- Когда ты просыпаешься утром и смотришь в зеркало, как ты определяешь - ты это или не ты? Вокруг тебя ходят такие же люди, они, по существу, ничем не отличаются. Ты не боишься однажды перепутать кого-нибудь с собой?
Мне хотелось верить, что Таня это тогда, неделю назад, сказала не всерьёз. В конце концов, что ещё требуется от мужа? Я хожу на работу, зарабатываю, не то, чтобы много - средне. На дурацкие хобби денег не транжирю, по бабам не хожу. Выпью разве что пивка с коллегами в пятницу - так все пьют, зачем отрываться от коллектива? Я даже не курю. Хотя сейчас очень хочется.
Я встал, вышел в коридор, заглянул в зеркало.
- Вот и приехали, - сказал я себе.
От меня только что ушла Таня.
Она выбрала странный момент. Я мылся в ванне, когда она вошла и села на чугунный край. Я прибрал пену, чтобы случайно не замочить ей одежду - она почему-то была не в домашнем. В уличном, с яркими - она не красилась обычно - губами. Я удивился.
- Куда-то собралась?
- Я ухожу, Юр.
- Поздно вернёшься? - я тогда ещё не понял, не догадался.
- Я навсегда ухожу.
Похоже, она ждала каких-то слов, не дождалась, продолжила сама.
- Я собрала вещи в твою сумку, я тебе её верну...
Почему люди в такие моменты говорят о ерунде? Или только со мной так говорят? Может, с другими - о чувствах, о том, что сердце разбито или что любовь кончилась, а со мной - "я верну тебе сумку". "Лучше сама возвращайся," - наверное, должен был сказать я. Не сказал - ничего не шло в голову. Я бессмысленно держал молчалку, на ней таяла пена, Таня вышла, я хотел пойти за ней вслед, но не пойдёшь же в мыле и не удержишь - мокрые руки, ускользнёт...
- Как же так получилось? - спросил я у зеркала. Отражение молчало, хмурилось, сутулилось. Да в самом деле, я ли это? Я себя ни с кем не перепутал?
Чем кончились выходные - не помню. Кажется, я напился. Кажется, одной бутылкой пива - мне хватило. Никогда не представлял себя без неё, казалось, я умру, если её не будет рядом - а не умер. Смотрел в пустой потолок, думал - почему? - ответа на потолке не было. Дальше в воспоминаниях понедельник. Серое пасмурное утро, офис, ксерокс противно скрипел, отсчитывая листы. Я опоздал, прошмыгнул мимо секретарей - вроде бы никто не заметил. Лёшка стоял спиной, разговаривал по телефону. Девчонки из отдела продаж, хихикая, обсуждали его тыл. Тоже бросил взгляд - ну спортсмен, ну фигура, и что? Не у всех на такое есть время. У некоторых - только на работу и семью.
По сокращению штатов. Я улавливал примерно реплику из пяти, остальное отскакивало о ватную подушку, поселившуюся в моей голове. Бывает. Вот именно так и бывает - если неприятности, то по две, по три. Мне не хватает только пожара в квартире, или смертельной болезни, или...
- Оценивая результаты работы за последнее полугодие, я вынужден отметить, что твоя доля в общей работе компании практически не заметна. Именно поэтому твоя кандидатура стала первой при рассмотрении...
Я следил взглядом за минутной стрелкой. Я серенький, незаметный человечек, оставьте меня в покое, отпустите меня на волю, я хочу умереть, упасть куда-нибудь в тень...
- Реорганизация вашего отдела не оставляет нам возможности дальнейшего сотрудничества. Зайди сейчас в отдел кадров, там надо расписаться, что тебя письменно уведомили... потом, знаешь, положенные две недели...
- Сергей Борисович! - мой голос звучал странно, словно я слышал его со стороны. - У меня нет сейчас незакрытых проектов. Можно, на оставшиеся две недели я возьму отпуск?
- Можно, в принципе, - ответил шеф. - Пиши заявление, я поставлю подпись. В бухгалтерии скажут, когда приходить за отпускными и расчётом.
Я прислушался к себе - ничего там не накипело, не накопилось? Такой подходящий случай высказать шефу в лицо всё, что хочется! Прислушался. Ничего не хочется. Вообще. Как будто мне всё равно.
