Аннотация: Постапокалипсис. Но человек остаётся человеком
Голубая гвоздика.
Всё кануло в задницу, а снег, смотри - ка, совсем не изменился. Скрипит тебе, шуршит под лыжами, демаскирует. Случись чего - не убежишь: лыжи-то слаломные, я на них не с горки солнечным днём, а по лесу в сумраке качусь. Не качусь даже - ползу. Кто бы сказал раньше, что я по собственной воле так передвигаться стану - дал бы в морду, наверное. Ну, или просто ответил резко. Раньше - то по - другому всё было... А теперь такой опыт, будь он неладен... Кстати, выяснилось, что после замены креплений на слаломных лыжах по лесу не так плохо. Короткие, широкие - между деревьев по целине очень даже... А с горки, так сам Бог велел - слаломные же: катись себе, навстречу ветру... Ветер... Последние месяца три не помню ветра, только ветерок. И температура - как 'средняя по больнице', морозец. Интересно, океаны замёрзли полностью, или где - то, в районе Сейшел, остались пятна чистой воды? Бедные папуасы, перемёрзли, поди ж. Из лыж у них под боком только водные. Это даже не слаломные мои... И на виндсёрфинге по сугробам не погоняешь. Хотя, что мне до тех несчастных папуасов? Скольжу между деревьями, присматриваюсь, прислушиваюсь и принюхиваюсь...
Темень вокруг стала настолько привычной, что сумрак воспринимается, как яркий солнечный день. Только без теней, без тепла, без характерной радости. Человеческий глаз в темноте становится в десять тысяч раз чувствительнее к свету. Наверное, я уже на сову похож: зрачки во весь глаз. Спросить только некого и посмотреться некуда. А интересно до жути, до остервенения.
Тяжко с непривычки подниматься в гору. Отвыкли мы ногами ходить, за сигаретами и то на машине, что про лыжи говорить? Вот и расплачиваюсь сейчас. Стою, отпышкиваюь. Хорошо, что сейчас почти не курю, нечего. Не то бы с никотином половину лёгких выкашлял. Я и раньше - то хорошим лыжником не был, а теперь, с нынешним инвентарём... Убежать не на чем, зато есть, чем отбиться: 'Люгер' на месте, в наплечной кобуре. Привычно уже, висит, не мешает. Доставать только долго, пока рукавицу скинешь, пока руку протянешь... Да и для чего? Слабость свою показать? Я им и воспользовался только разок, ещё до снега, когда услышал стрельбу. Подтянулся туда, на звук, а там наглая рожа в форме ГАИшника и с ним два мордоворота. Все трое с 'Ксюхами'. Несколько тачек стоит на обочине за поворотом, пустые. Осмотрелся, у дороги - полянка, а на ней расстрелянная 'гражданка'. Идиоты, купились на форму. Вот тогда я мордоворотов и снял, а ГАИшника заставил копать могилу. Могилу большую, на всех, кого эти твари уложили. Стаскивая в яму тела, сучёныш ныл и вздрагивал, ожидая выстрела в спину. И за что они, твари, людей положили? Мужиков то ладно, сами за себя отвечать должны, а детей и женщин? Нет, такое прощать нельзя!
Когда я велел зарыть могилу, он воспрял, а зря! Не след убийцам лежать рядом с жертвами - они законная добыча падальщиков и я эти законы не видел смысла нарушать. Когда все были погребены, я отвёл отвёл мразь в сторону и пристрелил. Пристрелил без колебаний и сожаления, в лоб, открыто - не должны такие скоты поганить остатки нашего мира.
'Ксюхи' с магазинами забрал, ПМ, ещё кое - что по мелочам, еды немного. Мёртвым уже ни к чему, а мне чем - то питаться надо. Да и не было особенно ничего, несколько бутербродов и тому подобная ерунда, на что надеялись? На деньги и пластиковые карточки? Никчёмная бумага, даже в туалет пойти неудобно, и жёсткие, и размер нестандартный. Когда у бандюков патроны искал, полные карманы рублей и валюты вывернул, ну и изделия золотые. На что им этот хлам сегодня был нужен? Вот зажигалки, сигареты и ножи я подобрал да и заныкал вместе с оружием в избушке. На случай, если кто - то соберётся меня посетить с недобрыми намерениями.
Хотя, если кто вознамерится из засады сигануть, да ещё со спины - пистолет не поможет. И 'Ксюха' не поможет, надо слушать, смотреть, нюхать. Поможет только инстинкт того, кто выжил. А что - то мне подсказывает, такое нападение очень даже возможно. Давно мучаюсь ощущением давящего взгляда из темноты. Главное - ни шороха, ни звука, а кожей чувствую, что есть там кто-то и явно он мною интересуется. Я иду - и он идёт, я стою и он стоит. Может, рысь, а, может, волк... Рысь - это похуже, она, если не ошибаюсь, со спины нападает, с дерева. Не зря старые Русские кафтаны с высоким воротом, чтобы первый бросок рыси остановить. Поднимаю воротник тулупа, хотя это и ограничивает зрение. Хотя какое сейчас зрение? Серое на сером, теней не видно, а тени ох как помогали раньше. Не зря водители так не любили сумерки, что вечерние, что утренние. Вроде всё и видно, но смутно, взгляд 'размазывается', расстояние толком не определить.
Сегодня важнее запах. Где-то на грани ощутимого, неуловимо, как улыбка Джоконды, воспринять которую возможно лишь безотчётно, бездоказательно, воспринять на веру. Неуловимое, но присутствие запаха... Или он уже мой, фоновый?.. Как говорят, своё дерьмо не пахнет...
