Странно. Это произошло уже давно - почти три часа назад. Тогда Любовь Бродбаум, кандидат психологических наук, ныне совладелец небольшой американской продюсерской компании, проходила таможню в аэропорту Шереметьево и пробовала осознать, что она вернулась.
Это было не самым эксцентричным желанием в ее жизни. Прочувствовать, что еще сегодня она вела большой американский автомобиль по subway, subway шел среди холмов с желтой как солома зимней американской травой, а ее мысли текли обычным деловым американским путем: где поставить автомобиль; какие инструкции она не успела дать Рону; верно ли она планирует построить переговоры с Мосфильмом; какие подарки своим, теперь уже немногочисленным московским друзьям нужно будет докупить в duty free. И вот - она здесь. В городе, где всегда грязный асфальт, где таксисты напоминают жуликов или мафиози, где кругом жуткая зимняя слякоть, необходимость нескольуо раз в день чистить обувь и... совсем, совсем другие мысли.
Огни Москвы.
Эти огни всякий раз вызывали сложный букет чувств. Примерно такой, какой может вызвать когда-то близкий человек, который так и не научился жить, опустился, пьет и теперь живет в мире, здорово отличным от твоего. А ты помнишь его таким, каким он был тогда, когда был близким. Юным, мужественным, блестящим и подающим надежды. И вот, когда самолет пронес ее тело над зимними елями, над водохранилищем, недалеко от которого построил дом ее первый муж, над новыми котеджами и старыми засыпанными снегом складами; когда она, наконец, шла по грязно-зеленому полу аэропорта, и ей что-то никак не давало по-настоящему осознать, что она действительно здесь: что самолет таки пересек Атлантику и большую часть Европы, что вокруг уже одетые снегом и инеем подмосковные леса, что впереди мокрый, грязный и сверкающий брызгами этой грязи город, в котором она оставила часть своей жизни, - кто-то осторожно тронул ее локоть, и нежный жеский голос сказал:
- Здавствуйте, - и спросил, - Вы меня узнаете?
И она вздрогнула, словно это был почтальон с телеграммой и скрбным лицом.
Но это был не почтальон. Перед Любой стояла вторая (или четвертая - зависит от того, как считать) жена ее первого мужа Настя и улыбалась. Почему это так ее поразило?
У Насти очень хорошая улыбка: лучистая, в меру решительная, в меру робкая, в меру деликатная. И еще немного такая, как у Алекса, - как по студенческой привычке звали ее бывшего мужа друзья - только без той доли хитрости, которая неизменно была в его глазах, что бы тот ни делал. Теперь даже интересно, у нее эта улыбка, от него или своя? Но тогда на Любу вдруг повеяло неким ужасом. Словно она вдруг вспомнила, что не выключила утюг или забыла об очень важной встрече.
Почему?
Настя летела из Парижа, где работала последние несколько месяцев. Семен, друг и однокурсник Алекса, познакомил их в один из ее приездов в Москву, и они довольно много общались. Приятная милая девушка, к которой у Любы остались самые добрые чувства. Теперь Настины отношения с Алексом разладились, у нее какой-то контракт с французами, и вот она прилетела на рождественские, по европейским традициям, каникулы и ... оказалась первым человеком, которого Люба, тут встретила.
- Вы меня узнаете?
Нет, что-то не так. Гражданин Соединенных штатов Америки Люба Бродбаум уже давно не поддавалась смутным и непонятным предчувствиям. Родившаяся в небольшом сибирском городе, она привыкла, что все человеческие действия можно объяснить. И даже живя в Москве, даже изучая запрещенного в те годы Фрейда и Юнга, даже будучи три года замужем за таким необъяснимым человеком, как Алекс, она, всегда находила понятную причину своих побуждений, или, по крайней мере, была уверена, что может ее найти. Если захочет. Но вот прошло три часа, и, сидя на старом диване, пахнущем пылью еще советских времен, и наблюдая, как за окном квартиры, которую ей заранее сняли друзья, сгустились ранние декабрьские сумерки, она никак не могла понять, причину своего беспокойства. Беспокойства, которое, как и тогда, в аэропорту, безо всяких объяснеий собирается перерасти в страх.
Сорок минут назад она позвонила Алексу в офис.
- Александр Викентьевич уехал и сегодня его уже, наверное, не будет, - вежливо сообщила ей секретарша. У секретарши был нежный и добрый голос, в меру волнующийся и в меру твердый. Почти как Настина улыбка. Наверно сейчас Алекс неравнодушен именно к таким вот проявлениям женственности. И, скорее всего, имеет успех. Это понятно: их нежность и решительность, сексуальность и робость, разочарование в сверстниках, на уме у которых только пьянки и секс; желание дружбы, надежности, и чего-то, чего они сами не понимают. И вот все это встречается с таким понимающим и сильным, классным другом и интересным человеком... Хорошим человеком.
Мобильный телефон хорошего человека не отвечал. Возможно, его владелец был в обществе какой-нибудь другой дамы, возможно, решил на время порвать с цивилизацией и уйти в леса, туда к водохранилищу в небольшой дом-избушку, построенный по проекту какого-то довоенного архитектора. Она как-то видела этого человека: старый сморщенный дед, которого Алекс трепетно называл своим другом. Они пили портвейн, и в глазах деда таилась грустная мудрая улыбка. Люба никогда не видела этот дом, но можно было предположить, что там, где он стоит, сейчас хорошо.
Замусоленные страницы записной книжки, которой было уже лет пятнадцать, в свете торшера казались еще более желтыми. Имена, фамилии и прозвища, написанные на русском языке ее старым почерком, сплетались в забытый образ ее самой, суетящейсяв внутри странного московского мира, с его неоформленностью, открытостью и наивностью.
Странно, теперь и тут капитализм, того мира нет, а этот образ лишь воспоминание, одна из частей ее жизни. И только ее приезды сюда оживляют то, что от него теперь осталось. Оставляя чувство неполноты, как если бы она, немного не доехав, повернула обратно.
Но нет, в этот раз все должно было быть не так: никто не знал, когда она прилетит, кроме двух человек, с которыми у нее были чисто деловые отношения. Это был очень хороший план. Она примет ванну, отоспиться, сядет пить утренний кофе, глядя на низкое серое небо и вдыхая запахи старой московской квартиры; слушая хлопанье двери лифта и топот соседей сверху. Ей хотелось немного просто побыть в этом городе одной: пройтись по улицам, понастальгировать, зайти в какое-нибудь новое кафе, купить что-нибудь в магазине и немного усталой вернуться обратно. И тупо сидеть на диване, или сделать комплекс упражнений тай-цзы. И уже только под вечер позвонить кому-нибудь, кого она больше всего захочет после всего этого видеть и слышать. Так что же так теребит ее изнутри? Почему она плюет на эти свои планы с высокого дерева и снова берется за мутные, как ее воспоминания, клавиши телефона?
- Здравствуйте, можно к телефону Семена?
- Нет. Нету его, ушел кудай-то, - неприветливый старушечий голос неприятно резал слух.
- Не могли бы вы..., - на другом конце провода повесили трубку. Видимо, он так и застрял в той вонючей коммуналке на Чистых прудах.
Очень жаль. Имя и фамилия владельца той комнаты на замусоленной странице телефонной книги рождали в памяти множество вечеров, поездок, концертов, репетиций и, как тогда было принято говорить, сэйшенов. Но цифры старых телефонных номеров напротив этой фамилии были зачеркнуты, и поверх них написан один новый. Студентами Семен и Алекс организовали группу, которая была даже популярна. На волне этой популярности Семен стал сниматься в кино, был довольно успешным продюссером, но как-то неожиданно прогорел, начал пить. Хороший добрый парень Семен - надежный, неуклюже грубый и веселый. Люба давно не вспоминала о его существовании. Значит, его дела так и не поправились. Жаль. Будь все немного по-другому, им было бы, о чем поговорить. В конце концов, он начинал делать неплохие вещи.
Люба поняла, что ищет в записной книжке телефоны других друзей Алекса. Их когда-то общих друзей. Неужели, ее намеренья нарушить собственные планы так серьезны?
Ну хорошо, значит теперь Иван.
Иван играл в их группе на синтезаторе и фортепиано. И писал музыку. Неуклюжий, одутловатый, сосредоточенный на чем-то своем, он был во всей их затее с группой наиболее искренним. И честно пошел дальше, уйдя куда-то в безвестность - его музыка стала чересчур сложной и теперь была никому не нужна. Код города, с которого начинался его телефон, по-видимому, изменился, и противный голос в трубке несколько раз сообщил Любе, о неверно набранном номере. Что ж, видно эта книжка уже не может соединить ее с тем миром.
- Вы меня узнаете?
Так бывает сво сне: когда ни по лицам людей, ни по их фразам не понимаешь, что именно произошло, но чувствуешь, что это серьезно и тебе во что бы то ни стало нужно это знать. Но как это связано с удивительной Настиной улыбкой? А может быть, возраст? Перелет? Или действительно что-то случилось, а она не знает?
Еще раз попробовать включить телевизор?
Следовало немедленно прекратить эти бессмысленные звонки и успокоиться. Хотя бы для того, что- бы осознать, чего хочешь. Люба захлопнула книжку, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать. Вот она здесь, сидит в одном халате на старом диване, на пятом этаже старого блочного дома. В трех километрах от него - Красная площадь, в пятнадцати - спящие зимние леса и поля, в двадцати тысячах - Бостон. Невысокая еще симпатичная женщина, которая всегда знает, что делать. Вот она сейчас выпьет кефира и ляжет спать, а завтра утром проснется и спокойно разберется в своих желаниях. Люба сделала глубокий выдох, задержала дыхание, и в этот момент телефон зазвонил сам.
- Люба, добрый вечер, это Настя.
- Настя? Добрый вечер, - она поймала себя на чувстве облегчения, словно ждала именно этого звонка и, наконец, дождалась. И это необъяснимое чувство отразилось в ее голосе.
- Ты знаешь, у меня возникла идея, - возможно Настя тоже почувствовала подобное, и ее тон из выжидающе робкого превратился в веселый и заговорщицкий. - А что, если нам прямо сейчас поехать к Алексу на дачу?
- Прямо сейчас?
- Ну да. Заедем в магазин, чего-нибудь купим, и часам к девяти будем уже там.
- А, м-м... Смелая идея., - Люба живо представила себе Алекса, уютно пьянствующего у камина с какой-нибудь хорошей и симпатичной особой, уверенного, что полностью затерялся в лесах и снегах, где его никто не сможет побеспокоить, и тут, в самый разгар веселья вваливаются сразу две его жены... . Как это не удивительно, он, наверное, обрадуется.
- В принципе я "за". А..., а почему ты думаешь, что он там? - глупая мысль, что Настя может передумать и отказаться от этого предложения, вдруг не на шутку испугала ее, - Но, в целом, знаешь, я даже очень "за".
- Здорово! - обрадовалась Настя, - А он совершенно точно на даче. Один человек, который с ним работает... В общем, я пойду, попробую завести машину, и если все будет нормально, через полчаса буду у тебя.
Сумерки за окном сгустились. В утепленных джинсах и толстом канадском свитере было тепло и уютно. Нет, ей всегда будет не по душе в большом городе, где за соседними домами не чувствуется дыхания тайги, где зимние дороги бессмысленно посыпают вонючей солью, где нет занесенного снегом здания вокзала... Но, к сожалению, этого здания уже нет и там, на маленькой станции, в маленьком городке среди поросших тайгой гор. Впрочем, там еще стоит ее школа, светится окнами дом, где живут ее родители. И снег... А где-то тут в этом городе или его окрестностях ходит ее самый первый муж Алекс, его друг Семен, Иван и еще некоторые не чужие ей люди. Так все нормально?
И, как ответ на этот вопрос противно и неожиданно громко затренькал дверной звонок.
- Привет! - радостно выпалила Настя. - Ты готова?
- Ты же знаешь, я всегда ко всему готова, - улыбнулась Люба.
- Ну, тогда..., - Настя улыбнулась немного виноватой улыбкой, - Что, в общем, поехали?
И только в этот момент, радостно кивая знакомой Настиной улыбке, Люба отчетливо поняла, что кивает так уже не в первый раз. Все это уже было.
2
Он положил на колени книгу, посмотрел вокруг, моргнул. Подмосковная электричка, городская соленая грязная жижа на полу, темные фигуры пассажиров, рассаживающихся по местам. Так можно было бы начать фильм. Длинный статичный кадр. Полутемное пространство, постепенно наполняющееся людьми, бегущая строка суптитров, хлюпанье шагов, шорох одежд и среди этого медленно проявляется звенящая волшебная музыка: ксилофон, флейта...
"Ну что? Ты уже, смутно представляешь, о чем пойдет речь, или, по крайней мере, ожидаешь чего-то? А зря. Я польщен твоим вниманием, но, вероятно, не оправдаю твоих представлений. Когда-то ты научился читать. Точно так же, как раньше научился говорить, кричать, двигаться, дышать. Сейчас тебе кажется, что это было давно, так как ты уже много-много времени делаешь все это. Ну и что?
Ничего страшного, правда? За исключением того, что ты забыл, зачем это делаешь. И, еще может быть, того, что ты стал совсем не таким, каким хотел быть, когда учился всему этому. Но сильно расстраиваться, по-моему, не следует; многое из того, чего ты с собой не сделал - к лучшему. Что, впрочем, совсем не означает того, что ты уже сделал что-то стоящее или делаешь это сейчас...."
Да, странноватый текст. И знакомый. Словно он его и вправду читал.
Иван Оряхин, бывший клавишник группы "Новый год", ныне учитель музыки в небольшом городке в ста десяти километрах от Москвы оторвал взгляд от книги и снова устремил его в вагон. В кадре появлялись все новые пассажиры, а поезд почему-то никак не трогался. Нищие люди в странной, холодной стране, в старой, плохо освещенной железной коробке на железных колесах, которые, в свою очередь, стоят на железных рельсах. А они, люди, беспомощные, словно дети, - они рассредоточиваются внутри нее, стараясь выбрать не порванное сиденье; так, чтобы не дуло из разбитого окна, и чтобы под ногами не пованивала замерзшая блевотина. Они развешивают свои пакеты, забрасывают сумки на полки, и вот это копошение в грязи - в сущности, модель их жизни! Покорной и агрессивной. Выбрать место поудобнее, устроиться на нем и начать длинный, плоский и скучный разговор-сплетню. Или игру. Бессмысленную игру в карты. Или раскрыть толстый глупый детектив и читать. Про то, как некто за рулем белого "Кадиллака" едет под пальмами, чтобы спасти мир. А в это время за окном будет вставать луна...
Что он здесь делает?
Ответ был очевиден. Иван вздохнул. Легкий пар изо рта поднялся куда-то вверх к тусклым давно немытым лампочкам и вызвал чувство ущербного нищенского уюта. Да, домой, он снова возвращается обратно домой. Опять ни с чем.
Конечно, они были вежливы. В очередной раз поблагодарив его, сообщили, какой он талантливый парень, и как всегда пообещали обязательно позвать в следующий проект. Уж там его мелодизм будет точно соответствовать формату... Делали вид, что стараются не обидеть. И это было обидно.
