Ночь обостряет чувства. В тот момент, когда я закончила чтение, она, кажется, была везде. В старых обоях моей комнаты, которые помнят вашу покорную слугу еще ученицей пятого класса, в желтом свете настольной лампы, в свисте шин чьих-то запоздалых автомобилей, которые, рассекая ее, ночи, тишину, вползали в комнату через окно, раскрытое за моей спиной. А я сидела, тупо смотрела в экран и с тоской понимала, что бояться уже поздно - я слишком далеко зашла. Ночь действительно обостряет чувства.... Но притупляет разум.
Кто мог это сделать? Кто и на каком форуме вычислил меня? Кто написал этот текст и прислал эту ссылку? Достаточно совсем немного включить мозг, что бы понять: есть всего три версии способные что-то объяснить. Первая - текст написала сама Катя. И, написав, тут же отправила мне соответствующую ссылку через кого-то из моих друзей по сайту или каким-то образом узнав мое мыло, которое я ей, разумеется, не давала. Вторая версия - Феликс. Ему я, как вы можете догадаться, тоже ничего не давала, по той простой причине, что вообще не была с ним знакома, да и он сам, как я полагаю, пока ничего не знает о моем существовании. И, наконец, третья версия, и она же самая неправдоподобная - его написал Захар. Который, кстати, знает мое мыло. И догадался о моих начинаниях с отчетами. И прикинулся домом.
Но тогда все прекрасно! Последняя версия с перевоплощением Захара здорово тянет на благословение всего, что я тут пишу. А это означает, что я взяла верный тон и могу продолжить. Что, как вы поняли, я и собираюсь сделать ниже.
И собираюсь отнестись к этому очень серьезно.
ЭПИЗОД 2.
Я расскажу вам о другом расследовании, проведенном с Захаром. Оно, как мне кажется, немного дополняет и поясняет уже написанное, и отличается тем, что в нем Захар все же снизошел с недостижимых мною высот и дал несколько скудных пояснений.
Это чудо произошло не так давно. Была весна, на улице светило солнце, и по дороге на работу у меня возникло довольно романтическое настроение. Хотелось залезть на крышу какого-нибудь из старых центровых домов, растянуться там, подставив лицо голубому небу и солнцу, думая при этом о чем-то таком прекрасном и волнующем. Еще подумалось о том, что эти дома стоят тут очень давно, их стены помнят извозчиков с их лошадьми и многое, многое другое. Например, как сто лет назад, еще до первой мировой войны и революции, все так же приходила весна, небо становилось голубым, а птицы активными. И с тех времен ни небо, ни эти птицы, не изменились. Поэтому вы, дорогой читатель, пожалуйста, имейте в виду, что в начале этого сеанса у меня было именно такое настроение. То есть, я была немного рассеяна, невнимательна и могла что-то упустить.
Ну вот, кажется, я сосредоточилась на том дне. Сосредоточилась, и теперь попробую снова запихнуть вас в свою память. В которой стоит примерно такая картина.
Мне слегка не по себе, я немного опоздала; ну, вы поняли - погода, солнце, птички... А Захар уже в кабинете, сидит в своем любимом кресле и смотрит на меня с некотором любопытством.
- Сегодня замечательный случай, - тихо так тянет он и спрашивает, - Ванда, вы прочитали протокол подготовки?
- Нет..., вы мне не говорили, - выпаливаю я, а сама пытаюсь вспомнить, говорил мне вчера кто-то о таком протоколе или нет.
При первичной работе с гостями часто ведутся письменные записи, это не тайна, но обычно мне ничего такого не дают, и я твердо вспоминаю, что не давали и в этот раз. О чем и добавляю более уверенно.
- Понятно, - бесстрастно говорит Захар. Затем кладет на стол рядом с собой небольшую папку, в которой, как я понимаю, и заключается упомянутый протокол, и некоторое время мы просто сидим и молчим. То есть молчит и о чем-то думает он, а я просто прихожу в себя.
Входит гость. Мне показалось, как-то быстро и нескладно. Мешковатые джинсы, палевый свитер. Мне почему-то кажется, что все мужчины в палевых свитерах хорошие семьянины и трусы. То есть, одно как-то вытекает из другого: хорошие потому что трусы или наоборот. И еще в них нет чего-то такого, что я ценю в противоположном поле, то есть некую внутреннюю свободу, нежелание жить как все. В силу этих личных заблуждений гость и не вызывает у меня интереса. Мы встаем, обмениваемся приветствиями, снова усаживаемся и... молчим.
Думаю, этому человеку вполне подходит какое-нибудь сложносочиненное имя, например, Ярослав. Острые, но несуразные черты лица. Трудно сформулировать, в чем эта несуразность; мне в них видится какая-то неединость, с одной стороны, и недоделанность с другой. То есть с помощью своих мимических мышц он выражает себя так, как может выразить себя в танце человек с нескоординированным телом: невыразительно, немного смешно и коряво. Такое сравнение, видимо, пришло мне в голову, потому что я сама очень люблю танцевать и, как мне кажется, что-то в этом понимаю, но это сейчас автор "такой умный", - в тот момент я просто отмечаю это одним простым словом неартистичность. И еще, появляется мысль, что наш гость, не совсем проснулся, или все время напряженно думает о чем-то своем. Другими словами, находится здесь, в кабинете доктора как бы не целиком.
Впрочем, наверное, так выглядят все обычные люди, - продолжаю думать я, - если посадить их рядом с Захаром. Вот - обычный человек с обычным лицом, реакциями и словами, и вот - Захар. Забегая вперед, скажу, что, подумав так, я ошибаюсь. Но, судя по тому, сколько всего вообще я успела подумать, пауза оказывается долгой.
- Мне сказали, что я должен изложить главное сразу, - невыразительным голосом говорит наконец гость. - Я попробую.
После этих слов он усаживается поудобнее, затравленно смотрит на Захара, потом куда-то в пол. Отмечу еще один общий момент, в начале сеанса на Захара так смотрят очень многие.
- Мне нужно знать, насколько я нуждаюсь в лечении, - вздыхает наш посетитель. - У меня странные состояния. Я рассказывал, какие. Но черт с ними с состояниями. Больше всего меня мучает, что я полный урод, и не могу с этим ничего поделать.
Для меня такое начало - неожиданность. Я предполагала, что человек в палевом свитере будет говорить долго, нескладно и не по существу, а он выразился очень лаконично и, как мне кажется, точно. Хотя, его неартистичность и несуразность все же не дотягивают до уродства.
