|
Андрей Попов
КУКОЛЬНЫЙ ЗАГРОБНЫЙ МИР
Опять я слышу голоса, --
Из пустоты, из цифры ноль,
Из кванта тьмы, где зреет боль, --
От них стареют небеса.
И агрессивный шепот их
Волной колеблет здравый смысл,
Чтоб в смерть уверовали мы,
Чтоб шум миров скорей затих...
{Статус повествования: ГЛАВА НЕЧЕТНАЯ}
Фиолетовая свеча вспыхнула далеким бездушным пламенем, и все вокруг приобрело угрюмо-сизые оттенки: лакированный пол, коврик у двери, стены хижины, где различные цвета смешались панорамой чьей-то бездарной мазни. Кошастый лениво, будто делая одолжение незваному утру, открыл один глаз и вытянул морду в сторону дивана. Там еще спала Астемида. Фиолетовые краски придавали ее лицу грозное, даже излишне сердитое выражение. Вот-вот должна была загореться Желтая свеча, и кошастый счел нужным предварительно зажмуриться, пока не наступила разгоняющая всякий сон цветопляска, его сознание никак не могло смириться с этой войной красок, которую каждое утро устраивали неведомые ему силы.
Да. Желтая свеча тоже вспыхнула, и орнамент мира изменился за одну капля-секунду: словно все вокруг -- от горизонта до горизонта -- нужно было в срочном порядке перекрасить. Кому? И зачем? Далее последовательно загорелись Розовая и Голубая свечи. Цвета на некоторое время устроили настоящую чехарду, будто жили они не в Сингулярности, а внутри гигантского калейдоскопа, который периодически встряхивают руки заскучавшего гиганта. Впрочем, Лео ничего пока не видел. Его глаза были честно зажмурены, а волосатая морда слегка напряглась, вынюхивая что-то в воздухе.
Когда кошастый наконец осмелился посмотреть на новый день и все связанные с ним недоразумения, он был удивлен: размерено спешили ходики настенных часов, шагая точно по воздуху, бревна хижины дремали, лежа друг на друге, вязаный половик валялся в углу скомканный. Да нет, здесь все как обычно, удивило другое: прямо на полу, прямо перед его носом притаился враг. То, что это именно враг, Лео не сомневался, друзья так подозрительно не выглядят: кричаще-яркий, до ряби в глазах, он замаскировался под простое пятно, но все же чуть заметно шевелился, наверное дышал... Лео рывком выкинул лапу и запустил в него свои когти. Не тут-то было. Враг переметнулся в сторону, резко сменив окраску с бледно-зеленой на темно-синюю, цвет испуга. Кошастый в азарте прыгнул за ним, но загадочное пятно опять устремилось куда-то в угол и, вздрогнув пару раз, успокоилось. `Что-то тут не так...`, -- Лео неуверенно поднял лапу и подозрительно посмотрел в сторону дивана.
-- Мррр...
Так и есть. Его просто дурачили. Астемида держала в руках маленькое зеркальце и улыбалась. Луч света, отражаясь то от одной, то от другой свечи, создавал яркого призрака, который хамелеоном бегал туда-сюда, непредсказуемо меняя окраску и настроение. Сейчас он волной вскочил по бревнам под самый потолок и растекся там флегматичным коричневым пятном. Поздно. Лео потерял к фантомной охоте всякий интерес, он сделал вид, что обиделся, и демонстративно принялся вылизывать лапы -- и без того лизанные-перелизанные каждый четный и нечетный день.
-- Что, бродяга, решил сегодня у меня переночевать? Так уж и быть...
Кошастый возмущенно навострил уши: что за бестактность? как она смеет такое говорить? Он волен ходить где вздумается, ночевать где вздумается и даже кусать кого вздумается! Ну... кроме Авилекса и Гимземина, этих двух злодеев, которые к нему абсолютно равнодушны. Алхимик даже пару раз отгонял его от себя палкой, охраняя свое чудаковатое жилище, чтоб оно провалилось. Ох, не хотелось об этом вспоминать...
Астемида подхватила Лео на руки и принялась нежно теребить его плюшевое тело с мелкими ворсинками волос, приговаривая:
-- Чья это морда на меня так недовольно смотрит?
Кошастый уже знал, что такие забавы обычно заканчиваются длительным поцелуем, знал, что вырываться бесполезно, поэтому разумнее расслабиться и снова зажмурить глаза. Какое-то время он еще пытался уворачиваться от ее виниловых губ, не понимая, в чем смысл этой дурацкой игры. Асти с силой прижала его к себе, а после погладила за ушами и отпустила восвояси. Лео тотчас поспешил к выходу. Последнее, что можно было увидеть, это хвост с кисточкой на конце, исчезающий за дверью в Сингулярности.
Астемида подошла к зеркалу и долго-долго играла в гляделки со своим отражением, каждое утро ждала, что оно все же не выдержит и моргнет первым. Увы, отражение слишком скучно и незатейливо копировало каждое ее движение, и тогда Асти попросту принялась любоваться собственной красотой. Знала, что это скрытый нарциссизм. Знала, что Авилекс неодобрительно качает головой, когда видит это. Но что поделать, если природа наделила ее такой безупречной внешностью? Чуть вздернутый нос, словно со смешинкой на конце, придавал ей постоянную веселость, как будто она вообще никогда не грустила, хотя это далеко не так. Широкий размах бровей походил на две волны, устремленные друг к другу. Не красота ли? Янтарные зрачки скрывали тайну ее помыслов, а непомерно длинная, почти до пояса, коса придавала статность всей фигуре, своим изгибом дополняя расцветку любого платья. Нет -- однозначно красота! Она перекинула косу через одно плечо, затем через другое, вспомнила, как кошастый прыгал, пытаясь вцепиться когтями в ее кончик, и невольно улыбнулась.
По легенде, тот осколок зеркала, что висел у нее на стене, а также все осколки в других хижинах, когда-то были единым огромным зеркалом, стоящим на поляне. Никто уже не помнит, по какой причине оно разбилось на множество частей. Даже Авилекс -- рассказчик всяких легенд. `Интересно, а где живут отражения, когда нас нет дома, или мы спим, или...`, -- Астемида запуталась в собственном вопросе и вспомнила, что хотела подумать совсем о другом.
-- ...гите! - снаружи долетел некий вздорный звук.
Зеркало походило на многоугольную кляксу, и всякая вещь, в него не помещающаяся, получалась беспощадно изрезанной по сторонам.
-- ...апало чудо...е! - вздорные звуки, невесть откуда взявшиеся, продолжали бесноваться.
Кстати, однажды они попытались сложить из осколков единое целое, но ничего не вышло. Лишь пять или шесть фрагментов, как в пазле, подошли друг к другу...
-- Помогите! На меня напало чудовище!
`Так... так... так... что мы имеем?`, -- думала Астемида, проводя кончиком косы по губам, -- `Есть некое чудовище. Оно взяло и вероломно на кого-то напало...`
Тьфу ты! Да это же голос Геммы!
Асти мигом покинула свое жилище. Буйные краски утра неприятно резко ударили в глаза. Все четыре свечи давно горели на полную яркость, сверху давил своей тяжестью начищенный до блеска безграничный кристалл неба.
-- Да помогите кто-нибудь! Чудовище!!
