Попов Александр Георгиевич : другие произведения.

История 2. Часть 1. Глава 1. Учитель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это восприятие многосерийное. В нем 3 части, каждое из 3-х глав. Это - глава 1 первой части.

  Часть 1
  
  
  
  
  Предисловие к первой части.
  
  
  В наших судьбах при всем их многообразии есть нечто общее. И маленький незаметный человек, и всемирно известная личность - все мы в сущности люди. Да, мы можем отличаться силой ума, волей, решимостью, мудростью, но все эти наши свойства находятся в рамках возможностей, которые предопределила нам природа. Природа человека. Поэтому все наши особенности, все наши прорывы - они тоже внутри них, внутри этих рамок.
  Качества, выделяющие нас среди других - тоже там. Например, моя обреченность записывать. Она не делает меня исключительным, как не делает человека исключительным по большому счету инвалидность, высокая должность или большая популярность. Эти вещи уменьшают или увеличивают возможности человека в этом мире, но только внутри определенного тоннеля.
  Поэтому, когда в поле моих восприятий вдруг появился файл личности, возможности которой не вписываются ни в какие представления о возможностях, которые мы вообще можем предположить в другом человеке, это оказывает впечатление. И об этом человеке не просто стараешься узнать больше. Его судьба, его жизнь, начинает вызывать просто сильный и естесвенный интерес.
  
  Такие люди стараются не оставлять следов. Следов, которые можно найти просто так. И человеку, типа меня, выйти на связанные с ними файлы непросто. Даже несмотря на то, что эти следы, можно сказать, гигантские. И там, во вселенской космической паутине, и тут, в мире нашем. Они непростые люди, и у них есть веские причин эти следы не оставлять. Хотя бы на всякий случай.
  На первый файл я, можно сказать, вышел случайно. Помню, я даже колебался, открывать его или нет, настолько он был внешне похож на воспоминания среднестатистического жителя Москвы начала девяностых годов прошлого века. Но чувство, что в нем, в судьбе этого человека, сокрыто что-то уходящее далеко за пределы, чувство, что я увидел перед собой маленький фрагмент чего-то непредставимо, космически огромного и бесконечного - такое чувство возникло. И я начал записывать.
  Найти второй и третий файлы было уже не так просто. Дело в том, что в восприятиях, кроме того, что получается записать как текст, есть еще и некая атмосфера, авторский образ в виде чувств, подобным тем чувствам, которые вызывает, например, музыка. Или погода. Или настроение другого человека. И вот это настроение и этот образ - они излучали что-то вроде чувства плохого конца. Страха перед этим концом.
  А такой страх отталкивает. Возможно это чувство возникает потому, что нам не желательно и, может быть, даже запрещено знать многое из того, что там содержится. Запрещено порядком вещей, нашей природой, какими-то высшими силами. И я прошу прощения, если что-то из воспринимаемого записал не так или не записал вообще. За то, что записал - тоже.
  
  
  
  Учитель
  
   1
  
   Крови было много. Она покрывала брызгами и пятнами их измятую перекошенную одежду, кровавыми полосками текла вдоль подергивающихся рук, а у одного из них, могучего лобастого парня, окрашивала висок и заливала половину большой скуластой щеки. Чего тот, не замечал. И бегающими под кровавым подтеком глазами все время искал кого-то, то стремительно оглядываясь назад, то высматривая где-то сбоку.
   Меня?! - автоматически испугался я. Потому что боялся злых здоровых людей, охваченных неконтролируемой животной злостью. А их было трое. И сорвать эту свою злость они могли самым неожиданным образом. Злые возбужденные лица, короткие кожаные куртки. Самый высокий из них странно покачивался при ходьбе и держался рукой за плечо, будто его ранили, парень с залитой кровью щекой тянул его под руку, а третий, кажется самый опасный из них, коренастый, с оторванным рукавом, цедил что-то сильно смахивающее на угрозы и сжимал хорошо поцарапанный кулак.
  И тут я. В тот момент, легкомысленно бегущий по станции метро ВДНХ и пытающийся успеть на подъехавший поезд. За пару секунд до этого я привычно сошел с эскалатора, по шуму услышал, что прибыл поезд, не менее привычно закинул рюкзак подальше за плечо, и вот тут, когда кинулся к платформе, столкнулся с ними лицом к лицу.
   Ничего хорошего это определенно не сулило. Кажетсяч, эти лица говорили, что они готовы меня убить. Просто так. Походя. Чтобы не мельтешил.
  И я среагировал. Поспешил уйти с их пути, увернуться от взгляда, стать незаметным. Но только через мгновение после этого, когда увернуться мне вроде бы удалось, до меня дошло, что эти ребята были не только злы. Они были напуганы. Словно от подъехавшего поезда нужно было срочно спасаться. Они уносили ноги!
  В тот момент мне не показалось это важным. Все, кажется, обошлось. Странная троица проследовала куда-то к выходу, я благополучно выбежал на платформу, где отметил боковым зрением еще двух или трех таких же потрепанных дракой парней. Но они были далеко и стремительно исчезали между колонн, а двери вагона уже закрывались... И я рванул туда.
  
   Да, в тот вечер все началось именно так нескладно и несуразно.
  Будущее подкрадывается незаметно. Ему иначе нельзя. Оно совсем не такое, каким мы по нашей слабости хотели бы его видеть. Часто, узнай мы его заранее, бежали бы прочь без оглядки, совсем как я от тех рассерженных и здоровых граждан. И наделали бы глупостей. А так - все выглядит как обычный, будничный день. Вы просыпаетесь, едете на работу, совершаете там кучу нужных и ненужных действий: что-то пишите, что-то куда-то несете, кому-то рассказываете анекдот, с кем-то что-то решаете, набиваете на компьютере текст статьи, которую, скорее всего никто никогда не прочитает, и выслушиваете длинный неинтересный рассказ о вчерашней пьянке одного из коллег. Затем невкусно обедаете в институтской столовой, снова погружаетесь в дела, и, погруженный и суетный, ни о чем не подозреваете. А оно уже здесь, оно где-то рядом. И среди миллионов людей, копошащихся в большом городе, ему нужны именно вы.
  Будущее, которое, подобно большой грозовой туче приблизилось к городу в тот, теперь уже далекий день, было весьма причудливым. Возможно, оно уже тогда знало, как много от него будет зависеть, и его движения были плавными и осторожными, как у продвинутого мастера ушу. Но это было излишним. Как и положено человеку, я был перед его лицом слеп и глух. Мне не снились вещие сны, и никакие предчувствия не беспокоили мою эмоциональную сферу. Шло самое начало девяностых годов двадцатого века, я числился аспирантом в одном из многочисленных московских НИИ, подрабатывал в кооперативе при совете молодых ученых того же института, и многое, о чем я думал весь тот день, определялось этими нехитрыми обстоятельствами. Поэтому, даже тогда, когда по дороге домой это моё будущее поставило на пути свои первые красные флажки в виде этих не очень приятных, но здорово побитых мужиков, я ничего не понял.
   Хотя, наверное, шанс что-то такое понять у меня был. Вот что бы подумал умный осознанный человек, видя, как несколько опасного вида ребят куда-то бегут в столь явно потрепанном виде? Вероятно, он бы спросил себя, от кого такого они бегут? Но у меня эта логичная мысль почему-то не возникла. Подходил срок сдачи работы на рецензию, не хватало публикаций по теме, а я вместо работы над диссертацией половину дня, вооружившись бокорезами, круглогубцами и отверткой собирал щит управления транспортером для овощной базы. И теперь ехал домой, с твердым намереньем сесть за стол, сосредоточиться и подвинуть решение своих научных проблем хоть немного вперед. Видимо, мысленно я был уже там, за этим столом, когда хриплый механический голос пробасил, свое: "Осторожно, двери закрываются", я влетел в эти самые двери, так, что они даже не защемили мой рюкзак, и только тут, оглядевшись вокруг, понял - в вагоне из которого выбежали эти грозные но побитые ребята, и в котором теперь оказался я, что-то не так.
  
   Сначала меня удивило отсутствие вокруг других пассажиров. Потом я обнаружил, что они все-таки есть, причем их довольно много, но все они по какой-то причине забились в противоположный конец вагона, и оттуда смотрят на меня возбужденными и испуганными взглядами. Следующим шагом постижения ситуации стало открытие, что и в моей части вагона кроме меня находится еще один пассажир - непримечательный с виду человек лет пятидесяти пяти - шестидесяти. Он сидел на скамейке и сосал кулак. И уже потом я увидел на полу перед ним многочисленные свежие пятна и брызги крови. И, увидев все это, я, как стоял, так еще и уселся. Прямо напротив него.
   - А что? Это гопники! - счел нужным объяснить странный дядька. - Это гопники, и я их всегда делал! - после чего, повернувшись к остальным пассажирам, хриплым как у Шевчука голосом прокричал, - Их надо делать! А вы не понимаете. Сидите и не понимаете. А они кругом! И их надо делать! Всегда! Что бы знали место!
   Но вагон разгонялся, шум нарастал, и он, видимо решив, что говорить с этими пустыми людьми дальше бессмысленно, продолжил свирепо сосать основание своего указательного пальца.
   У меня не было комплекса мордобоя, как окрестила излишнюю чувствительность многих мужчин к выяснению отношений с помощью кулаков известный московский психолог. Но в тот момент, обилие кровавых брызг, погнутый и вывернутый из креплений поручень, а главное, едкий страх, исходящей из противоположного конца вагона - все это повергло меня в шок. Ничего себе! - подумал я, понимая, что въезжаю в ситуацию слишком медленно. А тут еще странный мужичок с внешностью провинциального директора школы и разбитым кулаком возьми да и подсядь ко мне.
  - А что, я должен был делать? - требовательно спросил он меня. - Сидеть и смотреть?!
  - А что тут было-то? - не понял я.
  Потому что понять действительно было сложно. Предположение, что этот дедушка с усами как у Якубовича и добрым длинным носом "сделал" пять или шесть тренированных и закаленных в дискотечных драках двадцатилетних ребят, выглядело нелепым. Но он, склонившись к моему уху и дыша умеренным перегаром, пояснил:
  - Они приставали к девушке. Нет, ты понял? И никто им не сказал... Не-а! Все сидели. Ясно? Как истуканы. Даже если бы они тут ее насиловали, они бы все сидели и молчали!
  Я не нашел, что ответить, и только кивнул. Но, видимо, и этого кивка было достаточно.
  - А я их сделал! - победно заявил дед. - Я их мочил. От самого "Ботанического сада"!
  И я снова кивнул. Тому, кто не знает, поясню, перегон между станциями Ботанический сад и ВДНХ в те времена был одним из самых длинных в московском метро.
  - И их надо мочить! - продолжил рассказ мой сосед по скамейке. - Только такой урод появится сразу фигак, хрясть, хрясть!
  Кажется, я даже улыбнулся. С этим хотелось согласиться. Я был тогда молод, придирчив, и во мне жила уверенность, что на свете действительно слишком много уродов. Которых "надо мочить". И, глупо улыбаясь, я кивнул в третий раз.
  На станции Щербаковская вторая часть вагона заметно поредела. Зато в нашу часть зашли люди. Они, испуганно вытаращившись на царивший разгром и кровавые брызги, поспешно рассредоточились по дальним углам и старательно избегали смотреть на меня и моего соседа.
  - Так вы что, их всех один..? - спросил я.
  - А ты думаешь, они что, герои? - кивнул тот в поредевших пассажиров, - Или хотя бы мужики? Они барахло, а не мужики.
  Признаюсь, я в следующий момент немного пожалел о своей болтливости. Мне вдруг показалось, мой собеседник относится к тем нудным людям, которым обязательно нужно тебе что-то доказать. Сейчас он начнет допытываться: "А ты мужик?" - с тоской подумал я. И обязательно учудит какой-нибудь тест, а тесты относительно своей персоны я никогда не любил. Но двери со знакомой надписью "Не прислоняться" уже закрылись, станция Щербаковская стала уплывать в прошлое, и я подумал, почему же я не вышел из этого странного вагона вместе с остальными умными людьми. Действительно, почему?
  - Мужиков мало, - вздохнул мой попутчик и грустно уставился добрыми глазами на мелькающие за окном электрические шины.
  - Людей мало, - сказал я.
  И весь следующий перегон мы глубокомысленно молчали. А, когда поезд начал тормозить, к нам подсела девушка с заплаканными глазами.
  - Спасибо, - взволнованно проговорила она и протянула моему соседу листок, вырванный из записной книжки. - Меня зовут Ирина, тут мой телефон, - заикаясь, проговорила она, - Если что-то вдруг, ну, то есть вас..., я выступлю свидетелем, - и всхлипнула.
  - Ну, ну, - успокаивающе ответил тот, и девушка, смущенно улыбнувшись, поднялась, что бы выйти на станции Рижская.
  Я поспешно поднялся тоже. За всеми этими ужасами я как-то забыл, куда и зачем я ехал, а мне нужно было выходить именно там. Но и мой сосед - он поднялся почти одновременно со мной.
  - Вы тоже на вокзал? - спросила девушка. Спросила, как вы догадываетесь, того любителя мочить уродов, а не меня.
  - Не, мне на троллейбус, - улыбнулся любитель.
  Вот так и получилось. Из вагона мы вышли вместе и почти одновременно подошли к эскалатору: помню, мой странный сосед был немного впереди, за ним стояла Ирина, а я - через двух или трех человек ниже нее.
  Я попытался рассмотреть девушку. Несмотря на серый плащ и невыразительную прическу она действительно выделялась своей красотой. Поэтому к ней, понятно, и пристали. И, видимо, даже порвали ремень от сумки, которую она теперь бережно прижимала рукой где-то под грудью.
  Кроме Ирины я заметил на эскалаторе еще одного пассажира нашего вагона. Это был крепкий спортивный парень в яркой бейсболке и короткой кожаной куртке. Он поднялся выше меня и остановился между Ириной и моим бывшим соседом. Мне даже показалось, что он хотел с ним заговорить, но никак не решался.
  Вопрос, то же все-таки такое сотворил этот интеллигентный дядечка? - становился еще более интересным. Выходило, он не только проучил тех гопников, но и вызвал у того брутального парня заметную нерешительность по отношению к себе? Неужели и вправду мочил?
  Но подъем на эскалаторе закончился, а мое гадание прервал невысокий молодой милиционер. Он появился из-за небольшой засаленной двери, недалеко от выхода из метро, зорко оглядел проходящий мимо людской поток, и решительно выбрал в нем моего бывшего соседа.
  Я не расслышал, что он от него хотел. Кажется, что бы тот предъявил документы. Зато увидел, как девушка Ирина выразительно взглянула на меня, и выставила немного назад свободную руку, что бы я остановился.
  - Что такое? Мы вместе! - решительно заявила она милиционеру. И почти насильно подтащила меня к нему.
  - Да! - отчаянно кивнул парень в бейсболке и тоже остановился.
  Тогда и я, еще не сообразив в чем дело, сделал возмущенное лицо, и спросил:
  - А на каком основании?
   Со мной такое бывало часто. Еще в старших классах школы, когда к нашей компании подходил разведчик-провокатор из другой команды и нагло спрашивал:
   - Ну, чего?! - и все напряженно смолкали, только я, не въезжая, в чем дело, отвечал:
   - Ничего.
  За что меня поколачивали. Иногда свои. Но бить меня, видимо, было неинтересно. Во-первых, я в большинстве случаев каким-то чудом избегал не только травм, но и окровавленных носов, да и просто синяков под глазом; во-вторых, я искренне не понимал, к чему вся эта экспрессия; а, в-третьих, после нескольких ударов по мне, всякому обидчику было ясно, что таким способом он меня не перевоспитает. Я их просто смирно терпел. Как плохую погоду или контрольную работу. И до него, или до них доходило, что во мне ничего не изменится, и, когда он подойдет в следующий раз, я, конечно, расстроюсь, но не испугаюсь и отвечу то же самое "Ничего!".
  - На каком основании? - строго переспросил милиционер. - У вас прописка московская?
  - Ну да, - подтвердили мы.
  - Тогда все вы сейчас пройдете со мной. Будете понятыми, - сообщил он и через неприметную дверь, из которой перед этим появился, провел нас в комнату, облицованную сверху до низу белым кафелем. Который в этой комнате почему-то выглядел не менее мрачно, чем в морге какой-нибудь больницы.
  