- Вас волнуют белые крокодилы? - тихо интересуется Захар.
- Да, конечно, - быстро отвечает гость. - Только... они не белые. Так кажется, потому что они порыты инеем.
Я смотрю на них обоих и начинаю понимать, что зря не прочитала протокол подготовки.
- Это уже зацепка, - улыбается Захар, - А знаете, с какой-то точки зрения я тоже полный урод. И тоже должен с этим мириться.
- Мириться? Вы? - не верит Ярослав. - Хотя, конечно, все относительно, я понимаю.
- Это хорошо, - кивает Захар. И снова молчит. Ждет.
Пока он ждет до меня медленно доходит то, что до них уже дошло. Большинство людей в каком-то смысле уроды. Ведь уродство - это отсутствие совершенства, а много ли в во мне, в вас, в людях вообще, совершенного? Эта мысль отвлекает меня от сеанса, и в этом месте я, возможно, что-то упустила.
- Я не могу заниматься тем, чем хочу, быть с той женщиной, которую люблю, вообще быть тем, кем хочу быть. Просто не могу, - пытается пояснить гость. - Часто я готов себя убить, настолько велика разница. Я вижу это, и я понимаю, какой я несуразный. Во всем, постоянно, почти всегда. Что бы я не делал, понимаете?
При этом голос гостя так же неартистичен, как и его лицо. Это не помогает добраться до содержания того, что он говорит, мне даже требуется некоторое усилие, что бы уловить трагизм его слов. Но Захара это совсем не раздражает.
- Ванда, как вы думаете, эти чувства сильно отличает Ярослава от других? - интересуется он у меня.
- Да нет..., - выпаливаю я. При этом у меня большие круглые глаза, и высоко вскинутые брови.
- Действительно, - рассуждает Захар. - Большая часть людей занимается дурацкой работой, и их жены и мужья - не кинозвезды и не гении. Так что они в той или иной степени недовольны собой. А меньшая часть, которая довольна, как правило, нуждается в серьезном лечении.
- Вы не поняли! - вскрикивает Ярослав. - Людям, обычно есть, за что себя уважать. Хотя бы немного. Даже какой-нибудь бомж - может быть, он потому и бомж, что он проявил так себя. Пусть так, но самого себя! Они, все люди вокруг, пусть в чем-то, но пробовали жить. Сами. А мне противно все, что я сделал из своей жизни. Противна квартира, в которой я живу, противна работа, дорога на работу, все мои поступки и даже друзья... Хотя, мне кажется, у меня нет настоящих друзей. Я жил, словно это не моя жизнь, понимаете?
- Вот так, да? - задумывается Захар. - Ванда, запишите это на девятой странице, - бурчит он мне и передает ту самую папку-протокол, которую я не читала.
Я открываю девятую страницу и пишу: "Гость утверждает, что все время жил так, словно это не его жизнь...", и только потом вижу, что в начале страницы, за номером пять точка два, стоит заголовок "Версия, выдвинутая Гостем".
На мой вопросительный взгляд Захар серьезно кивает. За то время, пока я записываю, он успел спросить, давно ли у Ярослава такое настроение, но тот кусает ус (точно, у него небольшие редкие усики) и пару секунд задумчиво молчит.
- Понимаете, если бы это была только моя проблема..., - вздыхает он. - Я встретил девушку. И... я чувствую, что должен для нее что-то сделать. Нет, не так. Рядом с ней должен быть я, это моя роль. Не знаю почему, но у меня такое неистребимое чувство. Очень четкое и навязчивое чувство, я бы сказал, убеждение. А я не могу, не дотягиваю! Я вообще персонаж из какого-то другого фильма. Врачи говорят, это что-то типа депрессии. Ну, после катастрофы.
- Катастрофы? Вы попали в катастрофу? В какую же? - интересуется Захар.
- Я? Да ни в какую, - пожимает плечами Ярослав. - Просто так вышло.... Идиотское стечение обстоятельств. Я об этом рассказывал и в милиции, и в ФСБ. А вашим аспирантам даже вырезки из газет приносил, - Ярослав ерзает на стуле, затем немного испуганно смотрит на Захара. - Просто так вышло, - поясняет он. - Странно и глупо; я ехал на Камазе, а на Камаз упал вертолет.
Я вздрагиваю. Не знаю почему, но вздрагиваю и даже роняю на пол ручку. Словно вертолет упал на меня, а не на тот Камаз, в котором был Ярослав.
- Чего, правда? - наивно удивляется Захар. - Вот ты ехал, и на тебя упал вертолет? Ты что, шофер, да?
С ним такое бывает. Захар вдруг перевоплощается в какого-нибудь простого коммуникабельного, бесцеремонного и глуповатого парня. Я ненавижу бесцеремонность, но у него это получается как-то симпатично, с тонко скрытой иронией и даже искренне. Обычно я сразу закрываюсь от таких людей, а тут этого не происходит. Со многими даже происходит наоборот: люди начинают ему все говорить. Говорить, говорить, говорить...
- Да нет, не шофер, - морщится Ярослав. - Я... это грустно и противно, но честно. Я, в сущности, никто. Ну, вообще. Словно меня никогда не было, и я ничего не хотел, ни к чему не стремился. Просто жил, потому что родился и все. Учился в школе, откосил от армии, ну, по здоровью, хотя с этим у меня все вроде ничего. Учился в институте.
- Теперь мне кажется, что я был страшно ленив, - продолжает самобичевание Ярослав. - Настолько ленив, что мне было даже лень подумать о себе, что вот я для чего-то родился. И что удивительно, я искренне считал себя нормальным! Я был даже доволен. Иногда...
- А как вы учились? Вам легко давалась учеба? - спрашивает Захар.
- Давалась. Только я не мог взять! То есть не мог целенаправленно учиться, хотя понимал всякие сложные вещи. Но, когда нужно было что-то учить, просто взять себя за шиворот и учить, я не мог себя заставить. И доучился, только потому, что был несложный, наверное, институт.
- И вам было не стыдно?
Ярослав немного удивленно смотрит на Захара.
- Нет.
- Понятно, - кивает Захар. - А кем вы хотели стать? Я имею в виду, не только профессию.
- Не знаю, - пожимает плечами Ярослав. - В детстве - вообще героем, как все. А потом... как-то не думал. Ну, богатым хотел быть. Сильным, красивым, иметь, так сказать, возможности.
