После теплого февраля и начала марта пришли туманы и зарядили мелкие изнуряющие дожди, как, впрочем, всегда бывает в пору цветения миндаля.
Запертый корпус стоял на скале, под которой без отдыха шумели морские волны. В помещении, не топленном несколько лет и нечасто видевшим отдыхающих, стоял запах устойчивой сырости и нездорового заплесневелого холода. В душной закрытой комнатке для дежурных надрывались два электрообогревателя и было относительно тепло. Мы со Светой, завернувшись в протертые санаторные пледы, сидели на кушетке, одна -- с вязанием, другая -- с любимой книгой в руках.
Он вышел на берег моря, на прекрасный желтый пляж с пестрыми тентами и удобными шезлонгами, с катерами и лодками, выстроившимися у невысокого причала. Он опустился в один из шезлонгов, с удовольствием вытянул ноги, сложил руки на животе и стал смотреть на Запад, на багровое закатное солнце. Слева и справа нависали бархатно-черные стены, он старался не замечать их...
Света закрыла книгу и привычно возгласила:
-- Хочу в мир Полдня! К Горбовскому!
Я подняла глаза над вязанием:
-- Кто ж туда не хочет? Вот только ему там сейчас совсем не весело, на его далекой Радуге -- катастрофа у них там, понимаешь, происходит. Может быть, в другой раз?
-- А если серьезно, Кать, тебе никогда не казалось, что мир Полдня гораздо реальнее нашего?
-- Очень часто казалось. Ты не поверишь, даже сейчас кажется. Но я прожила в нашем сумасшедшем мире сорок лет и ничего иного не видела.
-- Как это не видела? А мы? -- возмутилась Света.
-- Наша компания -- лишь исключение, подтверждающее правило, -- печально улыбнулась я.
-- Но ведь оно есть! А значит, не все так плохо! -- воскликнула Светлана.
-- Эх, мне бы твой оптимизм... -- проворчала я.
-- Ой, да ну тебя! -- Света снова уткнулась в книгу.
Да, Светлана была права... Даже отдыхающие, попав в нашу компанию, забывали о том, что приехали жрать винище, жариться на солнце и бегать за бабами. Они начинали думать о смысле жизни, о происхождении звёзд, о духовном космосе. Мы отгораживались от мира штыками поэзии, мы расстреливали его эзотерическими медитациями и яростными спорами о сущности бытия.
В нашей компании не задавали лишних вопросов, не смеялись над ошибками. Часто просто сидели, слушали музыку, пили чай -- и молчали. Более красноречивого молчания в своей жизни я не слышала.
Горизонт отсутствовал. Вместо него был сплошной бархатисто-черный занавес. Две последние "Харибды" яркими факелами вспыхнули на темном фоне. Стены неумолимо сближались, подходя все ближе и ближе к спокойно лежавшему в шезлонге Горбовскому. Уже явственно слышался звук, одновременно напоминающий гудение, свист и резкий надсадный вой. Было очень жарко, с неба сыпался и вертелся в атмосферных водоворотах серовато-черный пепел. Гудение стало невыносимым, порывы ветра переворачивали и несли по воздуху прогулочные лодки и яркие водные велосипеды, а вокруг Горбовского все еще сохранялось относительное затишье. Он повернул голову. Две стены сблизились и вдруг резко притянулись одна к другой, вытянулись в узкую трубу и завернулись спиралью. Легко, как пушинку, шезлонг с лежащим на нем человеком подняло, перевернуло несколько раз, тело вдавило в сиденье и понесло в наступившей темноте под невыносимый стонущий вой...
За окном монотонно постукивали о перила лоджии дождевые капли, штормовые волны ритмично били о набережную. Хотелось спать...
Вдруг как-то сразу потемнело, над морем вспыхнула молния.
-- Неужели гроза? -- Света подошла к окну. От сильнейшего порыва ветра мелко завибрировали стекла.
