Лето звенит жаворонками, жужжит шмелями. Пьянят медвяные травы - благодать! Мир и знойный покой под выцветшим небом. Чуры с доброй улыбкой взирают из Ирия на потомков. Потомки радуют пращуров: блюдут вековечный уклад, как Род-Сокол заповёл. Но что это?
Городище кромешичей, что притулилось на правом, высоком берегу Зарыни, гудит растревоженым осиным гнездом. Самая страда, а на пажитях - никого! Непорядок! Чуры пригляделись.
Промеж избушек к околице идет парень. Невысок ростом, широк в плечах. На плечах - котомка. За поясом, на спине, секирка. Не топор, а именно боевая секира, хоть и небольшая - вещь редкая в мирной глуши и потому ценная. Он шагает совсем спокойно, словно не роятся вокруг односельчане. Вокруг - но не рядом, а в некотором осторожком отдалении. Там же и волхв - куда же без него? Потрясает посохом и орет что-то непотребное. Чуры поморщились: конечно, черная ругань - первое средство от навов, но и им, честным покойникам, она неприятственна. Хорошо - Ирий далеко, ругань не долетает. А то бы и тут житья не было - любят их потомки крепкое словцо. Впрочем, как и сами они любили при жизни.
"Изверга извергают!" - поняли чуры и успокоились. Дело житейское, отродясь роды избавлялись таким образом от смутьянов. А парень откинул ногой рогатку, шагнул за околицу. Обернулся, проорал что-то обидное, скрутил волхву здоровенный шиш. Вот и все. Он - изверг. Человек без рода. Никто.
Парня звали Смысл. Точнее, Остросмысл, но когда это люди словеньского языка величали кого-то полным именем?
Душу грызет лютая обида. Глаза жгут злые слезы. Пока спину буравили взгляды - он шел спокойно и гордо. Но тропа повернула, нырнула в веселый березняк. И Смысл не выдержал. Упал ничком в траву. Разрыдался. "Несправедливо, неправедно" - зудит в душе.
Но рыдать - не в привычках мужей словеньских. Смысл перевернулся на спину. Потом сел.
- А вот шиш вам! Вот умру тут, прямо на тропе, да стану навом заложным! Вот тогда и попляшете! - и добавил в сторону односельчан-родовичей, а злокозненному волхву - наособицу, такой загиб, что вся нежить на пяток верст окрест в испуге попряталась в свои ухоронки. Только умирать вовсе не хотелось. Хотелось спать - душевная усталость брала свое. Смысл лег на спину, глянул в бесконечно далекое равнодушное небо, добавил малый загиб - всем благим богам и чурам, что допустили такую несправедливость, - и задремал.
Впервые в жизни он был свободен от необходимости спать, когда спят все добры люди и как положено вековечным укладом.
- Эй, отрок, пошто разлегся? На дворе - страда, а ты бока мнешь.
Смысл очнулся от дурного полуденного забытья:
- Я - изверг!
- Ну и что? Я тоже не медом намазанный. Мой норов покруче твоего будет.
Смотрит Смысл - в тенечке под березой сидит парень... Нет, не парень, а муж матерый... Нет, не муж, а совсем старец... В общем, шиш поймешь кто.
- Для особо разомлевших повторю спрос: кто, откуда, зачем?
- А ты кто сам будешь - вопросы задавать, - а десница неприметно к секире тянется, а шуйца по ноге скользнула гадюкой - к засапожнику.
- Ой да повывелось в словеньских землях старое вежество! Младый у старого пытает, дурень - у мудрого. Да ладно, поделюсь разумом на твою убогость - смеется неведомо кто, - А зовут меня Змиулан - чай, слыхивал? Да не тянись ты к справе ратной, я с миром.
А Смысл ничего, даже портов не омочил при имени ужасном. Правда, как сдержался - сам того не ведал. А злодей - Змиулан принял облик старца убеленного, и ну Смысла расспрашивать. Да так сочувственно, что кромешич и растаял. Навернулись слезы горькие, всю обиду свою он и высказал. А злой бог покивал головой:
- Ой и много вас, родами извергнутых, на земле языка нашего. Неладно что-то у братца моего старшего, Рода-Сокола. Да и изверги все - как на подбор: не тати бессовестные, а добры молодцы.
Вдруг облик его вновь изменился, и не старец перед Смыслом, а вой могутый, Перуну-громыхале соперник. И уже совсем по-другому вопросил:
- А ты, отрок, пойдешь ли в мою дружину? Говоришь, воевода Ядрило тебя нахваливал?
- Нахваливать-то нахваливал, а в слободу не взял - которится с волхвом да старейшиной не возжелал.
