В летние дни гранитный парапет на набережной был горячим, как надежда на жизнь долго странствующего путника. Днем укрывал он от палящего солнца, а ночью - грел тела уставших и потерянных людей. Брат подъезда и зонта. Любого нуждающегося он клал под собой и накрывал, словно стена, любого уставшего он клал на себя и согревал, словно недавно погасшая печь.
Бывали дни, когда волны мешали парапету насладится человеческими телами. Тогда парапет смотрел из под гранитных век на испуганных людей и плакал. Но слезы никто не видел, и потому он мог заливаться истерикой, волны становились больше, люди убегали еще дальше, а парапет - грустил. Даже бездушный камень иногда плачет.
- Не переживай, мой маленький каменный друг, - шептало ему море, - скоро мои сестры-волны успокоятся, и люди снова придут к тебе.
И парапет переставал грустить. Волны умывали его заплаканное лицо, смывали прежнюю грязь, и тогда на сияющий парапет садилось все больше и больше тел. Только соль не нравилась человеческим существам. Гранитный житель набережной думал, что в этом виноват он, и обещал больше не плакать. Но никогда не мог сдержаться, ведь внутри билось живое и чуткое сердце.
Вообще на набережной жило три парапета. Внешне они ничем не отличались друг от друга, имели общих родителей и общее море. И почти общих людей. Один катал вместе с роллерами, другой - пел вместе с Курагой, а третий был один. Первый слышал звук колес чаще всего, и чаще всего его обнимали подростки. Второй - центральный - принимал на себя больше всего людей и прощал крайним братьям сувенирные лавки, морские прогулки и рыбаков. Третий был один. Только изредка он слышал смех на себе и ощущал теплое людское тело. Он готов был даже сжечь или заморозить их - так он любил людей.
С одной стороны этот парапет звали последним, с другой - первым. Но лично самому парапету было все равно как его называют, лишь бы существа из мягкой, приятной плоти не проходили мимо. Его личная вселенная состояла из набережной и моря, а он - был ее центром. Только вот он с радостью отдал бы свое почетное место любому взамен на пару-тройку людей каждый день.
Незадолго до лета, осенью, случился на парапете с роллерами разлом среди постоянных его жителей. Один усатый человек, имевший звание почетный председатель, захотел стать центром вселенной, чему никто не возражал. Парапет же, каждый день умывавшийся алкоголем и минеральной водой, наблюдал за крутящимися колесами, и голова его то и дело кружилась. Так что он просто впитывал негатив и был рад.
Когда девять человек, не в силах вытерпеть атмосферы прежнего парапета ушли, одинокий собрат его уже был готов принять их. В прежние времена его посещали только преданные роллер-спорту ребята, привыкшие не тереть языками гранит на бетоне.
- Ведь у меня тихо и спокойно, - говорил одинокий парапет, наблюдая, как люди проезжают мимо, но не останавливаются. - И ровно, и щелей нет.
И бетон с гранитной шапкой плакал. Часто плакал. Бывало, прохожие на минуту останавливались посмотреть на море, замечали под ногами лужицу и с недоумением восклицали: "Откуда здесь вода? Только что ее не было. Сына, ты что, опять воду не закрыл?"
А теперь у бетона были друзья. Девять человек. Они приезжали дружной братией, усаживались сверху, обсуждали житейские проблемы, пили чай и светились как добрые духи свободы. Парапет так любил их, каждый день отсчитывал часы до их прихода. Знал, с какой стороны каждый из них приходит, узнавал их по звуку колес, по походке, по голосу и по вибрациям воздуха. С наслаждением слушал мнение каждого, соглашался и поддерживал всех. Теперь он не плакал. Он не позволял себе огорчаться по мелочам, не хотел, чтобы его добрые люди поскальзывались, падали и печалились. Он берег их, ему было о ком заботиться. Он забирал все солнечное тепло из маленькой вселенной, чтобы греть своих любимых двуногих друзей.
Когда в особенно людные дни девятерых обступали с разных сторон не родные души, парапет закрывал невидимой колбой друзей так, что те не замечали ничего странного, но когда уходили в свое общение - переставали видеть все, что не входило в центр вселенной.
