнул кнопку, взял из специального кармашка маленький карандаш и записал чуть ниже сделанной недавно записи о циклопе: "Не бей в барабан, если не уверен, что тебе это нужно". Потом я закрыл книжку, аккуратно застегнул кнопку и вернул свое богатство на место -- во внутренний карман пиджака.
Только тут я обратил внимание, что та парочка, которую я видел в конце улицы удаляющейся от нашей компании, теперь возвращается. Они были уже не более чем в двух десятках метров от нас. Может быть, обратно они шли быстрее.
Ничего особенного нельзя было сказать об этой паре -- пара как пара, самые обычные люди: мужчина в светло-коричневых, почти желтых, ботинках и такого же возраста женщина, о которой нельзя было бы даже твердо утверждать, красива она или нет. Она шла рядом со своим спутником, держа его под руку и склонив голову ему на плечо. Вероятно, они просто прогуливались перед сном, во всяком случае, не было никаких оснований заподозрить их в чем-либо нехорошем.
Через пару минут они поравнялись с машиной и остановились напротив, на другой стороне улицы. Там они принялись о чем-то перешептываться. Как я ни пытался по выражению их лиц понять, о чем идет речь, сделать этого я не смог. Лица их абсолютно ничего не выражали, кроме ночи. Женщина стояла, всё так же склонившись головой на плечо своего спутника, а он - положив свою голову на ее пышную прическу.
Наконец, их диалог закончился и они перешли дорогу, приблизившись к машине со стороны водителя. Тот, словно и не видя их, продолжал вязание. Я заметил теперь, что его заготовка значительно увеличилась в размерах за последнее время. По форме изделия невозможно было догадаться, что же именно водитель вяжет, можно было только предположить: сомбреро.
Подойдя к машине, пара постояла с минуту, словно не зная, что делать дальше. Потом мужчина слегка наклонился к окну водителя.
- Отвезите нас домой, - попросил он.
Таксист ничего не ответил, он был слишком поглощён своим вязанием и возможно, даже не слышал обратившегося к нему человека.
Тот неуверенно повернулся к своей спутнице, словно прося помощи. Женщина немедленно наклонилась к окошку водителя и произнесла с волнением в голосе:
- Нам очень нужно быть дома через пять минут. Жанна, наверное, уже плачет. И молоко всё выкипело.
Я поднялся и подошел к машине с другой стороны, встав от неё на таком же расстоянии, на каком стояла эта парочка.
- Простите, что вмешиваюсь, - обратился я к ним. - А кто это -- Жанна?
Женщина смерила меня неприязненным взглядом и, кажется, даже фыркнула то ли сердито, то ли недоуменно. Мужчина успокаивающе погладил её по плечу и мягко произнёс:
- Ну что ты так нервничаешь, Машенька... Ведь этот господин не с умыслом спрашивает, он не собирался тебя оскорбить.
- Ведь так? - обратился он уже ко мне.
- Да, да! - горячо подтвердил я. - Разумеется! Я не имел намерения как-то вас задеть. Просто... Просто мне стало интересно... Жанна... Кхм...
Я совершенно покоробился, запутавшись в словах.
- Это вас не оправдывает! - сурово произнесла женщина.
- Да, - согласился я, - конечно, я понимаю... Простите меня... Видите ли, я... Как бы это сказать... Дело в том, что я писатель и... и мне всё интересно о совсем даже незнакомых мне людях... Поэтому... Поэтому я...
- И это вас тоже не оправдывает! - произнесла она всё так же холодно.
Я подумал, что наверное, эта женщина просто видит во мне конкурента в очередь на такси и оттого так строга со мной. Ведь я же действительно никак не собирался её задеть.
- Я не хочу ехать на этом такси! - заверил я на всякий случай.
- Это правда? - произнесла она уже теплее, и я похвалил себя за проницательность.
Проницательность для писателя - одно из важнейших качеств, уверяю вас; пользы от неё писателю ничуть не меньше, чем психологу, а то и больше. Но, заявляю вам, проницаемость для любого автора важна не менее, а то и более.