Противный электрический свет, какой бывает осенью, когда пасмурно. Бумаги, коридоры. Дотянул до конца рабочего дня, собрал свои мелочи со стола... Лёшка сидел занятой, с серьёзным, отрешённым видом, отвлекать было даже как-то неловко.
- Меня увольняют, - окликнул я его, наконец. - Может, отметим?
Отмечать мне не хотелось - просто тоскливо было оставаться одному, надо было бы думать о будущем, а будущее представлялось неясным.
- Сочувствую, - ответил тот. - Извини, старик, очень занят.
- А завтра?
- И завтра не смогу.
Я и не настаивал.
Поздно вечером шёл по аллее, пинал ногами листву. Слушал пустоту в голове, руки засунул в карманы - греться. Вышел на мост - темно, никого, пара голубей на парапете. Какая-никакая - аудитория.
- Мне тридцать лет, я думал, что всё в порядке, - обратился я к голубям. - Дни заполнены, дом, семья, перебесился, ведь был же когда-то глупым, двадцатилетним, мечтал о театре, поступил в Щукинское, учился, а потом появилась Таня, и настало время расчётов. Сколько актёров театра получают большие гонорары? Единицы. Сколько известных? То-то. А если нет шансов быть единицей, блестящим, то выходит, что нет никакого смысла. Или у тебя талант, призвание, ты живёшь театром, или ты будешь средненьким. Актёром массовки. "Кушать подано" до старости лет? Извините. Я счёл, что ставка того не стоит, массовкой я могу быть и без театра. Жить как все. И не оглядываться назад. Как подался в армию порядочных офисных крыс - словно отрезало. Не бываю в театре, не хожу на спектакли, с друзьями по театральной юности не общаюсь. Даже по телевизору - не могу, переключаю. Таня не виновата, я же сам выбрал такую жизнь, мы же мечтали о детях. Стабильность, уверенность, надёжность. Будущее.
Детей у нас, кстати, так и не получилось.
Будущее. Все мои цели, всё, ради чего жил, всё в одночасье превратилось в прах. Я пожертвовал театром ради Тани, я пожертвовал театром ради работы - а ни та, ни другая не нуждались в моих жертвах. Так я и остался один - весь пожертвованный и никому не нужный. Не-у-дач-ник.
Голубь вспорхнул, полетел над водой в темень. Было зябко, задувало; явственно представилось, какая холодная там, внизу, вода. Ноябрьская грязь жалостливо похлюпывала под ногами.
- А куда мне, собственно, идти? - обратился я к оставшейся птице. - Зачем? Для чего я, вот такой, нужен? В театр возвращаться поздно, любимую женщину не вернуть, другую работу искать - тошно, тошно всю жизнь заниматься нелюбимым делом. Зачем я такой? Зачем мне жить?!
Я полез на парапет, и тут кто-то - я не заметил, как этот кто-то подошёл - тронул меня за плечо.
- Ну не дури, парень, - сказал он сочувственно. - Я тут всё слышал, что ты излагал. У тебя целая жизнь есть. Новая, свободная. А ты её - в реку. Нехорошо.
Я обернулся. Невысокий, в тужурке, какие носят в фильмах сторожа, стоял дедок, вертел в пальцах цигарку.
- Батя, отпусти. Уйди по-хорошему, не мешай. Не хочу я жить.
- Не могу. Понимаешь, парень, если б не на моих глазах - пожалуйста, делай с собою, что хочешь. А так - я обязан тебя удержать.
- А ты кто, старик? Милиция? Народная дружина?
- Я - крёстная фея. Ну, типа того, знаешь.
- Моя крёстная? - глупо переспросил я.
- Ничейная. Общественная, если хочешь.
Я начал оглядываться, раздумывая, не дать ли дёру. Дедок-то, по ходу, псих.
- Да ты не трусь, парень. Я же по глазам вижу - умирать не хочется. Тебе жить хочется, но не знаешь, как.
- Ну? - только я и нашёлся, что ответить.
- Ну вот. Чего ты хочешь?
- Вернуть жену.
- Не, парень, я как-то неверно выразился. Чего ты хочешь для себя? Какого умения? Чего тебе не хватает?
Я сел на парапет.
- Ничего не хочу, дед. Вообще не хочу жить. Всему человечеству - с глаз долой. Понимаешь? Больше ничего не хочу. Невидимкой меня можно сделать?
- И какая от тебя польза? - я покосился через плечо, в подмостную темноту.
