На боевом посту, 12/2001 г.

Постникова Екатерина

ВОЖДЬ ПРИЗРАКОВ

Вот они ? сейчас их не менее трехсот. Иногда бывает больше, иногда меньше, но еще ни разу не случалось, чтобы ? никого.

Крошечная тесная площадь запружена до отказа и, несмотря на пронизывающий ветер и косо летящий мелкий снег, никто не собирается расходиться. Стоят, переминаясь на месте, греют руки дыханием, ежатся. Смотрят на пустую трибуну, сколоченную из грубых досок и освещенную одним-единственным ярким прожектором. Небо над ними темное, облачное, холодное. Дома вокруг старые, не выше трех этажей, с потушенными окнами. Улицы полутемны.

И ? вот! Всколыхнулись, притихли, высматривая кого-то или что-то в сумраке позади трибуны. Пронесся шепот: "Идет"! Задние вытягивали шеи, приподнимались на цыпочки, подпрыгивали, напирали на стоящих впереди, и все-таки опоздали с торжествующим криком, который уже охватил первые ряды при появлении тощего пожилого мужчины в потрепанном военном кителе, возникшего на трибуне словно из ниоткуда.

-- Учитель! ? завизжала толпа в сотни молодых сильных глоток, -- У-чи-тель!ї

Пожилой мужчина улыбнулся и поднял руку в каком-то символическом приветственном жесте. Триста рук с готовностью взметнулись ему в ответ.

Девушка в коричневой ватной куртке, сияя, уже топала тяжелыми ботинками, взбегая по лесенке на трибуну. В руке она сжимала стебелек чуть примороженной алой гвоздики.

-- Учитель! ? хрупкий цветок почти надломился от мороза, как и девичий голос, -- От имени Первой Молодежной Организации нашего города разрешите приветствовать вас!

Учитель принял гвоздику под гром аплодисментов.

ї А попади они на концерт какого-нибудь крикуна с немытыми волосами и дурацкой электрической гитарой, хлопали бы они так же? ? мелькнуло у него в мозгу. Вряд ли. Если бы это были обыкновенные мальчишки и девчонки, -- может быть, да. Но в том-то и дело, что они ? другие.

Он потрепал девушку по красной от холода и радости щеке и сунул цветок в нагрудный карман. Жаль, что нельзя унести его с собой. Ничего нельзя унести, кроме воспоминаний и тихого удовольствия, но и этого ? достаточно. После долгих лет ненужности, после долгих лет боли и это ? немало.

На него смотрели восторженные глаза людей, безоговорочно считающих его полубогом. Он любил их всех ? без исключения.

Взявшись за руки, они запели песню. В общем-то, это была старая патриотическая песня времен его молодости, но они не догадывались об этом. Им казалось, что он сочинил ее сам. Или ? что она существовала всегда. Это не имело значения. Имели значение только их счастливые лица, блестящие глаза и словно вынырнувший из глубин прошлого ясный звон их голосов.

Парень в сером свитере (всегда в одном и том же сером свитере!) встретил его у Ворот и, как всегда, расплылся в глуповатой улыбке:

-- А-а, Павел Юрьевич!

Учитель смерил его снисходительным взглядом. После митинга, посвященного его выздоровлению, и состоявшегося вслед за этим концерта ему с гордостью продемонстрировали гипсовую статую трехметровой высоты, в которой он с изумлением узнал себя. Два скульптора скромно жались по углам просторной мастерской, боясь поднять глаза от пола, и ожили только после того, как он подошел и лично пожал им руки. После такого события хотелось быть добродушным.

-- Как дела, дружок? ? поинтересовался он, наматывая на шею потрепанный шарф. Парень протянул ему пальто и неопределенно пожал одним плечом:

-- Да нормально. А у вас?

Павел Юрьевич хмыкнул, не ответив. Мельком подумалось: а пальто уже на ладан дышит. Воротник из каракуля подъела моль. Подкладка ползет, как ни штопай. И ботинки бы новые купить, да где ужї

-- Холодно там? ? со странной интонацией спросил парень в сером свитере, зачем-то ежась.