Иван вздохнул. И, одновременно с этим, вздрогнул и плавно покатился поезд.
Люди, сидящие напритив него, одновременно качнулись. Люди, людишки.... А он сам? Неужели и ему, Ивану, всю жизнь не выбраться из всего этого? Он, так же как и эти обладатели кроличьих шапок, не в силах преодолеть злую волю, которая сделала из их жизни спектакль, а их самих превращает в марионетки. Иван еще раз вздохнул и поморщился. Так бездарно?
Словно в ответ на его мысль, поезд сильно качнуло. За окном плыли огни, мрачные склады и депо, косые лучи прожекторов высвечивали длинные заборы, бесконечные гаражи, матрицы из огней многоквартирных домов.
Нет, - решил он, - здесь не стоит читать эту книгу. А, может быть, вообще не стоит читпть. Претензия автора на обладание недоступной читателю мудростью раздражала и вызывала недоверие. Как и все вокруг.
Особенно злили люди. Может это из-за тех пирожков, что он съел на вокзале?
Нет, подумай, - приказал он себе, - все-таки они разные. Вот тот - богатый, куркулистый, в ондатровой шапке - едет после какой-нибудь халтуры. Возвращается в свой город-не-город,... даже трудно назвать что. После какой-нибудь стройки или ремонта офиса - на более интеллектуальное занятие ни как не тянет. А этот - нищий студент, бедолага. Домой, к маме. Хочется съесть чего-нибудь вкусного, пообщаться на равных с богатыми центровыми ребятами - как все это знакомо... И у него впереди вечное невпопад, недовольство собой, стремление вперед - и опять бедность. Вечное отставание.
Но... жизнь конечна. Господи, неужели он, Иван Оряхин, докатился до того, что это его радует?! Раньше это обстоятельство всегда пугало и вдохновляло. Во всяком случае, как-то стимулировало тратить время с максимальным эффектом, не зависимо от того какая она, эта его жизнь. Почему же сейчас не так? Нет, хватит, думай конструктивно, думай так, что бы это принесло пользу. Например, о том, почему им снова не понравился твой вариант заставки?
В вагон наталкивалось все больше пассажиров. В тамбуре человеческие тела в пальто и куртках стояли уже почти вплотную, но в середине вагона было относительно спокойно.
А те ребята сидят в своем кабинете в Останкино и уже давно не видят всего этого. Они приезжают туда на хороших машинах, в дорогой одежде, из хорошо обставленных квартир. С будничными мыслями, с неспособной к полету фантазией и неоригинальными мечтами; привычными мечтами о том, сколько они срубят в этом сезоне. И он не пробил их. Не зажег, не поднял, не повел. Как, наверное, не пробил бы своей мелодией и этого борова с пивом. Иван закрыл глаза. Значит она не настоящая? Или слишком тонкая, неформатная, нетелевизионная. Но что бы их вообще пробило? Какая-нибудь туфта, которую он не способен придумать. Или просто что-то предельно яркое? Иван нахохлился, и думал об этом долго, долго. Его мысль бродила среди мелодий, словно среди сказочного музыкального леса, где вместо стволов деревьев уходили куда-то вверх его собственные и чужие мотивы, новые шлягеры и просто гениальные пьесы. А когда открыл глаза, огни за окнами поредели.
Значит, и заснуть не удалось. Некоторые из пассажиров пробирались к выходу. Может быть теперь, станет не так паршиво: скоро вагон станет наполовину пустым, и темные невидимые из освещенного вагона леса будут оставаться где-то за грязным двойным стеклом и смотреть вслед поезду. Деревья обречены всю жизнь стоять на одном месте и смотреть на пролетающие огни. Или пробегающих под ними зайцев. И у них нет шанса что-то изменить, ибо деревья покидают свое место только мертвыми. Неужели и у людей есть свое место, которое они не в силах покинуть, и его, Ивана место, здесь, в этом грязном вагоне, среди этих голов, наполненных невозвышенным?
Что он делает не так? Есть же люди, которые пробились. Без родственниеов, без денег, без любовников. Приехали откуда-то издалека, завели знакомства, и их принимают. Безусловно, эти люди умеют общаться, умеют быть яркими; у них бешенная активность и трудоспособность, они не скованы своим прошлым, которое осталось где-то в других местах. Значит нужно стать таким? Или просто менять себя? Стать приятным, нравиться; быть таким, что бы всем этим продюсерам и режиссерам хотелось его слушать, научиться влезать в них. Но как? Как?
Скучный, плохо одетый, неухоженный тип, которому скоро стукнет сорок. Скованный в речах, некоммуникабельный. Жалкий, жалкий сочинитель никому не известной музыки... Которую когда-то, тем не менее, слушали и любили.
- Следующая остановк-ха - платф-м-ма..., - забулькало где-то в недрах промерзших стен вагона. Значит там за окном, - спохватился Иван, - уже давно лес. Снег, чистый морозный воздух... А он? Из большого грязного города в маленький, но не менее грязный. Какой-то человек с лыжами и легким рюкзачком ловко встал и исчез за раздвижным дверьми тамбура. Ивану было видно, как тот повернулся в профиль и приготовился выходить.
- Саш! - окликнул его Иван. - Алекс!
И испугался - зачем? Ведь это так нелепо - кричать, если за стеклянными дверьми и шумом колес ничего не слышно. И радоваться встрече с человеком, которого не видел несколько лет - это непредусмотрительно. Что он ему скажет? Если это конечно он. Хорошему умному Сашке, или Бродику, как того звали в школе, или Алексу, как его звали в группе и в институте. В общем, человеку, который по этой жизни двигается гораздо ловчее и умнее, чем он, Иван. "Какими судьбами?"? "Сколько лет...?"? "Ну ты как?"? Словно в двух слова можно объяснить это "как"? Так какого хрена его понесло в сторону тамбура?
- Сань, здорово! - выпалил он, когда поезд уже почти остановился.
- Ба! - обрадовался лыжник - Привет! - и уставился на него с видом человека, который... не много ни мало встретил хорошего друга. Непропорционально худое лицо, разные глаза, большой грустно-ироничный нос. - Надо же... Ванька! Пошли! Выходишь? Сейчас где-нибудь найдем для тебя лыжи и ко мне!
- Нет. В другой раз, - улыбнулся Иван.
- Ты..., гад! - кинул Алекс. - Где ты, дятел, раньше был? Целый час в этом вагоне... Позвони во вторник. Что-то давно...., - и, наклонив красивые пластиковые лыжи, ловко нырнул на платформу. - Не позвонишь - не позову на Новый год! Понял?!
- Ага..., - успел ответить Иван.
Поезд тронулся. Было легко представить, как там на платформе пустынно. Редкие пассажиры, спешащие куда-то в темноту. За уходящей электричкой тянется вьюжный след. Какого черта он с ним не вышел? Завтра же Суббота...
За дверью вагона, которая закрывалась не до конца, белый снег платформы сменила темнота, в которой существовали только поднятые поездом снежные вихри.
Покурю, решил Иван, уставившись в зияющий проем. Что-то не так; кажется, он что-то забыл. Из-за этой встречи с Алексом забыл что-то важное. Очень важное. Но как интересно бывает - вдруг встретишь человека, с которым не виделся очень долго и за какую-то секунду понимаешь, что этих лет как бы не существует. Потому что чувствуешь его близко-близко. Настолько близко, что потом можешь рассказывать о нем подробно и долго, и даже успеваешь для самоуспокоения заметить, что способность выбирать и плыть в жестком течении жизни - не спасает. По-видимому, даже у него эта жесткая жизнь берет слишком много. Он мог бы быть хорошим ученым, поэтом или музыкантом. Правда, поэтом весьма, судя по их совместному творчеству, посредственным. Но известным - вполне. И ни тем, ни другим не стал. Он тоже выживает, только по-другому. И, если все наши встречи действительно не случайны, - от этой мысли в груди Ивана неожиданно разлилась теплота, - то уж эта подавно.
Так курить или не курить? Наверное, все же закурить, решил он. Но так и не успел зажечь приготовленную спичку. Потому что в этот момент в тамбур вломились два огромных стриженных парня в кожаных куртках. Мрачным и недобрым облаком, они заполнили все пространство между дверями, огромными жесткими ручищами беспощадно схватили Ивана и прижали к стене.
- Он? - деловито прозвучало где-то над кожаным плечом. В ответ ему зашелестела какая-то бумажка, и тихий гнусавый голос вынес приговор: "Он."
*
А в это время Максим Гуля, ученик 4-го класса, двоечник, прогульщик и филателист тупо шел по дорожке вдоль железнодорожного полотна и напевал какую-то незамысловатую песенку с матерными словами. Потому что у него, наконец-то, была цель.
Эта цель делала остаток вечера хоть немного интересным, а главное, давала возможность подольше не приходить домой. Где его ожидало не так много хорошего. Отчим, которого выгнали с работы, а он утверждает, что взял больничный, и для достоверности пьет; желтые обои в пятнах; старая мерзкая полированная мебель, покрытая слоем жирной пыли; противный тухловатый запах их квартиры - все это хотелось оттянуть куда-то совсем "на потом". Но что делать, если все ребята разошлись по домам, и куда идти, что бы не замерзли промокшие ноги? Ведь если идти быстро, быстро, то они согреются. Точно согреются, он проверял. Но вот, действительно, куда?
И несколько минут назад его осенило. Он вдруг вспомнил, что там впереди железнодорожные пути пересекает тропинка-лыжня. По этой тропинке-лыжне обитатели другой стороны поселка, где за заборами стоят старые-пристарые дома, окруженные соснами, садами и огородами, ходили через лес на горку, и, если по этой тропинке дойти до пересечения двух просек и затем пойти направо, можно дойти до самой дальней из них, на которой большие ребята наконец-то слепили из снега трамплин. А после горки по просеке к домам.
Это было классно, это было часа на два! К тому времени отчим уж точно отрубится.
Такая мысль не могла не радовать. Она вливала в Максима энтузиазм и уверенность в будущем. Вот он и запел. Слева уже начался лес, дальше тропинка опускалась вниз и шла вдоль путей. И в его голове даже родилась надежда, что на горке еще есть какие-нибудь ребята. А что, почему нет? Конечно, уже поздно, да и темно и лес кругом, но вдруг. Лохматый и Додик - уже дома, смотрят свои видики и едят что-нибудь. Наверное, оладьи с шоколадным кремом. Но все же, может быть, кому-нибудь пришла точно такая же идея, и он тоже дернул на горку? Вот было бы здорово!
Сзади послышался гудок. Максим ушел на боковую тропинку и стал следить, как проносятся мимо желтые окна московской электрички. Поднимая облака снежной пыли, навстречу замерзшему лесу. На север. Вот бы вдруг очутиться в ней и ехать, ехать, ехать. . . . Елки-моталки, когда-нибудь он точно уедет! Что бы было интересно, что бы каждое утро - что-то новое. И так долго-долго. По ярким городам, Голливудам и Дисней-Лендам; по морям, океанам и старинным замкам. Но потом он вернется. Потому что тут тоже хочется быть. Где этот лес, горки, железная дорога, где Додик с Лохматым. Даже Москва, и та, наверное, хуже, - так они позавчера с Лехой решили, - хотя в ней, конечно, столько всего...
Но, ни фига себе.....!?
Максим так и не успел вспомнить, свою последнюю поездку в Москву. Он замер, и долго, как показалось, - ужасно долго стоял словно вкопанный. Настолько долго, что не сразу понял, что привлекло его внимание. А когда вдруг понял, вскрикнул и зажмурился. Ибо до него вдруг дошло, что он уже целое мгновение смотрит на черный, почему-то вызывающий тревогу, предмет, который удивительным образом отделился от одного из вагонов. И предмет этот - падает. И, о ужас! - этот предмет не что иное, как человек!
Ни фига себе! Максим раскрыл глаза. Поезда уже не было. Наверное, показалось. Наверняка показалось. А все-таки, вдруг это труп? И его выкинули. Он ведь никогда не видел трупов, разве что бабу Дуню. А тут - настоящий! И вон тот бугорок - очень похож. Ведь, это точно, он туда и упал.
Максим стал осторожно приближаться к бугорку и вскоре подошел достаточно близко, что бы разглядеть нечто вроде спины в темном пальто. Аморфной выпуклой спины - точно как у трупа.
А ведь у него может быть кошелек! Точно, кошелек, как он раньше не подумал? Наверное, это пьяный. Оступился и выпал, а в кармане у него кошелек. И вдруг там доллары? И тогда их можно поменять... или даже не менять - все равно на них можно купить столько всего! Видик, компьютер. Вот только не следует нести его домой. Спрячет где-нибудь в подвале и будет смотреть. Иначе отчим - он тут же пропьет. Потом, когда надоест, может быть маме покажет, а то она там, в своем магазине все с сосисками да маслом. А он ей раз! На мол, мама, смотри! Только не бояться....
И, преодолевая охвативший его ужас, Максим начал пробираться через сугроб к тому месту, куда упал труп.
*
В это время за восемнадцать километров от того места остановился лесовоз. Бывший хирург, бывший воспитанник ординатуры, ныне лесник и начинающий живописец Сергей Сергеевич Мухин - согласно местному этикету, просто Серега - высыпался из лесовоза, с грохотом захлопнул дверцу и, разминая сонное, непослушное тело, тронулся прочь.
После неожиданно теплой для такой колымаги кабины и сна, который сморил его полчаса назад, его телу теперь было зябко и неуютно в этом мире. "Нужно хотя бы рукой помахать", - подумал он о водителе, но пока оборачивался, грузовик тронулся и начал разворачиваться по следам местного автобуса. Шоферу, который одновременно крутил руль и поправлял съехавшую на бок меховую шапку, было уже явно не до Сергея. Что ж, ему тоже наплевать. И Сергей, махнув рукой в пространство, побрел к магазину.
Всем наплевать друг на друга, вот и славно. Даже замечательно!
Магазин еще светился, и от этого стало теплее. В магазине много вкусных продуктов, он сейчас купит их целый пакет и побредет на лыжах к себе. Или не побредет. Кто сегодня работает, Анжелинка? Тогда может быть и не побредет. Хотя нет, все равно побредет. Почему-то очень хочется домой. И тупо сидеть и слушать радио. А этот, - подумал он про водителя, - этот будет еще минут сорок трястись в своей колымаге до автобазы. Потом только минут через сорок попадет в свой квадратный дом. Квадратную квартиру с квадратной мебелью, где он будет сидеть за квадратным столом, смотреть квадратный телевизор. И пить водку.
Что-то со мной не то, - пронеслось где-то на периферии сознания. Словно в каком-то облаке или скафандре: мир неярок и беден, движения скованы. Тьфу, гадость какая. Сергей поморщился. Тело, живущее какой-то своей целеустремленной жизнью, подняло руку, толкнуло дверь магазина и вошло в свет.