- Может, что-нибудь другое?
Я показал пальцем вниз, на воду.
- Ну ладно, давай рассуждать логически. На что обратил внимание - то увидел. На что не обратил - то не заметил. То есть всё, что за границей внимания, для человека как бы не существует.
- И?
- Ну вот, давай я научу тебя видеть эти самые обочины. То, что за границей. Сошёл на обочину - и всё, тебя как бы нет. Понял?
- Вроде понял, - я покачал головой. Топиться в реке я и в самом деле уже передумал, теперь мне мечталось утопиться в стакане водки. - Крёстная фея, какие-нибудь условия есть? Ну там, в полночь всё превратится в тыкву или ещё что?
- А! - обрадовался старик. - Хорошо, что напомнил. Это качество тебе, что выжить, а не чтобы жить. Вот такое условие. Ясно?
- Ясно, - покачал я головой и посмотрел под ноги. - А скажи мне, отец...
Поднял голову, а старика-то и нет. Посидел, погадал, кто из нас шизофреник - дед, которого, может, и вовсе не было, или я сам - посмотрел в реку, уже точно решил не прыгать и потопал в бар.
Первым долгом, я наклюкался, насколько хватило денег. Когда выпитое в начале стало проситься на волю естественным путём, я осторожно встал и, ступая почти по стеночке, двинулся искать заветные буквы. Уткнулся носом в афишу на стене, долго вчитывался - "Ромео и Джульетта", консеп... консеп... концептуальный спектакль. Премь-ик!-ера Я где-то видел эту намалёванную рожу, я, кажется, учился с этой рожей в Щуке, о чём не замедлил сообщить в пространство. Максик - вот, кто рискнул и остался на сцене. Вот кто сумел, а я нет... вот кто! Пространство не откликнулось, буквы явно были не искомые, наконец, я увидел серую дорожку и отчего-то решил, что она ведёт туда, куда надо. Дорожка пошла по кафельному полу, привела почему-то к рукомойнику, но особо задумываться я не стал. В некоторых случаях, знаете ли, не выбирают. Медленно повертел головой, увидел, как барышня накрашивает губы. Хотел извиниться, потом не стал - пусть сама извиняться - я-то шёл куда шёл, по дорожке. Решив придерживаться того же пути, чтобы не заплутать, я вернулся в стойке.
- Бар-мен, - сказал я отчётливо. - Бар-мен!
Я увидел серенькую дорожку, идущую поперёк стойки и накрывающую бутылку тенью. Какой-то сигнальчик в голове напомнил мне, что деньги, кажется, уже все пропиты, но что-то настаивало, что требуется ещё рюмка, а лучше две. Я осторожно, чтобы бутылка не сильно сопротивлялась, плеснул к себе в бокал и обернулся. Я был в тени, никто меня не видел. Я плеснул ещё разок, немножко разлилось, тогда я, хитрый и осмотрительный, медленно взял рюмку и пошёл по дорожке от стойки. "Прятаться", - решил я серьёзно, ступая по серой тени. Через некоторое время я сидел уже в противоположном конце зала, грустно посматривая на донышко. Хотелось ещё, но серых дорожек больше не было. Я потянулся за бутылкой так, бармен просигналил охраннику, и меня выставили вон.
Утром мне было плохо. День накануне как-то не восстанавливался в голове, и откуда у меня губная помада на шарфе, я толком сказать не мог. Очевидно было, что я нажрался, но это было ясно только по перегару и похмелью. Как и где это происходило, я не мог сказать уверенно.
Ключ повернулся в замке, я напрягся. Ключ был только у Тани - замок у нас не английский, простой - когда уходила, она закрыла дверь своим почему-то и унесла его с собой. Я не обратил тогда внимания, а ведь это значило, что какие-то вещи остались и что она за ними вернётся. Видеть я её не хотел или очень хотел, что, в сущности, было одним и тем же. Сел за стол в кухне, так, чтобы меня было видно сразу от входа. Она вошла, и я почувствовал, что словно оказался в тени.
