Кирилл Потёмкин

52

5

8sfera(1)

Экспериментальный интернет-журнал.

Журнал планируется к выпуску до 5-6 раз в год.

Платная рассылка. Предварительная стоимость рассылки на год - 5€, 6$ или 200 руб.

Подписаться на журнал можно по адресу:

http://kipollator.com/s/podpiska/

Приобретайте книгу автора:

http://kipollator.com/dver-v-inuyu-realnost/

Несколько слов от автора.

В журнале публикуются живые отрывки из пишущихся в настоящий момент моих произведений. Произведения рождаются и начинают "жить" прямо на Ваших, дорогие читатели, глазах. Каждый последующий номер Восьмой Сферы, по сути, является продолжением предыдущего. В связи с этим, каждому новому подписчику в обязательном порядке будут предоставляться, помимо текущего номера, также и все предыдущие. И если у журнала будет существовать хотя бы один подписчик - я готов, несмотря ни на что, продолжать его публиковать. Искренне надеюсь, что мой незадачливый эксперимент окажется удачным.

Верю, что всегда стоит попробовать, даже если не уверен...

Русский авось - великая сила!!

Однако, давайте перейдём от слов к словам, и начнём погружаться в странный мир моих произведений.

Приятного Вам чтения...

Страж

1

Я ничего не видел, никакого коридора или света - ни-че-го...

Темнота и боль...

Только теперь я понял, что это было - это было первым и последним предостережением...

1. Катастрофа

1

- Никто не знает, что с ним произошло. Обожжённый до неузнаваемости, с множественными переломами и ушибами, как будто его старательно подпалили паяльной лампой, как курёнка для супа, а затем скинули, предположительно с пятого этажа, на голый асфальт. Чудом пока жив... - молодой санитар-практикант порывисто затянулся сигаретой и, поперхнувшись горьким дымом, закашлялся.

Находящийся рядом с ним человек, по виду более опытный и степенный, зло сплюнул и похлопал паренька по плечу:

- Успокойся студент, не такое ещё бывало, насмотришься здесь ещё всякого... и выплюнь ты эту ядовитую соску, задохнёшься ведь неровен час, испражнениями никотина и помрёшь молодым, так и...

- Тебе бы всё нравоучения читать, Степаныч, да ты оглядись по сторонам, - названный студентом, санитар, перестал дохать и смахнул с глаза подступившую слезинку, - кругом медики, врачи, блин, и через одного все курят, а им мозги ещё не так вправляют в институтах, так почему они не бросают? Ты вон, Степаныч, на доске почёта напиши лучше петицию - воззвание к народу, оскалятся только и не поймут твоих виршей.

- Сам ты... скалишься постоянно, - Степаныч обиженно нахмурился, - а к старшим надо прислушиваться, молодо да зелено...

- Да брось ты, - молодой паренёк вдруг широко улыбнулся, умел черт с "Фомы" на "Ерему" перескакивать, - неужели не интересно тебе об этом обожжённом подробнее разузнать, его какая-то бабка обнаружила на помойке прямо между мусорных бачков. Заголосила старушенция, чуть, с ума не рехнулась, там запах палёного мяса перекрывал даже вонь от пищевых отходов, не то, что там какой-то перегар от алкоголя. Догадалась бабка, по остаткам цивильной одежды, видно определила, что не всё здесь чисто. Так, дурёха, вместо скорой, вызвала ментов и те уже, мудаки, по прибытии, так сказать, по вызову, пока разбирались, блин, дело собирались заводить по нанесению увечий, ещё время утекло... а парень-то всё лежал - доходил, чудом не окочурился, а в машине уже, кони по-настоящему двинул, хотели уж к порогу морга с сиреной подкатить, да елe задвинули обратно, почти четыре минуты парень того... тю-тю... потерялся...

- Про чудо ты уже упоминал, - Георгий Степанович тяжело махнул рукой, с таким говоруном спорить, только себе вредить, - а по мне, так все мы под одним богом ходим, что он, что ты, например, рак лёгких зарабатываешь на свежем воздухе.

- Ну не ворчи, не ворчи, - студент "что в лоб, что по лбу" примирительно потянул Степаныча за локоток и проблеял:

- Пошли, посмотрим, а-а-а... Тебе врач не откажет, разговоришь его, а-а-а... Интерес-с-с-но...

- Ну да, от тебя не отлипнешь, - Георгий Степанович хитро прищурился, - я вот до магазина собрался, ещё полночи сидеть, а здесь ты со своими разговорами...

- Ладно, Степаныч, ты же знаешь, за мной не заржавеет, с получки... как там у тебя... - четвёртый угол, да не простой, а... - студент вдруг замолчал, подбирая правильную мысль.

- Какой, какой? - подозрительно поинтересовался Георгий Степанович, ожидая от собеседника очередную словесную "загогулину" или же попросту банальную пошлость. Но студент почему-то выразился вполне человеческим языком:

- Ну, раньше-то был Ленинский, а до этого...

- Это ты, Юра, ради любопытства, что ли, решил проставиться? - подозрительность на лице Степаныча сменило удивление. - Или как?

- Или как, - студент замялся, но тут же выправился, - и не только... Ради уважения ещё... неподдельного.

- Неподдельного, говоришь, так-так, ну подожди в подсобке, знаешь, где моё место предназначенное?

- Рассказали добрые языки.

- Вот и хорошо, туда и иди, а я скоро, магазин всё же важнее, а потом и Сан Саныча навестим.

- Я лучше в клозет, пока суть.

- Ну, тоже дело житейское, - Георгий Степанович кивнул и, спохватившись, махнул указательным пальцем, - но ежели не усидишь в своём нужнике и в подсобку всё же заглянешь, то не смоли там, смотри у меня, не смоли. А то потом не проветришь дурман, хоть одеколоном стены поливай... не люблю я этого.

- Хорошо, - Юра обрадовано моргнул и резво устремился по направлению к больничному корпусу.

- В клозет, в суть значит, - задумчиво пробормотал Степаныч, - ну-ну... - он с оттяжкой хмыкнул, - молодо-зелено...

2

В туалете, до краёв наполненном запахом хлорки и удивительной человеческой вонью, студенту вдруг подумалось о Елене Петровне Блаватской, с её тайной доктриной, светлой как выбеленный угол, хоть головой об неё бейся, все к одному... и читать её, не перечитать, как сказку в тысячу и одну ночь. Потом мысли молодого пострела, сквозь потуги опорожнения кишечника, перескочили на Умберто Эко с произрастающим из постоянства вечного непостоянства, фаллосоподобным маятником Фуко с центром вселенной - болтающимся висельником в качестве противовеса - ручонки в одну сторону колеблются мол, ножонки в другую... И тишина...

Потом неожиданно, под вежливый шелест туалетной бумаги, неустойчивые мысленные пузыри перенеслись в комнату общежития с говорящим ящиком по имени "SONI", залезли в него, прокрутили плёнку с передачами на несколько дней назад и остановились, наконец, на полночном бдении диктора, вещавшего о людях переживших моменты клинической смерти. Современная медицина, конечно же, всяческие домыслы опровергала, с "похудением" тела на несколько грамм в момент смерти соглашалась чисто с физиологической точки зрения, все россказни "потерпевших" воспринимались народом скептически, не более чем "россказни"...

Но ведь интерес-с-с-но же, как только тупому роду домохозяек не интерес-с-с-но-то, гм, непонятно. И Сан Саныч намедни... Нет, именно, очень даже здравненько, что Степанычу бутылку вовремя посулил. Тот парень-то с обожжённым пузырём вместо кожи, на глазах туда-назад слетал, за четыре минуты, как и положено по расписанию, оборотился, лишь бы теперь очнулся бы, да вспомнил. Готовый очевидец! Это тебе не книжки по полкам елозить, это, самый, что ни на есть, здоровенный факт, факторюга!

От неуёмного восторга у Юрия перехватило дыхание. Быстренько справив необходимые процедуры, он натянул портки и полетел в подсобку к Степанычу, нетерпеливо ожидать. После недавнего строжайшего предупреждения, курить расхотелось. Если бы и вовсе расхотелось, запрыгал бы Юрий от счастья, а Степаныч мог бы исцелителем от зловредных привычек служить, не тужить, деньги лопатой загребать - на тебе, прикрикнул позлее, нахмурил брови и всё, клиент готов, о зловреде и позабыл напрочь, соску никотиновую выкинул и живёт себе поживает дальше, мамочку свою трахает...

Коморка Георгия Степановича практически располагалась в подвальном помещении и при приближении к ядовито-зелёной двери представилась студенту в виде дворницкой с распушёнными по стенам мётлами, с валенками у горяченной батареи, запахом сивухи и кислых щей. Ещё следовало сюда добавить заливистый храп с посвистом, доносящийся из-под грязно-светло-коричневого тулупа и может быть ворчливого, старого пса, застывшего у пустой миски со следами требухи по краям.

Живописная картина, прочно утвердившаяся в воображении Юрия, мгновенно рассеялась, стоило только ему, как следует толкнуть зелёную дверь, отворившуюся, надо заметить, без малейшего скрипа. За дубовым порогом, отчерчивающем истёртые остатки непонятного цвета общественного паркета, начинался натуральный финский ламинат. В глубине бело-стенного, обклеенного финтексом помещения приветливо освещённый вздёрнутым галогеном высился итальянский стол, на котором стеснительно повёрнутый к посетителям задней решёткой располагался зардевшийся робким светом просторный монитор...

Вот тебе и Георгий Степанович!

Много о нем наслышан Юрий, про общительность его и про доброту, даже вот покуривали вместе иногда, то есть Юрий-то покуривал, а Георгий Степанович...

По одёжки судя, должность он занимает невысокую? И даже про четвёртый угол водитель скорой на ушко шепнул... Но какую, черт возьми, должность, с такой-то "подсобкой", что покруче кабинета главврача будет?

Так и не поинтересовался в бесконечных словоблудиях студент о самом главном, упустил суть, и сюда вот за полгода пребывания при больнице заглянуть до сего момента не удосужился. Вот тебе и получил на орехи. Да здесь не то, что курить, стоять в уличной обуви боязно.

Углядев около стола незамеченное в порыве удивления кресло, студент задвинул отвалившуюся челюсть на место, аккуратно притворил дверь и именно туда, куда и следует располагать заднюю часть тела всем нормальным и состоятельным людям, то есть на вежливо скрипнувшую, облегающе-мягкую и прекрасно-выделанную кожу, придвинул и свою собственную ж... - щупловатый нарост с дырой посредине, стеснённый старенькими джинсами, не стиранными, наверное... гм с месяц или... того больше, под больничным халатом незаметными, а зимой на улицах все кошки серы...

3

В "бархатном" кресле, Юрий Бурундуков совсем спёкся и задремал. Будто разлился по его жилам горячий, сахарный сироп и застыл желеобразной массой. Все надуманное и возведённое в степень глобальных проблем - дела и делишки, мысли и мыслишки, - все неистово нанесённое быстрой стремниной долгого дня, вдруг аккуратно и само собой сложилось в правильной формы, круглый ком и откатилось куда-то в сторону, освобождая место для парного сновидения. И уже промелькнуло что-то, ещё не вполне опознаваемое и кривобокое, но настойчиво приглашающее следовать за собой. И уже сдвинулся студент с места и медленно потёк по безбрежной пустыне, а из его полураскрытых губ в качестве приветствия неведомому зазывателю сорвался короткий храп или "хрюк". Так бы и прохрюкал юноша до самого утра, если бы не разорвался, как замаскированная внутри головы мина, вопиющий глас Георгия Степановича:

- Ну и сопеть, ты горазд, студент! Стоило мне на минутку отлучиться, а он уж тёпленький, как кукла-валяшка.

- Валяшка? - оторопело переспросил очнувшийся Юрий. - Почему валяшка?

- Ну, есть неваляшка, - Георгий Степанович, минуя гостя, проследовал на хозяйское место и водрузил на стол объёмный пакет из ближайшего супермаркета, - она всегда стоит торчком и никогда не валяется, а ты, ну сам понимаешь, торчком стоишь, только когда у стены находишься и падать некуда.

- А в бок?

- А в бок знаешь, кто падает?

- Догадываюсь, - пробормотал студент и дабы не загреметь по словесным буграм, скорёхонько переменил направление беседы и поинтересовался, разглядывая гладкий как соляное озеро, старательно выбеленный, потолок:

- А что в пакете?

- Там находится то, что тебя окончательно взбодрит.

Степаныч, дружелюбно улыбнулся и жестом фокусника вытянул литровую бутылку водки, студент ойкнул, потом на столе после заковыристого пасса рук, образовались несколько бутылок колы, вслед за ними последовали огурчики, рыбка в вакуумной упаковке, хлеб, маслины и в довершение столь помпезного представления, выкатился желтобрюхий, упитанный лимон и дал отмашку.