-- Погода бывает хорошая, плохая и крымская, -- процитировала Света местную поговорку.
За окном завыло, послышался рокот, непонятный резкий свист и гул.
-- Пограничники летают, что ли? -- Света пыталась через стекло рассмотреть, что происходит снаружи.
-- В такую погоду? Да и на чем -- у них давно все вертолеты на приколе -- горючего нет. И прожектор на металлолом сдали.
-- Ну и правильно -- они им все равно вместо нейтральных вод парочки на пляже освещали...
Во дворе залаял Бим -- симпатичное пушистое существо бежевой масти. Лаял громко, старательно, но без злобы.
-- Пойдем-ка проверим, кто там гуляет. Заодно и воздухом подышим.
Мы застегнули куртки и вышли -- я со спрей-дезодорантом фирмы "Дзинтарс", способным своим запахом вырубить любого хулигана, и железным прутом; Света -- с зонтиком и любимой книгой в кармане.
На склоне, под моросящим холодным дождиком, стоял, слегка накренившись, помятый шезлонг. В нем лежал худощавый человек в серебристом комбинезоне. Мы переглянулись и подошли поближе. Странный человек был высок и костляв. Лицо, узкое и длинное, с высоким выпуклым лбом, чем-то напоминало загадочные статуи острова Пасхи. Лицо и одежда выглядели потемневшими, словно закопченными, но маленькие, глубоко запавшие глаза были живые и удивительно добрые. Вода стекала по лбу и щекам, оставляя светлые следы, и совершенно не мешала странному человеку с любопытством осматриваться.
-- Вам плохо? -- спросила я.
-- Нисколько, -- тихим печальным голосом ответил он, -- здесь так чудесно -- нежарко и красиво. Горы, море до горизонта, небо. Деревья цветут такими милыми розовыми цветочками. И дождик! Скажите, пожалуйста, какой у вас век?
-- Граница двадцатого и двадцать первого, Леонид Андреевич, -- быстро ответила я.
-- Вот как? А реальность какая?
-- Мы бы сами хотели это знать. Боюсь, что не самая приятная.
Света, не веря своим глазам, а уж тем более ушам, лихорадочно листала книгу. Где же эта страница? А, вот она: "...человек высокого роста... Физиономия его очень живо напоминала Кондратьеву виденные когда-то фотографии каменных истуканов острова Рапа-Нуи -- узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом... Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская".
Улыбка у него действительно была славная, хоть и немного печальная.
-- Однако, становится прохладно, -- сказал он, вылез из шезлонга и встал, слегка сутулясь.
-- Ой, извините! -- от неловкого движения шезлонг накренился и заскользил вниз по осыпи.
-- Ничего, мы его потом вытащим, -- пообещала Света.
Глава 2
РЕАЛИИ УЖАСНОГО МИРА
Умытый и обсохший, Леонид Андреевич Горбовский сидел в дежурке восьмого корпуса моего родного санатория и наливал из термоса чай в надколотую чашку.
-- Еще печенье?
-- Нет, нет, спасибо!
Он обреченно взглянул на продавленную санаторную кушетку, виновато улыбнулся и сказал:
-- Простите, можно, я лягу?
-- Ну конечно, вот только укройтесь пледом -- у нас тут сыро.
-- Да, странное помещение, -- осматриваясь, произнес гость. -- На склад не похоже -- судя по обстановке, должны жить люди, но почему так холодно и тихо?
-- Это санаторий, Леонид Андреевич, люди тут отдыхают и лечатся.
-- Но где же они, и почему так холодно? Да и мебель какая-то странная, -- удивился Горбовский, поднимаясь с качающегося стула, для устойчивости приставленного к стене.
-- Просто эта мебель уже несколько раз списана и снова пущена в дело.
-- Но зачем? Не проще было бы ее утилизировать?
-- А как же тогда украсть новую?
