С обочины дороги, прямо из глубины темно-зеленых кустов раздался приглушенный протяжный стон. Клубочек замер покачиваясь в нерешительности. Стон повторился. Вломившись лосем в кусты, так что весь покрылся соком раздавленных сочных листьев, Василий чуть не споткнулся о тюк окровавленных лохмотьев, бывших некогда человеческим телом. С большим трудом можно было рассмотреть в покрытых черной кровавой коркой волосах проблески серебристых седых нитей. Осторожно, что бы не побеспокоить лишний раз страшные раны, Василий перевернул раненого на спину. Раздавшийся стон, клинком полоснул по, и без того обливавшемуся кровью, сердцу.
Раненый с трудом разнял слипшиеся ресницы. Боль в глазах старика была такой сильной, что Василий не выдержав отвел взгляд.
- Кто тебя так, батя? Неужто медведь подрал или волк?… - не ожидая ответа, но стараясь спрятать боль за этими словами, тихонько спросил богатырь. – Но ты держись… Сейчас, я бегом в деревеньку, есть у вас там травники или волхвы?
Раненый неожиданно крепко ухватил Василия за руку. Взгляд мутных глаз стал осмысленным.
- Стой, добрый молодец… Мне уже поздно… - с трудом перебарывая слабость, прошептали посиневшие губы. – Остерегись в деревню… Там сейчас… Если сможешь, внучку убереги… Сиротка… Пообещай…
Видя как медленно потухает жизнь в выцветших от прожитых лет глазах, Василий с трудом удержал слезу. Не раз ему приходилось видеть такие раны. Понимал умом – и то чудо, что еще сказать успевает, но сердце отвергая очевидное, требовало бежать, что-то делать… А вдруг да ошибся… Вот только белеющие сквозь кроваво-волосяную корку осколки кости кричали о том, что тут и боги бессильны.
- Хорошо, отец… Найду… Какой злодей учинил?
- Охляба… Остерегись… Богатырь… - последнее слово с хрипом покинуло сведенные судорогой губы.
Пальцы на запястье Василия сильно сжались, до синяков, и в следующий момент безвольно расслабились.
Дрожащей рукой, богатырь закрыл широко распахнутые глаза, с застывшей навеки тоской устремленные в безоблачное, синее небо.
Вздох вырвавшийся из богатырской груди прозвучал как стон по убитому. Что же творится на белом свете? Свои убивают своих. Неужто мало хазар да прочих захватчиков? Неужели сами себя перебьем, что бы поганым их дела облегчить? Люди мы или звери? Да и не звери даже. Зверь убивает ради еды. А человек? Неужели огонек Рода прогорел совсем, того и гляди угаснет? Эх, князь, князь… Снова вздохнул Василий. И умен ты и прозорлив. Козни в далеких странах насквозь видишь, а что под носом творится… Кто как не ты, о людях простых позаботится? А ты забываешь о них. И мыслишь даже не городами - странами. Но страны-то из людей состоят. Простых людей. Не будет их, кто рать твою кормить-поить будет?
Василий снова посмотрел на истерзанное с непонятной жестокостью тело. Где-то в глубине робко пискнула мыслишка – что мол торопиться надо, некогда в чужие дрязги встревать. Этому уже не поможешь, а хазары вот-вот успеют. Да и что если самого вот также? Тогда точно не предупредишь – придут поганые на Русь… Но искаженные смертной судорогой черты лица, словно укоряли богатыря за такие мысли.
Широкими тяжелыми ладонями, Василий с силой потер лицо. Сам того не замечая сжимал зубы так, что желваки на скулах едва не прорвали кожу.