Находил следы вокруг какие - то, но вот свежие ли они? Степень свежести ещё как - то определить можно, за последние месяцы снег так слежался, что как бетон стал. Так что два - три месяца, точно. А вот чьи именно, сказать не могу. Не следопыт я. На волчьи похожи или собачьи, а собак вокруг предостаточно. И волки есть тоже. Помню у собак и волков как - то по разному пальцы расположены, но у кого из них как?
Разные следы есть. Правда, из следов человеческих, только мои - корявая двойная сплошная на снегу, да 'ёлочка' на подъёмах, оставленные слаломными лыжами. Может, и неплохо это, ведь не даром считается, что в лесу нужно бояться только одного зверя - человека.
***
Давно заметил, что все фотографы разговаривают сами с собой. Даже когда говорят с тобой, словно продолжают начатый внутри себя диалог. Было в них что - то напоминавшее 'Шахматную новеллу' Стефана Цвейга. Только сейчас понял почему. Печать, проявка, фиксация - всё происходит в темноте, или при красно - рубиновом цвете, в тесном помещении, где двоим просто нет места. Деловое, душновато - потное одиночество. А от одиночества начинаешь говорить сам с собой.
По молодости часто общался с мастерами диафрагмы и затвора. Маститых знавал светописцев. Не тех, что плёнку отщёлкают и в лабораторию на обработку. Этим 'не по рангу' пальцы химикатами портить. Нет, настоящих, старой школы, что с начала и до конца всё сами делали. Тех, что 'Лейку' и 'Контакс' застали и на 'зеркалку' их под пыткой перевести нельзя было. 'Зеркалка' она что, упала и юстировка сбилась, а 'лейкой на моих глазах гвоздь в стенку забили и плёнку отсняли. Правда 'Лейка' была уже наша, 'ФЭД'. Даже плёнку с трёхсотметровых бобин сами в кассеты наматывали. Вроде для чего, а у них объяснение: в 'ихних' кассетах не тридцать шесть, а все сорок - сорок пять кадров. Мелочь, но иногда помогает.
По делу и без приносил им коньяк, приклеив на этикетку бумажку с надписью: 'закрепитель дружбы'. Ну и закреплял дружбу с этими внешне подчас нагловатыми, но тихими по сути, и крайне даровитыми людьми. Коньяк пьянил, как дружба, а дружба была крепка, как коньяк... Где вы теперь теперь?.. Сначала ушли фотографы, смытые прогрессом, массовой бездарностью цифровых 'фоток', напомаженных фотошопом. Всё мчались куда - то, ни посидеть, ни поговорить времени не было: общение заменила мобила. Да и в мобиле всё чаще: 'Прости, старик, спешу...' А потом, будто ощутив свою никчёмность, свалил весь привычный мне мир. Свалил, унося с собой милых сердцу пьяниц, мобилы, фотошопы и массу другой мишуры, ценность которой понятной становится только сейчас.
Мне же от тех времён, от тех лиц и посиделок, от той атмосферы остался только гараж. Гараж в России - место особое. Это не ирландский паб, не английский клуб и далеко не турецкая кофейня. Храм методичного ковыряния в масляно - механическом, азартных проб и фантастических ошибок. Здесь иначе течёт время, здесь всё пробуется на вкус, включая тормозуху и другие яды. Детство, заставляющее нас разбирать первый будильник, прячется в гаражах и мы, невольно и безотчётно, переходим на автомобили, осваивая нелёгкую науку - собирать обратно.
Но мне было легче, это им приходилось мазать руки тавотом, чтобы не придирались жёны, а я просто отдыхал и ловил релакс. Жены у меня не было. Она ушла из нашего мира, родив мне сына. А я так и остался бобылём, не было никого, кто смог бы мне её заменить.
Не с кем стало душевно поговорить, да и, по сути, не о чем. Если только с собой о ней...
Вот и говорю, то ли с ней, то ли с собой, то ли о себе, то ли о ней. Говорю тишиной в тишину о тишине. И тишина меня понимает.
Сын же всегда был со мной, и когда стёсывал свои коленки в песочнице, и когда сбивал пальцы, ремонтируя велосипед. Частенько, приходя домой, я сталкивался с его друзьями, сперва сопливыми школьниками, потом уже и курсантами. Перебросившись с ними десятком слов, я говорил:
- Ну не буду вам больше мешать, - на что получал неизменный ответ:
- Что вы, разве вы нам мешаете?
И я понимал, что они не лукавят, им правда было со мной интересно. Но сын - это другое, ему не откроешься полностью, да и он не посмеет. Как я прятал от него своих временных подруг, так и он прятал от меня свои первые сигареты. Он всё знал о них, а я знал, что он курит. Но оба делали вид. Да и потом, сын всегда был рядом, в детстве бок о бок, потом - чаще на мобиле, но даже в своих утренних пробежках он разговаривал со мной по телефону:
- Понимаешь, папа, когда говоришь, вроде и не один, а вдвоём и путь вдвое короче.
Так что не получается мне с ним мысленно поговорить, как ни стараюсь.
Для меня всё началось с вопроса: 'куда и с кем?'. Началось, когда всё вокруг кончилось. Благо, опыт начала девяностых научил меня не зацикливаться на вопросе 'зачем?'.