- О-х-оо! - из-за дверного проема за прилавком появилась Анжелина. Мягкая, белая и в белом халате. - Ты уж совсем поздно. Я-то лыжи-то твои уж во двор выставила. Ну, там, за ящиками, - обратилась она к нему. Или к его телу?
- А-а-а..., - махнул рукой Сергей и огляделся. - Что это вы вдруг столько всего? - ветхие витрины были завалены красивыми импортными упаковками и бутылками. - У тебя ж тут это и за год не раскупят. Испортится же.
- Много ты знаешь! Там, у водохранилища Домик рыбака какой-то банк арендовал. Все французское шампанское уже скупили. Понял?
- Может и я чего куплю...
- Только быстрее, - поторопила Анжелина, и, посмотрев на свои часы, воскликнула, - Ого! Девятый уже. Ничего себе, цветочки!
Сергей изучал ценники. Детский Анжелинкин подчерк, аккуратные цифры с круглыми нулями. Она была отличницей, это - точно. Аккуратной, исполнительной, с хорошей кожей и пухлыми щеками. И каждое утро ездила на школьном автобусе до станции. Где в длинном желтом здании лицемерные учительницы ставили ее в пример. Эх, Анжелинка.
Кто из этих банкиров может предположить, что та отличница жива до сих пор? Что девушка за цветастым прилавком, в которой вас, господа богатые отдыхающие из далекой турбазы, интересуют только цифры, которая она произнесет, и, нежное тело, которое не может не привлечь внимание любого ценителя женщин - эта девушка не убила в себе, ту, с пухлыми щеками из школьного автобуса. И до сих пор аккуратно собирает, классифицирует и расставляет по своим книжным полкам детские сказки. С въедливостью ученого. Словно хочет вычитать в них что-то вроде выхода из всего этого. А он, Сергей, никак не может найти для нее новую историю.
Любая жизнь - трагедия, не только его. Пусть он мучается. Терзается, что из призрачного рабства города попал в жесткое рабство деревни. И мечется. Но ему проще. Он может все бросить и уйти, хотя это легче сказать, чем сделать. А она?
- Анжелинка...
- Эй, ну ты чего? Ты, дурак.... Ты что, а войдут?
- Анжелинка....
Сергею до крайности мешал прилавок. Перелезать через него было неудобно: кассовый аппарат, деньги, какой-то поддон из-под рыбы. А прилавок - широкий, а Анжелинку так не хочется отпускать!
- Ты, .... Ты, идиот, Сережка, прекрати!
Усилием воли Сергей разжал руки, вернулся к двери, закрыл ее на засов и потушил свет.
- Сережка, ну ты что, идиот, а увидят?
- Анжелинка ...
- Дурак, не надо...
- Анжелинка.
- Идиот, ну ты что, здесь... здесь же холодно.
- Нет. Ты все врешь, ты такая теплая...
- Дурак...
- Анжелинка...
Потом они сидели за маленьким столом в подсобке и молчали. Сергей вдруг удивился, какие у Анжелинки плавные движения. Словно у нее как бы два тела: одно ее, Анжелинкино, настоящее и другое - почти невидимое, вслед за которым это настоящее тело движется, улыбается, молчит. И сначала поднимается не эта ее гладкая и нежная рука, а та, другая. Поднимается, невидимая, тянется к полке, берется за ручку и уже потом, словно привязанная к ней, движется рука настоящая. И вот она, эта рука, словно то ничего не весит, тянет за собой все Анжелинкино тело, открывает дверцу, берет с полки то, что нужно. Затем движение останавливается, на миг замирает, и настоящее тело начинает тянуть Анжелинку назад, за стол. Она возвращается на прежнее место, сначала настоящая, потом и вся целиком, и вот снова сидит перед ним и улыбается. Потому что в руке у нее початая бутылка "Абсолюта".
- Не люблю я эти дорогие водки, - признался Сергей, когда они выпили. - У них какой-то вкус... безвкусный.
- Ага, - беспечно согласилась Анжелинка.
- Но, вообще, чего это ты "Абсолют" открыла? Банкиры угостили, да? - предположил вдруг Сергей. Уж очень сегодня Анжелинка была симпатичной. Такая плавная и умиротворенная. Даже не хочется пить. - Угощают что ли?
- У - а, - замотала головой та, - К Петровне Родик опять приезжал. На BMW! Во как. И у него там теперь не один магазин, а целых три. А денег..... . Какому-то шоферюге, который его машину из снега вытащил, ну там, на повороте, - так целый литр дал. Вот так. А Петровны-то дома и не оказалось.
Потом они закрыли магазин, включили сигнализацию и вышли через двор. Начал задувать несильный ветер. Сергей надел рукавицы и долго смотрел Анжелинке вслед. Ему хотелось с ней и хотелось домой. Вот бы она пошла с ним! Но что дальше?
Сергей взял лыжи и медленно двинулся к лесу. Он не знал, хорошо это или плохо, но лес, казалось чего-то ожидал. Чего? И Сергей посмотрел на небо. Там, за легким тенями облаков, просматривались звезды и, как большой неизъяснимо мудрый глаз, смотрели на эту засыпанную снегом землю. И тогда он подумал, что они, земля и небо, похожи на две ладони, между которыми копошатся люди. Маленькие и смелые, глупые и ищущие, несчастные и нахальные. Нет, все-таки хотя бы сегодня все вроде хорошо, с улыбкой подумал Сергей. И в этот момент по небу низко-низко над землей бесшумно пронеслась большая темная тень.
*
Поле, неподвижная стена заснеженного леса под морозным небом, несколько домиков, обозначившихся справа теплым уютным светом. Оттуда лаяли собаки, и пахло жильем.
Наконец-то!
Бывший архитектор, писатель, мыслитель, и соло-гитара группы "Новый год", а ныне рядовой предприниматель, Александр Бродбаум, именуемый друзьями Бродик или просто Алекс, поставил палки на снег и остановился.
ЭТО стоило долгого созерцания. А воздух - того, чтобы его вдохнули. А голова давно заслуживала что бы из нее выкинули все, что еще оставалось в ней от московской суетной жизни, и загрузили хорошие теплые мысли о том, как идти дальше, о том продолжена ли лыжня в еловом лесу за полем, и достаточно ли крепок лед на ручье у болота. Ведь это произошло, он здесь.
Здесь! Классно.
Еще полчаса назад он был в грязной электричке, в которой просидел среди каких-то странных мрачных ребят в кожаных куртках почти час. А это значит, что полтора часа назад он пробирался в толкучке вокзала на скользких лыжных ботинках и невеселые усталые люди, спешащие после работы на поезд, смотрели на него как на инопланетянина. Впрочем, в метро на него смотрели еще хуже, но всех переплюнул, пожалуй, охранник в его подъезде, когда увидел, что Алекс пошел не в гараж, где стояли два его автомобиля, а просто на улицу, с рюкзаком и лыжами. Как простой лох! И было это всего два часа назад. И всего три часа назад эта идея пришла к нему в голову. Отличная идея плюнуть на все, бросить мобильники дома, а внедорожник в гараже и, обманув названивающих ему друзей и предновогодние пробки, уйти. С небольшим рюкзаком. Как в песне. И вот теперь....
... Теперь, стоя на этой опушке, он мысленно пролагал путь по ночным просекам и полянам к другой опушке, где через час с небольшим он зажжет точно такой же огонек. Где теплые деревянные стены и печь, где он съест что-нибудь вкусное, вдоволь напьется горячего чая, завалиться на кровать и будет читать, читать, читать.... Зная, что за этой бревенчатой стеной лес, мороз и заснеженные елочьи лапы. И никого.
А потом он уснет, и все это будет окружать его сон. И никакой телефон, никакой будильник не ворвется в него, грубо раскалывая на части то, что может дать хорошо уставшему человеку завывающий в трубе и лесных деревьях ночной зимний ветер. И будет морозное белое утро и большая деревянная лопата. Ясная легкая голова, ароматный черный кофе и поход в соседнюю деревню за хлебом; приятные мелкие дела. А потом, еще до того как снова стемнеет, может быть, приедет она, самая прекрасная женщина на свете. Нет, на это раз обязательно приедет! И тогда все еще раз преобразиться, и эта замечательная жизнь перейдет в еще более замечательный ужин.
И вечерняя слякотная Москва теперь где-то далеко, в другом мире.
Наконец-то!
И он уже действительно забыл о неготовом тексте контракта, который следовало бы подписать во вторник, длинном списке несделанных звонков и даже Ване Оряхине, встреченном в грязном тамбуре электрички. Просто собаки в деревне лаяли так по-зимнему... И он слушал их, словно это -Pink Floyd.
Потом оттолкнулся палками от рыхлого снега и пошел. Держась на елки в дальнем углу. Испытывая неожиданно сильное облегчение, что идет именно туда, словно не пересекал это поле, а совершал некое космически значимое действие.
Наконец-то все было так, как он давно хотел. И, входя в лес, он подумал, как было бы славно накупить блестящих новогодних подарков, нарядиться Дедом Морозом и нести их в ту деревню, что светиться вдалеке. И морозной Новогодней Ночью радовать детей, приговаривая что-нибудь сказочное. Он даже прикинул, как эту идею, не испортив, можно было бы воплотить в жизнь, и даже успел пожалеть, что она пришла к нему, как и всякая хорошая идея, поздно. Когда, вдруг, какой-то чужой голос внутри него мрачно и отчетливо произнес "Вот и все".
*
"Действительно, так вот раз - и все", подумала бывшая колхозница, ныне пенсионер и мелкий коммерсант Мария Петровна Колюшкина и начала нервничать еще больше. Она нервничала, стояла на платформе и пыталась делать вид, что ничего не происходит. Да, конечно, ничего особенного, но из головы никак не лезла глухая, навязчивая и пугающая мысль. Мария Петровна пыталась отвлечься и помыслить о чем-то хорошем. Или, поскольку хорошего в ее жизни уже давно ничего нет, о чем-то плохом. Например, о том, что у дочери опять нелады с мужем, или о том, как ее обматерила почтальонша. Или о том, где взять деньги на подарок внуку. Но даже это не помогало. Потому, что завладевшая ей мысль была на удивление ясной и четкой: вон те два парня в плоских шапочках и кожаных куртках - убийцы.
Нет, хорошо, что она его не продала...
Хотя, что она раньше времени? Мало ли что почудится? Вот ведь они стоят спокойно и курят, ни кого не трогают. Может быть, и не тронут. Правда, уж очень похожи на тех сволочей, что прогнали ее этой осенью от магазина. Пошла мол, бабка, отсюда, это - наша территория. И еще выдумали, что они там за порядок отвечают. А кто их назначил? С какой это они стати там за порядок отвечают? И ведь еще и подталкивали! И, что противно, не заступиться никто, все мимо идут. А они своевольничают, никого не боятся. Что за время такое ужасное выпало на ее старость? Вот выйдешь на платформу, а там поездов нет, темнота, холод, и убийцы сговариваються.
Убийцы....
Нет, хорошо, что она его не продала. Отняли бы, да еще по голове чем-нибудь шарахнули. И все. Им это - раз плюнуть, обнаглели совсем. О чем только думают эти политики в Москве? Кричат, руками размахивают, глаза круглыми делают - наверное, за власть борются. А молодежь? Обнаглела до предела, думает все им можно. Думают, все такие убогие да безответные. У них и огород отнять можно. С таким трудом возделанный! И по ночам с оставшегося пятачка урожай воровать. Нет в мире справедливости, не было и нет. А иногда так хотелось бы...
А теперь еще эти, убийцы.
Из темноты, проявляя светом прожектора кружащиеся над платформой снежинки, появилась электричка. Она приближалась медленно-медленно, словно не опаздывала на целых пятнадцать минут. Медленно остановилась и медленно, словно через силу, раздвинула двери.
Хорошо, что люди какие-то внутри, подумала Мария Петровна, оглядывая редких пассажиров. А то просто жуть берет. И эти..., пускай они едут там, в соседнем вагоне. А она посидит здесь у окна, хотя здесь и не топят. Но это - не беда, сейчас нигде не топят. Конечно, если как ей, не далеко, - вытерпеть можно, а если до самого конца? Даже если, как она, во всем теплом, да в теплой шубе. Потому, что ноги через полчаса так замерзнут, что больших пальцев уже и не почувствуешь. А если так аж целые сутки ехать? Скорые поезда - они иногда вообще без окон ходят, где уж там печка. И как там люди ездят? Да еще на Север!
Мария Петровна поежилась и подумала, как ей быть, если придется зимой ехать куда-нибудь на скором. Ей даже показалось, что она нашла какой-то выход из этой ситуации, но тут сзади послышались равнодушные шаркающие шаги, и на сиденье за ее спиной кто-то сел. Все мысли в ее голове быстро улетучились, а саму ее бросило в холодный пот. Потому, что она сразу поняла - это они, убийцы.
Убийцы!
Это же надо, ужас какой.
Мария Петровна прислушалась, убийцы молчали. Наверное сговорились. Чего им лясы точить? Молча приедут, придут и убьют. И пойдут себе дальше. Она уже решила, что эта ужасное молчание так и будет сопровождать ее всю дорогу, как сзади послышалось:
- Там рядом че-то есть. Ну, забегаловка там какая-то.
- Вот и загрузишься, - не очень приветливо ответил второй. И Марию Петровну даже передернуло, до того неприятный был у него голос. Просто уродливый. - Загрузишься, сколько надо. Но потом.
- Потом..., - вздохнул первый. - А ты что, подумал, я каждый раз после этого гружусь?
- Не, - отрезал второй. - Мне фиолетово. Просто перед Калачом я отвечаю. Я, доходит?
- А чего, сразу доходит? У меня вообще все чисто. Как в операционной, понял. У меня ни одного раза...
- Молчи, - раздраженно процедил его неприятный напарник. Неприятно-неприятно, как ножом по стеклу. Затем добавил, - Пока сам не увижу....
- Увидишь. Но... чего-то я не въехал. А это вообще тот был?
- Тот.
- Такой кекс.. Ты, это прикинь, такой кекс и Калач... Я чего-то вообще не въезжаю. Что они не поделили? Он что, журналист?
- Тебе-то зачем? Много будешь знать, мало будешь жить.
- Да я так. Просто там холодища....
Наступила пауза.
- Холодища... А вот чего спешил, чего спешил, а? Доктор, бля, - тоскливо ругнулся противный голос.
- Чего, доктор.. Ты знаешь, сколько вытечь может?
- А тебе-то что? Не твое. Или ты тут по ночам шныря изображаешь, вагоны моешь?
- А кто их сейчас вообще моет? Но ты прикинь, а брызнет и на тебя? Будешь тут по вагону вампира изображать?
- Закройся! - зло прошипел убийца с неприятным голосом. - Все равно пойдем. Лучше сто раз проверить. Всегда.
И замолчал. Надолго. А потом сказал что-то, но очень тихо.
- Чего, в натуре? - удивился его напарник. - Чего, правда его дочку музыке учил...?
- Не ори. Я что, сказал дочку? Девчонку одну.
- А-а. Это та, совсем молодая, значит,... Ну, с Фабричной, да? Что, не тому ее учил, Да? Во дает! А такой кекс...