-- Украсть? И кто же ее крадет? -- удивление в глазах Горбовского постепенно сменялось живейшим интересом, -- и для чего ему столько мебели?
-- Крадет начальство, потом продает.
-- Простите, что?..
-- Ну, то есть, меняет на денежные знаки.
-- Это что, специально для грабителей придумано?
-- Нет. Дело в том, что у нас материальные блага можно получить только за деньги, а деньги люди должны получать за свою работу. Но мы уже давно их не видали -- начальство у нас больно жадное.
-- Вот как? -- Горбовский задумался, -- а кем работаете вы?
-- Я -- врач, Света -- медсестра.
-- Так это ваш кабинет?
-- Нет, я здесь работаю сторожем.
-- Как это -- сторожем? Ничего не понимаю. Разве сторож лечит людей?
-- Нет, конечно. Но что делать, если санаторий на зиму закрывается, и...
Я вдруг отчетливо поняла, что не знаю, как объяснить пришельцу, что такое "отпуск за свой счет", "служба трудоустройства безработных", "работа по три-четыре месяца в году"... Я бы и сама на его месте ничего не поняла.
-- Подождите, а если врач не может сторожить корпус, что ему делать тогда?
-- Если сумел проработать шесть месяцев в году -- считайте, что сильно повезло -- сможет встать на учет как безработный и получать небольшое пособие, если нет -- умирать с голоду.
-- Кошмарный мир. Кажется, я понял, куда попал -- это типичная патологическая реальность по теории Невструева.
-- Что это за теория, если не секрет? -- спросила Света, отличающаяся научным складом ума.
-- Помилуйте, какой тут может быть секрет? Вкратце суть теории такова...
Горбовский уютно устроился на кушетке и принялся излагать:
-- На каком-то этапе вектор времени расщепляется, и развитие мировой истории идет несколькими путями. В нашем случае это два пути, две реальности -- нормальная и патологическая. Во второй реальности ход истории сильно искажен.
-- Это очень влияет на жизнь Космоса?
-- Изрядно.
-- И чем такие сдвиги обычно заканчиваются?
-- Иногда гибелью обоих миров, иногда векторы снова сливаются в один, и жизнь возвращается в нормальное русло.
-- А если больной мир становится неизлечимым?
-- Когда зло начинает преобладать над добром, силы природы действуют так, что патологическая реальность исчезает как дурной сон.
-- Интересно, когда же вектор расщепился в нашем случае?
-- Скорее всего, где-то в районе 1936 года. Возможно... Я не столь силен в истории Бурных Веков...
Разговор был прерван громким стуком. Стучал некто, считающий, что имеет полное право ломиться в двери запертого санаторного корпуса. Требовательно стучал. И нагло.
-- Вдруг это гопники, -- тревожно сказала Света, -- Кать, может, в милицию звонить?
-- Господь с тобой, какая милиция? Телефон давно отключен за неуплату.
Я взяла железный прут, баллончик с агрессивным дезодорантом и пошла к выходу, предупредив гостей, чтобы сидели тихо -- вдруг это не какие-нибудь пьяные хамы, а, что еще хуже, начальство...
Щелкнул замок. Я резко распахнула дверь и загородила проем с самым решительным видом, поигрывая арматурным прутиком в полметра длиной.
На пороге стоял невысокий, очень толстый и краснолицый человечек, испуганно хлопая глазками. Главный врач санатория Юхым Осыпович Тэрэбэнько по прозвищу "мал клоп, да вонюч" собственной персоной, то есть вышеозначенный худший вариант. Бывший парторг терсовета, крутой матерщинник среди послушных подчиненных, при малейшем сопротивлении всегда терял дар речи.
-- Здравствуйте, Юхым Осыч, дорогой! -- возопила я. -- А я-то думала, и кто ж это стучит? А это вы! Вот радость-то какая!
Юхымка икнул и просипел:
-- Уважаемый доктор... Так это вы дежурите?