- Ничего, батя. Спи с миром. Я дал слово и я сдержу… - клубочек ткнулся в ногу человека, напоминая о собственной дороге. Василий с грустью посмотрел на него. – Прости, но придется тебе малость погодить. Видишь дела какие…
Как в давние времена, Василий взвился на ноги одним стремительным прыжком. Тело с удовольствием вспоминавшее давние навыки отозвалось приятной истомой. И куда только делся давешний пьяница? Плечи, еще вчера сутулившиеся, как под непосильной тяжестью, развернулись во всю немалую ширь. Твердо глядят пронзительно синие глаза. Случись сейчас воеводе Претичу быть рядом, узнал бы он того Василия, что первым бросался в сечу и выходил последним…
- Ты, батя, богатырем меня назвал, - негромко произнес Василий глядя на тело старика. – Что ж, спасибо тебе. Видно пришло мое время.
Он перевел взгляд на маленького провожатого.
- Тебе малыш лучше пока в котомке пересидеть, ты уж не обессудь – он поднял несопротивляющийся клубочек и аккуратно положил в заплечный мешок.
Бережно подняв легкое старческое тело – негоже оставлять в лесу хищникам, пусть свои похоронят – Василий направился в сторону деревни.
Деревенька встретила богатыря надсадными женскими криками, стонами и едким смрадом потушенного пожара. Всего-то и было десяток дворов, но отовсюду тянуло дымом. Порушенные заборы деревянными костями едва прикрывали вытоптанные, будто диким табуном, огороды. Тяжело ступая, Василий медленно брел от дома к дому. То тут, то там, его мрачный взгляд натыкался на порубленные, изуродованные трупы. Чем больше их открывалось взору, тем темнее становилось его лицо. Лицо не пьяницы, а прежнего богатыря. Зубы скрипели в бессильной ярости. Кое-где на уцелевших заборах уже рассаживались наглые черные вороны. С довольным карканьем, они наблюдали за рыдающими над телами друзей и родственников людьми. Где-то женка голосила о муже, там мать пыталась разбудить навеки заснувшее чадо… Мелькнуло перекошенное горем, лицо бородатого мужика. Плача он баюкал жену ли, дочку ли… Что-то говорил ей, точно не замечая вывалившихся из живота, рассеченного ударом меча, внутренностей. А она смотрела на него не моргая, уже не видя ничего на этом свете.
Слепая ярость горячей волной ударила в голову богатыря. Никто не смеет сотворить такое безнаказанно! И пусть боги молчат, но разве впервой человеку добиваться справедливости собственными силами?
Василий остановился перед невысокой кузницей на самом краю деревни. Беда пришла и сюда. В шаге от входа в мрачный полумрак кузни, лежало жестоко посеченное тело хозяина. У ног кузнеца, ничком лежал молодой кудрявый парнишка. Безмолвные рыдания сотрясали широкие но еще по-детские угловатые плечи. Услышав за спиной шаги парень взвился в воздух. Зеленые глаза впились в лицо Василия. Губы еще кривились в плаче, но рука судорожно стискивала рукоять длинного меча. В застланных слезами глазах, Василий прочитал острое сожаление что пришелец не оказался тем самым ворогом. Пальцы парнишки безвольно разжались и не удерживаемый больше меч тяжело упал в дворовую пыль.
- А я… Вот жив остался… - не с того ни с сего произнес парнишка, дрожащим молодым баском. – Положи… Его рядом…
Василий бережно положил свою горькую ношу рядом с порубленным телом кузнеца. Отвел взгляд, и тут же в глаза бросилась отрубленная рука, все еще сжимавшая меч.
- Троих зарубил… - проследив за его взглядом, тихонько пояснил парень. – Потом один изловчился… И руку ему… Потом долго рубили… Со злости… Веселились… А я ничего…
Парень всхлипнул совсем по-детски. Не больше пятнадцати весен, хоть и ростом почти ровень. Василий неловко приобнял его за плечи. Чувствовал – надо что-то сказать. Что-то такое, мужественное… Вот только слова застряли где-то в горле. Только и проговорил:
- Он герой… Ты запомни его таким…
Не в силах сдержаться, парень по-собачьи ткнулся лицом в широкую грудь богатыря. Неловко похлопывая его по спине, Василий чувствовал как горячие слезы расплавленным железом жгут кожу.