- Тоже, как все? - едва заметно улыбается Захар.
- Да. Не понимал ничего. Словно... ничего во мне не было.
- И теперь себя за это ненавидите?
- Нет. Стараюсь простить.
- Почему?
- Ненависть отвлекает от главного.
Кажется, именно в этот момент я начинаю понимать, что человек в палевом свитере не такой простой, как мне показалось в начале. Человек-матрешка, проносится у меня в голове, и просыпается интерес. В факте его возникновения нет ничего особенного - практически все гости Захара начинают вызывать у меня большой интерес, особенно после первых фраз сеанса - но момент возникновения этого интереса, возможно, является важным.
- Согласен, мне есть за что себя ненавидеть, - вздыхает Ярослав. Не глупый здоровый парень, наверняка в чем-то талантливый, профигачил такую важную часть жизни не понятно на что. Конечно, как подумаю об этом, аж всего воротит. Ничему не научился, ничего не предпринимал, подолгу сидел без работы, на работе все делал как-то по инерции. Да и сама работа была только потому, что меня на нее устроил мой тесть. Женился я тоже, как-то скучно. Встречался с девушкой, которой чем-то понравился, вот и женился. Потом мне нравились другие, но жил с ней, поскольку боялся тестя. Он - бывший чекист, работает в отделе безопасности известного банка. Устроил меня в небольшую телекоммуникационную компанию, связанную с нефтянкой. А жена от меня взяла и ушла. Глупо.
- Но я ее понимаю. Я бы сам от себя такого ушел.. Это же тоска какая немерянная! Хотя поначалу я испугался. Испугался, что уволят, поэтому делал все, что велели, пытался выслужиться, незаменимым казаться. И, в общем по-глупому. Поехал в ту командировку, хотя, на самом деле, в системах, которые туда ставили, разбираюсь слабо. Но ничего сложного от меня, к счастью, там не потребовалось. Были сбои в питании, я буфера обнулил, и все заработало. В общем, вышла командировка как командировка. И тут сверху, как бомба какая... А кругом на две сотни километров никого.
Ярослав прерывает свои жалобы на себя самого, а я почему-то представляю себе в этот момент. Большое, большое поле радиусом те самые двести километров. Вот оно колышется травами, освещено солнцем, и по нему едет Камаз. Один Камаз на все эти километры. И точно в него, словно ведомый какой-то сверхточной системой наведения, падает вертолет...
- Очнулся в больнице, - вздыхает Ярослав. - В том вертолете был Фалеев, - вы, может быть слышали, - наверное только поэтому меня и нашли. Случайно. И вот я лежу; крашеные стены, тухлый больничный какой-то запах, капельница. Лежу и с каким-то удивлением понимаю, что живой. И ничего не помню.
- Не знаю, они не говорили, - пожимает плечами Ярослав. - Давали какие-то таблетки в капсулах. И уколы два раза в день. Я их почему-то очень боялся.
Приходили доктора, задавали всякие простые вопросы, как меня зовут, сколько мне лет, а я не мог ничего сказать. Тогда они как один твердили: "Вы попали в аварию, ваш КАМАЗ столкнулся с вертолетом", и мне начинало казаться, что я сошел с ума. Во второй день с ними были какие-то следователи, потом ребята из филиала, в который я был командирован. Я понимал, что их знаю, но кто они такие, вспомнить не мог. А когда через пару дней начал вставать, вообще ужас. В туалете было такое старое зеркало с трещинами по углам. Я посмотрел в нем на себя и... не узнал. И грохнулся в обморок.
Со мной и сейчас такое бывает, но я уже как-то к этому привык. А тогда... Но я что-то слишком много говорю, да?
- Да нет, - пожимает плечами Захар. - Скорее мало. Ванда, пожалуйста, запишите эти скупые сведения на десятой странице.
Я не понимаю иронии Захара. Можно предположить, что он хочет сбить некий мистический ужас, иногда проскальзывающий за словами Ярослава, но, мне кажется, тот и сам старается не впадать в эмоции. Правда, в процессе своего монолога он производит впечатление человека говорящего как бы не совсем свои слова, словно пытается играть роль более сильного и независимого. А, благодаря его "артистизму", это получается не очень убедительно.
Но мне некогда строить предположения. Я делаю, что мне сказано моим руководителем, и записываю, что сказал Ярослав под номером "шесть точка ноль": "Предполагаемые обстоятельства изменений". Причем номер и название раздела написаны Захаром от руки. Это косвенно говорит мне, что все идет по плану.
Пока я пишу, Захар неторопливо поднимается с кресла и куда-то отходит. Кажется, Ярослав смотрит на меня, и я стараюсь сидеть прямо и грациозно. Хотя в этот момент я все еще делаю вид, что он мне мало интересен. В конце концов, мало ли на кого может свалиться вертолет?
- Ванда очень красивая девушка, - отвечает Ярослав.
Тут я, конечно, должна была слабо улыбнуться в ответ и продолжить свое занятие, но не сдерживаюсь, поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. Они мне почему-то кажутся мудрыми и измученными, словно их обладатель попал в очень тяжелую ситуацию и вынужден бороться чуть ли не с полным напряжением сил. И меня это удивляет намного больше, чем комплимент. В конце концов, меня и вправду считают привлекательной.
Но подумать, почему возникает это удивление, я не успеваю.
- Я всю жизнь западал на каких-то не тех женщин, - выдает Ярослав.
- Не тех? - повторяет Захар и спрашивает, - Как это?
- Не знаю, - задумывается наш гость, - Может быть, это та больница... Кругом тайга, монастырь, голубое небо. Чистое такое. Святые намоленные места. Когда я там лежал и приходил в себя, я видел все как-то по-другому. Словно очнулся. Когда вспомнил, что я любил читать, что смотрел, что считал стоящим, в том числе и женщин - знаете, во мне это вызвало ужас. Ну и не только это. Я с тех пор вызываю такой вот ужас сам у себя. А Ванда... очень красивая.
- Ужас? - улыбается Захар и садится обратно в кресло. - Это хорошо. А в чем конкретно ужас-то? Ты посмотри вокруг. Все так живут.
- И вы о том же? - Ярослав смотрит на него и его лицо начинает выражать что-то действительно похожее на ужас. - Мне говорили, что вы..., что вы поймете, - тихо произносит он. - Именно вы. А вы...