  Так мы и познакомились. Не знаю, есть ли такая процедура сейчас. В последнее время я не часто спускаюсь в метро, но подозреваю, что такие обыска`, как произносят это слово люди некоторых профессий, сейчас проводят без свидетелей. Во всяком случае, по отношению к подвыпившим пассажирам. А тогда нашему взгляду предстала следующая картина. На скамейке у стены с трудом сидел в хлам пьяный хорошо одетый плотный мужычина. Он прижимал к жестоко поцарапанному лицу довольно грязный платок и равнодушно следил, как один из служителей порядка шмонает черный пластиковый дипломат, такой же пыльный как один из рукавов его пиджака.
   В дипломате были какие-то аудиокассеты, журнал "Огонек" и бутылка коньяка. Другой милиционер старательно записывал название всех этих вещей, и примерно три минуты мы провели наблюдая эти действия. Сотрудник, который привел нас в эту комнату, переписывал наши паспорта на другом листочке. В общем, ничего значительного не происходило.
  Так, от переписывающего наши данные милиционера, я и услышал, что того странного пожилого дядечку зовут Гелий Захарович. Парня в бейсболке звали Валера, а имя девушки я уже знал.
  Мы переглядывались. Я пытался как-то сбить напряжение, улыбался девушке, качал головой остекленевшему под своей бейсболкой Валере. Вы, наверное, замечали, что, когда мы смотрим друг другу в глаза, мы знакомимся друг с другом на каком-то другом уровне. Во всяком случае, тогда наши переглядывания и совместное переживание роли понятых, привели к тому, что когда мы вышли из дежурной комнаты милиции, расстаться просто так каждому из нас, видимо, показалось неправильным. Во всяком случае, мы остановились и еще раз по привычке переглянулись.
  - Отпустили, - констатировал я. И зачем-то добавил, - На свободу с чистой совестью.
  И уже начал поднимать руку, что бы попрощаться, как Валера выпалил:
  - Гелий Захарович, а можно я буду у вас учиться?
  - Чего? - нахмурился тот.
  - А девушек вы к себе в секцию принимаете? - поддержала его Ирина.
  Я опустил руку и перестал улыбаться.
  - А может для начала по пиву? - мне это показалось более естественным продолжением знакомства. Потому что мысль записаться в ученики к этому странному деду меня не вдохновляла, зато симпатичная Ирина вызвала очень большой интерес к своей персоне. Ради перспективы проводить ее до дома я был, разумеется, готов пожертвовать таким делом, как написание статьи. Но в жизни часто бывает так, что и наши планы, и наши мечты, как и вообще мысли о будущим, не имеют к этому самому будущему практически никакого отношения. Во всяком случае, когда я произносил свое предложение мне никак не могло придти в голову, что учеником того странного человека стану именно я.
  
  
  
  Почему я?
   Достаточно как следует напрячь фантазию, и множество ответов запестрят в голове таким разнообразием, что мало не покажется. Но все же, почему?
   У меня есть иллюзия, что четкий ответ на этот вопрос может многое прояснить. Ход моей мысли при этом прост, как сибирский валенок. Когда кто-то, назовем его Провидение, распределял наши роли и каждому из нас дал задание, о котором мы не помним, потому что он сделал это еще до нашего рождения, он все же о чем-то думал. О чем же он думал, когда устраивал все именно так? Почему он повел таким путем именно меня? Кто я такой, по его мнению?
   Впрочем, пива в тот момент мы так и не попили. Ирина опаздывала на электричку, с которой ее должны были встретить родители, Гелий Захарович резонно спешил отойти подальше от метро, да и у меня, как вы помните, со временем были проблемы, и я не настаивал на своем предложении.
  Зато Валера и Ирина настаивали. Причем на редкость активно.
  - Ладно. Если хотите, я вам, конечно, кое что покажу, - сдался наконец борец с уродами. - Я буду в субботу в парке имени Дзержинского. У пруда.
  И, погрустнев, добавил:
  - Часов в десять. Я как раз пробежку закончу. Лады?
  - Лады, - ответили мы.
  
  И в субботу утром мы встретились у пруда.
  Я не знаю, где эти люди сейчас. Думаю, красавица Ирина давно вышла замуж и воспитывает детей, а, может быть, уже и внуков, но, тогда на встречу я пришел конечно из-за нее.
  Меня действительно мало интересовали боевые искусства. Таким уж я вырос, и когда мои школьные, а затем и институтские друзья смотрели гонконгские фильмы с лихими побоищами, упорно отжимались на кулаках и потели в школьных спортивных залах, разучивая боевые приемы с колоритными японскими названиями, я смирно сидел дома и читал книжки. Я рос, так сказать, домашним ребенком, который, тем не менее, вел, как мне тогда казалось, вполне полноценную жизнь. У меня было немало друзей, я периодически попадал в разные, соответствующие возрасту, передряги, и все те метаморфозы, которые превращают ребенка в подростка, подростка в юношу, а юношу в мужчину, происходили с вашим покорным слугой почти всегда в срок, отведенный для этого природой. Просто я был такой.
  Не то что бы меня никогда не били, и мне никогда не хотелось дать сдачи - с моим характером это было невозможно. Но я как-то не заморачивался на этом. Ну, кинулись в темном дворе, ну повалили, ну, начали лупить ногами. Но ведь потом поняли, что я это не тот урод, который, по их мнению, заслужил такое обращение. Поняли, и с криками: "Вон он в окно выпрыгнул!" с энтузиазмом убегали в сторону того самого окна, оставляя мое тело в покое. Со всяким может случится, вздыхал я, поднимался, отряхивался и беззлобно брел домой.
  А Ирина мне понравилась. В ней было что-то серьезное и одновременно трогательное. И вот, по этой веской причине я оказался ранним субботним утром не в уютной и сладкой постели, а в еще холодном и не позеленевшем парке имени Феликса Дзержинского, что вплотную примыкает к Ботаническому саду.
   Первым, кого я там встретил, был Валера, который свирепо тянулся, закинув ногу на вековой дуб.
   - Не фига себе! - поприветствовал я его, оценивая тот угол, с которым его нога была поднята вверх.
   - Привет, - ответил он, кряхтя и покачиваясь. - Давай, сначала ты меня потянешь, потом я тебя.
   Я немного занимался бегом, лыжами и легкой атлетикой и примерно знал, как тянуть мышцы перед тренировкой, но такой нечеловеческой растяжки как у Валеры я не видел ни у кого.
   - Давно занимаешься? - спросил я, снимая его ногу со своего плеча и поднимая вверх почти максимально вытянув руки.
   - Лет шесть, - слегка поморщился тот. - А ты?
   - Две тренировки по карате. В десятом классе. И все, - признался я.
   - Да, плохо. Тут ты без подготовки ничего не поймешь. Мужик - мастер. Наикрутейший. Не знаю, где он такому научился, но уровень выше высшего.
   Я хотел спросить, что же такого выше высшего "этот мужик" продемонстрировал в вагоне метро, но в этот момент появилась Ирина, и мое внимание переключилось на нее.
   Она поздоровалась, поставила на траву большую спортивную сумку и почти сразу перешла к разминке. Под неизменным серым плащом у нее был изящный спортивный костюм, и, судя по легкости и привычности движений, которыми она стала нас радовать, этот костюм она надевала часто и по назначению.
   - Занималась художественной гимнастикой, - ответила она на мои похвалы. - Первый разряд.
   И тут в мешковатых дешевых трениках и выцветшей олимпийке появился сам Гелий Захарович. Кажется, он действительно прибежал сюда трусцой.
  - Ну что, продолжим разминку, - бодро сказал он после приветствий. И мы, встав в круг, стали делать это, кто как умеет. Ирина грациозно тянулась, Валера сразу начал с высоких прыжков и каратистских ударов ногами, а я просто махал конечностями, как меня когда-то учили на уроках физкультуры. Тем временем, Гелий как-то по-особому раскинул руки, и сделал несколько скупых движений, производящих странный щелкающий звук. Неизвестно чем.
  - Ладно, - проговорил он, закончив щелканье и оценив наши усилия скептическим взглядом. - Хорошо. Сейчас проведем демонстрацию, - и он подозвал к себе жестом Валеру. - Значит так. Будешь на меня нападать. Любой техникой. Руками, ногами, головой. Карате, айкидо, бокс - как хочешь. Давай!
  И Валера начал давать. Он красиво выкинул вперед прямой как стрела кулак, затем ногу, закинув ее точно на уровень головы Гелия. Который просто отошел на полшага назад.
  - Нет, не так, - расстроился Гелий и встал, решительно свесив руки по бокам. - Давай! Мочи! - закричал он. - По настоящему!
  И Валера, не долго думая, начал мочить. Правда, со стороны это выглядело немного смешно; на Гелия обрушилось сразу множество ударов, но ни один почему-то не достигал цели. Тот просто делал незначительные шаги назад и в сторону, слегка наклонял корпус и расслабленно покачивал руками.
  - Так, стоп! - скомандовал он через несколько секунд. - Молодец. Хорошо.
  И грустным взглядом посмотрел на нас с Ириной.
  - Вы поняли?
  - Ну да. Красиво..., - замялся я.
  - И непонятно, - добавила Ирина тоном серьезной ученицы.
  - Тогда ты, - указал он пальцем в меня, и попросил нападать на Валеру.
  На уровне теории я знал пару ударов из каратэ и боксерский хук слева. Выходить с таким объемом знаний и навыков протии Валеры было равносильно атаке с копьем на танк. Валера легко ставил блоки, один раз вывернул мне руку и несколько раз зафиксировал свой кулак у жизненно важных точек моего тела. Круто, подумал я тогда. И еще подумал, сколько сил и времени надо потратить, что бы так как Валера, владеть руками и ногами, и, практически не думая, отвечать на летящие в тебя удары.
  - Совсем хорошо, - грустно вздохнул Гелий, когда я вконец обессилел. То есть секунд через сорок. - Теперь нападаю я, - объявил он. Затем спокойно подошел и медленно, можно сказать, показательно, зафиксировал выставленный вперед палец у основания Валериной шеи.
  - Как это? - не поверил Валера, опуская руку, бессмысленно поднятую в блоке непонятно от кого. И тут же попросил, - А еще?
  - Хорошо, - проговорил Гелий и отошел в сторону.
  Валера с отчаянным лицом запрыгал на месте, заранее делая обманные удары и, на всякий случай, выставляя хитрые блоки. В общем, он прыгал, молотил руками и ногами, уходя от Гелия по мудреной кривой траектории, а тот спокойно подошел к нему сбоку и зафиксировал тот же палец на том же месте.
  - Блин..., - поговорил Валера. И, тяжело дыша, сел на траву.
  - Теперь ты, - проговорил он мне, потом Ирине, и все так же спокойно зафиксировал палец на шеях у нас.
  - А что это демонстрирует? - счел уместным поинтересоваться я.
  - Да, расскажите, какой это стиль? - поддержал меня Валера.
   - Мой, - с достоинством ответил Гелий Захарович.
   - Как это? - наморщил лоб Валера. - А кто вас учил? Вы были на Востоке? Вы синтезировали несколько стилей?
   Гелий задумался.
   - Вам, наверное, нельзя этого говорить, да? Вы давали подписку? - выдвинула свои предположения Ирина.
   - Нет, друзья, - наш мастер плавно провел ладонью по коре дуба. - Боюсь, некоторые вещи я просто не смогу вам объяснить, - и он задумчиво почесал подбородок.
   Мы грустно молчали. Не скажу, что я расстроился, но то, что он показал, вызвало некоторое любопытство даже у меня. Валера ожесточенно кусал губу, а Ирина вздыхала покорно и печально.
   - Это совсем в другой плоскости. Для этого надо серьезно поработать с сознанием. В наше время это практически невозможно. Но я попробую... это не упражнение и не наставление. Просто пара советов. На всякий случай. Хотя, при большом желании это может даже кое к чему привести.
   - Понятно, - серьезно кивнул Валера.
   - А мне чего-то не фига, - признался я.
   - В общем я дам вам то, что вам может помочь. Я дам вам принцип, - проговорил Гелий Захарович. - Вот ты, - обратился он ко мне, - Ты дышишь?
   - Ну, да, - кивнул я.
   - И пищу перевариваешь? А теперь, слушайте меня сюда. Пункт номер один: надо дружить со своим телом! Подумайте, вы учились в школе, в институте, а что вы можете? Под руководством этих ваших знаний, что вы такого можете? Ну, читать и писать, собрать детекторный приемник, - с отвращением поморщился он. - А попробуйте контролировать не что-то там, типа лунохода на Луне, а просто переваривание пищи внутри вас, или попробуйте хотя бы руководить своим дыханием? Вы скоро заболеете и свихнетесь, это наукой доказано. Ваше тело намного умней вас. В нем столько навыков, столько чудесных умений, которые заложил в него Бог и вся предшествующая история мира! Просто вы все это забыли, не знаете. А если доверитесь, будете слушать ваше тело, многому научитесь.
   Гелий Захарович неожиданно повернулся к внимательно слушавшей его Ирине и попытался ее толкнуть.
   - Ай! - закричала Ирина и отскочила на пару шагов назад.
   - Вот! Что ты сейчас сделала?
   - Я? - опешила та.
   - Да. Вот что сейчас сделала ты?
   - Я... попыталась удержаться. Наверное, нейтрализовать толчок.
   - Нейтрализовать... А тело? Что хотело сделать тело?
   - Тело? То же самое. Не знаю...
   - То-то и оно! - радостно поднял палец вверх Гелий. - Почему всякая пьянь падает с верхних этажей и не разбивается? Почему полярник, увидев медведя, с места запрыгивает на четыре метра вверх, прямо на крыло самолета? Почему загипнотизированный падает и не разбивается, или, не прогибаясь, лежит на спинках двух стульев? Мы не знаем, а это надо знать.
   - Резервы организма, - закивал Валера.
   И Гелий перевел взгляд на него.
   - Резервы, консервы, - поморщился он. - Посмотри на меня! Видишь? - он показал на слегка выпирающий под олимпийкой животик, - Видишь, - согнул он бицепс, который надулся под костюмом совсем неубедительно. - А любой качек подобен флюсу. Он качает одно, у него исчезает другое. Настоящий боец, - побил себя в грудь Гелий, - Настоящий боец гармоничен. Флюсом, Валер, можно побить флюс. Понимаешь, о чем я?
   - Не флюс - это видимо я, - вырвалось у меня.
   - Не флюс..., - передразнил меня он. - Не флюс и не плюс! Вот ты кто. По жизни надо пройти, а не проползти. В общем, - он посмотрел на нас своим добрым и грустным взглядом, - Обдумайте, что я сказал. Знайте, сейчас такое время, что никто, кроме старика Гелия вам этого не скажет. Вот так!
   И, попрощавшись, зашагал прочь от нас по неширокой парковой дорожке.
  
  
  
   Я был заинтригован. Я не знал, почему полярник может с места запрыгнуть на крыло самолета, и не имел ни малейшего представления, что происходит с загипнотизированным человеком, поскольку меня никто и никогда не гипнотизировал, и даже телевизионные сеансы гипноза Кашпировского почему-то совсем никак не цепляли. Но суровое лицо Валеры выражало безнадежность.
   - Я думал, такие люди вообще ничего не рассказывают, - сделал признание он.
   - А вообще я думала, он не придет, - грустно усмехнулась Ирина.
   Ну а мне сказать было нечего, и я промолчал. Я чувствовал себя маленьким и ничтожным. И, обменявшись телефонами, мы расстались при выходе из парка. Ирине я почему-то так и не позвонил.
  
