Техника - молодежи, 5/2003 г.

На боевом посту, 12/2009 г.

Постникова Екатерина

МАВЕЛЬ

Ручаюсь: я не видел этого парня раньше. Отразившись в зеркале, которое несли двое в спецовках, он обогнал меня и бодро зашагал впереди, дымя, словно маленькая котельная. Его широкая спина на секунду закрыла особнячок в конце улицы, тот самый, возле которого в позапрошлом году я сломал на гололеде ногу. И тут голос, глуховатый, прокуренный и, в общем, довольно неприятный, буркнул:

- Его ждут, а он все ходит, ходит...

- Что? - я чуть не остановился, потому что слова, дождавшиеся меня в жарком воздухе, будто отозвались на мои мысли.

- Ты там все облазил, а смысл? Ей же не угнаться за тобой, скотина ты быстроходная.

- Ей? - я совсем растерялся.

- Ей, ей, ну не мне же! - парень замедлил шаг и обернулся, глядя неприязненно и хмуро, - Я не нанимался за тобой бегать. Ловить тебя по всему городу. А ее, между прочим, могут и забрать. Кто-нибудь половчее.

И тут я понял. Берег реки. Огромная песчаная насыпь, закрывающая солнце. На гребне этой насыпи, сунув руки в карманы, стоял кто-то, взлохмаченный и угловатый, как раз в тот день, когда я, изнемогая от жары, бродил кругами и восьмерками по остаткам асфальта.

- Это был ты? Там? - почему-то заискивающе спросил я.

- Нет, - парень пошел рядом, все еще хмурясь, - Но я в курсе. Я сам вроде тебя.... Ну, так ты пойдешь, или я должен тебе еще раз объяснить? Не должен? Слава Богу!

- Погоди, - сказал я. Он уже не слушал, все ускоряя шаги и закуривая новую вонючую сигарету без фильтра. Так и не сказал: кто? Просто - она.

Вообще-то я давно догадался, что ищу нечто женского пола (или рода - зависит от того, есть ли у нее душа). Еще тогда, в январе, когда прочел слово Мавель, неровно написанное на стене в глубине арки. Был такой холод, что каменело лицо и сводило в ботинках пальцы ног, а я нес Алине торт и думал о том, что Крещенье опоздало со своими морозами ровно на неделю. Мавель, - сказала стена. За секунду до этого я уже знал, что прочту какое-то слово. Может быть, ответ на вопрос, давно вертевшийся у меня в голове.

Дома, отогревая руки в ожидании обеда, я сообщил:

- Там было написано имя.

Алина сердито обернулась. После ванны, в коротком махровом халате и накрученном на голову полотенце, она казалась свежее и моложе, чем была на самом деле. Вот только крем под глазами и на лоб намазала зря.

- Слушай, - терпеливо, но уже на самой грани терпения выговорила она, - Я все понимаю, конечно. Но когда-нибудь это кончится?

- Сходи и посмотри, - я пожал плечами.

- Ты же видишь - я только что из ванны.

- Тогда поверь на слово.

Она махнула рукой и отвернулась к плите. Ей настолько надоела вся эта история, что я решил больше ничего ей не рассказывать. Достаточно того, что она не контролирует мои отлучки, создает уют в нашей квартире и притворяется перед знакомыми, будто ничего не происходит.

Конечно, это нелегко. Любой нормальный, трезвый, здравомыслящий человек на ее месте реагировал бы так же.

А знаете, я даже не слишком удивился, когда вышел под вечер за молоком и увидел, что за несколько часов кто-то без следа уничтожил написанное белой краской слово. Или его и не было?..

* * *

Они играли в идиотскую игру. И ведь не дети уже, пятнадцать лет, а все равно - полкласса у них этим переболело. И ладно бы, но заразу принесла домой дочь моей Алины, бледная темноволосая девушка с огромными глазами напуганного котенка. Ни слова не говоря, она встала в воскресенье утром, побродила задумчиво по квартире, вертя на пальце любимый брелочек с цветными стекляшками, и вдруг порывисто включила радио.

... в том числе и молодежные спортивные игры! - проорал приемник, и моя очаровательная падчерица, сразу же заткнув ему глотку, с довольным видом зашагала к себе в комнату.

- Погодите, девушка! - позвал я из кухни, торопливо допивая кофе. Она вернулась, все еще гремя брелком. Посмотрела на меня прозрачно, присела на стул и без всякого вопроса разъяснила:

- Пап, это игра такая. Задаешь вопрос и включаешь радио ровно на две секунды. Желательно длинные волны, там разговоров больше. Оно тебе и отвечает.

- А что ты спросила?

- Чем мне сегодня заняться, - она пожала плечами, - Придется теперь ракетки искать.

- Это опять твоя школа? - я фыркнул, - Может, тебе ее бросить к черту? Нездоровое какое-то место. Игры дурацкие...

- А ты попробуй. Прикольно бывает, - она хитро заулыбалась и добавила, - Я тоже раньше думала, что это ерунда.

- Ерунда и есть, - я отпустил ее и тут же, как под гипнозом, потянулся к приемнику, проговорив мысленно не без здоровой иронии: И чем мне сегодня заняться?

... недопустимо пустое времяпрепровождение. Вместо того чтобы искать проблему внутри себя, они ищут ее во внешних обстоятельствах... - объяснила черная пластмассовая коробка. Я даже не озадачился. Мало ли что можно выцарапать из эфира, если тебе нечего больше делать.

Какая внутри меня проблема?.. Да, скучно. Да, лысину свою рассматриваю порой с ужасом. Ну и что? Я же не пятнадцатилетняя девчонка, чтобы верить в сказочное завтра. Так-то все хорошо. Жена красивая. Сын вроде не совсем тупой, иногда даже сам делает уроки. Работа приличная. Квартира наша, говорят, теперь дорого стоит, потому что дом старый, а потолки три тридцать. Когда гаврики подрастут, размен получится - пальчики оближешь. Никого не обидим. Зачем я вообще на это повелся?

А если вдуматься, и в ерунде что-то есть.

Я посидел, покурил, глядя в окно. Был октябрь, ветер устроил на улице метель из листьев. Дворник внизу ходил неприкаянно без метлы, руки за пояс, кепка на затылке. Облака бежали по холодному небу. Алина подстригала в ванной челку.

А что я могу изменить? - спросил я. И получил веселый ответ радиостанции Юность: ... все средства, вплоть до игры в бирюльки. Часто даже у взрослых людей....