Девяностые вообще многому научили. Но тогда было проще, было больше определённости. Некое подобие власти сохранялось, хотя бы внешне, а отморозки и 'гордые, но ужасно независимые' дети братских народов ещё не успели увериться в своей особости. Это позже они начали рассекать на джипах по Садовому и отплясывать лезгинку в центре Москвы. А я, наивный, выйдя на пенсию, ещё в дружинниках ходил. Почти добровольно - за пару дней к отпуску. Кстати и хулигана скрутить было тогда не слабо, не криминал. Но уже входили в моду 'разборки', случайные прохожие ловили 'глупые' пули, трещали швы братской дружбы народов... А с началом конца? Как всё же велик Русский язык, это только у нас логически возможны такие оксюмороны, как 'порядочная сволочь' или 'начало конца'... Девяностые прошли, оставив шрамом опыт, уступая место уже неопределённым нулевым. Родина сжалась и начала трескаться по уральскому хребту. Перед самой катастрофой власть выродилась в уродливый велосипед: 'властный тандем', основанный на весьма условных 'властных вертикалях'. Повсеместно зазвучало подзабытое 'мы должны', размытые формулировки, постановочные аплодисменты, переходящие в долгие овации. Нанятые дородные девки восторженно махали грудями. Груди полезли в экраны, в окна, в уши. За грудями маячило что-то мерзко волосатое и оно тоже лезло отовсюду, претендуя на важность и необходимость. Мораль ушла, ушла справедливость, исчезла власть, как сила. Возникла сила, как власть. Почти как в саванне, где шакалы с гиенами дерутся за антилопу, но приходит лев, рыкает, а претенденты пукают и разбегаются в разные стороны, вопя от обоснованного ужаса и уместной досады. Только вот лев - животное благородное, убивает по необходимости, не больше, чем может сожрать. У нас же, словно предчувствуя скорый конец, повылезало самое мерзкое, чуждое морали, лишённое совести отребье. Они стремились к должностям, должности давали деньги, давали возможности воровать и жрать, не зная меры и удержу. Перед самым концом казалось, что власть, ранее на Руси получаемая от Бога, стала специальным даром сатаны своим наиболее рьяным приспешникам.
Мне власть была не нужна, наелся выше крыши, драк и сисек с письками тоже не хотелось, для чего это мне, я - не подъярок. Как меня учили в детстве? Не 'утки летят!', а 'утки... летят...'. Тихонько спустись вниз и заполучи всё стадо... Или, для академических кругов, какая разница между 'член - корреспондентом' и 'действительным членом'? Видели 'собачью свадьбу'? Вот те, что вокруг бегают - 'член - корреспонденты', а тот, что забрался - 'действительный член'.
Так что, ради себя рвать жилы не стану. А больше не ради кого. Когда шандарахнуло, все мои были там, где теперь оплавленный грунт, да пепел хлопьями. Уехали по глупости.
Хотели цивилизации хлебнуть. Хлебнули... Не хватало им 'Макдональдса', искусственных гамбургеров из гнилой Аргентинской говядины, химической колы и пластиковой картошки на сотню раз прогоревшем жире. В городскую квартиру заглянуть, что они там не видели? Да... Получили райское наслаждение... Пупыриков, конечно, в дедушкином квасе маловато, картошка печёная ручки пачкает. Это вам не 'общечеловеческие ценности', это без яркой упаковки с голыми девками или покемонами... Сели в свой нафуыренный красный 'пежо' - надо же невестке покрасоваться, не зря же права покупала - да и поехали, шкрябая европейским днищем окаменелые ухабы русского тракта. И ладно бы детишек на аттракционы повезли, так нет, этой дурище приспичило свои три волосины в модном салоне закрутить под последний модный писк... Лучше бы косы отпустила, чем так уродоваться. Вроде и умница, и красивая, и хозяйка... Но повелась на зомбиящик с его девяносто - шестьдесят - девяносто. Да какие тебе "девяносто", если у тебя грудь третьего размера на все сто двадцать тянет? А талия и до шестидесяти не дотягивает? Сам бы на такую в молодости повёлся, но держал в строгости! Никаких фитнесов и диет, какие ей нужны были диеты? Кровь с молоком, румянец на все щёки, казачья кровь! Идёт, так не идёт, а несёт себя, словно плывёт павой. И внуки в неё, кость тонкая, а стать знатная. Только подруги... Сидят смолят эти педерастические тонкие сигареты и рассуждают о разных диетах. В них уже любить нечего, а они всё худеют. Говорил сыну, гони эти 'воблы сушёные'! 'Папа, ты не понимаешь!' Вроде, ведь не рохлей рос, понятливый, а так поплыл... Да понимаю я всё, сынок, не такое видывал. Знаю, что одна бабья задница стоит ста лбов Сократа.
Вот и пришла задница, только не женская, а полная... Да, доигрались, догулялись, довыпендривались...
А ведь звали и меня с собой, но я у меня еще с училища причёска ёжиком. Два сантиметра длина - просто, красиво, гигиенично, как взводный учил. Ну и пакость всякую я не ем.
Сами и поехали. Махали так ручками, весёлые...
- Деда, деда!..- и солнце бликами по личикам за стёклами, и пальчики, и всё как всегда, обыденно, просто.
НАВСЕГДА.
Ждать - догонять, искать - проверять, надеяться - верить.
Бессмысленно.
После ТАКОГО не надеялся, не искал. Но ждал. Ждал неделю. Ждал тупо, опустошённо, почти без боли. Так было надо. Через неделю собрался, прихватил наградной 'люггер' с патронами и ушёл. Ушёл в глушь. Подальше от выживших, вечно причитающих соседей. Ушёл от их выживших сынков, бесполезных жрачей, мнивших себя эффективными менеджерами. Ушёл от выживших деток, от их живых пальчиков, живых мордашек... Ушёл выживший. Ушёл мёртвый. Ушёл пустой. Ушёл в пустоту, где не было вековечного предательства, подлости, драки за 'место под солнцем'... Моё место под Солнцем стало вдруг радиоактивным остекленевшим озером. И ничего не осталось, нет больше ни места, ни солнца...