- Ты еще громче ..... Помнишь, что с Клепой было...?
Но то, что хотел поведать обладатель неприятного голоса про Клепу, Мария Петровна уже не услышала. Объятая несказанным ужасом, она вышла в тамбур и приготовилась к выходу. Нет, во сто крат лучше в тамбуре мерзнуть, чем ехать с такими вот. Окон нет, скользко, да и страшно, конечно, но на душе легче.
Нет, что не говори, хорошо, что она его не продала. Просто очень удачно. А ведь подумать только, каких-нибудь пару часов назад мучилась: продать - не продать? Но, спасибо тебе, Господи, удержал. И теперь он лежит у нее в сетке, точно такой, как их показывают в кино, маленький и черный пистолет.
Не продала. Это ж просто везение!
Двери отворились. Мария Петровна выскочила на платформу и быстро-быстро засеменила к лестнице. У нее было желание уйти куда-нибудь подальше от этого странного поезда. Туда, вниз, в темноту. И затаиться там, в этой темноте, стать незаметной, невидимой. И только тогда, когда послышится скрип снега под колесами автобуса, быстро, очень быстро идти к остановке. Что бы сразу влезть в него и уехать. Домой....
Мария Петровна прошла, нет пролетела, мимо пятачка остановки, мимо темной коробки "Пивного бара", мимо припорошенной снегом машины, которая, тем не менее, стояла около его входа, и, увидев тропинку, уходящую куда-то за бар мимо покосившихся штабелей ящиков, свернула туда. Она почти вбежала в их тень, в небольшой закуток, где днем по-видимому сидели грузчики. И, тяжело дыша, присела на один из ящиков.
Вот и все. Тут в темноте ее не видно; зато ей видно все, что там под фонарями делается. Мария Петровна поставила сетку на снег и посмотрела на дорогу. Но там...
Лучше бы она не смотрела. Там чуть слышно скрипя снегом, двигались те, от кого она с такими усилиями пыталась скрыться. Они шли не быстро, но и не медленно. Молча, прекрасно зная, куда идут. И делая вид, что идут просто так. Повернули на дорогу, ведущую вдоль железнодорожного полотна, поравнялись с тропинкой, по которой Мария Петровна ушла в свое укрытие, и, пройдя мимо нее, проследовали дальше.
Убийцы!
Господи, сколько же можно-то?
Нет, это все-таки очень удачно, что она его не продала. Видно на то и вправду - Божья воля. Мария Петровна вздохнула, и, положив пистолет в сетку сверху продуктов, так, что бы его можно было быстро достать, осторожно тронулась за ними. Ей казалось, что она еще не разучилась быстро ходить.
*
- Ой-о-ой! Отпустите, отпустите! - закричал чей-то высокий голос.
Иван разжал руки и открыл глаза. Было темно и холодно. Словно под одежду специально напихали ледяного и колкого снега. Мир, состоящий из каких-то теней и линий, сумбурно кружился вокруг него, а среди этого сюрреализма куда-то в темноту пятилась маленькая заснеженная фигурка.
Что это? Что за чушь? Он только что стоял в тамбуре, хотел закурить. И тут...
Его выкинули! Зарезали и выкинули! Точно, у того подонка был нож, ему, Ивану, не удалось увернуться, и теперь он будет замерзать здесь, в снегу, у железнодорожной насыпи. И истекать кровью.
Господи!
Иван сел. Сердце бешено колотилось. На непокрытой голове выступили капли пота. Куда же он его пырнул? В сердце не попал, это - очевидно, да и в других местах вроде не больно. Только гудит голова. Ноги с руками - на месте и приемлемо шевелятся. И мокро. Может быть, он все-таки увернулся, и это - не кровь?
Иван начал сосредоточенно рассматривать свое тело и, наконец, увидел то, что искал. Из его груди торчала красивая гладкая ручка ножа. Только как-то странно и под углом.
Иван осторожно потрогал ее рукой и не почувствовал ничего кроме слабой тупой боли. Словно трогал ушибленное место. Так, может быть, нож сломался и все в порядке? Или... или он уже больше не чувствует боли. Ибо у него больше нет тела, он же его не чвствует! Иван осторожно запустил руку под пальто. Рука дрожала и никак не могла сориентироваться. Вместо лезвия она нащупывала что-то твердое и прямоугольное.
Книга!
Неужели?! Нож попал в книгу и сломался! И он в общем и целом жив. Жив!
Иван быстро вытащил нож за ручку и ничего не почувствовал. Странно, лезвие цело. Цело и чисто. Ничего себе! Нет, правда, ничего себе! Эта книга, замечательная книга спасла его. Ему дали почитать. Вовка, сказал, что это кто-то из его друзей написал, но, несмотря на это - очень стоящая вещь. Верно там стоит имя автора, знакомое такое имя, и он ее прочтет, теперь обязательно прочтет. Потом найдет этого Вовкиного друга, и обо всем расскажет. Надо только спрятать ее поглубже в карман, и - домой! Вот только сумка, а в ней продукты. И, вообще, где он?
Иван осмотрелся и только тут вспомнил про небольшую фигурку, застывшую в метрах двадцати от него.
Какой-то мальчик.... Со школьным рюкзаком.
- Эй? - проговорил Иван. - Эй, не бойся. Скажи, где мы? Ну... какая тут станция рядом, а?
Мальчик молчал.
Иван попытался подняться. Тело было каким-то ватным, но слушалось. Это удивительно, что он ничего не сломал. Впрочем, поезд только тронулся, а это значит...
- Слушай, здесь где-то рядом должна быть платформа. Да? - проговорил он и огляделся.
- Ну.... да, - ответил настороженный голос.
- Это недалеко? - Иван все никак не мог встать: сугроб был глубоким, и он только сползал в нем ниже по насыпи. - З-зараза, - выругался Иван; в этот момент ноги нащупали что-то твердое, и он, наконец, смог подняться.
- В-вы извините, - проговорил мальчик. - Вы так здорово полетели! И я подумал....
- Что?!..., - неприятно пронзило Ивана. Кажется, этот ребенок хотел его обокрасть! А он-то думал - помочь. Какой хороший мальчик! Бедняга. Но так холодно... Надо бы двинуть на станцию, может быть там можно где-нибудь обогреться. И шапка... где его шапка? Ведь приличный мороз. Еще какой-нибудь менингит...
Но все. Надо взять себя в руки. Не дрожать, не горбиться, не делать затравленного выражения лица. Господи, как это трудно - распрямить ноги, если они подкашиваются. Ужасно....
- Н-нет, кажется, я х-хорошо приложился, - все-таки пробормотал он. - Это точно. С такой в-высооты...
- Водки вам надо выпить, - выпалил мальчик с участием. - И побольше. Четкий способ, мой отчим, как чего с ним сделается, как задаст! И все проходит. Даже добрым становиться. Во!
- Н-ну раз даж-же отчим..., - Иван выбрался из сугроба. - Если даже твой отчим... Придется. А то что-то как-то не по себе. Но куда же идти?
- А туда! - крутанул рукой мальчик.
Иван пошел сзади. Думая, как хорошо, что тропинку присыпало, и не скользко. Мерзла голова, слегка болело плечо, и отчего-то дрожали ноги. И следовало бы отряхнуться... Мальчик что-то говорил. О какой-то горке, дураке Игнате, который смотрит видик, и о том, как хорошо иметь горные лыжи. А потом вдруг обернулся и не менее категорично спросил, - А за что они вас?
А ведь действительно, за что? Иван сделал слабую попытку увернуться от жутких воспоминаний, - от них почувствовал почти физическую боль - но увернуться не удалось, и перед ним, как в кошмарном сне, парализуя волю и обволакивая безысходностью, возникли большие темные фигуры. Только в этот раз, вместо мощного удара в грудь, они метнули быстрый как выстрел ответ. А за то!
И Иван понял, что они вернуться. Они из тех, кто доводит дело до конца. Ужасное дело, результатом которого должна стать его смерть. Мрак, полет в никуда, какое-то дикое сальто-мортале, по сравнению с которым его падение из вагона - мелкие неприятности.
Нет, они и правда вернуться. Хорошо, очень хорошо, что он взял с собой нож. Только нельзя волноваться. Это глупо. Все вокруг, впрочем, тоже глупо. И складывается так безысходно! Ведь на станции наверняка нет милиции, а кассирша не укроет его у себя. И кто ему поверит? Может быть, вовсе не следует идти на станцию? Но они уже близко. И, с другой стороны, куда еще идти? В лес? Найдут по следам...
- Эй, куда вы так спешите?! - прокричал сзади мальчик. - Следующая электричка еще не скоро!
И, правда, куда?
- А ты э-э-э... Ты здесь живешь? - спросил Иван, останавливаясь.
- Ну, - решительно подтвердил тот.
- Где здесь милиция?
- Ну, у станции. Там и почта, и милиция. Ты туда хочешь идти? Но там уже никого нет.
- Как это нет?
- А чего им сидеть? Они все - по домам. Разъехались. Тут только дядя Виталий живет. Он там, в этом... ну паспортный стол называется.
- Идиотизм, - раздраженно проговорил Иван. Ему стало обидно, что его никто не защищает. Он не нужен ни кому в этом мире. Его даже никто не ждет. Кроме, может быть, его комнаты, его рояля, его нот. Какая это жестокость! Никто так и не узнает, что он мог написать. И что написал. И этот дядя Виталий... Зачем этому дяде рисковать ради него жизнью? И эти огни в домах... Сидящие за этими окнами прекрасно себя чувствуют, слушая халтуру. Вот, если бы на его месте был кто-то из этих конъюнктурщиков... Но, все же, нужно что-то делать. Идти на станцию...
- Тебя как зовут? - попытался отвлечься Иван.
- Максим.
- Почему ты в лесу так поздно?
- На горку шел. Я же говорил. А что?
- Да так...
Тропинка расширилась и мальчик Максим теперь шел рядом с ним.
- Музыку любишь?
- Ну, - с достоинством ответил тот.
- Группу "Новый Год" слышал?
- Какую?
- "Новый Год".
- А-а-а.., - протянул Максим. - Это что-то старое, да?
- Я там играл. И писал песни, - Иван попытался как можно менее жалким голосом напеть кое-что из их репертуара. - Слышал?
- Ну, - соврал тот. А, может быть, и не соврал.
Они были уже у станции. Автобусная остановка, закрытый пивняк, большой, но не очень новый BMW. Иван остановился. Задрал голову и вдруг успокоился. Потому что вдруг понял, куда он теперь направиться. Прямо над ним покачивалась запорошенная снегом табличка с расписанием автобуса и названием места, куда он идет.
Алекс! Он поедет к Бродику! Прямо сейчас! Конечно, ведь автобусы должны еще ходить. Он спрячется где-нибудь, что бы не напороться на тех..., если они, конечно, вернуться. Вот только купит что-нибудь вон в том киоске, внутри которого такие красивые бутылки. Кошелек-то на месте, а на одну Смирновскую там хватит.
И он найдет, обязательно найдет тот дом. Алекс ему когда-то объяснял, а он вспомнит. Они сядут у печки, разольют по стаканам, и он не спеша все расскажет. А что, замечательное приключение - выкинули из электрички! На полном ходу! Теперь есть что вспомнить. И, может быть, там есть гитара...?
И этот мальчик... Его жалко. Он знал таких. Один из них сидел в его классе сзади, у шкафа. Всегда не выспавшийся, не умытый, плохо одетый и резкий. А потом его еле откачали - чуть не убил собственный родитель. Какая жестокая штука жизнь, в которую они попали! Нет, он определенно возьмет мальчугана с собой. Он хороший. Иван обернулся, что бы сказать об этом Максиму, но застыл пронзенный ужасом. Из-за остановки, прямо на него двигались две фигуры. Те самые!
Вот и все...
Внутри Ивана все остановилось. Неужели? А может быть.... Нет, они. Иван застыл и обреченно смотрел, как они приближаются. От них шла такая обессиливающая уверенность, что его тело отказывалось бороться. И только какая-то жалкая в своей никчемности мысль билась о стенки сознания: "Что делать?! Что делать!?"
- Эй, парень, у тебя покурить есть? - проговорил один из них, как ни в чем не бывало. С улыбкой! И это было совсем жутко.
- Нет, - тихо ответил Иван. И с энтузиазмом замотал головой. Словно заклиная неизвестно какую силу "Нет! Нет! Нет!..."
- Автобуса ждешь? - поинтересовался второй и стал медленно приближаться.
- Автобуса...
- Ну, не суетись. Он скоро будет. - Рука бандита медленно опускалась в карман.
И ведь никто даже не поймет, успел подумать Иван. Но тот почему-то вынул руку обратно и как-то странно посмотрел в сторону. Около машины стояла женская фигура в старомодном пальто. У нее были слегка согнутые ноги в старых сапогах и вытянутые вперед руки, в которых был зажат небольшой черный пистолет. Руки фигуры не дрожали.
- Ого! Баб Маня! - восхищенно проговорил Максим.
Темные парни вдруг быстро дернулись и исчезли за остановкой. Фигура в старомодном пальто метнулась за ними, и через секунду из-за бара послышались несколько несильных сухих хлопков.
- Только в одного попала, - с грустью вымолвила Мария Петровна, появляясь из-за ящиков. - И то несильно. Убежал, гад...
*
- А-а-а-х-х-т-ы-ы-б-л-л-я-я-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! - разнеслось среди леса. И растворилось в морозной тишине.
Алекс остановился, и замер.
Этого не могло быть. Совсем. Никак. Во всяком здесь и сейчас. Хотя бы потому, что тот же самый крик он слышал двадцать минут назад около болота. И место, где он теперь находился, связывало с болотом только эта лыжня. И он Алекс все это время по ней довольно быстро шел. Что за фигня?
Этот крик ему не понравился и тогда, когда он пересекал замершие болотные поляны. Первобытный, дурной и наглый: услышав его там в первый раз, Алекс встал, как вкопанный - настолько это противоречило всему вокруг. Даже смахивало на галлюцинацию. Вокруг этот лес, похожий на сказку, тишина, в которой все замерло в долгом зимнем ожидании чего-то чудесного. И лыжня, текущая сквозь все это и чистый здоровый морозный воздух... И вдруг дурной отчаянный вопль. Который, Алекс понял это сразу и точно, галлюцинацией не был. Тогда что? Или кто?
Крик повторился. Очень даже реальный.
Какой-нибудь ненормальный, - попробовал тогда представить Алекс. Обкурился. Словил белочку. Ну и шел бы он, к лешему! В компании которого, ему самое подходящее место. Ори, пока не охрипнешь, - скривился Алекс и пошел вперед. Выкинув эти крики из головы, будто их и не было.
Но примерно через минуту крик послышался ближе. Стало опять неприятно. Алекс всегда утверждал, что глухой лес - самое безопасное место. Особенно ночью. Но сей вопль не только противоречил этому тезису, - кроме отчаянья и крутого безумия в нем слышалась некая персональная угроза, словно кричащий знал о его, Алекса, приближении. И предупреждал. Странно, подумал Алекс. И противно. Действительно, сознавать, что в этом лесу, раскинувшемуся на многие километры вокруг, кроме тебя находится какой-то тронутый - это может сломать весь кайф. Кем бы этот урод ни был.