  
   ... Хотя стояла весна. Та стадия московской весны, которую, перефразируя Пришвина, можно назвать весной пыли. Так бывает, когда снег на московских улицах уже растаял, высохли лужи, а трава и листья еще не появились, и ветер гонит по немытому, много раз посыпанному песком и солью асфальту, всякий мусор. В это время, город стоит солнечный и высохший как пустыня, и только прилетающий откуда-то свежий, пахнущий свободой и землей ветер, напоминает, что на улице весна. И от этого напоминания на душе пьяняще хорошо.
  Хотя, объективно говоря, в тот год Москва была не особенно уютной, и весенний ветер гнал по улицам гораздо больше мусора чем обычно. И так было совсем не потому, что люди потребляли в палатках около метро больше стаканчиков дрянного растворимого кофе, чаще заворачивали что-то в бумагу, выпивали больше банок пива или выкуривали больше пачек сигарет. Скорее наоборот. Многим, наверное, большинству, было не до покупок, а баночное пиво еще воспринималось как экзотика. Потому что шла перестройка, только что банкротился и распадался громадный Союз Советских Социалистических Республик, а цены на нефть скатились на мировых рынках до рекордно низких отметок. В общем, было нелегко, и мусор на Московских улицах, как мне тогда казалось, никто не убирал вообще.
   Я брел к метро и думал, что сказал старик Гелий. Он мне понравился, и мне было жаль, что я его, скорее всего, больше не увижу. До меня стало доходить, что он говорил мудрые вещи, и я даже вспомнил случай, подтверждающий его слова. Случай, когда мое не очень уклюжее тело показало свои возможности.
  Это было, когда я учился в старших классах школы. На меня и моего друга кинулся довольно здоровый качёк. Кинулся, ясное дело, не просто так. Не помню, что такого обидного мы ему сказали, но сказали, явно не подумав. Ну, стоит мрачный человек, курит около выхода на чердак, зачем ему обязательно глупо хамить, да еще и самим громко ржать над сказанным.
  Ну а сказал - делай ноги! Но я чего-то замешкался. И только тогда, когда озверевший мужичина был в метре от меня, понял, что сейчас меня будут убивать. И побежал.
  Боже, как я бежал! И в этом было самое удивительное. Я бежал вниз не по ступенькам - я прыгал по пролетам, быстро перелетая через перила с середины одного, сразу на середину другого. Примерно с такой скоростью, с какой обычные люди перемещают ноги по ступеням. И, выбежав из подъезда, не сразу понял, куда делся мой друг - ведь я бежал последним.
  Друг высыпался на улицу через несколько долгих секунд после меня, и был очень удивлен. Однако, я сам был удивлен не меньше его. Никто не учил меня так бегать, и я понимал, что вряд ли без долгих и опасных тренировок повторю такой спуск. Выходит, мое тело действительно может то, чему его никто не учил, а, может быть, и то, чему не возможно научить?
  
   Этот вопрос мучил меня целую неделю. За эту неделю я вспомнил несколько дзен-буддийских притч, вычитанных мной из книжки Раджнеша, заметку о танцевальных представлениях Гурджиева, которые он давал в начале двадцатого века, и массу других сведений, засевших у меня в памяти. Все эти сведения подтверждали, что Гелий прав. Я даже порывался следующим субботним утром повторить свой визит в парк, и сделать еще одну попытку проникнуть в его тайное учение, но, как и следовало ожидать, проспал.
   Зато у меня начались проблемы на работе. Первый вариант моей диссертации был раскритикован оппонентами, овощная база никак не хотела переводить нашему кооперативу деньги, а в отделе началась очередная попытка наведения дисциплины, и мне приходилось ходя бы три раза в неделю приходить в институт вовремя. Так что жизнь засасывала, и, возможно, пройди еще неделя, я бы о Гелии больше не вспоминал. Но в чреде событий и явлений, среди которых я существовал, он выступил снова. И не менее эффектно.
   Были времена так назывемого дефицита, и многие товары давали по талонам. У меня были нереализованные талоны на водку. Свои и чужие, - довольно много. И вот, проезжая около одиннадцати часов вечера на троллейбусе мимо винного магазина, я заметил несколько темных фигурок, выстроившихся около запертого входа. А когда через двадцать минут я был там с талонами и деньгами, машину со звенящими ящиками уже разгружали.
   Образовалась большая очередь. В магазин пускали по несколько человек. Я стоял на улице, где-то в середине четвертого десятка, и мне должно было хватить, но какие-то наглые верткие мужички из общежития, располагавшегося неподалеку, дружной кодлой полезли без всякой очереди вообще, и мой оптимизм растаял. Вот бы они там напоролись на такого как Гелий, подумал я. И почти сразу за этой мыслью в недрах магазина началась драка.
   Я понял это по крикам и визгу продавщицы, которые доносились на улицу. Потому, выплевывая жалкие угрозы и зубы, из магазина, повыскакивали те самые наглые мужички и быстро исчезли где-то в темноте улицы. И уже после этого в плохо освещенных дверях как на сцене действительно появился Гелий, и вдогонку сообщил, что с ними будет, если они полезут без очереди еще.
   Ты ждал, и я явился! - говорила его невысокая, но величественная фигура на ступенях.
   - Гелий Захарович! - окликнул его я. И даже на полшага вышел из очереди. Гелий Захарович, это я!
   - О, Саня, - узнал меня Гелий, и тут же снова заорал вслед исчезнувшим мужичкам, - Уроды! Размажу! Всех размажу! - и совсем спокойно, даже радостно, спросил, - А ты чего там стоишь?
   Пока нам отпускали водку без очереди, Гелий вздыхал и смотрел на разбитые часы.
   - С-сука, браслет расстегнулся, - переживал он. - И, кажется, опять куртку порвал. Во, уроды! Узнаю где живут, размажу пидоров! Тонким слоем!
   Я присмотрелся. Рукав на плече его видавшей виды куртке был действительно немного надорван.
   - Можно зашить, - сказал я.
   - Лучше пришить! Пришить их всех, что бы вообще не дергались! - вздохнул Гелий и ласково улыбнулся.
   Одну из бутылок мы, естественно, решили тут же распить. Я жил неподалеку. У меня была небольшая комната в коммунальной квартире, и зайти для этой цели ко мне было вполне естественно. Что я и предложил.
  И все бы ничего, но у Гелия оказалась одна вредная, привычка. Он любил читать объявления. Любые, нужные и не нужные, маленькие и большие - все их он зачем-то внимательно изучал. Он делал это даже в темноте, и при этом старательно отрывал бумажки с телефонами.
  - Вы чего, их коллекционируете? - пробовал пошутить я.
  Но на мою очередную шутку никто не ответил. Гелий Захарович отстал, внимательно изучая многочисленные в то время предложения "купить вашу квартиру дорого", а вместо него около меня неожиданно возникло несколько мрачных фигур, видимо из общежития строителей, стоящего неподалеку.
  - Во! Этот с ним был, - прошепелявила одна из фигур.
  И они начали меня окружать.
  - Что, водярой затарился? - поинтересовался один из них. Крепкий и мрачный.
  - Ага, - кивнул я. И вяло предложил, - Может по стакану? Ну, за мир, во всем мире, а?
  Но отвечать на мое предложение никто не собирался. Я даже не успел сильно испугаться - в следующую секунду меня начали просто тупо бить.
  Сейчас мне сложно вспомнить, что я делал. Помню, я каким-то образом успел задвинуть сумку с перцовкой в кусты, затем попробовал метнуться в сторону. Кажется, я напоролся на какое-то жестокое скуластое лицо с жесткими кулачищами. Потом - удары откуда-то сбоку, свет фонаря, асфальт, летящий из под ног куда-то в сторону. И вроде все.
  Следующим моим воспоминанием было уже лицо Гелия. Оно нависало где-то сбоку и было плоским и вогнутым, как лик, написанный на церковном куполе.
  - Живой? - поинтересовался лик. И мне показалось, что глаза на нем как-то странно переливаются. Как в детском калейдоскопе.
  - Угу, - кивнул я. - Кажется.
  - Удивительно! - проговорил Гелий и перестал переливаться. - А двигаться можешь?
  Я попробовал встать. Саднило щеку, болело плечо, но во всем остальном теле была только небольшая ломота. Даже легкость.
  Я поднялся. Место, в котором я находился, показалось мне каким-то другим.
  - Ни фига не понимаю, - признался я. - Где-то тут сумку бросил. Наверное, забрали, гады.
  - Да нет, - решил успокоить меня Гелий. - С сумкой так быстро не побежишь.
  - Но тогда где? - не понимал я и продолжал осматривать кусты.
  - Да вон там! - простер руку он.
  Сумка действительно лежала в тех кустах, на которые он указал. Примерно в пятидесяти метрах от того места, где я пришел в сознание. Как так вышло? - не понял я. И только тут я начал вспоминать, что в этой драке было еще что-то.
  - Удивительно..., - задумчиво повторил Гелий и осмотрел поле боя.
  - Они меня что, волокли? - пытался безуспешно вспомнить я.
  - Нет, - протянул он, не выходя из задумчивости. - Ты уж прости, старик. Я чего-то задумался, и пока прибежал, они тебя уж очень долго и конкретно мочили. И никак положить не могли. Кто бы мог представить. В смысле про тебя...
  - Чего представить? Что я живой останусь?
  - Да нет. Это я так, о своем..., - буркнул он. И с любопытством спросил, - А ты идти сможешь?
  
  Идти я мог. Только не очень быстро, иначе начинала болеть нога. До моего дома было недалеко, но я предложил двигаться окружной дорогой.
  - Ты чего? Зачем? - не понял Гелий, который заботливо понес обе наши сумки.
  - Там справа общежитие, откуда все эти молодцы, - пояснил я. - Вдруг они за подмогой побежали, и сейчас как все выползут...
  - Где? - насторожился Гелий. - Там? - и даже поставил на асфальт все наши драгоценные сумки.
  Я подтвердил.
  - Надо же, - прищурился он, мечтательно глядя на многочисленные светящиеся окна четырнадцатиэтажного дома. - Надо же, целое общежитие.. Целое общежитие гопников! - затем вздохнул и посмотрел на меня. - У тебя это... ну голова не кружится?
  Голова у меня не кружилась. Гелий заставил меня закрыть глаза и вытянуть руки. Это зрелище отчего-то повергло его в задумчивость, и весь оставшийся путь он молчал и даже не читал объявлений. А я хромал и гадал, о чем он так сосредоточенно думает. И, естественно, о том, как он, черт подери, всех их "делает".
  - У тебя чего, правда ничего не болит? - спрашивал Гелий Захарович.
  Я отрицательно мычал и качал головой. И мы продолжали наш путь дальше.
  
  Еды, в нормальном понимании этого слова, у меня дома естественно не было. Зато, как и у всех в те времена, был небольшой запас всяких консервов. Не долга думая, я открыл банку тушенки и пожарил ее с позавчерашними макаронами. Тогда это казалось вкусным.
  Пока все это скворчало на газовой плите, Гелий заставил меня промыть все царапины водкой. Затем достал из кармана какой-то замусоленный тюбик со стершимися надписями и помазал его содержимым ушибленные места. Кажется, это не очень помогло, потому что я все равно немного прихрамывал, и старался не брать сковородку правой рукой.
  Потом мы ели и пили. У меня после битья было странное состояние - словно меня сильно толкнули, и я, улетев далеко вперед, понимаю, что какая-то часть меня не успела и осталась на месте. И вот теперь все мои части постепенно соединяются. В общем, вы должны понять, умом и сообразительностью я в тот момент не отличался.
  Подозреваю, это было заметно, и Гелий избегал сложных тем. Он спокойно и уютно задавал самые простые вопросы. Где я учился? Где работаю? Чем увлекаюсь?
  Однако, последний вопрос поставил меня в тупик. Мне всегда хотелось увлекаться очень многим. Я мечтал заниматься спортом, получить водительские права, любил стихи и авторскую песню, хотел даже научиться петь сам. Кроме того, я мечтал пойти в горы, заняться йогой, мотоспортом и дельтапланеризмом, а так же научиться сидеть в седле и вообще стать разносторонним. Но, как это часто бывает, ничем конкретным так и не занялся, не увлекся. Конечно, я время от времени ходил в простенькие походы, иногда на концерты и в кино, читал. Но кто тогда этого не делал?
  - М-да, скучно как-то живешь. Не раздвигаешь рамки обстоятельств, - констатировал Гелий. - Не борешься, одним словом, не ниспровергаешь. Что удивительно!
  - Противно, конечно, - согласился я. - Все время пытаешься что-то сделать, куда-то пробиться, денег заработать и... такое чувство, что и не живешь.
  И мы выпили.
  - А ну тебя, - морщился Гелий, закусывая макаронами. - У тебя вся жизнь впереди.
  - Надейся и жди...? - повторил я слова популярной в те лохматые годы песни.
  - Это ты меня спрашиваешь? - воззрился на меня Гелий, хрустя и причмокивая. И вдруг перестал жевать. - Я в твои годы на Эльбрус и Казбек ходил, из тайги месяцами не выходил! Не мог потому что. Три клинические смерти пережил! - проговорил он. Затем вдруг расслабился и снова взялся за макароны. - Короче, тоже дурак был. Только с другим, так сказать, знаком.
  - С другим знаком..., - попытался осознать я. - А что сейчас делаете?
  - Сейчас? Пытаюсь людей спасать. Ты такие автобусы-реаниматоры видел? Вот я на таком по Москве катаюсь.
   И это была вся информация, которую я в тот вечер из него извлек. Потому что далее разговор снова перешел на меня. А я особо и не противился. Люди, особенно после нескольких рюмок, любят поговорить о себе и своих взглядах на жизнь. Я не был исключением, и, несмотря на то, что сказать об этих предметах что-то яркое мне тогда было в сущности нечего, тема меня увлекла. Потом я перешел на политику, и мы трепались до тех пор, пока не перестал ходить транспорт.
  - Ландо, пора мне, - проговорил Гелий, решительно вставая.
  И только тут я спросил:
  - Слушай, Захарыч, а как это у тебя получается? Ну, всех пиздить? А?
  - Получается, - виновато пожал плечами Гелий.
  - И это что, все потому что ты какой-то особенный? Ну, то есть, этому совсем нельзя научиться, да?
  - Научиться...? - внимательно посмотрел на меня Гелий. - Научиться нельзя, но можно как бы расслабиться и вспомнить, - и, пообещав позвонить, гремя бутылками, исчез в ночи.
  