- Пока тебя дождёшься, Юрий, трезвенником станешь, - прокомментировал Георгий Степанович, так что не будем откладывать в долгий ящик, прямо сегодня и начнём.

- Что начнём?

- Знакомиться.

Примерно с четверть часа длилась обыденная процедура первого разливания и начального распития, потом, после второй, чуть, подплывший студент, запанибратски спросил:

- Расскажи-ка Степаныч про четыре угла, так сказать из первых уст, а то домыслы всякие у меня в голове крутятся и подсобка твоя совсем на дворницкую не похожа.

- Дворницкую? - густые брови Георгия Степановича поползли вверх и там остановились. - Почему дворницкую?

- Это так, - Бурундуков махнул рукой, - когда шёл к тебе представил, блин, такую комнатёнку, в подвальном варианте, как в старых фильмах с псом и тулупом, и валенками пахучими, но как вошёл, так и... теперь даже и не знаю, что сказать. Хорошо тут у тебя, как в кабинете у министра.

- Значит с воображением ты. Это хорошо, - вдруг сделал вывод Степаныч. - А я Юра простой завхоз, просто в нынешнее время простые завхозы в некоторых простых больницах так по-простому и живут.

- Ничего себе по-простому...

- Вот, вот, - если ты мне начнёшь помогать немного, то и для тебя все значительно упростится, я тебе помогу...

- А что надо делать?

- Не спеши, расскажу по порядку, и Сан Саныч, бог даст, скоро заглянет на огонёк, вот и сходим на твоего обожжённого посмотреть, а пока давай ещё по одной.

- Ну, ты даёшь Степаныч... - Юрий захлебнулся от восторга и в секунду набулькал в стопки прозрачной жидкости. - И Сан Саныча уговорил! За мной не заржавеет!

- Не заржавеет, - завхоз опрокинул стопку и крякнул, почти не поморщившись. Затем, подцепив вилкой крепенький огурчик и отправив его в рот, продолжил чуть осипшим голосом:

- Это хорошо, студент, а теперь слушай моё кредо.

- Угу, - Юрий, последовав примеру старшего товарища, сгрибился, будто от резкой боли в пятке и только головой качнул, безуспешно пытаясь выловить вёрткую маслину.

- Четыре угла, это не только у меня, это у каждого человека, как четыре столба, например, или у стола вот четыре ножки. На трёх ножках-то неудобно пребывать - хлипко, можно и под откос свалиться, или как говорится по наклонной плоскости...

- По наклонной плоскости, лучше на санках.

- Не перебивай! - Сан Саныч вздыбил вилку и замотал ей, как живой метроном. - Угол первый Юрий - это дело. Заметь не работа, а дело. Работа может быть плохая или хорошая, престижная или не очень, работа может быть разная, для души, например. А дело это другое, дело это то, что кормит, даёт достаток, прибавление, прирост, укрепление... то, что детям надлежит передать.

- Ага, давай за углы.

- Подожди, Юрий, хватит пока, для Сан Саныча надо поберечь, для чего же я его приглашал-то? Так что, слушай дальше. Запомни студент - выслушать собеседника и сделать правильные выводы, это наука.

- Ага.

Бурундукову вдруг расхотелось перечить приземистому, цельному и таинственному завхозу, заседающему в министерском кабинете. Иногда, Юрий именно так и поступал, правда, чаще на трезвую голову, потому что на трезвую голову он прекрасно понимал, что и когда надлежит делать, когда спорить, а когда молчать и слушать. Что-то щёлкнуло в нем, неподвластное пониманию, перебороло хмель, дёрнуло за ручной тормоз, и загорелся в мозгу красный, предупреждающий сигнал светофора.

- Вот, Юрий, теперь второй угол - это, брат, жена, или семья. Одинокий человек, как былинка на ветру, ни то ни сё, колышется как говно в проруби - толку от него на грош и уцепиться не за что, скользкий он со всех сторон. Так что совет тебе мой - жениться никогда не рано и всегда к лучшему.

- Теперь третий, Георгий Степанович, - Юрий тяжело вздохнул, хмель выветривался, и студенту становилось скучно. Завёл волынку Степаныч, хоть бы что путное сказал.

- Третий - это дети. Нет своих детей, не беда - усынови, вырасти, воспитай, вылепи из своего чада себя самого! - На этот раз Степаныч раздухарился, покраснел и раздобрился:

- А-а-а, что с нас взять, давай ещё по одной, не обеднеем!

- Давай, - Юрий почти аккуратно вровень наполнил стопки, и не сказал вслух: "Тем более что, мне беднеть некуда".

- Давай за них, - предложил Степаныч.

- За кого, за них?

- За детишек, за маленьких, - на глазах у завхоза, от обилия рвущихся наружу чувств, навернулись слезы.

"Неподдельные" - удивился Юрий, - "или притворяется старик". Он механически поднял стопку и выпил. На этот раз как-то прокатило особенно легко - скользнуло в горле горячее, горькое и свежее, и провалилось внутрь.

- А четвёртый?

- Что четвёртый?

- Ну, мы три угла обошли, а четвёртый?

- Четвёртый, - завхоз как-то поскучнел, заёрзал глазками по сторонам и пробормотал скороговоркой, - это отдушина студент, хобби, без него никак.

- Водка?

- Что водка? - опешил Степаныч. - При чем здесь водка? Водка вот на столе стоит, ещё что ли, налить?

Неожиданно в затылок Юрия дунуло сквозняком, и кто-то спросил:

- Не помешаю?

- Вот и Сан Саныч, - завхоз мгновенно стер с лица мученическое выражение и превратился в сияющую луну. - Заходите, заходите, присаживайтесь.

Он вытянулся из-за стола и как мячик запрыгал по кабинету. Откуда-то, словно по волшебству появился стул. Георгий Степанович недвусмысленно посмотрел на Юрия и покосил глазами на сей предмет мебели - мол, тебе туда, как раз подходящее прибежище для твоей костлявой задницы.

Юрий тоскливо пожал плечами, но освободил уютный "бархат" и буркнул:

- Прошу вас.

Четыре угла Степаныча никак не желали правильно размешаться и теребили мысли, какая-то асинхронность получалась в рассуждениях завоза. Хотелось садануть ладонью по итальянскому шпону и крикнуть:

- Не согласен я!

- А с чем не согласен-то? - спросил бы Степаныч.

- А если ни в одном из этих четырёх углов места не найти - скучно и не интересно там, банально, прописные истины налеплены, как иконы в ризнице и нет ничего больше, пустота одна. И дело ради денег, все равно, что хорошо оплаченная потеря времени, и дети - "себе подобного...", да на кой он нужен, такой второй, подобный, блин, и одного тут хватит с лихвой. И жена твоя - проблема с пиздой... Только вот "хобби" расположилось особняком и как-то тихо грело флуоресцентной лампой... Но если, к примеру, не имеется хобби на данный момент, а появится оно или нет, никто не знает, это брат, как карта ляжет, с водкой-то проще, но и здесь сплошное уныние - наливай и выпивай, выпивай и наливай другому, тупей на глазах у публики, превращайся в посмешище. Да-с-с.

Студент уныло согласился сам с собой и тоскливо посмотрел на стопку - выпить что ли?

Этот вопрос, как выяснилось буквально тут же, разрешился сам собой.

Главный врач даже глазом не моргнул, подоткнув под себя полы халата, опустился в кресло и мягко поинтересовался:

- Нальёте гостю?

Чистейшей воды хрустальная стопка мгновенно наполнилась и взлетела вверх. Потом между завхозом и главврачом началось обсуждение скучных хозяйственных проблем, и Юрий быстро потерял вихляющую нить разговора. Стопки наполнялись ещё несколько раз, также, время от времени, наполнялась и ёмкость, предназначенная студенту. В какой-то момент утерянная было нить, обнаружилась вновь, и Юрий смутно уловил упоминание некой группы "А", и настоятельную просьбу Сан Саныча посодействовать в скорейшем приобретении лекарств из этой группы. На что им был получен утвердительный ответ в виде кивка головы от Георгия Степановича. Вёрткая нить опять вильнула в неизвестном направлении и Юрий, пригубив очередные граммы, медленно поплыл. Жёсткий стул с высокой спинкой делал своё дело, не пуская упасть вниз или опрокинуться назад, а падать в бок студенту показалось страшновато. В какой-то миг некоторые вещи приняли двойственные очертания, плавание явно затягивалось, вскоре он почувствовал первые признаки укачивания и робко попросился в туалет.

- А дойдёт? - спросил, подёрнутый красноватой дымкой, главный врач, подозрительно взглянув на практиканта. - Какой-то он квёлый стал, наверное, ему спать пора.

- Дойдёт, - заявил откуда-то издали Степаныч, - полгода вокруг меня кругами ходил, теперь вот, наконец, я его сам к себе пригласил. Так что, Сан Саныч не серчай, моя вина. Но ничего, дело молодое, оклемается, здесь коридор прямой, мы ему ещё обожжённого покажем, я обещал.

Сан Саныч поморщился, но больше ничего не сказал.

- Иди, студент, - разрешил завхоз, - но возвращайся, и смотри, кроме туалета никуда больше не шарахайся, персонал не пугай пьяным присутствием, главврача не компрометируй. Под мою ответственность.

- Угу-у-у.... - выцедил из себя Юрий, и, хватаясь руками за удивительно неудобный в плане поддержания равновесия воздух, побрёл по прямому, как соизволил заметить Степаныч, коридору. От стены к стене. До присутственного места он добрался без приключений и долго и настойчиво пытался извлечь из желудка всю ту неимоверную гадость, которую он только что туда, сам и запихал. Это занятие вызвало обильное слезотечение и густое покраснение морды-лица. Наконец, когда последние остатки жёлто-белой кашицы изрыглись наружу, студент перевёл с надрывом дух и застонал. В желудке закололо, будто он проглотил бритвенное лезвие. Юрий почувствовал себя не просто скверно - препаскудно.

Вот, так вот, через блевотину и прошло первое его настоящее знакомство с "нужным" человеком, ведь то, что Георгий Степанович оказался "нужным" в этом сомнений уже не оставалось. Теперь надлежало как-то вывернуться из создавшегося "неудобства" и закрепить знакомство, деньги-то нужны бедному студенту на хлеб, на соль, ой как нужны. Здесь уж не до размышлений праздных, все праздные размышления в свободное от работы время.

- Угу. Именно так, блин!

Студент ополоснул лицо, открыл дверь и обозрел со страхом стоящего в коридоре нахмуренного и подбоченившегося Георгия Степановича.

- Что-то ты долго Юрий, вот я и решил проверить, не заснул ли ты где под батареей, - молвил Степаныч и, твёрдым взглядом окатив Юрия с головы до ног, смилостивился. - Но вижу, что нет. Голову пытаешься держать, это хорошо. Хорошо. Ну, пошли что ли, раз так, теперь самое время, твоего обожжённого смотреть.

4

Лучше бы Юрий туда не ходил, позабыл бы обо всем, плюнул бы, уехал бы домой или в любое другое место, да хоть на Колыму, в тартарары! Всё лучше! Поскольку существовать ему в роли студента практиканта Юрия Бурундукова после злополучного визита в палату Љ 32, оставалось считанные часы.

Однако пошёл студент, без задней мысли, мог бы летать, полетел бы мотыльком прямо в огонь, и ещё более усугубил своё положение по пути на третий этаж, так как, заглянул Степанычу в глаза, и как бы невзначай, спросил:

- Ты говорил, помощь нужна, Георгий Степанович? Так я готов...

- Прояснился ум, студент, - завхоз улыбнулся, ну что же я своих обещаний не забываю. Завтра поедешь курьером к моему приятелю, посылку повезёшь. За доставку тысячу рублей от него получишь. И дело здесь не в деньгах, Юрий, дело в сохранности посылки, и в том, чтобы вовремя её доставить. Усёк.

- Да, - Юрий пожал плечами и насторожился, - а куда везти-то?

- Здесь недалеко, на метро остановок семь, восемь.

- В черте города?

- Ну конечно в черте города, студент, - Степаныч лукаво подмигнул и хлопнул Юрия по плечу, - а ты думал, я тебя в Африку пошлю с контрабандой!

- Нет, ну...

- Думал, не спорь, - завхоз остановился у двери в какую-то палату, - все пришли.

Бурундуков посмотрел на табличку с номером, зачем-то прочитал про себя цифры и надпись: "ожоговая", "тридцать два" - толкнул дверь и вошёл.

Палата оказалась маленькой и узкой, с продолговатым, напоминающим кровать, сооружением посредине, подсвеченная тревожными лампочками, притулившегося сбоку реанимационного оборудования. Очертания больного терялись в полумраке. За изголовьем белело выходом из бренного тела услужливое окно.

- Он пока в коме, - шепнул Степаныч, - тревожить нельзя, Сан Саныч строго-настрого...