- Чистейшая правда! - подтвердил я радостно и горячо.
Она совсем оттаяла и даже улыбнулась мне.
Но в это время передняя дверь машины, с моей стороны, открылась и я увидел удивлённо-возмущённое лицо таксиста.
- То есть как это? - воскликнул он, откладывая свое вязание. - То есть как это вы не хотите ехать? А ради чего же я, скажите на милость, стою здесь уже битый час? Ваш мальчик сидит у меня в машине. Я и счётчик давно включил.
- Да, но... - попытался возразить я.
- Что же это вы, а?! - осуждающе покачал головой таксист.
- Но это не мой мальчик, - возразил я.
- Какой подозрительный тип, - донёсся до меня шёпот женщины, направленный в ухо её спутнику. Тот лишь молча кивнул, но взгляд его, обращенный на меня, сразу стал суше, строже, колючее, неприязненней.
- Ради своего удобства некоторые готовы отказаться даже от ребёнка, - добавила дама уже громко, глядя на меня с презрением.
- Отвезите же нас, домой, - сказал её спутник, обращаясь к таксисту.
- Такси занято, - ответил водитель, даже не оборачиваясь к мужчине. Глаза его были обращены на меня.
- Ещё и лгун! - произнесла женщина. - Ведь говорил, что не хочет ехать.
- Да, - закивал я, - я действительно не хочу...
- То есть хочу, - поправился я, чтобы не обидеть таксиста, - но... мне некуда сейчас ехать... я направляюсь в издательство. Я писатель.
- Мой барабан! - напомнил мне мальчик с заднего сиденья. Кажется, он задремал, но наш разговор разбудил его. - Не забудь барабан!
- Да, конечно, - кивнул я, делая шаг обратно к барабану.
Но я не успел. Потому что женщина, проявляя совсем не женскую прыть, очень быстро обежала машину и уселась на инструмент, прямо на моё, ещё не остывшее, место. Усевшись и оправив платье, она победно взглянула на меня.
- Вам-то что, - пояснила она своё поведение, - вы-то сейчас уедете. А нам ещё битый час сидеть тут и ждать трамвая.
- График, - сказал мальчик, высовываясь в окно такси.
А спутник женщины, выказывая полную с ней солидарность и распрощавшись со своей робостью, почти уверенным шагом обошёл такси и тоже присел на краешек инструмента, рядом с ней.
- Но позвольте, - возразил я. - Я не могу уехать без этой вещи.
- Так не езжайте, - равнодушно пожала плечами дама.
- Не езжайте, - как эхо повторил ее спутник.
- Но вы же прекрасно понимаете, что я должен ехать, - попытался я убедить их, налегая на "должен". - Меня ждёт такси, видите?
С последними словами я повернулся к машине, так, чтобы мое "видите?" было одновременно и обращением к водителю: дескать, вот, посмотрите, не я виноват в том, что вам приходится ждать.
Парочка равнодушно посмотрела на машину, на лицо шофёра, уже начинавшего терять терпение, на барабан, на меня.
- Наверное, следует вызвать полицию, - произнес таксист угрожающе.
- Да, - согласился я. - Будьте любезны, сообщите им по рации.
- У меня нет рации, - ответил водитель, снова принимаясь за вязание. Наверное, он совсем отчаялся уехать сегодня с этого места.
- Как же это у вас нет рации?! - удивилась дама. - То есть, если с пассажиром что-то случится, вы не сможете даже известить кого следует?
- Ужас! - последовал тихий возглас её спутника.
- Да как же можно ездить в нашем такси! - возмутилась женщина. - Что за разгильдяйство! Куда смотрят власти?! Даже в такси гражданин не может чувствовать себя в безопасности!
- У меня есть рация, - пояснил шофёр. - Просто она сломалась.
- А, - вздохнула женщина уже успокоенно.
- Вот видите, - обратилась она ко мне, - у него всё же есть рация, зря вы волновались.
- Совершенно напрасно, - подтвердил её спутник.
