Тощая облезлая птица металась среди деревьев, отчаянно вереща. Комья сухой земли со свистом резали воздух, смачно влипая в корявые березовые стволы. Сыпалась листва. Летел пух.
- Убью, гада! - орал бородатый мужик в домотканой рубахе. Он носился по краю поляны и яростно швырял в затравленную птаху все, что попадалось под загрубелую мозолистую руку. - Разлетался тут!
- Да брось, Пахом, - без особой настойчивости увещевал его сотоварищ, отбрасывая в кусты обглоданную кость. Привалившись спиной к колесу телеги, он сидел на земле и лениво поглядывал то на солнце, стыдливо хоронящееся за дальним лесом, то на погребенную под влажными кусками солонины тряпицу, расстеленную на траве. - Какой это ворон? Так, пустельга залетная.
- Черный! - упрямо возражал тот, отправляя ввысь порцию кривых палок. - И над головой - так и вьется, так и вьется, гадина!
- Охолонись, сердешный. Что тебе с того? Все одно больше, чем отмерено не проживешь. Давай лучше выпьем.
- То дело, - согласился Пахом, разом успокаиваясь. Погрозив напоследок злополучной птице пудовым кулаком, он протопал к телеге, где стояла пузатая бочка, снял крышку, жадно припал щербатым ртом к живительной влаге. - Добре! - и смачно рыгнул.
Частые струйки побежали вниз по взъерошенной бороде. Отжав волосья, мужик жадно выхлебал из грязной ладони остатки, огляделся, достал из-под телеги стрелку дикого лука и жадно захрустел.
- Житуха, Монь, дай Бог каждому.
- И кто тя за язык тянет? Накликал, - недовольно скривился товарищ, прозванный при рождении Пантелеймоном. Привстав, он подслеповато вглядывался в густые заросли бузины, нависшие над поляной. Из их черноглазых недр слышался отчетливый треск и невнятные ругательства.- Несет кого-т нелегкая.
- И че? - удивился Пахом, опускаясь на землю и подхватывая с тряпицы смачный ломоть мяса. - Мы ж под охраной.
Умудренный жизнью Моня с сомнением оглядел разбросанные по поляне тела "охранников". Расхристанные стрельцы, приставленные к обозу боярином, валялись - где по одному, где вповалку, - громко храпели, пускали ветры и пьяно сучили ногами. Сваленные в кучу пищали лежали в телеге, прикрытые кургузой рогожкой.
- Ночь скоро, - задумчиво посетовал Пантелеймон.
- Лешака боишься? - пьяно хохотнул товарищ, отрывая зубами от ломтя солонины ароматные куски. - А че его бояться? Мы ж не пустые. Угостим, дядьку, он нас и не обидит. Слышь, дядька! - гаркнул он вывалившемуся из кустов мужику. - Есть хочешь?
-А кито же нончье не хочьет? - резво ответил прибывший, с интересом оглядывая телегу, чалых лошадок, пасущихся меж поверженных сном служивых, и бодрствующих сторожей.
Был он высок и костист. Узкое лицо оседлали кривой нос и густые усы, а подбородок скрывала убогая черная бороденка. На шее болталась полотняная тарелка, из дырявой фуфайки на рукавах и груди торчала тельная рубаха. Замызганные штаны щетинились репьями и выдранными нитками.
И каким бесом занесло иноземца на глухую муромскую дорогу? Который год земля не радовала урожаем. Голод подтягивал животы, расширял погосты. Своих бы прокормить, а тут прут в Рассею чужачье, точно она бескрайняя!
Оценив запавшие щеки и жадные взгляды, что нежданная приблуда бросал на щедрое угощение, Пантелеймон в сердцах сплюнул и сел на траву.
- Кто будешь, убогий? - спросил бесталанный Пахом, оттащив подальше от телеги фыркающего во сне стрельца.
Чужак торопливо опустился на освободившееся место и схватил предложенный Пантелеймоном кусок жилистого соленого мяса с торчащей с середины костью.
- Йожин йа, - пропыхтел он. - З Морава.
- Лях, Монь, - захохотал Пахом. - Как на духу говорю, лях. Помнишь, Терентий на Пасху сказывал про них, иродов.