- Надо их похоронить… - с трудом выдавил богатырь.
Вечерело. Солнце сбегая с небесной кручи окрашивало окрестности кровавым, видно мало ему было дневного кошмара. Василий, оперевшись на заступ, с трудом разогнул ноющую спину. Весь остаток дня, бегал по деревне, помогал перевязать раненых, хоронил мертвых. Сколько их было? Сколько слез увидел сегодня? Не раз приходилось бывать в кровавой сече, видывал и больше крови, но вот что б так – свои, всю деревню… С хладнокровием мясника режущего свиней… Пальцы с такой силой сжали черенок, что твердое дерево не выдержало, промялось под пальцами как кусок мягкой глины.
- Пойдем, добрый человек. Я там хлеба нашел… Да и сыр есть… Отдохнуть тебе надо…
Василий вздрогнул. Занятый горькими мыслями не заметил, как подошел давешний парнишка. Он обернулся, всмотрелся в повзрослевшего, за один страшный день, парня.
- Как звать тебя, добрый человек? – выдержал его взгляд парнишка. Не моргнул, не отвел глаз. Оправится со временем, в его годы это легче…
- Василием кличут. Василием Игнатьевичем.
- А меня Одинец… Один я у отца был… - губы его дрогнули, но в следующий миг он овладел собой и продолжил: – Мамка померла, когда меня рожала… Так что, теперь и впрямь – Одинец…
Он хотел было еще что-то добавить, но махнул рукой, и резко повернувшись скрывая выступившие слезы, быстро пошел к кузнице.
Наскоро забросив в изголодавшийся желудок пару ломтей мягкого хлеба да немного сыра, Василий придвинул поближе немаленький кувшин с резко пахнущей брагой. Осторожно отхлебнув, прислушался к ощущениям. Прокатившись по горлу непреодолимой лавиной, жидкость с силой ударила ссохшийся от долгого воздержания желудок, растеклась приятным теплом. Удовлетворенно причмокнув, Василий поднял глаза на Одинца. Весь вечер парнишка не проронил ни слова. Сидел уставясь пустыми глазами в угли печи. Тонкие юношеские губы окруженные едва пробившимся пушком шевелились, обвиняя невидимого собеседника, с которым вел мысленный спор.
- Одинец… - неловко нарушил тишину Василий. – Ты, это… Что произошло? А то даже спросить… Не до того было…
- Люди боярина здешнего, Охлябы, – монотонным голосом, не отрывая взгляда от мрачно рдеющих углей, бросил парнишка. Затем стряхнув наваждение, вздрогнул. Медленно повернув голову, продолжил уже живее: – Намедни торговцы тут проезжали. Глянулся боярину жеребец один. Видя это, торговцы вздули цену до небес. Вот он и решил, примучить свои деревни новым налогом. А что с нас взять? И так последнее ему отдавали…
Одинец замолчал, снова уставившись на багровые угли. От его тяжелого вздоха угли пыхнули ярче, зазмеилось синее пламя.
- Вот он и решил, - продолжил парнишка. – Наказать нашу деревню, что б остальные убоялись. Его гридни прискакали рано утром… Сначала веселились – кто плетью всех норовил, кто за девками гонялся… Потом в раж вошли. Начали стрелами, как уток, а после и вовсе мечами… Когда это началось, батя меч схватил и на улицу. Я за ним было, да он проворнее оказался – вдарил мне по темечку и в подвал… Через оконце все видел… Ногти все поломал… Да только когда выбрался, ускакали уже… Потом вот ты Звягу принес…
Что здесь можно было сказать? Василий молча пил брагу большими глотками, стараясь хоть немного затушить бушующий в голове пожар.