-- Зима! ? назидательно ответил Павел Юрьевич, -- Она, знаешь, везде зима. Но ребятки не жалуются. Вот ты ? почему все-таки не хочешь пойти со мной? Лучше тебе тут? Даже не пробовал. Эх ты. Такой молодойї

-- Да знаетеї -- серый свитер закурил дымную сигарету и прислонился к серому бетону, слившись с ним в одно, -- Я бы, конечної Но! Нельзя.

-- Чудной. Один-то раз! Мне можно, а тебе нельзя? Или боишься?

-- Да тут другое, Павел Юрьевич. Слушайте, может, вам нужної ну, продукты? Или, хотите, я вам куртку отдам? Новая. Почти.

-- Ты! ? старик от злости задохнулся, взмахнул рукой, -- Мне твои подачкиї! Сопляк!

-- Да извините!ї -- парень потянулся следом, но получил дверью по вытянутым рукам. Так-то.

Улица была пуста, лампочки на деревьях светили сами себе, из фонарей лился неон. Реклама банка мигала сквозь застывшие ветви. Никто никуда не шел, только ехали, брызгая под ноги соленой грязью. Москва не думала спать.

Он неторопливо шагал, довольный. Выходка парня почти забылась. На языке таяли последние остатки божественного вкуса того пирога, который испекли специально для него в редакции им же созданной газеты "Молния". Ладонь помнила замерзший стебель гвоздики, алой, как закат. И горячую щеку активистки в ватнике она помнила. Все это было только что. Все это есть. А пугающая своей реальностью Москва ? всего лишь сон.

После двух недель болезни он чувствовал себя слабым и высохшим. Колотилось сердце. Лечь. Выпить сустак и лечь. И чтобы сосед не сверлил сегодня стену. А дети соседа не играли в коридоре в Терминатора. А соседка не висела на телефоне. Чтобы было тихо.

Почему нельзя навсегда остаться там?

И почему, черт возьми, все зависит от этого поганца в сером свитере? Как там его зовут? Виталик?ї Нельзя, нельзя, все ? нельзя! И нарушить запрет ? нельзя, потому что, видите ли, его пребывание за Воротами требует огромных затрат электроэнергии. Ну если ты такой умный, придумай, как обойти счетчик!ї

Дома звучали телевизор, дрель и соседка Анюта, располневшая после трех родов тетка с морковно-красными щеками. Павел Юрьевич поспешно разулся и шмыгнул в свою комнату, держа ботинки в руках. Анюта немедленно постучалась и напомнила о плате за квартиру. Да, конечно, отозвался он. Конечно, с пенсии отдамї

На ужин был чай, оставшийся с завтрака, и слипшаяся в комок рисовая каша. Идти на кухню и ставить чайник не хотелось. Ничего не хотелось, только отдохнуть.

Из соседской комнаты выкатился в коридор комок детского визга. Анюта вновь набирала чей-то номер. Ее супруг вешал ковер. Или полку. Неважно. Тишина была недостижима.

Им повезло со мной, подумал он, помешивая ложечкой холодную бледную заварку. Тихий непьющий старичок, как говорят, из бывших, интеллигентный, никого к себе не водит, тишь да гладь. А лет дедуле уже за семьдесят, и комнатка, естественно, переходит к соседямї Могли бы по такому случаю хоть дать поспать.

Отыскав очки, он уселся в продавленное кресло, открыл общую тетрадь и начал по памяти записывать, поминутно отвлекаясь на шум, текст речи, которой его приветствовали сегодня на митинге. Это было единственное занятие, которому он отдавался с истинным увлечением.

Кто, интересно, сочиняет эти речи? Чья светлая головушка? Язык, стиль ? все, как раньше. Все, как тогда, когда он был кем-то. И оркестр. И песня! Господи, как звучала эта песня!ї

Он почувствовал жжение в глазах и комок, застрявший в горле. Горячая капля поползла по щеке на шею и юркнула за потертый воротник рубашки. Грудь сдавила знакомая боль.