  
  Он действительно позвонил. Это было уже в начале лета.
  - Саня, это Гелий, - торжественно представился он. И заявил, что мне нужно поехать с ним загород. На целый день.
  - Послезавтра в восемь у пригородных касс Ярославского вокзала, - сказал он тоном, не допускающим возражения.
  И мы поехали.
  Для меня до сих пор загадка, почему я бросил все свои дела, взял отгул и поехал. Не буду перечислять, но дел у меня было действительно много. Зато загородом во всю пели птицы, цвели цветы и росли травы. Кроны деревьев шелестели на ветру какие-то свои шаманские песни, а в небе, такой голубизны, о какой в мегаполисе можно только вспоминать, покоились величественные белые летние облака.
  Около часа мы шли лесом. Красивой лесной тропинкой. Хвойный бор сменился ельником, потом, пошли небольшие поляны, расположившиеся среди березовой рощи. Тропинка пошла вверх, по ее сторонам появились могучие дубы, и вдруг все кончилось. Перед нами было поле. Оно нежно покачивало травами и уходило далеко вниз, где у небольшой речушки виднелось несколько деревенских домов.
  Вот бы взять и надо всем этим полететь! - представил я. И вдруг почувствовал, как что-то, не похожее ни на что, сильно толкает меня в спину. Это было очень странно: не механический толчок, не порыв ветра. Просто что-то вдруг повлекло меня вперед и вверх, но я точно знал, что источник этой силы находился сзади.
  И я взлетел! Нет не высоко над полем, как представлял за мгновение до этого, а просто слегка оторвался от земли, широко раскинув руки. В какой-то момент я даже почувствовал что-то похожее на невесомость. И, охваченный удивлением, страхом и восторгом, даже успел произнести что-то типа "У-у-х!". И плавно развернувшись в воздухе, приземлился на четвереньки.
   А когда поднял глаза, увидел радостное лицо Гелия.
  - Ну, ты просто балерин, - улыбался он. И, насладившись моим ошалевшим видом, пригласил сесть на поваленное дерево.
  Откуда-то с реки по полю долетал ветер, птицы радостно сообщали ему из леса о чем-то своем. И меня, несмотря на только что совершенный миниполет, охватили чувства покоя и простоты. Словно и этот ветер, и эти птицы были где-то внутри меня. И там, в этом нутри, не было ничего лишнего. Не было проблем, не было необходимости, не было даже времени. И только мое немного сбившееся дыхание портило картину неким посторонним ритмом.
  - Знаешь, почему я не могу никого научить? - вздохнул Гелий и сорвал травинку. - Человек должен как бы с этим родиться. Это как абсолютный слух, только встречается гораздо реже. Понимаешь? Саня, тут нужно не просто талант иметь или какую предрасположенность. Тело должно это иметь. Тело!
  - Вот видишь, - он легко поднялся на ноги и встал среди трав. - Видишь, я стою. Если бы у меня не было чувства равновесия, я бы мог тут перед тобой только валяться и ползать. А почему? Маленькие косточки в ушах позволяют нам научиться этому стоянию, этой вертикальности. Так вот то, чем я владею, невозможно без каких-то таких же косточек или чего-то еще. Я толком не знаю чего, но это может только быть или не быть, ибо их, эти возможности или чувства, почти нереально сделать тренировкой, даже если будешь как идиот тренироваться всю жизнь. Как без глаза не увидишь, а без уха, - он продемонстрировал мне свое довольно большое ухо, - не услышишь. Понимаешь, о чем я?
  Я кивнул. Хотя до понимания мне было далеко.
  - Знаешь, увидев, как ты дрался..., - почесал затылок Гелий. - То есть, когда я увидел, как тебя мочили, мне показалось, что у тебя это есть. Это чувство, - он продолжал чесать затылок, - И ведь оказалось верно. Чувство неуязвимости, оно у тебя есть!
  - Чувство неуязвимости? - повторил я.
  - Да. Ты горными лыжами занимался? Падал с большой высоты? - спросил он.
  - Вроде нет, - попытался вспомнить я. - Только в детстве, с завалинки. Я еще себе тогда руку ушиб.
  - Хорошо, но ты вообще падал, летел, попадал в передряги?
  - Ну, на лыжах, правда, на обычных, как-то с обрыва упал, - попытался вспомнить я. - В другой раз на крутой горке за ветку зацепился. Наверное, метров пятнадцать вдоль горки летел, ребята решили, что я себе все переломал. Ну, с мотоцикла несколько раз падал, когда в школе учился. А что? Думаете, я себе шишек не набивал? Однажды во втором классе так головой треснулся!
  - Угу, - кивнул Гелий.
  - А что, может, когда я треснулся, у меня что-то и... ну как бы включилось? - предположил я. - Ну, как у Ванги после удара молнией?
  - Да нет, - он посмотрел на деревню вдалеке. - Нет, Саня, так не бывает. Иначе бы таких людей, я думаю, было больше. Но... впрочем, сейчас ты все равно ничего не поймешь. Ты сырой. У тебя это как бы не доходит до сознания. Сперва, что бы понять, о чем я, тебе нужно, дорогой, научиться.
  И он без всякого перехода начал меня учить. Он говорил долго и довольно странные вещи.
  - Тебе не надо тянуться, не нужно качать мышцы, - говорил он. - Для начала тебе нужно просто почувствовать. Распознать среди всей этой информации, которую ты получаешь от мира, конкретно это чувство. И войти. Войти в мир, предшествующий этому.
  - Ты видишь этот ствол, на котором мы сидим? - спрашивал он. - А видишь вон тот ствол? Он, в отличии от этого - живой. Почувствуй это. Посмотри на каждый из них. Смотри внимательно. Видишь, как они отличаются?
  В природе полно сил, которые люди не видят. Поскольку слепы. Люди видят только то, что проявлено в тупом движении. Они видят, что медведь большой, сильный и быстрый. Они видят, что тигр ловкий, обезьяна цепкая. Лучшие стили борьбы сейчас построены на этих вещах. Но так было не всегда. Видишь эти молодые травы? Почему маленькая травинка прорывает асфальт? Почему корни мелких растений крошат камень, твердый гранит? А все элементарно: них сокрыта офигительная сила, и эта сила стоит прежде силы тигра, силы быка, силы слона. Как сила того же слона, тигра или медведя стоят прежде силы человека.
  - Подумай, Саня, почему эти зверюги такие сильные и быстрые? Потому что они как бы ловят силу! Они ее видят, чувствуют. Хотя не умеют думать, как человек, и не понимают этого. Почему растения обладают силой, которая, по сути, еще больше? Потому что идут, повторяют очертания сил, стоящих прежде животных. Хотя, как ты знаешь, вообще не умеют ни чувствовать, ни думать.
  - Каждое растение, этот репейник, например, есть жест таких сил. Жест, повторенный растением. А этих сил множество. Ими пронизано все. Вот дай свою руку, - попросил он меня.
  Я дал.
  Гелий попросил расслабить ее и как бы наложил свою.
  Помню, я никак не мог расслабить ее достаточно, а он настойчиво говорил:
  - Вот здесь. А теперь напряги вот здесь, отпусти.
  И в какой-то момент я вдруг почувствовал. Почувствовал, что рука, начиная от кисти, мягкая и пустая. Словно ее нет.
  - Такой рукой можно бить кирпичи, прошибать стены, держать тонны груза, - тихо сказал Гелий и встряхнул нашими обеими руками. - Нужно просто повторить жест растения. Внутри себя. И не создавать блоков.
  Он встал, прошел несколько шагов вдоль леса.
  - Видишь, рябинка, - улыбнулся он, показывая на небольшую поросль между лесом и полем. - Представь, вот что она вырастет. Почувствуй жест, это рябиновый жест. Он примерно вот такой, - улыбнулся Гелий и каким-то неуловимым образом как бы "сыграл" рябину. Как хороший, как гениальный актер. И вдруг как-то по особому стронулся.
  Сухая береза в трех метрах от него конвульсивно дернулась, словно в нее врезался небольшой автомобиль. Сверху на нас посыпались ветки, одна из которых упала прямо на меня.
  - Вот, - прошелестел Гелий, подобно дереву, и снова стал самим собой.
  - Ты, пойми, Саня, увидь, - продолжил он, снова присаживаясь рядом с моим застывшим в удивлении организмом, - Мир понизан этими силами как воздухом, как материей. Хотя, согласен, это сложно. Даже растения, - он снова обратил свой взгляд к сухой березе. - Думаешь, почему эта дерево засохло? Оно стало неспособно пропускать. Что-то нарушилось, в данном случае в корневой системе, и привет. Ведь почему что-то отмирает? Почему, например, камень как бы мертв? Потому что он способен меняться только по законам физики. Он, так сказать, не восприимчив, окаменел. А с живым и растущим все не так. Вот посмотри.
  Гелий достал откуда-то из под рубашки небольшую плоскую фляжку.
  - Это спирт, - пояснил он, - Медицинский, - затем вылил несколько капель на ствол около себя и осторожно поджег спичкой.
  Спирт загорелся прозрачным синим пламенем.
  - Вот! - обрадовался Гелий. - То же самое происходит, когда в землю попадает семя. Солнце это как бы спирт, огонь, а почва - это как кислород, который нужен для огня. Мы кидаем туда семя, то есть огонь, и получается взрыв! - он всплеснул руками и снова стал похож на дерево. - Растение это взрыв, понял?
  У меня по телу пошли непомерно крупные мурашки. Такие, словно вокруг тела, вдоль рук и ног стали пониматься невидимые пузыри размером примерно с футбольный мяч. Они поднимались медленно, равномерно и строго параллельно моей коже, только едва, едва касаясь ее. Но тут Гелий снова стал человеком, и все успокоилось.
  - Ты в электричестве смыслишь? - спросил он и пытливо посмотрел на меня.
  - Я? Смыслю немного, - слова выходили из меня почти на автомате, только отчасти задевая сознание. - У меня есть свидетельство, что я могу быть электромехаником...
  - Тогда ты поймешь даже лучше чем я. Вот представь, Земля это как бы "земля", "минус" а солнце и звезды - "плюс". Тогда растительное это как бы проводник. Только электричество с одной стороны мироздания, а растения - с другой. Так мне самому когда-то объясняли.
  Гелий умолк и почесал затылок.
  - Так что, вот тебе я чего скажу, Сантер-монтер, - вздохнул он. - Все что я тебе только что сказал, это теория, а тебе нужна практика. Ты, конечно, большой, возможно, очень большой электромеханик, но тебе надо работать, работать и работать. Иначе все это в тебе засохнет, уйдет. Если уже не стало сохнуть. Тогда это, мой друг, будет целая драма.
  Он пододвинулся ко мне, посмотрел своими добрыми бесцветными глазами в мои и начал давать наставления.
  
  Сколько лет прошло с тех пор? Даже не буду считать. Дело даже не в годах, потому что с того момента, теперь, кажется, изменилось все. И то поле, на краю которого Гелий давал свои наставления, теперь не поле, а элитный коттеджный поселок, над которым уже несомненно другое небо и другие облака. Но, главное, совсем другой я сам. Из того молодого охламона, который слушал первые наставления Гелия, вышел не самый симпатичный мужчина с не самым добрым лицом. И с этим уже ничего не поделаешь.
  
  - Один раз в неделю будешь ровно сутки проводить в лесу совершенно один, - говорил Гелий. И тихо улыбался. - Это не сложно. На дворе лето, тепло. Будешь отъезжать от Москвы, бродить по лесам, полям, рекам и созерцать. Минимум еды и вещей, в меру воды и всего остального. Ни грамма алкоголя! Выкидывать все мысли из головы и просто созерцать, слушать, вдыхать. Думать о том, что я тебе сказал. Смотри на растения, пытайся почувствовать их жесты. Сначала почувствовать, и только потом повторять.
  Кажется, я возразил, что повторить жесты деревьев, как это делал он, мне вряд ли удастся. На что он тихо попросил не беспокоиться. И начал показывать технику.
  На это ушел весь день. Не скажу, что те три упражнения, которые показал мне Гелий Захарович, были сложными. Основная трудность была в том, что я действительно не дружил со своим телом. Но Гелий был терпелив, и, когда солнце собралось садиться за речку, я был выжит как лимон, но горд, что усвоил нечто странное, но очень важное.
  Хорошо помню, с каким удовольствием, я упал в траву и смотрел в голубое небо. Бескрайная всепоглощающая высь, в которой парила какая-то одинокая птица.
   - Правильно, растворись в нем, произнес Гелий и присел где-то рядом. - Представь, что все твое тело, становиться небом, и только твое внимание, как та птица, свободно парит во всем этом...
  И я представил. Это оказалось неожиданно легко. Его синева вошла сначала в мою грудь, затем растеклась по рукам и ногам. Я стал невесом, мое тело словно разбилось на тысячи миллионов атомов, и эти атомы поднимались и распределялись по бездонной вышине неба, постепенно заполняя полностью весь его свод.
  И, что удивительно, в этом распаде на бесконечно малые точки не было ничего от разрушения. Это была свобода. Свобода и бескрайний, распростертый по всему небосводу покой. Небо не растворило меня, а это я сам стал небом. Эти удивительные чувства охватили меня, и я полетел...
  
  
  Обратно мы шли молча. Стало прохладно. Местами из низин поднимался туман, где-то кричала сова. Я шел, и хвоя, усыпавшая тропинку под нашими ногами, вызывала у меня чувство легкого восторга.
  Такое же чувство восторга вызвали у меня рельсы, уходящие вдаль. Я стоял на краю платформы, и внутри меня пульсировало легкое и немного грустное чувство, зовущее туда, откуда они идут. Куда-то на север.
  В электричке Гелий начал клеить каких-то девчонок, ехавших на дискотеку. Девчонкам было лет по двадцать, они удивленно тянули что-то вроде "да не-ет, мы не таки-и-ие...", а он пытался передать мне свое восхищение то носом одной, то овалом лица другой. Пока до меня, наконец, не дошло, что он собрался косить под художника.
  Я попытался примазаться и начал говорить об их посадке головы и формах плеча. Тогда Гелий достал откуда-то небольшой листочек и карандаш и действительно начал их рисовать.
  Это был беспроигрышный ход. Девчонки возбудились, покраснели и стали прихорашиваться, стараясь ненароком заглянуть в творение Гелия.
  - А какая кожа, - улыбался в свои усы тот, показывая взглядом на руку одной из наших спутниц.
  - Безусловно! - кивал я. - Безусловно, но это нужно писать в цвете. Ну, что бы передать этот шелк...
  И девчонки проехали свою станцию, а потом ехали с нами до самой Москвы. И, готов спорить, нам удалось бы зазвать их в яко бы мастерскую крутых художников, то есть на какую-нибудь квартиру, но на вокзале Гелий вдруг стал с ними прощаться. Он галантно поцеловал им ручки, старательно переписал номер телефона одной и адрес другой, пообещал, что будет писать их в цвете и даже, возможно, вставит их в одну из картин, которые он делает для новой станции метро. Девчонки были на седьмом небе от счастья, ну а я, стоял как идиот и ничего не понимал.
  - Да, - плотоядно улыбнулся Гелий, когда девчонки отправились покупать обратный билет. - Искусство - вот чего не хватает всем нам. Даже им, таким юным и по-своему совершенным. Видишь, совсем немного его, этого искусства, и они летят... - и, видимо обратив внимание на недоумение, читавшееся на моем лице, добавил, - Но, тебе Саня нельзя.
  - Чего нельзя? - опешил я.
  - Никаких половых контактов, - отрезал мой учитель. - Первые две недели вообще никаких, потом... Потом только раз в неделю. И не кончать. Во всяком случае, старайся не кончать, потому что сначала может не получиться. И не дрочить! Только с женщиной. Понял? А в конце лета я тебя найду и скажу, что делать дальше, - завершил свое напутствие Гелий. И, похлопав меня по плечу, улыбнулся, подмигнул, победно вздернув свой седой ус, и растворился в привокзальной толпе.
  Объявили посадку на пассажирский поезд Москва-Лобытнанги. Я стоял недалеко от расписания пригородных электричек, вдыхал пахнущий парашей и креозотом привокзальный воздух и тупо смотрел в то место, где исчез этот человек. У меня было чувство, что меня опустили с неба на землю. И я понимал, что в моей жизни произошло что-то важное. Кажется, я даже видел, как где-то в глубинных подосновах моей судьбы в этот момент нечто заканчивается, и начинается что-то новое. Но, даже если бы я тогда, стоя на грязном асфальте, покрытом втоптанными в него бычками и плевками, не гнал этих чувств, а наоборот - напряг всю свою фантазию, я бы и тогда вряд ли смог представить, насколько изменится для меня все.
  