Голос несомненно доносился со стороны мраморной экспоненты, куда и следовало бежать. Но то, что она увидела, походило лишь на неумелый розыгрыш или, в лучшем случае, на репетицию к новой пьесе. Гемма продолжала звать на помощь, крича и размахивая руками, но... рядом с ней не было абсолютно никого и абсолютно ничего. Лишь пустой воздух. А может, это воображаемое чудовище, с которым она вступила в отважную схватку? Получается -- тоже воображаемую. Астемида на секунду даже испугалась -- не тронулась ли подруга умом? Неподалеку уже находились Ингустин, Риатта и Анфиона: все трое удивленно смотрели на происходящее недоразумение, не понимая -- каких действий от них требуется. Гемма упорно продолжала царапать ногтями пустоту.
-- Что вы стоите?! Вам весело, да? Пусть оно меня растерзает, да?
-- Да где твое чудовище? -- Ингустин сжал кулаки и по-рыцарски вскинул голову: -- Только попадись оно мне! Наверное, оно испугалось и скрылось где-нибудь в тумане абстракций... Ух, если я его найду...
Не зависимо от того, была это невинная ирония или неприкрытая издевка, Гемма почти взбесилась и яростно выпалила:
-- Вот оно! Внизу!!
На крики уже прибыли Фалиил и Раюл, ничего не говоря, обмениваясь лишь удрученными взглядами. Когда все вместе подошли ближе, то приготовленные шутки сразу исчезли с языка. А ведь чудовище-то на самом деле было... только не объемное, а плоское. И абсолютно-абсолютно черное. Оно извивалось по земле, корчилось -- возможно, пытаясь зацепиться за траву и приподняться. В его уродливом облике даже просматривались конечности, чем-то похожие на руки и ноги. Когда Гемма отмахивалась от него, оно в ответ озлобленно шевелилось, то сворачиваясь бесформенным пятном, то распускаясь внезапным взрывом темноты. По всей видимости, основным его оружием являлся страх, что оно нагоняло на свои жертвы.
-- Ну прогоните же эту тварь!! -- Гемма чуть не плакала, она несколько раз уже пыталась скрыться, но черная невидаль бежала за ней по пятам -- беззвучно, дерзко и совершенно бесцеремонно.
-- Это не чудовище, -- произнес только что подошедший Авилекс. -- Это тень.
-- Что-что-что??
-- Гемма, замри!
Девчонка послушно обратилась в неподвижное изваяние, как будто они играли в `замороженное время`, ее пластмассовые руки оказались поднятыми вверх, подражая деревьям-сталагмитам. И -- невероятно, чудовище тоже замерло, передразнивая ее и поднимая собственные пятна-руки, более похожие на щупальца. Гемма растопырила пальцы, потом сжала их в кулаки, потом вновь растопырила, и так несколько раз... То, что звездочет назвал `тенью`, несколько раз подряд отрастило собственные пальцы, явно кривляясь или же стараясь своим неумелым подражанием привлечь к себе внимание. А может, ОНО вовсе и не враждебно? Откуда оно вообще взялось?
-- И что? Теперь чудовище будет повторять за мной все мои...
-- Она только делает вид, что копирует твои действия, -- грубо прервал Авилекс, в его голосе чувствовалась раздражительность. -- Не верь ей, она пытается усыпить твою бдительность!
-- А... тень... это вообще хорошо или плохо? -- реплика принадлежала Фалиилу, он стоял совсем рядом с растрепанными капроновыми волосами и с переменчивыми чертами лица, которое никак не могло подобрать мимику, адекватную сложившейся ситуации.
-- Это очень плохо! -- Авилекс закрыл лицо руками и на некоторое время погрузился в себя. Он был почти на полголовы ниже остальных кукол, впрочем, недостаток в росте с лихвой компенсировался его неформальным лидерством. Все шли к нему за советом (кроме Гимземина), все к нему прислушивались (опять-таки, исключая алхимика Гимземина), в любом спорном вопросе почти всегда его слово являлось решающим. Фраза `если этого не знает Авилекс, значит не знает никто` давно стала крылатой, хотя, справедливости ради, она не всегда соответствовала действительности. -- Вы даже не представляете, насколько это плохо! -- звездочет повторил только что высказанную мысль, обогатив ее лишними негативными эмоциями.
Легкий ветерок, фривольно разгуливающий вдоль поляны, был почти неощутим. Внутри Сингулярности, с момента ее образования, вообще никогда не наблюдалось сильных ветров. Они когда-то имели место, но в бесконечно далеком прошлом, столь далеком... И именно в это прошлое сейчас был направлен взор звездочета, его лицо до сих пор было закрыто ладонями. Мраморная экспонента, уносясь ввысь, своим острием пыталась проткнуть эфемерное полотно небес, но она довольно быстро заканчивалась. Ханниол как-то выдвинул идею, что здесь в землю по самую голову закопан воин-исполин, держащий в руках копье, и наконечник этого копья торчит сейчас из-под поверхности. Да... при богатой фантазии внизу можно было дорисовать все что угодно, хоть воображаемую ось мира. На самом же деле мраморная экспонента являлась незатейливым архитектурным сооружением: расширенная у своего основания, она с четырех сторон устремлялась вверх, постепенно сужаясь, что и вызывало обманчиво-радостное впечатление наконечника. Четыре циферблата мертвых часов, направленные в разные стороны света, давно уже не работали. Стрелки, когда-то показывающие точное время на востоке, западе, севере и юге, застыли на месте и скорее всего успели уже заржаветь. Недаром эту мраморную стелу иногда называют памятником Вечности. От последних двух слов веет загадочной романтикой: в любом случае, это разумнее, чем представлять себе несуществующих и неуклюжих великанов.
-- Мне-то что теперь делать?! -- Гемма уже злилась. Как и все девчонки, она всегда мечтала быть в центре всеобщего внимания, и вот наконец добилась своего... Тьфу на все!
-- Лучше ошибиться, ничего не делая, чем ошибиться, совершив неверный шаг, -- тихо произнес Авилекс, и пожалуй, его услышал только ветер, перемалывающий всякие звуки. А громче он добавил: -- Не обращайте внимания, это философская апория. А тебе -- просто успокоиться. До вечера тень бессильна причинить вред, а к вечеру мы наверняка что-нибудь придумаем... О, нет. Кажется, я уже придумал.
Фалиил, вечно чем-то да недовольный, несколько раз перевел взгляд с гемминого чудовища на звездочета и обратно. Тень, кажется, успокоилась и вела себя предсказуемо, даже слишком покорно -- подчеркнуто-услужливо, что ли. Тень будто бы исполняла какую-то роль, и это ему не нравилось ровно настолько, насколько он вообще не понимал происходящего. Фалиил почти всегда был одет в темно-синюю кримпленовую рубашку с длинным рукавом, монотонную и совершенно неброскую, часть пуговиц которой всегда была небрежно расстегнута. Ему было все равно, как он выглядит со стороны, и что о нем вообще думают. Чаще всего он был погружен в собственные мысли, мало следя за окружающими вещами. Но теперь выдался случай из ряда вон выходящий.
-- Кажется, ты знаешь что-то такое, о чем не знаем мы.
Фраза была адресована звездочету, и тот вежливо поправил ее смысл:
-- Я помню что-то такое, о чем не помните вы. Так вернее. У кукол плохая память, это ни для кого не новость...
-- Не забывай, ты тоже кукла! -- Фалиил никогда не говорил с повышенной интонацией об очевидных вещах. Даже удивился сам себе и опять все списал на неординарность ситуации.