Один из них кормил милый парапет добром, другой - литературой, третий имел такой сильный голос, что и добро и литература пробивались сквозь каменные плиты в самое сердце. Четвертый приносил с собой музыку, и вместе с остальными давал концерт на глазах у прохожих. Пятый был очень маленький, но вмещал в себя смелость и упорство девятерых. Шестой старался поддерживать атмосферу на одном уровне, и очень огорчался, когда равновесие нарушалось. Еще он был закрытым. Седьмой - самый беспечный и веселый - обычно смеялся и радовал остальных. Восьмой, умудренный опытом, не сильно дружил с другими, но все же был предан одинокому парапету. Девятый - оставался с парапетом до последнего людского детеныша.
Парапет держал лодки за канаты - старался быть полезным. Вечером принимал выходящую жидкость из людей, иных даже отпугивал этой непростой водой. Он очень переживал за свое благополучие, ведь теперь ему нужно было заботиться о своих друзьях.
- Мой самый преданный друг, - говорил он первому.
- Мой ночной товарищ, - говорил он второму.
- Мой оратор, - говорил он третьему.
- У чееееерного моря, - говорил он четвертому.
- Мой смелый и отважный капитан, - говорил он пятому.
- Привет, мой закрытый маленький друг, - говорил он шестому.
- Мой рыжий ребенок, - говорил он седьмому.
- Здравствуйте, глубокоуважаемый, - говорил он восьмому.
- Мой парапетчик, - говорил он девятому.
Да, он был теперь не один. И теперь он бы умер за друзей. Усатый человек, изредка заскакивавший на огонек, мог ощущать атмосферу, созданную парапетом. Это существо в граните так же неистово ненавидело мистера Усатика как и его новые друзья.
Вот так и началась их чудная, новая жизнь. Пока ...
ГРАНИТНЫЕ СЛЕЗЫ
часть 2
Менфил - так назвали парапет (происходит от англ. man - человек и fil(?) - помешательство).
Спустя пять лет многое изменилось. Как и во всем, что существует в мире, в этой дружбе было начало, обострение и конец. Через пять лет многие нашли другое занятие, обрели утешение в других людях, или вовсе покинули этот мир. Только Менфил преданно ждал друзей каждый день, стоял нерушимой стеной с гранитной шляпой и имел единственное увлечение - дружбу. Вросший в гранитные плиты, он имел недвижимый вид, однако душой всегда гулял подле своего физического тела. Беседуя с друзьями, он давно уже смирился с тем, что остается неслышимым.
Добрый, нестареющий душой Менфил мирился со своей незначительностью в жизни этих людей и соглашался выполнять поддерживающую функцию, оставаясь всего лишь бетоном с гранитной шляпой. Охлаждая их в летний зной, сам он грелся под солнцем, чтобы ночью согреть их собранным теплом. Зимой мирился с одиночеством, ловя минутные встречи с одним из девятерых, да и то совершающиеся раз в месяц, и только в том случае, если выпадал на месяц солнечный день.
Разлом в дружбе случился не сразу. Долго длились напряженные встречи, редки стали посещения набережной этими людьми. Девять всадников с роликами на ногах любили парапет, как и прежде, однако же, друг друга любили уже меньше. Спустя такое большое время дружба надломилась, начала хромать и, в конце концов, упала на дорожку и стала мешать, все они не могли теперь катать свои связки. Интересы, как это всегда и случается, разошлись, Менфил был этим людям теперь не мил, потому что теперь не было на нем прежнего счастья. Сам парапет хранил память былых гитарных игр, литературных дискуссий и детского смеха. Но друзьям, изредка забредавшим в эту часть мира, было больно смотреть на свои фантомы и понимать, что теперь сюда с ними пришла старость. А она не даст сесть на теплый парапет так, как садились раньше, не даст обнять Менфила, не даст посмеяться над шуточками, канувшими в небытие памяти. Приятно, конечно, встретиться спустя долгое время, но теперь это будет оговариваться за месяц, подстраиваться под жизнь, а то и вовсе каждый окажется занятым, либо в отъезде, либо умершим.
Но Менфил, этот вечный памятник верности, пример постоянности, останется стоять как безжизненное тело, брошенное, но не выдающее своей печали. На него, как и прежде, будут садиться теплые тела, будут греться в ночи и охлаждаться днем, а он, вечно страдающий и давно уже умерший для новой дружбы, будет, как и прежде, нести свою ношу парапета с гранитной шляпой, рожденный для людей, оставшийся другом моря и набережной. Печальный, с вечно заплаканным незримым лицом Менфил.