Судьба моих вещей
Случилось так, что я отстал от поезда.
В Штрабахе я вышел на вокзал, чтобы дать телеграмму супруге. Как выяснилось потом, часы мои отставали на четыре минуты, поэтому пока я стоял в очереди у почтового окошка и думал, что у меня ещё масса времени, мой поезд ушёл.
Начальник вокзала успокоил меня, сказав, что я смогу уехать следующим экспрессом, через четыре часа.
- Я передам начальнику вашего поезда, - сказал он, - что один из его пассажиров отстал. Так что проводник побеспокоится о ваших вещах, они будут в целости и сохранности, не волнуйтесь на этот счёт. По приезде в пункт назначения вы сможете получить их в бюро находок.
Меня смутила подобная перспектива. Дело в том, что я не очень находчив, не люблю всяческих мелких бытовых неурядиц и неприятностей. Я не отличаюсь твёрдостью характера, необходимой для строгого разговора с теми же, например, вокзальными служащими, случайно потерявшими мой багаж. А такое уже случалось. Но тогда рядом со мной была моя жена.
В общем, самым неприятным в сложившихся обстоятельствах была утрата вещей и необходимость некоторых непростых шагов по их возвращению. Тем не менее, я поблагодарил начальника вокзала и стал думать, как мне провести время.
Я много слышал о красотах Штрабаха, поэтому вариантов времяпрепровождения у меня было ровно один - пешая прогулка по Штрабаху, поездка в его знаменитом трамвае и чашечка кофе в одном из его не менее знаменитых кафе.
Осуществлению моего непритязательного плана мешало только одно - заунывный дождь, который моросил и моросил, а всё небо было затянуто серой студенистой массой туч до самого горизонта. Впрочем, дождь никогда не пугал меня, я люблю дождь. А красо́ты такого города как Штрабах несомненно только выигрывают, если ими любоваться вот в такую погоду. Воображение живо рисовало мне узкие улочки, мокрые мостовые, в лужах которых отражаются изящные фонари, свет в окнах, за которыми идёт своим чередом уютная размеренная жизнь провинциального городка: хозяйка хлопочет на кухне, готовя ростбиф и черничный пирог; хозяин сидит у жаркого камина с трубкой во рту и газетой в руках; их миловидная дочь-гимназистка штудирует в своей по-девичьи милой комнатке французские глаголы... Ах, как мне захотелось немедленно увидеть всё это!
И я отправился, несмотря даже на то, что зонт мой покинул Штрабах вместе с остальными вещами. Что ж, подумал я, куплю себе новый в ближайшем же магазинчике. Заодно познакомлюсь с его хозяйкой, которая наверняка пригожа, немного картавит, и несомненно захочет провести полчаса за ни к чему не обязывающей болтовнёй с заблудившимся проезжим.
Моим тихим, согревающим душу планам не суждено было сбыться, потому что буквально после второго поворота я заблудился. Это моя характерная черта - я совершенно не умею ориентироваться в пространстве. Ругая себя за то, что не сел в трамвай, излишне положившись на свои способности к блужданию по незнакомым городам, я петлял и петлял по однообразным улочкам, в которых уже загорались фонари, несмотря на то, что было ещё совсем светло, хотя и пасмурно. Дождь не переставал, а зонта у меня по-прежнему не было, как не видать было и ни одного открытого магазинчика, в котором ждала бы меня пригожая и утомлённая бездельем хозяйка с лёгкой картавинкой во рту. Вот так банально и обыденно разбиваются в прах самые даже непритязательные человеческие мечтания.
И тут в очередной узкой улочке, в которую я повернул, произошла неожиданная и в некотором роде судьбоносная встреча.
Господин пожилого возраста с трудом волочил по мостовой, держа его под мышки, другого господина, у которого я смог на первый взгляд рассмотреть только бородку, торчащую к небу, да покосившуюся шляпу на безвольно откинутой голове.
- Рановато же он напился, - улыбнулся я, приподнимая шляпу и стараясь придать голосу больше шутливости, чтобы меня не поняли неправильно. - Только не подумайте, что я говорю это в укоризну, - добавил я на всякий случай.
- Да я и не думаю, - пропыхтел господин, который, кажется, был рад возможности передохнуть, возникшей у него благодаря моему появлению. - К тому же он не напился.
- А что с ним? - полюбопытствовал я.