Всё скрыла Тьма.
Плана не было. Не волновал вопрос, как жить, где, что есть. Да и уходил я не выживать. Просто уходил. Не было у меня охотничьих ружей, арбалетов, луков, удочек, сетей и тому подобных приблуд. Не охотник я, и не рыбак, не давал я животным жизнь, чтобы отнимать её для удовольствия. Не моё это - лишить кого - либо жизни для удовольствия. По необходимости, чтобы самому остаться в живых - да, но не для того, чтобы насладиться убийством. Явно не голод гонит в леса и моря любителей и профессионалов от охоты и рыбалки. На те деньги, что они тратят на снаряжение, можно было бы год жрать от пуза.
Странный это азарт - азарт убийства.
Весь день шёл не особенно разбирая дороги, только бы подальше. Весь в поту и пыли, грязный был, как кочегар. Умыться толком удалось только у ручья. Даже не умыться - искупаться. В темноте я рухнул в него из кустов. Совершенно неожиданно и крайне шумно. Думал - убьюсь. Не повезло - ни царапины. Вода была ледяная, пьяняще - отрезвляющая. Вкусная. Всё было мокрым. Надо было что - то решать, и я пошёл вверх по ручью. Кругом был мрак и пустота, потому направление движения особой смысловой нагрузки не несло. У истока набрёл на поляну, где и поставил палатку. Стал обживаться, обходить владения. Консервов и концентратов на первое время хватало, о будущем как-то не думалось. Совсем не волновало, сколько я радиации хапнул, и сколько на меня проливается с дождём, оседает участившимися туманами. Качество жизни, как и сама жизнь, казались устаревшими понятиями.
Но время шло. В очередном походе набрёл на избушку, на вид недавно брошенную. Строение казалось крепким, кровля не протекала, хотя и слегка просела, печка не дымила. Засвербила вялая мысшлишка перебраться под крышу, зацепиться за место. Но недавний суровый опыт требовал избегать привязанностей. Тем более зазорно было связывать себя с остатками цивилизации. Цивилизации, лишившей меня всего, всего, что было дорого.
А потом пошёл снег. Тихий, как волна - убийца. Вкрадчиво запорошил всё кругом, обнаглел и стал заваливать. Утыкаться мордой в сугроб, вылезая из палатки, поверьте, то еще удовольствие. Но терпимо, чай не Куршевель. А вот когда палатку полностью завалило и в расстёгнутый клапан повалились снежные комья - тогда пришлось таки решиться на переезд. Два переезда равны одному пожару. Мне терять было нечего. Заселился. Провёл ревизию оставленного прежними хозяевами наследства, подпёр треснувшую балку, подмазал печь. Потом обнаружил хитро замаскированный люк в подпол. И целое богатство: чугунки, сковороды, нехитрый плотницкий инструмент. Даже полуштов зелёного стекла невесть каких 'лохматых' годов. Закаменевшей соли почти полмешка, засахарившийся мёд в трёхлитровых банках, связки пересохших почти в труху грибов. Удивительно, но крыс не было, не было напрочь. Там же нашёл те самые слаломные лыжи с полужесткими креплениями. Непонятно, кто здесь жил, что сохранил такие лыжи? Или достались по случаю, вот и забросил в подпол? Пришлось покорпеть, но, на удивление, комбинация лыжи - полужёсткие крепления оказалась надёжной и практичной. И вовремя: запасы подходили к концу. Тогда и начались мои лыжные походы.
Еда могла быть только в окрестностях. Постоянная мгла превращала в шутку любую попытку оглядеться. Так что всё на ощупь, всё ножками. Тяжело было поначалу приспособиться: лыжи, одежда, снаряжение - почти всё эрзац. Робинзону было явно проще. Правда, недостаток перспективы приносил и своеобразные радости. Пройдёшь сто метров - открытие, ещё сто - сюрприз.
Одним из первых сюрпризов оказался невесть кем загнанный в лес кунг. В том районе я взял свою первую добычу, за что и окрестил кунг зАимкой с ударением на первом слоге. Почему на первом? Даже не знаю, возможно потому, что заИмка - это нечто абстрактное, а зАимка - моё, личное.
Там же, на заимке, я впервые ощутил чужое присутствие. Поначалу было просто любопытно. Кто-то явно мной интересовался, но делал это тихо, не оставляя улик. Временами я пытался себя убедить что это паранойя, что я всё выдумываю, что это последствия одиночества, но где-то глубоко, на уровне инстинкта предков, я знал, что всё не так просто. До этого мгла была безличной, мёртвой. Теперь она смотрела на меня, что-то замышляла, сторожила. И страха-то не было - чего уж мне бояться ТЕПЕРЬ?!.. Но гадское любопытство, которое раньше так мешало жить, теперь тащило меня сквозь время, заставляя просыпаться оглядываться, принюхиваться, прислушиваться. Во мгле что-то или кто-то был. Это предавала мгле смысл, и, что удивительно, с осмысленной мглой жить было интереснее. Хоть и сложнее.