- Есть кто дома? - в мою сторону она даже не посмотрела, сразу заглянув в комнату. Разулась, аккуратная. Вошла, морща носик от пылищи и разрухи. Пустую сумку поставила на видное место, вынула из неё пакетик, собрала книги. Я подошёл поближе, удивляясь теневой полоске, лежащей на полу, как коврик. Что-то такое мельтешило в памяти и не всплывало на поверхность. Встал сзади. Она на клочке бумаги быстро набросала: "Мне надо вернуть тебе ключи. Позвоню." Приставила её к артиллерии бутылок. Обвела комнату глазами, обернулась, но не полностью, не до меня... дорожка скользила и вилась у моих ног. Таня не видит меня! Не видит! Не видит! Тут же вспомнился сумасшедший дед, и дамский туалет, и бутылка, и я осоловел от такого неожиданного открытия. По дорожке я проводил её до двери, даже не попытавшись окликнуть, послушал, как она её закрыла снаружи, повернулся к зеркалу. Бледный, осунувшийся, небритый.
- Серенький человечек? - спросил я у себя. - Совершенно незаметный? Зато теперь - самый серенький. И возможно, такой один.
Я вышел на улицу, обалдевая от того, что со мной случилось. Я бродил по городу, выскакивая с серых обочин на светлое и пугал прохожих дурацким смехом. Зашёл в магазине и уволок из-под носа у охранника ненужный мне Винстон. Попытался стащить курицу-гриль у узбека, стащил, а поскольку девать мне её было некуда, через пару кварталов скормил её бездомным собакам. Я чувствовал себя, как ребёнок, которому доказали, что бывает чудо. Впервые в жизни я был в чём-то - но зато полностью - не такой, как все.
Я дошёл до перехода и спустился в метро, придерживаясь серых полос. Никогда оно ещё не казалось мне таким тесным - на меня наталкивались, извинялись, бормотали себе под нос и уступали место таким же новым. Я поначалу подумал, что действительно сделался невидимкой - но нет, они же удивлялись бы, споткнувшись о пустое место. Я был - но, кажется, был где-то на краю, за гранью их ограниченного восприятия. Я серенький человечек, я слился с тенью, я стал недостойным и недоступным вниманию, пока о меня не споткнёшься. Сначала я переваривал новое положение дел, потом расхохотался в голос, плача от иронии судьбы. Это не меня незаметно, нет, чёрт меня побери, это я только сейчас обнаружил, что жил я вот так всю жизнь! Просмеявшись, я огляделся. Никто даже взглядом не повёл на смех. Даже милиция, чуткая до всего необычного, буднично переговаривалась на платформе.
Почувствовал себя пьяным. На меня обвалилась свобода, большая, чем я мог перенести, и она давила мне в мозг и гудела, как ветер в трубе. Я вошёл в вагон, встал у дальних, неоткрывающихся дверей. Ко мне немедленно припечатало девушку, маленькую, тонкую, в куртке и коротеньком платье. Я никогда не пытался знакомиться на улице, с тех пор, как выяснил, что это влечёт за собой отказ. Неинтересный, неяркий, как собеседник - косноязычный... по идее, я даже не злился на тех, кто отказывает. А теперь, когда возможности познакомиться не было, меня вдруг осенило - зачем? Вот эта незнакомка - она же, в сущности, уже полностью моя. Если меня для неё нет, ей нечему возражать. Я властно положил руку ей на бедро, она вздрогнула, но не остранилась. Да и всё равно - некуда было. Повёл рукой выше, нагло, сожалея, что сейчас не лето, и целая пропасть одежды мешает мне развернуться. Трогал, гладил; её прижало ко мне так плотно, что если она и не замечала, то не чувствовать - не могла, я зверел от этого, фактически, я имел её волю, жёстко и грубо, она полностью принадлежала мне, я мстил ей за Таню, я мстил Тане, я мстил разом всем женщинам на свете. Наконец, она вырвалась через станцию и, не оборачиваясь, убежала на волю. Я посмотрел влево, вправо. Никто ничего не заметил. Да помилуйте, что же в этом странного? Разве такие вещи кто-нибудь когда-нибудь замечает?
Вылетев из метро, я стал судорожно прикидывать, чем заняться. Работа! Я по привычке вышел на станции, где размещалась моя контора. А что если... что если незамеченным прокрасться в офис, украсть какие-нибудь бумаги, продать конкурентам и разорить этот чёртов змеюшник? Пусть поплатятся, пусть попомнят, пусть тоже погуляют по улицам за ненужностью! Проникнуть в контору не составило никакого труда. Обочины пролегали везде - прямо под носом секретарей можно было смело пронести тушку мамонта средних размеров - и никто бы ничего не увидел. Рутина! Болото! Я ругался яростно и беззвучно. Я просидел в болоте лучшие годы своей жизни. Серенький человечек! Нет уж, господин начальник, я не серенький человечек! Я - серенький кардинальчик!..