Все ушло, сгинуло. Осталась только визгливая коммуналка, тоска, длинные пустые вечера, крошечная пенсия и соседи, ожидающие, когда он умрет. А денег нет ни на одежду, ни на сладкое, ни даже на стрижку: второй год он ходит в учебную парикмахерскую, где на нем упражняются будущие мастера. Устал. Лишь одно в жизни держит: мир за Воротами, где ему позволено бывать четыре часа в день. Вдохновенные лица верных сынов и дочерей. Их любовь.

Этот Виталик (или как его там), собственно, спас ему жизнь, потому что в ту пору он всерьез обдумывал возможность добровольно эту жизнь оборвать. Нудным осенним днем парнишка ошибся квартирой и застал Павла Юрьевича одного ? и это все решило. Есть место, сказало странный юноша с диковатыми глазами, есть на свете такое место, где вам будет хорошо. Вы не понимаете. Я был там. Это не Земля. Все, что вам нужно, там есть.

А откуда ты знаешь, что мне нужно, удивился Павел Юрьевич, стесняясь пригласить неожиданного гостя в свою бедную комнатку с застиранными шторами и древним телевизором. Парень успокаивающе покивал: все нормально, я и не должен ничего знать. Главное, что это знаете вы.

Тогда он ничего не понял, но странные глаза парня словно загипнотизировали его, и спустя несколько дней он уже стоял перед проходной старой фабрики, почти полностью отданной под частные склады. В руке у него была зажата бумажка с лаконичной надписью: "Склад ? 11, налево, звонок".

Это просто, сказал странный Виталик. Вот Ворота. Вам нужно просто войти туда. У вас четыре часа, потом мне придется вас отозвать. Просьба одна: когда услышите сигнал, возвращайтесь без промедления, иначе я буду вынужден отказать вам в дальнейшей помощи.

Но это совсем не ворота, возразил Павел Юрьевич, это вообще не вход куда-то. Ты меня обманываешьї Но, еще не окончив фразу, он увидел.

Ребенка.

Точнее, это был подросток. Лет тринадцати ? четырнадцати. Голубоглазый мальчик с торчащей хохолком челкой, одетый в простую белую рубашку, серую куртку и черные спортивные штаны. Чуть настороженно улыбаясь, он стоял, держась худенькой рукой за ствол молодого дерева, и смотрел Павлу Юрьевичу в глаза. Моросил дождь, больше похожий на пыль. Старые дома, темные от сырости, молчали.

"Ты пионер?"

"Не знаю, дяденька"

Почему ему так запомнилось именно это?

И еще ? мальчик доверчиво держал его за руку, как старого знакомого, пока они шли по засаженной тополями улице и разговаривали. Странно: малыш совершенно ничего не знал, кроме собственного имени и номера своей школы. Это была словно чистая записная книжка, готовая воспринимать любую информацию. Практически на все вопросы он отвечал недоумевающей улыбкой, наивной, как у младенца. Но при этом у него была феноменальная память: все, что говорил Павел Юрьевич, словно отпечаталось в его мозгу навечно.

Такими же оказались и взрослые. Они жили своей жизнью, но лишь на первый взгляд. Он не сразу понял, в чем дело. Даже не в первый день. Лишь через неделю он, смущаясь, поделился с задумчивым Виталиком:

-- Знаешь, ониї как дети. Даже ? нет. Они ? как чистые листки бумаги.

-- Уммї -- невнятно согласился тот.

-- Но почему, а? Знаешь? Что с ними? Целый городї да целая планета, наверно, чистых листков. Так бывает?

Парень ловко увильнул от ответа, хотя Павел Юрьевич мог поклясться: ответ ему хорошо известен. Но он не скажет.

А потом его ответ потерял свою значимость. В конце концов, какая разница, почему они такие. Главное, что они есть!