А действительно, кем? - задумался Алекс. Местным мужиком, который пошел срубить елку на новый год, но переборщил с согревающим? Или браконьером, который впал в белую горячку? Или человек тоскует, что потерял дорогое ружье? А если не потерял? Зачем ему, Алексу, нужны такие встречи? Он хотел оттянуться, уйти, оторваться от этого жесткого мира, который пытается гнуть все и всех под себя. И то, что какое-то тупое зло настигает его даже здесь, представилось ему нечестным и несправедливым. Как удар из-под тишка.
Выходит этот мрак, в который погружалась вся жизнь вокруг, добрался и сюда. А он так долго хотел иметь здесь дом! Любой, но именно здесь. В этих местах, с которыми у него связано очень многое. Возможно, всего лишь для того, что бы вот так поздним зимним вечером идти туда, к этому дому - морозным лесом, заснеженными лунными полянами, по скрипучему снегу. Пребывая самим собой. Он делал то, что не хотел делать, рисковал, тратил силы и отпущенное ему время, - в надежде на то, что бы иногда, пусть недолго, но жить так, как хочет его сущность. Получается, мир хочет отнять у него и это?!
Вопли повторялись. В каждом следующем вопле угроза слышалась еще четче, и Алекс подумал, что этот псих, возможно, действительно хочет кого-нибудь убить.
Его самого уже давно не пугала собственная смерть. Он знал, что та уничтожит, а что нет. Она даже представлялось ему чем-то, несущим в себе облегчение, чем-то сродни болезни, когда вынужденно откидываешь все дела и проблемы и остаешься в постели. Но мысль умереть от руки, а главное, - от воли человека, наводила на него некий мистический ужас. Словно став жертвой, он возьмет на себя не меньшую вину чем преступник. Обрекая, тем самым, свою бессмертную душу при переходе в мир иной на несказанно большие мучения.
И тогда Алекс сделал то, что на его месте сделал бы любой другой разумный человек. Он свернул. Но противное чувство, что ему все-таки испортили дорогу, осталось. Алекс прибавил скорости. Идти широкой лесной просекой, под которой был проложен какой-то важный газопровод, было без сомнения тоже здорово. И даже безопаснее, поскольку ту уж никак не угодишь в то замечательное место, которое на болотах почему-то никогда не замерзает. Да и крик пропал, Алекс был снова в лесу, под этим небом, среди величественных елей, окаймлявших просеку с двух сторон, и это было по-сказочному здорово. И он уже начал думать о чем-то соответствующем окружающей его красоте. Например, о том, как славно было бы сочинить какую-нибудь сентиментальную зимнюю сказку. С дедом Морозом, Снежной Королевой, Лапландией и волшебными зимними духами. И вот тут, в тот самый момент, когда он свернул на лыжню, которая ему очень нравилась, когда все плохое было опять забыто, а хорошее вроде бы снова встало на свои места, совсем рядом, от него разнеслось знакомое:
- А-а-а-х-х-т-ы-ы-б-л-л-я-я-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а!
Это было действительно невозможно. Так близко, кажется, вон там за елками.... Если только тот псих не имеет талант быть в нескольких местах одновременно. Алекс встал и замер. И теперь в таком замеревшем положении стоял уже несколько секунд. Что все это значит?
Кричащий, видимо, что-то почувствовал и замер тоже. Алекс осмотрелся. Собрался. Темные заснеженные деревья уходили ввысь, где возможно уже разъяснилось, и мерцают звезды. Холодные и мудрые. И им все равно. Где-то в затылке возникло знакомое противное чувство ничтожности перед миром. Но почему жизнь играет с ним в такие жестокие игры? Словно кокетливая девчонка, она поворачивается к нему то одной стороной, завлекая в свою гущу обманчивым ощущением свободы и власти над ней, то вдруг поворачивается другой и больно бьет в самые незащищенные места. Разрушая все надежды и планы. Как теперь.
За что?!
Стараясь не шуметь, Алекс снял рюкзак, отстегнул лыжи, достал из поясной сумки газовый пистолет и крадучись углубился в лес. Сквозь ветви и лапы, через поваленные стволы.
Особенно трудно было не скрипеть снегом. Но по верхушкам прошелся ветер, лес оживился тревожным гулом и поскрипываниями, а где-то пришли в движение два касающихся друг друга ствола, и оттуда донесся тоскливый заунывный скрежет.
"Вот и все...", - вспомнил Алекс. Что-то в происходящем наводило на мысль, что это - ловушка. Пугая этими метафизическими звериными криками, его, как волка флажками, загнали в это страшное место. Кто?
Алекс подобрался поближе. За ветвями открывалась небольшая поляна, в центре которой темнели несколько распиленных стволов. А рядом с ними - фигура сидящего человека, по одежде здорово смахивающего на военного. Да, совершенно верно, не пень, не куст, а человек. Который смотрел на что-то в правом углу поляны и, судя по облакам пара, вырывавшимся у него изо рта, тяжело дышал.
Ружья у него, кажется, не было.
Прошло некоторое время. Сидящий почувствовал, что на него смотрят. Его фигура вздрогнула и насторожилась. Затем человек вскочил на ноги и, напрягшись всем телом, истошно заорал.
- Что-о?!!! Да-в-в-а-а-а-й-й-б-л-л-я-а-а-а! Да-ва-а-а-а-й! - разнеслось по округе.
На фоне темной стены елового леса это выглядело непонятно и дико.
- Ты чего орешь? - не громко, но достаточно отчетливо произнес Алекс.
- А-а-а?! А-а-а-а?! - угрожающе засуетился военный. Словно его застукали на месте преступления или за каким-то неприличным занятием. Затем выхватил из-за пазухи темный предмет и, прежде чем Алекс понял, что это - пистолет, несколько раз выстрелил. Точно в его сторону.
Снежный лес поглотил сухие хлопки выстрелов и стало тихо. Алекс понял, что военный его не видит, поэтому неподвижно стоял за елями и смотрел, как того охватывает то ли полнейшее бешенство, то ли страх. Где-то рядом с ветвей сошло легкое облако снега и медленно двинулось вдоль края поляны.
Ветер...
- Убью-у-у-у-у! - страшно завопил псих.
В правом углу поляны образовалось еще два снежных облачка. Военный быстро, почти не целясь, выстрелил в одно из них, облачко остановилось и стало медленно оседать на месте.
Суетливо озираясь, военный попятился к лесу. Словно оттуда, с противоположного края поляны исходила какая-то серьезная опасность. Он пятился все быстрее, добрался до ближайших деревьев и, осыпая снег с их ветвей, почти бегом углубился в лес.
У Алекса возникло плохо объяснимое желание окликнуть его. Борясь с этим импульсом, он стоял и смотрел, как темная фигура военного продирается все дальше и дальше прочь. Потом слушал, как стихает скрип снега под его валенками. Потом тишину, в которой стучало только его сердце. На поляне, кажется, никого не было.
Алекс тихо выругался, спрятал пистолет и возвратился на просеку. Там он надел лыжи, рюкзак и, вернувшись на болото, быстро пошел длинным окружным путем через поле. И только через час, пару раз усомнившись в правильности выбранного пути и выйдя на гору у речки, он понял, что криков больше не будет. Просто понял и все.
К тому времени разбуженные выстрелами снежные облачка уже осели. И, если бы на поляне в тот момент был кто-то еще, он бы увидел, что на их месте четко обозначились две человеческие фигуры.
3
Семен Ступников по кличке Красный (никто не помнит, почему он ее получил), каратист, ушуист и мастер спорта по боксу, бывший басист группы Новый Год, впоследствии не менее известный продюсер, а ныне безработный, очень давно не видел лес. Это его и спровоцировало.
А началось все банально - ему сильно захотелось писать. Вагон, который вез его в Москву, оказался холодным, а чая, у священника, которому он сдавал работу, было выпито слишком много. Эти два фактора наложились друг на друга, а до Москвы было еще не меньше часа. Можно было поступить просто - зайти в переход между вагонами и сделать все там, но Семен слишком долго колебался. Во-первых, у него была довольно крупная сумма денег, заплаченная ему за два месяца работ, а в одном вагоне с ним ехали два каких-то быка в кожаных куртках. Семен был в своей единственной и довольно дорогой дубленке, и вообще меньше всего на свете хотел с кем-то драться. Но, даже если бы драться и не пришлось, стоять в узком, холодном, грохочущем и обильно прописанном месте, и, мотаясь из стороны в сторону, разбрызгивать вокруг свою мочу, очень не хотелось тоже. И тут еще объявили станцию, на которой много лет назад его родители снимала дачу. На Семена нахлынули детские воспоминания, и у него появилась мысль выйти и хотя бы постоять на платформе со всех сторон окруженной старыми соснами. А заодно и облегчиться.
А тут еще и бабушка, сидящая неподалеку от двух бандитов, собралась выходить, а эти уроды вышли за ней. Да еще через другую дверь. Вдруг они бабушку ограбят, - пронеслось у Семена, и он быстро вышел за ними.
Но бандиты просто встали на платформе и закурили. Бабушка тем временем ушла куда-то своей дорогой, а электричка тронулась дальше в Москву. Семен огляделся, куда бы ему отойти и... тут увидел его.
Лес стоял метрах в трехстах от платформы в конце небольшой улицы из маленьких одноэтажных домов и освещался дорожным фонарем. Его еловые и сосновые ветки были покрыты снегом, снег искрился в лучах фонаря, и во всей этой картине было что-то такое щемящее, новогоднее, и полное воспоминаний, идущих откуда-то из детства, что Семен не удержался и пошел в его сторону.
С этого все и началось.
Природа часто наводила на Семена всякие непростые мысли. Так произошло и в этот раз. Семен улыбаясь дошел до леса, благополучно избавился от литра мочи, и вот, когда, облегченно и благостно подняв голову на громадные мохнатые лапы елей, он уже застегивал ширинку, - он опять вспомнил.
К этому было невозможно привыкнуть. Оно находило внезапно, и потому врасплох. Словно комета из глубин космоса, откуда-то сзади в голову входил старый знакомый горький импульс. Послушай, а помнишь, говорил он, и внутри Семена что-то сжималось, что-то натягивалось - он вспоминал. Ее. Совершенно бессмысленное занятие. Ее смех, ее улыбку, а чаще ее реакцию на какую-то ситуацию. И наступало такое состояние, что хоть рыдай от жалости к собственной персоне. Странной жалости, которую, кажется, уже давно сменили равнодушие, презрение и легкая ненависть. И вот хлоп! Тут, в этом лесу, под этими елками. Да так сильно.
Когда-то он думал, что это пройдет, потом свыкся, и, вроде бы даже успокоился на этот счет. Но вот - припорошенная пушистым снегом улица, морозный воздух, а в его голове со скоростью мысли возникает картина лета. Парк, деревья, скамейка. И не так важно, что именно она сказала ему тогда. Просто ее улыбка, ее светлые джинсы, то, что она - рядом, встало в его сознании столь ярко, что он зажмурился.
Это, естественно, не помогло. Откуда-то возникла сверлящая мысль, что тогда еще было возможно что-то изменить. Семен остановился, стукнулся спиной о какое-то дерево и, пачкая о кору свою единственную зимнюю одежду, сполз вниз. Этому надо давать какой-то выход. Потому что просто думать об этом, представлять, что где-то сейчас, в этот же самый момент, светится ее лицо, она что-то видит и чувствует, чему-то радуется, а он тут в темном лесу, сидит около обильно описанного широченного ствола, - такое здорово смахивало на пытку. Господи, а ведь когда-то, ее глаза, ее губы, ее волосы были совсем рядом с ним, а он ничего не смог сделать! Семен смотрел на темные деревья, заиндевевшие заборы. Судьба. Господи, ну почему все именно так?!
У этого наваждения было красивое имя. Ее звали Анастасия. Когда-то она ходила в обычную московскую школу, танцевала на дискотеках, пела под гитару. Возможно даже что-то из их с Алексом репертуара. И он, Семен, о ней ничего не знал. Пока не женился на красивой высокой и умной женщине по имени Катерина. У которой был брат. И однажды они пришли к этому брату в гости.
Маленький неудобный стол, низкое мягкое кресло. Настюша, порежь еще хлеба, говорил брат Катерины своей дочке. И она улыбалась. Господи, как она улыбалась! Кажется, она всегда улыбалась, когда к ней обращались. Неужели никто не видел, какая она красивая? Из нее, словно, исходит какой-то свет. Как звездочка, - подумал он тогда.
И запел.
Семен очень редко играл и не пел в чужих компаниях. А еще меньше любил рассказывать анекдоты. Но тогда он пел и рассказывал какую-то чушь так долго, что они засиделись чуть ли не до утра.
- Вот видишь, как все было хорошо, - улыбалась довольная Катерина. - А ты говорил, что мой брат - скучный человек.
Теперь Катерина замужем за каким-то аптекарем, Семен здесь, мерзнет под этим деревом, а она.... Дурак! Кретин и еще раз идиот. Об этом лучше вообще не думать.
После того вечера Семен начал писать длинные, занудливые песни о любви. Он складывал исписанные листки с их текстами в нижнем ящике своего стола в офисе, иногда рвал и злился на себя. Потом зачем-то пытался продвигать ее как актрису и снимал в пробах к каким-то клипам. Ему нужно было видеть ее, и он придумывал все менее правдоподобные причины для этого. А она...
Наверное, ей было интересно. Новый мир, музыка, люди, которые их там окружали, известные дица. Он сам, наконец. Тогда их "Новый год" еще помнили. Она улыбалась, она светилась, но, увы, не так, как Семен этого хотел. Она светилась не ему, а как-то всему этому вообще, и он чувствовал себя бессильным что-либо сделать.
Вот все и полетело к черту.
Это началось с того, что она вдруг стала его избегать. Семен не ожидал, что это на него так подействует. И его дело, и его семья; все, что когда-то было для него важным, вдруг показалось ему лишенным смысла, фальшивым и ненастоящим. Поэтому, когда и то, и другое начало рушиться, он даже обрадовался. В какие-то моменты он, кажется, чувствовал себя немного счастливым, словно освобождался от чего-то мешавшего ему. А, когда проекты совсем заглохли, и денег не стало, он вернулся в свою коммуналку, пил, клянчил деньги у старых должников, подрабатывал грузчиком на складе. И иногда, все это представлялось ему неким достижением, почти сознательным отказом от мира, в котором не осталось никакого смысла. Но не было и ЕЕ.
А потом он узнал, что она с Алексом.
Это было удивительно глупо. Семену почему-то казалось, что только он может дать ей нечто такое, что не сможет дать никто. И тут Алекс... Чем Алекс лучше его?
Несколько дней Семен ходил здорово ошеломленный. Конечно, Алекс заводится от красивых женщин и тогда на него нисходит дар красноречия, от которого те так ведутся. Но почему она? Она - умница, неужели она не видит самых простых вещей? Неужели не понимает, что для этого типа она может быть только одной из многих, а для него всем?