Размышляя так, я проник в кабинет директора. Я с трудом отдавал себе отчёт, какие именно бумаги интересны для конкурентов - более того, я не имел представления, где они могут находиться. "Работать надо было на работе", - едко отметил внутренний голосок. Ладно, положимся на интуицию. Наверняка самое ценное шеф держит непосредственно в письменном столе.
Я открывал ящики один за другим, рассчитывая на озарение или везение. Идея уже не казалась мне такой безупречной, но отступить я уже не мог - впервые за много лет я чувствовал немыслимый азарт. Увлёкся так, что совсем не заметил, как открылась и закрылась дверь кабинета. Я выпрямился. На пороге стоял мой шеф.
- Что ты здесь делаешь? - завопил он сдавленно, но мой вид и выпотрошенные ящики не оставляли вопросам места. Я растерянно огляделся. По всему выходило, в кабинете попросту не было никакой обочины для него! Это была его вотчина, его место обитания... наконец, я заметил крохотную обочину за мусорным ведром, но там не поместилась бы даже мышь! Я отступил вдоль стола, Сергей Борисыч бросился на меня с кулаками. Этакая туша, задавит - не поморщится... я сдёрнул со стены тяжёлый циферблат и что было силы саданул по темечку бывшего начальника. Результат превзошёл все ожидания - шеф странно хрипнул и медленно завалился на бок. Кровь на макушке и часы в крови... меня затрясло. Прочь отсюда, быстрее, к чёртовой матери, нафиг я сюда припёрся, вдруг кто-нибудь заметил?.. я приоткрыл дверь. Всё было тихо. Хорошая звукоизоляция, рассчитанная на разборы полётов на заседаниях компаниях. Обочина по-прежнему шла вдоль коридора. Я встал на неё и, потный и бледный, быстренько ретировался из здания.
Я набирал скорость, незамеченным продираясь сквозь толпу. В качестве благодарности не замечал, когда мне наступают на ногу или пихают под дых. Сердце колотилось, что-то холодное перекатывалось изнутри, то подступая к горлу тошнотой, то накрывая ужасом, то какой-то мерзкой, липкой, звериной радостью. "А что?! - невразумительно болталось в голове. - Он заслуживал! Заслуживал! Заслуживал!" Я остановился. Я понял вдруг, что мне так паршиво не оттого, что я сделал, а от оттого, что недоделал. Я не добил, я не прицелился, я жалко и паршиво стукнул без расчёта и ума. Я не сформулировал точно, за что я должен его наказать, я не вынес приговора, не совершил возмездия - просто дурацкий выпад, скомканный, никчемушный, он, может, и выживет, паразит, да и потом - Сергей ли Борисович виноват, что втянул меня в эту пустую болотную жизнь?
Пролетающая мимо машина скрипнула тормозами, звонко, как на автодроме. "Таня!" - услышал я в этом звуке. Таня! Разумеется! В том, что я позволил себе жить такой жизнью, виноват только я сам. Но я сделал это ради Тани, а она меня бросила, она ушла, она предала меня, оставив один на один с тем, что было сделано ради неё. Ведь если бы не она, моя жизнь пошла бы по-другому! Я не переступал бы через себя, не бросил бы любимое дело, не боялся бы положить жизнь на пути к победе, да, к чёртовой матери, я мог бы быть знаменит!.. Таня - причина такой моей незаметной жизни, разве она не заслуживает того, чтобы её наказать?
Сердце колотилось. Руки вспотели, несмотря на промозглый ветер. Я не знал, где жена живёт теперь, и решил проследить за ней от работы. Теперь уже я был умнее - я знал, что иногда на обочины рассчитывать не приходится, поэтому и в метро, и в автобусе я просто наблюдал за Таней издалека. Маршрут был какой-то знакомый, я тогда не задумывался, почему. Наконец, она вошла в подворотню - я тогда вдруг заметил свою оплошность: я не позаботился, чем буду убивать. У меня не было ни ножа, ни железного лома - ничего, что упоминалось в книгах. Но рассуждать было некогда - ещё немного, она вышла бы в светлый участок - и тогда стало бы гораздо сложнее. Я догнал по обочине сзади и перекинул ремешок сумочки ей через горло, зажимая ладонью рот. Она зарычала, забарахталась, но я-то знал, что она не так уж сильна - её придержать, и надолго её не хватит. Нежная, тёплая, как я её любил в тот момент! Я должен был поквитаться с ней, но медлил, пагубно медлил, целуя ей шею, вместо того, чтоб душить. Тут фары высветили меня с тыла, я отбросил Таню, отпрыгнул в темноту. Обочины были почти везде - сливаться с ними было легче лёгкого. Из машины выскочил мой старинный друг, Максим, театральный актёр, и второй мой знакомец - Лёшка, тот самый, с которым мы делили кабинет.