В мире за Воротами тоже была осень, и Павел Юрьевич просто так, шутки ради, учредил Комитет по уборке опавших листьев. Назначил даже председателя. И тут же забыл. Каково же было его изумление, когда на следующий день этот самый председатель и его секретарь встретили его у Ворот и зачитали доклад о проделанной за сутки работе.

С этого, собственно, и началось построение мира.

Они приняли его идеи на "ура" и безоговорочно влюбились в них. Они с восторгом разучивали песни, маршировали в строю, шили красные флаги, сочиняли лозунги, брали обязательства, переименовывали улицы, ставили пьесы ? и делали все это качественно. Если уж петь, так не хуже оперных певцов. Если знамя ? так хоть на выставку его! Во всех их поступках сквозило чувство, похожее на облегчение, словно они, наконец, поняли, что им нужно делать. Да, да, именно так.

Никто не спросил ? зачем? Все, что они делали, было самоцелью. Парад ради парада, митинг ради митинга. Культ Учителя (возникший, кстати, сам по себе) ? ради потребности иметь какой-нибудь культ.

Все дети хотели быть пионерами. Взрослые создали для себя Первую, Вторую и Третью Молодежные организации. Это немного удивило Павла Юрьевича, но не больше. Удивил тот факт, что они сами дошли до идеи, которую он лишь намеревался им предложить.

Была там невероятно жизнерадостная Таня, ходившая за ним хвостом. Это не раздражало. Тем более что от Тани пахло духами, похожими на "Красную Москву", а ее голос вызывал в памяти что-то давнее: яркая зима, артиллерийский полк за Уралом, девчонка-комсорг с позабытым именем, собрание перед праздникомї

Этой Тане было лет четырнадцать, и она долго колебалась, во что ей вступить: в пионеры или в одну из молодежных организаций. С таким вопросом она и подошла к Учителю, после чего уже не отставала от него, сопровождая всюду. Именно с ее подачи за Воротами начали праздновать Седьмое ноября, Восьмое марта и Первое мая. Она задавала море вопросов. Ее было видно и слышно всегда. И ? она готовила сюрпризы, такие, как та статуя или гимн, посвященный великому Учителюї

Внучка, сказал он однажды и с удивлением узнал, что с того дня это слово ? "внучка" -- к Тане прилипло намертво.

ї -- Дядь Паш, к телефону тебя! ? тягучий, с ленцой, голос Анюты заставил его очнуться от сладких воспоминаний. Соседи никогда не обращались к нему на "вы".

Чуть пошаркивая тапочками, он вышел в прихожую и взял треснутую и заклеенную скотчем трубку. Миражи прекрасного мира еще не до конца покинули его сознание, и он не сразу понял, что на проводе ? бывшая жена. Хрипловатый женский голос уже пару минут что-то говорил ему, доказывал, а он молчал, глядя в стену.

-- Павел, ты слушаешь?! ? женщина потеряла терпение.

-- А? ? спохватился он, -- Да, Леночка, конечно.

-- Я говорю, дурит он тебя, Павел! Я тут посоветовалась с одним человеком. Насчет всей этой истории. Ты понимаешь. Так он говорит ? ерунда. Не может быть. Этот обормот что-то делает с твоими мозгами. Может, в могилу тебя загнать хочет. Может, ему комната нужна, и онї

-- Лена!

-- Ну что ? Лена? Я уже шестьдесят два года Лена. А ты ничего не понимаешь.

-- Ты просто там не была. Ты их не видела, не представляешь. Зря я тебе рассказал. Думал, тебе понятно. Зачем советоваться? Пойдем со мной.

Бывшая жена засмеялась и обозвала его идиотом. Я не сошла с ума, сказала она, чтобы сознательно лезть в такие авантюры. Это плохо кончится.

Он вздохнул и пробормотал что-то про митинг. Она оборвала: псих ты старый!

В общем-то, они не были врагами, но красивая спортсменка Лена (оставшаяся такой и в шестьдесят два!) никогда в жизни не могла его понять.

Над душой уже стояла Анюта, ожидающая звонка с раздражением на круглом лице, и Павел Юрьевич торопливо попрощался с собеседницей.