Сказки владимирского купца Терентия Пантелеймона, как мужика сурьезного и основательного, волновали мало, в отличие от стремительно исчезающего в глотке приблуды провианта. Он только пожал сухими плечами. Но настырный Паська не унимался, по обычаю сворачивая разговор к наиболее насущной для себя теме:
- Слышь, Ежка, а бабы у вас в Мораве сговорчивые аль нет?
Вместо ответа тот расплылся в лукавой улыбке, бросил за спину вычищенную до белизны кость и потянулся за новым куском.
"Не, так дело не пойдет!" - решил Пантелеймон. Гостя следовало разговорить. Тут каждому ясно, что пока рот словами занят, еда в него плохо помещается.
- Вино бушь?
- О! - восторженно закивал лях.
Просить Пахома дважды не требовалось. Подхватив с земли ковш, он зачерпнул из стоящей в телеге бочки, жадно хлебнул сам и передал посудину иноземному гостю. Торопливо проглотив мясо, Йожин припал жирными губами к выщербленному краю.
- Ну?
- Солено, - выдохнул лях, часто и глубоко дыша.
- Так двойное вино-то, - хохотнул Пахом, хитро поглядывая на товарища, и весело шебанул гостя по плечу. - Двойное! Так почто ты, Еж, к нам в Рассею приперся?
- Чудо ловить.
- Чаво?
- Пан наш услыхав о чудах з бажин в Рассее полазевавших, отправил меня ловить то чудо. Мертвэго аль не.
- Че? - удивился Пахом.
- Пану его, вроде боярина нашенского, донесли, что чудища у нас в Рассее вылазят, - мрачно пояснил товарищу Пантелеймон. - И отправил пан нам в помощь Ежина. Чудища живого иль мертвого словить, да к себе доставить.
- Аааа... - разом растерял все пьяное веселье Паська. - Помощь...
- Да, да, - оживился лях. - Сказали, в Груздево три дня как, видали. Страшенный глом. Большой. Много люда покусал, подушил. Иду разить ехо. Но приплутал.
- Нуууу, - неохотно протянул Пантелеймон, - не сильно большой. Видали мы и поболе.
- Видали? Много видали? Зубы е?
- Не так чтобы много...
- Ох, да что там, - отмахнулся Паська, почесывая живот. - Вот в Нижних Олушах из леса чудище выползло, я тебе, Еж, скажу, знатное. Зубы в три ряда, башка - О!- не меньше медведя. А у нас так. Тока что - три башки, да шеи длинные. Надо было Ваньку Косого слушать, да козленка ставить, по-горластее. А порось... Баловство одно. Вон, олушанские неделю...
Резкий толчок в бок, прервал словоохотливого мужика. Он недоуменно посмотрел на товарища. Пантелеймон тайком от гостя показывал Паське кулак.
-Ээээ... Ты, Еж, в Груздево-т не ходи, - перестроился мужик. - Злые наши груздевские сейчас - страсть.
- Я помогу, - серьезно пообещал лях. - Побью чудо.
- Да то чудище бабка Параська без тебя уж топором приголубила.
- О! - огорчился лях.
- Так не первое и, дай Бог, не последнее, - успокоил мужика Пахом. - Еще приползут. По весне такие мордатые из реки лезли. Бабы сети вязать замучились. Боярин наш, Василий Болтин, одного изловил собственноручно. В бочку засмолил, да царю-батюшке подивиться отправил в столицу. Но, - Пахом тяжко вздохнул, - не довезли балакают.
- А вы до куда? Так? - спросил расстроенный гость, намекая на храпящих спьяна стрельцов.
- В Лаптево, - ответил Пантелеймон. Потом оглянулся, смерил взглядом бочку и поправился: - Может, и раньше в обрат повернем.
- А я б столицу одним глазом глянул, - мечтательно протянул Пахом. - Терентий сказывал: бабы там...
- От кобель, - покачал головой товарищ. - Лучше, Пась, не о бабах думай, а чаво служивым поутру сказывать будем. Боярин грозился шкуру спустить, коль до столицы не доберутся в целости.
- То пусть их Голова думает, - отмахнулся Пахом, кивая куда-то назад, где мощный храп сотрясал сизые сумерки. - Еж, ты бы налил еще, что ли?
Подхватив ковш, Йожин поспешно забрался на телегу, склонился над бочкой. Ранняя луна выглянула из-за серой пелены туч, высветлив оконцо водной глади. Не к добру...