- Таня! - заорал Макс, подхватывая мою любимую на руки.
Она откашлялся, прижимаясь к нему и дрожа от страха.
- Любимый, любимый, любимый...
Лёшка достал фонарик, поскользил по стенам - какое там! Я стоял надёжно, не просто на обочине, а в её глубине. Стоял и понимал, что я дурак. Идиот, кретин - есть ещё какое-нибудь такое слово? Я перестал общаться с Максом несколько лет назад, Таня не перестала. Это к нему, к моему бывшему другу ушла моя бывшая жена. Это потому, что я бывал здесь раньше, я знал и этот дом, и эту остановку. Сволочь, мерзкая гадина, сволочь, как она могла! Как он мог!
Я клацнул зубами. Фокус моих мыслей как-то переполз с Тани на Макса. Мне не хотелось убивать Таню, да, она, разумеется, была виновата - но не более виноват тот, кто увёл её у меня? С Таней меня устраивала любая жизнь. Без неё - жизни не было вообще. Значит, наказать следовало его, а не её - я дошёл до этого логически, и мне стало заметно легче. Не знаю, зачем, но я прокрался за ними в квартиру - люди часто невнимательны, когда входят в неосвещённый подъезд. Прошмыгнул за ними внутрь, проскользнул на обочину в кладовку, потом, когда они совершенно утратили бдительность, обочина расширилась и до кухни. Я встал в коридоре, слушая, как они говорят.
- Ты понимаешь, не было там его. Никто его не видел! - горячился Лёшка, поправляя скосившийся галстук.
- А отпечатки пальцев?
- Отпечатки его, это мне знакомый следователь сказал.
- Но на меня-то, - восклицала Таня, - точно напал он.
- Ты не видела лица, - нахмурил брови Максим.
- Макс, я прожила с человеком восемь лет, я в состоянии узнать его и по повадкам, и по запаху...
- Но в офисе его не было! - повторил мой бывший коллега. - Я не сходил с места, девочки на ресепшне весь день никуда не отходили - он не мог просто так войти и выйти. Почему ты не веришь, Максим?
- Да я верю, - ответил любовник моей жены. - Я верю, что это может быть он, и значит, Таня до сих пор в опасности...
Отлично! Я услышал то, что хотел, и пока компания совещалась на кухне, вошел в комнату. На столе стоял действующий макет - сцена в масштабе один к чему-то там, кронштейн, канаты, и сложная конструкция, по которой главный герой Ромео воспаряет куда-то на небеса и пикирует на балкон Джульетты. Я аккуратно оторвал модель кронштейна, чтобы поразмыслить на досуге - премьера концептуального спектакля предстояла завтра, и я решил, что ещё концептуальнее будет внести коррективы в замысел Шекспира. Если Ромео умрёт не в последнем акте, а в середине, и не понарошку, а по-настоящему - это будет моя театральная находка, даже если никто не узнает, кто был её автором. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах меня даже устраивала безвестность.
- Что если он как-то отводит глаза? - донеслось с кухни. - Что-то вроде гипноза или тому подобное?
Да, Таня, я горжусь тем, что был женат далеко не на дуре.
- Как-то не похоже на гипноз... - Макс заходил по кухне, вкладывая мысли в шаги. - Может, это что-то психологическое? Какой-то трюк? Лёха, вот скажи мне - сколько человек ты увидел сегодня с утра?
- Не знаю... толпы...
- А опиши мне кого-нибудь?
- Ну... девушка передо мною стояла в очереди в столовой - в короткой юбке такой... бабка с тележкой на ногу наступила.
- Двое! - торжествующе заметил мой бывший друг. - А их были сотни или тысячи.
- И что это значит?