  
   2
  
  
   Результат никогда не приходит сразу. Это одна из первых истин, которые нам сообщают, стоит нам только родиться на Земле. Но есть и другая истина-аксиома, есть и другой закон космоса - результат приходит всегда. Просто он часто не таков, каким мы его ожидаем. Во всяком случае, когда однажды утром я вылез из темной холодноватой воды лесного озера, встал на мокрую от росы траву и, повинуясь какой-то не дошедшей до сознания прихоти, встал, широко раскинув руки - почти как идеальный человек Леонардо - я не ждал ничего особенного. И вдруг понял, что мое существование стало немного другим.
   Это было странно. Это вызывало удивление. Я даже немного понравился сам себе. Наверное, в каждом человеке сидит некий идеальный план его самого, образ, став которым, он выполнит задачу максимум своей жизни. Мне вдруг показалось, что я, наконец, повернулся в сторону этого образа, и чувство соответствия, охватившее меня, было удивительно сильным.
  Раньше я завидовал людям, которые способны организовать свою жизнь по собственным представлениям, пусть подчас весьма причудливым или идиотским. Мне казалось, что бы так жить, нужна сила, которой у меня нет. Оказалось - есть. Потому что все лето того далекого теперь года я раз в неделю рано утром ехал на один из московских вокзалов с небольшим, еще с вечера собранным рюкзаком, садился на почти пустую в такой час пригородную электричку и ехал куда-нибудь в дачные подмосковные леса. Что бы ровно сутки куда-то идти, жечь маленький костерок над лесной речушкой, переночевать под открытым небом и следующим утром, странным и слегка прифигевшим вернуться в город. Удивительно, но из всех оставшихся недель того лета я не пропустил ни одну.
   Но - и это еще более удивительно - я старался. Я выкладывался, выполняя все то, что "задал" мне Гелий так подробно и честно, как до этого в своей жизни, наверное, не выкладывался никогда. Не то что бы я был полным балбесом. Мне приходилось быть прилежным, что бы закончить институт и поступить в аспирантуру, я несколько месяцев подряд занимался йогой и почти два года регулярно совершал утренние пробежки. И не скажу, что я не старался, занимаясь всем этим. Но заниматься так методично и обстоятельно какими-либо упражнениями, смысл которых я тогда почти не понимал, мне еще не приходилось.
   Видимо во всем этом было что-то мое. Невыразительные лица утренних пассажиров, едущих после ночных смен, давно немытые окна вагонов электричек, платформы с хмурыми фигурами людей-роботов, собравшихся на работу в Москву - все это виделось мне как бы со стороны. И эта сторонняя позиция вызывала радостное ощущение свободы; свободы от того, что я не один из них. Потому что примерно через час выйду из облеванного тамбура этой электрички на станции, которую выбрал сам, спущусь с закованной в потрескавшийся асфальт платформы и, пройдя тихими улицами незнакомого подмосковного поселка, уйду по тропинке в прохладный и приветливый утренний лес. Уйду от всего этого, уйду, на встречу с чем-то родным и очень хорошим. Хотя бы один раз в неделю.
   И скучные навязчивые городские проблемы отступали. Мне не приходило в голову огорчаться плохой погоде, злиться, когда терял дорогу, и опасаться встреч с дурным человеком или зверем. Зачем? Все эти вещи закрывали от меня город. Закрывали мою бесцельную жизнь, неяркую и стандартную, как московские панельные многоэтажки. Меня грело, что сам этот уход наполнен смыслом: я уходил не для того, что бы тупо расслабляться - я чувствовал себя исследователем, осваивающим неизвестные качества бытия. И мне это нравилось.
   Нравилось, несмотря на то, что упражнения и медитации, которые показал Гелий, в моем исполнении были далеки от совершенства. Старательно выполняя все его предписания, я то впадал в рассосредоточенность и ступор, то кидался в другую крайность и напрягался так, что после очередного упражнения чувствовал себя выжатым и уставшим. Делай я все эти вещи, как обычные утренние или вечерние тренировки, моего энтузиазма вряд ли хватило бы больше чем на месяц. Но я подсел на эти выезды. Я ждал каждого из них, словно некоего праздника и делал все, что бы раз в неделю у меня оказались свободные сутки.
   Сейчас, вспоминая те дни, я понимаю, что был счастлив в своем неведении. Неведении о том, к чему иду, что со мной происходит, и что ждет впереди. Наверное, меня можно было сравнить с человеком, который начал взбираться на гору, еще не видя вершины и совершенно не понимая, на какую высоту может подняться, и которому еще не пришло в голову посмотреть вниз.
   А, если бы я все это знал, полез бы?
  Впрочем, моя жизнь действительно начала меняться. Я стал меньше спать. Что бы все успеть, я допоздна засиживался на работе. В кооперативе шла отладка очередной линии для овощной базы, и мой быт поневоле стал более организованным. Иногда казалось, что у меня даже прибавилось сил.
   Зато появились вопросы. Много, много вопросов. И, несмотря на то, что кое-какие ответы на них я додумывал сам, эти вопросы копились как снежный ком. Иногда казалось, что простаивая часами в странных позах и пытаясь удержать внимание и слиться с какими-то невидимыми природными силами, я всего лишь бьюсь в стену. Такую же невидимую, как сами эти силы. А иногда, хотя и совсем не так часто, мне казалось, что я на верном пути, казалось, что я почувствовал тень этих сил, которые шли от того или иного предмета могучими и сокрушительными волнами. Казалось, и тут же это чувство пропадало. Я пытался повторить, вызывал в памяти эти тени, но не очень-то понимал, а что собственно я должен повторить. И догадывался, что ничего такого в сущности и не было.
   Зато я стал по-другому видеть деревья. Я понял, почему люди, когда-то давшие им имена, одним дали имена женского рода, а другим - мужского. Линии их стволов стали казаться мне жестами исполненными доверия и мудрости, а их листья несли какую-то несокрушимую радость. Такую, что глядя на весело переливающуюся на солнце листву, я не мог не улыбаться.
   Но еще больше меня поражали цветы. Я стал видеть в них то, что раньше замечал только в женщинах, и еще нечто, свойственное только детям. Еще до моего сознания дошло, как листья выражают погоду, как цветы отвечают наступающей темноте, как Луна меняет все это, и как вся природа успокаивается после летнего солнцестояния. Я стал замечать и многое другое, и часто, проезжая в троллейбусе мимо Ботанического сада и ловя в себе все эти чувства, я немного пугался, и думал: "А тебе это надо?". И еще думал: "Ты, парень, становишься не от мира сего". Но потом вспоминал старика Гелия и понимал, что более нормального человека я наверное не встречал. И до меня доходило, как много бы я отдал за то, что бы в зрелости стать хоть немного таким же как он.
   Я с нетерпением ждал его звонка. Голова ломилась от вопросов, я чувствовал себя все менее уверенно и, вот, начиная с июля, стал искать с ним встречи сам.
   Сначала я искал не очень решительно. Несколько пробежек по Ботаническом саду, внимательный осмотр местности в тех местах, где, по моему мнению, была вероятность его встретить, как и следовало ожидать, не дали ничего, и к началу августа меня охватило сильное беспокойство. А что, если он вообще не появится? - с некоторым ужасом думал я. И до меня дошло, что надо действовать наверняка. Тогда, с квитанциями за оплату телефона я поехал в то место у метро Киевская, где тогда можно было получить список телефонных номеров, с которых мне звонили.
   Но и это не помогло. Я точно помнил, вечером какого числа разговаривал с Гелием, и даже примерно в котором часу это было, но интересующий меня звонок, как выяснилось, был произведен из автомата. И мое беспокойство стало перерастать в легкую панику.
   Он решил меня разыграть, думал я. Задурить мне голову, пустить по ложному следу. Почему, думал я, если он действительно хочет меня чему-то научить, ему не заниматься со мной регулярно, не контролировать весь процесс? Но этот вопрос только прибавился к длинному списку других, задать которые было некому. Гелий так и не появлялся.
   А ну и хрен с ним, подумал я, залезая тем ранним утром в холодную туманную воду.
   Это было в конце августа. Чувствовалось приближение осени, и на асфальте уже лежали жухлые листья. Я решил, что это будет моим последним выездом. Ночи стали холодными, и ночевать в лесу стало не очень приятно, а таскать с собой палатку и спальник не хотелось. Инструкций, каким должен быть следующий шаг, у меня не было, и мне показалось, вполне логичным забить на все эти еженедельные тренировки. Или хотя бы совершать их в хорошую погоду.
   Пахло грибами. Утренний туман рассеялся не до конца, и было еще немного зябко. По рекомендации Гелия я всегда выбирал разные места для своих походов, и этот раз не был исключением. Я оказался в том месте первый раз и увидел небольшой стародачный поселок в сосновом лесу. В поселке еще не переехавшие в город московские дачницы готовили завтраки, и запах немного подгоревших сырников иногда доносился с террас, стоящих за покосившимися и не очень заборами.
   Потом было поле, лес, неожиданный спуск и это озеро, в котором плавали листья. Я разделся. Прозрачная холодная вода сбивала дыхание, я оттолкнулся от глинистого дна и поплыл. Вот тут, в этот момент на меня и снизошло понимание. Во всяком случае, я успокоился. И, когда взбодренный и легкий стоял после этого купания на берегу, изображал человека Леонардо и наслаждался чувством тонуса, пульсировавшего по периметру всего тела, это понимание смогло дойти до сознания и стать словом.
   Я всегда любил бывать на природе. Любил как-то нервно - пылко и не получая удовлетворения. Я как бы хотел перенести в себя ее гармонию, духов ткущих ее прелесть и силу, но не знал как. Я напоминал юношу, который еще не умеет целоваться, но вдруг дорвался до секса. Мои потуги были хаосом; стремлением, не имеющим формы. И вот, такой формой оказались для меня три нехитрых упражнения, данные Гелием.
   Я смотрел на покой деревьев, застывших на противоположном берегу озера, на гладь воды, отражающую небо, чувствовал активное ткание жизни в своем голом мокром теле и понимал, что этот выезд не будет последним. Я встал на свою тропу.
  
  
  
  
  - Не уверен, что смогу написать положительную рецензию на такую работу, - задумчиво объявил мне мой оппонент по диссертации, покачивая в воздухе томом с ее очередной редакцией. Один из авторитетных профессоров нашего института - пожилой человек с большой скуластой головой. Эта голова делала его похожим на мальчишку. Большого задумчивого мальчишку, который почему-то всегда изъясняется строгими академическими выражениями. Еще, глядя на эту голову, мне приходило на ум, каким он был в молодости, в далеких пятидесятых годах двадцатого века.
  Однако в этот раз от своей привычки изъясняться он все же отступил. И началось это с таких вот помахиваний.
   - Почему? - спросил я, стараясь сохранять внимательное и пытливое лицо аспиранта. - Я исправил последовательность изложения. Потерялась логика?
   - Да нет, логику можно вычленить. При некоторой проницательности, - задумчиво поскреб свои скулы профессор. - Хромает постановка вопроса. Вот смотрите, молодой человек, что вы тут излагаете, - склонился он над моим творением, - "Для определения параметров системы машин, взаимодействующих с системой обеспечения транспортных функций....", - начал читать он, но вдруг остановился с лицом человека, увидевшего какую-то гадость, и внимательно посмотрел на меня.
  - Вы вообще понимаете, для чего вы это делаете? - спросил он.
  - В каком смысле? - удивился я.
  - В самом главном! Только поймите меня правильно. Вот вы напечатали, точнее, набрали на компьютере столько страниц. Но сейчас не то время. Другое время. Нет, конечно, объем проведенных исследований достаточен. Формально. Еще год и вы защититесь. Только логика развития событий такова, что через год наш институт со всеми его работами может оказаться ненужным. Вообще. Жизнь идет в другую сторону. Я не знаю в лучшую или в худшую, но, что следует особо отметить, удивительно быстро. Я уже пожилой человек, но вы? Этот год в такое время может стоить вам дорого.
  - Спасибо за откровенность, - сказал я и обещал подумать.
  
  
  Я честно думал несколько дней.
  Есть что-то, что заставляет нас жить вперед. Оно внутри каждого живого человека, но это не так просто сформулировать. Это не инстинкт самосохранения или продолжения рода, это не рассудок, побуждающий нас делать разумные для жизни вещи, и уж тем более не страсти, которые так часто делают некоторых из нас своими рабами.
   Это что-то у нас развито неодинаково. Кого-то оно заставляет совершать подвиги и каждый день начинать жизнь сначала, кому-то этого едва хватает, что бы держаться на плаву и не слетать с катушек. Но именно оно, это "что-то", позволяет нам в меру своих сил и развития творить свою судьбу, и из всего, что мы в своей жизни услышали и увидели, чему нас научили и к чему мы привыкли, - из всего этого хаоса, коим является наш опыт, - делает нас людьми. Теми людьми, какие мы есть. Возможно, это неназванное как раз и есть мы сами.
   А я неожиданно стал более похож на себя, и возникшее соответствие сделало это стремление вперед намного сильнее. Во всяком случае, окружающие стали что-то замечать. Не то что бы их удивляли мои действия. То, что я пропускал пьянки, перестал звонить девицам, с которыми у меня были или моли бы быть приятные но ничего не значащие отношения, и даже то, что я периодически пропадал целыми сутками, оставалось почти незамеченным. Видимо, удивлял я сам. И в пристальных взглядах, которые я ловил на себе, проглядывали удивление, тревога и нечто похожее на уважение.
   Изменяя себя в мире, мы меняем отношение этого мира к нам. И вот, в лице этого старого профессора мир стал со мной более искренним.
  
   Я решил ответить миру тем же.
   Сначала я хотел купить бутылку хорошей водки, но, памятуя наставления Гелия, купил просто коробку дорогого швейцарского шоколада и пришел к профессору домой.
   - Не знаю, как выразить вам свою благодарность, - признался ему я.
   - Ну, это, молодой человек, может быть и хорошо, что не знаете, - немного растерянно ответил тот и пустил меня в свою квартиру. Где почти насильно усадил пить чай.
   - Понимаете, после разговора с вами, я понял, что я не полный идиот, - попытался я развить свою мысль. - Мне стало понятно, что это не галлюцинации, что это видит кто-то еще.
   - Это вы о чем? - встревожился профессор.
   - Ну, о том, куда все идет, ну, страна, наука и вообще. Ели даже вы, то есть человек, который работал в нашем институте с самого начала, можно сказать, основоположник...
   - Чего это я? - обиделся профессор. - Вы это что, полагаете, что если я работаю в нашем болоте с самого основания, то впал от этого в летаргию?
   - Вы? Нет, просто вы все это создавали. По идее, вы должны все это отстаивать. Ну, то есть всю систему. Защищать устои. Мне кажется, вам сложнее увидеть..., ну, что все это становится никому не нужным.
   - Да..., - махнул рукой профессор. - Совсем не сложнее. Как раз наоборот. Когда участвуешь в строительстве, разницу между замыслом и результатом видишь лучше. Кроме того, у меня есть друзья, очень информированные друзья, и ситуация с перспективами тут достаточно очевидна.
  - Понимаете, - вздохнул он. - То, чего хотели сделать мы, мое поколение, или, поколения наших, так сказать, отцов... Я не про те ужасы и сломанные судьбы, о чем сейчас разрешили писать. Я про тех, кто старался не разрушать, а строить. В основе этого строительства были неплохие по сути идеи. И мы многое сделали, многое до сегодняшнего времени работало да и, наверное, могло бы работать еще, но... глупость оказалась сильнее.
  - Никоим образом не собираюсь искать, кто виноват, - он еще раз махнул рукой, только еще более энергично. - Но вы, насколько я понимаю, решили все бросить?
   - Решил пока ничего дальше не делать, - уточнил я.
  - Значит, бросите, - профессор вдохнул. - Да вы и не должны были, - почесал он свой большой подбородок. - Встраиваться в умирающую иерархию... Видите, что получилось? У нас была модель будущего, и это будущее для нас было живым. А вот для вас? Для вас уже нет.
  Впрочем, я вообще не понимаю, как таких людей как вы заносит на такую работу, как у нас. Сколько людей, сколько классиков литературы твердят, выбирайте свою дорогу. Высоцкий тот даже орал и хрипел, вдалбливая нам в голову: "Выбирайте свою колею!". Нет, делаем вид, что не слышим. Впрочем, это я скорее о себе. Рефлексия, мать ее за ногу. Только когда жизнь уже во многом прожита, понимаешь, как они все правы. Но все же, что думаете делать?
   - Да нет, я, правда, пока не определился, - пожал плечами я. И задумался.
   - А что вам вообще нравиться? Если помыслить глобально, совсем глобально, чем бы вы хотели заниматься?
   - Ну, в идеале - наверное, путешествовать. Создать базу, где было бы что-то постоянное, куда можно было бы всегда вернуться и двигаться, исследовать мир. Ну, еще, может быть, снимать о своих путешествиях фильмы. Мир моими глазами. Что-то в таком роде, - сделал попытку быстро разобраться в себе я. - Не думаю, что сейчас я правильно вижу мир, но... если представляешь свои впечатления не только для себя, это, наверное, поможет.
   - Поможет? Интересно, - улыбнулся профессор. - А вы знаете, что я вам скажу? Есть такое упражнение. Упражнение на развитие личности, сознания, мастерства самовыражения, вообще всего. Оно состоит как раз в следующем: вы представляете, что снимаете о себе фильм или передачу для телевидения. Представляете, что вы сам как бы режиссер этой передачи и ее действующее лицо и видите себя со стороны в самых разных жизненных ситуациях. Не придумываете их, а просто живете и одновременно снимаете об этом этакий фильм. Понимаете? Репортаж о вашем путешествии по миру.
   - Понимаю, - кивнул я. И на прощание спросил, - А можно я вам еще позвоню?
  
  
   Так я стал выполнять еще одно упражнение. Оно было немного другого рода, чем те, которые назначил мне Гелий, но мне оно показалось "в тему". Хорошо помню, как в очередной раз делал его, возвращаясь с работы домой.
   Сначала я сосредоточился на том, как я еду в автобусе. Вот я, невыразительного вида парень в старой но еще не совсем позорной джинсовке сижу у окна. Рожа, видимо, как у кретина, выражение полной прострации, взгляд в окно, лишенный признаков интеллекта. Таков мой портрет. Хочется думать, что с тех пор я немного изменился.
   Но вот этот парень поднимается, довольно нескладно протискивается к передней двери, выходит. Здорово - кажется, вышел в полном сознании. Иду, рюкзак на плечо, легкую улыбку на лицо; поворачиваю к дому, обхожу палисадник, иду через детскую площадку, и вижу на скамеечке около песочницы своего соседа с бутылкой какой-то бормотухи в руке.
   - Слышь, Сань, тебе какой-то мужик звонил, - радостно выпаливает он. - С каким-то газообразным именем.
   - Гелий?! - пробивает меня, и я забываю про все упражнения, которые выполнял.
   - Точно! Гелий, он в половине восьмого будет тебя у метро ВДНХ ждать.
  