- Я понял... я одним глазком...

Юрий подошёл ближе и замер.

Сосиска. Жареная колбаса в струпьях порванной кожицы, розовое мясо (в темноте не видно но, он был убеждён, что оно именно розовое) сочащееся то ли гноем, то ли другой жидкостью, глаз не видно. Там где кожа не треснула, сплошной волдырь и запах, кисло молочный, насыщенный сладковатой вонью, тело больного будто висит, не соприкасаясь ни с одеялом, ни с простынею - зрелище ужасное, если помазать кетчупом, можно съесть. Юрия замутило и швырнуло в сторону. Ему показалось, что обожжённый человек вдруг оскалился, страшно вывалив распухший язык, будто собрался слизывать собственные слезы и провалился вниз. Студента садануло по затылку, и он ощутил под собой холодный пол.

- Ну, ты даёшь... чуть что, сразу в обморок.

Георгий Степанович ловко подхватил Юрия под мышки и выволок в коридор. - Зрелище не для слабонервных, семьдесят процентов ожога, живого места не сыскать... не выживет парень...

- Где его нашли? - косным языком выговорил Бурундуков.

- Что? - опешил завхоз.

- Я отвезу завтра твою посылку, но раздобудь мне адрес... то место, где нашли этого человека, с ожогом... я хочу ему помочь.

- Хорошо, - Степаныч пожал плечами, не находя причин для отказа. - Чем ты ему поможешь? Завтра посмотрим в регистрационном журнале... но ты же сам рассказывал...

- Со слов водителя, а он адреса не называл.

Продолжение следует....

Они пришли

1

Хороший способ покончить с жизнью.

1

Я часто вспоминаю последний, мирный день. Он представляется мне каким-то необыкновенно-солнечным, почти волшебным и печальным в безвозвратно утраченном прошлом. Я пережил тот день слишком поспешно, с бездарной и непростительной лёгкостью, погрязнув в мелких заботах и навязчивых мыслях о самоубийстве. Кто-то мне рассказывал впоследствии, что тогда, перед наступлением темноты, вдруг повисла в воздухе удивительная, гнетущая тишина, будто у всех людей одновременно лопнули барабанные перепонки. Состояние слухового затмения длилось несколько минут, однако я ничего подобного не припоминаю. Мне думается, в тот момент я стоял на бетонной, десятисантиметровой кромке балкона и смотрел вниз. С высоты четырнадцатого этажа земная твердь под коричневыми носками моих кроссовок выглядела двухцветным игровым полем, уже затушёванным наступлением сумерек. Между фишками строений по серым полосам разрешённый зоны сновали, временно продолжающие существовать (может быть только в моем воображении), фигурки людей. Я намеревался сделать один единственный шажок вперёд - верный способ кратчайшим путём добиться поставленной перед собой цели, всего лишь мгновение и, после неумолимого "после", вступит в силу суровая необратимость физических законов. Тогда уже точно ничего не вернуть назад, хоть заорись в полете, пока не обратишься в лепёшку, в грязь, в неприличные брызги на асфальте, в испуг и удивление, тех самых, снующих внизу - временно присутствующих людишек...

2

Теперь, задавая себе вопрос: "а нужно ли вообще, после всего случившегося так тщательно восстанавливать пережитое?" - я путаюсь с ответом. Убеждён, что история, переизложенная людьми, почти всегда коверкает прошлое, затмевая "наглядными" выводами более сложные процессы. Но ведь никто и никогда не предсказывал и тем более не пересказывал такого простого и ужасного "конца" нашей "незыблемой" цивилизации.

Никто и никогда.

Однако не стоит обольщаться - моё повествование субъективно, оно всего лишь моё личное, переосмысленное моим (возможно уже давно больным?) мозгом повествование, а я, так же, как все остальные, имею право на ошибку. То, что прошло через мои глаза, мои органы чувств, всего лишь маленький, ничтожный кусочек чудовищно-всеобъемлющего процесса разрушения, кстати сказать, практически без проблесков созидания.

Что до меня - так это и есть основная загадка всего происходящего.

Очень надеюсь, что продвигаясь вперёд по мере моего рассказа, соскальзывая из одного событийного ряда в другой, мы подберёмся ближе к разгадке.

3

Тот день начался с кофе. Замечательный, солнечный день-праздник с голубым весенним небом, подёрнутым невесомой вуалью облаков, отороченный робкой зеленью кое-где пробивающейся из земной тверди, день пробуждения всего сущего, и, день непостижимого конца, великолепный и в то же время жуткий, будто солнце окунули в грязь, а лёгкий морозец лишь приостановил на короткое время воспоминание ныне живущих, дабы они прочувствовали лучше ту невыносимую боль, которая придёт вскоре за этим праздником на погосте.

Я пил кофе маленькими глотками и радовался жизни. Но внутри меня застряла червоточина, в частности, сегодня настойчиво привлекал моё внимание широкий поварской нож. Его заострённый кончик поблёскивал на солнце, стреляя искоркой света прямо в уголок моего правого глаза. Иногда, поднося чашку с кофе к губам, я непроизвольно жмурился и, старясь отвлечься, безучастно пялился в окно. За окном все шло своим чередом, точнее сказать не шло ничего, так как в застеклённом прямоугольнике практически ничего заметного глазу не происходило. Голубело укутанное в яркую желтизну холодное небо, вдалеке возвышались, одетые в серебряную чешую, тонкие жала небоскрёбов, кукурузные початки - мать их, с одного урода когда-то началось, и пошло поехало, как это бывает, теперь по всей периферии города возникли узнаваемые формы. Словно досадные помехи в неподвижной картине мира изредка пролетали быстрые птахи, абсолютно ничего не нарушая... а сбоку от меня на расстоянии вытянутой руки лежал нож, и притянутое к нему, будто заведённое дьяволом, работало моё воображение. С удивительной лёгкостью мне представлялось, как я аккуратно беру искомый, острый предмет за чёрную, пластиковую рукоятку, распахиваю рубашку, провожу острием-бритвой по своему оголённому животу. Живот едва заметно пружинит, за лезвием остаётся тонкая красная ниточка, совсем не страшная и ничего не решающая, но вот я надавливаю сильнее, и холодный лепесток проникает внутрь, пронзает жировую ткань, мышцы, неспешно движется дальше. Возникает запоздалая боль, и я чувствую эту темно-красную боль обтекающую металл, я чувствую так же хорошо, как беременная женщина ощущает младенца в своём животе, так же, как делающий харакири самурай, клинок меча внутри себя - но всего этого недостаточно, потому что дело не завершено. Хочется повернуть нож и круговым движением выкорчевать собственные кишки прямо на чистый кухонный стол.

Чашка кофе чуть подрагивает, я делаю продолжительный глоток и, откидываясь на спинку стула, качаю головой. Нет? Неохота умирать, или все же...

Я прислушиваюсь к самому себе и неожиданно понимаю, что не могу ответить на этот вопрос. Раньше мог и, совершенно однозначно - убивать себя глупо, ведь там наверху необозримая очередь, жаждущая своего мига воплощения, и ко всему прочему самоубийство бессмысленно по сути, поскольку оно ничего не меняет, то есть вообще ничего. Всё остаётся неизменным в своём течении, с нами или без нас, хотим мы этого или нет. Да и зачем ускорять то, что и так неизбежно и предрешено? Тик-так - время всегда несётся в одну сторону.

Да-с, я чешу затылок и вновь грустно смотрю в окно и думаю, что какое же это все-таки плёвое дело оборвать жизнь, причём неважно чью.

В общем, по-моему я допил тогда кофе, поварской инструмент так и остался лежать нетронутым на столе, а дальше, во всяком случае, до обеда, ничего осмысленного не происходило. Помню, я разговаривал по телефону с женой, пообедал и отправился на прогулку.

4

Гулять по большому городу, особенно никуда не спеша, всегда странно, среди вечной, напряжённой торопливости ты ощущаешь себя выдернутым из общего фона - рыбой на берегу, какой-то вещью из вне. От суеты вокруг только кружится голова и неизменно портится настроение. Даже в кафе, в прошлый раз показавшемся мне достаточно уютным, за редким исключением заметна деловитость его посетителей - едоков на скорую руку. Их извечные материальные думы терзают их нахмуренные, высокие лбы. Спрятанные за лбами мысли звенят как золотые монеты из сундука алчного пирата, дзень-дзинь, от зарплаты дзень до зарплаты дзинь, или от прибыли к прибыли, если речь идёт о бизнесмене, хотя, в общем, это одно и тоже. И никто из них даже и помыслить не может, что суета сует скоро лопнет как мыльный пузырь, иссякнет как перекрытый кран, стоит только потерпеть до вечера, всего несколько жалких часов пролетят как сон и от прежней жизни всех без исключения останутся только воспоминания или у тех кому повезёт быстрее других ничего не останется.

Интересно, о чем же можно нормально вспомнить, если ты постоянно торопишься.

- У вас не занято? - задаёт мне вопрос миловидная девушка с чашечкой кофе и рогаликом. Сие нехитрое хозяйство покоится на блюдце, зажатом между пальцами её левой руки. Правой рукой она умудряется, держа за ремешок потрёпанную сумку, ещё и прижимать к груди синюю, толстенную папку для бумаг. Девушка смущённо улыбается, и, оценивающе рассматривает моё лицо. То как она это делает, совсем не вяжется с её застенчивостью.

- Вы разрешите?..

- Да, да... - я тупо смотрю на стоящий напротив меня свободный стул и тыкаю в него пальцем. - Садитесь, если хотите. Только папку свою не уроните, очень уж она у вас большая.

- Это мои записки. Я журналист, - девушка, отодвигает стул и пристыковывает к нему свою хорошенькую, обтянутую джинсиками, и разделённую пополам округлость, - редактор любит читать с листа, вот и приходится таскать с собой целый фолиант.

- И о чем вы пишете? - спрашиваю я с безразличием в голосе.

- Сейчас о самоубийцах.

Кофе застревает у меня в горле и я, сквозь кашель недоуменно выдавливаю:

- Неужели?

- Если вас это удивляет, - быстро тараторит моя собеседница, словно боясь, что я неожиданно вскочу с места и заткну ей рот, - в таком случае не удивляйтесь. Я к вам подсела не просто так. У вас было такое мрачное, отрешённое лицо, вот и я подумала, что вы можете со мной поделиться своими мыслями, как раз на интересующую меня тему.

- Какую тему?

"Рожа действительно у меня не располагает... - думаю я, - но она такая с детства, это ещё не повод..."

Но разозлиться, почему-то не получается.

- Тему самоубийств или убийств, если хотите, уж больно много их стало в современном мире.

- Убийств?

- Да, в частности, - молоденькая журналистка кивает головой. - Убийств себе подобных, без сожаления и задних мыслей. Без "страха и упрёка", так сказать. Женщин и мужчин, стариков и детей, всех... Всех без разбору.

- Послушайте, девушка, - от такого журналистского прямодушия, граничащего с наглостью, меня слегка покоробило, - это не ко мне. Я не убийца. Вам надо обратиться к ментам, побеседовать с маньяками, с насильниками... Я здесь причём?!

Моя собеседница, нисколько не смутившись, аккуратно отхлебнула кофе, куснула рогалик и, взмахнув очаровательными ресницами, сказала:

- Я думала, мы с вами поговорим о самоубийцах.

Отодвинув чашку с кофе, я криво усмехнулся и спросил:

- Я что, похож на самоубийцу?

- Вы - да, - на одном дыхании, без тени сомнения, резюмировала журналистка.

- Неужели? - я прислонился к спинке стула и сложил руки на груди. - Вы действительно так думаете?

- Именно, - моя собеседница, как ни в чем не бывало, продолжала свою трапезу, - у вас похожее лицо.

- Что?

- Я видела фотографии людей до суицида и с некоторыми уже успела побеседовать. Вы на них похожи.

- Странные вы делаете умозаключения. Как же вы могли, беседовать с людьми и при этом знать, что они потенциальные самоубийцы? Откуда вам было знать, что они через некоторое время покончат с жизнью? Вы не похожи на Нострадамуса.

- Ну да, - девушка застенчиво пожала плечами, - но я с ними беседовала, так же как сейчас с вами, а потом они...

- Ну, хорошо, - я глотнул уже порядком поостывший кофе и поморщился, примерно такой же вкус у стирального порошка, растворенного в тёплой воде. - Откуда вам известно, что я будущий самоубийца?

- На каком этаже вы живете? - спросила странная девушка.

Я почему-то опешил и ответил уклончиво:

- Высоко.

- Надеюсь, выше пятого этажа?

- Предположим.

- Тогда у вас, наверняка возникали мысли о балконе. Вы понимаете, - моя собеседница допивала свой кофе и спокойно продолжала говорить, создавалось впечатление, что она рассказывает какую-то занимательную историю, почти документальною, в правдивости которой не может возникать и тени сомнений, - когда, например, режешь себе вены или вешаешься на крюке, получается продолжительный подготовительный процесс. За это время человек успевает десять раз подумать и даже в самый последний момент он может остановиться. А с балконом все гораздо проще - шагнул и все.

