Аннотация: "...отчётливо помню, что, успокоившись уже почти вовсе, я вдруг, - словно подсознанием, - уловил заливчатую, визжащую - до тошноты - пулемётную дробь: то яростно отстреливался на зорьке сверчок..."
ДОМ ОТДЫХА
"... А быть может, счастлив ты в любви
Оттого, что он недолюбил..."
(Степан Щипачёв)
Утром в дощатом домике зябко даже в разгар лета, вставать неохота. Не раскрывая глаз, чтоб не спугнуть обнаглевшего комара, шлёпаю по лбу. Всё - вставать!
Установившаяся было тишина сменяется покашливанием репродуктора:
вот-вот начнёт отрабатывать Всесоюзную зарядку. Жена, девятилетний Лёшка и трёхлетняя Леська сопят и похрапывают - будить - себе дороже.
В лес! Пусть уж лодыри встанут под оглушающее "Раз - два - три...", подрыгаются на веранде...
Миновав дырку в заборе, выбираю едва заметную тропинку к лесу. "Когда ещё всё в мире спит, и алый блеск едва скользит..." и почему-то "Кто рано встаёт, тому Бог даёт" - всплывают почти разом и плещутся во мне волнами восторга.
Едущий впереди велосипедист, оглянувшись, ускоряет ход. Ему легче! Однако - умытый мир прекрасен!
Росистая тропочка прижимается к пионерлагерю. А сердце и глаза мои наперегонки убегают к флагштоку торжественных линеек: не я ли, художник третьего отряда, целые картины сотворял из тёртого кирпича, песка и тёрна. И девчачьи, заворожённые работой, стайки молча возникали за мной!..
А глаза уж высматривают место для танцевального пятачка. Где - да что там танцы - даже игра в "ручеёк" или "почту" наполнялись до сих пор неразгаданными тайнами...
Воспоминания уводят столь далеко, что становится уж слишком жарко и неудобно - отец ведь двоих детей!..
А тропинка струится уже между полевыми цветами. И я невольно представил, как Лесенька собирала бы их. Надо будет вернуться сюда вместе.
И при мысли, как её ручонки благодарно обвивают шею, несравнимо счастливо холодеет сердце...
Ну, слава Богу, - лес! А то уж и кеды промокли от росы, и голову солнце напекло, и укусы комаров раззуделись.
Но полностью расслабиться не удаётся: лес, оказывается, что-то сердито лопочет, скрещивая по-старчески нависшие брови-ветви. Или - предостерегает?!.. Да не возвращаться же. Ну и фантазёр ты, батенька, - ухмыляюсь я себе и прячусь от всё более пронизывающих, не по-утреннему яростных лучей солнца.
Роскошная тень, а через несколько шагов почти болотная сырость поглощают меня. Однако, тут не разбежишься. Вылазят из земли коряги, цепляют кусты, тормозят привычные в харьковских лесах холмики. Может - разрытое старое кладбище? - Да нет. Ведь раньше земли и так хватало... и слишком редкие холмики для кладбища...
- А - а - а, - победно иронизируя, - небось, мусорные ямы пионерлагеря.
- Ц и в и л и з а ц и я! - Как же, как же, - и читали, и сами писали, и бывали...
С удивлением чувствуя, что краснею, осекаюсь:
- Ты-то сам каков? - Ангелочек?! - Над кем смеёшься?!
- То-то же, - рычу в себе, стараясь в такт мыслям порезче разводить руки:
Сумрачно, сыро, и, честно признаться, - жутковато...
Чтобы взбодриться поддеваю грудочку земли. Получилось ловко - что заправский форвард! Ничего, что скоро сорок. Мы ещё о-го-го! - выпирает из меня. Но я сдерживаюсь.
Сумеречный лес полнится неясными шорохами. Настоянный хвойный запах кажется слишком густым, даже удушливым. И невольно нагоняет мысль о похоронных венках.
И ведь кто-то явно подкрадывается ко мне. Осторожно ступает на обломленные сухие ветки.
Резко оборачиваюсь. - Никого!
Крадётся профессионально, незамеченный...
Тем временем, поддетая ногой грудочка земли успела рассыпаться в воздухе - фейерверком и уже осыпается по склону ямки. Ох, - уж эти ямки, - одно спотыкание. И мысли о кладбище...