- Я? - спрашивает Захар. И вдруг... становится похожим на бога. Я не знаю, как это сказать другими словами. Просто он сидит, смотрит на Ярослава так, как в моем понимании смотрит бог на всех нас. Но, пожалуйста, поймите, одно дело прочитать эти слова и представить эту картину в своем воображении, и совсем другое дело - увидеть всеми своими органами чувств. Причем так резко, без всякого предупреждения. Впечатляет не по-детски. Даже, когда смотрят не на тебя.
- Я понимаю, - грустно говорит бог и снова становится Захаром. - А понимаешь ли ты?
- Блин..., - тихо тянет Ярослав.
- Ладно, стоп. Так в чем ужас-то? - весело спрашивает Захар.
- Я объясню, - отвечает Ярослав, и его лицо из удивленного переходит в спокойное и жесткое. И... я бы сказала, красивое. Такое чувство, что неловкий танцор вдруг идеально выполнил сложное па.
- Там, в тайге был кедр, - тихо говорит Ярослав. - Громадный кедр, множество шишек, и в каждой шишке семена, семена, семена! Сколько из них превратится в такой же кедр? Так и мы. Нас рождаются миллионы и миллиарды, а что мы из себя делаем? Мне дан шанс, меня не затоптали и не съели белки, а я... так и остался орехом.
- Да? - щурится на него Захар.
- Да! Вам не страшно от этой мысли? Подумайте, вам были даны силы, силы вырасти, стать кем-то, например, могучим исполином, принести плоды. Никто не должен, да и не мог сделать это за вас: ни папа, не мама, ни добрый дядя. А я упустил все возможности. Весна прошла, лето скоро кончится...
- И никогда не наступит?
- Блин..., - снова тихо тянет Ярослав. - Но ведь я это знаю!
Я плохо понимаю, о чем они говорят. Я только что закончила страницу и теперь смотрю то на одного, то на другого. И Ярослав кажется мне уже не Ярослав, а некто высокий и продвинутый, беседующий с Захаром о чем-то, совершенно мне недоступном. Но тут быстрым круговым жестом руки доктор смахивает их обоих с пьедестала, и, тыкая в Ярослава пальцем, кричит:
- Вот! Запомните, зафиксируйте это состояние!
Ярослав как-то очень, очень медленно моргает.
- Зафиксировали? Назовите это состоянием, например, "база". Ванда, вы запомнили. Тогда, продолжим.
- Продолжим, - выдыхает Ярослав и достает из своего школьного рюкзачка какие-то бумаги. - Меня просили принести образцы моего подчерка в разное время, фотографии. Я вот..., я принес.
- Да, да, давайте-ка посмотрим, - кивает Захар.
И начинается уже знакомая вам процедура. Захар смотрит принесенные ему бумаги и фотографии. А мы с Ярославом смотрим на него.
Я замечаю, что у Ярослава уже немного другой взгляд. Я бы сказала, более спокойный, без той отчаянности и затравленности, которые были у него в начале.
- Да, конечно... Ну, да, - бурчит себе под нос Захар. Затем смотрит на Ярослава с некоторым сочувствием. И, я бы даже сказала, уважением. Как полевой врач смотрит на солдата, тяжело раненного в бою, - я бы так сказала.
Нет, Захар всегда и ко всем относится с уважением. Даже к полным отморозкам. Часто, оно скрыто добротой или иронией, интересом или потребностью что-то донести до вашего сознания, но оно, это уважение, всегда чувствуется. Например, через внимание, которым он как бы освещает тех, с кем общается. Однако, в этом взгляде мне видится что-то вроде признания. Признания каких-то неведомых мне подвигов этого несуразного парня. И я этому несколько удивлена.
- Как это происходило? - спрашивает Захар.
- Что? - не понимает Ярослав. Видимо он тоже не в курсе своих подвигов. - В том смысле, как я докатился до такой жизни? - спрашивает он.
- Нет, - морщится Захар и смотрит на меня. - Как и до чего наш уважаемый гость Ярослав докатился понятно, тут все банально. Поэтому, Ванда, давайте-ка выпьем чая, а?
- Хорошо, - говорю я и вежливо улыбаюсь.
Кипятильник и все, что нужно для чая находится тут же в кабинете. Поэтому, пока я включаю подогреваться воду, я слышу, и даже отчасти вижу, что происходит. А происходит следующее. Захар трет лицо, затем тяжело кладет руки на стол и спрашивает:
- Мне интересно, что вы сами думаете с этим делать?
- Я занимаюсь, я стараюсь меняться, но..., - кусает губы Ярослав, - Мне видится, что жизнь проиграна, я упустил главное, я не способен вписать себя в новую ситуацию, мне не набрать нужную высоту. Ведь все просто, я - результат своей жизни, и, к сожалению, очень плохой, негодный результат. Я не развил нужную скорость. То есть не получил хорошего образования, не набрал нужный опыт, не приобрел друзей. Мои крылья как бы не могут опираться на эту жизнь, понимаете? Мне уже не суждено оторваться, не суждено пробить судьбу.
- Ясно, - вздыхает Захар. - Тогда мы подытожим то, что пока имеем. Итак, вы попали в катастрофу, оказались в больнице один на один с собой. Там на вас снизошло, и вы как бы увидели всю никчемность своей жизни и своей личности, да?
- Нет.
- Нет? Во как, - удивляется Захар. - Это уже лучше. Что не так?
- Я... мне кажется, я был таким большим и сильным орехом, понимаете? Я очень многое в принципе мог. И я просто увидел все как бы со стороны. Еще, видимо после контузии, мне было ужасно неуютно самому в себе. Я бродил по больнице, и мне было противно, понимаете? Мне объясняли, кто я, показывали мои детские фотографии, рассказывали, где я живу. Я медленно вспоминал, что это так, и мне было противно своих неловких рук и своих ног; противно за глупое лицо и идиотскую речь. Мне было плохо, очень плохо, и врачи давали мне какие-то таблетки....
Пока я ставлю на стол чашки с чаем и печенье, Ярослав продолжает.
- Видимо это были не те таблетки, - говорит он. - Получился такой эффект, что я вообще перестал понимать сам себя. До катастрофы я очень хотел поскорее уехать домой. Я, в целом люблю природу, мне понравилась тайга, но я считал, что моя жизнь там, в городе. Теперь же я не мог этого понять. Меня не тянуло. Точнее тянуло что-то еще. Может быть, это было предвосхищение?
Потому что в моей судьбе многое изменилось. Словно переключились какие-то небесные механизмы, раскручивающие ее. Переключились, только с одной целью, продемонстрировать, кто я такой на самом деле.