-- Да, да, да... Наши мозги сделаны из обыкновенной ваты, а вата -- я вам скажу -- самое ненадежное хранилище знаний. В отличии от вас я много читаю, особенно древние свитки с преданиями. Если вы совершенно забыли, что такое тени, придется еще раз рассказать вам эту старую легенду. Итак, вы готовы слушать?
Авилекса всегда слушали с неподдельным интересом, дар рассказчика был такой же неотъемлемой частью его натуры, как способность считать по ночам звезды. Он, как никто другой, умел интонацией выделять кульминационные моменты историй, его бархатный, слегка хрипловатый голос был проводником эмоций из других времен, забытых и несправедливо заброшенных. Он знал, где сделать паузу в своем рассказе, дабы продлить интригу, знал как надо заглядывать в души своим слушателям, знал вообще многое, о чем другие куклы лишь мечтали знать.
Ароматный час достигал своего апогея, где-то над головой кружили бумажные птицы, издавая вместо звуков лишь легкое шуршание. Иногда они пикировали с высоты вниз, демонстрировали чудеса воздушной акробатики и вновь возвращались в родную стихию, пафосно именуемую небом. Порой их артистический полет заводил их так высоко, что казалось будто они уже парят в безымянном пространстве, совершенно исчезая из глаз. Ведь каждому известно, что небо -- это еще не конец, над ним находится безымянное пространство -- там, где звезды... Для кошастого птицы являлись практически недосягаемым развлечением, поэтому сейчас он гонялся за какой-то размалеванной бабочкой, бегая вокруг мраморной экспоненты. Порой подпрыгивал, хлопал передними лапами, будто это у него ладоши, и ни с чем кубарем катился по траве. Затем он резко поднимался, недовольно тряс мордой, выискивая озлобленным взором разноцветный мираж своей жертвы. А бабочка издевательски кружила неподалеку, безмятежно и почти влюбленно порхая капроновыми крыльями.
Авилекс присел на передвижной пенек, что в изобилии были расставлены по всей поляне, и кивком головы сделал знак, чтобы остальные тоже садились.
-- Это было так давно, что даже древнее пламя свечей не в состоянии вспомнить те эпические события... -- примерно такими напыщенными фразами начиналась всякая его история, -- ...по той причине, что в поднебесье тогда горела одна-единственная свеча, и свет она давала самый простой -- белый. М-м-м... не уверен, где именно она находилась, по-моему, где-то в стороне севера. Так вот, тогда все предметы, все вещи нас окружающие -- от мелкого кустика до изящных деревьев, и даже мы сами обладали собственными тенями. Мы являлись господами, они -- лишь послушными безвольными рабами: следовали за нами по пятам, пытались подражать нам и не вызывали абсолютно никаких проблем. Если какой предмет был недвижим, к примеру -- каменная книга, то и его тень застывала на месте черным плоским барельефом, уподобляясь своему оригиналу. Если же предмет перемещался, допустим -- его бросили по воздуху, то тень, не выдерживая даже секундной разлуки с хозяином, мчалась следом и, пока она его снова не коснется, не успокоится. Они чем-то напоминали наши отражения в зеркалах, только по природе были совершенно бесцветны. Их собственное безволие оказалось настолько подчеркнутым, что они охотно принимали очертания любой кривой поверхности, даже не пытаясь выпрямиться и хоть как-то продемонстрировать свое достоинство. Поэтому для всех было полнейшей неожиданностью, когда тени вдруг взбунтовались... Да-да, именно взбунтовались! Поначалу они просто пытались оторваться от своих материальных источников и зажить собственной жизнью, но произошло событие куда более страшное...
Тут наступило самое время сделать паузу, и Авилекс чувствовал это. Он не спеша приподнял свою шляпу с короткими полями и высокой тульей, пригладил коротко стриженые волосы дымчатого цвета, которые в этом совершенно не нуждались, и вернул головной убор на место. Шляпа слегка сморщилась, как будто обладала собственной мимикой и сейчас выражала недовольство, что ее лишний раз потревожили.
-- Ну... что за событие? -- спросила Анфиона, самая нетерпеливая.
-- Я называю это инверсией размерностей, -- наставительно продолжал Авилекс, -- а для вас лучше сказать, что произошел переворот в здравом восприятии вещей. Тени не просто захватили повсюду власть, они стали объемными, то есть трехмерными, хотя и продолжали оставаться такими же неприглядно-черными. А все куклы, их дома и прочие вещи превратились в плоские фигуры. Вообразите себе эту картину: черные стволы деревьев, черные кустарники, черная трава, по поляне бродят черные похожие на нас существа, а сами куклы цветным пятном следуют за ними, изгибаясь по волнистой поверхности. Даже вместо птиц по небу летали их дерзкие тени... Так продолжалось довольно долго -- целый интеграл дней, пока в ситуацию не вмешался сам Кукловод. Он изгнал мерзкие тени из поднебесья, а чтобы они больше никогда вновь не появились, он поставил четыре исполинские свечи по четырем сторонам обозреваемого мира. Фиолетовую свечу он разместил на востоке, Голубую -- на западе, Розовую -- на юге, а Желтую прочно укрепил за пределами севера, чтобы всякий предмет со всех сторон был озарен их сиянием. И с тех пор все тени исчезли... навсегда.
Последнее слово Авилекс произнес почти шепотом, неуверенно, как бы внутрь себя. Минуту длилась непривычная для ароматного часа тишина. Фалиил обхватил голову руками, уткнув взор на кончики своих ботинок, они последнее время что-то совсем истрепались. Остальные куклы обменивались немыми взглядами, только одна Гемма сидела взбудораженная как на иголках. Ее личная тень, будь она проклята, даже не намеревалась исчезать. Даже после такой грозной и поучительной истории она не испугалась, а слушала звездочета вместе с остальными, вальяжно, если не сказать больше -- по-хозяйски распластавшись на земле.
-- Так откуда она взялась?! -- визгливо крикнула Гемма и потом резко вскочила, пыталась топать ногами, орать на черную прилипалу, стряхивать ее со своих ног, но тень лишь издевательски плясала рядом.
-- Не знаю, -- удрученно вымолвил звездочет. И здесь было самое время вспомнить справедливую поговорку: `если этого не знает Авилекс, значит не знает никто`.
-- Подожди, подожди, подожди, -- Фалиил оторвался от созерцания собственных ботинок, которым давно пора на свалку, и резко перевел взгляд на рассказчика легенд.
-- Жду, жду, жду. Я и с первого слова тебя услышал.
-- Правильно ли я понял, что мы все являемся очевидцами и свидетелями тех давнишних событий?
-- Добавь еще: непосредственными участниками. Я бы и сам ничего этого не помнил, если б еще тогда, в древности, собственноручно не записал все произошедшее на один из свитков. Кстати, пару раз я даже вам зачитывал текст этого свитка дабы освежить воспоминания, но... -- Авилекс снова снял шляпу, мягко постучав себя по макушке, -- вата есть вата.
Записи, какие бы то ни было, хранятся лишь в двух местах: в испорченной и никому уже ненужной библиотеке, а также в личной хижине звездочета. Там все фолианты уложены аккуратными стопками, каждый свиток имеет свое помпезное название и личное место на полке. Авилекс дрожит над ними, как Кощей над златом, на руки никому не дает, а если возникает потребность -- вслух читает сам. Говорят, что события некоторых легенд, отраженные в свитках, происходили еще до возникновения Сингулярности.