- А если у меня нет балкона?

- Мне кажется, что он у вас есть, - девушка отодвинула от себя блюдце с недоеденным рогаликом и подняла вверх свой красивый пальчик. - Но, мы отвлеклись от темы, расскажите мне теперь о своих мотивах.

Я окинул взглядом кафе, и мне показалось, что что-то переменилось. Лица со звонкими лбами как-то поскучнели, и бармен за стойкой слишком суетливо протирал чашки. И само помещение как будто уменьшилось в размерах, и лампы дневного света под потолком светили не так ярко. Я тоскливо посмотрел сквозь витринное стекло на улицу и обрадовался. За пределами кафе ничего не изменилось, там все также светило солнце и бурлила жизнь. Я подумал: если там все настолько хорошо, то почему бы мне сейчас действительно не поведать ей о мотивах - она ведь никто для меня, тень на песке. Если я начну что-то говорить, это будет монолог в пустоту и не более того.

- Я устал, - начал я и уже не смог остановиться. - У меня все есть, все необходимое для жизни, точнее я ни в чем не испытываю недостатка. Пару лет тому назад все вдруг образовалось, сложилась нужная мозаика, и все понеслось по накатанным рельсам и теперь просто катится и катится в нужном направлении. Исчезла сила сопротивления, а вместе с ней и сила непротивления стала исчезать. Вы понимаете?

- Понимаю.

Тут я заметил, что журналистка, слушая меня, успела открыть свою папку и теперь торопливо елозит ручкой по листу бумаги.

- Что вы делаете?

- Я записываю выводы, - она отвлеклась от своей писанины и посмотрела на меня, - но вы простите, ваш мотив не исключение из правила, но свидетельствует о вашем интеллектуальном уровне.

- Кто свидетельствует?

- Что свидетельствует? Мотив. У некоторых толчком к суициду служат бытовые проблемы, у некоторых денежные, к примеру, долги, у некоторых разногласия с любимым человеком, но такие теперь редкость, у некоторых болезни. У вас вот, как вы говорите: "усталость". Вам не хватает адреналина. Или заведите себе любовницу.

- Любовницу? Это банально...

- От любовницы обязательно возникнут проблемы и вам понадобиться их преодолевать.

Я усмехнулся.

- Да, да, это вы хорошо предложили, - я широко улыбнулся, - а то я уж подумал, что вы курица.

- Кто, простите?

- Вы не обижайтесь, я глупых женщин называю курицами, но вы, судя по всему, к ним не относитесь.

Необычная журналистка тоже улыбнулась и, поднимаясь со стула и одновременно закрывая папку, заключила:

- Мне пора, спасибо за интервью, желаю вам приятного полёта.

- Прощайте, вы улучшили мне настроение, - ответил я, продолжая улыбаться.

Девушка быстро выпорхнула из кафе, и я тоже собрался уходить.

5

Потом я узнал, что в тот последний мирный день у многих людей на земле возникали суицидные настроения, и многим из них удалось-таки осуществить задуманное. И знаете, может быть, некоторые из них также повстречались тогда с подобного рода представителями прессы или с кем-то иным, скажем с добродушным самаритянином готовым выслушать и подставить жилетку.

В любом случае, думаю, исподволь и задолго до назначенного времени велась подготовка. И те самые убийцы, о которых упоминала повстречавшаяся мне (случайно?) журналистка, мораль коих гипертрофировалась в некую жуткую форму и отказали внутренние тормоза, те самые, которые позволяли себе убивать без разбора - может быть, они тоже являлись составной частью плана "ч"?

6

Жена что-то буркнула в трубку и прекратила разговор. Её совершенно не интересовало моё времяпровождение вне семьи и тем более моё безделье, в то время когда она и, по её мнению, все остальные люди находятся на работе. Пока она держала своё мнение при себе, меня это устраивало. Денег в семье хватало - и ладно. Жить есть где - и ладно. Даже есть на чем передвигаться, хотя на своих двоих гораздо полезнее. В принципе я не заставляю её ходить на работу, я обеспеченный человек, но она как-то заявила, что если будет долго сидеть дома, то в скором времени точно сдвинется и слетит с катушек. Я с ней согласился, пусть делает что хочет. Её право. А мне не нужно лишний раз ей названивать. Вот так-то.

Я внимательно посмотрел на нож, камнем преткновения застывший на кухонном столе, и направился на балкон. Там я почти без раздумий вскарабкался на бетонную кромку и уставился вниз. Один раз меня качнуло, и я оперся ладонью о стену. Страшно не было, хотелось поскорее со всем этим покончить, и я шагнул.

7

Что заставило меня шагнуть не вперёд, а назад, я до сих пор не понимаю, но сделанного не изменить - я шагнул назад и благополучно приземлился внутри балкона. Тут я заметил наступление темноты и услышал тишину, мне хочется так думать, что услышал, потому что о второй попытке мыслей не возникло. Я вернулся в квартиру и включил телевизионную панель.

Какое-то время я сидел в кресле неподвижно, застыв как истукан. Мешанина цветных пятен, сопровождающаяся неразборчивой какофонией звуков, вырываясь из телевизора, окружала меня невидимым коконом, но не проникала и не тревожила, внутреннее безмолвие прервал раздавшийся громкий телефонный звонок. Пятна мгновенно рассеялись и превратились в говорящего с экрана мужика. Несколько жутких авиакатастроф произошли практически одновременно в разных точках земного шара, Англию, Японию и Камчатку сотрясали сильнейшие землетрясения, страшные разрушения сопровождались многочисленными жертвами. Оторопев, я дотянулся до телефона, нажал на какую-то кнопку и, прикрыв микрофон ладонью, продолжал слушать новости. Вскоре, диктор закончил вещать и пошёл видеоряд, я приглушил громкость телевизора и поднёс телефон к уху - звонили из больницы, Настя разбилась.

8

Мотор несколько раз чихнул и заглох. Подождав несколько секунд, Настя вновь надавила на кнопку запуска, но все повторилось вновь, раздалось несколько прерывистых чихов, и наступила тишина. Судя по информации выданной бортовым компьютером - "автомобиль полностью исправен и готов к движению", однако и третья и десятая попытки завести двигатель не увенчались успехом. Почти новая, купленная несколько месяцев назад, Toyota, виновато помигивая лампочками, будто приросла к асфальту, упорно не желая трогаться с места. Нервно выдернув из замка зажигания ключи, Настя, порывшись в сумочке, достала телефон. Если позвонить мужу, он мог бы приехать и помочь, но Андрей на то и Андрей, что наверняка начнёт язвить, отпустит пару тройку колкостей, вспомнит о своих приступах, о том, что ему опасно одному находится за рулём, хотя сам ездит, и плюёт на все эти правила, куда и когда ему заблагорассудится, и, конечно же, в итоге выставит жену полной дурой. А вот уж кем-кем, а дурой, особенно сегодня, становиться не хотелось совершенно, и так с раннего утра одна за другой зарядили неприятности, а во второй половине рабочего дня, того не легче - в офисном компьютере потерялись несколько важных документов, все свалили на неё, поскольку она последняя с ними и работала. Документы так и не нашли, к концу дня компьютер окончательно перестал работать, а рассвирепевший шеф едва сдерживался, чтобы на неё не наорать, да и наорал бы, задержись она на лишнюю минутку. Но она не задержалась, выскочила опрометью на улицу ровно в четыре, и вот на тебе - нормально не уехать. Или на своих двоих ковылять до метро, и потом соки выжимать в толчее час-пика, или воспользоваться такси, или все же засунуть гордость в одно место и попросить Андрея...

На своих двоих, очень уж не хотелось, а насчёт мужа?.. Настя повертела телефон в руках так, и сяк, горестно вздохнула, и забросила его обратно в сумочку, оставалось единственное - на такси. Чему быть, того не миновать, или миновать, если не быть. Много в этот день было черных примет и не только у одной Насти, многие люди злились и нервничали, у многих из них всё валилось из рук и шло кувырком, ломалась техника, и зависали компьютеры. Но никто почему-то не прислушался к себе, не остановился перевести дыхание, не задал себе простой вопрос - что, черт возьми, происходит?

Почти никто.

Все катилось в другую сторону, с точностью до наоборот. Многие из них с завидным упорством боролись с трудностями, и не замечали творящегося у них под носом. Продолжали жить и работать по инерции, выясняя отношения с близкими людьми и переругиваясь с начальством, злясь на весь мир и на самих себя - отравляя себе и окружающим последние часы бренного существования.

Она вылезла из машины, и уверенно направилась ловить попутку. Дверцы её автомобиля защёлкнулись и автоматически включилась сигнализация. Настя подошла к проезжей части, едва не угодив в лужу, а лужи располагались повсюду - черные, блестящие глаза мифического существа затаившего злобу, от них веяло промозглой сыростью земляной ямы. У неё окончательно испортилось настроение, и когда она, стоя на краю тротуара, взмахивала рукой, пытаясь остановить проезжающие машины, на ней в буквальном смысле "лица не было".

Долгое время никто не останавливался, затравленные черным днём водители нервно спешили по своим делам, завидев на тротуаре одинокую женщину, они ругались и демонстративно отворачивали лица в сторону, или отводили глаза, с напускным равнодушием проезжая мимо. Нескончаемый поток машин действовал ей на нервы, Настя потеряла терпение и в сердцах закричала:

- Козлы! Все козлы!!

Она показала козлам средний палец, крутанулась на каблуках и решительно направилась к метро, лучше бы в этот момент её оставили в покое, тогда, может быть, ручеёк её судьбы, наскочив на валун, изменил бы направление, или хотя бы замедлился, но все вышло по-иному. Рядом с вышагивающей по тротуару разгневанной женщиной, резанув слух неприятным скрипом, затормозила старенькая "Волга". Откуда она взялась в тот злосчастный момент история умалчивает, но находившийся в автомобиле широколицый толстяк в кепке набекрень, приветливо улыбался и жестами приглашал сесть в машину. Настя удивлённо обернулась, добряк в кепке расплылся ещё шире, поднял большой палец и воскликнул:

- Во-о!

9

- Сегодня у многих с машинами проблемы, - рассказывал толстяк, - я пока с работы ехал, помимо вас, ещё нескольких заметил, и у них, знаете ли, вполне приличные автомобили? - он удивлено пожал плечами, и поправил сползшую к затылку кепку. - Мне на подобное авто нипочём не заработать. У вас ведь, хороший автомобиль?

- Хороший, - Настя кивнула. - Наверно.

- Вот видите - "наверно", а не едет, - толстяк самодовольно выпятил нижнюю губу, - а моя вот, ласточка-старушка пенсионного возраста, едет, понимаете ли, и вас везёт.

- Везёт, - согласилась Настя, с этим вряд ли поспоришь. Сегодня действительно какая-то чертовщина творится, вы не замечали? У меня на работе ещё неприятности...

- Это уж точно, - прервал её водитель, и с жаром продолжил:

- вы посмотрите, что на улицах происходит, как ездят, ну как ездят! А-а-а, - рыскающий впереди них, из стороны в сторону, грузовик вдруг замер как вкопанный. Водитель резко затормозил, и мгновенно налетел грудью на руль, кепку сорвало с его головы и отбросило к лобовому стеклу. Машину протащило юзом несколько метров, Настя зажмурилась и прикрыла лицо руками, но движение прекратилось, на этот раз обошлось - задние фонари грузовика застыли в полуметре от радиаторной решётки Волги.

- Урод! - прорычал толстяк и, стремительно вырулив из-под заднего бампера грузовика, чудом вписался в общий поток движения. - Ему бы сейчас ваш пальчик в одно место вставить, - убеждённо добавил он, - было бы славно.

Настя рассмеялась и подала водителю кепку.

- Вот ваша кепка, - сказала она и, немного поразмыслив, заключила:

- Резвая у вас старушка-поскакушка и тормозит хорошо, несмотря на пенсионный возраст.

Два снаряда в одну воронку не падают, скоро уже, - она расслабленно взглянула на часы и удовлетворённо кивнула, - минут через десять, пятнадцать, наконец-то, она окажется дома, приготовит себе коктейль и заберётся в ванну, ну а дальше пусть все идёт своим чередом - утро вечера мудрёнее...

- Вот это вы правильно сказали, - воскликнул толстяк. - Поживём ещё да-с и поездим...

10

- Ну вот, опять зелёная полоса! Везёт нам сегодня, здесь же всегда пробки!

До перекрёстка оставалось несколько десятков метров и толстяк, заранее заприметив зелёный глазок светофора, прибавил газу.