Семен даже пытался рассуждать здраво. Если посмотреть со стороны, кто он такой, этот Алекс? Да, с ним приятно общаться, да, он своеобразный человек. Она, Настя, даже не знает, насколько своеобразный. У Алекса какие-то свои особые взаимоотношения с миром - слишком уж многое он делал не так, как делал бы это обычный нормальный человек. Это он, навязывал им с Ванькой свои концепции песен, это из-за него их всех чуть не выгнали из института, это он убеждал все поменять, когда их песни, наконец, стали известны. И, пусть это спорно, но именно из-за его упрямства группа распалась. А он сам... он стал писать какие-то заумные оккультно-филосовские эссе. А потом, как-то разбудил Семена около пяти утра и сообщил, что это не жизнь.
- А что - жизнь? - не понял тогда спросони Семен.
Но вопрос повис без ответа. Алекс просто положил на все и стал торговать компьютерами, пивом и недвижимостью. Как самый обычный барыга. И Семен так и не понял, что это было, протестом против оторванности их с ним музыки и искусства вообще от жизни или поиском простоты бытия. Но, что бы не происходило с ними обоими, Семен знал, что в его жизни не было, и никогда не будет лучшего друга, чем Алекс. А то, что так сложилось, - он же не нарочно. Он же не знал. Не знал? Не видел?
А если бы все было наоборот?
Семен лихорадочно думал несколько дней и пришел к жесткому, но логичному выводу. Это все, понял он. Все, полная и совершенно безнадежная пустота. Он даже успокоился, бросил пить, и вспомнил, что когда-то, еще студентом, пробовал писать картины, и даже брал уроки у одного из друзей Алекса - старика архитектора, который когда-то жил в этих местах. И, вспомнив, утроился делать иллюстрации книг на околоцерковные темы. Видимо, тщательная прорисовка деяний святых его успокаивала, уводила, убаюкивала. Но вот, оказывается, убаюкала не до конца. Где-то в глубине души все время сидела надежда, может быть, она все-таки любит его? Его, Семена?
Семен сморщил лицо и стащил с головы шапку. Мороз начал медленно пробираться сквозь волосы. Как хочется в это верить! Вдруг она тоже мучается? Где-то под этим же небом... Увидеть бы вновь ее рядом. Просто побыть. Какой смысл в том, что он запретил себе общение с ней? Она даже не подозревает, об этой его, Семена жертве, о том, как для него это важно. Она не знает, а его жизнь ушла вместе с ней, и это не он, Семен, сидит тут на морозе, распустив нюни. Это всего лишь то, что от него осталось. Его нет. Без него настало лето, и пришла зима, без него дуют ветры в вышине над елями, и трещит мороз. И эта наступающая ночь - без него. Есть лишь оболочка жизни, лишенная смысла. Эх, нажраться бы сейчас до полной отключки! И что бы все происходило уж полностью без него, по-настоящему! - подумал он. И в этот момент холодные стволы деревьев высветил свет чьих-то фар.
Джип. Она любила джипы. Уютные и проходимые. И вся она была такая уютная.... Он бы купил ей самый лучший и самый красивый. Во всяком случае, тогда, когда у него еще были деньги. Если бы это что-то могло изменить! Дегенерат, нужно было делать все. На этой машине могла бы ехать она, а теперь какие-то бандиты едут на станцию за водкой. Ох, если бы это была она!
И тут все жизненные процессы в организме Семена приостановились. Легкие застыли на полувдохе, тело напряглось и замерло, и даже сердце, провалившись куда-то вниз, перестало биться. Потому что проехавший уже было мимо джип, остановился. И - уже совсем как в сказке - из него действительно вышла ОНА. И, сказав кому-то в машине, что тут в лес идут какие-то следы, направилась в его сторону.
- Это мои, - сказал Семен, и услышал свой голос будто со стороны.
- Ой! - воскликнула Настя.
Пока Семен гадал, что за хрень случилась с его сознанием, из внедорожника появилась еще одна женская голова. Его Семена осветили довольно сильным фонариком, и удивительно знакомый голос с еле заметным акцентом произнес:
- Вау! Да это Семен!
- Семен!? - ему и против светящего в лицо фонаря было видно, как Настя широко вытаращила глаза. - Семен... Ничего себе. А чего ты тут делаешь?
- Да это... ссу вот, - честно признался он.
И тут же попал в объятия другой женщины.
- Семка! Красный! Красннький! - запищала та. И Семен решил, что он окончательно сдвинулся крышей. Эта другая женщина была не кто иная, как Люба, первая жена Алекса. Вместо того, что бы сидеть и работать в своем Голливуде, она почему-то тоже была здесь, в этом лесу.
- Ни фига себе! - прохрипел он. - Сюр! Может, я умер от простатита? Нет, я реально ничего не понимаю!
И, неожиданно для себя обнял обоих женщин и даже попытался поднять.
- Ой! Сто-о-ой! - закричала Настя.
- Ты это.., ширинку-то застегнул? - поинтересовалась Люба.
- Да вроде. А что? - пробормотал Семен и только тут осознал, что вот этой вот своей правой рукой обнимает Настю. Которую почему-то не обнимал до этого, кажется, никогда. И обнимает сильно, сильно.
- Нет! - вскрикнула Настя, и, высвободившись, смущенно поправила на себе курточку.
- Прости, - похрипел Семен и отошел в сугроб.
- Я тут тоже... Только, в отличии от тебя еще не успела. В общем, на меня нельзя сильно давить, - тихо сказала Настя.
- Извини! Извини, я не понял, я не подумал, - энергично замотал головой Семен. В голову ударила сильная, просто сногсшибательная волна нежности. Эта волна мысленно поглотила Настю, и внутри Семена стало тепло, легко и пусто.
А дальше все понеслось как во сне. Кажется, Семен стоял в снегу, мотал головой и хрипел: "Офигеть!", Люба, что бы отвлечь его от Насти, рассказывала что-то про аэропорт, про их случайную встречу. И что было уже совсем нереально, сообщила, что они, без всякого приглашения собрались в гости к Алексу! Семен в очередной раз прохрипел "Офигеть!" и понял, что выглядит полным идиотом.
В машине было тепло и уютно. Неяркая, какая-то новогодняя подсветка приборов, снежинки, медленно таящие на ветровом стекле. Погрузившись на заднее сиденье, Семен настойчиво пробовал придти в себя, но каждый раз снова оказывался тут, на заднем сиденье, и впереди все так же сидела она.
Она! Боже, сколько раз он мечтал, что бы вот так случайно встретить ее. Ходил теми же переулками, задерживался на "ее" станциях метро. И вот теперь - случилось. Он в полуметре от нее и даже может чувствовать запах ее духов. Ексель-моксель, он даже видит со спины, как она улыбается!
А что вообще происходит?! Сейчас они как нагрянут к другу Алексу с двумя его женами! А у него там какая-нибудь оргия. Кажется, будет яркий вечер. Но...Но, Господи, какая же красивая у нее сегодня прическа! И вся она... Светится еще больше! А он, идиот, то несет какую-то жуткую чушь, то забрался в машину и молчит.
Переезд. Машина остановилась. Исчез хруст снега под колесами. Полосатый шлагбаум, заснеженная будка стрелочника, два мигающих по очереди глаза светофора. Семен вдруг успокоился. Скоро приедем. Такой веселенький рождественский сюрприз другу-Алексу. Но, как бы не случилось, это здорово - делать сюрпризы. А Алекс поймет. Он обрадуется и обязательно что-нибудь придумает; они приготовят вкусный ужин, а это так здорово - есть, когда голоден. И, конечно, согреются изнутри; это так к месту - согреваться изнутри, когда за окном снег и мороз. И он будет говорить, говорить, говорить ... Может быть, раз все складывается таким волшебным образом, она все-таки что-то почувствует? А как она улыбнулась, когда его увидела!
- Эй, женщины, а мы водки-то взяли? - на всякий случай спросил Семен.
Женщины сидели и смотрели, как под белым светом фонаря окутанные мелкой снежной пылью проносятся вагоны поезда. И обоим им это шло. Зима, тепло, снежные облака под колесами.
- Что бы у Алекса не нашлось водки..., - обернулась Настя. - Но мы можем заехать на станцию.
- Отлично! - поддержал Семен. - Я видел. Там пивняк, а кругом киоски. Возьмем какой-нибудь бормотухи и ужремся.
- Ага! - потерла красивые пухлые руки Люба. - А сейчас у вас тут не стали выпускать эти... ну Белое крепкое, Солнцедар? Помню, когда я была маленькой, мои родители... Ой, а разве нам туда? - не поняла она. Потому что шлагбаум открылся, и машина уже ехала через линию, поворачивала вдоль рынка, заворачивала к станции.
Пара фонарей, плохо очищенный круг для разворота автобусов, полупустой пивняк в глубине, несколько заснеженных фигур, которые чего-то ждут. Родина.
Семен вылез из машины, запахнул дубленку и медленно двинулся к киоску. Тусклый свет, длинные ряды разнокалиберных бутылок, мрачная фигура где-то в недрах этого странного сооружения.
Толстая пачка денег в кармане оказалась очень кстати. А может быть, Настя его подвезет, и он упросит ее зайти куда-нибудь посидеть? Почему она никогда не заходила к нему? Вдруг в этот раз все будет хотя бы немножко не так? Господи, скажи, это шанс, снова шанс?
В ответ откуда-то со стороны станции дунул холодный, пронизывающий ветер...
- Что такие теплые? - поинтересовался Семен, засовывая бутылки в карманы. Вместе с пальцами, которые уже начали зябнуть. Киоскер ответил что-то исчерпывающее, но Семен уже шел обратно. Все-таки он идиот: зимой скандалить по такому поводу?
Пока он покупал водку, с другой стороны автобусного круга к джипу подбежал какой-то мальчик и начал что-то энергично объяснять Насте. А в этом что-то есть. Редкие фонари, затерянные огоньки окон. Возможно самая темная страна на этой широте. Они, две эти красавицы, наверное, отвыкли от всего этого, и, может быть даже, теперь ловят кайф, а вот он, Семен Ступников, по-хозяйски тут ступает. Он здесь живет. Очень даже конкретно. А этот мальчик? Чего-нибудь клянчит, наверное.
- А вас много, - послышался встревоженный голос Насти.
- Нет, нет, - заохала появившаяся вслед за мальчиком бабуля. - Нет, дочка, трое всего. Да мы заплатим. Ей богу заплатим. Вот я вам сейчас деньги покажу.... Тут всего километров пятнадцать.
- Денег? - спросил Семен.
От остановки к машине осторожно двигался мужчина, на голове у которого был повязан клетчатый шарф. А этому кексу чего нужно? Мужчина, не, дойдя трех шагов до Семена, остановился и очень знакомым движением почесал кончик носа. Бабуля сыпала какими-то названиями деревень, Настя внимательно кивала.
- Сем, а? - робко произнес мужчина и снова взялся за свой нос. - Сема, Семен, Симуля! Красный!
- А что, не похож?
И улыбка, обрамленная клетчатым шарфом, стала широкой-широкой. Перед Семеном стоял его школьный друг, клавишник группы "Новый год" Ванька Оряхин. С лицом Робинзона Крузо, наконец-то увидевшего корабль. И Семен понял, что сейчас рухнет прямо в снег.
Старая желтая школа, репетиции, большие черные бутылки портвейна, юность. И Ванька, с лицом идиота, который пытается выразить что-то невыразимое. Всегда такой умный, начитанный и грустный. И Алекс, озверевший от бормотухи и придуманной им концепции. Бегает, откручивает всем пуговицы и грубо угрожает. Творец! И желтый свет, пыльная, вечно фонящая аппаратура, замыслы удивить мир.
Это - было настоящим.
Настоящим - замыслы?
Эх, дайте нам аппаратуру Dun Akkord!
А что дальше? А дальше вот это.
В джипе стало тесно и шумно. Удивительно, они действительно ехали. Семена притиснули к двери, а на колени водрузили мальчика по имени Максим. Этот Максим вертелся, подпрыгивал, а когда машина преодолевала снежные ухабы или заносы норовил на кого-то упасть. И все время сыпал то вопросами, то советами. Настя сосредоточенно отбивалась от оных и одновременно вела машину; Люба улыбалась; бабуля молчала, а Иван сумбурно пытался всем что-то объяснить. Из его объяснений Семен понял только одно, как ему было хирово, и как здорово, что они вдруг все встретились и теперь едут к Алексу. Но эту глубокую мысль он знал и без него.
Но все-таки какая-то мистика. Она, Ванька. Здесь Что-то подстроено? Кем?
Фары высвечивали падающий снег, ели по сторонам дороги. Если бы не эта теснота, Семен уже достал бы бутылку и выпил. Нет, ему определенно нельзя любить. В его исполнении любовь это болезнь, натуральная клиника. В присутствии любимого человека он становиться полным идиотом. То мелет чушь, то вот молчит как недоразвитый. Так ему и надо. Все очень даже логично. Она умнее и лучше его. Достаточно посмотреть, как она ведет машину по этой дороге, пересекаемой заносами.
- Вот здесь! - закричал Максим, когда справа обозначились затерянные в темноте огни трехэтажного многоквартирного дома.
Для здешних мест - просто небоскреб.
Бабуля долго благодарила, совала Насте деньги и приглашала в гости. И вышла только после того, как Семен дал обещание обязательно зайти.
В джипе стало просторнее. Семен достал бутылку и показал ее Ване.
- Ура! - обрадовался тот. - Я тоже купил. Что, по глотку?
- Слушайте, ну вы подождите, сейчас приедем, - укорила их Настя, разворачивая машину по автобусному кругу. Свет фар высветил магазин, автобусную остановку, две фигуры каких-то забулдыг.
Семен подумал, что это как-то странно выглядит. Почему-то пришла мысль, как это хорошо, что он сегодня помыл голову.
- Вань, а как ты-то здесь очутился? Ты что, провожал эту бабулю? А она кто?
- Я? Нет! Тут такое случилось, - с несвойственным ему темпераментном начал объяснять тот. - Я же только что говорил.... Это, как сцена из боевика! Она спасла мне жизнь!
- Бабуля? - не поверила Люба. - Вы что, вместе где-то были? Ты их знаешь?
- Да нет! Я же объяснял, - в голосе Ивана как всегда была трогательная обида. - Все же из-за меня. Ну, если идти от самого начала, то из-за тех двоих. Тут, между прочим, вообще столько совпадений! Потому что перед этим я в электричке встретил Алекса...
- Так, - тоном догадавшегося обо всем человека произнесла Люба.
- Да ничего не так! Просто он вышел, а я нет.
- И много вы выпили?
- Да не пили мы. Просто я понял....
- Тогда почему он вышел, а ты нет?
- Ну.. он на лыжах пошел?.
- На лыжах?
- Ну да, на дачу. Прямо из электрички. Он так любит, наверное. Взять и километров десять на лыжах. И не пили мы! Просто потом, после того, когда Алекс вышел....