Топот чьих-то ног заставил тревожные думы на время улетучиться. На поляну забежал Эльрамус, самый рассеянный субъект из всех местных обитателей, он с негодованием посмотрел на остальных:
-- Чего вы все расселись?! Я слышал крики! На кого-то напало чудовище! Я... я готов драться!
Авилекс вынужден был в третий раз приподнять свою шляпу:
-- Приветствую тебя, Эл. Ты как всегда вовремя.
>>>
Тела всех кукол были сделаны из пластмассы, исключая суставы и подвижные места, где использовался эластичный винил бежевого цвета. Предполагается, что их создателем являлся сам Кукловод, увидеть которого в настоящее время было событием почти нереальным. Как и нереальным казалось сейчас докопаться до истины: что было в Самом Начале, еще до возникновения жизни, до образования самой Сингулярности? Никто разумеется не помнил, как он появился на белый свет, куклы просто существовали, и все тут. Вели свою незатейливую жизнь, полную мелких радостей и вздорных огорчений, каждый день ставили одну и ту же пьесу, уверенные, что незримый правитель мира, Кукловод, тайно наблюдает за их деяниями и получает от этого своеобразное удовольствие. Ингустин однажды даже предположил, что все их мысли, движения и поступки являются инспирированы, то есть имеют внешнее происхождение. Кто-то сверху просто дергает кукол за тонкие невидимые ниточки, а им наивным кажется, что они самостоятельно ходят туда-сюда, ведут беседы, строят какие-то нелепые планы... Впрочем, эту гипотезу никто не поддержал. Помнится, вспыльчивая Винцела даже кричала ему в лицо, вращая запястьями: `вот, видишь, нигде нет никаких ниточек! врешь ты все!`.
Кстати, об Ингустине. Сейчас он стоял, глядя на север и наблюдая, как игриво мерцает пламя Желтой свечи: далекий огонек будто облизывал ткань горизонта, то агрессивно раздуваясь, то превращаясь в тонкую каплю лучистой энергии. Он вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к своему плечу. Это оказалась рука Авилекса.
-- Поможешь мне?
-- А что надо делать? Мне казалось, что сейчас Гемма -- наша главная проблема.
-- Именно о ней и речь. Идем.
Ингустин не сразу сообразил, что они направляются к зданию библиотеки, которое находилось почти вплотную со священной Ротондой. Впрочем, назвать это зодчество `зданием` можно лишь в радикально-ироничном смысле. Почти полностью вся библиотека находилась под землей, на поверхность выглядывала только ее дугообразная крыша, покрытая битой местами черепицей. `Парадная дверь` не открывалась, а откидывалась как люк. Короче -- самый настоящий склеп. В него уже наверняка никто не заглядывал минимум несколько недель, а если и заглядывал, то лишь от вопиющего безделья. Когда в древности сюда складывали книги, надеялись, что прохлада послужит их долгому сохранению, но беда пришла совсем с другой стороны.
Оба спустились вниз. Затхлый воздух пах прогнившей вечностью, а темнота казалась прекрасной, во всяком случае до того момента, пока скрывала уродство окружающих вещей. Звездочет зажег пару светильников, и две белые сосульки боязливо озарили стеллажи с книгами. Ингустину показалось, что в углу произошло шевеление, он пригляделся, но кроме пятен плесени так ничего и не увидел. Потом брезгливо взял одну из множества книг и, сморщив лицо настолько, насколько позволяла виниловая мимика, открыл ее. Он знал, что когда-то на этих страницах были записаны сценарии многочисленных пьес, которые они сами сочиняли и каждый день разыгрывали на сцене Ротонды. Во славу Кукловода. Во имя веселья их самих. Да... когда-то... Теперь же он увидел то, что и ожидал увидеть: страницы книги, все без исключения, были заляпаны большими чернильными пятнами. Меж этих пятен встречались короткие обрывки фраз, вырванные из контекста эпитеты возвышенных реплик, а порой всего пара-тройка букв, выброшенных из собственных слов. Нашествие чернильников сделало свою грязную работу. Он знал, что если б открыл пятую, десятую, двадцатую по счету книгу, везде была бы одинаковая картина и одинаково бездарные художества хаоса. Вряд ли хоть одна книга уцелела.
-- Послушай, Ави, а тебе не приходило в голову, что чернильники могут вернуться к нам, как вернулись тени? Гимземин точно всех извел? По-моему, он клялся чем-то... чем же он там клялся?
Звездочет проигнорировал вопрос, озвучив собственную мысль, наверняка более важную:
-- Давно искал повод избавиться от ненужного хлама. Ин, захвати как можно больше этой макулатуры и пойдем.
Его спутник снова поморщился, он не любил свое короткое имя - `Ин`: этот звук казался диким, колким, каким-то неполноценным. Не имя, а куцый обрубок слова. То ли дело торжественное -- Ингустин.
Подниматься на поверхность и вновь спускаться в обиталище плесени пришлось несколько раз, пока на поляне не выросла целая гора из растрепанных старых книг. С некоторых уже вываливались страницы, делаясь забавой для ветерка, и все до одной они были беспощадно измазаны чернилами.
-- Так, Гемма, просто стой на месте и не шевелись. Главное ничего не бойся. - Авилекс принялся отдавать распоряжения, его командный тон и его поднятый вверх указательный палец подчеркивали значимость момента. -- Ин, наша с тобой задача разложить вокруг нее все книги, и гляди, чтобы расстояние было не меньше трех шагов. Я не сказал вам главного, поэтому говорю теперь: тень побаивается света. Но увы, глагол `побаивается` настолько робок, что побаивается сам себя. А вот от огня тень впадает в настоящую панику!
-- Вы что, сжечь меня хотите?! -- Гемма закричала и для чего-то сжала кулаки, кристаллики малахита в ее глазах уже вспыхнули.
-- Не тебя, а твою эгоистичную природу, -- произнес Авилекс настолько обыденным голосом, словно этой вымышленной экзекуцией он занимается ежедневно.
Конечно же, звездочет говорил с сарказмом, но Ингустин, раскладывая книги, вдруг подумал: а если это правда? Гемма последнее время стала слишком уж взбалмошной да своевольной. Что если тень -- наказание за грехи? Кстати, о самой тени: она последние минуты слишком явно присмирела. Сотканное из первозданного мрака пятно похоже даже укоротилось в размерах, все еще касаясь своими уродливыми черными ногами ног Геммы. Испугалось? Или играет в собственное театральное представление?
Когда из книг была наконец выложена кривая окружность, Авилекс полил ее маслом и с словами `да простится мне подобное кощунство` поднес горящую спичку. Огонь вспыхнул яркой белой стеной, и на поляне в одно мгновение стало так светло, будто вдоль линии горизонта зажгли еще целую дюжину дополнительных свечей. Истерически мечущееся пламя поднялось на высоту выше колена, Гемма закрыла ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. Со всех сторон ее окружало враждебное пеклище, бесы в обманчивом облике лучезарных созданий изгибались, кривлялись, пытались дотянуться до своей жертвы. Откуда-то извне донесся голос Астемиды:
-- Подруга, мы с тобой! Если что -- зови...