А что - убить тут - запросто. Хотя - кому ты, как говорится, нужен. Но могут ведь и так - развлечения ради. Конечно, меня не так просто... Да и следы... Но всё же...
"А ямка - вряд ли, чтоб - от пионерлагеря - далековато. И зачем этот как бы бруствер над нею?"
"Бруствер, бруствер... - Бруствер! - О К О П!..
Это ведь окопы! С трудом уже угадыавюшиеся между наросших кустов и деревьев, нападавшей листвы. Сколько прошло?"
Четыре десятка лет пронеслись. - И ветры, и снега, и дожди, и листва-листва...
И мне уже почти столько же: я ведь сорок седьмого... И я уже старше тех, кто остался тут...
Тех, вчерашних школят, с которыми я служил в армии после вечернего института. Таких же, как те...
Может быть, они чуть пособраннее. Как на довоенных фотографиях моих родителей.
"А вот как бы ты - тогда?" И не с призраками лесными, причудившимися тебе. А с опьянёнными лёгкой кровью головорезами, вооружёнными до зубов. С детства представлял себе волосатого верзилу с закатанными рукавами, обвешанного "шмайсерами" и кинжалом.
Вон оттуда, - похоже, - наступали - от пионерлагеря к лесу.
И как будто услышал я ещё отдалённую, но уже тяжёлую поступь брони. Ощутил волнение дозорных (хотя и поспокойнее стало: свои ведь вокруг - повоюем! Выходи, кто смелый!..).
Дыхание слегка перехватило. Противный холодный пот предательски выступил на лбу. Сердце растеклось по телу, ноги ослабели, и я благодарно прислонился к наклонённой сосенке.
Для полного предощущения боя не хватало одной живой детали...
Вязкую тишину взрезал пионерский горн!
Это ж и было сигналом к атаке!
И вот уже на горизонте залязгали, накатываясь, пятнистые танки. Наши где-то застряли...
Стали месить и разбрасывать фейерверком землю мины. Цепь за цепью - зловещие фигурки со "шмайсерами" наперевес. Радостно зацокали-затрещали пулеметы.
Всё это, вместе с пикировавшими прямо на окопы самолётами, сеющими пули и развешивающими бомбы, приближающиеся с бабьим, рыночным, визгом, всё это несло только одно - СМЕРТЬ.
Смерть всем, смерть м н е. Только - смерть.
Или - ты, или - тебя...
И вот я ловлю ближайшего фрица в прицел своей трёхлинейки, или карабина (автоматы ввели попозже).
И ещё, и ещё раз, и уже не так тщательно прицеливаюсь - некогда!..
И не замечаю, как в з р ы в приподымает меня вместе с расшматованой землёй и ещё живого с размаху бьёт об ошметья соседнего "фейерверка". И, хотя дальше я уже и не слышу, ещё долго сыплется сверху маленькими комочками земля, засыпая меня так, что и не охнуть...
Немало прошло времени. - Для тебя. Для истории, конечно, пустяк.
Очнулся.
- Воздуха... Воздуха! - крик забрал остаток сил, но так никуда и не выполз. - Из приплюснутого плотной землёй рта рванул в уши. И замер, будто и не был.
.... ... ...
- Тук - тук - тук! - бухает что-то в груди, распирает, отдаёт к ногам. "Да это ж моё сердце. Сердце стучит!.. Я - живой, я с-час!..
Губы вот только спеклись. Да земля, - как на гроб... Но я ещё...
"Наверх!.."
Выкарабкиваюсь-таки, отплёвываясь землёй. Ору почти счастливо:
- Ребята-а-а!..
Тихо.
Только в голове... - трансформатор!..
- Гей, хлопцы, есть тут кто?!!..
По-прежнему - тихо.
Вот теперь по-настоящему страшно. И неожиданно легко. Если не смотреть вниз - никого ведь не осталось: я - один. Только в голове комариный зуммер - но да это пройдёт...
Опускаю взгляд. Никто не шевелится даже.
Чёрная точка на виске лейтенанта подтекла запекшейся струйкой. И второй номер у пулемёта лежит тихонечко, о т д ы х а я. И дальше - кто, как был, так и застыл - то ли очередью, то ли - осколками, может - той же волной, что и меня! А я вот живой. Один.
