Постникова Е.В.

РЫБА В ВАКУУМЕ

Немного того, немного этого - вот и получается пицца. Горошек, позавчера открытый, тоже пригодится. Главное - не рецепт, главное - желание.

- Но было бы, но было бы желание... - пропел он, тонко нарезая неестественно розовую салями, - придет к тебе, придет к тебе и знание! За это вам ручается журнал Хочу все знать!...

Рыбу не забыть. Скумбрия в вакуумной упаковке, свеженькая. Под вареную картошечку - просто деликатес. Рената обещала быть к пяти, а сейчас уже половина четвертого, пора доставать.

Почему, стоит только поднять руки, начинает противно кружиться голова, а голое редколесье за неровным оконным стеклом множится, становясь густой рощей? Осень действует, наверное. Лето утекло в дыры водостоков вместе с холодной дождевой водой, сбежали последние листья, а по утрам изморозь такая, словно кто-то натянул на поверхность асфальта и луж мятый полиэтилен.

Рыба в морозилке, тянешься к ней, а голова - кругом. Лишь бы Рената ничего не заметила, а то всполошится, забегает, смотреть будет испуганными глазами, и превратится романтический ужин в посиделки у постели больного...

Телефон сказал: дринк! Господи, ну хоть бы на этот раз ничего не случилось, и она пришла! Было один раз: ждал, рубашку специально купил белую-белую, как ранний снег. Такие же снежные розы расправил в длинной вазе, скатерть постелил. Она должна была прийти в семь часов, но в шесть позвонила и, страшно смущаясь, сказала, что не придет. Даже не объяснила, почему. Помялась, повздыхала и трубку повесила.

- Алло... - заранее грустно заводя глаза, он встал с телефонной трубкой у окна, чтобы видеть рощицу и тропинку, идущую сквозь нее от автобусной остановки.

- Ну и тон! - ехидно произнес мужской голос и откашлялся, - Мы, никак, ждем прекрасную даму, а она все не идет?

- Это ты... - он с облегчением улыбнулся и присел на край стола, - Как дела?

- Дела у прокурора, а у нас - делишки, - голос сипло рассмеялся, - Ой, черт, курю много, совсем связки сели. А помнишь, как я пел?.. Нет, как я пел, а!

- Ну, пел, и дальше что? Мало ли кто что делал раньше.

- Знаю, - голос выдал досаду, - Ты меня не учи.

- Я не учу, - он устало вздохнул, - Скажи лучше, чего ты от меня хочешь?

- Поболтать! - голос рассмеялся снова, но как-то иначе, чем в прошлый раз, - О жизни нашей скорбной покалякать. Ты не против?

- Я девушку жду...

- Ну и жди. Хотя не придет она. Зачем ты ей нужен, козел старый? Тебе пора уж переходить от девушек к теплому кефиру на ночь. И очистительным клизмам. Думаешь: любовь-морковь? Да? А в зеркало ты давно смотрелся, казанова?

- Внешность для мужчины не главное, - осторожно возразил он.

- Так то - для мужчины.

Ему очень хотелось повесить трубку, но он знал, что никогда не сделает этого первым.

- Слушай... - заставив себя улыбнуться, он приподнял крышку кастрюльки с кипящей картошкой, - Ну почему ты постоянно говоришь мне гадости? Ты что, удовольствие от этого получаешь?

- Кроме меня, тебе этого никто не скажет. Правильно? На работе тебе все в рот смотрят, боятся слово пропустить. Задницами виляют, как собачки. Зам твой, хоть и сволочь, но зато умный. Никогда против не скажет, потому что знает: сейчас еще не его время. Сынуля на тебя плевать хотел. Когда он говорит, что хочет быть похожим на тебя, он имеет в виду только твои бабки, машину новенькую и отдельный комфортабельный коттедж. А что до твоей личности, так она твоему сынуле глубоко по барабану.

- Это их проблемы. Даже если я не нужен никому на свете...

- Вот именно. Никому.

- А Рената?

- Рената - да. До тех пор, пока ты - ведущий режиссер. А коль скоро это не навсегда, то и Рената твоя - временное явление.

- А мне кажется, что она меня любит.

- Когда кажется, ты знаешь, что делать.... До чего же ты наивен, мой дорогой! Тебя жизнь вроде и кидала, и кости тебе ломала, а ты все такой же.