Действительно, мне стало намного спокойнее. Я даже почувствовал себя почти уютно на этой неуютной улице. Всё же безопасность жизни значит для простого обывателя, вроде меня, очень много.
Меня подспудно тревожила только одна мысль. Вернее -- две. Во-первых, мне надо было ехать. Во-вторых, я не мог уехать без инструмента, а значит, мне следовало как-то выручить мой барабан.
Между тем, эта пара, кажется, совершенно не собиралась идти на мировую. Они поудобнее устроились на инструменте, прижались друг к другу. Дама закурила длинную сигарету, положив голову спутнику на плечо. Он снова, как и ранее, положил свою голову на её прическу.
На их лицах отображалось полное умиротворение, словно иначе как сложившись головами (ну а как ещё выразить? не расписывать же ещё раз, как они клали свои головы: она на плечо спутнику, а тот -- сверху на её голову), сидя на чужом барабане посреди ночной сентябрьской улицы, они просто не могли существовать.
Раздался сигнал, который был так резок и неожидан, я бы даже сказал - неуместен посреди этой идиллии, что я подпрыгнул.
Это таксист нажал на клаксон -- то ли случайно, то ли желая таким образом поторопить меня.
Как тут же выяснилось, этот резкий сигнал не был случайным. Таксист наклонился к дверце с моей стороны и смотрел на меня нетерпеливо и осуждающе.
Нужно было что-то делать. Нельзя было больше ждать, пока эта парочка надумает покинуть барабан, да и надеяться на это было бы по крайней мере смешно. Они совершенно очевидно не собирались уходить, пока не придет трамвай. Вновь уснувший и теперь разбуженный клаксоном мальчик выглянул в окно. Его небесно-голубые глаза смотрели на меня - кажется, тоже с укором.
Но что я мог сделать! Не стаскивать же мне, в конце концов, эту милующуюся парочку с барабана силой! Да я и совсем не был уверен, что дама не даст мне достойного отпора. Что касается её спутника, то с ним я бы, пожалуй, справился. Но перед этой женщиной я почему-то робел. К тому же, я так и не выяснил, кто такая Жанна.
- Послушайте, - вдруг обратилась ко мне дама. - А куда вы едете? Быть может, мы уедем вместе с вами?
Такой возможности я не предусмотрел, но сейчас она мне понравилась -- это был шанс поднять их с барабана.
- А куда мы едем? - спросил я у таксиста, который давно уже вернулся к своему занятию. Его сомбреро (то, которое он предположительно вязал, а не то, которое было у него на голове) увеличилось в размере еще больше.
- Обратно, - буркнул он, не отрываясь от вывязывания петель.
- Обратно, - повернулся я к даме. - Такси едет обратно.
- Вам надо обратно? - спросил я с надеждой через мгновение.
- Обратно? - переспросила женщина. - Обратно...
На минуту она, казалось, погрузилась в раздумья. Следя за её выражением лица, я то воспрянал (или как там ещё несовершенный вид от "воспрянуть"?) духом, то падал в пропасть тревоги.
Наконец дама утвердительно кивнула и воскликнула:
- Да, конечно же! Как я могла забыть! Конечно нам нужно обратно!
- Дорогая, прости! - взмолился её спутник, - у меня совсем вылетело из головы, что нам нужно обратно.
Они одновременно встали с барабана и направились к машине. Подойдя, взялись за ручки дверей, дама -- у передней, ее спутник -- у задней.
- Куда вы? - спросил шофёр, не глядя на них, не отводя глаз от вязания. Его пальцы мелькали так, что их невозможно было рассмотреть.
- Обратно, - ответила дама.
- Но вас здесь не было, - возразил таксист.
- А где же мы, по-вашему, были? - удивилась женщина.
- Где? - поддакнул её спутник.
- Там, - кивнул водитель на барабан, не оставляя работы.
Опасаясь, что они сейчас вернутся и снова займут место на моём барабане, я сделал быстрый прыжок к нему и уселся.