Вот если бы он мог туда позвонить!ї

Дождавшись, когда Анюта уйдет в ванную, он воровато вышел в коридор и набрал домашний номер Виталика. Ответили сразу же, жуя и напевая.

-- Сынок, это Павел Юрьевич. Ты прости меня. Что я вот так с тобойї

-- Да ладно! ? бодро заорал Виталик, -- Забыли! Завтра придете? Ничего, я не обидчивый. Как здоровье-то?

-- Спасибо, сынок.

-- А у меня ? зуб! ? в голосе молодого человека звучал неподдельный восторг, -- Коренной! Сейчас рвать иду. В неотложку. Болит. А может, не пойду. Страшно.

-- Слушайї -- неуверенно начал Павел Юрьевич и осекся. Как спросить? Может, и не надо?

Но он спросил, потому что шум воды в ванной начал стихать. Сейчас выйдет Анюта и начнет ныть, что его разговоры мешают спать детям.

Виталик свистнул: позвонить? А вы думаете, между Землей иї есть провода?ї Но я узнаю. Точно. В неотложку схожу и узнаю. Лады?

Павел Юрьевич терпеть не мог это слово, но сейчас это не имело значения.

Они вам сами позвонят, сказал Виталик. Кому передать, чтобы позвонил?

Пусть Таня, кивнул Павел Юрьевич. На том закончили.

Звонок раздался в половине девятого утра, и он сразу уловил его необычную тональность. Завязывая на бегу старый махровый халат и теряя тапочки, он вылетел в коридор, обогнул выдвигающийся из кухни монументальный Анютин бюст и судорожно схватил трубку.

-- Алло!ї

-- Учитель! ? ударило ему в барабанную перепонку. Слышно было фантастически хорошо: он улавливал сдержанный гул шепота, далекое хоровое пение из репродукторов, шумы, чье-то дыхание. В воображении у него сразу же возникла картина: взволнованная Таня возле черного телефона в просторном помещении комитета Первой Молодежной, притихшая толпа вокруг, синяя метель за окнамиї

-- Да, я слушаю.

Ему пришлось отодвинуть трубку от уха, потому что Танин голос разносился на всю прихожую. Она не говорила, а рапортовала. В ее речи уже появилось довольно много штампов, но это было не самое главное. Если отвлечься от стиля, несложно было понять, что она до смерти счастлива возможности лично поговорить с Учителем, горда этой честью, и ей есть что сказать.

Анюта застыла с приоткрытым ртом, глядя на соседа со смесью недоумения и опаски. Человек, с которым разговаривают таким тоном, не может быть обычным тихим старичком. Что-то не так. Может, не надо было вчера напоминать о квартплате?ї

Павел Юрьевич чуть не засмеялся, заметив на ее лице столь напряженную работу мысли. Ему польстило, что эта грубая женщина (если не сказать ? баба) в кои-то веки задумалась на вечные темы. Из-за него!

Звонким голосом Таня сообщила тем временем, что, по итогам истекшего года, победителем Великого соревнования стала ткацкая фабрика номер два, по поводу чего сегодня в актовом зале этой фабрики состоится торжественное собрание. Не хотел бы он, Учитель, лично вручить коллективу переходящее знамя?ї

Павел Юрьевич уже слышал о том, что идет какое-то соревнование, но не предполагал, что все так серьезно. Он смутно помнил, что рассказывал Татьяне о подобных вещах времен своей молодости. Они все поняли буквально. Впрочем, как всегда.

Конечно, бодро сказал он, о чем разговор. Шутки ради запросил сводку о количестве выпущенной победителем продукции. Таня зашуршала и начала читать, но он скоро прервал ее: хорошо, хорошої

-- Мы вас встретим! ? сказала Таня и передала трубку председателю Спортивного Комитета, который сообщил, что в восемнадцать часов состоится хоккейный матч, и не хотел бы Учитель лично вручитьї

И так далее. С ним пообщались представители всех организаций, комитетов, подкомитетов, комиссий, народных дружин, трудовых коллективов, пионерских отрядов, домовых советов, союзов пенсионеров и молодых матерей, и просто ? гражданеї Все хотели видеть его. Сегодня. И всегда.