Отшвырнув ковш, лях с криком соскочил с телеги, истово крестясь:
- Там! Там! Там!
- Чаво там? - встревожились мужики. Подхватив топор, Пахом забрался в телегу и склонился над бочкой.
Из под мутной водицы - из бочки - на него укоризненно глядели три пары немигающих белых глаз.
- От, оглашенный, - в сердцах крякнул мужик, опуская топор. Он запустил в бочку свободную руку, пошарил и вытащил нечто, в чем смутно угадывалась крупная голова с широким гребнем на длинной толстой змеиной шее. Затянутые белесой пленкой глаза таращились вдаль. Потоки вина лились из разинутой пасти с чередой мелких острых зубов, скатывались с шершавой кожи обратно в бочку. - Чудище испужался.
-Ет... ет...- под удивленными взглядами русских лях разразился длинной речью на родном моравском, яростно размахивая руками.
- Да шут с ним, - отмахнулся Пахом. - Как там мяско? Есть иль еще подстрогать?
С жутким стоном иноземец согнулся и затрясся, извергая съеденный ужин на сафьяновые сапоги стрелецкого Головы.
- Хватит пока, - решил сотоварищ. - Угомонить бы тока ляха нашего. Сидору Фомичу сапоги обделал, а ответ держать завтра поутру нам придется.
Обрубленная голова чудища с тихим всплеском исчезла обратно в бочке. Пахом облизал пальцы, на минуту задумался и спросил:
- С чево нам?
- А кому? - развел руками Пантелеймон под возобновившиеся крики иноземца. - Счас всех перебудит, ирод!
С тяжелым вздохом, Пахом поглядел на глумящуюся в небесах луну, скривился и резко, без замаха, швырнул топор. Лях дернулся, ноги его подогнулись, и бездыханное тело грузно опустилось в траву. Хриплые рулады стрельцов наполнили притихшую поляну.
- Ты че?! - вскинулся Пантелеймон. - О*ренел?
- Я о*ренел?! - внезапно взвился Паська. - То боярин наш о*ренел. Коль в столицу надобно, неча всякую нехристь двойным вином заливать! Честных людей в искус вводить!
С этим Моня был полностью согласен.
Не зря боярин стрельцов прислал, как узнал, что в Груздево чудище порешили. Не зря. Отбить дохлого монстра у изголодавшихся селян оказалось непросто. За вилы да топоры взялись даже бабы, но супротив пищалей сделать смогли мало. Под самоличным руководством Болтина зверюга была опущена на два дня в соляной раствор - для сохранности в пути, - засунута в большую бочку, залита двойным вином и надежно опечатана. Исправляя прошлые ошибки, боярин отправил "муромское чудо-юдо, коркордила трехголового" на показ царю под надежной охраной. Супротив разбойных людишек охрана не дрогнула. Да кто уж в Рассее устоит супротив водки? Да еще двойной выгонки? Только попробовать... с наперсточек.. От чудища-т не убудет!
- Закуска, закуска, - проворчал Пантелеймон. - Изверг ты, Паська! Как есть, изверг! Чудище безголовое!
- А сам? - обиделся Пахом. - У меня, меж нами, жена на сносях голодная, да четыре пострельца кору глодают, а тут... - он махнул рукой. - Я ж вернусь, никого не останется. Помрут с голодухи.
Пантелеймон вздохнул:
- А много там еще в бочке мяса?
- Достаточно.
- Тогда делаем так...
***
Осенью, когда Пахом вернулся из столицы в Груздево, его встречала здоровая жена и четверо деток. Ухмыляющийся Пантелеймон слушал россказни товарища про столичную жизнь, скребя кривыми ногтями исполосованную батогами спину. Раны зажили, но кривые шрамы жутко чесались, не давая Моне покоя. Боярин не поскупился, наказал сбежавшего с обоза ослушника от души.
Чудищ из лесов да болот под Муромом с тех пор выманивали козлятами. Хорошо выманивали - больших, вкусных.
Следующего сына, родившегося к морозам, Пахом, на смех всей деревне, назвал Ежином.
А ближе к зиме до Мурома докатился указ царя-батюшки не пущать в Рассею иноземцев, поелико "злобными чудищами оборачивающихся в ночи, да срам и разбой в землях царских учиняющих".
![[]](/img/p/pritoga_i/murom/les2.jpg)