Остальные куклы стояли чуть поодаль, обреченно наблюдая за происходящим и свято веруя, что Авилекс знает свое дело. Лишь единожды Фалиил в порыве благородства кинулся на помощь, но тут же был остановлен несколькими пластмассовыми руками. Гемма чувствовала жар, чувствовала ненависть огня, но на удивление быстро успокоилась, поняв, что сама на себя нагоняет страхи. Тень внизу принялась метаться вправо-влево, кончилось ее притворство, она вдруг зажила собственной жизнью: дергалась, махала несуществующими руками и с каждой секундой бледнела, бледнела, бледнела... Потом ни с того ни с сего стала двоиться, троиться, и эти вторичные тени от отчаяния взялись уже царапаться между собой, постепенно исчезая из средь опаленной травы. Затем и сам огонь начал явно ослабевать. Легковоспламеняющуюся бумагу сложно было для него назвать настоящей пищей, легкая закуска -- не более того. Языки пламени, словно испытывая притяжение, опускались вниз и один за другим погибали, оставляя после себя рдеющую золу. Все закончилось тем, что вокруг мученицы Геммы образовалась дорожка горячего пепла.
-- Я счастлив, что это закончилось, -- первым сказал Фалиил. Слово `счастлив` не совсем увязывалось с его меланхоличным характером, но никто не усомнился, что в данный момент он говорит искренне.
Гемма еще долго боялась опустить глаза вниз, когда же сделала это, увидела бледное, чуть сероватое пятно, на котором стояла.
-- Так мы убили ее или нет? -- она совершила несколько неуверенных шагов, потом побегала с места на место, но увы, пятно всюду следовало за ней. Да, оно было практически незаметным, но оно было -- и этот факт не заштрихуешь никакими смягчающими фразами.
Авилекс удрученно покачал головой:
-- Очень надеюсь, что тень умерла, а это... пройдет со временем. Надеюсь.
Чужая да еще и крайне неуверенная надежда не внушала Гемме восторга, она сложила руки на бока, нахмурилась и громко сказала:
-- Разве я чем-то разгневала Кукловода? Я постоянно участвую в пьесах, честно исполняю роли, со всеми дружу, ну... пытаюсь дружить. Никогда ни на кого не кричу, ну... или почти никогда.
-- Гемма, хвалить себя ты можешь сколько угодно, это ничего не изменит, я боюсь, проблема совсем в другом. -- Авилекс для чего-то посмотрел на небо. -- И проблема гораздо-гораздо серьезней... Так! Все! Забыли! Тень сожгли? Сожгли! А что осталось -- испарится рано или поздно.
-- В библиотеке книг еще полным-полно, -- произнес Фалиил, но звездочет лишь вяло отмахнулся, сказав, что воинственный оптимизм лучше любого огня.
Начали уже расходиться, но тут Ингустин резко остановился, разглядывая дорожку из пепла:
-- Ух ты, а это еще что? -- он подошел ближе и присел на корточки.
Из золы торчало нечто блестящее, что-то не до конца сгоревшее. Аккуратно, боясь оплавить руку, Ин сначала потормошил странный предмет, затем потянул на себя... Надо же -- это книга! Целая. С яркой перламутровой обложкой, украшенной затейливыми виньетками, она выглядела совершенно не опаленной. Богатый бархатный переплет придавал ей статус гримуара, не меньше.
-- Как же она умудрилась не сгореть? -- Фалиил тоже приблизился, не скрывая крайнего удивления.
Остальные тотчас плотной толпой окружили место явления чуда, и центр внимания с Геммы плавно перешел на Ингустина, та даже слегка надула губки:
-- Подумаешь, книга! Смазана наверное каким-нибудь огнеупорным раствором. У алхимика таких предостаточно.
Кстати, раз уж речь зашла о Гимземине, необходимо заметить, он единственный, кто отсутствовал сейчас на поляне. Он вообще был странным вдоль и поперек: не любил массовых мероприятий, не любил других кукол, не любил ничего, кроме своих научных исследований. Он даже жил отдельно, вне Восемнадцатиугольника.
-- Да ничем она не смазана! -- чуть раздраженно ответил Ингустин. -- Она была случайно взята с одной из полок, как и все остальные книги. И вообще... откуда она такая у нас появилась?
Попытки отыскать хоть одно-единственное подпаленное место закончились безрезультатно. Бархатная обложка казалась свежей, улавливался даже приятный запах клея. Название -- аппликация из синей фольги -- гласило: `Сказания о Грядущем`.
-- Наверное, что-нибудь про будущее... -- предположил Фалиил.
-- Все книги, находящиеся в пределах Сингулярности, нами же когда-то и были написаны. Такую я точно не припомню. -- Авилекс лишь единожды докоснулся до обложки и резко убрал руку, словно обжегся неведомым. -- Что-то происходящее совсем перестает укладываться в моей ватной голове.
Ингустин наконец сделал то, что нетерпеливо ждали все, -- открыл первую страницу...
И -- ничего! Она была пуста. Белый лист лишь с единицей-номером вверху.
-- Да-а-а... -- протянул Фалиил. -- Наше будущее чисто, как наша совесть. Скажите, только у меня одного складывается впечатление розыгрыша?
Ингустин быстро перелистнул страницу, и снова та же картина -- девственная белизна по обоим краям, хоть бы одна буква где затерялась. Потом он несколько раз открывал книгу наугад посередине.
Ни слова. Ни фразы. Ничего вообще. Страницы были лишь пронумерованы, да и то, номера не всегда последовательно шли друг за другом.
-- Ну... розыгрыши обычно устраивают с целью всеобщего веселья, а тут даже погрустить не над чем. Слушайте, давайте ее попробуем еще раз подже...
-- Глядите, здесь, в самом начале, какая-то надпись! -- это первой заметила Винцела и спешно, почти скороговоркой, поделилась своим открытием. Действительно, на отвороте обложки в верхнем углу мелким почерком было написано...
Ингустин принялся выразительно читать:
-- `Знайте, в этой книге вырвана всякая страница с цифрой 9 и спрятана в пределах Сингулярности. Если вы отыщите все страницы и соберете книгу полностью, тогда написанное в ней откроется вашему взору`... -- он немного помолчал и от себя счел нужным добавить: -- Вот и все! Интересно было?
-- Ага, нам предлагают поиграть!
-- Да кто предлагает? Кроме нас самих никто этого написать не мог! И чернила... как будто свежие.
-- Это не я, точно!
-- И не я, могу поклясться!
-- А мне бы такую глупость никогда и в голову не надуло.
Куклы принялись спорить между собой, пока голос Авилекса не заставил всех примолкнуть:
-- Объясните мне только одно: как ваш шутник умудрился уберечь книгу от огня? Гимземин? Да зачем ему это нужно? Вы же знаете, ему плевать на нас на всех. -- Звездочет закрыл глаза, возможно, от усталости, и погрузился во мрак собственных век. Так он умел отдыхать, находясь в эпицентре любых бурных событий.
Ингустин тем временем еще раз пролистал книгу и убедился, что загадочный автор послания хотя бы в одном не обманул: листы с номерами страниц 9/10, 19/20, 29/30... и т. д. были кем-то добросовестно вырваны. Отсутствовала также и последняя страница под номером 99. А куклы все продолжали свою оживленную дискуссию, перекрикивая друг друга:
-- Пусть проказник честно признается, он будет прощен.
-- За что прощать? За невинную шутку?
-- А почерк чей?