Тот факт, что зелёный сигнал практически мгновенно после проезда старушки-поскакушки сменился красным, и по обеим сторонам проспекта возникла та же чехарда зелёного и красного света, и оживлённейший перекрёсток города по мановению ока превратился в нерегулируемый, этот факт не имел решающего значения. Заглавную роль здесь сыграло полное отсутствие времени.

С четырёх сторон к перекрёстку на большой скорости неслись машины, и все водители видели одно и тоже - приветливый зелёный огонёк впереди себя, и свободный прострел асфальта. Все четверо обрадовались и надеялись проскочить неудобный участок. Прибавив скорости, они, почти одновременно, пересекли черту, за которой время не имеет значения, за которой предопределённость надвигающегося события становиться реальностью и где каждый, попадающий в роковое безвременье, успевает лишь запечатлеть в памяти, последнее пронёсшееся перед глазами мгновение - фотографию смерти, собственной смерти.

Последним Настиным воспоминанием было перекошенное от ужаса лицо толстяка в съехавшей набекрень кепке, его удивлённо-вопросительный взгляд и побелевшие пальцы, стискивающие баранку, и её мысль, вжавшейся в кресло молодой и симпатичной женщины, видевшей, широко распахнутыми глазами, со всей жуткой ясностью, стремительное приближение собственного конца, мысль - появившаяся на мгновение и, исчезнувшая во тьме: "вот и закончился день..."

Продолжение следует....

Бесполезные вещи (архив)

1

Утро

Ватная тишина заложила Андрею Засохову уши. Прямо перед ним плясал черт. Обыкновенный черт, с рожками и копытцами, ростом с небольшую обезьянку и с красноватыми угольками глаз. Как и подобает "нечистому", этот шаловливый путаник был жутко грязный и потрёпанный. Его коричневатая шкурка с уродливыми проплешинами на груди и боках лоснилась от жира и, наверное, уже столетие назад превратилась в сплошные колтуны и слипшиеся сосульки.

Откуда-то издалека к Андрею пришла мысль: "Это сон, это всего лишь сон..."

Мысль неожиданно сорвалась, оставив после себя лёгкое удивление, отскочила от погруженного в дремоту сознания и унеслась прочь. Разворачивающееся перед ним, беззвучное действо вновь поглотило все его внимание.

Маленький чертёнок совсем распоясался. Забавно размахивая короткими, трёхпалыми лапками, он строил смешные рожицы, вертелся в разные стороны, оскаливал время от времени похожий на плюшевый, зубастый ротик, хитро подмигивал горящими и раскосыми по-восточному глазками. Он проделывал все эти телодвижения одновременно и по раздельности и даже иногда невысоко подпрыгивал, показывая молчаливому зрителю свой закрученный, наподобие штопора, змеиный хвостик.

Потом, увидев, что до ушей впавшего в сомнамбулическое состояние реципиента не долетают никакие посторонние звуки, чертёнок на секунду замер, запустил на полную мощность свои рогатые мозги, и когда секунда, как длинный товарный поезд, исчезла в тоннеле прошлого, начал молниеносно, образуя стремительными движениями почти слитные линии, чертить в воздухе сначала треугольник, потом пятиконечную звезду. Геометрические фигуры повторялись, снова и снова, казалось - бесконечное число раз...

Всё изменилось, сложилось в кружащийся, цветастый калейдоскоп, и Засохов, пытаясь отвлечься, снова подумал, что спит, но неожиданно вертящаяся карусель остановилась, лапка чертёнка неподвижно повисла в воздухе. Её владелец укоризненно посмотрел на своего глухонемого созерцателя и, в последний раз просигналив ему огненным взором, скорчил недовольную рожицу. Затем подпрыгнул высоко вверх, с акробатическим вывертом, подпоясался тонкой плетью собственного хвоста, проплыл мыльным пузырём над головой Андрея и, лопнув, бесследно растворился в воздухе...

Утро наступило неожиданно. Словно его не ждали.

Засохова выдернули из тёмного, глубокого омута. Омытое липким потом одеревеневшее тело в первые мгновения отказывалось повиноваться. Потом тягучая, застилающая сознание пена рассеялась, Андрей открыл глаза и, откинув в сторону одеяло, сел на кровати. Во рту была клейкая кислота. Тяжёлая голова едва ворочалась на окаменевшей шее, и позади что-то мешало, как будто огромной бельевой прищепкой защемило затылок. Он помассировал больное место и прислушался.

На расположенной за стеной спальни маленькой кухоньке стоял грохот. Там по-утреннему раздражённая супруга воевала с посудой. Соваться в этот эпицентр боевых действий до поры до времени не следовало, и Засохов, пытаясь совладать с ещё сонным, непослушным телом, кое-как натянул халат и поплёлся принимать душ.

Выйдя из спальни, он остановился и посмотрел вниз на собственные босые ноги. Увиденное почему-то вызвало недоумение - он поморщился, ему показалось, что внутри у него все онемело, а босые ноги с уродливыми и разными по величине толстячками-пальцами намертво приросли к серому линолеуму.

- Эй! - Шум на кухне неожиданно стих, и в коридор, каким-то сверхъестественным образом почувствовав пробуждение мужа, выглянула его жена Аня.

"...как она услышала... подкарауливала?.."

- Ты посуду моешь?

"...какой дурацкий вопрос..."

Он встряхнул головой и глубоко вздохнул, потом посмотрел вправо и, поймав в настенном зеркале небритого мужика в зелёном уродливом халате, показал ему язык и погрозил скрюченным пальцем.

- Сегодня опять с утра пораньше названивали, - проговорила жена наигранно спокойным голосом и смахнула со щеки мыльный пузырёк. Она совсем не выглядела бодрой. Её нахмуренное разгорячённое лицо в бисеринках влаги устало наклонилось к дверному косяку - плохой знак. Андрей почесал затылок и попытался состроить на сонной физиономии благожелательное выражение, чрезмерная утренняя трудолюбивость супруги иногда приводила к затяжным скандалам.

- Завтра телефон тебе под самое ухо поставлю, со мной они разговаривать отказываются...

- Мне вроде бы звонить-то некому, - Андрей криво улыбнулся и для убедительности пожал плечами. - Все звонильщики перевелись...

- Вчера ещё твой брат звонил, забыла тебе сказать, у него к тебе какое-то срочное дело было.

- Лешка Нилов? - вот это на самом деле удивительно, Лешка по своему обыкновению пропадал годами, постоянно меняя адреса и телефоны. В последнее время они встречались только на редких семейных сборищах. - Кто-то умер?..

- Такой же, как и ты, повёрнутый, все в вашей семейке чокнутые горлопаны... А ты к тому же ещё и ленивый...

- Успокойся, что он сказал?

- Он говорить-то нормально не умеет, но я так поняла, он куда-то переезжает, за город, что ли. Он себе дачу купил...

В голосе Ани послышался скрытый упрёк. Она всегда так поступала, всегда ставила ему в пример чужие судьбы, обвиняя подспудно неизвестно в чем, и особенно на неё накатывало, когда дело касалось ближайших родственников.

- Ну, купил и купил, мало ли кто что покупает, - у Андрея стремительно портилось настроение. Однако он, вспомнив о благожелательности, все же попытался увильнуть от надвигающегося скандала:

- Я в ванную...

Вот уже почти год он сидел на безработице, и все это время каждое новое утро для него неизбежно становилось похоже на предыдущее. Быстро заработанные на прежней работе шальные деньги так же быстро закончились, и уже три пустых месяца они существовали только на мизерную Анину зарплату. Он и без намёков жены понимал, что давно уже настала пора что-нибудь придумать, предпринять, как-то кардинально изменить собственную жизнь, куда-то спешить, искать великую материальную суть или хотя бы чем-нибудь занять свои безработные мозги. Но безденежье перерастало в привычку, рождало неверие в собственные силы и, что удивительно, становилось вполне переносимым. Несмотря на все свои мысленные потуги, он продолжал находиться в стоячей воде, в тихой заводи своей судьбы, вдалеке от стремительного течения "другой", кажущейся всегда более интересной, жизни. Словно тихий алкоголик, выпивающий всего лишь пару стопочек спиртного в день, незаметно для самого себя, он все более и более заболевал беспробудной леностью ума и неповоротливой сонливостью оплывающего жирком тела.

Тело подразумевало самое себя и существовало само по себе в своей самодостаточности; заведённый хоровод еды, питья, производства дерьма и спанья отодвинул мозги на задний план и, хотя изредка ещё всплывали оттуда "задние" неосторожные мысли, они уже не будоражили воображение и почти сразу же становились пресными и поэтому быстро забывались.

- Ну да, у тебя опять все хорошо, наплевать на других, - не унималась жена. - У нас всегда все хорошо, это твоё кредо жизни - кормить меня обещаниями, успокаивать... снова целый день дома просидишь, сходи хоть в магазин... Ты... - Аня, нервно махнув рукой, поджала губы и вернулась к недомытой посуде. Через некоторое время из глубины кухни донеслось:

- Сходишь?

"Фразу-то не закончила, забавно, за идиота меня принимает... Надо, надо что-то делать..."

Почти каждое утро он говорил себе нечто подобное, но утро на глазах стремительно перерождалось в день, потом незаметными шажками подступал вечер, затем (словно и не было уже тягучего дня) близилось другое утро, другой день, и все оставалось по-прежнему. Перемен не было. Ему уже начинало казаться, что и не могло их быть. Эпоха перемен для него закончилась в 90-х, хорошо хоть не убили - теперь поезд с его разбогатевшими соплеменниками ушёл, и его уже не догнать. Жену жалко - гробится на работе без толку - зачем, непонятно. Мыльная пена будней и всё - как всегда...

- Я в душе! Он вошёл в ванную и старательно, зачем-то облизав при этом губы, закрыл на защёлку дверь.

"Черт ещё приснился, - он устало опустился на прикрытый крышкой унитаз, - вот и Лешка в люди выбился, а мне что ж теперь головой о стены биться... тоскливо, тоскливо, однако наплевать..."

Червячок зависти пошевелился и затих на мгновение.

- Ты слышишь! - он все же не выдержал и раздражённо закричал. - Что мне твой Лешка! Мне что же теперь головой о стены биться, тьфу ты, мать твою!

Он тяжело вздохнул и, ощутив неприятный запах изо рта, решил для начала почистить зубы.

Резко поднявшись на ноги, Андрей почувствовал головокружение. Опершись обеими руками на край раковины, он подождал, пока мир перед его глазами вновь обретёт прежнюю ясность, потом открыл холодную воду. Неторопливая ледяная струйка обожгла ладонь. Набрав пригоршню прозрачной влаги, он, предвкушая бодрящий холод, ополоснул лицо. Моментально защипало глаза и чем-то вязким заложило нос. От неожиданности он зажмурился. Его веки мгновенно слиплись, словно их сшили суровыми нитками...

"Вот дьявол!"

Его ладони также удивительным образом липли одна к другой, будто намазанные клеем. С трудом высвободив руки, он попытался нащупать кран с льющейся водой, но перед ним, похоже, ничего уже не было. Ни стены, ни зеркала - ничего. Он вытянул руки вперёд, но пальцы продолжали хватать воздух! Это окончательно выходило за рамки реальности - он отчётливо слышал впереди себя, мерное течение воды. Этот звук, несомненно, присутствовал - здесь, неподалёку - прямо перед его носом, его нельзя спутать ни с одним другим звуком мира. Засохов испугался и подумал о слепоте, она хуже смерти, она забирала с собой весь мир, все краски и сам свет. Убожество...

- Аня, Аня!

На его крик никто не отозвался. Продолжая месить ладонями воздух, он шагнул вперёд. Правая коленка тут же оперлась во что-то острое и совсем непохожее на шкафчик под раковиной. Он автоматически начал нагибаться, потянул левую руку вниз к ногам и со всего маху задел лбом настенное зеркало, аккурат над злополучным и так неожиданно "исчезнувшим" умывальником. Посыпались звонкие осколки, на доли секунды ему показалось, что кожа на его лбу разошлась в стороны, обнажив розоватую кость черепа. Отпрянув назад, он закружился на месте и вспомнил свой недавний сон - калейдоскоп огней сейчас находился в нем, как чёрная дыра, кружил и высасывал его внутренности. Он поймал полу халата и принялся судорожно протирать глаза. Это занятие показалось ему бесполезным. Махровая ткань прилипала к непонятной клейкой массе, она превратилась в скотч и нещадно царапала кожу. Он зарычал, чувствуя бессилие, начал тереть сильнее - и, наконец, что-то произошло. Мир возвращался, саднящей болью прорезывался через ресницы. Левый глаз немного приоткрылся, и то, что он увидел, оказалось нисколько не преобразившейся ванной комнатой.