- Он мёртв, - отвечал господин и представился, приподняв шляпу: - Торф. Франц Иоахим Торф. С кем имею честь?
Я назвался. И поспешил выразить своё удивление:
- Мёртв, вы сказали? Мне не послышалось?
- Вам определённо не послышалось, - улыбнулся господин Торф. - Этот господин мёртв. Уже не менее двух часов кряду, я думаю.
- Вот как... - я не нашёлся, что сказать. Я впервые попадал в такую ситуацию и не знал, что принято говорить в подобных случаях.
- Вы только не подумайте, что это я убил его! - забеспокоился господин Торф.
- Что вы! - удивился я. - У меня нет никаких оснований подозревать вас в чём-либо.
- Да, это верно, - согласился он. - Не знаю, почему он пришёл умереть именно в моём доме.
- То есть... - опешил я. - То есть, вы хотите сказать, что он умер у вас в доме?
- Именно это я и сказал, молодой человек, - подтвердил господин Торф. - Когда я пришёл домой, он сидел в кресле у камина, совершенно мёртвый, вот как сейчас. Только тогда он был значительно суше. Дождь, - и господин Торф осуждающе покосился на небо. - Этот дождь льёт уже третий день почти без остановок, - посетовал он.
- Но... - растерялся я, - но вы уверены, что пришли в свой дом, а не, предположим, в его?
- Да что вы, молодой человек, - улыбнулся господин Торф. - Я же не умалишённый, как вы, похоже, подумали. Конечно я пришёл к себе домой. А он, - господин Торф кивнул на тело, - сидел в кресле у камина. Мёртвый. Наверное, незадолго до того он курил сигару, потому что у его ног валялся окурок, а брюки были усыпаны пеплом. «Эй, Марта, - спросил я жену, - ты что, давала ему мою сигару?» Марта - это моя жена, - добавил господин Торф, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений на этот счёт. - «Нет, - сказала она, - он курил свою».
- Но позвольте, - оживился я. - Значит, это ваша жена впустила этого господина?
- Ниппельмана? - господин Торф посмотрел на тело. - Ну да, а как бы ещё он мог войти ко мне в дом - ключа-то у него не было.
- Так вы его знали? - спросил я.
- Нет, с чего вы взяли, - пожал плечами господин Торф.
- Но вы только что сказали - Ниппельмана.
- Я совершенно его не знал, - покачал головой мой собеседник. - Но все звали его господин Ниппельман. Да, все именно так его и звали. Моя жена так и сказала, когда я пришёл: «Тебя дожидается господин Ниппельман». «Что ему надо?» - спросил я. «Не знаю, - ответила она. - Он сидит уже часа два, у камина». «Ты предложила ему выпить?» - спросил я. - «Он отказался», - отвечала супруга.
- Ах, вот как, - кивнул я. - Теперь понятно.
- Вам понятно? - произнёс господин Торф. - А мне вот совершенно непонятно, почему он пришёл умереть именно ко мне.
- Ну, может быть, у него это вышло непреднамеренно, - предположил я в оправдание господина Ниппельмана.
- Надеюсь, что так, - согласился мой собеседник. - Не хотелось бы думать о нём плохо.
Пока мы так беседовали, дождь не только не ослаб, но даже и набрал силу, так что я чувствовал себя совершенно промокшим и уже начинал жалеть о своей прогулке. Хотелось побыстрей сесть в тёплый и сухой трамвай, доехать обратно до вокзала и взять себе комнату в гостинице. А осмотр достопримечательностей города Штрабаха отложить на следующий раз. Быть может, на обратном пути я специально сойду в Штрабахе, чтобы ненадолго затеряться в его тихих улочках.
А ещё меня беспокоила судьба моих вещей, оставшихся в поезде, и та нелёгкая битва с железнодорожной бюрократией, которую мне вероятно придётся выдержать.
- Да, - сказал я тоном, который давал понять господину Торфу, что я, кажется, заболтался с ним и должен идти дальше по своим делам, - но что же вы намерены делать с... телом?
- Как это что, - пожал плечами господин Торф. - Похоронить конечно. А что ещё принято делать с мёртвыми?
Вопрос был сугубо риторическим, поэтому я только покивал головой с глубокомысленным видом и приподнял шляпу, готовясь проститься.
- Послушайте, - внезапно обратился ко мне господин Торф с некоторой горячной поспешностью, - а вы не поможете мне? Признаться, я уже не в том возрасте, когда способен был вот так запросто тягать мёртвые тела на любые расстояния.