Даже Москва показалась мне другой. С самого вокзала. Не чужой, нет, а городом, который скрывает какие-то тайны, тайны, которые меня ждут. Ждут и не знают, что я... такой.
В общем, возникли новые проблемы с головой. Я знал, что это моя квартира, доставшаяся в наследство от бабушки, и в то же время сомневался в этом. Странно, но я как бы заново привыкал к ней. Заставлял себя привыкнуть. С работой было еще хуже. Я и раньше не очень-то любил всю эту возню с проводами, но тут у меня стали возникать какие-то патологические состояния. Было чувство, что я как бы не должен быть тут, словно где-то еще, в каких-то неведомых местах меня ждали какие-то другие намного более важные дела.
Мне и раньше снились сны - навязчивые сны, в которых я прогуливаю уроки и лекции, которые должен посещать. Прогуливаю, отстаю от группы, отстаю от программы, не выучиваю новые слова, в то время когда вся моя группа дружно идет вперед. Теперь мне кажется, что, посылая такие сны, какой-то ангел-хранитель пытался меня предупредить. Но, понимаете, я никогда не верил ни в каких ангелов, а тут эти состояния стали приходить наяву. Думаю, это стало заметно.
Меня понизили. И не уволили только потому, что считали все это последствиями той катастрофы, остаточными явлениями, болезнью. Жалели.
И лечили. Секретарша генерального сосватала меня к одному гомеопату, который долго расспрашивал меня, что я помню, а потом прописал мне мудреные таблетки. Стало... нет, не лучше. Стало понятней: кто я, и чего я на самом деле стою. В общем, стало точно не легче.
Я пытался поделиться своими мыслями с друзьями. Я не очень контактный человек, но, как-то так вышло, что я стал встречаться с ними чаще. И, когда я пытался поговорить обо всем этом с ними, они делали круглые глаза и крутили пальцы у виска. А иногда и просто смеялись. Что ж, ясное дело, на них не упал вертолет.
И еще я начал встречать других людей. Таких людей, которых не встречал раньше, словно мы жили в каких-то параллельных мирах. В довольно дешевой забегаловке ко мне подсел человек, лицо которого мне показалось знакомым. Оказалось, это очень известный режиссер по фамилии Сидоров.
- Ты актер? - почему-то спросил он меня. А когда я ответил, что электрик, зачем-то дал мне визитку.
У меня взяли интервью. Случайно, на улице. Видимо, был какой-то опрос, и меня спросили, не боюсь ли я засилья иностранной культуры. Я ответил, что теперь нет, но раньше боялся. Тогда меня спросили почему, что изменилось, и я ответил, что культуры не могут бороться. Здесь не может быть насилия или засилья, может быть только взаимообмен и обогащение. А насилие происходит, когда в культуру вмешивается политика или экономика, которые, на самом деле, обычно и убивают ее. И все это показали по одному из центральных каналов.
А я не знал, почему я так сказал. Меня вдруг стали очень интересовать такие вещи, хотя образования, что бы делать такие выводы, у меня естественно, нет. Все это как-то странно. Я никогда не забивал себе голову подобными размышлениями, а если и выступал, то чисто по пьяни или по дурости; то есть я почти всегда говорю глупые вещи, и говорю очень коряво. Я вообще пошло или по-дурацки шучу, отвечаю невпопад и завожу нудные разговоры, которые абсолютно неинтересны другим. И, самое противное, я теперь понимаю весь кретинизм ситуации.
В общем, через пару месяцев меня уволили. Видимо, поняли, что я приду в норму не скоро. Хотя некоторые из женщин стали относится ко мне по-другому, видимо жалели. А секретарша директора сказала, что это, может и к лучшему. Словно я умел делать что-то еще.
Я, конечно, испугался. Но как-то поверхностно. Зато где-то в глубине почувствовал сильное облегчение. Накупил газет с объявлениями о работе и стал рассылать резюме. И даже позвонил тому режиссеру.
- Приезжай, - сказал режиссер и дал мобильный своего ассистента.
Ассистент удивился такому явлению, но режиссер как-то странно пожал плечами, и они зачислили меня разнорабочим. На один фильм и с очень смешной зарплатой. На всякий случай.
Лучше бы они этого не делали. Сначала я таскал всякий реквизит, участвовал в массовках. Мне было интересно: все-таки другие люди, более разносторонние, более свободные что ли. Хотя пили не меньше, да и зарабатывали не очень.
А потом мы поехали на съемки в Карелию, и я встретил Дашу. Это очень личное, но я скажу, раз это нужно.
Видимо, человек должен созреть для нормального большого чувства, подготовиться к нему, придти не с пустыми руками. Мне уже за тридцать, а что я мог ей предложить? Красивая молодая девушка. И очень талантливая. На таких женятся знаменитые режиссеры и олигархи. Даша - женщина, которую мир должен носить на руках. В общем, я влюбился не в ту девушку. В королеву!
Я, конечно, все понимал. То есть смотрел на нее издалека и даже в мыслях не имел подойти или просто подумать о чем-то таком, но кино - несколько другой мир, чем, скажем, мир в офисе обычной компании. Во всяком случае, на съемках у Сидорова. Там было много кинозвезд, например, приехал очень известный музыкант, у него хорошим тоном считается как бы не замечать иерархию. И пусть Дашу доставил на съемки вертолет какого-то крутого спонсора, а нас, рабочих, ассистентов, гримеров привезли на военном грузовике, мы, в общем, как бы делали одно дело. В процессе работы можно было запросто назвать какого-нибудь известного артиста "на ты", и тоже в порядке вещей. Король был только один - режиссер. Кстати сам Сидоров, пусть он и бабник, каких мало, относился к ней скорее по-отечески, и всячески оберегал. Знаете, как садовод оберегает распускающийся редкий цветок.
И вот, однажды, так вышло, что я помог ей перепрыгнуть через ручей. Ну, попросту, подал руку и сказал: "Давай". Она сказала "Спасибо" и улыбнулась мне в ответ. Лично мне, глаза в глаза, понимаете?
Это был.... Нет не шок, это было открытие. Не знаю, как объяснить, но я никогда не переживал этого раньше. Эти глаза говорили что-то такое, что перевернуло внутри меня все. Я как бы увидел... увидел сквозь них весь этот мир, увидел что-то очень близкое и в то же время божественное.