Тишина кромешная. Это и плохо, и хорошо. Я собран и готов ко всему, так что неожиданно никто не нападёт. Это хорошо. А вот плохо... У меня же тут, вроде, охота. Правда, мяса по схронам у меня ещё хватает, но его не так, чтобы уж очень много. По доходам и расход. Запасы нужно тратить - запасы нужно пополнять. Весны что-то не видать, да и будет ли, а пищевая цепочка замкнулась в нехитрое сочетание человек - собака. Ты, или тебя? Лес, снег и мороз. Травоядным ловить нечего, остались только мы. Псовые и homo, даже крысы куда - то пропали, или они образовывают новую цивилизацию где - то под снегом? Разбилась тогда пищевая цепочка на две составляющие, а составляющие - на категории, - 'слабые' - 'сильные'. 'Слабые' сбились в стаи и откапывали отбросы. Да, отбросы, и нечего грозить мне 'общечеловеческим' пальчиком, нет сегодня 'общечеловечества', а трупы, любые трупы, в том числе и трупы цивилизации в виде магазинов, складов, заводов и прочих достижений прошедших столетий для эволюции - отбросы. Одно слово 'мародёры'. Когда - то я думал, что пишется оно 'мородёры', от слова 'мор', ан нет, не Русское это слово, да и не Русская традиция, пришла эта мерзость из Франции, да, к счастью, не укоренилась! Для слабых это... 'Сильные' жаждали крови, свежего мяса, а не падали. Но и оказались в одиночках. Возможно когда - нибудь они и собьются в стаи, возможно. А есть хочется здесь и хочется сейчас.
Что такое 'поесть'? Есть голод, а есть похоть, называвемая голодом. Не станет нормальный сытый человек жрать всякую гадость, вроде кузнечиков или улиток.
Чем богаче кухня у народа, тем народ беднее. Разве станет кто - либо ежедневно употреблять в пищу траву, приготовленную десятком разных способов, если у него всегда есть кусок мяса? А что такое "пхали", без минимум трёх видов которого не бывает ни одного Грузинского стола? Силос, обыкновенная свекольная ботва, шпинат, щавель, крапива, пусть даже и сдобренные грецкими орехами и приправами, разве это пища? Или фасоль в нескольких видах? То ли дело Русская кухня? Мясо вареное, жареное, тушёное. Но для этого надо иметь мясо, а не лебеду. Или фундю? Станет нормальный человек есть закаменевший сыр с чёрствым хлебом и кислым вином? И посыпать мясо всякой фигнёй, если мясо парное? Да его даже солить не обязательно.
Нет, мясо у меня было. То свежее, то свежезамороженное. И вареное, и жаренное, и тушёное. Я его и не солил, но не потому, что нечем, а незачем. На морозе мясо не портится. Только временами... снились мне обычные белые сухарики из французской, почему - то названной 'городской' булки, свежие, прямо с поддона, чуть румяные, ещё обжигающе - горячие, сами рассыпающиеся в руках, и снился мне кулеш. Настоящий, из котелка, на костре, когда сперва выжариваешь сало, потом кидаешь туда нарезанный лук. Можно ещё и арахис добавить, но на любителя. И, после подрумянивания, засыпаешь крупу, которую я помню, как 'Артек', а либералы перекрестили в 'Полтавскую'. И тут - главный секрет настоящего кулеша, воды надо долить из соотношения один к двум, закрыть крышкой и выждать, когда вода впитается... А потом - деревянной лопаточкой сделать пять - шесть проколов до дна котелка и налить в каждый несколько ложек воды. Снова закрыть крышкой и ждать, когда кулеш упреет.
Сухарики из французской булки сегодня даже ненаучная фантастика, а вот кулеш? Кулеш я себе вполне мог бы организовать, мяса и сала полно, недостающие ингредиенты, в виде лука и пшеничной крупы вполне можно добыть на останках того, что называется 'цивилизация', но не хочу. Даже думать о 'цивилизации' не хочу, самых дорогих я и потерял то из - за неё.
Сегодня я в ударе, значит стоит рискнуть, чтобы, если ослабну, не жрать кору с осины, или вываривать собачьи кишки и шкуры на бульон, они у меня для другого. Придёт время, отскоблю, выделаю и нашью себе что понадобится. Как выделывать? Даже не знаю, но придумаю что - нибудь. А пока лежат свёрнутые в рулоны на морозе, не пропадут.
Интересно, а куда же делись волки и шакалы? Интересно чисто гастрономически, нет их и нет. Хотя, кто их знает, кто-то ведь следит за мной из темноты... Может, тоже имеет свой гастрономический интерес...
Говорят, что дикий кабан вкуснее домашней свинки. Тогда и волк должен быть вкуснее собаки. Или не так? Только взять волка тяжелее будет, волк шею не поворачивает, ему хребет запросто не свернёшь. Волк - это смерть, но смерть честная. То, что на Востоке называли 'намус', или в дословном переводе - 'честь', но и 'honor' в дословном переводе 'честь'... А какая огромная разница! 'Незапятнанность' и 'гонор'?
В своих снежных скитаниях я как - то услышал шум драки, визг и тявканье собак. Пока обходил овраг, всё было закончено. Семь мёртвых собак и израненный волк. Когда я подошёл к нему, он попытался зарычать, но сил не хватило даже на рык. Так лютый и ушёл в края вечной охоты непобеждённым. Всё, что я мог для него сделать - отдать долг чести, в землю зарыть не получится, промёрзла земля. Пришлось подвесить повыше на дерево, не след оставлять бойца падальщикам. А мёртвых псов так и не тронул, это была его добыча. У меня тоже есть свой 'намус'.