- Ну, мне твои враги - и не враги вовсе, а так... Идем со мной - и отомстишь ты отвергнувшим тебя.
- Родовичам мстить? Нет, злой Змиулан! Какие-никакие, а родня они мне кровная. Не смутишь ты добра молодца! Язык твой змеиный, раздвоенный - ну да и я не младень бессмысленный!
- Знаю, знаю - Смыслом тебя величают! - смеется Змиулан, а глаза грустные и усталые, - Ну что ж, насильно мил не будешь.
- Постой, боже! Скажи мне: зачем тебе, такому могутому, дружина понадобилась? С кем биться-то - не с родовичами же!
Змиулан задумался. Встряхнул головой:
- А и скажу! Вот волхв тебя учил, откуда мы, боги, взялись? Велес, Род, Перун - да много нас, богов языка словеньского.
- Да, конечно. Вначале было яйцо... - Бог рассмеялся:
- Понятно. Сварогова придумка, - увидел непонимающий взгляд, - Не так все было !
- А как?
- Долго рассказывать. Но главное - до нас были иные божества. Из другого, дикого времени. Одного из них звали Шатан - тот, кто землю шатает. Наша победа ввергла его - вместе с сонмищем иных, страховидных и жестокосердных, - в Тогу Богу... Тартар... - Змиулан запнулся, подбирая слово, - Ну, в такое пеково царство для могутых. Спят они там сном беспробудным... Спали. На полудне одно пастушеское племя разбудило спящего. Пока сил у Шатана немного, и далеко он от нас. Но в толще земной пробуждаются его легионы, и если вырвутся - вновь наступят темные столетия.
- А что наши боги? Вон, у Перуна дружина всегда собрана.
- Слишком долго жили мы в мире. Разучились глядеть в даль - все больше под ноги - авось в грязи что ценного найдется. Только в грязи - одна только грязь. Не верят они в грядущее лихо, а нас, видящих за гранью, смутьянами объявляют. На полуночи, у скандов, так вообще - Локи заточили, за то, что дружину Вальхалы висами баламутил. Что наш Святовит, что их Один, что Зевс эллинский - одним миром мазаны. Шатан людей назад тянет, а эти вперед не пускают.
Смысл жадно ловил новые слова, новые имена. Это сколько же разного и неизведанного на свете белом! Одних богов, небось, более, чем всех кромешичей! И жизнь вокруг кипит непонятная и интересная. А тот, кто сидит под березой, предлагает в эту жизнь вступить. Да не просто вступить - изгоем и одиночкой, а сразу воем в дружину не самого слабого бога. Ну и что, что бог неблагой - после всего произошедшего Смысл сильно сомневался в благости иных могутых.
- А велика ли твоя дружина, Повелитель Бури? - проименовал он Змиулана почетным титулом.
- Ты будешь третьим! Если, конечно, согласишься. За сотни лет только двое мне поверили. И после этого волхвы называют меня лжецом и соблазнителем!
- Но ты мог бы...
- Могу. Но построенное на болоте - не крепко, построенное на лжи - мертво. Нет большого зла - гулящую девку соблазнить али жадюгу обмануть. А вот с тем, кто в сече свирепой спину прикроет, нужна только правда. Ну что, Остросмысл, изверг из кромешичей, пойдешь отроком в дружину Змиуланову?
- А и пойду. Но только если не против родовичей.
- Род-Сокол изрек: нет у изверга родовичей. А я скажу: для нас весь язык словеньский - родовичи. Поляне, древляне, кривичи... Твои кромешичи. Полетели, отрок. Тебе многому предстоит научиться! - и вот не вой одоспешеный под березой - Змей чешуйчатый крылья расправил.
- А так, как ты - научишь? - глаза Смысла пылали жаждой - той жаждой нового знания, за которое и невзлюбили парня волхвы. Змиулан понял, что его дружина выросла на треть.
Широка земля словеньская. Множество племен, тысячи крепких родов несут жертвы Роду-Соколу... Слишком крепких! Задыхается в любящих объятиях любая новизна. Что было вчера - то будет завтра, что когда-то - то и всегда. Слишком мало тех, кто хотел бы стронуть вековечный покон. Еще меньше тех, кто восстает на него. А среди восставших - только малая толика таких, как новый отрок - жадных к знанию и думающих. Но именно они - то бродило, что взбаламутит всем довольное болото. Надобно разорвать оковы Рода. Нужны города. Нужно государство. Нужны князья. Нужны книжники. Нужны...
И тогда, через эпохи, когда само имя Змиулана останется смутной легендой, человек словеньского языка первым шагнет к звездам.