* * *

Я говорил вам, что не люблю выходные?

Ну, не люблю и все. Ощущение бесцельности и скуки разрастается к вечеру воскресенья до таких размеров, что я уже мечтаю о понедельнике, досматривая последние воскресные передачи. Сладко тянусь: на рабо-оту!.. Работа затягивает и спасает. Хотя я ее тоже не люблю.

Дочь Алины убежала с зачехленной теннисной ракеткой, буркнув, что вернется вечером. Сын присосался к приставке Денди и гонял монстров по экрану телевизора в спальне. Рыжая метель за окнами звала поиграть в бирюльки. И я вышел.

После одного давнего скандала жена привыкла не спрашивать, куда я иду. Быть может, боялась, что однажды я не вернусь, или что-то в таком роде. Или верила мне?..

Куда идти? Ровный квадрат двора, арка на улицу, неработающий фонтан, чья-то старая Волга, засыпанная листвой, как снегом. Дворник уселся на лавку и курил. Кивнул мне, как приятелю, с ухмылкой. Покидая двор, я еще раз посмотрел на него: он задремал.

Среди листьев, в выбоинке асфальта, попалось под ноги что-то маленькое, блеснувшее металлом, и я машинально нагнулся, протягивая руку. Игрушка. Пружина, шестеренки. Что-то вроде внутренностей старого будильника, только с крохотными ручками и ножками из латунной проволоки. Головы не было, но внутри механизма скорее ощущалось, чем слышалось слабое тиканье, урчанье, жизнь.

Подержал на ладони, поднес к уху, слушая. Забавная штучка. Чем-то подобным я развлекался в детстве, мастеря из гвоздей и проволоки человечков. Господи, как это было давно!.. Даже не верится порой, что когда-то я был щекастым мальчишкой с хохолком на макушке и неправильно устроенными мозгами. Мама у меня была. Младшая сестра, которая утонула в Серебряном Бору десять лет назад. Еще какие-то родственники. Друзья.

Звеня кроссовками по сырому асфальту, ясноглазая девочка в рыжей куртке поверх спортивного костюма догнала меня уже на улице и взмолилась, протягивая бледную ладошку:

- Отдайте, дяденька! Пожалуйста!

А я не мог. Сроднился. И не нужна мне была эта бессмысленная вещица, а никак не отдать - кулак не разжимается.

- Подари это мне, - попросил я, глядя сверху вниз. Девчушка мотнула головой и упрямо отставила ногу.

- Хорошо, тогда продай.

- За сколько? - она поковыряла асфальт.

Я порылся в кармане и извлек мятую десятирублевку.

- Нет, - сказала девочка, - Она стоит дороже.

Вот что интересно: почему под взглядом этих небесно-голубых глаз я безропотно отдал пятьдесят рублей за никому не нужную поделку, да еще завязал разговор? Спросил:

- Ты сама это сделала?

Девочка уже улыбалась, пряча деньги:

- Да нет. Это там, у реки. В песке валялась. Знаете, где речной порт? Там есть заброшенный поселок.

- Впервые слышу.

- Да это недалеко. Вон туда, - она кивнула в проход между домами, - Прямо, до шоссе. Перейдете на ту сторону, и опять прямо. Дорога будет идти мимо свалки, а потом увидите автобусную остановку и пятиэтажные дома с выбитыми стеклами.

- Ты не боишься ходить в такие места? - я прикинул возраст собеседницы: лет двенадцать.

- Я не одна, - она улыбнулась, - Вы что! С пацанами. Нас много. И мы только днем ходим.

- А мой сын случайно не с вами?

Она всмотрелась в мое лицо, предположила:

- Стасик?

- Молодец, - похвалил я, - Значит, он на меня похож.

- Чуть-чуть, - согласилась она, - Только он не с нами. Боится. Провожает до шоссе и - назад.

- И не берите его никогда, - я почувствовал невольное облегчение, - Это все равно не его стихия.

- Не возьмем, - пообещала девочка, - Он стукач.

- Вот так! - я даже восхитился, но спрашивать, почему она так думает, было неудобно.

- А вы - нет, - добавила она, - Правда? Вы моему отцу не скажете? Что я туда хожу?

- Я и не знаю твоего отца.

- Дворник, - она зевнула, - Ну, пойду я. Спасибо. Стасику привет.

* * *

...Поселок умер и утонул в мусоре много лет назад. Даже запах былого жилья выветрился напрочь. Я подбрасывал игрушку на ладони, разглядывая трупы домов с жалобными окнами и разрисованными стенами. Нехорошо делать татуировки мертвым, - пронеслось в голове. Игрушка жила своей жизнью, крутились колесики, тикало.

Среди кладбища пустых квартир ульем гудело единственное здание со строгой табличкой у массивных деревянных дверей. Сновали люди в форме, буднично разворачивался на стоянке БТР. На меня глянул белобрысый мордастый майор в расстегнутом бушлате и низко сидящей фуражке:

- Собачку потеряли, уважаемый? Случайно не колли, пушистая такая?.. Вот - час назад бегала. В кожаном ошейнике.

- Поймали?.. - с непонятной надеждой спросил я.

- Не-а. К реке побежала. Скулила очень. Вы сходите, может, она еще там ...

Я двинулся, а он добавил в спину:

- Вы тут с собакой не очень гуляйте, уважаемый.

- А без собаки? - не оборачиваясь, усмехнулся я.

- Тем более.

- А дети? Им можно?

- Дети - это дети, - непонятно отозвался майор, - Насчет детей мы разберемся.

...Какие непредставимые дома - без судьбы. Иногда бывает - идешь и натыкаешься на старый дом, каждый кирпич которого рассказывает сказки о прошлом. За стеклами окон старинные часы отбивают время, картины смотрят со стен, дыхание поколений колышет мягкие занавески. А тут - просто мертвецы.

Вот, к примеру, зеленая панельная хрущевка. Облезлая донельзя, цвет угадывается лишь на стыках плит. Внизу раньше был магазин, даже одна витрина уцелела с буквами Прод.... Над магазином кто-то жил, любил, ел, спал, разговаривал. Целый дом. Пять этажей. И ни дуновения не осталось. Сломанные прилавки-холодильники в грязных магазинных недрах, горы мусора, побитый кафель. Окна пустые. Перекрытия обрушились, только в одном месте, на втором этаже, виднеется стена в выгоревших обоях, и на стене этой - древний календарь за Бог знает какой год.