А она меня запомнила. Не знаю почему. Может быть, потому что я пытался все время попасться ей на глаза? И она, не скажу что бы часто, но стала просить меня о всяких мелких услугах: что-то куда-то принести, в основном. Ничего особенного, но я при этом начинал чувствовать себя удивительно легко и свободно. Я понимал ее с полуслова, но, когда ее не было на съемках, был словно больной.
Однажды, съемки прервал сильный дождь. Фильм был немножко сказочный, и мы как раз снимали сцену разговора героини с каким-то могущественным потусторонним персонажем. Меня попросили донести до ее дома тяжелую сумку, и потом, пока шел ливень, она угощала меня кофе.
Эта сцена у нее не получалась. Во всяком случае, Сидоров хмурился и предлагал ей сделать одно и то же то так, то так. А я зачем-то сказал, что все хорошо, хотел подбодрить.
Она грустно улыбнулась в ответ и возразила, что получается все-таки явно не то.
И тут меня понесло умничать. Я предположил, что это как бы ключевые фразы, и, возможно, на этих фразах строится главный вопрос фильма. Вот Сидор и хмурится - он просто не понимает как надо. На самом деле, нужно просто привлечь внимание к этим фразам. Попробовать это разными способами, и все. Короче, мне удалось случайно дать не самый глупый совет, и мы еще довольно долго болтали.
Лучше бы я молчал. Потому что я начал терять чувство реальности. Я стал мечтать. Просто мечтать, что она рядом со мной. В машине, в кафе, на прогулке. Мечтать, что я скажу ей, а она мне. И тут словно прорвалась какая-то плотина. Эти мечты захватили меня полностью, и я уже ничего не мог сделать.
А тут еще не приехал актер, играющий в одном из эпизодов с Дашей, и Сидоров почему-то попросил в нем сняться меня. Небольшая, практически незаметная зрителю роль. Я должен был сыграть водителя, который подвозит героиню, а она в это время ведет важный разговор по сотовому телефону. То есть играть должна была она, а я просто сидеть за рулем, и делать вид, что веду машину. Ну и спросить, на ее просьбу остановить:
- Что, прямо здесь?
И это было счастье. Я почти два съемочных дня сидел с ней в одной машине. Мы сидели и пока готовили камеры свет и все остальное, говорили, говорили, говорили. Видимо, ей было приятно, что кто-то ее так слушает и понимает.
А я, понимал, потому что все время думал о ней. Думал, даже во сне. Да, ко мне приходили странные сны, после которых возникало чувство, что я должен что-то для нее сделать. Сделать очень важное и нужное ей; отчего-то спасти, куда-то провести, что-то показать. Словно я должен был как бы вести ее за собой и открывать мир. И этого не может сделать никто другой. Именно я должен спасать ее от опасностей и дарить все, что эта жизнь может дать ценного и замечательного. А что у меня есть кроме своих проблем?
И я молчал. Только однажды когда привезли оружие - конечно, не боевое оружие, а учебное или вообще муляжи - а она тогда стояла и его разглядывала...
- Какое бы ты выбрала? - спросил тогда я.
Она показала на маленький такой пистолетик. Я не знаток оружия, но мне он как-то не показался, и я сказал, что он какой-то дамский.
- Ну а я кто? - обижено спросила она.
Я понял свой ляп. Внутри меня что-то переключилось, и я заявил, что она самая женственная женщина на свете. И еще много всего в том же духе. Потом взял ее за руку, попытался притянуть... Вот и все. Она засмеялась, свела все к шутке и быстро ушла.
А съемки скоро кончились. Мы вернулись в Москву и, естественно, больше не виделись. Мне было больно. Я мучился, хотя и понимал, что у нее своя жизнь, а у меня..., у меня ничего.
Но, примерно через месяц мы встретились, буквально столкнулись в коридоре. И она обрадовалась. Впрочем, в этом не было ничего особенного; она умеет радоваться при встрече, наверное, с любым человеком. А когда тебе так искренне радуются, сам сразу становишься радостным и искренним. И... я, не знаю почему, предложил ей выпить. А она согласилась.
Мы сели в комнатке, где лаборанты все время чего-то чинят. Там оставалась немного какого-то дешевого виски.... Я даже не помню, о чем мы тогда говорили. Просто так спрашивали друг друга о том, о сем. Я тогда напрочь выпал из времени, да и вообще из всего. Там нас и нашел ее парень.
Знаете, мне было бы легче, если бы это был какой-нибудь олигарх или телезвезда. Этакий супер пупер герой, который сравнял бы меня с землей, или хотя бы как-то унизил. Но это был обычный непримечательный человек, немного старше меня, который не вызывал ничего кроме симпатии. Умный, внимательный, спокойный, совсем без выпендрежа. Увидев, что мы квасим, быстро влился, поддержал разговор. А может быть, просто не знал, кто я...?
Мы посидели еще минут десять. Даша как-то приумолкла, виновато улыбнулась, сказала, что им пора. Саша - так звали парня - сказал, что был рад знакомству, и они ушли. Только потом я узнал, что она проходила курс лечения против какой-то инфекции, полученной в тропиках, и ей нельзя было пить. Или почти нельзя.
И тогда я почему-то решил, что еще можно что-то исправить. Да, я не могу снимать такие фильмы, как Сидоров, не могу зарабатывать столько денег, сколько зарабатывали его спонсоры, и не могу быть таким совершенным в общении, как этот Саша. Но есть такая легенда, что изгнанный из рая человек разделился на две половины: мужчину и женщину. И с тех пор, воплощаясь и умирая, они ищут друг друга, ибо только вместе смогут вернуться в рай. Я понимаю, все это, конечно сопли, но если в этом есть хоть что-то верное, выходит я не просо урод. Я предатель. Попробуйте представить хоть на секунду, она ждала, искала, готовилась, стала такой совершенной и красивой. И вот встретила меня, а я?
Поверьте, я никогда не заморачивался на всяких потусторонних жизнях, но когда вспоминаю ее, то чувствую что-то такое. И это чувство всегда со мной.
Я стараюсь, как могу. Я ушел на полставки, прочитал кучу книг, окончил курсы скорочтения, научился играть на гитаре и начал заниматься Кунг-Фу. Я сплю по пять часов в сутки, пытаюсь писать песни и несколько раз в день принимаю твердое решение: все, хватит, буду другим. Но прошел год, и что? У меня дурные привычки и не менее дурные мысли. И в этой жизни я по прежнему никто, и ничего не могу с этим поделать. Ведь я и не подозревал, как все упущено.