-- Дежурю, Юхым Осыч, дежурю.
-- Ах, дежурите... А половички постирать не желаете?
-- Обязательно, Юхым Осыч, обязательно...
-- Ну, трудитесь, трудитесь.
Я закрыла дверь за нежданным визитером и, облегченно вздохнув, вернулась к гостям.
-- Кто там был? -- спросила Света.
-- Мелкий пан Юхимчик собственной персоной. Приходил проверять, на месте ли дежурный. А заодно приказать постирать ковровые дорожки... В холодной воде. С него станется.
-- А ты на него возьми да выскочи с железякой.
-- А я возьми да выскочи.
-- Нехорошо маленьких обижать.
-- Нормально. Не умеет уважать -- пусть боится.
-- Перепугался, должно быть -- это ему не с Мерседюком водку пьянствовать и не зарплату нашу через банк прокручивать. Наверняка ушел глубоко неудовлетворенным, кровосос.
-- Да уж. А вот скажи мне, Света, почему за все годы совместной работы он меня ни разу не выматерил, в отличие от других членов коллектива? Боится, что ли?
-- Уважает, -- расхохоталась Света.
-- Кто, Трэньбэбэнько?
-- Да, да, Дряньбэбэнько...
-- Да он и себя не уважает.
Горбовский, оказывается, внимательно слушал наш диалог.
-- Кажется, мат -- это использование грязных словесных формулировок в человеческом общении? - уточнил он.
-- Да.
-- Так ваш, с позволения сказать, начальник, грязно ругается, да еще и при женщинах?
-- А ему все равно. Пол не имеет значения.
-- И принимает токсические напитки, да еще и с подчиненными?
-- Еще как ругается и еще как принимает! Мне рассказывали больные, как он самолично изволил зараз выкушать то ли пяти-, то ли десятилитровую канистру шампанского.
-- Так он еще и с пациентами пьет? Какой ужас!
-- Да ну его к монахам. Стоит ли о нем говорить в такой приятный день, Леонид Андреевич! Расскажите нам лучше про что-нибудь интересное из вашей реальности, -- предложила Света, -- например, об освоении Космоса. Вы ведь космолетчик?
-- Космоса... Извольте: в 1949-м году полетел первый пилотируемый корабль, вели его русский и немецкий космолетчики... Забыл фамилии. Дальше -- в 1951-м году состоялась первая лунная экспедиция...
-- Надо же, а у нас первым космонавтом был Юрий Гагарин только в 1961-м году, а на Луне высадились американцы много позже, если высаживались вообще. А что было дальше в вашей космонавтике?
-- Дальше в 1984-м изобрели мезовещество, а в 1985-м создали первый фотонный двигатель "Змей Горыныч".
-- А у нас в 85-м такой "змей горыныч" завелся, что просто жуть...
-- Скажите, Леонид Андреевич, правда, что у вас сохранился памятник Ленину?
-- Конечно, на той же площади, где и памятник Николаю второму с семейством. Надо уважать свою историю.
-- А что происходит у вас в этом году?
-- Исследуется атмосфера Урана.
-- И сколько еще всего интересного произойдет до вашего двадцать третьего века... А мы все на околоземной орбите болтаемся как цветочек в проруби, а силы тратим на военную технику.
-- А мы уже давно ни с кем не воюем.
-- Я только одного не пойму -- как вы здесь оказались? -- спросила Света.
-- Видите ли, два наших мира настолько же разделены, насколько и взаимосвязаны. Поэтому вся масса недобрых мыслей человечества патологического мира вполне способна вызвать страшные катаклизмы на различных уровнях, в том числе и на пространственно-временном. Если падение перышка из крыла птички рождает гром на дальних мирах, то волны катастроф на планете Радуга вполне объяснимы воздействием дурных мыслей жителей второго мира планеты Земля, а эксперименты нуль-физиков тут совершенно не при чем. Это открыл совсем недавно наш юный талант Юрочка Широян.