Надо было спросить у майора, что здесь случилось. Целыми поселками не выселяют просто так.

Шел и смотрел. Потом стало тошно от вида вселенского запустения. Падчерица как-то сказала: торжество энтропии. Вот именно. Лучше бы все снесли.

Вывернул к реке. Последние дома оказались трехэтажными, и в одном из них обитало какое-то СМУ с решетками на закрашенных окнах и строгим амбарным замком на двери. Парень лет тридцати с небольшим бросил окурок в переполненную урну и сошел с крыльца прямо ко мне:

- Простите. Собаку не видели? Колли.

- Сказали, что к реке побежала, - я пожал плечами.

- Кто сказал? - удивился парень.

- Майор какой-то. Здесь военные. Вон там, за зеленым домом. Целая контора их там.

- Да? - он вздохнул, - Что ж они ее не поймали? Она ведь глупая. Где теперь искать?.. Дочка с ума сойдет.

Я сочувствую каждому, у кого есть дочка. Наверно, потому, что у меня ее нет.

- Давайте помогу, - я улыбнулся парню. Тот посмотрел благодарно и вдруг протянул руку:

- Володя.

- Кирилл, - представился я.

Асфальтированная дорожка оборвалась, и шли мы теперь по грязной, втоптанной в землю щебенке. За глухим бетонным забором то оживал, то затихал отбойный молоток, и это мешало разговаривать.

- Что здесь было? - спросил я.

- А Бог знает, - Володя пожал плечами, - Мы недавно переехали. Может, с полгода. Никогда не интересовался. А Лялька, наверное, так и не привыкла... Собака, - пояснил он, - Поводок отцепился. Она и рванула, дуреха.

Справа река, мутная и темная, ползла куда-то в голых берегах. Я увидел горы песка, ржавый кран, змейку тропинки. Покинутый яблоневый сад в отдалении, остатки деревянного дома. Непонятные строения с забитыми окнами. А совсем уже далеко кто-то нарисовал на осеннем небе башенку с антенной на крыше.

- Ляля! - громко позвал Володя и пронзительно свистнул.

И тут игрушка, о которой я забыл, ворохнулась в кармане, заставив меня мгновенно облиться потом от испуга.

- Еще раз попробуйте, - почти шепотом попросил я, - Если она здесь, она должна прибежать.

Парень кивнул и свистнул снова, а я ждал, холодея спиной, вот этого неживого шевеления - и дождался. Даже сердце на секунду сбилось. Страшно было достать, вообще - дотронуться, но и в кармане - немыслимо. Если укусит?.. Бред какой. Но кто знает?

Осторожно вынул и положил на старую бетонную плиту у дорожки. Володя не заметил, высматривая собаку, а я обернулся только один раз - проверить. Вытер платком вспотевшие руки.

Собака выскочила неожиданно, еще раз заставив меня вздрогнуть, и, пока Володя ласково ругал ее, прилаживая поводок к ошейнику, она все время ерзала и скулила, косясь на медленную реку и песок.

...Не надо было насвистывать, высматривая в переплетении ветвей позднюю антоновку. Ляля коротко залаяла, дернувшись, и тут же жухлая травка у моей ноги ожила, покатился камешек, но ничего не случилось - ни крысиного прыжка, ни цепкого карабканья по штанине. Володя весело рассказывал анекдоты про Вовочку. Вдалеке, у песчаных куч, кто-то шел, сунув руки в карманы куртки и глядя себе под ноги. По реке невыносимо медленно ползла баржа, издавая натужно-жалобные звуки. Дождь зарядил.

И мы разошлись.

* * *

Дома, вечером, падчерица пристально поглядела на меня и подошла с вопросом:

- Папа, ты сегодня где-нибудь гулял?

Она странная. И даже не то удивляет, что иногда она читает мысли, и не то, что для пятнадцати лет она не в меру серьезна. Дети разные. Но у нее - и только у нее - всегда такой вид, словно она знает все твои секреты. Читает тебя, как книгу, глядя умным глазом в мощную лупу.

- Да, гулял, - я прислушался к шагам Алины на кухне.

- Значит, это был ты, - удовлетворенно кивнула падчерица, - А я еще подумала: куртка знакомая.

- Интересно, - я внимательно посмотрел ей в глаза, - А ты...

- Только, папа, - она не дала мне договорить, - зря ты туда пошел. Один раз пошел - и еще пойдешь. Заразное место. На черта тебе это надо?.. Ладно - сопляки. Это их дело. А ты взрослый. Тебе тяжело будет. А я тебя потеряю.

- Деточка моя... - я погладил ее по щеке, - Ну, ты что? Как это?

- Так это, - она вывернулась, но тут же обняла меня и положила голову на плечо, - Не ходи больше. Затянет.

- Хочешь, вместе пойдем, - предложил я, - В субботу. Давай? Ты мне расскажешь про эти места. Ты же все знаешь.

- Вот-вот, - она грустно отстранилась, - Уже затянуло, - пошла к двери, обернулась, - Ничего я тебе не расскажу.

- Почему ты не хочешь пойти вместе? - я почти расстроился.

Ушла. Вместо нее появилась Алина, уселась в кресло с чашкой чая и посмотрела с легким вызовом:

- А я очень хорошо провела день.

- Не обижайся на меня, - попросил я, - Мне нужно было развеяться.

- Что не так, Кирилл? - она грустно приподняла брови, - Я вроде не очень нудная супруга. По карманам у тебя не шарю. В душу к тебе не лезу. Ну, может... может, я иногда бываю не права. Но если ты просто гулял... просто!.. неужели ты не мог взять меня с собой?

Я присел перед ней на корточки:

- Ты не нудная. Это я, наверное, нудный. Не могу придумать, чем нам развлечься.

- Расскажи, - попросила она.

И я рассказал. Алина слушала очень внимательно, не сводя с меня глаз и забыв о своем чае. Еще никогда она не слушала меня так.

- Вот, - зачем-то добавил я, закончив.

Нервно сглотнула, провела рукой по глазам:

- Боже мой.

- Да ладно, не вникай, - я беспечно махнул рукой, - Может, показалось.

- Показалось, - повторила Алина, - А ты знаешь, Кирилл, что у нашего дворника нет никакой дочери?

- Значит, она мне просто наврала, - я поморщился, - Дети это любят, ты же знаешь.