- Хм... - произнёс я, несколько, признаться, ошарашенный. - Хм...
Но он смотрел на меня с такой надеждой и мольбой, что я просто не мог не сказать:
- Ну что ж... У меня ещё есть немного времени... У меня, видите ли, поезд... Я проездом здесь, случайно отстал от своего поезда и... А что самое неприятное - мои вещи остались в купе, и теперь... В общем, почту за честь немного вам пособить.
Я совершенно не умею отказывать людям в просьбах. Жена говорит, что это признак моей слабохарактерности. Может быть.
Господин Торф горячо поблагодарил меня и предложил взять покойника за ноги. Я взялся и мы понесли.
- А далеко ли ещё до кладбища? - спросил я после того как мы прошли пару улиц.
- Кладбище у нас в пригороде, молодой человек, - кряхтя отозвался господин Торф. - Довольно далеко, да.
- Так может быть, - осторожно предложил я, - нам лучше взять такси? Вы не подумайте, что я устал - нисколько, - добавил я, чтобы не обидеть его, - но похоже, что вы несколько утомлены ношей.
- Весьма утомлён, признаться, - не стал отнекиваться господин Торф. - К счастью, мы не понесём его на кладбище.
- Не понесём на кладбище? - удивился я.
- Нет. В нашем городе не принято хоронить самоубийц вместе с остальными покойниками. А в том, что господин Ниппельман покончил жизнь самоубийством у меня нет никаких сомнений. Поэтому мы похороним его у насыпи.
Говорил всё это господин Торф отрывисто, его утомлённые частым дыханием лёгкие то и дело требовали передышки и глотка свежего воздуха.
- У насыпи? - переспросил я - признаться, не столько для того, чтобы уточнить, сколько для того, чтобы осторожно выяснить, далеко ли ещё идти.
- У насыпи, молодой человек. Это совсем рядом, вон за теми домами, у железной дороги.
У него был такой утомлённый несчастный вид, а я почувствовал такой прилив сил оттого, что идти осталось совсем немного, что мне стало жаль его и я предложил ему отпустить руки господина Ниппельмана - дальше, мол, я донесу его один.
- Спасибо, молодой человек, - поблагодарил господин Торф. - Вы очень любезны. В наше время молодые люди редко бывают столь любезны.
Воодушевлённый его незатейливой благодарностью, я взвалил тело на спину и понёс. Было тяжеловато, но я улыбался, когда господин Торф участливо заглядывал мне в лицо и спрашивал: «Вам не тяжело?»
Гораздо хуже было другое: мало того, что я и сам весь промок, так ещё и с мокрого господина Ниппельмана на меня низвергались буквально потоки холодной воды. А перед глазами моими стояла любимая ручка с золотым пером, оставшаяся там, в поезде, вместе с другими вещами. Каково-то мне будет без этой ручки! А ведь это был подарок жены.
Надо сказать, я довольно легко простываю - просто необычайно легко. Стоит мне побыть несколько минут на сквозняке или оказаться под проливным дождём без зонта, - всё, можно считать, что ближайшие дни я проведу в постели, с градусником под мышкой, с тёплым шарфом на шее, и Мадлен - это моя супруга - будет отпаивать меня горячим чаем с лимоном и пичкать всевозможными снадобьями. Вот кому мои простуды в радость, так это моей жене: она, хлебом не корми, любит кого-нибудь выхаживать. Собственно, мы с ней и поженились после того, как она неделю выхаживала меня после очередной простуды.
Вот и сейчас я уже чувствовал, как в горле першит, а где-то внутри меня разгорается пожар.
- Вам не тяжело? - в очередной раз участливо вопросил господин Торф. - Быть может, хотите передохнуть?
- Нет-нет, - отвечал я, - нисколько не тяжело. Господин Ниппельман был на удивление лёгкий человек.
- Да, - согласно покивал господин Торф. - Все говорили, что когда он умрёт, хоронить его будет нетяжело, потому что господин Ниппельман отличался на редкость лёгким, сговорчивым, покладистым характером. Говорят, тяжелы в гробу те, кто много грешил.
- Забавно, - сказал я и чихнул. - Наверное, так оно и есть.
Когда мы наконец добрались до насыпи, я был уже буквально измождён усталостью и разгорающейся во мне простудой.