И никто не увидит моей, может быть, красивой смерти...
Сквозь вату, так влезшую в уши, что аж больно, услыхал, и тут же увидел - накатывающиеся чёрные гробы со змеино-изогнутыми крестами:
- Трак - трак - трак!.. - Различимы уже и свинячьи, победно ухмыляющиеся рожи на броне.
- Но я ж ещё живой, падлюки!
Полоснул из подобранного трофейного автомата очередью - с разворота. Перебежал. Стараюсь бить прицельно - свалились, сосиски!..
И снова урчит гроб, и ты, вишь, тоже подтекаешь-таки липкой и красной... царапнуло всё-таки...
-А вот и ружьишко против танков ребята оставили.
- Так, приладил, - хотя и болит же плечо, кровь сочится - вон где царапина...
Гахнул!
- О - о - о - х! - Горяча отдача! Хоть больно, но на душе - славно. Слабость вот только обволакивает глаза, лижет ночными мурашками кончики пальцев и баюкает сердце... зато "вата" выпала из ушей, и я услыхал н е в е р о я т н у ю тишину, отстоянную, как янтарный чай, в стакане...
- Ай, какая тишина! Прям, мировая тишина!
Пропищала, будто в ответ, залётная птаха. - Откуда? Сдаётся, и не видывал такой, и не слыхивал никогда...
Как райский сон... Райский сон... С - о - о - н... Н - н - н:
- Что за муха... Муха... Или - танки?!..
- Разлепить глаза!..
Липко теперь уже и по боку...
- Перевязать бы чем?!
Стиснувшись зубами, стягиваю обветшавшую до безобразия гимнастёрочку, отхватываю на нитке болтавшийся раненый рукав, обматываю предплечье.
- Вот и сделал! Ай до Ваня, - ай да молодец!..
- И чего это снова там? - урчат уже ближе, совсем близко, - расхрабрились... А меня лижет, - как сосульку - слабость. Накатывается липким туманцем... Сейчас бы водички из родничка нашего.........
Родничок - чок - чок! - Ай, как славно плещется, - баюкает, - вроде как мама что-то шепчет... Но что ж это рычит... - Псы!..
- Разлепить глаза!
Есть.
И снова всё, как было уже. Только и ты уже на прицеле, а отползти дороже стоит.
- Оп! - засекли меня. Только шалишь, - чуток недолёт. "Эх, мать!.." (И "...расголубчик отец...") - как бы не потерять созна...
- Урчит гроб!!
Нащупываю патрон.
Щупаю патрон. Патрон! Патрон... Он не мог затеряться - не иголка же. - Патрон!..
Всё-таки - нет. Нету... Всё, - значит...
Всё.
В С Ё?!
Неужели - всё?
Совсем всё?!..
Повёл непослушными глазами:
- Хоть бутылочку бы вместо...- Доползти до старшины: он не всё роздал, будто предчувствовал...
- Доползти... ... ...
Песок на губах и даже во рту. Неприятно, конечно, хотя - о Боги! - пахнет он молоденькой рассеченной хвоей! - совсем, как в бору, где стоял наш дом... Дом... Был дом... И - будет!..
- Ползти!.. - О - о - оф, - теряю всё-таки созна... - нельзя же ещё.
И снова зацепило что-то бок... Хорошо хоть - не в голову... И боли почти что нет... Два метра! А гроб - ещё метрах в двадцати пяти. Успеть... бы!..
- Успею?! И надо снять этих рож, что мелькают за танком...
Нажал...
- А - а - а, - не ждали?! - Снял почти... Один-два - ещё сзади. Прячьтесь, прячьтесь, падлюки фашистские... Близко уже ...совсем.
- Ну, Иван, давай! Давай, Ванюшечка! - сам себя пожалел в последний раз. И мигом промелькнуло в сознании: мама - детство - отец - и сам отец уже, и дочурка, сынок... И жена, прости-прощай, если что не так...
- Последняя черта...Или ты, или тебя - фашист раздавит... Или того хуже - плен. А своим - как в глаза смотреть.
И если все засомневаются?! - НЕТ!! Если - я, и сосед, все - не спрячутся, просто - не спрячутся - победим! Победим!..