- Старик просил внучку его найти…
- Звану? – Василий увидел как еще больше помрачнело лицо Одинца. Хотя минуту назад мог бы поклясться что мрачнее некуда. – Они ее с собой… Я слышал, купцы соглашались не только на серебро…
Брага, только что казавшаяся божественным нектаром, резко пахнула болотной тиной. С трудом сглотнув, Василий неверяще уставился на парнишку.
- Что… Что ты сказал?
- То и сказал! – Одинец вскочил. Костяшки на сжатых до боли кулаках побелели. Глаза яростно сощурились, лицо заострилось. – На коня ее боярин сменять хочет! Поэтому ее одну не снасильничали – товар берегли…
Одинец с трудом перевел дыхание, и глухим голосом продолжил, говорил как о давно решенном:
- Я Охлябу убью.
Василий хмыкнул:
- Ага. Только сначала тебе придется порубить с полсотни гридней, из которых половина небось не один год в битвах провела… Могу сказать, что удовольствие полное – когда тебя мечами секут…
- Ну и пусть посекут! – упрямо надул губы Одинец. Мигом превращаясь в непослушного пацаненка. – Пусть! На том свете не стыдно будет отцу в глаза посмотреть! Да и без нее жить…
- Ага! – кивнул Василий. – Вот батю порадуешь… Да поблагодарить сможешь, вон шишку аж отсюда видно. Не болит?
От его участливого голоса, на глаза Одинца вновь навернулись слезы.
- А что, сидеть сложа руки? Пусть всех продают? Может и спас, за тем что б хоть что-то сделал…
- Вот именно. Что бы хоть что-то сделал! А не кидался под нож без толку, дурень! Твой батя спас тебя, что б род не прервался, а ты… Тьфу!
Парнишка зло утер слезы.
- Прервется род… Без нее, прервется…
- Вот оно что… - прищурившись протянул Василий. – Люба она тебе?
У парнишки аж пушок на верхней губе покраснел:
- Люба…
- Вот и останься жить ради нее… А я… Все равно старику слово дал… Да и хранить себя не для кого. – покривил душой Василий. Самому страшно стало. Ведь спешить надо. Только вот как жить потом, зная что такую мразь как Охляба под солнцем оставил?
- Ты что, хочешь?… – у Одинца аж глаза высохли от удивления. Где-то в глубине мелькнула сумасшедшая надежда. Но пропала, видно вспомнил слова о полусотне челядинов. – Я с тобой!
- А на кой леший, ты мне сдался? – грубо отрезал Василий. – Мне самому бы уцелеть, а еще за тобой приглядывать? Лучше покажи-ка свой меч, а то я как видишь…
Одинец снова сник. И сам понимал, что от него в таком деле помощи, что от прошлогоднего снега.
- А что ты один сможешь? Или думаешь, что тебя сечь не станут?
- Станут, – уверенно улыбнулся богатырь. – Еще как станут. Да вот только и я, не всю жизнь на печке просидел...
Василий покачав головой вернул меч Одинцу.
- Этот единственный? – с робкой надеждой спросил он паренька.
- Да… Не любил отец мечи ковать. Да и куда их в нашей глуши девать? Здесь подковы потребны, топоры, ножи. В общем только то, что в хозяйстве нужно, – немного смущенно ответил тот. – А что, неужели плохой меч?
- Меч-то хорош, – вздохнул богатырь. – Это я не того… Короток для меня, легкий… Супротив одного, с таким одно удовольствие, а когда много, да в бронях… Поувесистей бы надо.
Помолчали. Василий старался не смотреть на жалобные глаза парня. Вздохнул, но в следующий миг просветлел:
- Тебя отец ремеслу учил?
- А как же, – обиделся Одинец. – С малолетства помогать приучен. Последний год и самому доверял кое-что делать. Правда под присмотром. Вот только меч не смогу…
- Да забудь ты про меч – нетерпеливо перебил Василий. – Ты дубину оковать сможешь?
- Наверное смогу, – немного подумав, не совсем уверенно ответил парнишка. – Если объяснишь, как именно хочешь… А что?