Что-то в словах Горбовского показалось мне знакомым. Одна цитата...
-- Вы знакомы с эзотерикой?
-- Конечно, -- он улыбнулся. -- Основы эзотерических знаний входят в обязательный курс начальной школы. Без знаний первопричин человечество рано или поздно скатывается к вульгарному мракобесию. А как у вас?
-- Как у нас? -- мы со Светой переглянулись и расхохотались, вспомнив мрачного властолюбивого маньяка -- местного "бледного гуру". -- Извините, это был смех сквозь слезы. У нас серьезных эзотериков предали анафеме, а так называемые "духовные общества" в большинстве своем превратились в обычные секты...
-- Несчастный мир! Долго он не протянет.
-- И все же, почему вы попали именно сюда и именно сейчас? Может быть, мы притянули вас своими мыслями? Ведь Света перед Вашим появлением как раз читала "Далекую Радугу" братьев Стругацких.
-- А, Стругацкие! -- повеселел Горбовский, - Аркаша и Боренька! Как же, как же, знаю. Очень милые мальчики, стажеры с хронопрогрессорского факультета Института экспериментальной истории. Они проходили полетную практику у меня на корабле. У них была такая дружная группа, помнится, там был еще один Боря и Володя -- они так славно пели! Как-то раз устроили певческий турнир. У меня в фонотеке была запись лютневой музыки шестнадцатого века, так Боря спел под нее чудесную песню: "Под небом голубым есть город золотой..." Ах, что за прелесть! -- Горбовский поворочался, удобнее кутаясь в плед. - А Володенька пел балладу: "Когда вода всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов, из пены уходящего потока на сушу тихо выбралась любовь..."
-- "И растворилась в воздухе до срока, а сроку было -- сорок сороков..."
-- Просто чудо! Его для чего-то специально учили петь хриплым рваным голосом. Кажется, они получили распределение в СССР двадцатого века по специальности хроноразведчик-реабилитатор. Так вы что, знакомы?
-- Не знакомы, но наслышаны...
-- Однако, что это за специальность у них с таким жутким медицинским названием -- "хроноразведчик-реабилитатор"? -- спросила Света.
-- Институт проводит эксперимент -- посылает людей из нормальной реальности в патологические миры, -- пояснил Горбовский, -- кстати, не вы ли проходили практику на "Осьминоге" с группой студентов-медиков? -- Горбовский вопросительно-изучающе поглядел на меня, -- помнится, за вами еще ухаживал такой милый молодой человек по имени Саша -- умница и весельчак, его все называли Профессором...
-- Ну, допустим, умница и весельчак Саша -- это мой муж Александр Васильевич. Правда, не шибко он и весел сейчас от такой жизни. Да и познакомились мы с ним недавно. И стать профессором ему не суждено. Но студенческую практику на "Осьминоге" что-то не припомню. Хотя современная медицина всегда казалась мне убийственной и первобытной, на человека из идеального будущего я как-то не тяну.
-- Если это был пиратский корабль, то она. Катя у нас -- человек-приключение, -- добавила ехидная Светка.
-- К сожалению, вы обознались, милейший Леонид Андреевич, это была не я. Увы.
-- Забыл вам сказать. После арканарской трагедии все прогрессоры, отправляющиеся в хроноразведку в миры, подобные вашему, временно амнезируются на период нахождения в патологической реальности. Они ничего не помнят о своей жизни в нормальном мире, но остаются детьми этого мира по сути.
-- И в чем же смысл этого ужасного эксперимента? -- спросила я.
-- Вот так всегда, -- рассмеялась Света. -- Видите ли, Леонид Андреевич, она принципиально не терпит никакого насилия. Воистину существо не от мира сего.
