***
Артачишься зря. На ладошке лежит
Простецкая, ясная линия жизни.
Ты алчешь стигматов, ты плачешь, как жид,
А эта дорожка бежит да бежит
И правит к варяговой тризне.
Где отроки-други,
Где бабы - огонь,
Где череп на кости
И на кон - конь,
И все, чем натура пугала.
Беги же дружок по бороздке своей,
Как будто ты сам по себе муравей:
Валгалла, бля буду, Валгалла.
Не спрашивай, то ли на улице век.
Ты что, пастернак? Ты, пельмень, чебурек.
И смерть у тебя за плечами.
Отряд не заметит потери бойца,
Посмертного пота не вытрешь пальца-
Ми - ре - соль - ля - бледное пламя.
* * *
Террористический герой
поставленный к стене и отделенный
от мира расстрельною кирпичною стенкою
в огнестрельные стволы как в замочные скважины подглядывающий
что надеешься ты там одним глазком увидеть
в пустоте рожденной от пустоты твоей
ты слепая гильза действия
способная только нести пороховой заряд
только вместить пороховой заряд
умеющая только плюнуть свинцом когда стальной боек ее пнет в зад
смеющая только плюнуть свинцом
Террористический герой
каждый из вас в отдельности
никто но все вместе взятые
товарищи умножающие число пустот
дырявя сердца и в пули
вкладывая душу
одевающие пустой смертью мир
как сетью ячеистою
чтобы одни только дыры смотрели друг в друга
подглядывали друг в друга
1979
* * *
Слегка прожаренной манной
Закатная сыпалась высь.
Будто осколком тумана
По холодному горлу прошлись,
Будто качнулся мостик
Мельничным колесом,
В яузской злой коросте,
В выползке света косом.
Матовое качанье
Ленточных этих вод...
Патовое молчанье -
Плановый переход
К взрывчатой и законной,
Конченной и немой
Жизни твоей коронной,
Вечный герой не мой,
К той, где косые тени
Режут высокий свет,
Где, по определенью,
И оправданья нет,
Где от тебя ни звука,
Как ни ори в простор.
Но входит к тебе без стука
Каторжный разговор.
Некогда всеблагими
Вызванный на допрос,
Что ж ты в огне и дыме
Слова не произнес,
Что ж ты не вышел, падла,
Что ж ты молчал, как вор,
В год, когда вправду падал,
Твердо блестя, топор.
Будешь закатной теме
Предан, герой не мой,
Перестоявший время
Великолепный немой.
1994
* * *
В.Булавину
"Лепорелло: Нет, сами по себе мы господа."
"Каменный гость"
Самое время войти в этот померкший сад.
Вот, господин, мы и в двух шагах от дома:
Сонные сизари в сыпучих листьях шуршат,
И на борту скамьи геральдический знак Содома.
В эти-то времена иным и возврата нет -
Нас настигает петля, как пробку в пустой посуде,
Тянет нас из стекла на тот, не на этот свет,
Где все, что наше наслед-
Ство нас ждет. А другого не будет.
Можно вот так, господин, пококетничать словарем,
В синтаксис поглядев (пусть кривоват, но чистый).
Зеркало серебром платит за вечны стрем,
С этого и живем... Артисты!
Матерь их так и так! - Беззлобно, с ленцой, спьяна -
Верно ведь, господин, сласти только подбавить.
Выпивки тут вагон, ну а печаль жирна,
Вот почему к н а м в э т и х горит зависть.
Лютым горит огнем, волчьим горит глазком.
Но господин, мы уж почти дома.
Славно, подъезд твой. Вот, отхлебни тишком,
Е-мое, господин, будто с аэродрома,
Будто от клейких лент, от разноцветных мешков,
От ярлыков и бирок чумной малость -
В этот дурной плен, в этот жилой шкаф,
Будто здесь навсегда время закольцевалось.
Вот, господин, ключ. В скважину попадай!
Е-мое, господин, этак бы с бабой с ходу!
Здесь твой какава-халва, закусь да сиволдай.
Бля буду, господин, навечно мы входим в моду.
Закольцевалось все: город, река, пути.
Круговорот, а мы - в центре. И верно, в центре.
Нам бы не сбиться с пути, да все крутить спирити-
Ческий этот концерт на бесконечной ленте.
ГОЛОВА ПЕРВАЯ
В этом косвенном гуде
Прикрывшем асфальтом холмы,
Убежавшем частично
В слоистую мглу поднебесья,
В этом замкнутом люде,
Наколотом синью тюрьмы,
И попавшем вторично
В контекст благовестья,
Есть такой притягательный отблеск,
Как если бы перст
Огневой
Пересек это небо по диагонали
И просыпал трамвайной дугою
Пожарную месть -
Мене, текел... Но, впрочем, вы здесь не стояли.
Все равно на зыбучем гудроне,
Муссируя слов
Основательный мусор,
И в шахматный шорох цветочный
Погружаясь по брюхо,
Ты видишь священных коров,
Напряженно застывших
У бедных столичных молочных.
Ты идешь, раздвигая плечом
Архетипов толпу,
Ты блуждаешь в мотивах,
Базарящих тайну сквозную,
Видно, слом парадигмы
Тебя не привяжет к столпу,
Не заставит, как Нила,
Недвижно застыть одесную.
Ты подвижен, как ртуть,
И подвижки твои неспроста,
Ты никак не простишься
С горячим страданьем движенья,
Значит, нужен кому-то
Читающий время с листа
Идиот-исполнитель,
Осмысленный раб положенья.
Тот прикинул, отмерил -
Ты платишь звериной тоской
За подержанный гонор,
Походку фланера, смешок очевидца.
Пораженец восторга,
Открывшего двери людской,
Обреченный смотреть
В безвозвратные лица.
Ты все ближе к земле,
Там уже подрастает трава,
Эта пища ума, изымаемая из обертки.
Чуткий мусорный ветер
Разносит пустые слова.
Архетипы бредут.
Голова
прорастает из фортки.
И почти травоядный,
Почти на карачки упав,
Ты, былинная лошадь,
Выходишь на бой с головою,
Разевающей рот
На кусок исторических прав,
С бельэтажа плюющейся
Молниею шаровою.
1994
* * *
Лишь трескучие свечки в сухой слуховой темноте.
Выгорает дотла лихорадочный жар.
Пожирает
Этот свет нутряной всю пчелиную легкость сенте-
Нций. Воск лилипутской шутихою брызжет и тает.
Мы топориком лица спасаем в нечаемый свет.
На окладах пузырчатых вспыхивают огонечки.
Да не бойся, глупышка, никто тебя нынче не съест,
Разве только огонь, что пылает в телесной твоей одиночке.
Шепоток оплывает в песок. Выгибаясь
смолкает свеча.
Как и мы перед Богом
без славы
без права
без денег.
Огонечек горит. Ничего не бывает случа-
Йно. Не путает судеб
ну разве
последний бездельник.
1994
* * *
Электрон так же неисчерпаем, как и атом.
В.И.Ленин
Зеленый фосфор ночи на краю -
Смолистый вздох распластанного мыса -
Как легкий очерк, сделанный в раю
Зализанною кистью кипариса.
Уже звезда висит на волоске
И месяц след означивает тускло
На мокром архаическом песке,
Сложившемся из остовов моллюсков.
Дрожащий воздух гулок, точно кровь,
Спешащая по человечьим венам.
Да смерть страшна и тайна. Но любовь
Не меньше откровенно сокровенна.
Волна шипит на шепчущем песке -
Бездонной силой полон звук призывный
На влажном, притягательном мыске,
Всепоглощающем и примитивном.
И с этой тайной силою в крови
Иди, попробуй сладить, если в жилах
Снуют обломки атомов любви
Всего, что прежде мучилось и жило.
1994
* * *
Теперь луна сквозь тучи не слышна,
На мутном снеге тихие предметы...
Достигнувшие войлочного дна
Свое ничто, как сволочь, прячут в пледы.
Чтоб уличить настырных боборык
В глухих словах, подброшенных столетью,
Потребен гладкий шулерский парик,
Дым окуляров, обведенный медью.
Повадка кривоносого клеста,
Лущащего чешуйчатый загашник
На краешке елового креста...
Потребен никудышник, неудачник,
Такой же, как развязный анархист,
Отверженный, влекомый к общежитью,
Меняющий подметный лист на вист
И в тайне упивающийся жутью
Взаимного раскрытия ферзей
За святочной светлячной чередою,
Короче, здесь потребен иудей,
Решивший быть собою и тобою,
Задохшийся, захлестнутый ремнем
В гнилом углу заброшенного хлева,
И до последней жилки, всем нутром
Не веривший, что умертвят Азефа.
* * *
В легендарные времена лучше входить парами:
Шире обзор, если рука в руке.
Предводительствуемые сонными мегерами,
Так, детсадовским поездом, шли сообразно реке.
Глаза омыты влагой вечного дождя,
Меж нами просекающего густо -
Чаяновская злая чешуя -
Стал рыбою, а ждали гостя.
Так друг для друга - рыбы в кубе
Сжатой веществом воды.
Выпуклость увеличивает тупость,
Почти синонимы: насадка и наводка.
Трудно выныривать, но вода становится паром,
В нее упала звезда и кричит: "Разбейтесь по парам!"
Легендарные времена.
И легенда отыскивает форму.
А слова всегда
лишь связывали Того,
Кто всегда,
С тем,
кто всегда не.
Поэтому австралийцы не
понимали, где наяву приснилось,
а где явилось во сне.
Мы стояли рука в руке.
Парапет шершавый,
Пластичнее лавы,
Выгибался на огненном волоске
Драконьей реки,
Сжигающей город
Драгоценным расплавом,
Клеймящей червонцами брызг,
Лоск наводящей туманом,
Замешанном на золотом песке.
Алхимическими пузырями
Вскипали тяжелые купола.
Жар губ. Пожар в храме.
Куда вводили осла? Откуда выводили вола?
Апологии, антологии, аналогии.
Времена легенды.
Разлом тектонических плит.
Зреет опара.
Греческие календы.
Кажется, птица спит.
Ленивый авгур, красный от пара,
Топчет подножную рыбу
Мозаики в портике бани.
Но уже гудит земля под ногами,
Но уже в копях упали опоры.
Лотовы дочери ждут полигамии
И глаза их полны укора.
На двадцать лет
К стране прикноплен листок:
"Девятое термидора".
И сокращенными тиражами
Мои друзья издают свои книжки,
А тектонические подвижки
Книжки нелепо сближают с дрожжами
Золотого замеса,
Им же насытиться не удастся.
Где былая кружка брусничного мусса?
Кто охранял детсад? Кого берегли детясли?
Наше детство не кончится никогда.
В этом наша вина и наша беда.
Умер Саша.
Мальчик,
сутулый и пьяный,
на проезжей части
заигравшийся мячиком
света.
Содержимое черепа
открылось раной.
Будто раньше не было раной
Это.
Теперь идет вперевалку
Во тьму подворотен,
Говорок характерный
гудит вдалеке.
Он медлителен, тяжеловат и плотен,
Влюблен в перепалку,
в диспут примерный.
Входит в пике.
Мальчиками хоронят
не оставивших ничего.
Существо нашей детской агонии -
лишь исходное вещество.
Разве мы, убитые ложной надеждой,
Не такие же жертвы великой войны,
И не столь же жалки наши одежды,
Наши будни были не столь же бедны?
А поэтому, двигаясь от Арбата,
Я вполне могу повернуть к огню.
И преследовать твой силуэт горбатый,
Медвежонок. Поэт. Le soldat inconnu.
Вот в архиве твоем все скопом.
Ах, бессмертие, ах Акрополь.
Эта пачка серых листков
Как бесстыдно сползший покров,
И беспомощной наготой
Ты смешон, точно пьяный Ной.
Любопытствуют дети, зачем столько лет
По-над краем пошлости шлепал поэт
Под виноградовым ветерком
С зажатым в кулак пятериком.
Он думал: страною правит страх,
Думал: страна - труп живой.
А вышло, что этот труп - живой,
При нем, мертвеце, стоит на часах.
Он чувствовал холод, храня тепло.
Страна смерзалась, звенела ледком.
Может, в этом призвание, ремесло -
На снегу, ветру дотлевать угольком.
И рассыпаться, жалким пеплом истлев...
Исполать, исполать, бессмертный Совдеп,
Что так цепко держал нас в морозной горсти,
Что не дал ни удрать, ни уползти,
Ни дохнуть, ни издохнуть, ни умереть -
Лишь страницей серой прошелестеть.
* * *
На этом мире мы поставим крест.
На этот крест... Но вверх смотреть не надо.
Свинцовый груз утянет нитку взгляда
Туда, где рыба давится, но ест.
Где соляная тяжкая вода
Расплющивает водорослей нити,
Где пегих крабов цепкая орда
Колышется на пористом граните,
Где все чуть-чуть, а все ж преломлено.
Картинка наезжает на картинку.
Под эту увлажненную сурдинку
Почти приятно уходить на дно.
Атланты в потерявших вид костюмах,
Однообразный тусклый хоровод.
Иной, бывает, на вершок всплывет -
И снова вниз. Нули теснятся в суммах,
Выходят на поверхность пузыри,
Их кровью наполняет свет зари,
Вздуваются матерчатые спины
На всплеска - два - и на притопа - три.
Но, перечеркнуты крестом орлиным,
Пловцы готовы утопать в тени.
* * *
Время полночных сиделок прошло -
Нечего надеяться на девицу.
Разве фонарный отмеренный свет
Выпалит в вершке от плеча,
Срезав дурацкую память лет,
Прицелясь в нее, как в грошик-копеечку,
Т.е. не сморгнув сыграв палача...
Уже по описи сдано барахло...
Торопись, усчитывай каждый шаг,
Заемная единица духа,
За тридцать серебряных строчек чужих
Сворачивающий с души;
Ты, никогда не бывавший наг,
Впрочем, как всякая шлюха,
Видишь, как все отлетело - вжик! -
Свет туши!
Вот ты стоишь один как перст
В копеечном ореоле неона,
Уйдя с головой в семантический жест
И всю злобу дня храня.
О, как надтреснута твоя жизнь,
Одна двухсотсемидесятимиллионная,
И вытянут газовый твой конвой
В длину светового дня.
* * *
Свет оскользнулся на потных рельсах,
но вдаль глядит.
Граждане падают, но встают, не ища оправданий.
Куча мала. И скучно не знать страданий
Там, где на оба глаза сознанье спит.
Солнце гуляет по лезвию в обоюдной листве,
Пыль на концах иголок пылает жарко.
Дыбом встает чешуя на седой плотве.
Вся извелась в духоте распаренная кухарка.
К жатве налившись соком, впитала кухонный чад,
Выдавила сквозь поры прозрачные слезы плоти.
Точно на сковородке колышется некий гад.
Рыбный его четверг уже на излете.
Свет раздражает зрительный нерв, дрожа,
Радужный колоколец в душе тревожа.
Все не могу изъять я некоего ужа
Из пропитавшейся чадом чешуйчатой кожи.
1997
* * *
Ветер, нарезанный льдом
На полоски рождественского серпантина
С оптовым складом
Сундучных рядов карантина
Играющий в жмурки,
Шуршит, штукатурки
Касаясь, сухой, как косметика
На умирающей коже, словом «политика».
Не продашь - но кукиш.
Но определения не прицепишь
К Зацепе, идущей с походным колесным мешком,
К Тишинке, рванувшей тишком
На морозный декабрьский шопинг.
Что еще прилепить к этой жопе
Банным листком бюллетеня:
Ленина тени,
Лёнины тени,
Лениной тени
Зовущие бедра?
Звенящие бодро
Холодные трубы
Гюль-муллы московской мечети
Звезды зачем вы мечете
Эту икру
Золотистого размножения
В этом ряду разложения
Простейших
Чисел
На часовых
И Пречистенки
1994 (5?)
* * *
Траур души не умеет спадать, как трусы
Перед стоячим соитьем с распахнутой блядью,
С каждым куском полосатой сухой колбасы
Ближе припадочный выдох над синей тетрадью.
Ближе по грязной простынке размазанный след
То ли последних движений, не то испражнений.
Служащий морга, хранящий великий секрет,
Держит в кармане тяжелую связку своих откровений.
Точно он знает, кому и куда заходить.
В грязной работе нашел он медовую тяжесть.
Если на родине жить - непременно служить.
Если служить - значит морду носить,
вот как этот,
уверен и кряжист.
Траур души донести до последних минут,
Вытянуть вес, протянуться, готовясь ответить.
Там, в небесах, эта грязь ничего и не весит,
Там все легко, точно воздух, которым поют.
ЗАМЕТКИ ФЕНОЛОГА
В межеумном тумане
Обрывки деревьев
Да кляксы ворон,
Да размывка последней листвы
На расплавленном фоне закатном.
Инь присела на Яне:
Потребен
Привал перед сменой времен -
Совокупно правы
Азиатские пегие пятна.
И китайским прищуром
На долгоиграющий снег
Нас порадует добрая сволочь
Родного народа.
Завяжи с перекуром:
Опять заметелится бег,
Раз осеннюю бестолочь
Кинула матерь природа.
ПРОЩАНЬЕ СЛАВЯНКИ
Дважды узнанный вынужден
обратиться в зверя.
В каждой точке распада
шпана гоняет цветные шары.
Деньги -
пустая мера
ненужной потери
И волшебный предмет игры.
С милой родиной
мы стояли
на параллельных перронах:
Две дорожки из стали,
да бледные лица в вагонах,
Да еще ветерок
воздушного коридора,
Да вина глоток,
да прохожий шумок
разговора.
Нам, таким параллельным,
приходит время прощаться.
Мы, сосуды скудельные,
чадные домочадцы,
Наглотавшиеся
ветерка с соляркой и дымом,
Не спеша проходим,
милая,
оба мимо.
Черт с тобой,
дорогая площадка невозвращенья!
Край бескрайнего языка
и собственного варенья.
Постояв параллельно,
в вечность смотрю с отвагой:
Глядь, Господь милосердный простит.
И тебя, бедолагу.
* * *
Вавилон, стоявший на трех словах,
Осыпается под дождем.
Говорил же Конструктор:
и люди - прах,
И слова у них -
глинозем.
Вот и тянут-потянут пустую сеть,
Всуе воздух мнут мастерком.
На блевотину пес утомился глядеть -
www - собака - ком.
18.07.2001
И. Клеху
Дрозды на подкрылках
несут голубую зарю -
Тату из рябины, ресницами ставшей на горло.
В хрусталике синем дисперсно
написано: «Пью»,
Но это не тот, кто слепой,
кто с клешней,
Это то, что не вмёрло,
Как Польша, Украйна,
И запад славянский, и юг:
Гортанное бульканье,
долгих шипящих дробленье.
И если у ног недостаток хожденья,
и скрепы у рук -
Языки приходят в движенье.
24.07 2001
* * *
Она на полотенце - смоква;
Из грозди вылупилась тыква,
По обводу гуляют листья -
Однообразна их резьба.
В такой морали больше смысла,
Чем в полуденной молитве,
Чем завещали коммунисты,
Чем дышит счастье и борьба.
На эти кафельные стены
Сочится метрополитена
Бахчисарайский тихий свет.
Круг фары бегает по кругу:
На танцах не найдешь подругу,
В седло садясь, поправь подпругу,
А счастья не было и нет.
Я не забуду мать родную -
Ночую здесь, но здесь и днюю:
Там воля, но хочу иную -
По пятницам не подают.
Разверста пропасть поколений,
Талантов - пропасть,
Я не гений,
Но всякий охломон - Евгений,
Если мордой в говно не суют.
Но есть и Божий суд,
И там не ссут.
2.09.2001
* * *
Где вы, друзья мои и подружки?
Где очечки, надбровные дужки,
Челочки нежные? На загривке
Локонов рыжие переливки?
В этой игре между смертью и роком
Наш перерывчик проведен с проком.
Здесь в раздевалке
свистков и оваций
Равно не слышно. И возвращаться
Мы не хотим на газон линованный,
В белый квадрат, в парад нарисованный.
Локоны рыжие как бы живые
Память мурыжит -
Их как бы вижу.
30.10.01