- Бог ты мой! - воскликнул я, сражённый внезапной мыслью. - У вас же нет при себе лопаты!
Мне даже представить себе было жутко, что сейчас господин Торф всплеснёт руками, засуетится, и после тысячи извенений побежит домой за лопатой, а я буду битых полчаса мокнуть здесь, у насыпи, рядом с телом господина Ниппельмана.
- Зачем бы я нёс с собой лопату, - до странности спокойно отозвался господин Торф. И улыбнулся, показывая мне на инструмент, валявшийся у самых шпал железной дороги. - Тут часто кого-нибудь хоронят, - пояснил он, - поэтому лопата лежит здесь всегда.
- Замечательно! - не удержался я от вздоха облегчения.
Лопата была всего одна, поэтому работа шла не споро. Могилу копал, конечно, я, поскольку господин Торф едва держался на ногах от усталости, да и к физической работе был, кажется, не очень приспособлен. Копать было трудно, потому что непрекращающийся дождь глубоко промочил землю, и она тяжёлыми комьями налипала на лопату. К тому же было скользко и мокро, а вдобавок стремительно темнело. «Не опоздать бы на поезд ещё раз», - думал я, работая без остановки и только ежеминутно чихая.
- Завидую я вам, - вздыхал иногда господин Торф. - Вашей молодости, силам... Столько времени нести тело, а потом ещё и с такой энергией копать могилу... Эх, были ведь и у меня годы!..
Я улыбался его грустным тирадам и чувствовал, что вот-вот рухну от усталости в выкопанную могилу, и господин Торф засыплет меня землёй вместе с господином Ниппельманом.
Время тянулось медленно, яма почти не увеличивалась, но к чести господина Торфа следует сказать, что это не вызывало у него никакой досады, он не сердился на мою нерасторопность и то и дело интересовался, не устал ли я, и предлагал отдохнуть. А я копал и думал о своих вещах - не забыл ли начальник вокзала связаться насчёт них с начальником поезда. А может быть, лучше было бы, если бы он забыл... Тогда отпала бы необходимость объясняться со всем этим сонмом железнодорожных служащих...
Наконец, могила была готова. Мы взяли окончательно промокшего господина Ниппельмана (слава богу, простуда ему уже не грозила) за руки и за ноги и как могли осторожно опустили тело в место его вечного упокоения.
Закапывание могилы прошло значительно быстрее, потому что господин Торф как мог помогал мне, ногами сталкивая комья и целые пласты мокрой земли и грязи вниз.
- Надо бы как-то отметить могилу, - сказал я, когда с делом было покончено. - Потом вы, наверное, положите сверху плиту или поставите памятник, но чтобы не потерять могилу надо что-то придумать.
- Да просто воткните в изголовье лопату, - с лёгкостью нашёлся господин Торф.
И правда! Я подивился его находчивости и сделал как он сказал. Но сначала мы кое-как отскребли лопатой наши туфли от налипшей грязи.
Потом господин Торф прочитал над могилой молитву и сказал краткую речь: «Покойтесь с миром, господин Ниппельман. Я не сержусь на вас за то, что вы решили покончить с собой в моём доме».
Я посчитал себя обязанным тоже сказать пару слов о покойном, но я, к сожалению, ничего о нём не знал, поэтому вымолвил только: «Надеюсь, вы не в обиде на меня, господин Ниппельман. Я старался как мог, но разве в такую погоду выкопаешь настоящую добротную могилу».
- Зря наговариваете на себя, молодой человек, - пожурил меня господин Торф. - Могила вышла отличная, я бы и сам был доволен такой могилкой.
Потом он как по волшебству извлёк из кармана тонкую фляжку и мы выпили по глотку доброго коньяку, после чего отправились восвояси. Господин Торф вызвался проводить меня до вокзала, и это привело меня в восторг, поскольку уже ощутимо стемнело, и я совершенно не представлял себе обратной дороги.
Через двадцать минут мы с господином Торфом раскланялись на площади. Он ещё раз поблагодарил меня за помощь и удалился.
А ещё через полчаса я сел на другой поезд и первым делом попросил у проводника горячего чаю и две таблетки аспирина.
Впрочем, чай и таблетки мне не помогли, а жены рядом не было, и к вечеру, под стук колёс, я умер в горячке от острой простуды.
В общем, я так и не знаю ничего о судьбе моих вещей, но теперь она мне безразлична. |