- Хорошо. А Зоя...

- Вспомнил! - голос расхохотался, - Зоя! Скажите, пожалуйста! Даже в те доисторические времена, когда ты поставил ей штамп в паспорт, ты твердо знал, что это - не твое, дурачок. А сейчас и говорить смешно. Где она, твоя Зоя? Чай с приятельницами пьет и кости тебе перемывает? А ты ждешь прекрасную Ренату, которая, естественно, не придет.

- Хорошо. А ты? - он почти разозлился.

- Что я? Хочешь сказать, что мне - и только мне! - ты нужен? Если хочешь, да. Но не маловато ли чести для крутого театрального мэтра быть нужным всего лишь одному-единственному старому алкашу без зубов, денег, семьи и работы?

- Не маловато. Как раз нормально.

- Ну, спасибо! Приятно слышать.... А помнишь, как мы ездили на шашлыки? - голос в трубке неожиданно смягчился, - Ты тогда еще про можжевеловые ветки рассказывал.

- Не надо!

- Почему? День-то был какой...

- Не надо. Я тебя прошу. Ко мне девушка должна прийти, я тут стол накрываю... А ты хочешь, чтобы я вспоминал тот день.

- Ничего, тебе полезно. Там ведь была моя сестренка.

- Послушай, - он обхватил трубку обеими руками, - Я не виноват в том, что случилось. Даже не по закону, а по совести - не виноват. Ты знаешь. Ты ведь никогда не обвинял меня. Что вдруг..?

- Я и не обвиняю. Зачем? Лет-то сколько прошло? Тридцать? Тридцать пять? Даже и не припомнить. К тому же, ты правда не виноват. Но где-то в самой глубине души ты знаешь, что именно она, сестра моя, и была написана тебе на роду. Ясное дело, ты в этом не признаешься. Знаешь, почему я тебе сегодня позвонил?

- Скажешь - узнаю.

- Конечно, скажу. Никогда я тебе этого не говорил, незачем было. А сейчас вот решил... Она с детства к тебе неровно дышала, со школы еще. Придет, бывало, и ля-ля-ля... только о тебе. Ест и рассказывает, что ты делал, на кого смотрел, что говорил. Смешно, конечно. Тебе двадцать пять, ей десять, у тебя семья, у нее - кукла да котенок. Фотку твою, представляешь, стащила в театре и в комнате у себя прилепила. Смотрит, улыбается и повторяет: вот вырасту, и будет он со мной.... Думаешь, из-за кого она в училище пошла? У нее же актерского таланта было не больше, чем мозгов в твоей старой башке. Так нет, поступила, закончила и - к тебе под крылышко. Помнишь это?.. Счастливая была - жуть. Глаза горят. Я ей и объяснял, и про Зойку твою, будь она неладна, рассказывал, и пугал даже, что замуж выдам за первого встречного идиота. Все нипочем. Выдавай, говорит, а все равно, в конце концов, мы с Сашей будем вместе. Уперлась. А ты нашу породу знаешь. Короче, плюнул я на это. Думал, перебесится... Я уж не знаю, чем ты мозги ей запудрил, что наобещал - язык у тебя с детства без костей. Это дело ваше. Что было, то было.

- Вот именно.

- Ты не перебивай, дружище, не перебивай. Я главного еще не сказал. А будешь перебивать - не скажу.

- Хорошо, говори, - он с тоской поглядел на часы.

- Потерпи немножко, тебе полезно будет. Рената все равно не придет, зря ты стараешься. Я ее сегодня с Ромкой из Студии Знаменской видел. Шли, как два голубка, в обнимочку.

- Господи, хоть Знаменскую сегодня не упоминай!.. Если бы ты знал, сколько она мне крови выпила за три года.... И откуда вылезла только? Четверо уже к ней перебежали. Лучшие! И чем она их заманивает?..

