Я ненавидела весну. Не взятую с разбега планку, обвал болезней и работ, земли и снега драный плащ.
И не расхристанный февраль - апрель достал, чернел и плакал, и тряс вчерашнюю листву, и не хватало сил на плач... Я ненавидела апрель. Он был неприбранный, косматый, всегда простужено чихал, топорщился сухим быльём. Он возрождался не собой, а продолжением кошмарта, где тоже не хватало сил на краску, рифму и объём.
Я ненавижу новый день. Его муляж, болванку, тушку, не человека, не творца, не смену зимнему старью... и отдиранье в шесть утра себя от сна и от подушки. Мне дико хочется завыть, забыть, упасть. Но я встаю. Оранжевато по стене сползают солнечные клинья. Аранжировка - шум машин, она шаблонна и гнусна.
Порочный смерчик из лекарств, очередей и поликлиник, примерно то же у друзей, да что за подлая весна...
Объём трудов, и пыльный смерч, и не жалеть себя, и плата - частички духа полегли, жизнинки умерли внутри. Мои апрельнадцать шагов по коридору до палаты, окно: коричневый газон, две ёлки, корпус номер три.
Ещё не май, немой, не мой, я раньше так его встречала, считала дни, ждала сирень с её пушистой ворожбой. Но пыльный смерчик, и цейтнот, и шесть утра, и всё сначала, и за себя, и за друзей - лишь нервы, суетня и боль.
Не то чтоб я была другой - зимы изысканная снежность.
Моя всененависть лежит, в ознобе рифмы лепеча.
Моя весненависть, она - всего лишь горькая веснежность,