Ярослав встает с места, смотрит на Захара, потом на меня и снова садится.
Я почему-то думаю, а не принести ли мне еще чая, видимо у меня возникает какое-то предчувствие.
- И что вы хотите от меня? - интересуется Захар.
- Я хочу знать, есть ли другой способ?
Захар грустно улыбается куда-то в стол.
- Способ шагнуть на много жизней вперед?
Ярослав кивает.
Тогда он расправляет лицо, смотрит на него, мудрым дружеским взглядом. Я жду, что сейчас он скажет нечто, что мне нужно запомнить не просто слово в слово. Нужно запечатлеть в памяти каждую интонацию, каждое движение его лица. Но в место великих эзотерических тайн Захар пишет что-то на листочке для заметок, затем снова поднимает взгляд и тихо произносит.
- Дело не в том, есть ли такой способ. Ваша проблема сейчас в другом.
- В другом?
- Да. Совсем в другом. Вы уже не Ярослав.
Иногда мне снятся такие сны. Сны, в которых мне сообщают какую-то страшную тайну относительно меня. Такую страшную, что, еще не осознав ее, я от ужаса теряю сознание и вижу со стороны свое лицо. Так вот, на лице у Ярослава в этот момент точно такое же выражение как, наверное, у меня в таких кошмарах. Оно застывает, и он, словно сбитая на землю статуя, медленно заваливается на ковер перед креслом. Точнее, сначала на руки Захара, который затем более плавно укладывает его/ее на ковер.
- Вот. К компьютеру, быстро, - приказывает Захар и подает мне листочек для заметок. Тот самый.
Я бегу к компьютеру, который стоит сбоку от окна, захожу сразу в поисковую программу. Краем глаза я вижу Захара, сидящего около Ярослава в позе лотоса, и только тут смотрю на листочек. На нем написано:
Фалеев, катастрофа, вертолет.
Ничего неожиданного, думаю я, набирая эти слова, ведь эта фамилия прозвучала в процессе сеанса. Но сердце учащенно бьется, и я нажимаю на Enter.
Передо мной появляются новостные строчки:
Разбился вертолет с известным предпринимателем...
Вертолет с Михаилом Фалеевым потерпел катастрофу на севере....
Убийство или несчастный случай...
А в правом углу высвечивается небольшая знакомая черно-белая фотография человека с лысым черепом и короткой бородой.
К этому моменту я знаю примерно то же, что и большинство наших сограждан. Как я сейчас понимаю, очень немного. Михаил Фалеев стал известным благодаря авторской песне. Кажется, это было еще до моего рождения. Он был тогда еще молодым, пел про костры, таежные реки, и вообще про суровую мужскую романтику - мне, кстати, эта тема почему-то близка и интересна - но в лицо его знали, конечно, не все. Знали голос. Во время перестройки он организовал концерн "Фа-интернейнл", разбогател и одно время считался медиа-магнатом, но многие до сих пор не знают, что автор нескольких известных песен и этот герой перестройки - одно и то же лицо.
Конечно, в то время, как, впрочем, и сейчас, мне не приходило в голову интересоваться политикой, но в моей памяти осело несколько интервью с этим человеком, морские экспедиции, которые он финансировал и в которых даже иногда принимал участие сам. Репортажи об этих экспедициях тогда показывали многие телеканалы, один из которых принадлежал концерну самого Фалеева, и он даже вел там какую-то передачу, как мне тогда казалось, довольно нудную.
Потом он был депутатом, на его жизнь было громкое покушение с погоней и перестрелкой в центре Москвы. Причем, помнится, была версия, что это он со своим телохранителем гнался за тремя убийцами, но не догнал. Какое-то время он был даже в правительстве, но потом исчез. Помню сообщение информационных агентств. Оно звучало примерно так. В Средиземном море взорвалась и сгорела российская яхта, на которой находился бывший вице премьер М.Фалеев. Из одиннадцати человек, находящихся на борту, погибло десять. Фалеев не пострадал.
Его изредка приглашали в политические и литературные толкшоу, брали интервью на тему некоторых таинственный моментов в нашей недавней истории, и его фамилия иногда всплывала при тех или иных политических событиях, но ничего конкретного я о нем не припомнила. В общем, за исключением двух-трех песен, это был человек, интересный скорее моим родителям, чем мне.
И вот я лихорадочно лезу по ссылкам, распечатываю то, что, как мне кажется, относится к теме. Проходит, наверное, минут десять. Узнаю много нового. Например то, что он участвовал в тайных переговорах с Ираном и близко знаком в директором ЦРУ.
- Ванда, мне нужны фото, - говорит Захар. Он уже вышел из позы лотоса и просто сидит на полу.
Ярослав приходит в себя и тоже садится.
Я не менее лихорадочно ищу Фото и печатаю их.
- Давайте, что есть, - говорит Захар. - Давайте, пока не прошло.
Мне хочется спросить, что именно не прошло, но я, как могу быстро, раскладываю заметки в одну стопку, а фото в другую и несу их. Собственно, фото два. Одно - которое появилось в самом начале - крупный план, лицо вполоборота; второе - опубликовано в одной из заметок: на фоне теле или кинокамеры стоят двое. Высокий красивый мужчина в дорогом костюме и кто-то еще из известных людей. "Соавторы нового фильма.." - гласит подпись под фотографией. И их фамилии: автор сценария,продюсер М. Фалеев и режиссер Е.Сидоров.
Захар легко встает мне на встречу и стоя смотрит принесенные мною листы. Сидящий на полу Ярослав их пока не видит. Он медленно встает на ноги и как-то не очень уверенно опускается в кресло.
- Прислонитесь к спинке, откиньте голову, сидите прямо, - говорит Захар.
Ярослав кивает.
- Я хотел понять, но не успел, - говорит он тихим глухим голосом.
- Это нормально. Сначала нужно вспомнить, - голос Захара излучает спокойствие. - Вернитесь на базу.
- Что? - не сразу понимает Ярослав, но затем вспоминает, каким словом Захар пытался зафиксировать его состояние. И даже кивает.
- Вспомните, как все было, - просит Захар. - Теперь можно.
И Ярослав вспоминает. При этом он держится одной рукой за голову, его взгляд устремлен куда-то в угол комнаты. Он говорит примерно следующее.
- Да, я все помню. Теперь помню. То есть помню более подробно.