- А вот Знаменскую упомянуть придется, как бы тебе ни было противно, брат. Но о ней я много не скажу, знаком шапочно. Просто, чтоб ты знал. Когда моя сестра порезала себе вены... ну, ты помнишь, как это было, правда?.. Так вот, когда она порезала себе вены на обеих руках, и для верности еще сонную артерию, наша с ней мама вызвала скорую. Артерию, помню, пальцем прижимала и молилась.... Тогда, понятно, пробок таких не было, поэтому врачи застали мою сестренку живой. Ну, в смысле - еще живой. Естественно, не спасли. Поздновато было... Я тогда в полном шоке ходил, грешил на тебя, даже убить хотел. Потом остыл. А тут, недавно, смотрю себе ящик, а там - телеспектакль Вороны. Сама Знаменская в главной роли. Красавица, талант - дай Боже. Смотрел я на нее, смотрел... и тут дошло до меня.

Телефонный собеседник тяжело, с хрипами закашлялся, долго пытался вытолкнуть из усталых бронхов ершистый комок, потом помолчал и совсем тихо сказал:

- А дальше, Шурик, шевели мозгами сам. Представь, как я побрился, приоделся, в театр поехал и в глотку вцепился этой Знаменской. Красивая она, слушай.... И как потом мы с ней больничные архивы трясли, врача того разыскали, что сестренку мою откачать пытался. Как допрос с пристрастием ему устроили, и как раскололся он, что да, беременна была сестренка, все правильно, да только ребеночек-то выжил! Мамы уже не стало, а он шевелился.... Ну, и взяли они грех на душу. Мать-одиночка, самоубийца, все такое.... Списали с ней вместе мертворожденного, а живого - нашу красавицу то есть - другой мамаше отдали. Как в кино, ей-Богу! Ты меня еще слушаешь, Сань?

- Да...

- Так что ты на Знаменскую сильно не греши. По любому задавит она твой театрик. Судьба у тебя такая. А в том, что с сестрой случилось, ты, понятно, не виноват. Сердцу не прикажешь. Я почему звоню-то. В больнице я, в пятой онкологии. Ну, недели две мне еще.... Так что больше я тебе не позвоню. Живи спокойно. Пока, брат.

...Положив трубку на рычаги, он погладил ее, как живое существо. Потом выключил конфорку под кастрюлькой и подержал на ладони аккуратную полосатую скумбрию в вакуумной упаковке. За окном моросило.

Телефон зазвонил вновь.

- Алло, - без всякого желания разговаривать сказал он.

- Это я, - у Ренаты был смущенный голос, - Саша, ты меня извини, но я...

- Рената, мне только что звонил один старый друг. Помнишь, я тебе рассказывал, что он на пенсии по инвалидности, пьет...

- Да, конечно, Саша...

- Он сказал, что Ольга Знаменская - моя дочь. Бред какой, правда?.. Я бы ему и не поверил, да только он в больнице, рак у него.

- Ну, насчет Знаменской... да, Саш, ходят такие слухи. С тобой все нормально? Ты говоришь - только что звонил?..

- Ну да, минут пять назад.

- Это тот, который без ног? Все время в какой-то кожаной куртке?.. Лицо такое длинное, бородка, да? И зовут Виктор?

- Точно. Вот уж не думал, что ты его знаешь.

- Знала, - поправила Рената, - Его уж полгода как нет... Ты извини, Саша. Я... я прийти не могу сегодня. Ничего? Ты не обижаешься?..

Он хотел ответить ей, что, естественно, обижается, и что Витька никак не мог умереть за полгода до сегодняшнего звонка, и что та давняя история, которая камнем легла на всю последующую жизнь, вообще теперь не имеет никакого значения. Он хотел сказать, что не сошел с ума от одиночества, и что мертвые не разговаривают. И что он вовсе не стар, все у него еще впереди, а Знаменской с ее сценическими экспериментами ни за что его не одолеть...

Но он просто молча повесил трубку, с веселой злостью распечатал скумбрию, положил себе горячей картошки и сел за стол. Подумал и открыл шампанское. Жидкая роща за окном тонула в дождевом тумане. Совсем как в тот день, когда на мокром берегу озера, под сплетением еловых лап, бледная девочка смотрела на него грустными глазами, ежась в огромной штормовке старшего брата. Это были последние ее часы, но она ни словом не обмолвилась об этом. Просто задала глупый, наивный, детский вопрос и получила на него снисходительный ответ взрослого, умудренного жизнью человека.

Человека, который тридцать лет спустя в полной тишине собственного дома поднял бокал шампанского, чокнулся с початой бутылкой и выпил за свое здоровье.

Сен. 1999