Не без сожаления повесив трубку, он прошел на кухню мимо застывшей Анюты, с трудом подавив в себе желание помочь ей закрыть рот. Напевая, залез в свой маленький холодильник и извлек полпачки пельменей. Событие стоило отметить. Пусть даже пельменями.

Он поставил воду, бросил соли и перца и прислушался. Соседку вместе с детьми словно украли: в квартире было тихо. Он услышал тиканье часов и скороговорку радио. Царапанье ветки по стеклу. Гудки транспорта. Ветер. Телевизор этажом ниже.

Давно не было тишины. И такой тихой, мирной, убаюкивающей радости.

Все еще напевая, он сварил пельмени и закрылся у себя. И пусть. Хоть напоследок пусть будет тихо.

-- Вырвали! ? Виталик, в клетчатой рубахе, с распухшей правой щекой, сиял, -- Долго возились. Думал, умру прямо в кресле. Жуть! Как в фильме "Дантист"! Не смотрели?ї

Павел Юрьевич молча обнял его и несколько секунд подержал в объятиях, как сына. Отпустил. Вытер глаза.

-- Тыї ты знаешь. Это былої! Спасибо. И соседка. Прямо как мышь стала. Переварить не может.

-- Да вы че? ? Виталик не дал ему возможности рассыпаться в благодарностях. Отошел к Воротам, открыл щиток с переключателями, щелкнул. Протянул Павлу Юрьевичу знакомые рукоятки:

-- Держите. Они обрадовались, что можно позвонить. Правда! Эта ваша Таня визжала, как резаная. Они вас любят.

-- Слушай. Виталикї или как тебя!

-- Виталик, Виталик.

-- Неважно. Неужели тыї Пойдем! Ты же наш человек! Они и тебя полюбят. Ты честный. Пошли вместе.

-- Да нельзя! ? парень погладил больную щеку, -- А здесь? Кто будет обеспечивать? И вообще. Вы не понимаете. Нельзя вдвоем. Только вы. Или только я. Но не оба сразу. И не по очереди. Зачем вам? Вы ? Учитель. Это вы им нужны.

-- Подожди, -- настаивал Учитель, -- Можно придумать. Ты не представляешь!.. Какой это прекрасный мир. Сейчас мы строим Дворец культуры. Ты мог бы помочь. Ты нужен. Сынок!

-- Идите, -- парень мягко взял его за плечи, улыбаясь чуть грустновато. Яркие глаза его горели, -- Идите, они вас ждут. Видите?ї

"ДА ЗДРАВСТВУЕТ УЧИТЕЛЬ!" ? было начертано белым по красному на огромном транспаранте, возвышавшемся над толпой. "ВОПЛОТИМ В ЖИЗНЬ ЗАВЕТЫ ВЕЛИКОГО УЧИТЕЛЯ!" ? гласил другой транспарант, поменьше. "НАША СИЛА ? В ЕДИНСТВЕ!" ? вещал третий.

-- Учитель! ? выдохнула толпа и распалась на отдельные лица и голоса. Вперед выбежала Таня с неизменной гвоздикой. Бодро взыграл оркестр.

Он шагал им навстречу, и все его заботы, тяготы, тоска и усталость постепенно растворялись в предвкушении четырех часов счастья. Полной жизни. Он знал, что нужен этим людям. Их ждет прекрасное, сияющее будущее, полное новых побед, свершений, грандиозных планов, плодотворного труда и заслуженных праздников. Они построят совершенное общество. И он поможет им в этом.

-- Ну, видишь?

Виталик задернул тяжелую штору, отделявшую небольшую, заставленную приборами комнатку от зала с Воротами. Девушка с русалочьими глазами обернулась от монитора:

-- Вижу, что ты здорово влип, мое солнышко.

Парень закурил и сел, оседлав стул:

-- Ну да, влип. Я не могу это прекратить. Ну и что? Зато он счастлив.