Прямо перед ним на изогнутой батарее висело Анино кружевное белье. И белье это, как ни странно, висело точно на положенном ему месте, и батарея, накрепко прикрученная к стене, на первый взгляд не сдвинутая ни на сантиметр, как и всегда, располагалась именно под этим самым женским бельём. Он немного успокоился и взглянул на свои руки. Они почти до запястий были покрыты чем-то желтоватым, по виду напоминающим сгущённое молоко, и эта желтоватая корка, усыпанная махровыми ворсинками с его халата, уже кое-где подсыхала и шелушилась.

"Слишком быстро... - он посмотрел вниз, на усеянный жёлтыми пятнами халат. - Что быстро?"

Он обернулся. Умывальник, на удивление, тоже находился на своём прежнем месте. Зеркало над ним превратилось в острые, блестящие зубья и беззвучно улыбалось оскаленной пастью. Искрящиеся сотнями бликов осколки, усыпали матовую поверхность раковины и кафель пола. На некоторых плитках виднелась кровь. Из злополучного крана, как ни в чем не бывало, спокойной струйкой текла вода.

"Так, что это было? Порезался? Или..."

Осторожно, стараясь не наступать на битое стекло, Андрей подошёл к раковине. Воткнутая в неё прозрачная струя выглядела самой обычной водой. Он прикоснулся к ней пальцем - ничего не произошло, никакой "сгущёнки" не образовывалось. Все встало на свои места - обычная, мокрая вода ускользнула от него при первом же прикосновении. Он медленно сунул под кран всю ладонь, опять ничего не случилось - ледяная влага, растекаясь по белой раковине желтоватым пятном, быстро смывала с кожи странную жёлтую коросту.

Засохов торопливо вымыл обе руки - надо было срочно умыть лицо. Правый глаз всё ещё жгло, создавалось впечатление, что его залили расплавленным воском. Он зачерпнул воды и, стараясь отслеживать видящим глазом каждое своё движение, аккуратно ополоснул лоб, щеки и, наконец, запечатанный странной массой глаз. Теперь уже стало очевидно, что он порезался. Холодная вода обжигала ранки на его лице не хуже йода, а вокруг зарешеченного кружочка слива появились розовые полосы. Андрей поморщился и, решив, что лучше пока не вытираться, повернулся, ломая пальцы, открыл защёлку и распахнул дверь. В квартире было тихо и спокойно, за окнами, как и всегда, шумел наполненный стремительной жизнью город. Он подбежал к большому настенному зеркалу в прихожей. Представшая перед ним картина оказалось не такой страшной, как он с перепугу представлял себе. На его лбу красовался всего один требующий внимания глубокий порез, ещё одна маленькая ранка пестрела на переносице и совсем уж крошечная царапина на правой щеке. Раны на лице почти не кровоточили, но все же требовали дезинфекции. Он громко закричал:

- Аня! Аня, у нас есть лейкопластырь и перекись?

На его крик никто не отозвался. Аня ушла? Удивлённый необъяснимым, слишком ранним исчезновением жены, он заглянул в комнаты. Никого не обнаружив, Засохов краем глаза зацепил электронное табло будильника на прикроватном столике в спальне и остановился как вкопанный. Неоновые цифры показывали без четверти одиннадцать. Странное время - он прекрасно помнил, что в тот момент, когда он проснулся и пошёл принимать душ, было только лишь начало девятого. Аня уходит из дому обычно в девять. По всему выходило, что он провёл в ванной больше двух с половиной часов! Такое не лезло ни в какие ворота. Устало прислонившись спиной к дверному косяку, он сполз размякшим тюфяком на пол. Ещё через мгновение перед глазами у него поплыло, в висках запульсировала с самого раннего утра притаившаяся боль. Сжав голову обеими руками и уже совершенно позабыв про своё израненное лицо, он попытался собраться с мыслями. Однако никакие более или менее правдоподобные объяснения случившегося в голову Андрею не приходили. То, что с ним произошло в ванной, объяснению не подлежало, этого попросту не могло произойти. От страха у него перехватило дыхание, горло сдавило тисками, словно кто-то затянул удавку.

"Все, конец, сейчас перестану дышать... Вот так и помру... на заднице, в прихожей..."

Эта мысль показалась ему забавной и отвлекла, он замотал головой, потом нервно засмеялся, по-рыбьи заглатывая воздух.

"Это сумасшествие, может быть, первые признаки шизофрении... Но сгущёнка? Ведь она же была на самом деле!"

Он взглянул на свои руки: под правой ладонью, на запястье, виднелось маленькое желтоватое пятно. И... халат...

"Халат надо в стирку..." - убеждённо подумал он.

Утро для него ещё только начиналось, и мысли, как бисеринки, прорывались сквозь пелену страха и нанизывались на верёвочку логики. Нужно было как-то все расставить по местам и продолжать жить дальше.

В глубине квартиры зазвонил телефон. Андрей встрепенулся и мутными глазами поискал источник звука.

Переливчатая трель не умолкала, настойчиво требуя ответа.

"Чёртов телефон, кому это неймётся?"

Он даже разозлился и снова уронил голову.

"Иду, иду..."

Шевелиться ему не хотелось, было так приятно сидеть, привалившись спиной к твёрдой опоре, к незыблемой опоре. Его отяжелевшая голова удобно покоилась на прохладных ладонях.

"Слишком много движений, бессмысленных, не нужных никому движений..."

Телефон продолжал надрываться, настойчиво и неумолимо требуя ответа. Андрей поморщился, оттолкнулся от косяка и, опустившись на колени, добрался до тумбочки с трезвонящим аппаратом. Не поднимаясь с колен, он дотянулся до трубки и сковырнул её в сторону, непослушные пальцы не смогли с первого раза как следует захватить скользкий пластик. Наконец, со второй попытки, трубка все же легла ему в руку и сама собой прижалась к уху:

- Да.

- Андрюха, ты?

- Да.

- Это Мишка Колесников. Помнишь, в институте вместе учились...

- Косолапый?

- Ну вот, вспомнил. У тебя там все в порядке, а то дакаешь, понимаешь, через слово...

- Да.

- Ну, да, так да, - Мишка усмехнулся. - Нам бы встретиться... сегодня сможешь?

- Где?

- Что где?

- Где будем встречаться?

- А, ну подъезжай ко мне, адрес прежний. Помнишь ещё?

- Твой адрес незабываем, как вкус водки, - Засохов неожиданно оживился и кашлянул в ладонь. - Гм, часа через полтора-два буду...

- Жду! - удовлетворённо рявкнул Косолапый и оборвал разговор. В трубке щёлкнуло, и зазвучали унылые гудки.

- Будь ты неладен... - Засохов собрал воедино телефон и потрогал лицо.

Вагон метро сильно качнуло. Андрей едва успел погасить инерцию тела, лишь в последний момент, ухватившись за поручень. Полиэтиленовый пакет, отяжелённый литровой бутылкой водки, задел своим содержимым колено. В тот же миг ногу прострелила сильная боль. Чуть не вскрикнув, он нагнулся и потёр рукой ушибленное место. Боль медленно отступала. Перенеся вес тела на другую ногу, он выпрямился, стараясь удерживать равновесие, и переложил пакет с водкой в другую руку. В последующие пять-семь минут он с удивлением, все ещё чувствуя ушибленное место, силился вспомнить, откуда взялся этот ушиб. Каждый раз, когда он переступал на больную ногу, боль усиливалась. При ходьбе он вполне мог начать хромать. В конце концов, в его памяти всплыло утреннее приключение в ванной, но и тогда сильного удара по колену не было, он, можно сказать, просто соприкоснулся с чем-то. И потом, ведь именно на коленях, опираясь на руки, он добрался до телефона, когда звонил Мишка. И нога тогда не болела. Совсем не болела...

Неожиданно, ощутив некоторое неудобство - странный дискомфорт внутри, он огляделся. Его окружали унылые лица, погруженные в свои отделённые самой сущностью человеческого тела, переживания и маленькие или, наоборот, большие заботы и мыслишки. Для него они все были одинаково далеки и никчёмны, досадные недоразумения, абсолютно ненужные ему в его собственном мире, вместе со всей своей озабоченностью и размышлениями. Все, всегда одиноки, пусть даже разделённые всего несколькими сантиметрами или миллиметрами воздуха, каждый в своей оболочке, законсервированный в собственном соку, каждый сам по себе - одинокий странник в собственной плоти. Ни одно из лиц даже не посмотрело в его сторону, для них он тоже являлся пустым местом. Однако внутреннее беспокойство не исчезало, и он, стараясь поменьше утруждать больную ногу, развернулся всем корпусом, зацепил плечом чью-то газету и сразу наткнулся на пристальный и как бы ничего не выражающий взгляд. На этот раз его именно рассматривали, но, казалось, с наигранным безразличием, так же, как, например, разглядывают какую-нибудь ненужную вещь в магазине.

На него смотрела сухонькая старушка, сидящая прямо за его спиной на другой стороне вагона. Её бесцветные, рыбьи зрачки не дрогнули и не скользнули в сторону, как это обычно бывает. И он ошибся насчёт безразличия, Андрея словно окатило горячей волной; его, без сомнения, вызывали на поединок, в котором отвести глаза или отвернуться значило проиграть. Он принял вызов. Повиснув на одной руке, вполоборота, он сосредоточился и замер на месте. Все куда-то ушло, и вскоре, перед ним остались только эти выцветшие зрачки, они как будто увеличились в размерах, и в них что-то мелькнуло. Поначалу вроде бы пустой взгляд стремительно превращался в нечто иное, угрожающее. Ещё через мгновение он понял: на него сейчас не просто смотрела какая-то выжившая из ума старушенция - она его НЕНАВИДЕЛА. Её расслабленные губы внезапно собрались складками и сжались в тонкую изогнутую линию, лоб нахмурился, между седых бровей прорезались глубокие морщины. И все это обрамлённое сединой лицо задышало ненавистью. Теперь Засохов почувствовал озноб, ему стало не по себе: первый раз в жизни столкнулся он с такой неприкрытой злобой. И злоба была в метре от него, совсем рядом!

"За что, за что можно так ненавидеть?"

В вагоне замигал и погас свет, огни тоннеля испещрили воздух яркими полосами. Эти перемежающиеся вспышки изменили седое лицо, скрыли морщины, кожа будто бы позеленела, разгладилась, стала чистой и упругой. Её глаза сузились и в такт, всполохам света, заметали вспышки, озаряя теперь уже вовсе не лицо старушки, а скорее суровое лицо амазонки - воительницы из сказки. У Засохова зашевелились волосы на макушке, преображение было настолько реальным, что он обомлел. Потом мигание прекратилось, все происходящее длилось короткие мгновения, жёлтый воздух, населённый безмолвными фигурами, снова ожил, наполнил пространство, вагон метро сильно шатнуло в сторону, Андрей отвлёкся, изо всех сил вцепился в поручень, и когда вновь встретил страшные глаза - видение уже исчезло.

Престарелая воительница не отводила взгляда, дожидаясь, пока он вновь обернётся, она уже приняла свой старческий облик. Теперь, наслаждаясь его испугом, она злорадно ухмыльнулась, что-то зашептала и, сложив в трёхперстие пальцы, осенила его крестным знамением.

"Вот это да... - у Андрея от удивления отвисла челюсть. - Все же сумасшедшая. Надо убираться отсюда".

Он мотнул головой и, прихрамывая, протиснулся ближе к дверям. За окнами замелькали очертания знакомой станции. Поезд замедлил ход и вскоре остановился. Засохов рванулся вперёд к спасительному выходу и, едва не сбив с ног какого-то щуплого мужичка, дыхнувшего прямо ему в лицо густым сивушным перегаром, припадая на одну ногу, хромым кузнечиком выскочил на платформу. Не оглядываясь и стараясь не обращать внимания на дребезжащий сбоку поезд, он поковылял к эскалатору.

Улица встретила его дождём и мокрым снегом. Солнечное утро исчезло без следа, уступив место обычной питерской пасмурности. Втянув голову в плечи, он заспешил к Мишкиному дому. Хромота неожиданно прошла, нога как будто и вовсе перестала болеть. Тем более что идти недалеко - всего пару троллейбусных остановок. Лишних денег на общественный транспорт у него не было, и Андрей, на ходу закурив, упрямо прошёл мимо затормозившего перед самым его носом троллейбуса. Жизнь брала своё - холодный ветер вперемешку с мокрым снегом подействовал на него не хуже освежающего душа. Снежные хлопья хлестали по щёкам, отрезвляя голову и воруя учащённое дыхание.