- Да так… - неопределенно махнул рукой Василий – Схожу-ка я воздухом подышать. Голову заодно проветрю…
Когда Василий вернулся со свежей головой, Одинец не смог удержать удивленного присвиста. В руках богатыря, цепляясь за все уступы плохо сбитыми сучками, темнела бурой корой дубина. Если вот только можно назвать дубиной довольно толстое деревцо вырванное, как видно, с корнем. Да еще и в немаленький рост самого Василия.
Одинец только кивнул с трудом проглотив комок перекрывший горло.
- Пошли, покажешь, как…
В тот момент, когда на востоке появились первые проблески розовой зари, Одинец, с трудом приподняв чудовищную палицу, сунул ее в корыто с водой, отер мокрый лоб. Из корыта, с противным шипением поднимались густые клубы пара. В какой-то момент, даже показалось что вся вода так и выйдет не остудив пышущего жаром металла. Но вот, сквозь пар, матово блеснуло зеркало воды. Хотя какое там зеркало – одна накипь. Следом проступили очертания палицы. Одинец невольно поежился – такой быка можно свалить, целое бревно. Ее подымать-то тяжко, а уж что б размахнуться и вообще думать нечего. Он растолкал сладко посапывающего в углу кузни Василия. Пока ковал, не раз дивился – как умудряется спать под мерные удары молота, да вспомнил потом размер кувшина с брагой.
- Вставай. Светает уже.
Василий недовольно забурчал, но глаза открыл.
- Эх, тетеря! Я такой сон зрел, а ты… - он шумно почесался. – Ну как, готово?
Вместо ответа, Одинец гордо кивнул на кадку, над которой еще поднималось жидкое облачко пара. Василий вскочил с такой поспешностью, что парнишка аж отшатнулся – вроде только лежал, а в следующий миг обжигаясь, хватает палицу.
- Молодец! – морщась, металл еще жег ладони, похвалил паренька. – Хорошо от отца перенял науку. Гляди-ка, не разу не видел, только по словам, и так добротно.
От такой похвалы, Одинец зарделся. Только напоминание об отце немного омрачило радость. Что бы отогнать грустные мысли, спросил:
- А ты уверен, что смогешь, такой оглоблей махать?
Усмехнувшись, Василий молча вышел из кузни. Одинец поспешил за ним – уж больно хитрой была усмешка.
Василий покачал палицу в руке, приноравливаясь к весу. По руке зазмеились толстые канаты мышц, живущие своей, независимой от остального тела жизнью. Подумал только: надо ж, не ослаб почти. Но руки отзываясь на привычную когда-то тяжесть, уже вскинули окованное дерево над головой, привычно закрутили. Одинец зачарованно смотрел, как огромная палица набирая скорость, все быстрее и быстрее мелькает вокруг богатыря. Вот уже и не видно ее, только слышен недовольный гул потревоженного воздуха, а вокруг богатыря завеса, сунься – голову напрочь оторвет!
Наконец, движения Василия стали замедляться. Палица вынырнула из воздуха – вот уже и рассмотреть ее можно. А там и вовсе остановилась. Тяжело переводя дыхание, Василий опустил ее на землю. Навыки-то тело помнит, а вот силы все-таки не те. Когда-то мог такую крутить чуть не весь день не уставая. А тут, на-ко – всего ничего, а уж в груди похрипывает, да посипывает подозрительно. А что ты хочешь, буркнул он сам себе, сколько лет ничего тяжелее кувшина не подымал. Еще удивительно что это смог. Он посмотрел на Одинца. Парнишка стоял широко распахнув рот, чуть-чуть и челюсть вывихнет. На лице написан такой восторг, что Василий невольно подумал, что рановато себя в немощные записывать.
- Ты слюни-то подбери, – смущенный обожанием написанным в глазах паренька, нарочно грубо бросил богатырь. – Поскользнешся еще…