- А значит это, что мы совершено не видим того, что вписывается в рутине. И Юрка, возможно, как-то научился этим пользоваться. Напоминаю, он всё-таки бывший актёр и перевоплотиться в серенького человечка для него - дело несложное...
Очень польщённый, я двинулся к выходу. Как вы будете использовать эту информацию, ребята, мне всё равно. А у меня целая ночь, чтобы придумать, как умирает Ромео, и целый день, чтобы найти обочины в зрительном зале, где несколько сотен человек.
Я проник в зал перед генеральным прогоном, нашёл обочину в портьере, и детально рассмотрел, что происходит в спектакле. Герой-любовник Ромео в исполнении Макса поднимается на высоту около четырёх метров, и как тот буревестник, парит над зрительным залом с букетом цветов в руках, каковые он безжалостно сыплет на головы зрителям. Затем с тем, что осталось он долетает до балкона Джульетты - тут как раз кронштейн меняет угол его полёта, и скорость движения падает - на практически невидимой лонже Ромео совершает сальто-мортале и далее совсем уж поселяется на балконе. Потом как-бы-стена как-бы-расступает, зрителю предстаёт эротическая сцена на уровне полутора метров над сценой, но это уже не интересно. Интересно, что этот плагиат Копперфильда, управляется, как я и думал, не человеком - всё рассчитано на механике. А значит... значит, если мы подстроим угол наклона несколько ниже, а торможение сделается несколько меньше, а на балкон кто-то, неровен час, положит острый металлический предмет, стало быть, зрителя ожидает замечательное зрелище "Мотылёк на булавочке". Немножко не по Шекспиру, но, думаю, ради такого дела старик Вильям меня простит. Простил же он этим лицедеям концептуальные полёты над гнездом петрушки...
Осталось только придумать, как попасть на сцену. По окончании прогона я затесался среди массовки и под шумок стянул из костюмерной плащ монаха. Всё моментально посерело - я стал одним из своих, незаметным, неразличимым, я бродил за кулисами, слушая, как главный герой даёт последние команды осветителям. Они зачем-то перенаправляли софиты в последние минуты перед спектаклем. Я высунулся в щёлку занавеса - Макс зачем-то осматривал балкон. Отлично, значит, он уверен, что всё в порядке. Вскоре и Ромео занял своё место за кулисами.
Текст пьесы я знал относительно неплохо и помнил, что у меня есть время от начала спектакля, чтобы забраться на причудливую конструкцию декораций. В качестве "острого металлического предмета" я использовал одну из труб, из которых сваривалась эта конструкция - я закрепил её в паз довольно надёжно. Поднялся повыше, вытащил отвёртку, ослабил винт кронштейнв. Всё принимало вид несчастного случая, и можно было уходить, но мне хотелось присутствовать, как режиссёру, увидеть вблизи, как выглядит моя месть человеку, который живёт моей жизнью с моей женой. Я замер - Джульетта правее меня карабкалась на место эротической сцены.
Заиграла музыка, Ромео, размахивая ногами, как последняя балерина, взвился в воздух. Сердце моё колотилось в предвкушении красивейшего злодейства. Он смог, он жил этой жизнью, на которую не решился я - но теперь это ничего не значит. Я обошёл его по обочине, я подстерёг его, я отниму у него эту жизнь и этот театр, и всё, что моё, моё по праву! Я смотрел на летящего на булавку мотылька, когда всё вдруг перевернулось и балкон рухнул примерно на полметра вниз. Я упал на четвереньки, а сверху мне на спину приземлился Макс, задрал мою голову, ухватившись обеими руками и, как по команде, мне в лицо ударили софиты - один, два, три... меня слепило от прожекторов.
- Попался, мерзавец... - сообщил Макс сквозь зубы. - Я премьерой ради тебя пожертвовал. Только чтобы тебя поймать.
Зал рукоплескал, и мне показалось, что если прищурить глаза, то в центральном проходе стоит крёстная фея, в тулупе и валенках. Что-то я, кажется, сделал, к чёртовой матери, не так.
- Да ты не знаешь, кто я... ну, сдай меня милиции - так я уйду. Просто уйду, я умею быть незаметным...
- Нет, товарищ, - язвительно прозвучало над ухом. - Не выйдет. И знаешь, почему не выйдет? Ты теперь знаменитость. А знаменитостей видят все. Абсолютно все.