Следующие одна за другой странные ситуации переполнили чашу его восприятия, он постарался не думать о пережитом им утреннем кошмаре, мысленно предвкушая тёплую радость встречи со старым приятелем. Однако совсем уж "не думать" не получалось: мысли путались, наскакивали одна на другую, возвращая его к безрадостной действительности. Последнее приключение в метро, конечно, не шло ни в какое сравнение с утренней "сгущёнкой", но оно ВТОРОЕ. По самой простой жизненной логике из всего произошедшего можно сделать безрадостный вывод: ЕМУ СЛЕДОВАЛО ЖДАТЬ ТРЕТЬЕГО, это ещё не конец и, наверняка, даже не середина. Житейский пессимизм безапелляционно заявлял: это только начало дружок, всего лишь первый маленький кошмарик - преддверье настоящего большого ужаса... все ещё впереди, приятель, расслабишься в могиле... Ему даже почудился дикий хохот той самой воинственной старушенции из метро.

"Кошмарное у неё лицо... Надо же, крестить начала, старая ведьма. А ведь только ко мне и прицепилась... Как будто ей других людей в вагоне было мало..."

О странном видении "воительницы" он постарался и вовсе не вспоминать, его вполне можно было отнести к не в меру разыгравшемуся воображению.

Сбоку от него проплыл покосившийся козырёк остановки - таким образом, половина пути преодолена. Поглубже засунув руки в карманы и втянув голову в плечи, он продолжал идти. За его спиной снова послышалось жужжание троллейбуса.

"Надо было не жмотиться и проехать эти чёртовы остановки... Вымокну ведь весь!"

Троллейбус пролетел мимо. Впереди показалась череда ларьков. Он пошарил в кармане, нащупывая сигареты, вытащил мятую пачку и заглянул внутрь. Курева осталось слишком мало. Подсчитав в уме оставшиеся деньги, он подошёл к ближайшему киоску.

Взяв из рук продавщицы пачку сигарет, Засохов услышал возглас: - Эй!

Кто-то нагло дёрнул его за рукав куртки.

Андрей обернулся. Перед ним стоял потрёпанного вида, с красным лицом, обросший рыжей щетиной мужик и протягивал к нему дрожащую руку.

- Помоги, старичок, беженцы мы... дай хоть на хлеб, - мужик жалостливо всхлипнул. - Дети по лавкам...

- Бог тебе подаст... Что, на бутылку не хватает? - Засохов разозлился. - Нет у меня... отстань!

- Вона какие сигареты куришь, - красномордый вдруг перестал быть жалостливым, в его голосе появились визгливые нотки:

- Ты лучше себя пожалей, душу свою пожалей. Продался дьяволу...

"И этот туда же..."

- С чего это ты взял, мужик?

- С того самого, - незнакомец глумливо ухмыльнулся, - родился уродом, уродом и помрёшь! Жаль, что тебя тогда к Властителю забрали, ох, зря... А Верку-то порешили, знатная была баба, натешились мы с ней вволю...

- Ты в своём уме, мужик? Да я тебя сейчас урою, поганец, - ладони Андрея непроизвольно сжались в кулаки. Не помня себя от гнева, он шагнул вперёд. Этот сумасшедший нёс полнейший бред, однако за "урода" должен был ответить.

- Эй! Не трогайте его, пожалуйста!

Из ларёчного окошка выглянуло личико молоденькой девушки:

- Он не в себе, задирается тут ко всем, вчера ему уже накостыляли...

Андрей прекрасно понимал, что драку затевать не стоило, тем более сегодня. Поэтому, он опять посмотрел на мужика и примирительным тоном спросил: - Я что, тебе что-нибудь плохое сделал?

- Нет, - рыжий пожал плечами и вдруг, отбежав к краю тротуара, завопил: - Ты нелюдь! У тебя лицо стёрто! Одно название от человека осталось. - Он ткнул в Андрея корявым пальцем:

- Лицо стёрто, стёрто...

Мужичок отбежал ещё на несколько шагов, затряс головёнкой:

- Уходи, уходи... Может, это и не ты был, обознался я, но на тебя похожий... такой же... Рожа разукрашена... Бормотание сумасшедшего стало глухим и неразборчивым, он замахал руками. Гнаться за ним бессмысленно...

"Он, наверное, действительно спятил..."

Засохов повернулся и зашагал дальше. Настроение окончательно испортилось, точнее его уже попросту не осталось - никакого. Вдогонку ему донеслось:

- Нелюдь!

Он продолжал упорно идти, пропустив оскорбление мимо ушей, потом, всё же не выдержал, остановился и оглянулся через плечо. Однако около ларька уже никого не было, только мокрый снег тихо ложился на опустевший тротуар.

Мишкин подъезд типового многоэтажного дома встретил Андрея запахами мочи и сырости. Бетонная лестничная клетка, соединяющая множество квартир, словно отражала общее настроение своих отгородившихся толстыми заслонками друг от друга и от остального мира обитателей. В каждой отдельной квартирке наверняка существовало своё подобие уюта, своё тепло и свой дух, но общим для них, все равно оставалось вот такое отрешённо-бетонное сырое и вонючее подобие единения.

"Все, и в то же время ничего, пустота - пасквиль отрешённости"

Он достиг нужного этажа, перегнулся через перила и сплюнул вниз. Внимательно отслеживая глазами плевок, потянулся за сигаретами. Белая точка, не долетев несколько метров до мозаики пола, неожиданно пропала.

- Показалось, - он хлопнул ладонями по перилам, - мне сегодня всё просто показалось!

Его возглас рассёк тишину, разделил на множество кусочков, они закружились невидимым хороводом, вскоре короткое эхо затихло, и пожухлые листья звуков попадали вниз. Он подошёл к Мишкиной двери и надавил на кнопку звонка. С первого раза кнопка не отреагировала, он поиграл пальцем, надавливая в разных направлениях, но звонок так и оставался мёртвым.

- Не работает!

Он постучал костяшками пальцев по белой поверхности дверного полотна и... не услышал обычного стука. Ничего не услышал - на лестничной площадке висела гробовая тишина. Автоматически он постучал ещё сильнее, опять никакого результата. Вскоре, окончательно убедившись в том, что все равно ничего не слышно, он отошёл на шаг, достал сигарету, сунул её в рот, затем снова вернулся к двери и постучал по стене рядом с косяком. На этот раз все получилось - раздался, привычный для уха, глухой стук.

- Теперь нормально...

Сигарета неожиданно выпала и покатилась по грязному полу. Он тупо отследил её глазами и продолжил сам с собой:

- Что из этого следует? Крыша поехала...

Он разозлился и со всего маху ударил ногой по белой поверхности. Его ботинок соприкоснулся с твёрдой плоскостью и отскочил назад. Все произошло абсолютно бесшумно.

"Это глюки... определённо..."

В тот же миг заныла позабытая в суматохе коленка. Боль прострелила ступню. В первые мгновения ему показалось, что он сломал палец. Запрыгав на одной ноге, он злобно крикнул:

- Косолапый, открывай!

- Эй, ты чего здесь, прыгаешь, как кенгуру? Что, дверь мне разломать решил?

Засохов перестал прыгать и недоуменно обернулся. Улыбающийся Мишка Колесников, собственной персоной, стоял в жёлтом проёме только что раскрывшегося лифта.

- Я в магазин сбегал, купил поесть чуток, думал, успею вернуться до твоего прихода... Давно ждёшь? Что у тебя с лицом?

- А что это у тебя с дверью? Почему я лифта не слышал, в наше время бесшумных лифтов не бывает? - вместо приветствия раздражённо спросил его Андрей. Он совсем не воспринимал весёлости друга.

- Много вопросов, расскажу... проходи, - Мишка как ни в чем не бывало подошёл к злополучной двери, схватился за ручку и, пощёлкав замком, через мгновение распахнул её перед носом друга. Он проделал это естественным образом, без подвоха, продолжая невинно улыбаться.

- Ты чего улыбаешься? - Андрей, прихрамывая, бочком протиснулся в прихожую. - Мне вот совсем не весело, как началось с утра... - он не смог продолжить, конец фразы поглотило удивление.

Уже давно, ещё лет пять назад, Косолапый собирался сделать евроремонт, но то, что увидел сейчас Засохов, было явно чересчур. Вся квартира оказалась белой, как будто все в ней выкрасили в белый цвет - стены, потолок, мебель, телевизор, письменный стол в бывшей Мишкиной детской, и даже на полу вместо старого, ещё со времён революции, паркета постелено что-то белое и блестящее. Правда, сам белый цвет все же незначительно различался - пол был несколько темнее стен, на потолке присутствовал едва заметный розоватый оттенок. Но самое странное, что поразило Андрея больше всего, это то, что внутри квартиры не видно дверей, то есть их совсем не было. Ну, двери Мишка, предположим, мог ещё не успеть поставить, но дверные проёмы, без малейшего намёка на коробки, носили явно законченный, аккуратный вид. Вот проем в ванну, вон там - в туалет с торчащим одиноким унитазом, чуть в стороне виднеется кухня, дальше спальня и кабинет. Все комнаты просматривались из прихожей как на ладони, высвечивая в пустых промежутках свои побеленные стены.

- Ну, ты чего замер, раздевайся, проходи на кухню, - проговорил довольный произведённым на друга эффектом Мишка.

- Да как-то...

Андрей опомнился, скинул куртку, прошёл на кухню и вытащил из пакета бутылку водки.

- Закуска есть?

- Ну, вот стопки, - Колесников засуетился, - сейчас, огурчики... Ты, словно жабу проглотил. Что у тебя с ногой?

- Утро сегодня тяжёлое. Это не ты мне названивал по утрам? Аня ругается...

- Нет, не я. Как у тебя с ней?

- Ты знаешь песню, как там... - стерва, стерва, что-то... серая стена и она моя жена, - Андрей мрачно улыбнулся, - ну вот это про нас...

- Что-то у тебя все в миноре, ну да сейчас хлопнем, может полегчает. - Мишка достал из холодильника большую банку консервированных солёных огурцов, торжественно водрузил её на стол и задумчиво осмотрел её округлые поблёскивающие зеленью бока.

- Да, да, все по-старому, - Андрей махнул рукой, - бесится помаленьку... Все они бесятся время от времени...

- Ну, ну, - Колесников задумчиво почесал затылок. - Я ещё чего-нибудь поесть приготовлю, разливай пока...

- Теперь ты рассказывай, что у тебя случилось за это время и что, скажи на милость, ты сотворил со своей квартирой? У тебя прямо, как в больнице белым-бело и почему дверей нет?

Засохов откупорил бутылку и разлил водку по рюмкам.

- Повремени с вопросами, - Косолапый нагнулся и из нижнего ящика кухонной тумбочки достал маленькую аптекарскую бутылочку. Отковырнув пробку, он накапал немного темной, густой жидкости в мерцающие хрусталём стопки.

- Это что?

- Настойка от хитрого деда, отбивает весь сивушный запах. Давай не разговаривай, твоё здоровье, - Мишка поднял свою стопку на уровень глаз. Жидкость в ней приняла коричневатый оттенок, как плохо заваренный чай.

- Ну давай, раз так, - Засохов приблизил рюмку к губам и на выдохе выпил.

Колесников проследил взглядом за движениями друга и, решив не отставать, проделал то же самое. Потом удовлетворённо крякнул.

Настойка, действительно, оказалась хороша - забирая излишнюю горечь, она выгодно дополняла кисловатой сладостью вкус водки. Андрей расслабился. Приятное тепло растекалось по жилам. Сегодняшний исковерканный день теперь уже показался ему не таким уж страшным. Его вполне можно спровадить в прошлое. Наверное, самые необъяснимые вещи на свете покажутся вполне допустимыми, если их воспринимать сквозь призму стакана. Он хрустнул сочным огурчиком и разлил по второй.

- Ты веришь в черта, Андрюха?

Засохов вздрогнул, Мишка показался ему пьяным, его помутневшие, маслянистые глаза отрешённо бегали по кухне.

"Он же знает здесь каждую мелочь", - почему-то подумал Андрей, внезапно он тоже ощутил себя не вполне трезвым, но беззаботности это не прибавило, ему вдруг стало тоскливо и одиноко. Совсем, совсем, он потерялся в джунглях этой никчёмной жизни и никак не может отыскать заветную тропинку.

- Я не могу...

- Что ты не можешь? - Мишкины глаза перестали бегать и остановились на подбородке друга.

- Не то, извини. О чем ты спросил?

- Ты в черта веришь?

- В черта-то... пустое. Зачем ты меня позвал? - теперь Андрею поскучнело. - Извечные темы оставим на потом...

- Ты свои стихи помнишь?

- Ну, что-то было... крапал... К чему это ты? Я не расположен философствовать, у меня сегодня как началось с утра...

- Да забудь, - Косолапого понесло. - Ты всегда ведь выделялся из общей массы. Вроде и такой же, как и все - тихий, тихий, и в то же время чуть-чуть другой. Что-то в тебе тогда прослеживалось... Я это, между прочим, всегда замечал.

- Да брось, - отмахнулся Андрей, - это чепуха, ничем особенным я не выделялся, как ты говоришь... Это количество выпитого нас выделяло. Поверь, мы такие же, как и все. И ничем не отличаемся от всех остальных. Надо сдерживать своё честолюбие, тогда все будет нормально.