- Послушайте, - внезапно прервала их Настя. В ее голосе звучала тревога. - Послушайте, вам не кажется, что мы здесь не ехали?
Машина остановилась. Впереди в свете фар искрились сугробы, среди которых с трудом угадывались контуры дороги.
- Да нет, ты чего? - проговорила Люба. - Мы же никуда не сворачивали. - Просто... Просто зимой тут все не так как летом.
- А почему нет следов от машин?
- Дык, занесло, - предположил Семен.
- Но тут же совершенно некуда сворачивать!
- З-зараза, - приглушенно выругался Иван и стал медленно оглядываться.
- Да ладно, бросьте вы ваши домыслы, - попробовал проявить решительность Семен, - Поехали, там разберемся.
- Хорошо, вы только меня не путайте! - смело кивнула Настя и тронула машину вперед.
Какое-то время они ехали молча. Что они там придумывают? - пытался встряхнуться Семен, но ощущение непонятности происходящего усиливалось буквально с каждой секундой. Может быть, он там у дерева элементарно свихнулся и вместе с мочой из него вышли последние остатки разума? Такое состояние, словно смотришь фильм, в котором пропустил какую-то ключевую сцену.
- Наверное, это у меня такое чувство родины, - попыталась оправдаться Люба. - Какой-то маразм и ничего не понятно.
Нет, так нельзя, решил Семен. И, повернувшись к Ивану, как можно увереннее проговорил:
- Слушай, старый, а вообще это сильная идея. А? Давай на эту тему стих сочиним. Либретто? Че- нибудь такое эпическо-героическое. Смерть за царя, Иван Сусанин.... А?
- Мы к Алексу помчались на машине,
- Что б водки выпить с ним! - начал он.
- И окосеть, - добавила Люся.
- Но... заблудились, - мрачно дополнил Иван.
- И, горе нам! Замерзли бы в лесу,
- Когда б не ориентации талант.
У нашей Насти.
- Но в чаще чер-рной, тем-мной вдруг, - включился Иван, -
- Проснулся Звер-рь Былых-х Времен-н...
- И громко... перднул! - домыслил Семен.
- И дунул ветер. И метель...
И поворот не проскочили Чуть было мы..., - вставила Настя, направляя машину в какой-то едва заметный прогал в лесу. -
- Но счастье....
- Вдруг нам ухмыльнулось.
- И полетели темным лесом мы вперед,
- Снег рассекая,
- Скорей что бы к Алексу прибыть!
- И выпить водки!
- Что для здоровья нашего, друзья...
- Весьма пользительно в сию погоду!
- И нас швыряло!
- И Иван, кретин, - По глазу мне рукой едва не трахнул, падла!
- В тот миг, как в поле выезжали мы в снегах буксуя...
- И наш мотор, взревев как зверь... заглох внезапно.
- Вот это блин....
- И свет потух...
В наступившей тишине и темноте четверо обитателей машины переглянулись и посмотрели вперед. Там, где небольшое поле уходило вниз, неподвижной стеной стоял лес.
- Ребята, знаете, но, по-моему, это не здесь, - тихо проговорила Настя.
*
Алекс в это время был уже дома. Он слушал, как трещат дрова, как поскрипывает своими углами его деревянный дом и пытался осознать, как ему хорошо. Незадолго до этого он поместил свое тело в удобное кресло и откинул голову на спинку. Телу стало приятно. А почему ему, телу, должно быть плохо? На него надета сухая теплая одежда, и оно, наконец, приняло то положение, к которому стремилось. И теперь его в этом положении можно оставить на несколько минут. Ведь в печи горят дрова, чайник греется, яичница жарится. Старый лыжный костюм сохнет, поднявшийся ветер гудит где-то снаружи. Где холодно, темно, колючие снежинки и никого.
За исключением того психа с пистолетом.
А ну и хрен с ним.
Алекс улыбнулся. Иногда нужно так мало, подумал он в тот момент. Такие вот несколько минут, когда кажется, что все может быть только здорово. Ибо знаешь, что яичница будет вкусной, чай превосходным, а книга - обязательно интересной. И даже, может случиться, что завтра утром он станет настолько собой, что сможет что-нибудь придумать. Написать нечто такое, что станет началом. Славным началом, по которому будет сразу ясно, что это начало чего-то стоящего. Как изучение карты перед выходом на маршрут, как сбор рюкзака. Таким началом, которое он, наконец, сможет продолжить.
Если уж не сейчас...
Много лет Алекс пытался написать роман. Или сценарий. Или пьесу. Написать, чтобы затем поставить, снять фильм или прост издать. Написать, что бы созданное того стоило. И, если уже не сейчас, когда он один, когда его ничто не отвлекает, когда он и мир вокруг него стоят в равновесии очень смахивающим на гармонию - если не сейчас, то когда?
Впрочем, сколько раз он пробовал? Пробовал вот так как сегодня, уйти, сосредоточиться, и затаиться, стать охотником, который сможет поймать нечто, лежащее в основе реальности. И выразить это. Пусть не гениально, пусть просто красиво. Сколько раз он начинал и понимал, что все его охотничьи трофеи - пустота. Мыльные пузыри наполненные трепом. Понимал, но пробовал все снова и снова.
А может быть, в этих попытках и есть, счастье? - улыбнулся Алекс. Раньше такая мысль вряд ли пришла бы ему в голову. Что-то здорово изменилось. Удивительно, еще совсем недавно, казалось, что его слово и ритм могут порвать этот мир на куски. Порвать и склеить во что-то более близкое к божественному замыслу. Ему казалось, что он зрил его, этот замысел, и эти удары по миру шли точно в те узлы, на которых держится его, мира, лицемерие и глупость. А хвала возносит то, что в этом мире еще способно вести к свету. Что-то изменилось. Что?
Он, Алекс, всегда хотел слишком многого. И слишком разного. С одной стороны - легкости бытия, достатка и удовольствий, с другой - творческого горенья и взлетов духа; днем умно разрулить сложные жизненные ситуации, вечером придти домой и выразить невыразимое. Или наоборот. А отказаться от одного в пользу другого означало для него чувствовать себя неким уродом.
Но, если смотреть на ситуацию до конца честно, дело не в этом. Видимо, он расплачивается. Расплачивается за свое любопытство. Которое он слишком сильно удовлетворил. И, если раньше мир вдохновлял его своими вопросами, и Алекс чувствовал себя поэтом, то теперь вместо рифмы его мозг начинает искать объяснение. И слишком часто находит.
Он стал чересчур взрослым, слишком тяжелым, и вот, ветер вдохновения не может его поднять. Он этот ветер, приходит к детям и несет их с собой, а он своими длинными мыслями и вправду понимает и цепляет слишком много. И очень мало из этого может объяснить другим. Жить нужно постепенно, из раза в раз повышая планку, а он оказался слишком активен, и теперь жизнь мстит ему таким оригинальным образом.
Нечего нарушать границы. Полки умных книг, упражнения, тайные практики, глупые и не очень эксперименты над собой, и вот результат - вместо вдохновения его тайнами, мир дает Алексу только банальные объяснения оных. Из которых вырастает громадная стена. И он уже давно не знает, что с этим делать, поскольку единственный человек, который мог объяснить, что с ним происходит, давно умер.
Алекс грустновато усмехнулся. Когда-нибудь, когда это случиться и с ним, на могильном камне, прихлопнувшим его писательские потуги, будет написано "Он слишком много знал". Затем поднялся, чтобы снять яичницу с огня, потянулся и в этот момент услышал громкий стук в дверь.
- Д-добрый вечер! - на крыльце стоял местный лесник Сергей.
- Здорово, - ответил Алекс. Затем спрятал приготовленный на всякий случай газовый пистолет в карман просторных домашних джинсов и вопросительно посмотрел на незваного гостя. Судя по всему, его планы побыть наедине с собой снова летели к черту. Несколько несильных ударов кулака в дверь и все. А за что?
- Прости, что беспокою, - начал Сергей, - но я з-з... Можно войти?
И Алекс понял, что пора переключаться на вход. При освещении лицо Сергея выглядело довольно непривычно. Всегда задумчивый и уверенно-серьезный, он был явно взволнован и чем-то обескуражен.
- Ты д-давно был в лесу? - спросил Сергей, как-то чересчур машинально расстегивая тулуп. И, вдруг, осененный своей догадкой выпалил, - Ты тоже слышал? Ну, какой-то урод...?
- Как бы это поточней сказать..., - почесал бороду Алекс. И решил - пусть расстегивает.
Сергей ему нравился. Алексу вообще нравились люди, способные бросить избранный ими когда-то жизненный путь и не побоявшиеся пойти по иному. В них чуялось что-то родственное. Какой-то внутренний импульс, способность к движению, к удивлению, к поиску. В сущности, не важно чего и где, так как эта искренняя потребность в поиске, видимо, действительно важнее многих других вещей, которым почему-то придают значение.
- В общем, я его видел, - как можно спокойнее ответил Алекс, - Какой-то свихнувшийся вояка. Недалеко от болот.
- От болот? - Сергей странным задумчивым движением наконец высвободился из тулупа и бросил его на скамью. - Что он там делает?
- Орет.
- Как это...?
- Да вот так вот: "А-а-а-абля-а-а-а-а-а!" - попытался изобразить Алекс. Но попытка вышла довольно бледной. - Ты яичницу будешь?
- Ага. Точно, - согласился Сергей. - Мне даже показалось, там кто-то стрелял.
- Да это он в меня, - скромно признался Алекс.
- В тебя?!
- Ну. Ты с хлебом будешь?
- А ты?!
- Чего я? Я туда прямо в сковородку немного черного покрошил. Горчицу принести?
- Дык... Какой горчицы? Он тебя не ранил?
- Контузил, - ответил Алекс и поведал, как все происходило. Немного подгоняя повествование из-за обострившегося при виде яичницы чувства голода. И, пока говорил, отметил, что в его голове крутиться странная, но четкая, словно не его, мысль: "Приближается... Приближается..."- снова говорил некто внутри него.
Алекс замотал головой. Этому нельзя было подобрать какое-то понятие... Неужели он слышит? Внутреннее слово...? Или от резкого попадания на природу слегка выехал за грани? Или слишком мало спал? Нет, следует сосредоточиться.
- А может, хлопнем по рюмахе? - предложил он. Раньше, в таких ситуациях это помогало. - Давай? Для аппетита!
Сергей почесал затылок.
- Ну... Не знаю. После всего... Когда ты шел..., - его взгляд тревожно сосредоточился на жидкости уже выливающийся из бутылки. - Ну, ты, когда шел, ничего, как бы это сказать... необычного не заметил?
- В каком смысле? - Алекс наколол на вилку приличный фрагмент яичницы, в котором был желток, кусочек черного хлеба, немного расплавленного сыра и зеленый лук. Вот этим он сейчас и закусит. - Понимаешь, если все, что происходит сейчас в лесу считать обыденным, то нет.
- Да я не об этом. Ну вообще... Все вокруг.
- Вокруг? Сказка? - коротко ответил Алекс и выпил. Затем намазал приготовленный фрагмент хорошим слоем горчицы, плотоядно оглядел свое творение и сунул в рот. - Зна-вешь, там все такое бе-гое, запо-гофшенное! Погода - у-у-у-у-у!
- А деревья? Ты когда выходил в поле напротив Петуховой горы, деревья там внизу видел?
- Нет, - после первого куска стало очевидно, что яичница слишком мала для двоих, и Алекс мысленно перенесся в чулан, вспоминая, что же еще там осталось. - Наверное, в поле сейчас лыжня немного левее.
- Ничего подобного! Я шел снизу. Их там просто нет! Как и Петуховой Горы. Одно поле и... кусты какие-то!
Алекс отложил вилку в сторону и внимательно посмотрел на Сергея.
- Так, - проговорил он, осознавая себя человеком, который не вовремя отвлекся.
А Сергей странным затравленным взглядом оглядел комнату, словно боялся, что его сейчас выкинут отсюда раздетым в снег, и он не запомнит чего-то из окружающей обстановки.
- Это такое счастье, что хотя бы с тобой все нормально, - выразительно произнес он.
- Нормально?
- Ну. Кажется. Наверное. Это все Анжелинка... То есть не она. Понимаешь, мы пили "Абсолют". Я сразу почувствовал - вкус какой-то не такой. И теперь, наверное, глюки. Потом откажет зрение, паралич сначала нижних, затем верхних конечностей... Мы проходили... Как ты думаешь, может быть мне не нужно больше пить?
- Сначала закуси, - попробовал успокоить его Алекс.
И Сергей отчасти успокоился. Или просто сосредоточился?
- Знаешь, я шел домой, - проговорил он. - Ну.. когда все это услышал. И решил, надо разобраться. Понимаешь? Может какой-нибудь браконьер или дети заблудились? И когда свернул в лес, вдруг понял... Ты знаешь, я же этот лес как свои пять, - Сергей то ли удивленно, то ли восторженно оглядел свои кисти рук, - И тут... не узнаю.
И чувства. Понимаешь, очень странные, вроде бы даже независимые. Прошел метров триста, и чувствую радость. Просто так! А внизу, когда спустился - опасность и беспомощность. Короче, кругом все другое, но, самое главное, я знал, куда идет эта лыжня. Ну.. как во сне, когда кажется, что видишь этот сон во второй раз.
И сам... будто со стороны. Управляешь своим телом, как автомобилем. И какая-то странная координация движений. И чувство неуюта. Я даже упал пару раз, и правая нога зачесалась. Если бы я сейчас помнил точные симптомы! А что? Типичные провалы сознания. Идешь по поляне и вдруг оказываешься в лесу. Затем резко оглядываешься, а поляны нет. И все - другое! Тут-то я и вспомнил про "Абсолют".
- Ну а потом? - спросил Алекс.
- Потом.. Я вдруг обнаружил твои следы. И, что странно, почему-то сразу догадался, что это - твои. Ты там, у реки через поле "коньком" шел, я так обрадовался! И пошел следом: все было видно, луна еще была. И вот когда я пошел, все как-то сразу узналось и стало нормальным. Как оно есть. Ельник за рекой, поляна у твоего дома. Я..., - Сергей вдруг посмотрел на Алекса с неожиданным восхищением, - Я не знал, что ты такой молоток!
- Молоток? - пожал плечами Алекс. - В смысле?
- Ну что прошел сквозь все это. Ну, проложил путь. Проложил там, где все время оказываешься не там. И теперь..., - Сергей поморщился и грустно уставился в бревенчатую стену. - Теперь ничего не понимаю....
Алекс взял сковородку с яичницей и поставил ее на край печки. Какой-то бред. Или действительно...?
- Слушай, а ты ничем галлюциногенным этот "Абсолют" не закусил?
- Я уже думал, - ответил Сергей. - Смахивает, в общем. Мы проходили, я же говорил, очень похожая симптоматика. Но как?!
- Видишь ли, я устал и не выспался, - посетовал Алекс, - поэтому не пойду проверять на месте Петухова Гора или нет. Думаю, тебе тоже не стоит. Сейчас сделаем еще сковородку... У меня, кстати, водка настоящая. Проверял. В общем, останешься здесь, утром разберемся на свежую голову. Ты мне лучше скажи, тут военных частей поблизости нет?
