|
Промозглый ноябрь стелется по обочинам зябким туманом. Мои ботинки одиноко стучат по асфальту, из прошлого - в никуда. Из раннего утра - обратно в день, кратчайшим путём, пролегающим через вечность. Мне холодно в этой осени, но вежливость того, кто лишён выбора, не позволяет уклониться от её объятий.
В кармане, согревшийся на моей груди, притих почтовый голубь. Я никогда не смотрю на штемпель, но кажется, там отпечатано "бухта Провидения". Это где-то в Испании, а может быть в штате Айова - мне всё равно.
Холод жесток в своём желании душевной близости - совсем как люди порой...
Моя Прекрасная Дама пишет мне письма. Пишет чаще, чем мне хотелось бы, и реже, чем я мог бы ожидать. Поэтому письма её никогда долгожданны и всегда неожиданны.
"Мой милый, помните ли вы тот куст крыжовника, за который зацепилась я платьем, там, в деревне, у Аглаи Семёновны? Вы тогда поцеловали меня, проказник..."
"Вы помните ли то, что видели мы летом? Мой ангел, помните ли вы ту лошадь дохлую под ярким белым светом, среди рыжеющей травы?"
Моя Прекрасная Дама так далека от меня, что наша близость ощущается явственно - как плоть, завязшая в зубах. Расстояния эфемерны, когда достигают своей непреодолимости, не так ли?
"Давеча я писала, mon cher ami, что не знаю, смогу ли приехать на Рождество. Ругайте меня: я и в самом деле не смогу. Маменька сделалась совсем больна, мне невозможно оставить её..."
"Желаю здесь почить, лишь эту мысль лелею, поскольку мозг, пустой, как брошенный флакон, не даст уже румян, чтоб расцветить идею, способен лишь зевнуть и кануть в вечный сон..."
Моя Прекрасная Дама никогда не признается себе, что я имею полное право не помнить её имени. Она не хочет делать мне больно. Ведь забвение - это не то, чем можно излечить от надежды.
"Ах, друг мой, право, вёсны всё быстрее проходят мимо. Бесконечны зимы. А поезда - в депо, в депо... в депо..."
"Помимо начинающих или подходящих к концу влюблённых, желающих начать с конца, есть столько вещей, кончающихся вначале, что начало начинает кончаться с того, что становится концом, в конце которого влюбленные и другие кончат тем, что начнут, начав с начала, которое в конце концов станет концом наизнанку..."
Не помню, сколько ей лет. Наверное, целая жизнь. Или сто шестьдесят. Но я нисколько не сомневаюсь, что она и сейчас моложе меня.
Промозглый ноябрь проникает в артерии холодом; тягучая кровь медленно разгоняет его по телу. Моя голова вот-вот унесётся вслед за скрипучим ветром: одиноким иссохшим листочком - по лужам, по хляби - на юг, туда, где раскинулась под жарким солнцем златопесчаными косами бухта Провидения.
Скорее, скорее! Мне нужно немного тепла.
Окно на запад - это всё, что осталось от мира, обещавшего безграничное где-то. Печурка в углу - это всё, что осталось от солнца, сулившего вечное лето. Письмо, пахнущее иными созвездиями, - это всё, чего я добился от жизни. И что удивительно - большего мне и не надо. По крайней мере - сейчас.
Оно горит слишком быстро, чтобы согреть мои озябшие пальцы. Не говоря уж о прочем. Частица её души, преданная сожжению, вернётся ли к той, что когда-нибудь напишет мне снова?..
Ничего, ничего... Завтра или в минувшем апреле я возьму билет до бухты Провидения. Там мне будет тепло.
|