-- Он, кстати, довольно красивый -- каллиграфический. Наверняка какая-нибудь девчонка писала.
Винцела хлопнула в ладоши, молитвенно сложив их вместе:
-- Ох! Уж я-то точно придумала бы что-нибудь пооригинальней. К примеру, написала бы, что каждый мальчишка с камнем на шее должен пробежать сто кругов вокруг Восемнадцатиугольника, и тогда в жизни его ждет вечное счастье. Вот посмеялись бы, правда?
В знак девичьей солидарности Анфиона радостно закивала головой, и только разгневанная Гемма совсем не разделяла это мнение:
-- То, что меня десять минут назад чуть было не сожгли живьем, уже похоже никого не волнует! Хмм!
В подобных прениях чаще всего случалось так, что слово Авилекса было решающим. Он открыл глаза, уж в который раз потревожил непоседливую шляпу и медленно, почти по слогам произнес:
-- Друзья, давайте сделаем так: каждый поищет в своей хижине и вокруг нее эти загадочные утерянные листы. Может, они где-то в лесу, у озера или среди цветов... я лично беру на себя обязанность пересмотреть всю библиотеку. И если кто-нибудь найдет хотя бы одну из пустых страниц, тогда дальнейший разговор будет иметь какой-то резон. А криками в пустой воздух смыслом мы его все равно не наполним.
Последняя фраза оказалась самой разумной из сотни, прозвучавших прежде. И опустившаяся на поляну миротворческая тишина являлась лучшим тому доказательством.
>>>
Веселый час, наступивший сразу после ароматного, прошел скомкано, нервозно и уж точно без присущего ему веселья. Играть никто не хотел, все бурно обсуждали последние события и всякие свои эмоции сопровождали частыми взмахами рук. Некоторые уже ринулись на поиски сакральных страниц, а очевидный вопрос, -- если никто не находил их раньше, столь долгое время, откуда бы им взяться теперь? -- так и остался без ответа. Разноцветный горизонт волнообразно озарялся оттенками повседневного бытия. Глаз уже давно привык к тому, что на западе, вплоть до краев земли, огромная часть неба отдавала голубизной, ведь там горела Голубая свеча, и все это выглядело, как будто за непреодолимыми скалами когда-то взорвался бочонок с ультрамариновой краской. Взрыв словно застыл во времени, а теперь каждый день нам снова и снова показывают, как это было замечательно. Если сместить взор в сторону юга, небосвод сначала постепенно бледнел, а потом все больше обретал розовый оттенок. У самого края Розовой свечи, особенно там, где ее пламя, густота и напыщенность любимого девчонками цвета достигала максимума, и от этого приторно рябило в глазах. Если очень долго туда смотреть, то розовые чертята на какое-то время поселялись в глазах, и потом уже куда ни глянь -- они не исчезали. Восток был полностью фиолетовым. По логике повествования только слабоумный может задать вопрос: почему? Да потому что Фиолетовая свеча тому причиной! Желтый цветок севера вместе с породившей его Желтой свечой великолепно вписывался в общее полотно мироустройства. Отсюда, с поляны, свечи смотрелись небольшими восковыми статуэтками -- этакими маленькими столбиками с мерцающими капителями пламени, на самом же деле они были исполински-огромными и все четыре находились далеко-далеко, за непреодолимыми скалами. Цвета соперничали между собой за ресурсы пространства, но получалось так, что ближе к центру мира все они смешивались, интерферировали и порождали привычный нашему глазу белый свет.
Ханниол возвращался к себе в хижину, как вдруг увидел проходящую рядом Астемиду, она лукаво подмигнула и в ту же секунду потеряла к нему интерес, сосредоточившись на чем-то отдаленном. При ходьбе кончик ее косы фланировал в разные стороны, чем только еще больше будоражил возникшее новое чувство -- терзающее и неведомое ранее. Ханниол взялся за виски и попытался тряхнуть головой, по утрам этот прием работал -- быстро проходила сонливость, сознание становилось ясным, чувства -- свободными. Его ярко-рыжая шевелюра с беспорядочными вихрями кудрей слишком привлекала внимание, бросаясь всем в глаза. Винцела иногда в шутку звала его Голова-вспышка, из-за этого он вынужден был постоянно одеваться в черную рубашку и серые брюки, чтобы сделать более скромной свою помпезную внешность. Рисоваться -- не его натура, а кричащие краски на одежде только раздражали. Но сейчас не об этом... он удрученно прошептал себе под нос: `опять, опять оно появилось!`, потом залез в карман, достал ракушку и поднес к губам:
-- Ин, ты ведь где-то недалеко, правда? Найди меня возле каменной книги, есть разговор.
Ингустин появился так быстро, словно все время стоял за спиной и ждал пока его позовут. По внешности он являлся чуть ли не противоположностью своему лучшему другу. Овал лица... не сказать, чтоб уродлив, но как-то излишне уж вытянут, с заостренным подбородком как у Гимземина. Волосы редкие, с небольшой плешью на макушке, казалось -- хорошенько дерни за них, и все они выпадут. В глазах -- невзрачные кристаллики опала, почти бесцветные. Издалека могло показаться, что Ингустин вообще лишен зрачков. Но главная проблема комплекса его внешности заключалась в другом -- половина шеи была испорчена, пластмасса там оплавилась, и это вследствие того, что когда-то на него упал горящий масляный светильник. Ингустин еще помнил, что в тот момент ему было даже весело, ведь куклы почти не чувствуют боли. Его бросились тушить, и вроде быстро с этим справились, но рана осталась на всю жизнь. С тех пор он панически боится огня, и на месте Геммы не согласился бы на эксперимент даже под страхом смерти. И еще: с тех пор, разговаривая с другими, он старался становиться к ним своей целой, неопаленной стороной, скрывая недостаток, будто другие не знали или вдруг забыли, как он выглядит. Сейчас к этому все уже привыкли, а сам Ингустин давно смирился с фортелями своей судьбы. Едва увидев Ханниола, он приветственно сжал пятерню в кулак и продолжил начатую утром тему:
-- Знаешь, что я подумал насчет пустой книги: не проделки ли это Незнакомца...
-- Ин, подожди, присядь на пенек, -- сказал Ханниол после того как сам принял сидячее положение. Благо все пни были передвижными, и любой из них без проблем легко можно поставить куда угодно.
-- Ну? И?
Ханниол помолчал-помолчал, потер ладони, пошарил взглядом по траве, бессмысленным жестом выдернул пару травинок и бросил их в сторону.
-- Думаешь, разговаривать пантомимой у тебя получается лучше, чем языком? Что-то с тобой не так, приятель.
-- Я вообще не понимаю, что со мной происходит... пытался разобраться сам, но... да и ты вряд ли чем поможешь. Ты же мой лучший друг, так?
-- Так -- тик-так. Если у меня твоя ракушка, разве можно сделать другой вывод? -- Ингустин зачем-то продемонстрировал ракушку, вернее -- ее вторую половину, как будто, если глянуть на нее тысяча первый раз по счету, она вдруг должна показаться совсем иной.
-- В общем, это связано с Астемидой.
-- Она тебя обидела? У всех девок пустота в голове, пыль вместо мыслей. -- Ин продолжительно вздохнул, начало разговора показалось ему скучным, он отвернулся. А Ханниол заметил, что даже разговаривая с другом, Ин сидел так, чтобы скрыть свою опаленную шею.