-- Гуманного эксперимента, именно гуманного, -- возразил Горбовский, -- по отношению к жителям патологического мира! Ведь наши прогрессоры, несмотря на отсутствие памяти о родине, остаются нормальными людьми с нормальными моральными устоями и являют собой, э-э... так сказать, образец нормального поведения, как маяк показывает направление движения в тумане. Они живут, работают, пишут книги, лечат людей, поют песни, вроде бы не очень понятные, но весьма притягательные для нормальных людей, которые есть в любом патологическом мире. Они помогают нормальным людям остаться людьми и не скатиться до патологического уровня или умереть -- а именно такой выбор часто встает перед ними... Да вы, думаю, и сами лучше меня знаете. Кроме того, их работа очень часто помогает безболезненному слиянию двух реальностей и выравниванию единого вектора времени.
-- И все-таки это жестоко по отношению к самим прогрессорам, -- не унималась я. -- Ведь нормальному человеку крайне трудно выжить в патологическом мире. Тем более -- в чужом. Вы вспомните -- дон Румата Эсторский готовился к своей работе с детства, был по сути своей суперпрогрессором, но и он не выдержал, порубил-таки войско дона Рэбы вкупе с самим доном Рэбой.
-- Да, вопиющий случай... Как я вам сказал, в кодекс прогрессоров внесена корректировка. Кроме того, все прогрессоры проходят специальную подготовку, они достаточно закалены, защищены от воздействия мировой энтропии и обычно выходят из всех ситуаций невредимыми.
-- А вы в курсе, что двое из ваших прекрасных мальчиков уже не вышли?
-- Ужасный мир, -- Горбовский зябко повел плечами.
-- Дать вам второй плед? -- спохватились мы, -- у нас тут еще один остался!
-- Нет, нет, спасибо, грейтесь, мне уже хорошо, -- он оглядел комнату, -- а что это за сооружение у вас в углу? Чем-то напоминает стереовизор.
-- Это всего лишь телевизор. И, по-моему, он даже работает. Включить? Правда, ничего хорошего там не показывают, но хоть будете иметь представление о нашей веселой жизни. Ага, песенка. Ну, это еще можно смотреть без содрогания...
На мутном дымчато-сиреневом экране развеселые "дивчатка та хлопьята" браво гупали пятками об пол и жизнерадостно вопили: "Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвэла!"..
-- Ну-ка, ну-ка, я уже где-то это слышал! -- оживился Горбовский. -- Жаль, пропал мой проигрыватель. Это ведь негритянские ритмы? Приятно звучит. А почему артисты белокожие?
-- Нет, Леонид Андреевич, ритмы вполне славянские.
-- Но я не могу понять, о чем они поют -- язык как-то странно искажен.
-- Это наш новый государственный язык. Свежеизобретенный.
-- Да? Никогда не слышал.
-- Похоже, у вас нет разделения по национальному признаку?
-- У нас нет разделения ни по какому признаку. Мы все уже давно объединились.
На смену веселенькой народной пляске пришла компания невменяемых тинейджеров неопределенного пола в бесформенных балахонах, приплясывающая на сцене. Спины их были сгорблены, руки свисали до пола. Тинейджеры длительно и монотонно бредили: "Я грыбу по грыбы..." После окончания "шедевра" другая компания, как две капли воды похожая на первую, рэпово загундела: "Сирко, собака, мий пэс!"
-- Ой, -- громким шепотом сказала Света, -- переключай скорее, они сейчас похабничать начнут!
-- Что это было?
-- Да так, -- я быстро повернула переключатель. Не будешь же на самом деле объяснять приличному человеку, какой участок своего тела показала хозяину некая "Сирко-собака, мий пэс"...
-- Это наша эстрада, Леонид Андреевич...
На втором канале на фоне кувыркающегося со скалы пылающего грузовика маленький мальчик с ангельским личиком, одетый в костюмчик-"тройку" с галстучком, стрелял длинными очередями из огромного черного пулемета в полуголую блондинку в ужасном макияже.