Потом я достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку (ну, вы знаете, ту самую). Щелкнув кнопкой, вынул из специального кармашка небольшой карандаш, нашёл чистую страничку и записал там: "Не спеши обзавестись барабаном, если не уверен, что сумеешь сохранить своё место на нём".
Но мои конкуренты, кажется, не собирались возвращаться
Хлопнули двери машины.
Послышалось мягкое и довольное рычание двигателя.
Такси медленно тронулось с места и, набирая скорость, двинулось в сторону площади.
Уж не знаю, как им удалось так быстро склонить на свою сторону водителя -- буквально за какую-то минуту, пока я записывал мысль. Но факт оставался фактом -- такси уже скрылось за поворотом. А я остался один сидеть на моем барабане без всякой...
- Хватит! - обрывает меня доктор. - Вы сумасшедший, вы опять всё перевернули с ног на голову в вашем больном воображении. Вы всё придумали. Поймите же, что вашего мира не существует, как не существует и вас -- такого, каким вы себя представляете. Вы безумец.
- Что есть безумие? - возражаю я философски и чуть иронично. - Безумие, друг мой, - это лишь иной взгляд на реальность. Выражаясь вашим языком, это вставание на голову. А вставание на голову -- не лучший ли способ заглянуть под юбку реальности?
- Бред! - восклицает он горячо. - Бред! Вы больны. Ничего нет: нет вас, мальчика, барабана. Нет даже меня.
- Мы все больны, - мягко успокаиваю я. - Кто-то более, кто-то менее. Вот вы, например, - более.
- Бред... - произносит он уже без надежды. - У вас шизофрения.
- Как смело вы ставите диагноз, доктор! - улыбаюсь я. - Не мне же рассказывать вам, профессору психиатрии, что нет такой болезни как шизофрения.
- Глядя на вас, я начинаю думать, что есть, - парирует он. - Вы меня утомили... Закончим сеанс.
- Как скажете, - соглашаюсь я, рассматривая рукав рубашки, снимая с него прилипший волосок. - Но помните, доктор: такси обратно - не будет.
- Он бросает на меня взгляд, от которого мне хочется взять лежащий в столе нож для бумаги и этим ножом отрезать ему ухо. Но я сдерживаю свой порыв. Все-таки я силён, я опять победил доктора.
- Санитар! - зовёт он, словно прочитав мои мысли.
- Ау! - иронично улыбаюсь я. - Успокойтесь, доктор, вы же прекрасно знаете, что он не придёт. - И добавляю зловеще: - Никогда больше санитар не придёт на ваш зов.
- Ну так позовите же его вы! - взмаливается он. - Пока я окончательно не сошёл с ума.
- Разумеется, доктор, - соглашаюсь я. - Не смею вас больше задерживать.
На мой зов приходит массивный санитар с лёгкой косинкой в левом глазу.
- Проводите доктора в палату, - говорю я ему небрежно. - Хлорпромазин, полтора, атропин и аспирин внутривенно... Да, и не давайте ему витамины!.. Он от них волнуется.
Когда санитар уводит доктора, я достаю из внутреннего кармана пиджака мою любимую записную книжечку в кожаном переплете с позолоченными уголками и кнопкой. Отстегнув кнопку, я беру из специального кармашка коротенький карандаш, нахожу чистую страницу и записываю: "Реальность -- это такси в безумие".
Перечитав эту фразу несколько раз, полюбовавшись аккуратным красивым почерком, я дописываю чуть ниже: "Безумие -- это такси в реальность?".
Потом я вкладываю карандаш обратно в кармашек, защёлкиваю кнопку и прячу записную книжку во внутренний карман пиджака под белым халатом.
Немного ослабив галстук, я несколько минут просто сижу, покачиваясь в удобном кресле и не о чём не думая.
Потом встаю и иду в маленький кабинет, позади большого. Там я открываю шкаф, в котором стоит массивный красный барабан с желтой лентой и галунами (так ли это называется? так и не знаю), и несколько раз размеренно бью по натянутой коже инструмента.