- Ну, это ладно... - Мишка наконец решил переменить тему. - Ты, когда стучался в мою дверь, что-нибудь необычное почувствовал?

- Когда ногой стучал или рукой?

- Брось, я серьёзно.

Теперь Мишка перестал выглядеть пьяным. Посади такого за руль - никто и не придерётся.

- Звука ударов не было, - глухо сказал Засохов, он намеренно растягивал слова.

"Я не пьянее его... - мысли в его голове зазвучали, как синхронный перевод, не имеющий смысла. - Мы всегда врём. Зачем мы это делаем?" - Я уж подумал - глюки начались. Может, просто показалось?

- Ну, звук - это понятно. - Косолапый не спеша разливал водку. Он вёл себя спокойно и умудрился не пролить ни капли. "Он все же трезвее меня..."

- Ты дверь-то как чувствовал?

- Что значит, "как чувствовал?". Обычная дверь...

- А из чего, по-твоему, она сделана?

- Ну, что-то белое, пластик или что-то типа этого, покрашенное эмалью.

Засохов повернулся в сторону входной двери.

Чёрный прямоугольник отчётливо выделялся на фоне белых стен небольшой прихожей.

- Ты это что, с этой стороны дверь чёрной краской вымазал? - спросил он и повернулся обратно к Мишке.

"Это какой-то бред..."

- Да нет, Андрюша, она ведь белая была, ты же сам говорил, - ухмыльнулся Косолапый. - Просто свет на лестничной площадке выключили...

- Какой ещё свет?

Мишка загадочно улыбнулся:

- Сходи, посмотри, - он махнул рукой, - иди, иди...

Андрей встал и, ощущая немощь во всем теле, направился в прихожую. В голове зашумело. Его шатнуло в сторону.

"Как моряк... Вроде бы всего три стопки выпил, а уже голова кругом. Ноги определённо пьянее головы..."

Держась за стены, он добрался до прихожей. Там он остановился, собираясь с мыслями, и вдруг явственно разглядел, что дверной проем на самом деле - пуст. Свет из квартиры ровной линией обрывался на пороге и по необъяснимой причине не проникал дальше в темноту лестничной клетки! А в том, что там, перед ним, была именно лестница, Засохов не мог ошибаться - он вполне мог видеть её застывшие в густом сумраке очертания. Он поднял левую руку и неловко, слишком сильно, выкинул её вперёд. Попытка нащупать невидимую дверь ни к чему не привела. Рука беспрепятственно ушла в тёмный воздух, увлекая за собой, по инерции, все тело...

- Руку не суй! Нельзя! - встревожено завопил позади него Мишка.

Андрей однако не успел остановить движение - запястье внезапно сковало жутким холодом, ледяные мурашки быстро побежали выше, стремительно подбираясь к его плечу, и через секунду он уже совсем не чувствовал ни своей руки, ни своего предплечья. Чьи-то цепкие пальцы-щупальца, больно стиснув его за плечи, рванули назад, но волна холода уже захлёстывала мозг, и он, теряя сознание, провалился в ледяную бездну.

Бессвязное бормотание на неизвестном Андрею языке донеслось до его ушей. Говорящего не было видно, кругом простиралась морозная тьма, но Засохов непостижимым образом сразу осознал, что заговорил с ним опять его старый знакомый из прошлого сна. Этот путаник снова забрался к нему в голову - пьеса продолжалась. Пока Андрею отводилась лишь роль зрителя, но все происходящее неумолимо нанизывалось на одну нить и уже беспокоило как разрастающийся нарыв. Утренний кошмар, колючие глаза старушки-амазонки, сумасшедший около ларька, выпитая с приятелем водка - все то, что произошло с ним за этот долгий, из ряда вон выходящий день, сложилось вдруг в один огромный знак вопроса. Ответ на этот вопрос крылся где-то рядом, стоило протянуть руку...

В то же время, так же, как и в прошлом своём сне, он почувствовал безразличие. Ему подсовывали что-то под нос, как слепому щенку. Тыкали мордочкой в миску, но он сыт по горло Его голова сверх меры переполнена мусором, и нет нужды добавлять на эту свалку что-либо ещё.

Бормотание усиливалось, неразборчивые звуки складывались в слова, и отчётливо прозвучал обрывок фразы: -...бель бе блю эстетхуар, захоло сей мит!

Во тьме загорелись две красные точки.

- Я не понимаю, - попытался выговорить Андрей, но звуки словно притормаживались на мгновения и замерзали прямо у него в горле, чтобы потом, уже скользкими льдинками, выпрыгнуть наружу. Его язык в одну секунду превратился в неповоротливое замороженное мясо и теперь царапался где-то в глубине нечувствительного ледяного рта.

- Бель... бе блю... гости, гости... - продолжал лепетать черт.

Андрей с трудом вытолкнул из себя очередную порцию льдистых слов, и они сами собой образовали вопрос: - Какие гости?

- Эх! - воскликнул нечистый и внезапно весь замерцал тусклым, переливающимся голубым светом. Из непроглядной тьмы проступили очертания его маленькой рогатой фигурки. Хитрые угольки его глаз какое-то время с грустью взирали на Засохова. Он вновь попытался заговорить:

- Бель бе блю...

Однако, оборвав фразу на полуслове, черт начал вдруг тускнеть и поспешно исчезать.

Андрею стало грустно - ничего не прояснилось и становилось еще более запутанным. Он выкрикнул:

- Постой! - но застывшее слово слишком медленно сползло с языка - его уже не слышали. На месте голубого силуэта заискрился воздух, откуда-то сверху пробился свет и яркой вспышкой резанул по глазам. Он вскрикнул и непроизвольно заслонился рукой. Видимое пространство наполнилось туманом слез, на ресницах тут же захрустел лёд. Он быстро заморгал, каждым новым движением век ломая застилающую мир ледяную корку. И только когда последние мельчайшие осколки льда слетели наконец с его ресниц, он смог осмотреться.

Унылая картина. Его окружал бескрайний снег. Снежная пустыня, местами вспученная беспорядочными нагромождениями торосов, простиралась до самого горизонта. Метрах в ста от него, около необычного вида ледяной скалы, напоминающей по форме то ли бивень слона, то ли клык моржа, копошились блестящие, словно отлитые из серебра, фигурки людей...

- Андрей, Андрюха... - мокрая и холодная масса хлестнула Засохова по лицу. Ледяной сон все ещё замутнял восприятие, ему показалось, что он лежит погребённый под толщей снега, как доисторический мамонт. Он боялся открыть глаза. Снег мог засыпаться в пустоты черепа, ведь под его ресницами уже не существует зрачков, мог окончательно заморозить, повредить мозг, расколоть его на мелкие кусочки.

- Андрей, ты слышишь? Очнись, Андрей...

Его подёргали за плечо, он почувствовал запах спирта и открыл глаза. Никакого льда на ресницах не было, прямо перед ним покачивалась, словно воздушный шарик, раскрасневшаяся физиономия Косолапого.

- Ты слышишь! Очухивайся давай!

Мишка брызнул слюной и задёргался.

- Не ори, точнее, не дыши, - едва ворочая непослушным, все еще замороженным языком, взмолился Засохов. - У меня в голове и так холодильник...

- Ну ты меня и напугал, дружище. Я и не думал, что будет такая реакция, это, по меньшей мере, странно...

- Что тебе странно? Ему странно! - В ушах Андрея зазвенели колокольчики, воздух тяжелел, становился тёплым и старым. - Прокисшее молоко, все, как прокисшее молоко... Что это было?

Он с трудом поднялся на ноги и побрёл на кухню.

- Ты слышишь? - он обернулся к семенящему позади него, Косолапому. - Что это было?

- Да не волнуйся ты так. Это так сразу и не объяснишь. Я думаю, рука скоро пройдёт, давай садись, кофе сделаю...

- Я не хочу кофе. Водки налей...

Усадив друга за стол, Колесников, замешкавшись на несколько секунд, рассеянно обвёл глазами кухню и, наконец, словно вспомнив, зачем он здесь находится, и, вспомнив неправильно, устремился в угол кухни, туда, где стояла белая кофеварка.

- Не туда. Водки налей. И откуда ты знаешь про руку?

Засохов вдруг почувствовал, что может двигать не только пальцами левой руки, но и всей рукой, все ещё онемевшей и болезненной, но уже вполне живой, шевелящейся и трудоспособной.

- Все началось с тех таблеток, - через четверть часа, дождавшись, пока Андрей окончательно придёт в себя, начал рассказывать Косолапый. Язык у него вполне трезво ткал паутину слов. Андрей посмотрел на его рот и представил себе картину: если ухватиться покрепче за этот летающий отросток и дёрнуть посильнее, можно будет наверняка выдернуть его вместе с позвоночником. Этот огромный покачивающийся на позвоночном столбе, как на пружине, язык выглядел презабавно. Он улыбнулся.

- Ты помнишь того профессора, "наркошу" с третьего фака? Его ещё потом милиция забрала, наркотиков у него так и не нашли, анализ крови тоже ничего не показал, в конце концов, в психушку отвезли...

- Ну, было что-то. - Засохову опять стало неинтересно, но он решил со всем соглашаться и не перечить.

- Он мне, этот химик чокнутый, коробочку тогда оставил, сказал хранить и никому не показывать, видимо, чувствовал, что скоро заберут. В этой самой коробочке таблетки были черные... Я их выкинуть сначала хотел, потом куда-то положил и забыл о них. С этими пьянками, помнишь, не до них тогда было.

- Ну-у? - протянул Андрей. "У" полетало по кухне и, как подбитый немецкий истребитель, брякнулось на пол.

- Вот, года два назад, когда ремонт затеялся, они и нашлись за старым холодильником. Но это неважно - теперь главное... - Мишка многозначительно помолчал. - Я их с похмелья-то и попробовал, - он немного подумал и добавил:

- Случайно...

- Как это попробовал? - Андрей наконец-то уловил смысл повествования и проявил интерес:

- Ну, и-и?..

- Но дело не в этом, не отравился,- Мишка глубоко вздохнул. - Вещи оказались разные...

- Какие такие - разные?

- Одни вещи есть постоянно - земля, например. Другие вроде как наполовину, а некоторых так и вообще нет. То есть мы их видим, даже чувствуем, но их на самом деле как бы нет.

- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. При чем здесь какие-то вещи?

- Ну, ты дверь-то видел - она же была, когда ты пришёл?

- Была, - согласился Засохов.

- А сейчас посмотри.

Засохов обернулся и заглянул в прихожую. Входной двери по-прежнему не было. На её месте опять зиял чёрный прямоугольник.

- Ну, я же уже смотрел, даже, кажется, попробовал на ощупь. - Андрей нахмурился и посмотрел на свою левую руку. Ему опять стало скучно, и он снова подумал о прокисшем молоке.

- Этому я уже научился, - с гордостью произнёс Мишка, разливая по новой. - Но ты все равно должен был упереться рукой в поверхность. Я даже не подумал, что ты можешь проникать сквозь...

- Я все ещё ничего не понимаю. - Засохов с надеждой посмотрел на приятеля. - Объясни популярнее.

- Это просто, - Мишка оценивающим взглядом посмотрел на друга. Его лицо посуровело. - Съешь таблетку - и сразу все поймёшь, словами сложно.

Принимать какие-то странные пилюли, пусть даже из рук друга, даже находясь во хмелю, даже на этой кухне, у Андрея никакого желания не было. Он махнул рукой.

- Нет, Миша, уволь, мне и так хватает неприятностей, никакой таблетки я не хочу, попробуй все ж таки объяснить по-русски.

Косолапый на минуту задумался.

- Помнишь, как в философии, - "основные постулаты"?

- Ну-у? - промычал Засохов, прислушался. "У" на этот раз не подавало признаков жизни.

- Постулат первый, - Мишка на секунду замолчал. - Вещи всегда разные, то есть, "изменяемые", так сказать. Постулат второй - белый цвет почему-то их фиксирует, как бы делает временно постоянными. Третий - на непостоянные вещи можно влиять, даже переносить их с места на место. Может быть, можно, не знаю точно, менять также и форму этих самых непостоянных вещей. Четвёртый - кто-то или что-то пытается помешать мне проводить эксперименты с этими чёртовыми таблетками. И, наконец, пятый - все это можно понять до конца, только приняв вот эту пилюлю.

Тут он достал из кармана джинсов спичечный коробок и вытащил из него чёрную, овальной формы таблетку.

- Это, как в "Матрице", что ли? - Андрей неожиданно вспомнил известный американский фильм. - Ты белены объелся...

- Да нет, мы-то на самом деле есть, - серьёзно возразил Косолапый. - Но мне почему-то кажется, что не все... Поэтому-то я тебя и позвал, мне нужен помощник.

Продолжение следует...

Подписывайтесь на рассылку по адресу: http://kipollator.com/s/