Пахло хвоей и немного снегом. Забавно, с чего бы это снегу пахнуть? Обычная вода, ориентированная в кристаллах. Но пахнет. До зАимки недалеко, пора бы и набрать хворост. Правда хворост глубоко под снегом, так что посрубаю ветки. Удивительно, почему мы так привыкли к дровам? Это же значит убить дерево, которое растёт не один десяток лет, потом распилить его на чурбаки, да ещё и колоть... А ветки, которые и до двадцати сантиметров в диаметре доходят? Достаточно просто нарубить ветви и сохранить дерево. Прямо как свиньи под дубом. Упираю на сосновые, хотя и сгорают быстро, но жару дают... Только печную трубу чаще от сажи чистить приходится. В прошлой жизни я баньку только сосной и топил, пар от сосны лёгкий, про аромат и не говорю. Да и хвоя, - она и от цинги спасёт, если сырую жевать, и приправа к бульону, а вкус - это дело привычки.
Вот она и моя зАимка, кто - то крайне упорный загнал ГАЗ - 66 с голубым кунгом в эту глушь, к этому, такому удобному холму. Или просто бригада на 'субботник' приехала? Это у них, на Западе, 'week end', по нашему сие деяние - 'субботник'. Когда я на него наткнулся, ГАЗ уже врос в снег, а археология, особенно на морозе, никогда не была моим 'коньком'. Я и не копался в снегу, чтобы выяснить, куда делись прежние владельцы ГАЗ - она, незачем, многие знания - многие печали. Початый ящик 'Зелёной марки', несколько упаковок пива и ведро маринованной, но благополучно протухшей свинины подтверждали версию 'субботника'. Но ни мангала, ни шампуров не обнаружил, хотя наш народ и без таких 'прибамбасов' привык, на камнях, да веточках. Зато кунге я нашёл много полезного, топорик, лом, пару лопат, несколько ватников, тулуп, кучу инструментов, в том числе и нечто, похожее на корыто, возможно, что водитель сливал в него масло из картера, или промывал детали. Но я в нём обычно развожу костёр. Некогда огонь помогал отпугнуть хищников, сегодня он у меня - приманка. Собаки не боятся огня, у них другой рефлекс, где огонь - там и человек. А кроме собак другой дичи и не осталось... Как и для собак дичью стал человек.
Правда корыто проплавило снег вокруг себя, оказавшись в воронке почти полтора метра глубиной, но псовые ориентируются больше на запах, так что приманка действует. Нарубаю собранные ветки, складываю 'колодцем', внутрь вертикально ставлю тонкие веточки, высушенные морозом. Поджигаю очень оригинальным способом - в одной зажигалке остался газ, в другой пьезоэлемент даёт искру. Так что действую диалектически - тезис, антитезис - синтез... Пора бы и задуматься, чем дальше огонь разжигать, напильники для кресала то есть, а вот кремень? На худой конец придётся воспользоваться Сетон - Томпсоном, 'Маленькими дикарями', была у меня такая книга в детстве, с иллюстрациями, как с помощью подобия лука и двух деревяшек огонь добывать, не наживая кровавые мозоли на ладошках. Но что - то не хочется уподобляться Балаганову с 'пилите, Шура, пилите'. Увеличительное стекло у меня есть, но солнца нет, так что этот способ не пройдёт. Больше ничего и не вспоминается. А сколько же я за свою жизнь перечитал разных книг, и хороших, и не очень... Когда книги были дефицитом, читали почти всё, менялись книгами, выискивали 'Роман - газеты', 'Смену', 'Знамя'... Сдавали макулатуру и верили в хорошее доброе вечное. Что - то и сегодня оказалось бы полезным, как 'Занимательная физика' Перельмана, а что - то на проверку просто очаровательная игра ума, как у Жюля Верна. Не стану же я сегодня искать сернистый колчедан для получения нитроглицерина, или делать пулю из градусника по примеру капитана Гаттераса? И серы с фосфором для спичек взять негде.
Времени сейчас много, вот и вспоминаю прочитанное, восстанавливаю в памяти забытые фрагменты, подчас путая начало и конец разных книг. 'Похитителей огня' с 'Повестью о Манко смелом', а Даррела с Моуэтом. Правда советом Фарли Моуэта в части 'Волчьего коктейля' я так и не воспользовался, хотя и пиво, и 'Зелёная марка' в кунге были, претит мне алкоголь, как можно такой прекрасный дар, как разум, туманить дурной химией? Только лишённый разума мог нажать на кнопку, с которой всё и началось.
Из кунга достаю мясо и подкладываю к костру, мороженное оно плохо проваривается. Нет ничего лучше бульона на таком морозе. Солить не солю, да и привык я уже без соли за последние месяцы. Это овощи требуют соль, мясо самодостаточно, самая сбалансированная пища. Солёное мясо - разврат цивилизации и жары, привыкли мы к этому натрий - хлор, а потом жалуемся, что ноги - руки затекают. Правильно, организму ещё и калий - хлор требуется и заменить его нечем. Разве что в бананах, печёной картошке, ещё в чём - то... Ага, здщаз, кто мне бананы здесь предложит? Не зря народы, неиспорченные цивилизацией так ценят кровь, да и кровяная колбаса потому же. Но кровь то в тепле первая и портится, вот и возникло 'табу' на кровь, а нет ничего полезнее. Да ещё и на морозе, тот же бульон - жалкое подобие крови. Набиваю котелок снегом, центральное водоснабжение временно не работает. А чем снег не вода? Только чай из него не вкусный, солей не хватает.
Сажусь на корточки. Сидеть на корточках - это вам не 'хухры - мухры', это надо уметь. 'Чайники' садятся на пальцы, и, спустя десяток минут, даже встать то не могут. Нет, сидеть надо полной стопой, постоянно прогревая икры, тогда рывок из 'положения сидя' будет броском, а не пьяной прогулкой по девочкам...