Алина обожает торчать в ванной, и это хорошо, потому что в начале десятого вечера мне вдруг до безумия захотелось включить приемник. Вопрос сложился в голове мгновенно, и я надавил на кнопку, мысленно проговорив: Что это было сегодня?.

Передавали какую-то радиопьесу, и женский голос, полный мольбы и отчаяния, почти крикнул из гулкого эфира: Как ты мог! Ну, как ты мог бросить меня совершенно одну в этих жутких местах?!

Вот так. С этого мои мучения и начались.

* * *

Я говорил вам, что не люблю свою работу?

В понедельник я высидел там только до обеда - больше не смог. Компьютер с незаконченным отчетом за октябрь вызывал такую тошноту, что я не выдержал и, зло ткнув кнопку POWER, пошел к начальнику. Старательно строя рожи, отпросился к зубному врачу, запрыгнул в подошедший автобус и поехал. Ливень был такой, что я назвал бы его тропическим, не будь он по-осеннему холодным и тоскливым. Автобус шел полупустой, пассажиры зевали.

Я надеялся - отпустит, если прийти еще раз. Тревога, томление, зуд в душе - все пройдет. Перестанет терзать мысль, что я что-то потерял в царстве вымерших жилищ.

Сырую землю развезло в кашу, и мокрый сад стал недосягаем. Башенка скрылась в тумане, а песчаные горы потемнели и словно приблизились - рукой подать.

Надежда угасла сразу же, как только я увидел бетонную плиту. Ничего на ней не было, только листья прилипли, и дождь истязал их бесконечно. Я посвистел. Ни шороха. Только равномерный дождевой шум.

Рискуя напрочь испортить ботинки, я походил, озираясь. Пробрался к непонятному зданию, похожему на трансформаторную будку, дернул дверь. Она неожиданно подалась, и я замер перед темным дверным проемом, из которого тянуло нежилой плесенью. Снова посвистел, прислушиваясь. Войти?..

- Почему ты не отзываешься? - неожиданно для самого себя вслух спросил я, - Вот он я. Здесь. Я же тебя купил. Иди ко мне.

Сзади хрустнуло, и я повернулся так резко, что чуть не грохнулся на скользкой грязи. Никого не было. Рассмотрел каждую травинку. Снова заговорил:

- Эй! Ты слышишь меня?.. Я, наверно, выгляжу идиотом. Да? Стою и разговариваю неизвестно с кем.

Тишина.

- Иди сюда, - повторил я, - Что тебе тут делать? Погода паршивая. Скоро снег выпадет... Ты злишься на меня, что я вчера тебя бросил? Да я просто испугался, понимаешь?

Очень тихо, тоненько и далеко что-то пискнуло, как электронные часы. Или пейджер. Я всмотрелся, но разве увидишь в такой ливень?..

- Иди, - почти умоляюще сказал я, - Домой пойдем. Иди и не бойся, я тебя сыну не дам и даже не покажу.

- Папа! - громко позвали откуда-то со стороны, и я шарахнулся от испуга прежде, чем понял, что это всего лишь дочь моей Алины. В блестящей от воды черной куртке и резиновых сапогах.

И тут же по траве унесся прочь мокрый шелест - вдаль, к яблоням.

- С кем ты разговаривал, папа?.. - глаза удивленные и тревожные. Кто-то сказал про мою падчерицу - взгляд предчувствия войны. Очень точно.

- А ты всегда гуляешь тут после школы? - сердито спросил я.

- Хорошо, - она вздохнула, - Не будем друг друга допрашивать. Я, кстати, в школе сегодня вообще не была. То есть, была, утром, но кто-то позвонил в милицию, что у нас заложена бомба. И всех разогнали. Не веришь, проверь.

- Верю, - я подошел, - Идиотов кругом навалом.

- Твой сын, - равнодушно сказала она, - Я знаю.

- Да?.. - мне было не до сына, - Слушай, давай пройдемся. Поговорить надо.

Она выслушала молча. Мы стояли под козырьком нежилого подъезда, сверху текла холодная вода. Откуда-то несло мерзкой резиновой гарью.

- Что ты молчишь? - спросил я, - Думаешь, папа сошел с ума?

Она смотрела в дождь:

- Да нет. Все нормально. Пойдем отсюда, пожалуйста.

- А как ты поняла, что я здесь? - я и не пытался поймать ее взгляд.

- Не дура, - отозвалась она, трогаясь к дому.

...Конечно, не дура.

Я терпел до субботы, каждую минуту чувствуя, что девчонка думает обо мне. Тревожится. Пару раз она подходила и нежно, с какой-то неуловимой ноткой тоски целовала меня в щеку.

Суббота была пыткой, но я выдержал - не пошел. Уже стемнело, фонари зажглись, а я был дома, смотрел фильм, не видя экрана. И вдруг сорвался.

- Мне нужно, нужно... - судорожно одеваясь, бормотал я испуганной Алине, застывшей на пороге комнаты, - Пойми, я ненадолго. Туда и обратно! Сейчас приду!..

Она промолчала. А я почти бежал туда, понимая, что в темноте ничего не увижу и не найду. Разве что нарвусь на теплую компанию наркоманов где-нибудь в развалинах.

Дождя не было, светила холодная луна. Я был одинок. Господи, как в ту минуту я был одинок!.. Мне не хватало кого-то рядом, и я понимал, что теперь и не будет хватать до тех пор, пока не найду.

Добежал до странной будки, едва различимой во мраке. Над горами песка желтел огонек, и я не сразу понял, что это - та самая башенка.

Свистнул как можно громче и прислушался. Тишина сразу распалась на тихие звуки: шум реки, далекий транспорт на шоссе, скрипы, шорох сада, ветер.

- Господи, - тоскливо сказал я в пространство, - Где ж ты, а?.. Если не хочешь возвращаться, то хоть не мучай. Оставь меня в покое. Я о тебе думаю круглые сутки. Нельзя же так.

- Конечно, нельзя! - отозвался из темноты ясный мужской голос. Сверкнул огонек зажигалки, и в свете этой краткой оранжевой вспышки я узнал майора, стоящего шагах в пяти от меня.

- Вы что, так и не нашли собаку? - меланхолично спросил он.

- Нет.

- Теперь уж и не найдете, наверно. Времени сколько прошло... Может, кто подобрал. Объявление не пробовали дать?

- Что? - я никак не мог понять, о чем он говорит.

- Объявление, - повторил майор, - В газету. Или по столбам расклейте. Может, вернут. Кому сейчас нужна чужая взрослая собака?..