-- Я не знаю, как это называется, не могу слова нужного подобрать. Всякий раз, когда я ее вижу, внутри точно что-то сжимается, будоражит, по телу расползается приятная нега... нечто подобное еще бывает после удачно сыгранной пьесы. А когда ее нет рядом, почему-то постоянно хочется думать о ней, вспоминать. Разлука для меня становится тягостной, я жду новый день только чтоб... скажи, бывало у тебя такое?
Ингустин приподнял брови, его лицо без слов выражало искреннее непонимания происходящего. Опаловые зрачки, слабо контрастирующие внутри стеклянных глаз, пару раз скрылись под веками.
-- Не было. Ты ей самой-то это говорил? Нет, конечно правильно, что в первую очередь сообщил мне, и я бы с удовольствием что-нибудь посоветовал. Но честно -- даже не могу сообразить, хорошо это или плохо? Оно, это чувство, тебя мучает? Может, просто болезнь, тогда -- прямая дорога к алхимику...
-- Кстати, насчет алхимика, по-моему, с него все и началось. Как-то я зашел к нему в хибару по какой-то мелочи, не помню, у него оказалось неожиданно приподнятое настроение...
-- Ого! У Гимземина приподнятое настроение! Новость Номер Три на сегодняшний день.
-- В общем, дал он мне отведать несколько глотков своего зелья, вроде недавно им изобретенного, оно еще горчило на вкус...
-- И?
-- А может, не поэтому. Не знаю.
Ингустин обхватил пальцами свой острый подбородок, пытаясь его еще больше оттянуть вниз. Вообще давно замечено: во время глубоких и серьезных дум все побочно совершают какие-то несуразные действия: кто теребит нос, кто накручивает волосы на кончики пальцев, кто топчет ни в чем не повинную траву.
-- Хан, я попытаюсь мыслить прямолинейно: если Астемида -- причина всех твоих треволнений, то с ней и поговори. Авось чего разъяснит.
Ханниол оживился, показалось даже, что его рыжая шевелюра чуть ярче вспыхнула в отблесках свечей.
-- Разумно. Вот прямо сейчас пойду и с ней поговорю.
-- Иди... -- последовало небрежное пожатие плечами.
-- Нет, правда! Иду!
Хижина Астемиды ничем особым не отличалась, разве что чуть прогнувшаяся крыша придавала ее жилищу ощущение вечной попытки взлета, оно словно присело для дальнейшего прыжка вверх. Да нет, на самом деле все просто: некоторые бревна подгнили, деформировались, Исмирал уже давно бы напилил новые, если б целыми днями не был занят своей непутевой ракетой... ну, или гениальным изобретением -- тут с какой позиции поглядеть. Впрочем, эта хижина, равно как и остальные, простоит еще уйму времени, а легкая кривизна лишь придает ей шарм старины. Окошко с приветливо распахнутыми ставнями еще издали приглашало гостей. Зачем эти ставни? Они все равно никогда не закрывались.
На стук вышла хозяйка и удивленно вскинула брови:
-- Чем обрадуешь? -- наверняка она рассчитывала увидеть кого-то другого.
Ханниол затушевался, даже для Ингустина подобрать нужные слова оказалось проблемой, а для нее и подавно. Она стояла вся из себя безупречная: с правильными чертами лица, с интрижкой в глазах, а этот вздернутый носик... Ханниол почувствовал, что снова поддается неведомому наваждению, внутри забурлило, и как будто день стал чуточку светлее себя самого. Проклятье, да что же это?!
-- Асти...
-- Асти, Асти! Если хватит мужества договорить до конца, тогда -- Астемида. Будем снова знакомы?
Она издевается? А-а... просто шутит. Почему же так необычно приятен ее голос?
-- Мои слова покажутся странными, но ты на меня непонятным образом действуешь! Скажи -- как?
-- Что?! -- Астемида перестала крутить в руках косу и перекинула ее через плечо. -- Да я тебя даже не ударила ни разу. Никогда. Ты вообще о чем?
В ее глаза он не мог смотреть даже пары секунд, оказывается, на янтарный цвет ее зрачков у него тоже аллергия, и медленное схождение с ума -- симптомы этой аллергии.
-- Да если б я сам знал! -- Ханниол уже злился, что его личное косноязычие не способно точно отразить передаваемые мысли, да и сами мысли оказались расплывчатыми, словно в голове не вата, а болото с тиной. -- Действуешь как-то на меня, и все тут! Мне постоянно хочется о тебе думать!
Астемида мечтательно закатила глаза и прижала палец к нижней губе:
-- Ну... вообще-то я красивая.
-- Это и так всем известно. Нет-нет, тут что-то другое, что-то ненормальное...
-- А может, ты просто заболел?
Ну вот! И она туда же! С каждой репликой Ханниол убеждался, что поддержки, уж тем более -- какого-то разъяснения, с ее стороны ждать нечего. Они постояли еще минут пять, посоревновались в изобретении глупых фраз, но Астемида быстро утомилась и уже серьезно, чуть со злобой, спросила:
-- Послушай, от меня ты чего конкретно хочешь?
Последовал тяжелый вздох:
-- Хочу звезду с неба, -- Ханниол махнул рукой и направился в сторону севера.
Слова, пришедшие ему вдогонку, слегка развеселили:
-- Ладно. Хоти.
Путь на север лежал через озеро с неизменной зеленовато-синей поверхностью. На ней то там, то здесь возникала легкая волнистая рябь, свидетельствующая о наличии некой подводной жизни. Поисками этой жизни раньше занимался Фалиил, все желающий докопаться до истины -- как устроен мир. Он нырял на дно, исследовал его, порой доставал оттуда диковинные вещи (он же, кстати, таким способом добыл большинство ракушек), но его полое тело, как и тела других кукол, не могло долго оставаться под водой и быстро всплывало. Ханниол уделил озеру лишь мимолетный взгляд, скользнувший по сине-зеленой глади. Забавно, но показалось, что этот взгляд буквально коснулся воды и вызвал на ней очередное возмущение ряби, потом с глубины пошли пузыри. Там, на дне, кто-то дышал, что ли?
Жилье алхимика находилось уже у самого леса, дальше стояли деревья-сталагмиты с возмущенно поднятыми ветвями, как бы предупреждая, что дальше идти небезопасно. Алхимик собственноручно трудился над возведением своей хибары и, если в деле исследования всяческих ингредиентов он, не исключено, был профессионалом, то как зодчий... увы, увы. Он даже не потрудился как следует обтесать бревна, со всех боков враждебными для странников рогами торчали сучья, словно говоря: `не подходи близко!` Крыша была завалена досками тяп-ляп, вкривь да вкось, вдоль и поперек, некоторые заостренные их концы агрессивно повторяли за сучьями: `а ну, пошел вон отсюда`.
Ханниол бесцеремонно проник внутрь, демонстративно хлопнув дверью, чтобы Гимземин его заметил и не делал вид, что не замечает.
-- Как я рад тебя видеть! -- с ядом в голосе произнес алхимик, он лишь на мгновение повернул голову и опять склонился над своими колбами. -- Вообще-то вежливые гости сначала постучатся. И только после того, как я скажу `убирайтесь прочь`, заходят.