  
   Гелий выглядел осунувшимся, уставшим и куда-то спешащим.
   - Значит так, Санек, - заявил он, еще не успев пожать мне руку, - Времени у нас с тобой - меньше не бывает, будем срочно присоединяться к твоему хранителю.
   - К чему? - не понял я.
   - Сейчас найдем какой-нибудь скверик и начнем присоединяться. Это тебе очень скоро понадобиться. А пока немного теории.
   И Гелий начал сосредоточенно объяснять примерно следующее.
   - Человек, Саня, ошибочно считает себя высокоорганизованным существом. Но, относительно многих существ, он просто хаос, почти неорганизованный хаос. А сила, Саня, она где? В чем? Она в организации.
   Коню ясно, что ты высокоорганизованным сразу не сделаешься, даже если очень захочешь. Но, будучи таким хаотичным, какой ты есть, ты бы за свою жизнь уже много раз погиб. Даже ты, неуязвимый ты мой. Усекаешь? Но есть довольно высокие существа, которые нас как бы оберегают и защищают. Их иногда называют ангелы-хранители. Слышал, наверное про таких, да?
  А ты думал, как? Ты думал, почему люди выходят из безвыходных ситуаций? Почему некоторые падают с тринадцатого этажа и не разбиваются? Почему не умеющий плавать иногда держится на воде дольше умеющего? И спасается! А почему в самолетах, рухнувших с десятикилометровой высоты, иногда есть выжившие? Выжившие и без единой царапины?
  Так вот, Сашок, это они. Они защищают нас. Защищают несмотря на то, что мы по своей неразумности обычно им здорово мешаем. Потому что внутри нас хаос и томление духа, а наши действия таковы, что их просто отталкивают. Вот возьми мысли. О чем вот ты обычно думаешь? Ведь все небось о бабах или о бабках, а о высоком ни хрена. А как ты двигаешься? Зажато, неуверенно и неправильно; без всякого соответствия с силами, творящими космос. Как ему, твоему ангелу-хранителю с тобой соединиться в таких условиях? Что в вас вообще есть общего? А это, Саня, на следующем этапе необходимо.
  И за те полтора часа, которые остались до наступления темноты, Гелий показывал мне еще три довольно странных упражнения.
  - Пойми, ангел-хранитель по сравнению с нами очень могущественное существо. Если оно соединиться с тобой достаточно хорошо, ты не заблудишься в лесу, не утонешь в шторм, и выживешь, если прыгнешь с самолета без парашюта. Хотя ноги, наверное сломаешь. Ты только научись входить с ним в контакт.
  По большому счету для этого нужно сделать многое. Нужно, например, попробовать изменить свои мысли, но на это уйдет время, а его у нас с тобой сейчас нет, поэтому соединяться придется таким вот весьма грубым способом. Каждый день тебе придется делать все это три раза: утром, вечером и в обед. Желательно перед обедом. И... в общем, если что не так, он тебе поможет.
  
  
  Потом мы зашли ко мне. Пили чай.
  - А если кто-то другой будет делать эти упражнения, он что, тоже присоединит к себе своего ангела? - зачем-то спросил я. - Или моего? Или они, так сказать, бывают общими?
  - Нет, - ответил Гелий. - Ты даже не думай об этом. Что бы от этого был эффект, нужно делать то, что я показал тебе раньше, а до этого... Нужно иметь твою конфигурацию, нужно стать таким как ты, понимаешь?
  - Каким? - спросил я. - Ведь у меня ничего не выходит. Я не вижу никаких сил, я не чувствую ничего такого, сколько не стараюсь, - и я вывалил на Гелия кучу вопросов, которые накопились у меня за лето. Не всю, но какую смог.
  Однако, Гелий только слушал меня и грустно смотрел куда-то в глубь своей чашки.
  - Ты, Саня, не умничай, - произнес он, когда я замолк. - Придет время, ты все это почувствуешь, узнаешь. Тогда ты сможешь придумать свой вариант объяснения всему этому. А пока - действуй. Действуй и все будет нормально, пока меня будешь слушать. А мне пора. Сегодня мне еще кое-что сделать надо.
  И Гелий ушел в ночной город так и не оставив мне своего номера телефона.
  - Будешь своим звонками меня отвлекать, а у меня сейчас сложные дни, - буркнул он. - Но я о тебе помню, и скоро тебе позвоню. Очень скоро, потому что.... Ну, в общем, работай, давай. Паузы делать уже некогда.
  
  
  Некогда делать паузы? - встревожился я. И, вооружившись ручкой фонариком и блокнотом, вышел на улицу почти следом за ним. Вышел вот зачем.
  Упражнения, которые он показал, были, так сказать, медитативно телесные. Они заключаются в том, что бы с определенными мыслями делать некие не очень сложные плавные движения, чем-то напоминающие движения Тай-цзи и представлять, что входишь в контакт с неким образом. Этот образ Гелий описал мне достаточно подробно и даже нарисовал прутиком в пыли около палисадника. Этот рисунок я и думал тогда перерисовать.
  Но перерисовать не удалось. Начался дождь, и, когда я определил то место, где мы тренировались, творение Гелия было уже утрачено.
  Воспроизвести его по памяти оказалось делом безнадежным. В тот вечер я несколько раз пробовал это сделать, но каждый раз, когда я, казалось, вспоминал их почти в деталях, я смотрел, что выходило из-под моей руки, и понимал, что эти творения не имеют ничего общего с образом, который пытался изобразить Гелий. Дело обстояло так, словно этот образ он рисовал не в пыли, а где-то во мне.
  Однако, к своему изумлению, я почти дословно запомнил все, что он говорил мне все те полтора часа. Я помнил даже интонации, с которыми он говорил, и какие-то, вроде бы незначительные, нюансы движений, которые он показывал. Мало того, эти движения тоже рождали во мне образы, только другие.
  
  Началась осень. Если бы кто-то три месяца назад сказал мне, что я буду три раза в день по сорок минут тратить на, пусть, может быть и важные, но мало понятные упражнения; каждую неделю сутками мокнуть и мерзнуть в подмосковных лесах и почти постоянно думать о том, будто снимаю о себе фильм, я бы назвал этого человека невменяемым. Но так было.
  Я по-прежнему ходил в свои еженедельные походы, хотя маршруты для них выбирать было все труднее - за лето я исходил почти все пригодные для моих походов места. Ночи стали холодными, и из спальника, я сконструировал что-то похожее на гамак. В этом гамаке, повешенном между деревьями, я и проводил ночи, хотя спать стал еще меньше.
  Иногда мне казалось, что моя жизнь стала постоянным упражнением, упражнением, правильно выполнить которое невозможно, но наступал следующий день, следующая неделя; я готовился к новому выезду из города, я пытался упражняться снова и снова, и, образ ангела, который меня хранит, кажется, немного приближался.
  Но человек - не ангел. Не думаю, что бы я этого не понимал, но в моей картине мира в те дни было многое не так, поэтому в следующий свой приход Гелий отчего-то подчеркнул этот факт и даже сопроводил примером из реальной жизни.
  Мы стояли в том же скверике уже в куртках. Я был вызван туда звонком примерно в восемь часов вечера. Уже стемнело, но Гелий нашел немного освещенную поляну и попросил меня продемонстрировать, как я работаю со своим Хранителем. Я встал на траву, покрытую только что упавшими листьями, влажными от недавно прошедшего дождика, а когда закончил, Гелий задумчиво почесал нос и показал мне на гуляющую неподалеку собаку, хозяин которой с любопытством посматривая в нашу сторону, делая вид что играет со своим питомцем.
  - Видишь? - спросил он меня. И я зачем-то кивнул. - Саня, ангел - он не такой, как ты или я. Он во-о-о-, - Гелий задрал вверх подбородок и устремил взгляд куда-то в небо. - Но он может чувствовать и немного понимать человека, вот хотя бы так, как мы понимаем, эту собаку. А теперь прикинь, как человек может понять и почувствовать ангела? Примерно так, как животное человека.
  - Вот только этой псине, - указал Гелий на несущего очередную палку барбоса, - повезло, она живет со своим хозяином и постепенно учится его понимать. Мы же подобны диким дворнягам, обитающим на свалке. Мы живем по звериным правилам, а хотим, что бы мир был к нам добр. А зверь, комрад Саня, не добр. И если мы хотим стать лучше, научится чему-то более высокому, продвинуться, мы должны жить рядом со своим ангелом. Нам дано больше. Не у каждой псины или кошатины есть хозяин, но за каждым из нас стоит ангельская сущность, только мы хуже собак. Собаки идут к человеку, из всех сил стремятся обрести хозяина, а вот мы, уроды, к чему стремимся мы? Ведь это мы, Санька, отпали, это мы не рядом с Ангелом. Хотя все то немногое, то хорошее, чему нас не учили в школе и дома, что мы как бы сами почерпнули и осознали тут на Земле - этому мы научились через них. А ведь совсем немногому, правда?
  Я снова кивнул. Мы немного помолчали.
  Вообще Гелий не читал морали, не говорил о добре и зле, и эта проповедь стала исключением из этого правила. Видимо в тот момент я делал что-то слишком вопиющее не то, точнее - относился к чему-то не так. И он это заметил. Показал мне всего лишь одно несложное дыхательное упражнение и снова пропал. Как мне показалось, немного расстроенный. А у меня в мозгу много дней подряд стояла та собака, несущая палку. И искры счастья в ее глазах.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   3
  
  
  
   В следующий раз Гелий объявился относительно скоро.
   - Забудь все, что я тебе говорил, - заявил он сходу. - Забудь, выкинь из головы, иначе ты сейчас ни фига не поймешь, - и он решительно взял меня за рукав и повлек куда-то к выходу.
   Мы встретились в метро. Станция Сухаревская была относительно пустынна, как и лента эскалатора, возносившая нас к поверхности земли. Помню, Гелий обосновался на ступеньку выше меня и смотрел сверху в низ с иронией и серьезностью одновременно.
   И у меня возникло очень странное чувство. Чувство, что мысль, возникшая в моей голове в тот момент, когда я смотрел на Гелия, был не моей.
   - Жизнь не эскалатор, - перевел я эту мысль в слова, - Надо пробовать идти самому.
   И Гелий, едва улыбаясь уголками рта, кивнул.
   - Тогда пошли! - то ли сказал, то ли подмигнул он и бодро пошел вверх.
  
   Странно, но тогда я не удивился, не испугался, и даже обрадовался как-то осторожно, совсем чуть, чуть, несмотря на то, что в этом диалоге, в этом обмене банальными в общем-то истинами была энергия. Большая энергия - та энергия, та сила, которую иногда вызывает взаимопонимание, когда мы настраиваем, словно, подключаем себя друг к другу.
   В таком подключенном друг к другу состоянии мы перешли через Садовое кольцо, прошли по переулку и оказались в каком-то вспомогательном помещении больницы имени Склифосовского. Войдя внутрь, Гелий кивнул дежурившему недалеко от входа милиционеру, тот вяло ответил, и мы пошли длинными коридорами с высокими потолками. Помню, вдоль стен у потолка шли многочисленные провода и кабели, покрашенные каким-то диким неряшливым образом заодно с потолком грубыми белилами. Некоторые провода были установлены после покраски и были своего естественного белого или черного цвета, а я подумал, зачем проводов тут так много? И сразу же ответил сам себе голосом моего спутника - там, в конце коридора оборудование. Его название я почему-то не услышал.
   До оборудования мы, впрочем, не дошли. Гелий свернул в проход, из него мы попали в другой коридор, в результате чего оказались в большом помещении, которое, видимо, использовалось как склад старой медицинской мебели.
   - Этого места должно хватить, - проговорил Гелий, остановившись у столика кладовщика. И сел на этот столик.
   - Нужно, что бы ты меня сейчас очень хорошо понимал, - протянул он и начал выдавать следующую порцию знаний.
   - Силы растений, Саня, это хорошо. Ты немного начал их усваивать, накачался ими, проникся, так сказать, их природой, силами, за ней, за этой природой, стоящими. Не то что бы очень, но уже заметно. Только это, я тебе скажу, так, предисловие.
   И вместо того, что бы показывать следующие упражнения, Гелий попросил меня сесть.
   - Ты вообще представляешь, как долго развивается стебель, ветка? Как медленно она движется во времени? Ну, медленно относительно того, как быстро можем двигаться мы? А почему? Ее движения - рост, наши движения - действия! Это разные системы координат, разные принципы. И их, Саня, больше чем ты думаешь. Точнее, больше их сочетаний. Но в них, ты понимаешь, в чем весь цимес ситуации, можно научиться как бы играть, переносить эти силы. И мы научимся!
   - Тут, правда, есть одна заковырина. Не все, что я тебе покажу, можно понятно объяснить словами. Точнее, очень мало что можно. Но рано или поздно ты столкнешься с такими вещами, и что бы тебе при этом не снесло голову, следует выработать какое-то хотя бы смутное представление. Например, о границах.
   Мы, и все, что мы называем материальным миром..., индусы называли все это майей, иллюзией. Слышал, наверное, такое слово, да? Так вот, они, Сань, имели веские основания так говорить. Ведь ты подумай, почему все вокруг именно так? Из-за ограничений! Они накладываются одно на другое, и из этого строится мир, в который мы с тобой, Саня, помещены. Мир строят ограничения. Именно их мы видим и чувствуем, только не понимаем, что это суть границы, стенки тюрьмы бытия, так сказать, и это тебе теперь нужно постоянно держать в голове. Потому как некоторые границы будут нами обязательно нарушены.
  Вот возьмем время. Это вообще что? Ученые говорят - измерение, то есть то, что можно померить. А оно есть принцип, один из принципов, который нас ограничивает. Каким образом? Старик Гелий тебе сейчас все объяснит. Вот, например, я, ты, эта полка. Во времени мы с тобой и с полкой единичны. Единично наше действие, наш выбор, - Гелий встал передо мной по стойке смирно и поднял руку, как бы приветствуя кого-то за моей спиной.
  - Вот что я сейчас сделал? Поднял правую руку. Какую возможность оставляет мне время? Ну, поднять одновременно с этим левую руку, может быть, ногу, - и он с легкостью проделал и то и другое. - Но я не могу, поднимая правую руку, одновременно ее опустить!
  Видишь? Чувствуешь? Мы можем истратить одну единицу времени только на то или только на это, понимаешь? Конечно, есть техники, с помощью которых можно научиться и стать очень быстрым и размахивать руками, как пчела крыльями. Все так, и я их, техники эти, тоже по молодости лет изучал, но все равно, сколько не тренируйся, не будешь в нескольких местах одновременно. В нашем обычном состоянии мы можем оказаться там, где нас нет только в мыслях, то есть ментально. Мысль не так жестко ограничена. А что из этого вытекает? Вытекает простой элементарный вывод. Нужно подчинить тело мысли. Целиком. Что мы тогда получим? Получим освобождение от времени. Все, мы только в пространстве, и наша единичность - снята, ты понял? Ее нет! Ап!...
   И Гелий как стоял передо мной, так и исчез.
   Мои слова следует понимать буквально. Он как-то по-особому выстроил свое тело по вертикали, едва заметно повел корпусом, и я услышал, как в двух разных концах склада почти одновременно раздался грохот. Затем с одной стороны в меня полетела какая-то тряпка, а с другой послышался его довольный смешок.
   - Видишь ли, - улыбался Гелий, подходя ко мне с третьей стороны. - Я не могу объяснить это с точки зрения теоретической физики, но, получается, что если силы, которые творят пространство, поймать предельно осмысленным движением, если стать только пространством, время перестает тебя ограничивать! По первому разу может быть немного страшно, но страх тут вредит делу. И, кстати телу. Так что внимание ко всему. Внимание, внимание и еще раз внимание!
   И Гелий задумчиво замолк кротко уставившись в пол.
   - А... я так смогу?.., - выдавилось из меня.
   - Если только не будешь разгильдяйничать, - кивнул Гелий.
   - Но ведь на это нужны десятилетия тренировок!
   - Да.
  - Но тогда как...
  Гелий хитро смотрел на меня и улыбался.
  - Вообще, тут не обойтись без столетий тренировок, Санек, но тебе, нужно просто сто процентов внимания. Сто процентов внимания или хотя бы пятьдесят пять. Немного знаний. И...
  Он отошел куда-то в сторону, подобно фигуристу, крутанулся на пятке, и живописно оперся о стеллаж.
   - Вообще, я сейчас показал то, к чему ты можешь придти, - проговорил он серьезно. - Показал для того, что бы ты понял, куда идешь и не вздрагивал от каждого непонятного явления. На тренировках оно, брат, всякое бывает. При работе ты, может быть, увидишь призраков. Это фантомы всяких древних воинов. Они остались после их упражнений и боев. Не шарахайся от них, это все нашенские люди, не обидят. Еще, можешь вспомнить всякую хрень, которой с тобой не было, не только в смысле боев, спаррингов, так сказать, а вообще. Это значит, ты отвлекся, утратил бдительность, невнимателен. Будь бодр, прям и не теряй присутствия, и все будет нормуль. А тренироваться будем теперь здесь каждую субботу и среду. И не спать!
   Призыв не спать оказался очень кстати, потому что я, то ли от обилия информации, вываленной на меня Гелием, то ли от каких-то его скрытых воздействий, а скорее всего, от нервного напряжения, вдруг действительно начал медленно выключаться.
   - Черт, - выругался я.
   - И не упоминай черта! Он тут как тут окажется. И такой хук слева тебе даст, что искры полетят, будь здоров!
   И на этом теоретическая и эзотерическая часть учебы закончилась. Начался новый этап практики.
  