- А можно спросить, товарищ майор? - я сознавал, что выгляжу глупо и странно, и дай Бог, чтобы он продолжал думать, будто я пришел всего лишь за собакой.

- Ну да, конечно, - после паузы отозвался он.

- Почему выселили поселок?

- Под снос, - майор зевнул, - Всем квартиры дали. У нас два человека тоже получили. Хорошие квартиры, парк рядом. А что?

- Ничего, - я вздохнул, - Пойду, пожалуй.

- Вас как зовут?

- Кирилл.

- Кирилл? Ага. Ну, хорошо. А не ваша это дочка, темненькая такая, с короткой стрижкой? Картавит немного?

Дочка была моя, то есть, не моя, а Алины. Но я ответил:

- Да нет.

* * *

До зимы. До конца января я ждал. Самое, наверно, трудное на свете - это ждать, особенно если не знаешь - чего. Потом стена назвала мне имя - Мавель, а радио, издевательски усмехаясь, посоветовало держаться подальше от водоемов, потому что после Нового года три недели стояла теплынь - лед и собаку не выдержит.

Падчерица привела тихого мальчика и назвала его Юрой, смущаясь перед матерью и ковыряя обои. Юра жался в угол.

- Заходи, - я улыбнулся ему ободряюще, но девчонка глянула вдруг так, что я умолк и долго потом гадал, в чем дело.

Мы отдалились, и за столом, где вся семья пила чай, она смотрела, как чужая. Слова, будто мячики, прыгали через белую скатерть, заставленную чашками и блюдцами с кусками торта. От Алины - к дочери, от дочери - к Юре, от Юры - к моему сыну Стасу, от Стаса - к Алине. Я никак не попадал в их ровную игру. Мои неловко брошенные мячи вылетали за край поля, никем не подхваченные и даже не замеченные, словно их и не было.

Возможно, это происходило не впервые. Возможно, так было всегда. Но, ложась спать, я сказал мысленно, обращаясь к пустому берегу реки: Мавель, если я тебе нужен, дай знать. Ты не представляешь, как важно быть кому-то нужным...

* * *

Каждая капля весила тонну, и мне казалось, что сейчас они пробьют жестяной подоконник и разрушат козырек подъезда. Я увидел ту девочку из осеннего дня, идущую по талой воде под окнами, и безжалостно рванул раму:

- Эй, погоди!

Она задрала голову, поморщилась, вспоминая, и вдруг бросилась почти бегом, разбрызгивая ботинками мокрую снежную кашу.

- Ты куда? Да погоди, это я, я купил у тебя игрушку!

Она убегала, но я оказался шустрее: выскочил в тапочках, догнал, развернул к себе и всмотрелся в чистые глаза:

- Я тебе ничего не сделаю. Я знаю, что у дворника нет детей. Он и не женат даже. Да мне все равно, честно. Я просто хочу узнать, что происходит.

- Я тут ни при чем, - девчушка вырвала плечо из моих пальцев и уставилась на грязных весенних голубей, - Вы сами виноваты. Зачем вы ее выбросили?

- Я очень испугался. Она зашевелилась.

- И что, она сожрала бы вас, такого большого? У нее и зубов-то нет. Мне надо было сказать, что она приходит на свист. Забыла. Да ладно. Она к вам теперь не вернется. Вы бы вернулись, если бы вас выбросили?

- Я - нет.

- А чем она хуже вас? - девочка уже уходила, сердито поджимая губы, - Тоже мне. Такой здоровый, а трус. Надо же...

- Она сейчас у тебя? - я не обиделся на ее слова, только удивился немного, - Откуда ты знаешь, что я ее выбросил?

Тапочки уже намокли. Девчушка не обернулась, буркнула:

- Я сама хороша. Продала ее за полтинник. На черта я ей нужна?.. Мы все, по большому счету, гады.

Словно о собаке. Или кошке. О живом. Я уже знал, что пойду искать. Ночью мне приснилось, что, счастливый, я иду по какому-то заброшенному пустому складу, а Мавель едет на моем плече и почесывает меня за ухом. Она тоже счастлива. Мы ищем место, где присесть и перекусить, сквозняк шевелит клочья грязного полиэтилена в пустых оконных рамах, а небо серое, как картон, и галки орут, словно чувствуя приближение боя.

Проснулся и ощутил себя сиротой. Алина еще спала, открыв рот и издавая странные булькающие звуки. Падчерица возилась в своей комнате, сына не было слышно. Я встал так осторожно, что тахта даже не шевельнулась, и вышел на кухню, где уже напевал включенный чайник.

Вошла падчерица, и мы одновременно потянулись к приемнику. Я уступил, но радио ответило все-таки на мой вопрос: ... при отсутствии нареканий со стороны администрации возможно условно-досрочное...

- Фу, - дочь Алины уселась и глянула в дождливо-снежное окно, - Это не мне, папа. Явно - тебе. Ты меня перебил.

Внизу ползла машина, свет фар рассеивался в мокром тумане.

- Детка, - я погладил девушку по голове, - Ну, прости меня. За все. Почему ты такая сердитая? Что я тебе сделал?

- Мама сказала, что ты мне не отец.

- Дура! - я тихо взорвался, - Проклятая дура!.. Когда она это сказала?

- Тогда. После игрушки. Я очень плакала из-за тебя. И она плакала. А потом сказала, что ты мне не отец. Что, когда вы встретились, она была на седьмом месяце. А ты женился на ней, потому что пожалел.

- Слушай, - я бессильно злился, - А это вообще важно?

- Да нет. Просто теперь у меня будет одной морокой больше. Надо еще его найти. Ну, того... ты понимаешь.

- Зачем? Он тебе нужен? В глаза посмотреть хочешь? Да незачем. Скотина он.

- Ты его знаешь? - тревожные глаза чуть расширились.

- Нет. Я предполагаю. Если бы знал, морду бы расквасил, честное слово.

- Да? - она удивленно взглянула на меня.

- Он мог что-то сделать. Придумать, - добавил я, - Время было такое. Твою маму просто заклевали бы из-за этого. И давай закончим разговор.

- А ты все еще думаешь... ну, обо всем этом?

Я видел: вопрос важен. Она нервничает. Надо сказать: нет, я уже забыл. Но я не мог.

- Думаю, детка. Но что толку?