-- Что это?! -- спросил Горбовский.
- Американский фильм, их сейчас только и показывают.
-- Только такие?
-- В основном.
На третьем канале диктор истерически вещал о чем-то. Горбовский прислушался.
-- Кажется, кто-то кого-то собирается бомбить? Неужели у вас все еще идут войны?
-- Увы, Леонид Андреевич, еще как идут!
-- Ужасный мир.
На улице постепенно светлело, дождь прекратился, выглянуло позднее предзакатное солнце. Горбовский заворочался на кушетке и нехотя сел.
-- Пора мне и домой. Спасибо за теплый прием.
-- Как вы намерены возвращаться? Ближайшие известные нам прогрессоры живут в Санкт-Петербурге, да еще и, как вы говорите, амнезированы. И где взять денег на дорогу?
-- Тем более что эти города сейчас за границей, а местного паспорта у вас нет.
-- Говорят, для подобного путешествия уже нужен заграничный паспорт.
-- Так его и у нас нет. Задержат на первой же таможне.
-- Простите, что такое "граница" и "таможня"?
-- Граница -- это заслон, который ставят патологические люди для затруднения контактов между нормальными людьми и с целью улучшения своего материального положения.
-- А таможня -- это их рабочее место.
-- Зачем все это? -- не переставал удивляться Горбовский. -- Разве кому-то от этого стало лучше? Или кто-то от этого стал умнее или счастливее?
-- Да что-то не заметно.
Горбовский поднялся и заявил:
-- Нет, через ваши границы и таможни я пробираться не стану. Я просто воспользуюсь обратной Волной.
-- Насколько это опасно? -- обеспокоенно спросили мы.
-- Не более, чем моя основная работа... Не было ещё случая, чтобы я не вернулся, -- улыбнулся Горбовский, -- надо только достать шезлонг -- на нем удобно планировать, да и удар он неплохо смягчает.
-- Неужели такое возвращение реально? -- переглянулись мы и одновременно подумали:
"Эх, нам бы туда..."
-- Да, вполне реально -- Юра Широян очень точно рассчитал цикличность Волн. Через определенное время они возвращаются в прежнюю пространственно-временную точку, но уже не со столь разрушительным потенциалом.
-- Но вы же попадете на выжженную планету! Или я чего-то не понимаю?
-- Все верно, но ведь там остался человек-машина Камилл; люди могли выжить в убежищах и им наверняка понадобится помощь; кто-то еще мог, как я, попасть в эпицентр и вернуться живым. Кроме того, звездолет спасателей уже должен быть близко. Да и мой "Тариэль" все еще на орбите Радуги. Так что ничего страшного!
Трое вышли из корпуса. Я закрыла замок. За углом была слышна какая-то возня и шипение. Двое мальчиков лет двенадцати с квадратными лицами и оловянными глазками усердно мазали стену корпуса красной краской из баллончиков, выписывая вкривь и вкось большими разнокалиберными буквами: "NIЯVANA -- KLEVA!"
Горбовский вежливо спросил:
-- Молодые люди, вы уверены, что ваша надпись вызовет у окружающих чувство эстетического наслаждения?
"Молодые люди" подумали и осведомились:
-- Гэ-э?
Тут из-за угла с лаем выкатился сердитый пушистый комок. Бимка был вне себя от ярости. Юные мазилки поспешно удалились.
-- Какие странные дети, -- заметил Горбовский.
-- Ничего удивительного: насмотрелись тупых фильмов по телику, посидели на уроке у голодной и злой учительницы... Кроме того, уже в этом возрасте они употребляют алкоголь и наркотики.
-- Ужасный мир! -- повторил Горбовский.
-- Хватит брюзжать, Катрин, -- сказала Света, -- они от этого лучше не станут. Пошли на поиски.