Снизу несёт холодом, но это - ненадолго. Когда набрёл я на эту зАимку, морозец был ещё не такой, градусов пять - десять. Тогда тулуп меня откровенно порадовал. Овчинный, лёгкий, похожий на доху. Не знаю, как 'до ху', мне достался почти до щиколоток. Это не Китайская синтепоновая курточка, сшитая на коленке 'дядей Лю' где - нибудь в подсобках Черкизона. Добротная вещь, на века, греет, так греет. Присядешь, перекроешь приток холода, а тело само 'надышит'.
Сижу, греюсь, жду, пока в котелке снег растает, его туда раза три набивать надо, чтобы жидкости хватило. Вспоминаю... Сигаретку бы выкурить, но их у меня осталось с гулькин нос, только раза два в день позволяю себе сделать несколько затяжек и тут же притушить. Это у меня не никотиновый голод, от которого уши в трубочку сворачиваются. Просто возможность посмаковать, ощутить лёгкое головокружение, расслабиться.
Вот здесь я свою первую 'дичь' и взял, сам того не желая. Я тогда так же грелся у костра. Ужасно не хотелось в замороженный кунг, хотя в нём была 'буржуйка'. Но 'буржуйка' - закрытая, пламя, в лучшем случае, видно через открытую дверцу. А огонь - завораживает, можно часами глядеть, не заметив, как проходит время. Я и 'загляделся'...
Тогда дог прыгнул на меня из темноты. Иссиня чёрный, без единого чуждого пятнышка, Датский, или Бельгийский, не разбирался я в собачьих породах, да и сегодня у меня к ним интерес чисто гастрономический. Как он ко мне подкрался, чёрным пятном на белом снегу, не знаю, но прыжок я еле уловил. Прикрылся левой рукой, приняв туда челюсти, а правой схватив за холку, 'нанизывая' морду на предплечье. Умнее было бы подставить кулак, втыкая его в глотку, но 'ум' и 'рефлексы' частенько противоположные понятия. А вот рефлексы оказались правильнее, скорость дога, помноженная на его массу, столкнувшись с моей массой, сломала ему шейные позвонки. Я и на ногах то устоял только потому, что сидел рядом со склоном и, вставая, к нему прижался. И оказался между 'молотом и наковальней', удар вышиб из меня дух, возможно, что на пару мгновений я и отключился.
Но я выжил, а дог стал моей пищевой цепочкой. И из его шкуры, когда - нибудь, когда потеплеет, я сделаю себе меховой жилет. После Соломина в 'Обыкновенном чуде' так хотелось ощутить прелесть этого девайса. Сперва не позволяли деньги, потом - имидж, будь он неладен. Сегодня нет ни имиджа, ни денег, есть шкура, так что и жилет, если я выживу, у меня будет.
Из этого эпизода я извлёк несколько уроков. Первый - что незачем гоняться за добычей, пусть добыча сама придёт к тебе. И на равных решайте, кто кого, так правильно, так честно. Второй - держи всегда топорик под рукой, не каждому псу ты сможешь сломать шею. Третий - левое предплечье надо заматывать чем либо, что не мешает подвижности, но и не даст прокусить, тулуп мне тогда пришлось штопать, да и руке немного досталось. Четвёртый - надо иметь опору за спиной, тогда тебя не свалят, главное устоять на ногах.
Остальные - на уровне рефлексов, полунамёков на уровне подкорки, то, что невозможно проанализировать, но помогает избежать ошибок в будущем.
Так я и стал охотиться, приманивать охотчих до моего мяса и встречать их клыки левой рукой, а правой принимать череп на топор. Просто, как спичечный коробок, но так же действенно.
Костёр неплохо прогорел, снег в котелке не только растаял, но и стал ощутимо греться. И мясо подтаяло, правда только с одного бока. Ничего, нарежу на куски, свариться. Нарезаю, бросаю, добавляю хвои, привыкли мы к разным специям, пусть не розмарин, но похоже. Пока не забулькало, можно подремать. Сплю 'в полглаза', либо организм так настрополился, либо те, кто полагали себя вершиной эволюции не выживут. А я - выжил, что не может меня не радовать. Нет ни вершины, ни низины, есть только те, кто выжил, и те, кто нет.
Аромат разносится по округе, и это - ещё одна моя приманка. Жду, если есть хоть кто - то, обладающий ноздрями, то он сюда придёт.
Периферийное зрение отловило какое - то шевеление. Хорошо, что костёр прогорел, угли дают достаточно света, но и не слепят. Точно, что - то ползёт, главное - не спугнуть! Выждать, прикинуться 'лохом магаданским', мясом, от которого так вкусно пахнет... Топорик сжат, я наготове, иди ко мне, моя добыча.
Бросок!
Я поднимаюсь и вижу в свете углей оттянутые почти до земли сосцы. Кормящая сука? Роняю топорик, повисший на ремне, и принимаю её удар с разворотом, чтобы погасить его силу. Хватаю за холку, главное - не дать перейти борьбе 'в партер'. Нельзя, грешно убивать кормящую мать! Девочка, ты для меня не добыча, уйди с миром, я не смогу тебя есть!
Удар неожиданно слабый, меня только слегка качнуло. Челюсти ощутимо давят на левое предплечье, но холка натягивается почти до носа. Передние лапы начинают драть мой тулуп, надо лишить её и этого шанса. Когти здоровенные, у домашних псов их обычно подрезают, у бродячих стачиваются о твёрдый грунт. Но на снегу не обо что стачиваться, вот и отросли. Того и гляди продерёт насквозь. Удерживая за холку опускаю её морду к ногам.
Цугцванг!