  
   Как вам описать, что это было? Гелий показывал, я повторял, Гелий говорил, что у меня не так и я повторял снова, а когда после двадцатого повторения я, по мнению моего учителя, начинал делать что-то чем-то напоминающее ему правильное движение, он говорил:
   - Стоп. Это было верчение. Теперь я покажу кручение, и ты поймешь, в чем разница.
   И он начинал показывать кручение. При этом все повторялось, но я, после многократных повторов того и другого, в конце концов все же находил разницу между верчением и кручением. И тогда Гелий начинал показывать разницу между скручиванием и срыванием.
   В течение всей осени и зимы Гелий тренировал меня, как и обещал, дважды в неделю. Иногда мы выезжали куда-нибудь в лес и тренировались там. Я узнал, точнее - почувствовал кучу вещей, о которых никто из нас и не подозревает, я научился видеть разницу между тем, что кажется совершенно одинаковым и находить одно и то же в том, что мы считаем абсолютно разным. Но, если бы я тогда, да, наверное, и теперь, попытался передать или как-то описать эти вещи, меня бы быстро приняли за идиота. Или сразу за сумасшедшего.
  Существует множество учебников по различным стилям единоборств. Впоследствии я прочитал довольно много из них, и почти в каждом находил что-то похожее на то, что говорил Гелий. Но если я когда-нибудь впаду в слабоумие и решу написать книгу о методах его обучения, у меня не выйдет ничего путного.
   Это не значит, что я никогда не пытался для себя что-то сформулировать. Запомнить все, что он говорит, связать это хотя бы в какую-то картину, похожую на систему, я пытался с самого начала. Иногда мне даже казалось, что я находил некую нить, видел в упражнениях, которые он мне давал, логически объяснимую цепь действий. И даже цель. Но, как только я ее находил, Гелий давал мне новое упражнение, и вся тщательно выстроенная мной картина мира оказывалась утраченной, а звенья моей логической цепи, казавшиеся несколько минут назад такими крепкими и основательными, плавали в моем мозгу, образуя картину, которой можно дать только одно название - хаос.
   Нет, я действительно не видел путь, по которому меня вел этот человек. Часто я даже не мог понять, двигаюсь я или стою на месте. Но Гелий знал, что делал.
   Большинство упражнения, которые я выполнял, ничем не напоминали изнурительные тренировки, с которыми у меня прежде ассоциировалось обучение боевым искусствам. Они не вводили в состояние транса и почти никогда не вызывали чувства эйфории. Но я бы никогда не назвал эти упражнения легкими. От всего, что я когда либо до этого делал и чему учился, эти упражнения отличались тем, что требовали громадного напряжения внимания. Это внимание часто должно было быть настолько интенсивным, или наоборот - широким, что эффект от всего этого я как-то назвал для себя расширением сознания, хотя это словосочетание было тогда мне не знакомо. И понял, что именно оно, мое сознание и является основным объектом тренировок. И только потом мое тело.
   Правда, к этому я пришел уже зимой. Сама зима была очень странной. Она стала зимой еще в самом начале ноября, завалив снегом улицы и ударив морозом. Тогда еще праздновали седьмое ноября, и в один из этих праздничных дней мы с Гелием долго катались на лыжах около одной из подмосковных станций. Температура опустилась почти до минус двадцати пяти, ветви деревьев пушились инеем, и даже лесной воздух в солнечном свете казался замерзшим и искрился мелкими снежинками-иголочками, кружащимися над полянами. А на Новый Год резко потеплело, пошел дождь, и снег, выпавший за ноябрь и декабрь почти полностью сошел на нет в течение каких-то трех дней.
   К тому времени я сильно проникся ритмами времен года и воспринял это как личную трагедию. Помню, я как-то смотрел сквозь грязное стекло автобуса на лужи, мокрые ветви деревьев скорбящих о чем-то на фоне белых типовых панельных домов, и чувствовал, словно и я и весь этот мир вокруг меня, упал в такую вот грязную лужу. Самое противное - упал, уже одев белоснежные одежды для бала, отчего этот бал, единственный в году, был теперь безнадежно испорчен. Но после православного Рождества снова подморозило, потом пошел снег и однажды утром я увидел, что зима вернулась, бал еще не окончен.
   Был выходной. Я долго тренировался дома, потом пил кофе и слушал Вагнера в исполнении известного в те годы компьютерно-электронного оркестра. А к вечеру оказался в лесу. Светила луна. Заснеженные деревья застыли в этом свете, и пространство, которое было вокруг, казалось наполненным музыкой не меньше чем воздух в каком-нибудь Большом Зале консерватории или Карнеги Холле. Я видел, как это было. Духи, исполненные кристально чистой космической гармонии сошли на землю, и я скользил среди всего этого по едва заметной лыжне, испытывая странное чувство себя и своего созвучия со всем этим. Смесь эйфории и покоя. Видимо, та зимняя ночь взяла мое больное расширенное сознание и поставило в нем все на свои места. Точно и правильно.
  Ну, почти все. Но именно тогда я почувствовал, как зима выполняет свою роль и структурирует в нас то, что мы из себя сделали за прошедший год. Просто раньше, почти все тридцать лет своей жизни, я не давал ей такой возможности.
   Все так. Сначала другим стал я сам. Изнутри. Не скажу, что я стал лучше или чище. Я как бы расправился. И с этого все началось.
  
  
   Первые серьезные изменения в своем теле я почувствовал весной. Сначала это было просто ощущение контроля. Это нельзя назвать простым чувством контроля над движениями - я как бы стал видеть то, что стоит прежде них. Сначала в себе, а затем в других.
   Особенно интересно это выглядело в красивых женщинах. Я понял, почему мужчины так любят смотреть, как они двигаются. Особенно, когда на душе у тех покой или любовь. Мужчины видят это. Они видят, что происходит, когда женщина поднимает или поворачивает голову, наклоняет ее, откидывает волосы, делает движение руками. Видят, хотя это не доходит до их сознания. А это очень красиво.
   Я не был уж очень активным бабником, но просто той весной научился ценить такие вещи. Они дошли до меня. Впрочем, точнее было бы сказать, я дошел до них.
  
  А в стране происходили перемены. Гигантское государство, самая большая по площади империя резко меняла курс и даже пыталась развернуться в другом направлении. Рушились старые связи, исчезало то, что казалось незыблемым, и от империи, не вписывающийся в резкий поворот, с треском отваливались куски. Мне это тогда почему-то нравилось. Я приветствовал перемены, полагая, что по местам скоро встанет и многое вокруг. Мне казалось, вокруг происходит то же самое, что и во мне, и в этом была доля правды.
  Мир действительно становился более живым, но жить в таком мире было нелегко и непросто. В один прекрасный зимний день в разы поднялись цены на продукты, и на лицах многих людей была растерянность.
  Мне было, может быть, не столь сложно, как многим. Наш кооператив наконец смонтировал конвейерную линию на овощной базе, и я, несмотря на то, что из-за интенсивных занятий с Гелием, немного отстранился от этого процесса, все же существовал довольно нормально - база платила нам неплохие деньги.
   Зато должность младшего научного сотрудника пришлось оставить. Надо сказать, этому я был рад до соплей. В кооперативе я мог строить расписание своих дней и недель намного более свободно, но скоро я встал перед другой дилеммой.
   Все началось с "богатой" идеи, которая пришла в голову кого-то их из нас. Идеи, что база должна расплачиваться с нами в долларах. Конечно, рубль в те дни дешевел так стремительно, что в этом был смысл, но у нас были разные весовые категории. Мне казалось, мафиозо-братанские восточные люди, которые рулили базой, пошлют нас с этим предложением далеко и надолго. Они уже давно жили "в рынке", только этот рынок при советской власти назывался теневым и существовал скорее "по понятиям", чем по законам рынка. А согласно этим понятиям мы были скорее объектом для киданий и разводов, чем партнерами по переговорам, тем не менее, разговор на эту тему состоялся и даже имел некоторые последствия.
   Обычно "тереть" с базой ездил директор кооператива и председатель совета молодых ученых нашего НИИ Костя, но в тот раз они почему-то потащили с собой и меня.
   На переговорах я сидел и тихо смотрел на то, как наш директор расписывает прелести немецких двигателей с вариаторами и возможности автоматики, которую можно купить на валюту, а Костя поддакивает ему в том смысле, что надо идти в ногу со временем. Гагик, невысокий носатый человек, который общался с нами от имени базы, - отчество и фамилия которого сейчас выпали у меня из памяти, - смотрел то на одного из них, то на другого, иногда спрашивая о ценах на тот или другой импортный узел. А когда ребята, в очередной раз затруднялись сказать ему точные цифры, задумчиво склонял голову на бок.
   - Думаю, нам это не нужно, - наконец произнес он.
   И вдруг почему-то посмотрел на меня.
   - Ну, да, - автоматически кивнул я, потому что имел привычку всегда что-то сказать в ответ, когда на меня смотрят. А теперь на меня посмотрели еще и мои коллеги.
   И я понял, что нужно сказать что-то еще.
   - Рубль падает, - сообщил я. И добавил, что на него нельзя опираться в расчетах.
   - Послушай, но мы ничего не продаем за доллары, - парировал Гагик.
   - Понятно, что у вас свои интересы.., - начал говорить наш председатель, намекая на то, что все крупные расчеты база конечно же ведет не в рублях, и вдруг замолчал.
   - Э-э-э..., - озадаченно замолк и я. И с удивлением понял, что именно мое намеренье ответить прервало его реплику.
  Потом это повторялось довольно часто. Мне иногда даже не нужно было привлекать внимание. Я просто начинал говорить, и все вдруг замолкали. Замолкали, и это молчание возникало заранее, на долю секунды раньше, чем звучал мой голос. И этой доли секунды было достаточно, что бы создать нужную паузу, достаточную для того, что бы мое слово имело возможность войти в разговор весомо и органично.
   - Э-э... А кто нам вообще мешает договориться? - выдал я тогда. - Кто мешает нам договориться и установить свою валюту для расчетов?
   - Какую валюту? - наморщился Гагик.
   - Вашу, - ответил я. - Мы же на вашей территории, так? Значит овощи или фрукты. Я предлагаю киви.
   Сказать по правде, мне тогда доводилось есть киви всего несколько раз. Не скажу, что его вкус мне как-то очень сильно понравился, но в те дни, для людей, долгие годы знавших из тропических фруктов только апельсины и мандарины, за которыми в СССР выстраивались длинные очереди, этот фрукт, продававшийся поштучно в кооперативных киосках, был экзотикой, даже неким символом достатка. Видимо, поэтому это название и пришло мне в голову.
   - Или фейхоа! - попробовал подхватить идею Костя, но тут же согласился, что в качестве валюты киви звучит лучше.
   Тогда Гагик посмотрел на меня, одобрительно дернул головой, как какой-нибудь босс из американских фильмов, и сказал, что этот вариант будет обдуман.
  
   Вся глубина глупости, которую я сморозил, открылась мне очень скоро. Глупость состояла в том, что полученные от базы рубли можно было, пусть с потерями, сразу без особых хлопот, перевести в валюту. Киви, за хранение которых, Гагик, естественно, брал деньги, нужно было еще продать. А никто из нас никогда не торговал киви.
   Мои идеи не часто отличались умом. Обычно это компенсировалось тем, что никто меня и не слушал. А тут вдруг послушали. И в результате вышло так, что значительная часть нашего небольшого коллектива стала торговать фруктами.
   - Так мы диверсифицируем риски, - заявил я как-то раз, что бы оправдаться.
   - Это, в каком смысле? - не понял Костя.
   - В правильном, - попытался объяснить я. - В том смысле, что если наши конвейерные линии перестанут покупать, у нас будет побочный бизнес в который можно будет перекинуться.
   - Ты бы еще пивом к метро пошел торговать, - грустно заметил тот.
   И он был прав. В промышленности стояла жестокая дезорганизация. Заточенная под плановую экономику и громадные объемы производства всего одинакового и, подчас, одинаково плохого, она не могла быстро перестроиться. На это нужны были деньги, а нефть в те годы стоила дешево, и взять эти деньги было негде.
   И уж совсем ненужным оказался наш институт. Машины и системы, которые в нем разрабатывались и исследовались, тоже были из той социалистической жизни и он, как и большинство НИИ в те годы, оказался не у дел.
   Конвейерные линии, производством которых мы немножко загрузили наш опытный завод, были каплей в море. Другой каплей, были персональные компьютеры, которыми торговал наш бывший вычислительный центр, тоже превратившийся в частное предприятие. Но ни то, не другое, не давало такой прибыли, как торговля продуктами и спиртными напитками. Именно в эту область и занесло наш кооператив, благодаря моему неуправляемому мышлению.
  
   - Почему они меня слушают? - спросил я как-то Гелия. - Я выдвигаю всякие бредовые идеи, типа покупки джина с тоником и продажи его в розницу, меня слушают. В результате на нас наезжают какие-то бандюги, которые торговали им до нас, все в нервах, угрозы, мафия. И все из-за меня. А когда я пытаюсь оправдаться, то говорю очередную чушь, и меня опять слушают!
   - М-да, уже пошло, - задумчиво протянул тот.
   - Что пошло? - попросил расшифровать я.
   - Уже началось..
   - Что началось?
   - Началось, а ты это не контролируешь, не фильтруешь, как сейчас говорят, - Гелий сложил руки на Груди и задумался.
  - А что, эти мафиози, они страшные? - спросил он после небольшой паузы.
   - Да уж не безобидные, - ответил я, и вдруг понял, что и братки, с которыми мы уже имели несколько бесед, меня тоже, пусть немного, но слушали.
   - Понимаешь, - наморщился Гелий, - Ты, друг мой Саня, совершенствуешься, и твои возможности растут. Твое бытие усиливается и растет вес твоего проявления в этом мире. Это выражается по-разному. У тебя вот так, на меня в свое время вдруг девки стали вешаться. Стоило только об этом подумать. Представляешь?
   Беда в том, что твой вес растет, а ты сам, прости за откровенность, не очень. Значит что? Какой нужно сделать из этого вывод? Учись прятать, убирать силу. Это непросто. Сначала нужно ее опознать, увидеть ее действие. И, как только она пошла, прекратить любое действие вообще. Ну, так, на всякий случай. Потому что как оно происходит? Вот ты увидел, что люди слушают твое, можно сказать, слово. Думаешь, этим все ограничивается? Фиг! Это слово потом к тебе же, Санек, и вернется. И даст в полном соответствии со своим содержанием. И прямо пропорционально его глупости. Видишь, какая тут математика?
   - Вижу, - вздохнул я.
  Потом посмотрел на часы и вздохнул еще раз. Потому что дилемма, перед которой я оказался, была такой: либо работа по специальности, которой я много лет учился либо торговля.
  На самом деле, меня не привлекало ни то, ни другое. Работа по специальности была привычней и я, как инженер, все-таки кое в чем разбирался, только платить за эту работу стали все меньше и меньше. Даже в нашем кооперативе, который преобразовался в товарищество с ограниченной ответственностью, сокращенно ТОО. Ну а торговля, которая меня никогда не интересовала, и в которой я разбирался, можно сказать, никак, давала все больше и больше денежных знаков. Жизнь толкала меня на новое поприще, но я с удивлением отмечал, что меня это волнует все меньше и меньше.
  