- Ах, берёзки-сосенки, - только вы и смотрите на меня из наших - оставайтесь, милые, и - помните меня!..
А фашист не торопится, будто почувствовал что... - Ну да - вперёд!!
- Трак-трак-трак... - Ба-бах!
- Трак-трак-трак... - Молодец, Ванюшечка!
- Хорошо - о - о - о! - Странно, но не страшно было: мысль чистая, детская, почти неземная, отлётная...
- Трак - к...
- Ба - ба - бах!..
В С Ё... ... ...
... ... ...
Долго прихожу в себя...
Отираю холодный, не летний пот. Деревянными ногами трушу по тропинке обратно.
Полянка.
Пионерлагерь.
Дом отдыха.
Война не отпускает: скорбно ропщут мне в спину деревья, будто вот-вот схватят своими корявыми ветвями...
Сердце бухает в солнечном ударе, а все клеточки тела - в глубоком минусе... Может, - особая - внутренняя закалка. - Хотя сейчас не до умствований... горячее сердце растеклось по всему телу, тычется тупыми иглами в мёртвую кожу...
- Как рассказать о происшедшем в лесу, да и поверят ли...
А в аллеях - акварельная благодать. Розовощёкие пузыри снуют на самокатах и трёхколёсных велосипедиках. Над ними - разновозрастные мамаши с одинаково напускной озабоченностью - им ещё не так...
Суетятся!..
Всё, как всегда.
Только после обеда я выбираю не речку, как обычно, а лес, дав себя уговорить красотами местной диковинной жемчужины - "Красной поляны".
Не спешим, до ужина ещё далеко.
А лес тут и в самом деле диковинен.
Берёзы подбегают к самому обрыву котлована - метров пяти глубиной и с десяток - в диаметре. Сын кричит мне: "Ого!"
Дружно, как от падения метеорита, выгнулись взрывной волной сосенки - то ли поющие лиры, то ли застывшие в пляске огня...
А за этим - ещё котлованище, и ещё... Между ними - квадратные, может - штабные окопы: живо вижу над ними сетку с маскировочными грязно-зелёными пятнами...
И кланяются - кланяются под ветром берёзки. Шевелят уже по-женски длинными распущенными косами. И живой слепок боя - корчащиеся сосны.
Что-то манит к ним. Притягивает.
И чем ближе к одной из них, ещё не потерявшей стройности, но так же, чуть печально склонённой, тем сильнее притяжение. Будто невидимые, общие с ней нити, притягивают меня.
И вот - прислоняюсь щекой к отсвечивающей солнцем рыжеватой коре (как мог прислониться к утонувшей в войну на Урале единственной, так и не встреченной мною, сестре):
- Милая ты моя, - сердце плотнее подступает, стиснутое горлом...
Осторожно провожу рукой по стволу - она помнит, она маленькая жила тогда...
Но - вскрикиваю! - и тут же, пристыжено, как в музейной оторопи, умолкаю: будто осиный хоботочек впился в ладонь - осколочек!
Он изрядно проржавел, и оттого стал неразличим на червонного золота коре. Т О Т осколочек, Т О Т самый!.. Взгляд сам тянется в сторону окопов - и - даже встряхиваю головой - не наважденье ли: вся пробуревшая в окопах листва вспыхивает на миг КРОВАВО!..
Тихо-тихо, - чтобы никого не вспугнуть. Подзываю сына-рыжика, - он поближе остальных.
Лёшка вначале удивлённо вглядывается в меня. Но уже через пару минут моего сбивчивого рассказа и его веснушки бледнеют от волнения. И он с волнением и гордостью тычет пальчиком туда, куда убегает от котлована нервным зигзагом траншея...
А оторвавшиеся от нас отдыхающие с неудовольствием разыскивают нас, - будто это мы потерялись. Трудно им всем объяснить - свинцовые колодки стиснули грудь и горло, а под кожей - мороз...
Что-то ещё происходило вечером того дня, и в другие дни. Но те впечатления улетучились без следа.
Лишь отчётливо помню, что, успокоившись уже почти вовсе, я вдруг, - словно подсознанием, - уловил заливчатую, визжащую - до тошноты - пулемётную дробь: то яростно отстреливался на зорьке сверчок...
Много лет спустя я наткнулся на стихи А.Ахматовой: