Вызвали палача Второй Гильдии Семёна на ковёр за несоответствие.
- Ну ты чего разврат на производстве разводишь, - прямо спросил Председатель.
- И чего им не хватает? - Поспешила поддакнуть секретарша. Работа, как говорится, с людьми и на свежем воздухе, зарплата с вредностью, чего ещё надо?
На последней фразе секретарь собрания слегка пыл поубавила, зацепившись взглядом за амбразуру окна с решётками.
- Жалоба, что ли, поступила, - попробовал Семён прояснить ситуацию.
- Ты дурака-то из себя не строй, - взял слово цеховой мастер, - если бы нам ещё от недобитков жалобы поступали, не тебя бы сейчас разбирали, а меня буквой "Г" ставили.
- И не здесь, - тихо сказал пятый участник совещания, весь в сером.
"Во, как замаскировался в углу, на фоне серого бытия действительности", - в своём стиле и, как всегда некстати, подумал Семён.
Он этого Серого и правда вначале не заметил. Похоже, ему сегодня философскими сентенциями не отвертеться. Тем более, что уже приблизительно ясно, на какую тему затеян базар с графином и скатертью. Да уж, так устроен человек, - всегда на кривой кобыле и малой кровью надеется выкрутиться.
- Если мастерства нет, его не пропьёшь, - запустил Семён вторую гнилую пулю для отвлечения.
И этот фокус пальцем в небо упёрся. Гробовая тишина была ему ответом на такие заискивающие шуточки. Ведь ни у кого из присутствующих сомнений не было, что мастерство у Семёна имеется. Здесь палач Первой Статьи Второй Гильдии Смён Строев, как говориться, за базар отвечал. А всякая там пьянка в конторе и вовсе за провинность-то не считалась.
- Да, бьёшь ты неплохо, - задумчиво подтвердил квалификацию палача Председатель.
-И пьёшь тоже, - подал вторую реплику Серый.
- Оттяжка - в пределах нормы и крутящий момент в допуске, - продолжал Председатель, косясь в серый угол, - но сам посуди, Сеня, у нас всё же не пансионат этикеточный и не курсы по реверансам.
- И то, блин, - вмешался цеховой Мастер, - гладит их по башке, успокаивает ублюдков подоночных, руки кровавые пожимает.
- Может быть, ещё вурдалаков с упырями начнём в губы целовать? - Сплюнул на ковёр Председатель. - У тебя-то самого, в натуре, Семён, башка на месте, или ты её тоже из жалости на прокат клиентам оставляешь?
- Если бы только голову, совесть он там оставляет, - вмешалась секретарша, нервно передёрнув плечиками.
- Аморалка, что ли, - тут же заинтересовался Серый её интонациями, - поясните, пожалуйста, Елена Викторовна, что вы имеете ввиду.
- И поясню, - метнула девушка негодующий взгляд на подсудимого, - не раз видела, как шлюх всяких, кикимор болотных, под локотки на пьедестал подсаживает, подушечки им бархатные под голову стелет.
- Осталось только одеялом с простынями рабочее место оборудовать, - подсказал Серый.
Елена Викторовна криво кивнула ему на эту реплику и опять отрешённо уставившись в амбразуру окошечка. Элемент лесного пейзажа в клеточку, похоже, сильно отклонял её от реальности.
"Отпуск, небось, вспоминает", - подумалось Семёну, как пару лет назад отдыхали они с Ленкой на этой самой лесной природе, в санатории ЦК ликвидаторов. Вот были специалисты. Не цеху их разделочному чета. Ликвидаторы высокого полёта и широкого профиля. На все руки мастера. От метания лезвий со штиблет, до мысленного управления шаровыми молниями. Индивидуумы все были, как на подбор, и уникумы. Взять хотя бы того, что в люксовом номере на талонах усиленного питания пробавлялся - по кличке "Киллер", удивительную, собака, имел специальность : суицидный гипнотизёр. "Интересно, - думал тогда Семён, - телепатией что ли, он на самоубийство клиентов подбадривает?"
Чудно было Семёну тусоваться среди этой публики со своим топором с зазубриной. Успокаивало, что в общих палатах ребята всё же попроще были. Из экзотических специальностей разве что астральные агенты да шпионы кармические, а так всё больше контактные ликвидаторы всех мастей и рангов.
Дело не в том, что Семён среди санаторских со своим допотопным рабочим инструментом не котировался. Не об этом сейчас речь. Палату, между прочим, умудрился отдельную справить. За какие-такие заслуги история умалчивает. Ранг профессионала в том и состоит, чтобы всё вокруг само собой в ритме танца вертелось.
Любопытно ему было вспоминать сейчас, глядя на Лену, что тогда в санатории, все без исключения ликвидаторы, - по палатам после боёв отлёживающиеся, - по страшной силе за ней тащились, не исключая и киллера из люкса. А она, надо отдать ей должное, держала всех на привязи. Ведь, по сути, Елена Викторовна тоже была профессионалкой, т.е. истошно женственной.
У них с Семёном тогда в санатории такая завязка вышла: ему одному она предпочтение отдавала. Однозначно и в полном объёме. По тому хотя бы признаку, что только Сёме она слова неземные на ухо нашёптывала. Причём в такой технике исполнения, что у него в ближних височных шариках форменное помутнение выходило. И дальше по продвижению событий, губками своими влажными, Леночка только его, Сенин, полуоткрытый рот всё ближе и ближе в неживой обморок к себе замыкала. В то время, когда вся остальная свита ухажёров-убойников грёзовыми слюнями вокруг себя увлажнялись.
У Семёна не было сомнений, что и его самого, как и всю остальную свиту, Елена Викторовна, вокруг своих красных спортивных штанов с лампасами, сама танцевать организовала. Самое любопытное было в другом: что вовсе не изгибом красноштанным она к себе мужиков привораживала, вернее - не только им. Любили они её, - как не позорно звучит это слово для мужиков таких убойных. Как, наверное, и он тогда.
В лице у неё что-то было. Женщинам редко по классу свойственное. Не тривиальное имела лицо. Вроде как - два в одном. Первое - разинутой дурочки с грядки огородной, а другое - принцессы из замка, титулованной. Влюблялись в неё, - Семён понял потом по прошествии, - что силу чувств она излучала из глаз по обоим компонентам образа. В ровно такой пропорции, что каждому как раз на колени вставать хватало. Вот ребята строго по рангам в штабеля у её ног и складывались. Снизу вверх, - от тёмной земли к лику её просветлённому.
Что Семён - профессионал, в этом сызмальства у окружающих вопроса не возникало. Да и самому ему грех было жаловаться. По женщинам и в работе у него всегда как на вираже выходило. Врождённую способность имел очаровывать людей. С мужиками Семён тоже легко в контакт выходил, чтобы мозгами пораскинуть и с юмором. А с женщинами у палача безо всякого умысла и напряжения в нежно-обволакивающем ритме и слова и жесты ложились. На трепетное их восприятие.
Широко распахнув глаза, до округления, внимала тогда в санатории эта девушка, - что сейчас против Семёна насупилась, - и бредни его философские, и касания. А по чувственности прикосновений своими тонкими пальцами, ему не то, что среди палачей, среди пианистов равных не было.
"Как замирала тогда Елена Викторовна, вороша ресницами, когда он на висках её завитки слегка распушал к изгибу бровей бархатных. Казалось, что и слова его Лена, приоткрыв рот, тоже в себя впитывала. Как струна напрягалась, постепенно и себя, и его к штанам своим красным опуская, до завершения. Оба, похоже, понимали: в первых словах и касаниях самое главное между людьми происходит, что долго потом настрой жизни делает, если не было сказано лишнее".
Однако сейчас, наблюдая это наморщенное личико, всё ещё прекрасное в своей дуальной незавершённости, Семён вынужден был констатировать (опять ни к месту и не ко времени), что так ни хрена и не поняла баба. А, может быть, наоборот, - он чего недопонял?
Семён, как палач, по профессии всё о человеке на острие видел, без ретуши. И знал наверняка: как бы там не дышали люди между собой взахлёб в моменты наивысшей чувствительности, - всё равно поперёк всегда мозговые вопросы пульсируют. Пусть даже, не обязательно повседневной жизни или бытового характера.
Вот, к примеру, - приговорённый. Он и горит весь, и в страданиях разрывается, а глаза по кругу из орбит выскакивают. Но не от страха одного, а из любопытства тоже. Как там дальше, думает... Может быть и поздновато, а появляется всё же, у перед плахой стоящего, интерес узнать: что, всё таки, была цель и смысл его жизни. Откуда что берётся, куда течёт и чем управляется. И конец ли - конец...
Глупость думать, что убивают человека топором на плахе или ещё какой механизацией, зловредно усовершенствованной. Семён знал точно: убивает человек себя сам! Всегда. По свойству самой жизни! Это как в отношениях с женщиной можно сравнить. В начале и в конце. Она, так или иначе, всегда выбирает, - по чувствам, а бросает мужик, - по уму. Всегда так. В крайнем случае он ей создаёт такие условия, что нельзя не бросить.
- Пора баланс подводить, - прервал его размышления цеховых дел мастер, - по простыням с подушками это, Елена Викторовна, вы в частном порядке решите. Он ехидно зыркнул на Лену и тут же заморгал глазами на Председателя:
- Давайте по производственной части решение принимать.
Надо было видеть, как вспыхнула Елена Викторовна при этих его бесстыжих намёках про подушки.
"Наверное, так и должно быть, - с сарказмом по отношению ко всему человечеству подумал Семён, - люди во всех ситуациях склонны только о себе думать".
И на этот раз его философские смакования были нарушены вторжением конкретных реалий жизни - голоса Председателя. Сильный, уверенный тембр произнесенной фразы Семёну понравился, чего нельзя было сказать о содержании сказанного:
- Не можешь бить по-людски, мы тебя поучим!
Чтобы другие не расхолаживались, - тут же подхватил Мастер.
- На твоём же рабочем месте, - уточнил Серый.
Тишина произошла на собрании после этих высказываний. В особенности после последнего. "Всегда так: знаешь ведь, что с ружьём балуешься, ну так разве кто ждёт, что выстрелит. И попробуй теперь проанализируй, отчего такие тексты пошли, и не только со стороны Серого". И тишина.
Семён опять со стороны наблюдал за спектаклем на сцене жизни, с самим собой в главной роли: "никто не хочет последнее слово договаривать. Люди ведь все, хотя и имеют дело со смертью в ежедневном ритме трудовой повседневности. Да и не привыкли прежде времени и сгоряча рубилом размахивать, до отмашки".
"И правильно, - опять в философском ключе заключил для себя Семён, - В жизни всегда так, а со смертью тем более. Смерть всегда человек сам выбирает. Последнее слово всегда за тобой, как в суде. Рождается человек - минимум вдвоём. Умирает в одиночку. Пусть рядом хоть в пять кругов у постели родня тусуется. Что с них толку, - пары последние разве что в свою сторону по наследству вынюхать. Ведь девица с косой уже без них отмашку дала, и не здесь. Наедине они с ней протокол о намерениях подписали. Остальное - дело техники и подробностей к исполнению".
"К исполнению, - стал заводиться палач Семён, - здесь-то к нему какие претензии?"
На городских состязаниях по прицельной рубке он так нашпиговал бюстовые муляжи дольками, за микрометром судье пришлось посылать. Не каждый интеллигент с докторской колбасой так управится.
Да и не сказать, чтобы Сеня так уж жалел своих подопечных. Далеко не все осуждённые благородством и добротой светились, когда он в конце пути им плаху свою под голову подкладывал.
Скорее удивляло его, что не их, - к земле уже наполовину согбенных, а его, палача, силищей закона над ними зависшего, - в это время мысль свербела, что не конец это ещё. Есть для них надежда. И для него есть. По генеральному признаку, - надежда всегда есть.
Это как на экзаменах. Трусливые считают, что готовиться к ним надо в семестре, большинство готовится в сессию, самые смелые - перед экзаменом. Есть умники, умудряющиеся во время экзамена, что-то там под партой подучивать, а есть высший пилотаж - во время ответа готовиться. Во всяком случае, Семён так сдавал "Предподговку к казни" на выпускных. Когда в тот раз до ответа дошло, он всё еще в шпорах путался, поскольку не свои были, а опять же - Ленкины. Она и умудрилась ему в проём подоконника между ним и экзаменатором книгу втиснуть. Сама же профессора как могла коленками отвлекала, пока Семён знания из этой книжки вторым зрением вычитывал. Первым - с экзаменатором по азимуту её коленок соревнуясь.
Сейчас опять выходило, что во-первых, от него, Семиного, слова решение собрания всецело зависело, во-вторых, от тех чувств, какие он к жизни испытывает и как сам в ней себя оценивает.
Ведь, что получается, - если осталось ещё в человеке немного чувства и тяга к красоте, - любой жить продолжит. Если хоть какое-то любопытство в нём ещё трепыхается, и к любви порыв есть, - решивший для себя жить - живым останется. В этом у Семёна грамма сомнений не было. Волоса бы он одного не дал - хоть с головы, хоть ещё откуда - против факта закона сохранения жизни. Каким это способом происходит - не суть. Это уже запредельная для ума форма действительности.
"Не может и не должно быть так, - считал Палач, - чтобы жизнь большая малую свою частичку не выручила, если та вопиёт и кается. Потому что они одно. Был бы этот обратный позыв искренним".
Однако сейчас на собрании нужно было не рассуждать, а принимать решение. Тем более, что молчание участников суда сильно настораживало. Одно дело, что толком никто ещё ничего убойного по обвинению не высказал. Не считая, конечно, Ленкиного психоза в русле гипертрофированной ревности. Но по какому-то другому дьявольскому сценарию всё зависло в воздухе: между - между. Семён знал, что в таких случаях только действия спасают. Любая даже лажа глупая, - лишь бы только паузу перебить.
- Мало ли кто без души работает, - начал гундосить Семён Строев себе под нос, производя таким идиотским способом конкретные действия по спасению своей жизни. От конца позорного, на своей же плахе обшарпанной.
К примеру, есть ведь люди, кто пушки льёт, бомбы делает или колючую проволоку завивает, - продолжил он поуверенней, но озираясь, - не все ведь они от радости умиляются. Однако и палит всё, и взрывается, и колется, если наступишь.
- Я тебе сейчас наступлю! - Взревел Председатель. - На горло, мать твою за ногу, наступлю!
- В белых тапочках тебе уколется, - поддержал Мастер.
Однако по интонациям, где-то уже немножко театрализованным, Семёну стало положительно ясно, что кризис миновал. Психа просто из людей выходит. А жизнь продолжается. Люди-то, по сути - все добрые. Не всегда только условия есть для душевных сюсюканий. Вот и Леночка поддержала.
- Фу ты Вас, - замахала она на начальство своими изящными, чуть припухлыми ручками. - Ты чего же, Семён, в извергов нас превращаешь? Наконец-то глянула ему в глаза по настоящему, как прежде вспомнила.
"И то, - отозвался всем своим нутром Семён, - рано мне ещё шею намыливать. Не разобрался ещё до конца в проблеме. Специальность, и ту до конца не освоил".
- Осознал я. - С силой произнёс он. С достоинством высказался палач, но и иерархию соблюдая. Голову опустив, но с дерзновением. Это высокий класс, когда так разговаривают. Вместо того, чтобы просить - сам даёшь, причём так, чтобы взяли. Доброжелательно, но по своей мерке уровня. А тот, принимающий, на эту мерку не тянет, но берёт. Если искренне такой маневр выполнен, как правило срабатывает.
- Вот так бы и сказал сразу, что мол - так и так. Что мы - чурбаны бесчувственные, понять не можем. - С облегчением выдохнул из себя Председатель, поглядывая на окружающих. За поддержкой к закрытию темы. Все покосились на Серого. Тот в своём сером углу - дело уже к сумеркам - вообще был едва различим. Не отвлекаясь, что то, строчил в книжечку. Опять назревала эта чёртова пауза.
- Пусть ко мне подойдёт, - вскочила с места Елена Викторовна, - я ему кое-чего почитать приготовила, из теории.
- Тьфу ты, ети их в душу..., - чуть не матернулся мастер, - одно у людей на уме. Высказываясь в сердцах, он тем временем тоже косился на Серого. По всему выходило, что и Мастер на Семёна зла не держит. Серый, не поднимая головы, продолжал строчить свои кляузы.
- Чёрт с ним, - заключил Председатель, - не ясно кого имея в виду, Серого или Семёна Строева.
- Кончать будем, - подсказал не впопад Мастер, но быстро поправился, - в смысле, что на первый раз предлагаю выговор с последним предупреждением.
- Кто за, - мгновенно среагировала Секретарша.
Проголосовали три к одному. Тот, что в сером, так и не оторвался от своей книжечки.
Всё, выходит, миром закончилось. Все при своём остались. Провинившийся Палач получил выволочку, по всей форме, на производственном собрании коллектива трудящихся. И пошёл к своему станку поднимать производственные показатели. По количеству укладок и качеству обслуживания.
Через этот случай Семён ещё раз подтверждение получил, на собственном опыте, что от самого "идущего на смерть" зависит исход вечной и главной темы единства и борьбы противоположностей. Жизни со смертью. Всё можно было опять в теоретическое русло перевести, и со стороны на всё посмотреть, если бы не ветерок от этих дурацких пауз. Как от маятника из вечности.
Вполне ощутимый скрежет он тогда на душе ощущал. Холодными пупырышками зыбкость границы бытия у него на шкуре выступила.
Смех смехом, а не высунься бы он со своими танками и колючей проволокой , людям на смех, - могло собрание и в другую сторону проголосовать. Сейчас всё в весёлом, даже комическом свете виделось. Тем более, что грамотно "покаялся".
Что Елена Викторовна на этом собрании пережила, - трудно сказать, - что вспомнила и о чём втихаря всхлипнула, к окошечку своему отворотясь. А, может быть, и огонёк злодейский нашла в себе сил притушить. Не отдавая, конечно, в том себе отчёт, поскольку была и остаётся женщина. "Сущее воплощение противоположностей", - как бы выразился Семён, и добавил бы ещё, как истинный философ, что противоречия как раз и составляют движение жизни. Поэтому, наверное, и тащатся за такими Ленками все подряд ликвидаторы вместе с прочими стимуляторами и производителями, не взирая на ранги и титулы. Из уважения и восхищения жизнью. С её терзающим душу и ласкающим взгляд женским пьедесталом, хоть как-то оправдывающим весь остальной процесс жизнесуществования.
Председатель с Мастером, конечно, облегчение ощутили. Непристойность вроде как с плеч сошла. Ведь всяко могло обернуться. Не то смущало, что грех пришлось бы сотворить, - рядовой случай по жизни, - а то, что по собственному смертельному приговору, а это уже совсем другой ранг ответственности. Для себя, в первую очередь. Век бы не видеть таких собраний, всё равно, что врачом подписываться душевные болезни лечить, когда один скальпель в арсенале.
Только Серый похоже в этой истории никаких эмоций не испытал, во всяком случае не выказал. И от голосования воздержался, как потом выяснилось единственный в правильную сторону.
Ведь дождался Семён случая, чтобы ответ на последний свой вопрос по профессии получить. Опытным путём факт идеи удостоверить. Что сам за себя человек в ответе. Однако товарищей своих по цеху крепко подставил, - неизвестно ещё, как выкрутятся. Ни одно хорошее дело, как известно, без по морде не оканчивается. Благодетелю, конечно.
Всё к одному. Видели люди, как Серый, что на собрании в углу отсиживался, в тот злосчастный день среди зрителей ошивался. В аккурат ему приспичило крепёж зрительских стульев с брусчаткой на арене казни молоточком простукивать.
А выпало в этот день Семёну Строеву путану одну общественную, как в протоколе значилось, под топор свой с зазубриной укладывать. Провёл он её, как водится, в каморку к себе, тут же на сцене сооружённую, в порядок привести. Зря Елена Викторовна икру метала; обряд подготовительный осужденным по протоколу вменяется. Другое дело, что не обязательно необходимо массаж приговорённым проводить - воротниковой зоны или там ещё чего, - но и не возбранял никто. Тем более что приятная, между прочим, девушка оказалась. Тем более, что всегда иррациональную тягу рационально объяснить можно. Попробуй, переруби позвонки без должного разминания и растирания, когда они от страха и отторжения прямо каменными становятся. Гильотиной не возьмёшь, не то что ручным механизмом с зазубриной.
Ну, гладит, гладит, значит её Семён, по шее и ниже по обе стороны, на сколько пальцев его длинных хватает. Не пошло ему, видно, в прок, предупреждение на собрании. И ниже ещё растирает, для усиления полного расслабления, и чтобы ближе губами к уху её подрагивающему наклониться. Для вербального психотерапевтического воздействия.
- Дурочка ты моя, несмышленая, - дышит ей Семён на ушко, - может, останешься?
- Ты чего гонишь, родной, - отвечает она тоже еле слышно, на излом прогнувшись, от жуткой перспективы будущего и пронзительной нежности настоящего. - Колпак палаческий, что ли, у тебя совсем ниже пояса съехал. Так и негде нам с тобой здесь оставаться и времени не отпущено.
- Не поняла ты меня красавица, - берёт себя в руки Семён, - ты насовсем здесь оставайся!
Как это? - Сразу очнулась от истомы арестантка. - Издеваешься.
- Отступись от себя, прямо здесь и сейчас. Сбрось свою шкуру грязную, как Царевна лягушка, и родись чистенькой.
Ты чего это, - закрутила девушка головой вокруг опять ставшей чугунной шеи, - за ведьму меня принимаешь. Так не инквизиция на дворе, да и всё равно не пощадит никто.
А Семён, знай одно, всё трёт да трёт, и приговаривает:
- Сама довела себя до ручки, сама и выкручивайся.
- Это как же!?
- Покайся.
Не выдержала всё-таки арестантка Семиного натиска - по воздействию нежного, а в словах путанного. Затряслась вся, задребезжала всеми своими плечиками опущенными и пала на грудь Палачу в рыданиях. Если не головой так чувством передалось ей что-то от него в сторону надежды. Тем боле, что надежда, как считал Семён, всё равно не умирает, разве только на самой плахе вместе с головой.
- От блядства этого, - стала горячо выговаривать Семёну душу на ухо, - у меня у самой всё нутро до золы выгорело. Нечем мне в царевну назад оборачиваться, да и на лягушку я не тяну. У той хоть какая в жилах кровь была, а не жижа стылая.
- По какой статье тебя ко мне определили, - спросил Семён, чтобы отвлечь от истерики.
- За коммерцию, надо думать, - зашмыгала носом девушка, - курсы по кама-сутре открыла для обездоленных.
- Благотворительностью, значит, занялась, для озабоченных нищих!? - Пошутил Семён, не до конца понимая, о чём речь.
- Для по чувствам обездоленных, - поправила Шура. Семён опять не очень понял, смотрел вопросительно.
- Ну, для тех, кто в сплошных стрессах от бизнеса или забот государственных не может ощущать себя живым.
- Как это?
- Ну, это когда люди машинами становятся рационалистическими: работают день и ночь, во всём себя прижимают и сдерживают, чтобы только дело делать, а потом уже совсем чувствовать разучаются.
- Вот ты их и возвращаешь к жизни, - с пониманием кивнул головой Семён, - по мере сил.
Девушка тоже кивнула, без умысла.
- А тут ещё разврат в королевских кругах значится, - ткнул Семён пальцем в протокол.
Это ещё посмотреть надо, кто кого совращал, - изменилась в лице путана. Если бы не освещение вокруг плахи пурпурное, можно было решить, что покраснела арестантка. Однако после того как помолчали оба, лицо её опять стало бледным и посуровело. Вернулось, видимо, состояние полной нереальности и жуткости происходящего.
Пожалуй, тут любой головой трется, рядом с палачом этим - убийцей нежным. Да и с ним та же история: или он в самом деле прозрел возле плахи своей окровавленной, или, наоборот, головой от неё очурбанился. Но чутьё женское - если оно есть - не обманешь. Качнуло арестантку всё же к надежде не умирающей.
- Поздно вроде уже, - покосилась она на плаху, хотя...
- Вот и я говорю, - с жаром поддержал это "хотя" Семён, - давай решай. Здесь и сейчас! Второго случая не будет.
- Что решать?
- Бросай, к чёртовой матери, совращать людей. И назад их снова люби. И душу им отдавай.
-Так я и так всех люблю, - не поняла к смертной казни приговорённая, - и душу отдаю, и тело.
- А чего же тогда умирать? Как полный придурок воскликнул Семён, вроде и вправду "отлетев" от происходящего, - если у тебя и на душе и вокруг всё в порядке.
- Было бы в порядке, не стояла бы перед тобой, как Анна Каренина перед поездом.
- У той на рельсах, - возразил Палач, подбадривая девушку, раз та шутит, - как раз всё наоборот было. Она сама себя под обрез подвела, хотя по раскладу и не следовало.
- Не знаю, что у неё за расклад был, а я и без поезда иной раз хочу себе кишки выпустить. - Шура, - думаю, - хоть бы тебя кто наизнанку вывернул.
- В нужную сторону соображает, - подумал Семён. Александрой её значит зовут, - сообразил наконец, хотя татуировку её с полным именем, наискосок от ключицы к соску, с полчаса как пальцами своими бесстыжими массировал.
- Возьмём, к примеру, мою работу по профессии, - дальше исповедовалась Шура, - что я от неё имею для души и тела. Пусто мне всегда, когда любовь изображать приходится. Даже иной раз в себе сомневаюсь: я это или не я. Землю ещё под ногами чувствую, а неба над головой - будто и вовсе нет. Слова какие-то фальшивые шепчу, как гимнастка на упражнении, пёрышком невесомым стелюсь об клиента. Бывает, что-то у самой зашевелится, но не то совсем..., а как бы от жалости, не то к нему, не то к обоим, через платок целующимся. Несчастные мы все, кто так делает. Чем больше себя продаёшь, тем меньше для жизни остаётся. Нельзя, Семён, любовь продавать. Это - главное для жизни предательство.
- Да, - согласился Семён, - что любовью торговать, что шагреневой кожей - без разницы.
- И я говорю, но есть моменты, когда клиенты думают, что их правда любят. И в глаза заглядывают, и плачут, и подарки дарят.
"Странно, - подумал Семён, - все вокруг друг друга любят, жалеют, а потом кому-то из-за этого под топор ложиться приходится. Надо с этим разобраться, уравновесить как -то эту фальшивую любовь со всей остальной ненормальностью жизни. Хорошо бы без проституции, но и не хирургическим путём..."
- Нет лучшего лекарства от головной боли, чем гильотина, - как-то странно пошутила Александра, и вдруг просияла лицом:
-А давай попробуем!
-Что попробуем? - в доску растерялся Семён, от неожиданности таких преобразований.
- Я ведь правда людей люблю, - ещё больше просияла Саша, не заметив смущения Палача, - медсестрой бы пошла работать - всё тоже самое: опять людям хорошо делать, но по-другому.
Неизвестно, чем бы эти её просветления для Семёна закончились. Всяко ведь получалось, что он ей обещает что-то. С другой стороны люди только-только друг друга понимать начали. Но не то это место лобное, чтобы диспуты проводить. Почти сцена, а на сцене декорации быстро меняются: Елена Викторовна некстати в коморку высокой грудью в два приёма через косяк протиснулась. Её только не хватало. Хотя в такие моменты изломов жизненных, никто не знает - что кстати и что не кстати. Тем более, если человек живой. Зато порнографии никакой не обнаружила. Беседа только смущённая происходит между приговорённой и исполнителем. Так чего ожидать - не на пикник люди собрались. Глянула Лена на Александру отрывисто, снизу вверх, и сунула Семёну свёрток в пакете пластиковом, чёрненьком без просвета.
- Что это, - сипло спросил Семён, не успев адекватно на визит среагировать.
- Голова, - буркнула Лена, вроде как смутившись, - из музея засушенная. - Как новая, - почему-то добавила, пряча глаза от арестантки.
- Зачем мне? - принялся бесцельно разворачивать свёрток Семён, но как увидел спутанные длинные волосы, его, как молнией, мысль прострелила.
Пока Елена Викторовна что-то насчёт наглядных пособий бубнила, в пол уставившись, Семён судорожно размышлял:
- На то и судьба, - придёт время, из любой грязи солнечный лучик выпрыгнет. Но и сам человек к этим делам должен причастную пружину иметь. Чувства ведь живые, а жизнь для всего единая.
- У нас сейчас белая полоса пойдёт, - выдохнул Семён вслух с решимостью. - Так сделаем: берём башку эту гуттаперчевую и к Сашиной голове волосы за волосы привязываем. По колеру в аккурат выходит. Он показательно примерил зловещий этот парик на Сашиной голове.
Женщины обе застыли в коме без движения, одна только жалобно постанывала, когда Палач проволокой ей стяжки на голове мастерил. Зато Семён, на кураже, пританцовывал и напевал, как цирюльник из оперы.
Никто толком и разобрать ничего не успел, когда сигнальный от прокурора белым платком отмашку сделал. К началу процедуры отсечения. В этот день Палач Первой статьи Второй гильдии Семён Строев произвёл казнь виртуозно, и может быть первые за весь рабочий стаж на вдохновении. Лучше чем на королевских сборах и показательных выступлениях справился. Тютельку в тютельку между двумя головами попал, на волос один не опростоволосился. Такой вот каламбур на сей раз Семён отчубучил. Хоть раз от души производственный момент отработал и предназначение своё по профессии до конца выполнил.
С того дня как-то успокоился Сёма. Своё собственное томление отпустило его вроде. Тем более что Саша, как и обещала, медсестрой в инвалидном доме устроилась. В другой город, правда, пришлось её перевезти и даже в княжество другое. Пишет, что не жалуется и счастлива почти что. Только вот его, Семёна, почему-то помнит и пока забыть не может. Понравился он ей, как мужчина или ещё каким естеством, объяснений не даёт. А ему это и лестно и тягостно. Лена ведь есть, и опять же - человеком оказалась. Не зря, выходит, он ей тогда весь пансионный сезон на ухо шептал. Понятное дело, чтобы шелест воздушный устроить для пробуждения чувств, но и слова в этих шептаниях звучали. Семён, безусловно, понимал, что мужчина и женщина есть разные "планеты", но оба - человеки. От слов "чело" и "век". Хотя всю жизнь с женщинами у него получалось - мозгами не объяснишь и словом не выразишь. Да и не привык Сёма на такие, приниженные к земле темы, голову морочить. И так забот хватает.
Вот, к примеру, Серый, что на собрании воздержался, всё вокруг плахи роет, вещдоки по волоскам собирает. Семён не в обиде - у каждого своя работа. Фиг найдёт. Всё чисто было сработано. Другое дело, что бы вокруг не происходило - первый сигнал самому себе.
Все эти выкрутасы, что на арене казни Семён тогда с Сашей устроил, были не столько цирковыми фокусами, что на кураже и непонятно как делаются, но и с собой он разговаривал. Вернее к себе примеривался. Это посложнее будет, чем вихляться и пританцовывать, - карт-бланш на продление жизни другим отмеривать. Себе другое дело. Тем более, если никто топором вокруг шеи не машет.
Надо высокую философию на земную плоскость переводить, вот что Семён понял. Не на собрании, - позже. Когда Лена с мешочком к нему в каморку заглянула и потом, когда он голову эту гуттаперчевую Александре прикручивал. И ещё он понял, что нельзя быть добрым палачом. Вроде дятла по полену стучать, червяков жизни лишая. Люди не черви. Не ты им голову прикручивал, не тебе и откручивать.
Радости мало осознавать, что всё, чем ты занимался, не твоё. И что предназначение своё не осознал и не выполнил. Так знать бы его это "пред + назначение". Видать не положено. Чтобы жизнь мёдом не казалась. Так что пока у Семёна внутри тишина. Вроде той, что на собрании, когда маятник ветром с двух сторон обдаёт. Для ободрения. Смерть, она и есть смерть, в ней жизни нет, и взять, значит, с неё нечего. А маятник - куда-нибудь да качнёт. Никуда не денется, тем более, что жизнь все равно вечная.
Только с Леной и Сашей маятника дожидаться - ранг не тот. Здесь само не разрулится. Так на то и разница: одно по судьбе выпадает, за другое сам в ответе. А мера всему любовь.
Тюня-предприниматель
Наехали на Тюню бандюки. Не то, чтобы со шприцами, утюгами и удавками, наоборот, - по современным, продвинутым методикам участвовали. Измором брали. Но тоже не хило. "Уж лучше бы морду били или попытали разок, - уныло рассуждал Тюня, в том смысле, что все равно отпустили бы когда-нибудь, - а то тянут "кота за зайца", и конца этому нет".
А все потому, что Тюня слабинку дал: подпустил все-таки своего Дурухтайло к своему же бизнесу. Много раз заходил у них разговор, что этот его крышный партнер может организовать заказы, немереные для тюнинской полиграфии. По водке, к примеру, паленой или "дезинфицирующему" раствору в бутылочках с красной шапочкой. Этикетки чтобы печатать.
- Дизайн ты классно делаешь, - хвалил Дурухтайло, - из всех ларьков золотом блестеть будем... Но Тюня держал дистанцию.
- Я водку не печатаю, - отвечал коротко, продолжая в голове мысль, что только по этой причине и жив до сих пор на Белом Свете. Между Лиговкой и Воронежской в разрезе Обводного канала. Не те это места, чтобы без черепно-мозговых травм по темным проулкам в бизнесе шарахаться. Все равно что бензоколонку свою открыть или аптечный киоск поставить, без должного согласования. Но дал слабину.
Однако можно, его Тюню, понять: туго ведь стало с заказами на полиграфическую продукцию. Вернее заказчик уже не тот, чтобы до слез тащиться от одного только вида своей фамилии в напечатанном варианте. Это раньше, как только капитализм начался, все сразу кинулись учредителями становиться и директорскими визитками друг перед другом, как шашками размахивать, - кто кого перешибет. Тогда по представительской атрибутике полиграфистам работы за уши хватало. Но прошли те времена. Хотя долго такая динама крутилась, на первой предпринимательской волне. Многие ведь искренне считали, что от одного только бумажного антуража с гербовыми печатями и форменной атрибутикой, деньги сами в карман потекут. Тем более, что карманов оказалось значительно больше, чем идей и инвестиций. Тем более, что вложений одной только эфемерной интеллектуальной собственностью оказалось недостаточно, и для бизнеса нужны реальные деньги. Причем свои собственные, конкретно от семьи и детей в отрыве.
Вот визитных карточек и поубавилось, а те кто выжил, больше пеклись не о своей представительской рекламе, а рекламном представительстве товара. Так что вместо визиточной темы пошла этикеточная. На продукты питания в первую очередь и по напиткам, конечно.
Пить и есть все равно ведь народу осталось, даже с этим по-идиотски стоящим долларом, - вроде протеза в штанах, - тупо взирающим на все остальное психопатическое ценовращение. У нас ведь всегда так: или Черный вторник устроят, с обвалом по всем параметрам, или вялотекущее опускалово, тоже по полной программе, хотя и не в атакующем - осадном режиме.
Конкурентов тоже больше стало, по той же, этикеточной причине. Все вдруг одновременно поняли: чтобы втюхать товар, его, по большому счету, даже не обязательно иметь, - то что предлагаешь, но упаковка на том, что втюхиваешь, должна быть самого высокого класса и во всех цветах радуги.
Коробку конфетную последних времен видели? Бросается в глаза, что не сильно она товаром перегружена. Зато "саркофаг" такой роскошный, что и три конфетки по краям распихать не стыдно. Вот и опять получается, что полиграфистам самый флаг в руки. Водку, конечно, не каждый решиться вензелями расписывать, да и мало кто сумеет, а к примеру, дипломы с удостоверениями, если раньше кто стеснялся работать, теперь - без проблем. На одном только заводе, где Тюня обосновался, - прекратившем, конечно, после Чубайса всякую производственную деятельность и строго только арендой промышляющем, типа бизнес центра, - так аж три печатные фирмы друг на друге сидят. Трудно перешибить всех. Тем более, если ты сильно разборчивый, - водку, например, не печатаешь. Тем более без внешних вложений.
Мог, конечно, Тюня себя упрекнуть, что к стыду своему до сих пор толком не знал, откуда эти самые инвестиции проистекают, о которых разве что детишки в детском саду еще пока песенки не поют. Единственно он знал точно, что, если реальные и конкретные деньги тебе дают, то только для того чтобы ты потом их отдал, причем в значительно большем количестве, или, по другому варианту, - чтобы в твой бизнес влезть. Книжек по маркетингу с менеджментами для этого читать было не обязательно. На Лиговке этому быстро учили. Там ведь не очень кто Карлом Марксом увлекался, с его формулой: "деньги - товар - деньги", больше по финансам другая схема ходила: "деньги - счетчик - деньги".
С другой стороны сказать, что наши бизнесмены такие уж темные и дремучие, тоже не правильно. У Тюни, например, по технологии ведения бизнеса с цивилизованным капитализмом расхождений в понимании не было. Все правильно у них провозглашается. Кто будет спорить: что людей надо расставлять по способностям, и чтобы групповые интересы на выход объединялись; ротацию опять же нужно производить (пока красть по черному не начали), хозяйственную деятельность по уму вести. Все до скучности - точно, правильно и очевидно. Другое дело, что на Западе этот тривиализм разжевывается и размазывается с восторгом великих открытий. У самых наивных и от реалий действительности оторванных, может сложиться впечатление, что от того, как вы пункты в бизнес-плане расставите и сами деньги проистекают, и их количество.
Во всяком случае, от разговоров об инвестициях, тендерах с грандами и прочей западной хренотени на нашем феодальном рынке, Тюню всегда тошнило. Тем более, когда вливания делаются под патронажем герцогов в законе из местного правительства в сопровождении таких же принцесс из надзорно-проверяющих управлений. И сплошь - управления. "Вот кто у нас бизнесом управляет", - злился на такой бюрократический капитализм Тюня.
Да и не всех к корыту подпускают, - даже если потом за него башку оторвут, - если ты, конечно, не родственник или близкий друг, а еще лучше - дальний, на всякий случай. Закон ведь все равно никто не отменял, что за все надо платить.
Тюня ни ближним, ни дальним родственником никому не был, поэтому приходилось во всем самому выкручиваться. "Главное, - думал он, - в таком менеджменте с маркетингом, без внешней подпитки, дело свое с самим собой отождествлять. Насколько получится у тебя быть человеком среди людей и гайкой в общем болте вращения, настолько ты и будешь рынком востребован. С тем, с позволения сказать, капиталом, что на сегодняшний день у тебя имеется".
Уклонялся Тюня, сколько мог, от всяких займов и другого покровительства чиновных герцогов и их вассалов. До поры. Не до таких сантиментов было. Ведь как до последнего времени все крутилось, - все в одной упряжке. В холостую ли ты работаешь или с дельтой (в той или иной степени плюсовой), а высунулся или качнулся в сторону расслабления - сразу свободен. Честная конкуренция. Почти все в равных условиях. "Ничего не имения". Промахнулся или зазевался, - свято место пусто не оскудеет, - следующий арендатор на твоем месте трясущиеся ноги расставит. Все более-менее в рамках справедливости, и сам дурак. Пока все так поступали, - одни правила, а когда федералы с наемниками в бизнес полезли, тогда уже и тактика и стратегия другая. Ведь сколько в последнее время производственных монстров на государственных деньгах выросло, в частно - ведомственном владении. В противовес таким как Тюня, безынвестиционщикам.
Тут два "путя" по выживанию вырисовывается: или теперь под них ложиться, или все же искать свои собственные инвестиции, черт бы их побрал. Так и приходит черед, когда хочешь - не хочешь, а буквой "Г" тебя разворачивает. И хотя ты не Квазимодо какой-нибудь, чтобы самурайские харакири себе устраивать или Сицилийскими вендеттами по парадникам баловаться, а все равно обидно, когда тебя обувают. Тем более, если сам подставился.
Помните кино - "Криминальное чтиво", там мафиоза один был: черный крутой и наглый донельзя. Но и его "обули". Причем в прямом смысле, - два извращенца сзади отоварили. А ситуация такая: они с Брюсом Виллисом эффектно так друг за другом гоняются, а тут эти выродки совершенно не кстати в их сюжет вписались. В азарте наши ребята на крутом вираже их всерьёз не приняли, пока те никчемные ребятишки вполне цинично и конкретно нашего громилу "через бонифас блок на картолыгу" не напялили.
Обстоятельства, там в кино, такие тупые сложились: вроде как одна картина резко заканчивается, и другая без перерыва по своему сюжету идет. И сюжет этот новый - совсем другого плана, хотя в первой погоне Брюс с этим черным громилой тоже вроде как не в догонялки играли. Однако Брюс врубился, что и для него в этом новом кино роль такая же неблагородная припасена как и его черному врагу. Вмиг перестроился и, как сумел, чуть ли не рыцарским мечем, покрушил этих выродков.
Наши ребята опять как бы в исходное кино возвратились. Все вроде нормально закончилось и даже с тенденцией к примирению.
- Ты в порядке? - Спрашивает Брюс с завидной американской непосредственностью у этого, не такого уже теперь крутого, громилы.
- Я очень не в порядке, - отвечает тот, давая понять, что разговор на эту пожалейную тему у них с Брюсом бесперспективен, хотя тот и спас ему жизнь.
Тюня очень понимал сейчас этого черного, и тоже был теперь "очень даже не в порядке". Но жалеть себя не жалел, Брюса ведь не обули. Хотя началось его собственное опускалово, как раз в "пожалейном" стиле. С тактичным пониманием трудностей перспективы роста.
Пришел к Тюне эксперт от Дурухтайло, веселый и крайне доброжелательный.
- Ну ты даешь, - изумленно заморгал он глазами, глядя на тюнинскую технику, - такое как у Тебя оборудование, разве что Львовском музее-аптеке на обозрение выставлено. В аккурат такие монстры для печати средневековых этикеток на микстуры применялись.
- Ну-ну, - сказал Тюня, - приходилось по радио от теоретиков слышать, что преуспеть в бизнесе можно только опираясь на самое современное оборудование в своей области.
- Ну и чего не опираешься, - искренне изумился эксперт.
Тюня молча протянул ему прайс-лист на офсетную технику нового поколения, где самые низкие цифры в последней колонке были 350-500 тыс. $, да и то на восстановленные образцы.
- Ну-ну, - почесал затылок аналитик.
На том дискуссия была прекращена. Как показалось Тюне - к обоюдному замешательству сторон,. Однако спустя срок, чуть больше недели, в печатном цеху у Тюни появилась новая полиграфическая машина "Solna", для полноцветной печати. Специальная модель, предназначенная для этикеточной печати самого высокого уровня.
"Швеция, - подумал Тюня, обнюхивая с ребятами эту "Сольну" со всех сторон, - сделано с умом".
Аналитика звали Слава Кащенко. Кощей Бессмертный, - сразу пришло на ум Тюне. Было у Славы во взгляде что-то потустороннее - зловещее и разухабистое, одновременно. В то же время необыкновенно деловым парнем оказался Слава - Кощей. Тюня под его руководством и не заметил, как по три смены стал пропадать на работе и ребятишек своих гноить, как каторжных. Причем мотивация такого рвения была как раз пот стать Кашею - сюрреалисткая. Во всяком случае, не из-за денег.
Пахали в три смены без выходных и праздников, исключительно из-за того, что всегда, ежедневно и даже ежечасно поджимали сроки сдачи этих чертовых этикеток. Для людей, уже в капитализме поработавших, как и для Тюни, сроки - это святое. В том и заключалась Кощеева уловка, - ведь ни времени сдачи, ни объемов заказов Тюня теперь не контролировал. Ему спускался сплошной круглосуточный вал, со всегдашней необходимостью выдать этикетки "еще вчера". Вот все в безостановочный круговорот и закружилось.
По организации оплаты труда трудящимся Слава также вполне мог бы на какую-нибудь престижную премию по экономике претендовать. Эта соковыжималка работников на "подаренной" им технике, так ловко Кащеем обернулась, что ни Тюне, ни его бригаде деньги теперь как бы и вовсе не платились. Ведь у закодированных работой этикетчиков ни времени, ни мыслей теперь ни на что другое, кроме обслуживания этой "Solna", не оставалось. Процесс выплат у Кощея свелся строго к соблюдению первичного по необходимости принципа восстановления рабочей силы по Карлу Марксу. Слава просто закупал еду мешками и "одаривал" всех по типу шведского стола: сколько угодно на месте, и на вынос в объеме на подъем в одни руки.
В таком режиме полуконтуженных зомби и протекли для Тюни его ребят трудовые будни. И даже на счет поесть как-то теперь невнятно выходило. Можешь, конечно, чревоугодничать на полную катушку, без продыху, если, конечно, у тебя для этого время есть и вкусовые рецепторы не атрофировались.
Оказывается не только наркотой и алкоголем можно из людей идиотов делать. Так что, ели кто думает, что работоголик - это хорошо и даже в чем то почетно, то это - как сказать. На примере тюнинской бригады такая романтика не вечатляла.
Тюня очухался, когда уже Дурухтайло стал над ними надсмехаться:
- Ну, вы, пацаны, совсем фишку не рюхаете. Вас ставят раком, а вы все ниже пригибаетесь.
- С твоей подачи, - уточнял Тюня.
- Я - менеджер, - гордо шевелил бровями Дурухтайло, - мое дело внешние связи разводить, а ваши местные разборки - не мой профиль.
- Ну-ну, - отзывался Тюня, в своей теперешней манере.
На том диалог бывших друзей заканчивался. За бесперспективностью перетерания пустопорожних тем. А беличья карусель в работе и бесцветный пейзаж за клеткой трудовой повинности продолжались. Это в конце концов ввергло Тюню в состояние полного психического опустошения. Безусловно, задним умом он понимал: что, почему и как происходит. Это и удручало.
Говорят, это самое тяжелое для творческих людей - мысленно корректировать уже совершенные, а еще лучше - несовершенные свои поступки. Через это вся энергия истекает. Причины - разные, симптомы - одни: тоска, безысходность и мозговое онемение с частичной потерей хватательных рефлексов.
Слава Богу, в такие моменты Провидение для обратного "включения зажигания", в голову подбрасывает мысли глобального философического свойства. Причем, у разных людей всплывают одинаковые вопросы, как черти у алкоголиков. Разумеется - безответные. "Кто мы?", "зачем здесь", "откуда пришли" и "куда идем". Что там вообще за горизонтом видимой грани действительности? Словом, вопросы, типа: в чем смысл жизни. Поскольку вопросы эти еще больше неразрешимые, чем свои собственные, то сознание притормаживает, разинув рот из уважения к ним, и испытуемый на этих тормозах так или иначе сходит со своей зацикленной орбиты.
Вот и Тюня на эту свою каторжную ситуацию смотрел теперь вполне отрешенно. Его больше занимал вопрос: почему тошно бывает на свете, когда "сыт, пьян и нос в табаке". Не так как сейчас, конечно, - хотя еды, во всяком случае, - навалом, а - вообще. У самого, всегда так выходило, что если нет творческой искры в работе и только одна похлебка это дело разводит - всегда отупение наступает. И в остальном - примерно так же. Мыслям и тем для жизни полет требуется, а чувствам и подавно. Что-то из толстых желаний, безусловно, всегда остается, - попить, поесть и все такое, с вполне понятными удовольствиями, но и они притупляются. "Похоже, для продолжения жизни нужны тонкие чувства и возвышенные мысли, - рассуждал про себя Тюня, - духовный мир так или иначе готовит нас для предстоящего с ним свидания."
Такие рассуждения из области загробной жизни, как правило, для окружающих не остаются не замеченными.
- Глубокая мысль, - широко раскрыл на Тюню глаза Кощей, когда тот обратился к нему с вопросом:
- Зачем, к примеру, ты живешь? В чем у тебя удовольствие от вздоха жизни?.
Слава не ожидал такой щедрой откровенности от своего подопечного и не был готов к ответу. Хотя по самому тону и отрешенному выражению во взгляде у Тюни, чувствовалось, что вопрос тот задает для себя не праздный. Кощей был не дурак и понимал, что восстания бывают разные. И на эти закатывания к небу глаза у руководителя его рабочей команды, должно быть крутые меры придется принимать.
- Ты вот, к примеру, когда комара душишь или человека продыха лишаешь, то удовольствие ощущаешь или тоску, - продолжил Тюня вопрос, для конкретизации.
- Я необходимость ощущаю, - ответил тот серьезно. И тебе советую от этого не уклоняться ...
- От чего?
- От ответственности.
- От кого?
- Не от кого, а перед...
- Тобой, например?
- Собой, - поправил Кощей, и добавил, вроде как для обоих, - зарываться только не надо.
Тюня тоже был "не первый день в городе" и прекрасно понимал, что зарываться не стоит, но и предел есть. Когда, как говорится - верхи не могут, а низы не хотят.
Собрал он свою команду и сказал им речь:
- Вязать, пацаны, пора с этим онанизмом за полушку хавалки, чтобы себя потом уважать осталось.
Путано выразился, но ребят проняло.
- К едрене матери, - поддержал бригадир, - лучше ассенизатором говно трубой сосать, за нормальные деньги с выходными, чем такой как мы хненососиной заниматься.
- Когда рабы не хотят работать, они орудия труда начинают ломать, - пробубнил под нос солидный мужик Трофим - резчик бумаги, выказывая высокий уровень всеобщего политпросвещения в докапиталистической России.
Остальные высказались в том же духе, что брак гнать начинать надо и сроки срывать.
- Чтобы премиальные за это начислили? - иронично поддерживал разговор Тюня.
- И правильно, - вступился бригадир за идею с браком, - сначала оштрафуют, а потом уважать начнут, глядишь и зарплату начислят.
"Рабам не начислят", - почему-то абсолютно четко понял для себя Тюня, но промолчал.
- Гайки у машины свернуть не трудно, - профессионально высказался механик по оборудованию, - чем только потом семью будем кормить. Не успев разгореться, пламя справедливого гнева стало затухать. Оно и понятно - кушать не потом, а сейчас хочется.
- Я так понимаю, - подвел итог разговору Тюня, - суть вашего предложения сводится к тому, что надо все к чертовой матери сломать, раскурочить и вообще не работать, но так это сделать, чтобы еще доппаек начислили.
- Ты шеф, - сказал бригадир, - ты и решай.
- Ну-ну, - ответил Тюня.
На этом тюнином "ну-ну" в который уже раз дискуссия и прения сторон прекратились. А Тюня в который раз убедился, что с пролетариатом бизнес - проекты обсуждать, что против ветра мочиться. Да и вообще, не было еще случая, чтобы кто-то, кроме тебя самого, твою задачку решил: как придумать, сконструировать, реализовать и т. п., даже - украсть. Другое дело, если разделить надо. Тут каждый знаток отыщется. Коснись даже, кого за водкой послать, и то все на тебя смотрят, - как решишь. Причем, хоть один, да останется после твоего решения недовольным.
Вот такой на эту тему всегда юморок получается. Но на то ты и предприниматель, чтобы шаги предпринимать. Отличительный здесь признак - делать, как делаешь. А потом, кому положено, пусть рассудят. Самое простое - грушу раскачивать. Тупое дело - качать, где качается, но тоже мозги нужны. А то выйдет, что это "тетя Груша повесилась".
С Тюней примерно так и произошло. "Подобное лечи подобным", - решил он, вспомнив библейское выражение с дьявольским уклоном, и пошел к Тамбовцам, правду искать.
Был у него с ними случай в начальные времена становления новой формации в стране, когда к каждому новоиспеченному "капиталисту" на фирму раз по десять в неделю братва вваливалась. С коммерческим предложением, насчет крыши. Вот уж насмотрелся Тюня тогда на эту публику. Дело ведь на Обводном канале происходило, а места эти испокон века в Питере бандитским считались. Самыми страшными оказались не кавказцы или даже и чеченцы какие-нибудь, а наши доморощенные ребятишки, из начинающих. Впрочем больше всего один запомнился, постарше: белобрысый, потасканный такой паренек, с рыбьими глазами. Мелкого расточка, довольно щуплый, но взгляд десятерых "быков" с бритыми загривками стоил. Холодной пустотой и смертью от этого белесого паренька веяло, и говорить даже ничего ему не надо было, тем паче удаль изображать перед друганами. Не знал Тюня, что такое садизм (да и сейчас, слава Богу, еще пока не изведал), но тут без учебников по психиатрии все было на лице написано. Хотя придурков, друг перед другом выпендривающихся и ненароком могущих "заиграться", оно в реалии больше стоило опасаться, но это как говорится - здесь и сейчас, тем более, что под столом всегда стальная полоса от гильотины отлеживалась, - но когда на тебя из бездны волчьими глазами смотрят, - все-таки жуть.
Не Тамбовский тогда хлопчик оказался, и не Казанский, и даже не Центровой, а залетный уголовник, с Урала, а может с Сибири. И, как бы, по делу приехал. "Как бы" - в том смысле, что ни Дурухтайло ни Тюня к его командировке никакого отношения не имели. Пацаны какие-то с Броневой опустили ихних с Урала на картошку, чуть ли ни на целый состав, вот и приехала бригада разбираться. Только с кем разбираться, когда ни фирмы, конечно, уже никакой нет, ни состава, ни стрелочника. Хотя, люди сказывали, что эти с Броневой все-таки оставили одного своего "на развод". Правда в дурку его посадили, чтобы об него там концы оборвать. Причем того самого парнишу, что сам там на Урале засветился. А он и в самом деле повернулся в дурдоме, когда уральцы на него вышли, от такой подлой несправедливости. И расклад через это образовался - и виноватый есть, и взять не с кого.
Тюня, конечно, про это ни слухом ни духом не знал, когда Рыбий Глаз со злости всю Лиговку шерстить начал. Просто по геометрии тюнинская контора ближайшей к Боровой оказалась. И это мелкое идиотское обстоятельство так против Тюни с Дурухтайло обернулось, что на них в первую очередь гнилой наезд пошел:
- Как это вы здесь сидите и ничего не слышали и не знаете? Тогда давайте сами платите, или, типа, сход надо собирать.
У Тюни в конторе тогда и собрались. Не те тогда еще времена были, чтобы для стрелок ресторанные залы с лебедями снимали или хотя бы баньку с девочками.