* * *

Лето рухнуло с небес, как наказание за грехи. Душное, знойное, тяжкое. Не лето, а борьба за выживание под злым солнцем, которое вдруг перестало ласкать и начало мучить. Все время хотелось пить, и я, выходя из дома, брал с собой двухлитровую бутылку холодной воды, которой хватало на час, не больше.

Я искал. Это стало привычкой, как умывание по утрам, как завтрак. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, без цели бродя по выгоревшей траве среди ничейных яблонь и вглядываясь в песок и мусор под ногами. Я звал. Я заговаривал с ней. Она не отвечала, но один раз, когда я, заслышав шорох за спиной, резко обернулся, кусты дикой полыни еще хранили отпечаток ее бегства.

Нормальные люди в отпуске отдыхают, а я вместо этого тратил дни на игру в кошки-мышки с чем-то, чего абсолютно не понимал и во что почти не верил. Оно не давалось в руки. Оно убегало. Но только во время этих дурацких поисков я чувствовал, что живу.

Пятница была. Я забрел в заваленный хламом подъезд пятиэтажки и присел на ступеньку, стараясь не замечать тяжелого запаха плесени, который не выветривался здесь никогда. В шаге от меня горой валялись истлевшие книги, школьные тетрадки, старые открытки и связки каких-то накладных. Всю эту мертвую бесформенную кучу покрывал толстый слой пыли и осыпавшейся штукатурки, от нее особенно сильно воняло плесенью, но я вдруг потянул какой-то грязный конверт и извлек на свет пожелтевшее письмо.

Милая Нина Васильевна!

Мы все скучаем без вас, особенно мама. У нее в последнее время пошаливает сердце, и мы волнуемся, не случилось бы чего плохого. Врач говорит, это возраст, мало у кого в восемьдесят шесть лет все работает, как часы. Но мы все равно волнуемся.

А как у вас дела? Есть ли заказы на вязание?

Ваше письмо мы получили вчера утром и не совсем поняли, что это за штучки завелись у вас в подъезде и почему дядя Костя и тетя Лена вдруг подали на развод? Мы не поняли: это как-то связано между собой или нет? И почему вы целых три раза написали, что дядя Костя 5 августа весь день провел в гараже? Что тут такого?

Пожалуйста, Нина Васильевна, срочно и подробно напишите ответ! Не надо ли нам приехать? Может быть, я или Саша могли бы помочь? Если можете, даже дайте телеграмму, если надо приехать.

Мы очень беспокоимся.

С любовью, Оля, Саша, девочки

18.08.90 г.

Я перевернул конверт: улица 1-я Индустриальная, дом 2, квартира 18. Зубиной Нине Васильевне. Без обратного адреса, только штемпель: Москва.

* * *

Жэковская тетка долго рассматривала мое лицо, покрытое нездоровым кирпичным загаром, потом глянула сквозь пыльное стекло на белый двенадцатиподъездный дом и полезла со вздохом в картотеку:

- Зубина Н.В.? Она умерла в девяносто первом. Сейчас есть только Зубин Константин Алексеевич. Вон тот дом. Квартира двадцать один.

Мужчина, встретивший меня на пороге, выглядел сонным и каким-то опухшим, словно после хорошей пьянки. Приглядевшись, я с изумлением узнал в нем нашего дворника. Да-а, тесен мир...

- Вам что, в ЖЭКе не сказали, что мать умерла? - неприязненно спросил он, как только я показал письмо.

- Да я к вам. Мне необязательно - мать. Любой человек из того поселка.

- Для чего? - во взгляде его росло и ширилось подозрение.

- Поговорить надо.

- А документ у вас есть?

Я протянул паспорт, уже понимая, что никакого разговора не получится. Мужчина был настроен почти агрессивно и так сверлил меня взглядом, что я невольно съежился и попытался сбежать.

- Погодите, - он ловко поймал меня за кисть руки, - А зачем вам? Что за дело?

- По поводу штучек, - рискнул я.

Лицо Константина Алексеевича мгновенно превратилось в непробиваемую бетонную плиту:

- В смысле?..

В этот момент немолодая женщина, спускавшаяся вниз по лестнице, притормозила возле нас и сказала с легкой укоризной:

- Опять глаза залил?

- Пошла ты!.. - мужчина сразу разъярился и пошел красными пятнами, - Тоже мне, праведница нашлась!.. Да я... да ты...

Женщина, не слушая, двинулась своей дорогой. Я бросился догонять, а вслед нам несся такой отборный мат, что у меня сразу заныло в висках от жгучего желания вернуться и затолкать в рот труженика метлы грязный коврик для вытирания ног.

- Пьет, - равнодушно сказала женщина, не глядя в мою сторону, - Раньше не такой был. Нормальный, добрый. Я жена его бывшая.

- Лена? - предположил я и, наткнувшись на удивленный взгляд, пояснил, - Я Нину Васильевну искал.

- А-а.... Умерла она. Хорошая была женщина, царство ей небесное.

Мы вышли из подъезда, и Елена вдруг сказала:

- Если бы не эта дрянь, все было бы хорошо. Мы бы не развелись. И Костя бы не пил. Жаль, что мы в одном подъезде квартиры получили, ад теперь кромешный. Он, как напьется, все в мою дверь ломится...

- А эта дрянь? - я решил все-таки попытать счастья.

- Теперь-то неважно, - уныло сказала Елена, - Мы тогда молодые были. Мне тридцать два стукнуло, Косте тридцать четыре. Детей не было... Я не виновата, что так. У нас и без детей все хорошо шло. Жили, как люди. Двое - в двухкомнатной. Свекровь за стенкой. Всегда поможет. А потом как началось.... И месяца не прошло, испортили Костю.

- Они действительно в подъезде жили?

- Да нет. Когда началось, мы подъезд весь облазили. По подвалу с фонариками шарили. Дежурства установили... Они, знаете, такие были заметные, больше красные или желтые. И вот одна прицепилась к Косте. А еще одну подобрала Люда из третьей квартиры, но Люду-то можно понять. Одна да одна все время.... Но Косте чего не хватало?!.. У вас есть сигарета?

Сигарет не было, и я торопливо, в два прыжка, сбегал к киоску и вернулся с пачкой Pall Mall. Елена стояла, заторможенно глядя на угол здания. Так же заторможенно закурила и с силой выдохнула дым:

- Мы их звали собачками. Вообще-то нельзя об этом трепаться, но мне все равно. Что мне сделают? Не посадят же. А вы откуда Нину Васильевну знали?