Шезлонг завис на обрыве, прямо над разбитой "Камазами" дорожкой для лечебной ходьбы, зацепившись за цветущее деревце миндаля. Света тремя изящными прыжками оказалась рядом с ним. Горбовский посмотрел восхищенно и собрался было последовать за ней. Я поежилась:
-- Нет, при моем телосложении такие подвиги противопоказаны. Пойду лучше в обход!
Снизу, с набережной раздался шелест шин и визг тормозов. По мокрому асфальту с безумной скоростью, петляя по лужам, неслись в неведомую даль два "БМВ". Они старались прижать друг друга к обочине, играя в догонялки.
-- Опять крутые развлекаются, -- прокомментировала Света, укрепляясь среди ветвей миндального дерева так, чтобы дотянуться до шезлонга и при этом не сверзиться в пропасть.
На набережной попавшая под обильные грязные брызги бабка сердито вопила:
-- Чтоб вас разорвало, паразиты! И куда только милиция смотрит!
Случившаяся неподалеку милиция в лице сытенького человечка в сером жупане и такой же конфедератке только лениво зевнула и отвернулась, не ответив на старушкин призыв.
-- Что это за человек? -- заинтересовался Горбовский.
-- Это человек, который смотрит за порядком -- работа у него такая.
-- Почему же он ее не выполняет? -- изумился Горбовский.
-- Трудно сказать, Леонид Андреевич. Вот, например, недавно мы с мужем видели, как горят камыши в Приазовье. Представьте себе: степь с зарослями сухого камыша, сильнейший ветер, стена огня до неба, а посреди всего этого -- реликтовая маслиновая роща. Когда огонь доходил до маслин, они вспыхивали как факелы. Мы сразу кинулись ломать камыш вокруг деревьев и забивать ветками очаги огня там, где это можно было еще сделать. Устали и закоптились смертельно. А справа и слева в некотором отдалении стояли две пожарные машины -- просто стояли, не вмешиваясь в происходящее. Между делом я успела выразить свое мнение по поводу исполнения ими служебного долга...
-- Представляю, как ты его выражала! -- рассмеялась Света, уже слышавшая эту историю, да и сама бывшая свидетельницей не одной подобной нелепицы, столь свойственной нашему воистину больному миру.
-- А что это за колесницы проехали по набережной? -- спросил Горбовский, -- такие средства передвижения имеют все в вашем мире?
-- Господь с вами, Леонид Андреевич! -- нервно засмеялась я, -- да за одну такую машину надо было бы отдать мою зарплату за много-много лет, даже если бы ее платили. На них ездят только современные "хозяева жизни".
-- Они что же, хорошо работают и поэтому получают много денег? -- Горбовский надеялся, что усвоил этот обычай "больного мира", однако ответ снова удивил его:
-- Они вообще никогда не работали в том смысле, как это понимают нормальные люди. Их "работа" состоит в "отмывании" украденных денег.
-- Интересно было бы на них посмотреть.
-- Да вон -- смотрите, любуйтесь!
Из-за поворота вырулил огромный детина в ярком спортивном костюме, с маленькой стриженой головкой на массивной мускулистой шее, в обнимку с вульгарно размалеванной девицей с ярко-рыжими патлами, в коротенькой кожаной курточке, не прикрывающей дряблое пузо, и плавно переходящей в длинные ботфорты. Шезлонг Горбовского все еще висел на дереве.
-- Что, дядя, загорать собрался? -- обратился детина к Горбовскому.
-- Да, собственно говоря, нет, -- растерянно ответил тот.
-- Собрался, собрался, да еще с двумя. Силен, мужик! -- парень, красуясь перед девицей, бульдозером взобрался на скалу, одним мощным движением выломал из дерева шезлонг и подал Горбовскому:
-- Загорай, дядя!
Пара победно удалилась.
-- Какой веселый юноша, -- сказал Горбовский, -- он, по-моему, пытался пошутить, вот только я не понял его юмора...