Неожиданно вспомнил старый фильм о Тарзане, который в детстве смотрел в кинотеатре трофейных фильмов. Там Тарзан ломал шею льву 'двойным Нельсоном', мне бы не сломать, просто удержать её. Да куда там, даже одиночный не провести, это же такая 'Кама - Сутра' получится...
Я не могу, не причиняя ей вреда, ничего сделать. Но и она не в состоянии ответить ничем. Немая борьба... И тут её хвост делает сперва нерешительное, потом повторное движение вправо - влево. Что, признала 'Акелой'? Или просто обман, она - кормящая мать, ей можно. Слегка ослабляю хватку, и хвост начинает колотить. Рискнуть? Выпустить? Выпустить! Её есть о ком заботиться, у неё есть цель, а у меня?
Выпускаю и слегка отстраняюсь, прихватив рукоятку топорика. И тут же становится стыдно, смотря на её ответный взгляд. Собаки - они не люди, они не лгут и не подличают. Они тебя либо признают, либо не признают. Провожу левой рукой по её спине, даже через варежку чувствуются кости под шкурой. Вот, почему был так слаб бросок, почему так легко было её уложить, она - мать, все свои силы, всю плоть отдавшая щенкам. Пока я обжирался и правил свою 'хлеборезку'.
Снимаю котелок с огня, ставлю, точнее втыкаю его в снег, так быстрее остынет. Вытаскиваю, обжигаясь, оттуда кусок мяса, протягиваю ей. Почуяв собачатину, она фыркает, но хватает зубами и убегает. Живи, девочка, быть может, когда ты не будешь кормить, ты станешь моей добычей. Или я - твоей, мы - одна пищевая цепочка. Ты меня, или я тебя? Так ли это важно? Мы почему - то решили, что именно мы - вершина эволюции, а кто на самом деле? Нет, если ты сможешь меня взять, допустим ты. А, возможно, я тебе и поддамся...
На грани слышимости раздался писк, обиженный писк холимого и лелеянного существа. Из тьмы опять возникла она, и как бы её называть, пусть будешь 'Ладушкой'? А в зубах у Ладушки был щенок, упитанный шарик примерно полутора месяцев от роду, такой же белоснежный, как она. Положив его мне в ноги, вылакав из котелка почти половину бульона и прихватив кусок мяса, Лада вновь исчезает в ночи. Я беру в руки кутёнка, он недовольно ворчит, пытается брыкаться, конечно, холодно. Да и запах у меня чужой, и в руки его никогда не брали. Кладу его себе в ноги, чувствую, как прикольно он тыркается мне в голени, пытаясь найти титьку, потом карабкается по ноге и засыпает прямо на моих коленях. От этого меня и самого охватывает дрёма.
Разбудил меня шорох. Неясно откуда, но в небесах вновь возникла влага, вот и посыпался снег. То, что с большой натяжкой можно было бы назвать 'рассветом', произошло, или свершилось. По крайней мере стало чуть светлей. И на фоне голубого кунга закружились снежинки. В отсутствие ветра они всё никак не хотели падать, просто кружились, и напомнили мне тот, далёкий сегодня восемьдесят девятый год, декабрь, Питер, тогда ещё Ленинград, остров Декабристов, станция метро 'Приморская'. А при выходе из метро стоял киоск, где продавали голубые гвоздики. Я каждое утро брал по одной гвоздике для Инги, пока она спала. Приносил и клал на тумбочку у кровати. Почему по одной? Даже не знаю, но не от скаредности, возможно потому, что есть мера вещам, и одна голубая гвоздика подчас смотрится лучше, чем 'миллион алых роз'. Но когда падал снег, то пролетавшие и ложившиеся снежинки, на эти голубые гвоздики, создавали платье Снежной Королевы. Как и сейчас, снежинки на фоне голубого кунга. Только кунг - не гвоздика, и даже не цветок, а Снежная Королева, скорее всего, отморозила бы себе сегодня всё, чем могла красоваться.
Кутёнок заворочался у меня в ногах, спасибо тебе, 'маячок', без тебя бы я заметил позже. Но это - всего лишь Ладушка, со вторым кутёнком. Подошла, опустила у ног, ткнулась носом в колени. Выхлебала из котелка остатки бульона, положила 'мелкому' кусок мяса. Щенок заворочался, но я забросил его под доху, к первому. И слегка прижал Ладу левым локтем, она послушно легла. Стала выгрызать лёд между пальцами, может сделать ей на лапы подобие мокасин? Кутята же что - то делили у меня в коленях, щекотно цепляя по ногам, потом обнялись и заснули.
Я стал гладить Ладу, поражаясь, как же велика материнская любовь? От неё остались тень - только шерсть и кости, всё остальное она отдала детям. С этим я и заснул, именно заснул, а не задремал, как в последнее время. Надеясь на Ладу, но понимая, что я жив только до тех пор, пока она надеется на меня. На то, что я - вожак и добытчик, иначе моя функция быть источником протеина для кутят, и она загрызёт меня не задумываясь. Но так мне тогда и надо...
Проснулся я не от чего - то. Просто проснулся. Потому, что выспался. Так не бывает, но так оно и случилось. Лада дремала под левым локтем, кутята пыхтели в ногах. 'Носики - курносики', вспомнил я Толкунову, с непонятно откуда накатившей нежностью к этим крошечным существам. И почуюял, до боли в суставах почуюял то одиночество, в котором находился последнее время.
Но что - то было не так. Нет, и так понятно, что не так, но что? Настораживало небо, я поднял к нему глаза и впервые за много дней увидел там не серую хмарь, а синюю полоску, своим цветом так похожую на голубую гвоздику, и вкрапления снежинок, как на платье Снежной Королевы...