- Моя жена одно время обращалась к ней насчет вязания, - вспомнив о письме, соврал я.

- А-а.... Ну так вот. Я точно помню, они в июле появились. В первых числах. Сначала лежали такие маленькие. В траве. Или под скамейкой. Дети с ними играли. А вот собаки рычали на них, да еще как, аж шерсть дыбом. У нас Дик был, овчарка немецкая, так он вообще на волка становился похож. Он сбежал, когда Костя начал сидеть в гараже... - лицо Елены передернулось, словно ей сделали больно, - Сидит, сидит... Я прихожу, а он все сидит.... А в руках у него - она. И попробуй, тронь!.. Я хотела ее забрать, так он ударил меня... по лицу... я чуть не упала.... А глаза совершенно сумасшедшие. Он с тех пор меня и ненавидит, наверное. Я ведь ее, в конце концов, утопила.

- Утопили?

- А что было делать? - женщина громко вздохнула, - Он дома даже есть перестал. Буквально жил в гараже. С ней. Она большая выросла, больше кошки. И говорит с ним, и поет, и кино показывает. А он смеется, как ребенок, и на меня ноль внимания. Вот я ее и.... Взяла в руки, когда Костя на работу ушел. Понесла к реке. А она не хочет, пищит, жалуется.... Когда в воду летела, завизжала, как бензопила. У меня до сих пор этот визг в ушах стоит. А Костя сразу понял, - она понурилась.

- А как ее звали? - спросил я, испытывая почему-то крайнюю неловкость.

- Костя называл ее Легги. Не знаю, сам придумал или нет. Она желтая была, как канарейка, яркая такая... Я до сих пор желтый цвет не переношу.... А Люда из третьей квартиры взяла себе синенькую. Они, правда, пока маленькие, все одинаковые. И не знаешь, какая будет...

Вот странно: она толком ничего не объяснила. Кроме одного: у меня не галлюцинации. Сестричка моей Мавель разрушила эту семью. Чью семью разрушит сама Мавель?..

- А военные? - уже без особой охоты спросил я.

- А что военные?.. - Елена невесело усмехнулась, - Когда всех переселили, я сначала радовалась: вытравят эту заразу. Поселок должны были сразу снести, да только не снесли. Путч этот случился, то-се.... Не до того, наверно, стало. Или денег не было на снос. Я не знаю. Они, конечно, долго там возились. И излучение какое-то пробовали, и газ, и магнитное поле. Я один раз видела: грузовик оттуда поехал. Кузов брезентом укрыт, а на углу брезент сполз, и там - цветное, как леденцы в коробке.... А теперь и не делают ничего. Говорят, ни одной больше не осталось.

- Может быть, одна, - зачем-то сказал я.

Елена сразу напряглась, как перед криком, и уставилась на меня огромными измученными глазами:

- Да?.. Это плохо. А вы откуда знаете?

- Да меня черт дернул ее купить у ребятишек, - я поймал себя на том, что почти оправдываюсь.

Женщина отвернулась от меня и вдруг пошла, все набирая и набирая скорость, а потом побежала, прижимая к животу хозяйственную сумку.

* * *

После встречи с тем парнем на улице я не спал ночь. Впервые - оформилось. Приобрело имя, пол и характер. Стало почти легко. И я поднялся с кровати, стараясь не разбудить Алину, оделся и вышел из квартиры в предутренние сумерки.

Солнце еще не показалось, в подворотнях пряталась мутная синь. Небо было чистое, светлое, со штрихами перистых облаков. По улице проехала, сея свежесть, машина-поливалка, пробежал бодрый старичок в спортивном костюме. Я шел, посмеиваясь над собой, и твердо знал, что сегодня ее увижу. Никого другого я не хотел видеть до такой степени. Никогда.

Мертвый поселок спал, - если это слово вообще применительно к мертвым. У военных светилось всего одно окошко в дежурке на первом этаже, немо стояли два уазика с буквами ВВ на дверцах.

Я прокрался к реке и остановился под старой яблоней, улыбаясь во весь рот, словно нашкодивший школьник. Кто-то сидел на поваленном телеграфном столбе очень далеко, за развалинами и деревьями. Неподвижно. Какая разница...

Трава ожила, и я тихонько свистнул, всматриваясь.

... она встречается она и сейчас встречается с ним она нашла его когда ты встретил меня и у них все началось снова и девочка знает она заходит к нему и называет его папа а ты дурак если думаешь что твое благородство кто-то оценил потому что кроме меня ты никому не нужен Алина говорит что у тебя не все дома и ходила в юридическую консультацию чтобы узнать как лучше с тобой развестись чтобы не делить квартиру можно ли объявить тебя психически больным и оформить над тобой опеку...

- Кто это?! - наверное, я крикнул слишком громко, потому что человек, сидящий на поваленном столбе, оглянулся, и я узнал майора.

- Вот это встреча! - он встал и пошел ко мне, улыбаясь, а голосок внутри головы вдруг захихикал: ... ну конечно как же ты думаешь он рад тебя видеть а на самом деле он тоже думает что ты дурак кстати это он и есть познакомься с отцом своей дочери помнишь он спрашивал тебя о ней так вот пока ты тут ходишь и свистишь вместо того чтобы просто постоять и подождать меня он приходит к Алине и они вместе лежа на вашей кровати думают как бы от тебя избавиться...

- Ну-ну, здравия желаю, - я сунул руки в карманы штанов, - Как служится, товарищ майор?

- Нормально, уважаемый. Я тут вашу дочку снова видел. По-моему, она за вами немножко следит.

- Да что вы?... Вот как. Но только не мою дочку, а вашу, товарищ майор.

Он осекся и несколько секунд молчал. Потом ухмыльнулся:

- Ну, что вы. Зачем же так. Ну, было. Давно!

- Примерно вчера?

- Ага, вы так ставите вопрос.... Это девчонка болтает? Да?.. Все-таки она - ваша. Со мной она так, постольку поскольку. А вас любит. Вы ведь вырастили ее. А Алина...

- Алину я не держу. Между нами, я ее никогда особо и не любил. Доброе дело хотел сделать, а оно вон как обернулось.

- Зря вы так. Давайте уж цивилизованно решим...

- Нет, - сказал я и ударил.

Он упал неожиданно легко, словно ватная кукла, и остался лежать, удобно устроив голову на обломке бетонной плиты, как на подушке. Все заволокло туманом, и вдруг из-за песчаных куч резануло солнце.