Мы ехали по зимнику. Об этом я уже говорил. Стояли теплые дни, и лесовозы сделали колею, в которой скопилась вода. Скопилась и замерзла, а Камаз был тяжелым, поэтому часто проваливался в ледяное крошево почти по самый бампер. В такие моменты нас бросало из стороны в сторону. Нас, - меня и водителя. Его звали Слава, кажется. Он матерился, и когда мы попадали в воду, все прикрикивал: "Давай, давай!". И оно, действительно, как даст!
За минуту до этого я увидел вертолет. Маленький вертолет, который летел вдоль долины реки нам навстречу, причем довольно низко.
- Вертолет, - сказал я.
- Охотники, - пробурчал водитель. - Там, в верховьях изба есть. Знаешь, - говорит, - какая? Метров пятьсот. Вот туда они и летят.
Кажется, я еще спросил, сколько стоит так поохотится, он сказал, что нам столько не заработать, и вдруг, с криком: "Ни хуя себе!" - как даст по тормозам.
Я ничего не понял, не успел понять. Удар, потом вода. Видимо, вертолет упал не точно на наш Камаз, а только задел его со стороны водителя. На мне был пуховик, теплые горнолыжные брюки и валенки. Не знаю, кто или что вытолкнуло меня наверх, но помню, что схватился за край льдины, и пытался во всем этом вылезти. Тут меня сзади кто-то и подтолкнул.
Помню, меня вырвало, тело трясло. Я отполз на четвереньках от образовавшейся громадной полыньи, попытался встать, и тут увидел его. Человека, который пытался выбросить что-то из полыньи на лед. Ну а потом.... Кажется, он тряс меня и говорил, что нужно идти. Тряс и бил по щекам, а я был очень удивлен, что уже вечер. Мне казалось, еще пять минут назад я был в кабине, и дело шло к обеду. Я плохо понимал, что случилось.
Кажется, я снова начал тонуть. Да, у меня было такое чувство, что я погружаюсь в холодную жесткую воду; погружаюсь, потому что тяжелый, проваливаюсь все дальше и дальше вниз. И тут я пришел в себя в третий раз. Теперь не знаю, я или не я.
Было светло. Тесное пространство избы освещал довольно яркий свет, мое тело лежало на чем-то мягком, А около меня....
Ярослав зажмуривается и усиленно трет лицо.
- Он? - спрашивает Захар и показывает ему фотографию Фалеева.
Ярослав долго смотрит на фото, потом на Захара и кивает.
- Я так и думал, - медленно тянет Захар. - Вы разговаривали?
- Да, довольно долго.
- Он вам что-то давал.
- Он сделал мне укол. Да, он сделал мне укол, потому что, когда я очнулся, в руках у него был шприц. И еще мы пили. Кажется, спирт.
- Даже так, - вскидывает бровь Захар. - Расскажите, как это было.
- Как...? - Ярослав смотрит куда-то в окно. - Сейчас вспомню.
- Да, постарайтесь. Вам это поможет.
Ярослав смотрит куда-то через нас.
- Помню, я обрадовался, потому что этот человек улыбался, - говорит он, разглядывая фотографии. - Лицо у него было более осунувшееся и морщинистое, чем здесь, на фото. Но я его узнал. И даже не удивился, хотя ему должно было быть уже много лет. Конечно, все старятся по разному, но есть люди, которые со временем только как-то высыхают. Спекаются черты лица, проявляются крупные морщины, но за всем этим сохраняется сила, хотя, конечно, видишь, оболочка этой силы порядком износилась. Вот так и он.
Помню, он сказал: "Вот и славно". И добавил: "Хоть кто-то останется жить".
- А ты? - спросил я.
Он отрицательно покрутил головой.
- А мне осталось не больше двух часов, - говорит. Говорит спокойно, словно всего лишь скоро куда-то уйдет или уедет. Я, конечно, не понял, но он пояснил. Страшно так пояснил. Расстегнул куртку и рубашку, показал проводки, идущие, как мне показалось, прямо из тела, и сказал, что без электричества дольше не протянет. Видимо, там был какой-то кардиостимулятор или еще что-то в этом роде. И в его батареях кончился заряд.
Мне стало страшно. Показалось, что мир сейчас кончится, потому что на планете остались только два человека, я и это старик с лицом, которое я видел много раз, но по телевизору. И еще стало его очень жалко. И я спросил, что же будет.
- Будет ночь, - ответил он.
Я закрыл глаза. Мне захотелось, что бы это был сон, захотелось всплыть из всего этого на ту поверхность, с которой я сюда провалился. А он сказал:
- Я кое-что приготовил, - и показал на стол. - Можешь сесть, я ввел тебе обезболивающее. Поужинаем.
Странно, но в избе был действительно накрыт стол: картошка, нарезанная крупными ломтями колбаса, фляжка, стопки. В печи горел сильный огонь, на крючьях, свисавших около нее с низкого потолка, сохла одежда, среди одежды я узнал свой пуховик и свитер. Было тепло.
Я сел. Не знаю, что мне вкололи, но боли действительно не было. Скорее наоборот, появилось чувство уюта, легкости, захотелось говорить.
- Я Михаил, - сказал он. Я тоже представился.
Он рассказал, что произошло. Двигатель начал давать сбои, они потеряли высоту, потом машина была уже неуправляема...
- Короче мы упали на зимник, прямо на твой грузовик, - объяснил он.
Я.. Я тогда почему-то воспринял это довольно спокойно, правда несколько минут переваривал, сопоставлял с тем, что помнил. Он не мешал.
Я спросил, сколько их было? Он ответил, что трое. И налил по рюмке.
Мы выпили не чокаясь. Потом еще. Я сказал про водителя.
- Знаешь, - сказал он, - На всем зимнике мы видели только одну машину - вашу. И в нее нас понесло!
И закончил очень неожиданно.
- Но повезло. Рядом эта изба, - сказал он.
И меня стало отпускать. Вдруг появилось чувство надежности и даже уважения к себе. Уважения за то, что выжил, и теперь как бы почти наравне с таким человеком. Наверное, организм, был в состоянии сильного стресса, а тут до него дошло, что мы в безопасности. И еще укол, тепло, огонь, водка.
Понимаете, в начале девяностых, он мне очень нравился. Я был еще совсем молодой, меня, конечно колбасило, да и страну, тоже. А он являл собой некую модель отношения ко всему этому. Пример присутствия духа, умения выйти за пределы и посмотреть на ситуацию под другим углом. Нормально посмотреть. И получалось у него это как-то просто и без напряжения.