-- Тебя убить мало, -- девушка посмотрела на экран. Если бы Павел Юрьевич случайно заметил ее во время своих визитов на склад номер одиннадцать, он, несомненно, вспомнил бы, что никто иной, как она ежемесячно приносит ему жалкую пенсию. Но он не видел ее тут ни разу.

Сейчас она была грустна:

-- Плохо мы придумали, Виталь. Он же верит во все это.

-- Ну и что? Это даже хорошо, что верит. Ты не понимаешь. Это не жестоко. Он же отравиться хотел. Я знаю. А теперь ? посмотри на него.

-- Это конечно, -- кивнула девушка, -- А если он догадается? Или ему кто-то объяснит?

-- Он никому не поверит. Даже если найдется специалист нашего уровня и разжует ему все до мелочей. Не поверит, потому что все слишком реально. Но ему никто и не объяснит.

-- А все-таки это ужасно. Это такое воздействие на человеческое сознание, за которое Бог, если он есть, нас никогда не простит.

-- Пессимистка, -- хмыкнул Виталик.

-- Пусть так. Нам просто повезло, что он оказался безобидным человеком. Несчастный старик, которому нехватает былого блеска. Бывший офицер. Бывший член партии. Бывший активист. Он хочет видеть и слышать то, что сопровождало его молодость. Это нормально. Он стал их вождем, но не тираном. Даже не вождем, а именно учителем. Он и не задумывается, зачем создает весь этот антураж. Общество, которое он строит, по сути ? театр. Для одного зрителя. А вспомни того парня, который развязал там войну потому, что ему нравится воевать!

-- Помню, как же. Реки кровиї

-- А ту извращенку, которая приказала расстрелять всех женщин?

-- Но ведь я выгнал их, зачем ты об этом?

-- Вот именно, выгнал! Туда, в нормальный, настоящий мир! К настоящим людям!

-- Я не психиатр, -- Виталик развел руками, -- Я не всесилен. Меня даже медицина не признает. И никогда признать не согласится. Потому что это ненаучно. Никто не разрешит мне лечить людей с помощью такого кино.

Девушка вздохнула:

-- Лучше бы ты фильмы снимал. У тебя бы получилось. А так ты теперь много лет будешь ждать этого старичка и по четыре часа высиживать ради него за компьютером.

-- А может, ради этого я сейчас и живу? ? усмехнулся молодой человек, -- И это станет одним из самых полезных дел в моей жизни?

-- А если без пафоса? ? иронически поинтересовалась его собеседница.

-- Без пафоса?! ? развеселился Виталик и придвинул к себе клавиатуру, -- Без пафоса, говоришь? Хорошо. Хочешь, Таня сейчас поцелует его в щечку?

-- Ну?

На экране монитора возник черный прямоугольник с надписью: "Введите имя и код файла". Виталик набрал: "ТАНЯ 1423ZZ15-01". "Код команды" ? запросила машина. "014С" ? послушно отстукал Виталик:

-- Иди и посмотри на его лицо. Посмотри. А потом скажешь, нужно это ему или нет. Программа пошла. Еще минуты две.

ї Он был счастлив. Сидя в низком кресле с закрытыми глазами и прикрепленными к вискам металлическими пластинами, он спокойно и легко дышал. Лицо его светилось удовольствием. Ровно билось сердце. Успокаивалась душа.

Двое в тесной комнатке продолжали спорить, и спору их не было конца. Ни один из них не был полностью прав, и оба понимали это. Как понимали и то, что никогда не посмеют отказать Павлу Юрьевичу, приди он хоть в выходной, хоть ночьюї

В своем фантастическом сне он всходил под гром оваций на нарядную сцену, где его уже ждали победители соревнования с горящими от гордости лицами.

-- Учитель! ? рядом неслышно появилась Танина сияющая мордашка, -- Мы любим вас, Учитель!

И, поднявшись на цыпочки, она робко обняла его за шею и коснулась теплыми губами его щеки.