... вот и умница вот и хорошо так и надо было сделать теперь по крайней мере одна проблема решена а я тебя никогда не подведу не зря же ты меня искал и я больше не сержусь что ты бросил меня одну ты раскаялся и понял что не можешь без меня жить а теперь пошли решим остальные проблемы и все мы будем свободны вот я вот вот вот...

Она стояла в мокрой от росы траве, ярко-белая, сверкающая на утреннем солнце, нарядная, размером чуть больше телефонного аппарата, и я вдруг ощутил странную слабость и покой, словно меня качала на руках мать.

- Откуда ты? Откуда вы все? - только и спросил я. Она не ответила, потому что по саду, перепрыгивая через какие-то бетонные блоки и груды битого кирпича, неслась во весь опор дочь Алины в шортах и цветастой пижамной майке, встрепанная и насмерть перепуганная. Я протянул руки, поймал дрожащее тело, прижал к себе голову, поцеловал в волосы, успокаивая:

- Ну, ты что? Ты что?

- Папа! - всхлипывая, бормотала она, - Пойдем! Пойдем отсюда! Я все знаю. Никому не скажу. Будем считать, что он просто упал. Я никому!... Только пойдем! Ты что, не понимаешь, - целые поселки не выселяют просто так! Это смертельно опасно! Они... они... если поддашься, тебя просто не будет! Они и меня пытались обработать. Это же страшная сила, папа!

- Да ты посмотри! - я развернул ее за плечи и показал на Мавель, - Какая же это сила? Видишь, какая она маленькая? Это просто мой друг. Я ее очень давно искал...

- Конечно! - со злой обидой отозвалась моя падчерица, - Они именно друзья. Как собачки! На все для тебя готовы. А ты подумай - зачем?.. Это ты такой добрый, что готов был жениться на женщине, беременной неизвестно от кого, да которая, к тому же, тебя не любит и не уважает, а просто соседских усмешек боится! А они - не такие. У нас в школе одна завелась, так теперь хоть не ходи туда! У всех крыша поехала. Морды друг другу бьют, матерятся, злые все.... В Москве, говорят, полно этих твоих друзей, они там, в домах, в метро, везде...Я думаю, они или с другой планеты...

... нет нет нет...

-... или здесь образовались... да это неважно, главное, что это ведь не животные, не люди, с ними нельзя по-человечески! Не верь ты этой гадости!..

Я видел, что ей страшно. Что она с трудом сдерживает это страх, бьющий через край ее души.

- Папа! - умоляюще сказала она, - Неужели ты не понимаешь, почему жизнь стала такой скотской? Никому ничего не надо, никто никого не любит, никто никому не нужен.... Сидят сотни тысяч... да миллионы зомби, уткнулись в говорящие ящики и отключили мозги.... Этим же... им же не надо, чтобы мы друг друга любили, чтобы у нас душа была... им надо, чтобы мы любили только их... тогда им хорошо...

- Ерунду ты говоришь, - я ласково взял ее за плечи и чуть отстранил от себя, - Что на тебя нашло?

- Папа, - укоризненно повторила она. Мои пальцы легли на ее тонкую шею и чуть сдавили ее. Я хотел только одного: чтобы она замолчала.

- Ничего не говори, - попросил я, - Просто посмотри на нее. Пока ты переваривала известие о том, что я, оказывается, тебе не отец, а твоя мама устраивала свою личную жизнь, вот эта крошка любила и ждала меня...

- Правильно. Они и выискивают таких. Одиноких, никому не нужных. Особенно часто липнут к женщинам. Живет себе такая тетка, дети у нее, хозяйство, стирка, готовка, телевизор. Пока она суетится, в ней вроде бы есть необходимость. А помрет - и не заплачет никто по ней. И она это понимает. Муж ее давно не любит, дети ею пользуются, а тут приходит вот такая крошка...

- И что же тут плохого?

- ... или вот тот же дядя Костя, к которому ты неудачно сходил в гости. Не было детей, жена пилила, мать по врачам гнала, мужики за глаза сплетничали.... Или дурешка эта, которая тебе твою погибель продала. Мать у нее пьет, водит к себе кого попало, отец неизвестен, изнасиловали ее недавно... а девке быть, как все хочется, вот и придумывает себе то одну семью, то другую, и в каждой обязательно папа, а у самой на мороженое не хватает и выхода никакого, только в детдом...

- Деточка!

- ... или даже ты. Ты-то знал, что я не твой ребенок. И знал, что мама тебя только терпит. И сын у тебя, по-моему, все-таки идиот, ты уж извини. Судя по его выходкам...

- Ты заткнешься или нет?! - заорал я.

- Послушай, - терпеливо сказала она, - Есть масса людей, к которым они никогда не прицепятся. Ни за что. Потому что эти люди счастливы и без них. У них главное есть: они кому-то нужны. Вот я, например. Ты не знаешь, а Юра меня любит. И я его люблю. Поэтому никакие крошки с шестеренками...

Я сдавил ее горло сильнее, ощутив, как судорожно бьются под пальцами тонкие артерии. Она попыталась сглотнуть, потом выдавила через силу, краснея и ловя воздух:

- Скоты мы все-таки... друг с другом, как звери... а эту гадость любим... жалеем.... Папа, нет, не надо!!!

Она вцепилась в мои руки, пытаясь оторвать их от себя, словно это были две змеи. Брызнули слезы. И вдруг обмякла - так быстро... Я подержал ее еще немного, полминуты, не больше, и уложил в прохладную сырую траву. Из кармана ее шорт что-то выкатилось, я поднял и увидел крохотную копию Мавель в детстве. Мертвую, раздавленную каблуком.

Несколько секунд я бездумно сидел у босых ног дочери, держа на ладони немую игрушку. Потом встал, взял Мавель на руки и посадил себе на плечо. Она устроилась и начала напевать мне на ухо тонким мелодичным голоском. Я успокоился.

Утро только начиналось, и мне нужно было успеть домой до того, как проснется Алина - моя проблема номер три, и сын - проблема номер четыре. Первые две уже не занимали мои мысли.

Кто-то стоял на гребне насыпи, взъерошенный, лохматый, в нескладно сидящей одежде, и тень его казалась невозможно длинной. Он смотрел на два освещенных солнцем тела, на меня, на Мавель, на мертвый поселок, и тихонько насвистывал.

Он тоже кого-то звал.

* * *