Дурухтайло выпало в этом полуподвале председательствовать, как левым боком к проблеме причастному. Дураков ведь больше не нашлось чужое дерьмо разгребать. Он одел черный костюм с белой рубашкой и был вроде распорядителя на бале: когда курить давал отмашку и кому за кем говорить назначал. А, вообще, сейчас можно только удивляться, как ему удалось отбиться. Ведь это башку свернешь, как себя вести надо, когда "правая" сторона все четко и по пунктам излагает, как их кинули не по понятиям, и тебе после них тоже что-то в такт надо кивать и на кого-то показывать, только непонятно на кого и по какому поводу кивать. Крутился, крутился вхолостую разговор вокруг этих отморозков с Боровой, а потом все же вышел накал наружу, как с женой на кухне бывает, когда логические доводы исчерпаны. Поползли, закрутились нехорошие фразы сквозь зубы у ребят в Тюнинсом полуподвале. На тему: пасть порву и моргалы выколю. Во всяком случае тривиальное: "сейчас в морду дам", - Тюня раз отчетливо услышал, причем в контексте, когда "за базар отвечают".
Тут, как раз, и проявил себя Дурухтайло, за что потом, как будет ясно, его и Тамбовские зауважали.
А Тамбовские - это отдельная тема. Парень тогда заявился к ним в полуподвал на Воронежской - чистый красавец: в роскошном синем пальто в мягкую елочку, с плечами, и шрам через всю щеку. Но все в вышей степени аккуратно и даже ухожено, не исключая и шрам.
Сел, как на свое место, в Тюнино кресло вертящееся и спросил, в исключительно доброжелательном наклонении:
- Не испытывает ли директор потребности в ограничении тех или иных навязчивых посещений. - Как сейчас, к примеру, - добавил он по ребячьи весело, похлопывая ладошками по подлокотникам тюниного кресла.
- Бывает, - неопределенно отвел глаза Тюня, - наблюдая, как второй посетитель, надо думать финансовый компаньон красавца, в бухгалтерских очочках с папочкой, внимательно изучал техническое оснащение и интерьер Тюнинского логова.
- Ну так поможем!
- Есть уже помогатель, - ответил Тюня и сам поинтересовался вежливо, - а Вы не Тамбовские случаем будете?
- Малышевские, - поправил человек со шрамом.
- Круто, - не удержался Тюня - боюсь, что мы недостойны.
- А кого достойны? - Поинтересовался очкарик.
- Дурухтайло у меня компаньон.
- Это тот, что борзых с Сибири отбрил.
- Он самый, - сказал Тюня.
- Ну тогда ты за надежной стеной, - вполне серьезно заверил Красавчик, освобождая Тюнино кресло, - передавай ему привет и братские пожелания.
- Да, я думаю, свидимся, - прикрывая за собой дверь, вполне дружелюбно добавил очкарик.
"Здорово, - с уважением подумал тогда Тюня о Дурухтайло. - Не зря, видно, авторитетов Авторитетами называют. Что-то вроде воинского звания получается".
Хотя, конечно, про тот случай без содрогания трудно было вспоминать. Дурухтайло ведь не был еще в каком бы то ни было авторитете. Вот бы смеху было, если бы ребятишки на том сходняке по картофельному делу узнали, что Председатель уважаемого собрания с ружьем и на "Копейке" по стрелкам разъезжает.
А тогда, - когда мордобой уже созрел окончательно, за повисшей в воздухе фразой: "в морду дам", - Дурухтайло поднял одну руку, призывая уважаемую публику к спокойствию, а второй чуть ли не тыча в рыбьи глаза Пахану с Урала, предложил четко выговаривая слова:
- Пусть этот даст.
- Кому, - не понял Рыбий глаз.
- Да хотя бы вот ему, - указал Дурухтайло на Тюню, - барыге моему.
- Ему-то за что, - опять не понял Белобрысый.
После этого короткого диалога с предводителем залетных, Дурухтайло театрально развел руками, предоставляя пацанам обеих конфессий самостоятельно оценить весь идиотизм сложившегося положения. Причем Дурухтайло это свое мимическое выступление так классно выстроил, - то показывая на Тюню, то стуча себя самого в грудь, то пожимая плечами, или устремляя взгляд куда-то в запредельное пространство, может быть до Урала, - что всем становилось понятно, что это не он только что сказал, что Тюня здесь не причем, а сам Белобрысый.
- А если я все же дам ему в глаз, - очнулся Рыбий Глаз.
- Тогда я тебе сам моргалы выколю, - картинно обернулся к присутствующим Дурухтайло, - оставляя на обозрение два своих растопыренных пальца перед налившимися кровью глазами Белобрысого.
С одной стороны вся мизансцена чем-то напоминала известные юмористические кадры из кинофильма "Джентльмены удачи", с другой стороны, ни у кого из ребят на сходке похихикать по этому поводу желания не возникло. Не шибко, чтобы юморная атмосфера в полуподвалах на Лиговке по тем временам была, да и до сих пор так, - мало кино напоминает..
- Так, - вскочил на ноги Белобрысый, отворачивая глаза от пальцев Дурухтайло в сторону своих. - Пора кончать с этим балаганом! Какие будут предложения?
Мертвая тишина была ему ответом. Все ждали его собственного хода.
- Такое будет предложение - опять взял на себя инициативу Дурухтайло. - Прошу всех на свежий воздух. Он наконец отвел, свои пальцы от лица Белобрысого, и указал на пустырь за решетчатым окном в сторону Обводного канала.
- Стрельбище у нас там, - пояснил он. - У кого стволов нет, можете вон у него получить, - опять, не моргнув глазом, мотнул головой в сторону Тюни. Тот было чуть не закричал от отчаяния, что нет у него никаких стволов и никогда не было. Но, слава Богу, не понадобилось.
- Я сам решу, когда пальбу открывать, - сел на место и тут же снова вскочил Белобрысый. - Тоже мне Онегин выискался, - процедил он сквозь зубы и сплюнул на пол.
Причем здесь Онегин, Тюня не понял, и все остальные, похоже, тоже. Зато почему-то всем отчетливо стало ясно, что стрельбы не будет. По крайней мере сегодня. Молча ребята потянулись к выходу, стуча по карманам. Но не стволы проверяя за пазухой, а вытряхивая сигареты для отходняка. Последним уходил Рыбий глаз, испепеляя взглядом Дурухтайло. Зря старался, только что ему было показано, что одними страшными взглядами здесь, на Лиговке, не катит. На том инцидент был исчерпан, и больше Белобрысый эту часть Петербургского ландшафта не беспокоил.
"Больше всего, - думал сейчас Тюня, - по всему этому крышному маркетингу, их тогда с этим уральским наездом пронесло. Дурухтайло - в первую очередь. Жаль, что именно он его с этой Кащеевской кабалой подставил, ну так, видно время такое...".
Легко сказать, пойти к Тамбовским за правдой. Во первых, у них юридического адреса в "Желтых страницах" не предусмотрено, да и как оно еще сложится, когда к ним на своего же брата бандита с жалобой придешь. Так что Тюня потыркался туда - сюда, без особого энтузиазма: с Красавчиком конкретно встретиться не удалось, но контору их разыскал. С Центровыми тоже краем поконтактировал, заранее чувствуя, что все это бестолку. Тамбовские теперь, считай, легальный бизнес вели, причем по недвижимости. Какие-то новые ЖЭКи на базе бывших общаг организовали. Все как при Народной власти сохранили, - с дворниками, управдомами и протечками, - кроме квартплаты, которая теперь уже не в госказну а в общак перечислялась. Посмотрел их представитель "по связям с общественностью" на Тюню, с вялым интересом, припоминая дела минувших дней, спросил коротко: сколько стоит машина, через которую Тюня в оброк попал. Тюня ответил и получил обещание разобраться, если у руководства интерес возникнет. Сам то он потом с запоздалой прозорливостью понял, что если и возникнет у руководства интерес, то уж во всяком случае не к его скромной персоне, а если к персоне, то по части еще большего ее закабаления.