  Я с головой ушел в тренировки. Багаж моих движений пополнялся все новыми кружениями, прихлопываниями и сковыриваниями, и мне часто казалось, что еще немного усилий, и я постигну нечто всеобъемлющее, войду в пространство, возьму под контроль поток сил, творящих движения этого мира. И произойдет прорыв.
  Но прорыв не происходил, а взгляд Гелия стал отчего-то казаться мне все менее радостным и даже грустноватым.
  Наступили теплые дни, мы стали чаще тренироваться в парке, но набухшие почки на ветвях и вывинчивающиеся из них молодые зеленые листья, казалось, вызывали у моего наставника только грусть и тревогу, если эти слова вообще применимы к его персоне.
  - М-да, здесь под сенью дерев, конечно, здорово, но... видимо, Саня, я где-то что-то сделал не так, - заявил он однажды, наблюдая, как я делаю очередное схлопывание. И задумчиво прищурился.
  Схлопывание у меня явно не получалось, и, по словам Гелия, было больше похоже на сплющивание, причем какое-то мерзкое и неправильное. Я это понимал, но ничего не мог сделать. Видимо, эта моя неспособность и встала тогда перед Гелием со всей своей очевидностью, отчего он прищурился еще больше.
  - Схлопывание... Я бы тебе показал, но там, у входа в парк дети гуляют. Придется отложить. Но прогресс, Саня, отложить нельзя, у него свои законы развития. Так что следующая тренировка будет... в общем у меня на работе она будет, ясно?
  - А когда? - спросил я и кивнул.
  Слова Гелия вызвали у меня растерянность. Мне казалось, в тот день мы только начали тренироваться, и такой странный и неожиданный конец занятий вызвал странные чувства.
  - Когда..., - повторил Гелий. - Время, оно пока для нас и есть время. Но, это ничего. В общем, иди, я тебя найду.
  И Гелий сделал то, что раньше никогда не делал. Он поднял свою белую мягкую руку и похлопал ею меня по спине.
  Забегая вперед, скажу, Гелий сказал правду, он меня нашел.
  
  
  Хорошо помню, как это было. После той полусостоявшейся тренировки я шел к выходу из парка имени Серго Орджаникидзе, и в какой-то момент все стало каким-то другим и далеким. Оно было где-то там, а я тут, но почему-то не испытывал по этому поводу никаких эмоций. Совершенно никаких. Только небольшое удивление тому, что руки и ноги стали чем-то на подобии мягких начисто лишенных мышц шлангов, и двигать этими шлангами становиться все труднее.
  - Если твой организм будет поражен, - вспомнил я наставление Гелия, - Если тебя ранят или даже убьют, выстрои тело. Расслабь спину, подвесь голову, опусти копчик, дай телу плыть в силах, позволь силам держать его. Не бойся, если у тебя хватит внимания, они удержат. И тогда уходи, а, если сможешь, беги. И только потом сосредоточься на том месте, которое поражено.
  Я не знал, что со мной, но, несмотря на полное отсутствие каких либо чувств и мыслей, старательно выполнил первые два пункта. Я выстроил тело и медленно, очень медленно, шел по главной аллее. Громадные стволы деревьев, словно водопады могучих живых сил, бьющих из земли, окаймляли прямую дорогу из потрескавшегося асфальта, и я, став пустым и легким, я как бы летел где-то в полутора или двух метрах над ней. Летел, но так и не приближался к воротам выхода из парка, осыпающуюся штукатурку которых, ласково освещало весеннее майское солнце. А за воротами стоял микроавтобус скорой помощи.
  
  
   Было утро? Не знаю. В магазине, интерьер которого был мне знаком до мелочей, стоял какой-то больничный запах. Он смешивался с другим - сладковатым и немного затхлым, и это наводило на ассоциации со смертью и похоронами. Наверное, ветер снова дует со стороны крематория, подумал я и вспомнил, что на набережной, где расположен магазин, уже сумерки и залив пуст. И отчего-то решил, что так и должно быть. Мало того, именно поэтому, потому что это могли увидеть не так много людей, я сюда и зашел.
   Длинные ряды массивных старых шкафов со стеклянными витринами, стойки которых выполнены в виде колонн с ионическими ордерами. Эти шкафы мне тоже давно знакомы, и почему-то именно их вид вызвал у меня сильное удивление, что этот магазин ещё, оказывается, работает. И вообще существует. Как набережная за его дверьми, как ветер, несущийся вдоль нее, как этот хозяин магазина в темном костюме, приближающийся ко мне вдоль прилавка.
   - Могу вам помочь? - грустное мраморное лицо Пьеро, небольшая темная бородка. Красивым жестом руки с белоснежной манжетой на фоне черного рукава он указывал на то, что выставлено на продажу. Но я, как не присматривался, так ничего и не увидел. Стекла полок были затемнены.
  - Как отсюда выйти? - спросил я, и меня охватило сильное беспокойство.
  - О! Кажется, я вас понял, - продавец повернулся на каблуке и... открыл один из шкафов.
  - Фильмы..., - промычал я каким-то чужим, не своим голосом, и меня охватило сильное изумление.
  Я совсем не ожидал увидеть тут кассеты с фильмами. Я читал красивые разноцветные надписи на корешках, и понимал, что скрывается за этими корешками, и это понимание рождало какое-то болезненное любопытство, словно там, за этими корешками таятся целые миры, удивительные и заманчивые. Я обязательно должен их посмотреть! И я это сделаю, но... кажется, я пришел сюда не за этим.
  Продавец закрыл створки, фильмы исчезли, и он расстелил передо мной большой лист бумаги.
  - Вам действительно нужна эта карта? - мягко спросил он.
  Тогда я опустил глаза на то, что он расстелил.
  Это была она!
  Однажды я уже делал это. Я пытался мысленно представить эту карту. Тогда под утро мне приснился странный сон. Во сне я встретился со своей мамой, и она показала мне место, где когда-то работала, автобусную остановку недалеко от него. Но мы не стали ждать автобус, и пошли пешком. Мимо уютных привлекательных домов на другой стороне улицы, мимо старых но крепких серых заборов. И я изо всех сил старался запомнить туда дорогу.
  Кажется, это получилось, и, когда я, еще полупроснувшийся, лежал в постели и слушал эхо только что заглушенного будильника, я еще помнил, куда надо свернуть, мог представить те места, по которым нужно пройти. И даже когда умывался, чистил зубы и пил утренний кофе, тоже еще что-то помнил. И вот теперь передо мной лежала точная карта того места. Того и еще многих других, которые мне снились или еще должны были присниться в будущем.
  Карта снов!
  Да, все это было здесь, на этом сильно помятом листе бумаги. Все сны от самого моего рождения и даже раньше. Я смотрел на образы мест, которые были на неё нанесены, и в моей памяти вставали все те переживания, которые я там испытал или ещё испытаю, но так, словно я видел их с небольшой высоты. И даже мог чувствовать их настроение.
  - Вот это да! А эта улица совсем рядом с этими домами! - удивлялся я. - Тут и вот здесь. И я теперь смогу... смогу ориентироваться! - поделился я своей радостью с хозяином магазина.
  Но он точными движениями уже заворачивал карту в какой-то мудреный пакет из толстого полиэтилена.
  - Будешь тренироваться во сне, - сказал с очень знакомыми интонациями.
  И я вдруг почувствовал себя так, словно лежал в жестком гробу и не мог пошевелиться. Никак. Таком жестком, словно я сам, моя кожа, мои ноги и руки - все было этим гробом. Включая голосовые связки, которыми я очень хотел закричать.
  И вдруг закричал.
  
  
  - Чего орешь? - ласково проворчал Гелий и зажег надо мной свет.
  - А-а-а-ум-х-х! - выдохнул я. Затем попытался оглядеться, но так ничего и не увидел - яркий свет, горевший надо мной, бил в глаза, и все остальное, как я не крутил не желающую крутиться шею, тонуло во тьме.
  - Ладно, тут все равно уже никого не разбудишь, - сдался Гелий и надавил мне куда-то на шею и солнечное сплетение одновременно одним и тем же пальцем.
  Я выругался и резко сел. Пока останавливалось кружение в голове, снова попробовал оглядеться. Из тьмы проступили кафельные стены, арочный свод, стол с включенной настольной лампой в другом конце комнаты, какие-то медицинские инструменты.
  - Где мы, а? - спросил я.
  - Мы? - почесал голову Гелий. - Мы в морге.
  - Я... я что? Со мной что? - сделал попытку прояснить ситуацию я.
  - Ты жив. Теперь жив.
  - А что было?
  Гелий загремел какими-то инструментами и вытер руки о марлю.
  - Что было... Сейчас, Сань, важно не то, что было, а то что будет. Очень важно, потому как времени в обрез.
  - Как? Как в обрез? - испугался я. - Я... должен умереть?
  - Назови, кто не должен, - бросил через плечо Гелий. И как-то глухо добавил. - Я уезжаю в Африку.
  - Как? - сделал попытку осознать сказанное я. И свесил ноги. И осознал себя, сидящим совершенно голым на столе патологоанатома.
  - Да ты чего вообще проснулся-то? - слабо улыбнулся Гелий. - Слишком ты, я тебе скажу, парень, шустрый. Потому как это еще не все.
  
  
  Это действительно было не все. Помню, я видел, как Гелий размешивает скальпелем какой-то порошок на дне небольшого мерного стакана; видел и понимал, что это уже не Гелий, а сам Гелий стоит у меня за спиной и мягко надавливает рукой куда-то между лопаток. И я, став удивительно легким, почувствовал, как взлетаю куда-то к потолку и медленно заваливаюсь на бок.
  
  Когда я снова пришел в себя, я лежал привязанный к матерчатым солдатским носилкам в машине скорой помощи, и эта машина периодически сильно подскакивала на ухабах, а под ее днищем что-то сильно гремело и бухало.
  Это длилось довольно долго. Носилки болтало из стороны в сторону, а я пытался вспомнить, что было, но понимал только одно - произошло что-то серьезное. Но был отчего-то спокоен. Настолько спокоен, что даже не сразу попытался освободиться.
  Выпутаться из ремней оказалось на удивление легко. Собственное тело тоже казалось легким, почти невесомым. Осмотрись и не делай резких движений, сказал я себе, осторожно пробуя сесть на своем ложе, но сразу понял, что осматриваться бессмысленно. За рулем машины сидел Гелий и зорко поглядывал на меня через зеркало заднего вида.
  - Как спалось? - поинтересовался он. И, как мне показалось, подмигнул.
  Я ответил, что нормально. Затем долго сидел, держась руками за поручень, и, кажется, только минут через двадцать в мою голову пришла идея спросить, куда же мы едем?
  - Тут недалеко уже, - улыбнулся Гелий. И удовлетворенно сообщил, что у меня очень сильный ангел-хранитель. - А то тут такое было, что мой один нас двоих мог не вытащить.
  - Мы от кого-то бежим? - предположил я.
  - Уже нет.
  - Но убегали?
  - Запомни, старик Гелий ни от кого никогда не бежит, - назидательно заявил он. - Старик Гелий избегает или уходит. Ну, иногда, отступает.
  - А что было сейчас?
  - Сейчас пришлось отступить, - он поморщился и включил сигнал поворота.
  Бежавшее нам на встречу узкое лесное шоссе замедлило свой бег и машина, кренясь и раскачиваясь, свернула на какую-то проселочную дорогу.
  - Я что, тоже еду в Африку? - зачем-то спросил я.
  - Запомнил? - удивился Гелий. - Нет. О тебе они ничего не знают.
  - Кто? Кто они?
  - Долго объяснять. Но ты, на всякий случай, немного завяжи с тренировками. И ни с кем не цапайся, не нарывайся и все такое. Ну, какое-то время. Я вернусь и все тебе объясню, потому что объяснять, повторяю, долго, а в двух словах ты не ничего поймешь.
  Я начал на разный манер спрашивать что же все-таки случилось, но Гелий только отмахивался. Потом, словно прислушиваясь к чему-то, резко остановил машину и попросил выйти.
  Я вышел. Дорога шла по краю соснового бора, а с другой стороны от нее вниз уходил довольно крутой склон, поросший густым ельником. Я сделал несколько шагов в сторону сосен, но Гелий резко остановил меня.
  - Нет! Пойдешь вниз. Там речушка, наверняка выйдешь по ней к дачам каким-нибудь или санаторию.
  - А ты? - спросил я.
  - Что я? - гордо посмотрел на меня Гелий. - Я, Саня, нарушитель, точнее свободный человек. И всегда по сути им был. И никому ничего не должен. Поскольку все, что я умею и знаю, все чему я тебя учил, - в отношении всего этого у меня нет ни перед кем никаких обязательств. Вообще. Понимаешь, что это значит? Именно то! И у тебя теперь - тоже. А они втирают, что это как-то там неправомерно, то есть не совсем законно. Точнее вообще запрещено. Забей. Ну, а все другие просто попытаются тебя припахать. Тут все просто. Не ведись. Я вот не повелся и что? Жив, здоров. А где теперь, спрошу я тебя, они? Да, где бы ни были, плевал на них на всех с самого высокого, Саня, дерева.
  - Плевал на кого? - не понял я.
  - Ну, я же говорил, долго объяснять, - поморщился Гелий. - Короче, на всех. Но есть всякие блюстители. Для них я, мои навыки, уровень, так сказать, моего бытия - нарушение. Попрание всех правил, хулиганство. Поэтому мне и придется ненадолго уехать полечить негров. Так что хватит спрашивать не по делу. Слушай мое тебе домашнее задание. На каникулы.
  И Гелий начал давать.
  - Первое. Сань, ты уже продвинулся. Заметно продвинулся, - заявил он. - Пока ты сам этого не видишь, вижу только я. Так вот, не давай это видеть другим, и высеки себе на носу, а лучше где-нибудь перед носом - так лучше видно: они могут заметить это раньше тебя самого. Так что бди. Потому что не надо нам такого цирка. То есть он будет совсем ни к чему. Короче, не выделяйся. Ты видел, что бы я выделялся? Настоящий герой он никогда не выделяется.
  Второе, работай правильно, осторожно, а вперед иди постепенно. Успехи могут придти резко. Они могут тебя окрылить, но ты помни, был такой парень, Икар, именно крылья его и сожгли. Но и не стой на месте, тогда может быть еще хуже. В тебе растет нечто, чего ты не контролируешь, что теперь будет тренироваться как бы помимо тебя. Нельзя, что бы это сильно ушло вперед от остального. Усек?
  И третье. Если я там застряну..., не думаю, что застряну, но мало ли? Я дал тебе знание. Так сказать, слил, трое суток грузил, пока ты в коме валялся, и теперь, по мере роста, ну, в смысле развития, оно будет к тебе приходить. Точнее, ты будешь способен его узнать, рассмотреть, понимаешь? И, в принципе, сможешь идти вперед сам, без меня.
  - У меня есть карта? - вспомнил я свой сон в морге.
  - Вот, вот, - подтвердил Гелий. И посмотрел куда-то на небо. - А мне пора. В общем, Санек, не болей! - и он хлопнул меня по плечу, стремительно сел в машину с красным крестом и умчался на ней, поднимая могучие клубы пыли.
  
  Где-то в высоких кронах деревьев пели майские птицы. Ветер, долетавший откуда-то с поля, был холодным и равнодушным. Мне кажется, я уже тогда знал, что каникулы затянуться. Возможно навсегда. Поэтому смотрел, как клубы пыли медленно сносит в овраг, и чувствовал себя вконец пустым и оставленным.
   Минут через десять я услышал звук мотора с другой стороны дороги, вспомнил последний совет Гелия и быстро рванул через густые кусты и ели вниз к ручью. И только пробежав метров сто, понял, что бегу в больничном халате и тапочках.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"