Гимземин стряхнул какую-то жидкость с пальцев и окончательно развернулся. Его лицо нельзя было назвать отталкивающим, тем более отвратительным, скорее -- комичным. Длинный заостренный подбородок (здесь некое сходство с Ингустином), посаженные близко к переносице маленькие черные глаза, волосы до плеч -- тоже черные, но на концах завивающиеся и принимающие экстравагантный малиновый оттенок. Сам их красит, что ли? Весьма заметным элементом его внешности был остроконечный нос, если посмотреть в профиль, то переносица шла чуть ли не параллельно линии подбородка, что и вызывало комичность, как от театральной маски. На лице алхимика еще присутствовал отпечаток антисимметрии: одна его бровь находилась чуть выше другой -- и это напоминало мимику постоянного удивления. Бывало, задашь ему какой-нибудь пустяковый вопрос, он как глянет своими перекошенными бровями, а ты себя спрашиваешь: `и чему это он удивляется?` Одевался он совершенно неоригинально: длинный, почти до пят, мрачно-зеленый хитон, застегнутый на дюжину огромных пуговиц, -- вот и весь гардероб. Когда Гимземин вращал головой (допустим, что-то искал), его заостренный нос вызывал ощущение, будто он все время что-то вынюхивает.
Ну что еще сказать?.. Ах, да -- обувь. Даже здесь он отличился: носит громоздкие и крайне неудобные (при взгляде со стороны) башмаки-сабо, полностью деревянные. Когда ходит по хижине, то многократное `бум, бум, бум` сопровождает его всюду. Возможно, таким способом он просто разгоняет одиночество...
-- Что за гадость ты мне дал выпить в прошлый раз?
-- Ну, вообще-то не без твоего желания! Кто хотел попробовать на вкус `что-нибудь новенькое`? Кстати, как оно? Без последствий? -- Гимземин подошел к окну, разглядывая на свет некие сухие травы, и `бум, бум, бум` громогласно проследовало за ним.
-- Без последствий?! -- Ханниол зло передразнил последнюю фразу. -- Да еще как с последствиями!
И он в третий уж раз скомкано, сумбурно, сам не понимая о чем говорит, принялся объяснять странности последних дней. Астемида. Душевные бури. Навязчивые мысли. Словно у него внутри необузданными чувствами разыгрывалось собственное, не зависимое от ума, представление. Элегия или водевиль -- днем с огнем не разберешь. Алхимик вдруг выразил заинтересованность и почесал себя за ухом:
-- Так, так... -- из неисчерпаемых закромов он достал пухлую тетрадь и сделал в ней короткую запись. -- Так и засвидетельствуем: напиток вызывает зависимость.
-- Для тебя эксперименты, а мне с этим жить как-то дальше, -- уже более примирительным тоном произнес Ханниол, затем подошел к маленькому шкафчику и открыл его створки. Там подряд стояло несколько склянок, наполненных разносортными жидкостями веселых и грустных оттенков, некоторые из них были бесцветны. К каждой склянке еще приклеена этикетка с названием. Слова звучали довольно странно: `баривукс`, `кельмора`, `спириталия`, `хенгиос`, `любовь`, `царманелла`. -- И охота себе голову всякой мудреной белибердой забивать? А я из какой выпил?
-- Из предпоследней.
Ханниол аккуратно коснулся емкости с наклейкой `любовь`, жидкость едва заметно отдавала чем-то мутным и сизым.
-- Что за странное слово такое `любовь`? Сам выдумал?
-- Ну неужели так сложно догадаться? -- в голосе алхимика вновь появилась раздражительность, он ненавидел, когда его собеседники тупят и не понимают очевидных вещей. Впрочем, тут же сам пояснил: -- Потому что настойка сделана из цветка алюбыса.
-- А... теперь понятно. -- Эти цветы, кстати, встречались довольно редко, небольшого роста они легко могли затеряться в траве и венчались бутоном остроконечных лиловых лепестков. -- Короче, давай.
-- Чего давать-то?
-- Делай все назад как было.
Гимземин посмотрел на гостя присущим только ему взглядом вечного удивления и покачал головой:
-- Нельзя никак.
-- Почему?
-- Потому что никак нельзя.
-- Ты издеваешься?!
-- Если б я издевался, то поверь, дал бы тебе выпить кое-что другое, -- последовал продолжительный вздох. -- Ну извини.
Услышать от алхимика `извини` было событием невозможным в принципе. Ханниол не исключал, что тот использовал это слово вообще впервые в жизни, и от неожиданности аж стал заикаться:
-- И к-как же быть?
-- Жди, пока я не изобрету снадобье, вызывающее противоположный эффект.
-- Сколько ждать-то?
-- Ну... комплексную неделю, а может целый интеграл дней. Не знаю. Честно -- не знаю!
-- О, нет! Кукловод на тебя непременно разгневается.
-- Все прекрасно знают, что я не верю в существование Кукловода, -- Гимземин криво улыбнулся одной стороной лица. -- Ты упомянул о нем, чтобы лишний раз услышать от меня это?
-- Тогда отлей мне немного этого напитка.
-- Опять нельзя. Свойства его до конца еще не исследованы, как бы не случилось чего похуже.
Тем не менее, пока Гимземин стоял спиной, Ханниол незаметно стащил со стола маленькую мензурку и, громко говоря о всяких пустяках, чтобы заглушить звук льющейся жидкости, отлил туда немного зелья. Заткнул пробкой и спешно спрятал в карман. Его обдало холодом при мысли, какую истерику закатил бы хозяин, если б вдруг это увидел. Хижина алхимика являлась хижиной алхимика, и это не тавтология, а усиленная констатация факта. Всюду пробирки, колбы реторты, перегонные аппараты, разноцветные суспензии и эмульсии -- из некоторых поднимался легкий дымок. И еще этот запах... кисло-горько-сладкий.
-- Скажи, почему именно Астемида?
Гимземин приподнял свою перекошенную бровь еще выше, задумался, почесал нос:
-- А когда ты в прошлый раз от меня выходил, кого ты первого встретил? Или, как я понимаю, первую...
-- Понял, понял! Ну конечно же!
Ханниол даже улыбнулся оттого, как легко кусочки пазла сложились в целостную картинку. Потом просто помолчали. Он знал, что если долго находиться в этой хибаре, то можно либо свихнуться от речей ее хозяина, либо насквозь провоняться мерзким запахом, поэтому молча и вежливо ретировался. В конце он подумал: это только кажется, что у Гимземина противный, подлый, мерзкий голос, или он такой на самом деле? На сцене ему бы отлично подошла роль злодея, но в представлениях алхимик никогда не участвовал.
День прошел незаметно, пьесу отыграли кое-как, без должной ответственности.
В какой-то момент все вокруг изменило свои оттенки: деревья, трава, хижины кукол, даже шерсть бегающего по поляне кошастого. Всякий раз, когда это происходило, возникала иллюзия, что весь мир вдоль и поперек зачем-то внезапно перекрасили. На самом же деле это погасла Фиолетовая свеча, и стало чуточку темнее. Свечи зажигались и гасли в одном неизменном порядке: сначала Фиолетовая (на востоке), затем Желтая (на севере), далее Розовая и Голубая (на юге и западе соответственно). И эта небесная церемония предваряла либо прелести наступившего дня, либо чары пришедшей ночи. Авилекс утверждал, что где-то в древних свитках у него написано, будто свечи каждый раз зажигает и гасит не видимая глазу рука. Может, рука самого Кукловода?
Последнее предположение до сих пор не доказано. Да и как можно такое доказать?
|