- Нет. Ты и сам знаешь, - Сергей продолжал смотреть на Алекса с доверием и надеждой. Нормальными достаточно трезвыми глазами, в которых были нормальные, ни сколько не расширенные зрачки. И страх. Очень заразительный страх. - Ты же тут все леса не хуже меня знаешь. Пансионаты и два заброшенных пионерских лагеря на водохранилище... Зона отдыха как бы.
- Тогда откуда на болотах мог быть тот вояка?
- Ну.. дорога там, - задумался Сергей. - Километрах в трех. Но как он по болотам прошел, если он не на лыжах. Оно же местами не замерзает. Так ты думаешь, - Сергей начал медленно привставать, - Ты думаешь какое-нибудь оружие, да? Утечка...? Так это же - ужас!
- Какое еще оружие? - Алекс почувствовал острый приступ тоски. Сейчас у Сергея начнет приподниматься скатерть, потом он станет кричать, что за занавеской кто-то стоит. Как это все "вовремя". Хорошо, что он хотя бы ест. Пока... А потом? И он, кретин, его еще водкой поит. Впрочем, в некоторых случаях водка возвращает. Будем надеется, что это как раз тот самый случай, да и парню вроде реально лучше. А вообще, веселенькая ночка будет... И, вздохнув, Алекс взялся за приготовление следующей яичницы. Хотя бы самому поесть по-человечески.., подумал он.
- Сереж, ты знаешь, ты лучше порежь лук, - попросил он. - А затем хлеб. Такими кубиками. А я сейчас принесу ветчину и яиц... И разлей еще по рюмахе, а?
Алекс зашел в чулан и включил свет. Как назло в глаза бросилась большая красивая бутылка "Кьянти". А если что-то серьезное? Ведь завтра должна была приехать ОНА! ..
За стеной завывал ветер, и Алекс поймал себя на том, что ему самому очень хочется завыть.
Когда-то в юности Алекс написал песню, которую они почему-то исполняли редко. Это напоминало по стилю очень вольный перевод "Письма к сыну" Киплинга, этакий набор заповедей, только написанный Алексом для себя самого. Одно из этих правил гласило:
Ничего не планируй,
Ибо в этом мире,
И в этой стране
С тобой
Все будет не так!
А он, кретин, забывает и планирует.... Размечтался!
Сколько раз это уже повторялось? Первый раз он предложил ей встретиться свершенною неожиданно для самого себя. Тогда он просто не выдержал, и позвонил ей, чтобы поболтать. И ему показалось, она очень рада его звонку.
- Слушай, я буду завтра в твоем районе. Давай выпьем где-нибудь по чашке кофе? - предложил тогда он.
И она согласилась. Очень даже радостно. И предложила позвонить после пяти. И Алекс был счастлив. В тот день он подстригся, пропылесосил машину и даже, на всякий случай, убрался в квартире. А в половине шестого был недалеко от ее дома.
- Здравствуйте, это автоответчик...., - послышалось на другом конце провода. - К сожалению, никто не может вам ответить....
Алекс выключил двигатель и стал ждать. Через двадцать минут он позвонил снова. Потом опять... К восьми часам он понял, что в этот день ничего не выйдет, к девяти пил чай в каком-то близлежащем баре. Но даже оттуда он звонил еще раз.
- А меня задержали на работе, - спокойно сообщила она на следующий день. - Ну а потом затащили на дискотеку...
Неделю спустя они договорились, что она зайдет посмотреть книги на старо-французском, в которых Алекс действительно ничего не понимал.
- По какому телефону тебя найти? - спросила она.
И в тот день, когда она обещала точно и обязательно зайти, он с утра до вечера смотрел на телефонный аппарат, по которому звонили все, кроме нее.
- Ой, сегодня не выйдет, - сообщила она, когда поздно вечером Алекс, наконец, дозвонился ей сам. - Знаешь, я что-то так скверно себя чувствую, и вообще...
Так же произошло и с их походом на выставку, и с его просьбой помочь ему по работе. Алекс понимал, что для него эти невстречи значат гораздо больше, чем для нее, и почти не обижался. Но каждый раз переживал, и, тем не менее, предлагал все новые варианты свиданий. Зная, что, скорее всего, его надежды и планы несбыточны.
И вдруг, два дня назад она позвонила сама, и предложила покататься на лыжах. Это было так славно! Алекс вспомнил про громадную бутылку "Кьянти", которую купил месяц назад по поводу их очередной несостоявшейся встречи. И вот все идет к тому, что этой бутылке не суждено быть выпито и завтра.
Алекс поморщился. Не планируй... Легко сказать. Ладно, скажи спасибо, что не пристрелили в лесу. А так, пока еще есть надежда. Серега вроде человек крепкий, и, кажется, у него нет каких-то серьезных глюков. А в ночном зимнем лесу, в конце концов, что угодно может почудиться и на трезвую голову. Может быть, Анжелинке просто бабки насоветовали какой-то чепухи?
Додумывать было лень. Алекс взял ветчину, начал вынимать из ячеек яйца и даже улыбнулся своему отражению в маленьком холодном окошке. И в этот момент в коридоре послышался топот, а еще через секунду в дверях возник источник его беспокойств. И в глазах у Сергея был ужас.
- Т-ты знаешь.... Ты заешь, там на крыльце... Т-ам кто-то стоит!!!
Вот оно, продолжение истории. И, надо сказать, не самое мирное.
- Сейчас посмотрим, - вздохнул Алекс, взял с полки на удивление вовремя подвернувшийся под руку мощный фонарь и обреченно поплелся к выходу.
Конечно, этому бедолаге, может что-то показаться. Например, что кусты у леса двигаются, или деревья идут на север. Придется спускаться, светить фонарем... Что ж, хорошо, он спустится. Эх, этой бы его Анжелинке, да по ее красивой попке!
Они прошли через дом, Алекс включил на крыльце свет и, не выглядывая в окно, уверенно распахнул дверь. На крыльце стояли молодая светловолосая женщина сказочной внешности в белых мехах и мужчина, закутанный во что-то черное.
- Доброй ночи, - вежливо проговорил потрясенный Алекс. Под черными одеждами мужчины висел меч, а на голове женщины была надета изящная тонкая корона. Корона была покрыта легким слоем инея.
*
Примерно в этот момент Родион Сухов почувствовал неладное. Бывший работник торговли, ныне владелец трех магазинов и пивной точки, он всегда чувствовал подобные вещи заранее. А сегодня расслабился. И теперь, когда эти двое стояли сзади, а он укладывал не поместившиеся в багажнике ящики на заднее сиденье своего БМВ, было уже поздно. Он даже не успеет повернуться...
И чего он так долго возился с пивом и шампанским, которое попросила его захватить Анжелинка? Хотя это тут ни причем. Все понятно, они караулили. Десять минут раньше, десять минут позже.. Они просто выбирали момент.
- Эй... Ты только не суетись, - прозвучал сзади уверенный голос. - Довезешь нас до пансионата. И все.
Довезешь.. , удивился Родион. И тут же понял, в чем дело. Стукнут по голове и в сугроб. Дорога-то лесом. А там - не здесь, там его найдут только весной. Только нужно сделать вид, что он ничего не понял. А то сейчас, прямо шилом и в печень? И внутреннее кровотечение.. Нет, намного лучше подвезти? Вдруг обойдется?
И Родион повез. Не разогретый двигатель дергал. Вентиляторы гнали в салон еще холодный воздух, который почему-то пах резиной. Когда они садились, Родион немного разглядел их. Двое, один - с перевязанной рукой. Он сел сзади. Похоже, руку ему зацепили недавно. Значит с разборки? Черт, хорошо это или плохо? Но злые сволочи, ох злые!
Пока машина выезжала из поселка, Родион пытался вычислить, чьи это люди. Ситуацию в своих краях он знал хорошо, только сейчас у него не было никаких зацепок. А спросить, чьи будете, было опасно. Если им нужна машина, тогда, скорее всего, точно замочат. Скажут и замочат. Что бы, молчал. Ведь вон они какие лютые.
И эти заносы! С одной стороны дороги - поле, с другой - лес. Встанешь тут в этой компании.. Хорошо, что не так давно кто-то ехал и можно двигаться по следам. А если поведет?
Родион вытер со лба пот и посмотрел на своих пассажиров. Те переглянулись. Словно спрашивали друг у друга: "Пора?". Точно, а если прямо сейчас начнут? Что делать?!
- Братва, значит так, - Родион старался, что бы его голос звучал как можно увереннее. - Я вас не знаю, и кто вы, мне не интересно. Но я не лох. Вам нужна тачка? Правильно?
Ответа не последовало.
- Мы договоримся, - попытался подытожить Родион.
"Пассажиры" мрачно переглянулись. Словно снова советуясь.
- Я выйду перед Мухино. Туда не заезжайте, там машину знают. В пансионате - нет. Только просьба, если будете бросать, скажите где. А если просто надо свалить, ставьте перед шлагбаумом. Ну, там, где запретная зона перед плотиной. И через водохранилище. Лед там крепкий. На той стороне - санаторий. Там сейчас Мамед отдыхает. Если это, конечно, интересно... Только про меня ему не трепитесь без необходимости. Идет?
Но двое бандитов мрачно уставились вперед. Словно говорить им нестерпимо лень. Или они не умеют этого вовсе.
- Должны же люди помогать друг другу, - не выдержал паузы Родион. - Или я не прав?
Машину вдруг здорово повело. Нельзя так резко газовать. Не нервничать. Именно сейчас этого нельзя. Если обойдется, - купить литровую и свечку поставить... Завтра же утром. Главное - сосредоточится на езде. Родион перехватил удобнее руль, на всякий случай скользнул взглядом на того, кто сидел на переднем сиденье. И вдруг увидел его лицо. Равнодушное, презрительное, страшное....
Неужели...! Скоро он вырулит на ровное место, они заставят остановиться и ... Действительно, чего им тащиться через водохранилище. Машина? Даже, если они просто от кого-то убегают, ее спрячут а потом продадут. Так просто! И глупо... А он, как последний лох, гонит какую-то чушь.
Машина внезапно выровнялась. Словно сама по себе. Хорошая машина. Замечательная машина. У него никогда не было такой классной машины, и вот теперь, когда, наконец, есть, все должно оборваться.
Нет, хорошая машина. Вон как четко работает двигатель, даром что не разогретый. И сцепление с дорогой - что надо. Даже в такой гололед. И как уютно светятся приборы. А еще в ней было так удобно.
Жалко! - успел подумать Родион. В тот момент, когда его тело опередило мысли, и он сделал единственно правильное из того, что мог. Выровнял колеса, незаметно опустил левую руку на рычаг открытия двери и, быстро потянув его, выкинулся на дорогу.
Поселок рядом. Может быть, они не вернуться, что бы его грохнуть?
*
Мороз. Запах замерзшего гнилого дерева, дыма из его собственной печки и леса. Неужели...
- Вы - Снежная королева? - зачем-то сострил Алекс и отступил внутрь дома. Как бы приглашая зайти. Чего, возможно, совсем не стоило бы делать.
- Нет, не Снежная, - ответила женщина. От нее пахнуло странным приятным и знакомым запахом каких-то духов. Пройдя в коридор, она остановилась, и осмотрелась. - Здравствуйте, - произнесла она.
За ней проследовал мужчина, который, войдя, качнулся и прислонился к стене.
- Тан-тура-фин, - произнес этот странный человек. И посмотрел на Алекса спокойным и уверенным, но крайне усталым взглядом.
- Тан-тура-фин! - выпалил в ответ появившийся из коридора Сергей. В руках у него была кочерга.
- Сереж, помоги, - как можно спокойнее сказал Алекс и кивнул на незнакомца, который, казалось, вот, вот упадет. И вышел во двор.
Кружились редкие снежинки, лес за небольшой поляной красиво высвечивался мощным фонарем. Кажется все нормально. Свежие следы на снегу: мужские и женские. И... кровь?
Алекс вернулся в дом.
Мужчина лежал на диване, словно большая подбитая черная птица. Рядом на полу грозно лежал меч с красивой и, по-видимому, очень дорогой рукояткой. Расстегнутая кожаная жилетка, кинжал. Около незнакомца суетился Сергей.
- Очень с-странная рана, - ответил Сергей. - Кровь свежая, а края... заживают! Словно прошли сутки!
- Что нужно?
- Вскипятить чайник, аптечку и... надо бы укол.
- А ты? - Алекс обернулся к женщине.
Она сидела на его любимом стуле. Прямая спина, тонкая корона, внимательный взгляд, встревоженное лицо.
- Ему нужно полчаса, - у нее был правильный, но чем-то странный выговор. - А мне... У тебя есть горячая вода? Много горячей воды?
- Конечно. Сейчас будет до черта, - Алекс двинулся на кухню, где за печкой находилась настоящая большая японская бадья для купания, включил водонагреватель. Потом - снова чулан, аптечка.
- Это все? - сник Сергей, быстро осмотрев ее скудное содержимое.
- Ну да. Другая аптечка в машине. А машина в Москве.
Да, глупо. Горчичники, йод, презервативы... Нет, кажется, есть какой-то бинт.
- Сейчас поднимется температура.
- У кого? - не понял Сергей.
- У воды.
- А....
Алекс взял женщину за руку и повел на кухню. Рука была холодной и нежной.
- Ванна вон там, за печью.
Он отошел к столу и начал заваривать чай. Словно ничего не случилось. Но даже, если и случилось... Думай, думай, Алекс. Что-то как-то слишком много странностей. Такие вещи происходят неспроста.
Гладкий деревянный стол, выжженный горячей туркой кружок на его поверхности, чайник. В общем-то, ничего страшного пока не произошло. Только странно, очень даже странно. Вот если бы так начинался рассказ... А что, отличная мысль. Раненый мужчина и изумительно красивая женщина стучатся в избушку лесника? Или нет, нового русского. Или...президента России. Который иногда бросает все и живет в такой вот избушке, где никого никогда не бывает...
- Я помогу, - произнес Алекс. Все-таки он сейчас - тормоз. О том, что замерзшими руками трудно расстегивать петли на одежде, следовало бы догадаться пораньше. - Все будет отлично, - добавил он. - Сейчас ты согреешься.
У нее было изящное красивое тело с белой, словно светящейся изнутри, кожей. Ощущения света и белизны; только темная впадинка пупка и пепельные волосы на лобке. Плавные линии, плавные движения.
- Нет, ты - королева! - улыбнулся Алекс.
- Да, - ответила она. И в этом "да" не чувствовалось ни кокетства, ни иронии.
Ее погружение в воду было особенно грациозным и плавным. Почти нереальным. Удивительно изящно, но отчего-то совсем не эротично. Или он так устал и перенервничал? Или не может думать ни о ком больше? Да и она, видно, тоже устала.
Алекс налил чай в большую глиняную кружку, добавил туда около ложки бальзама и принес полученный напиток своей странной красивой гостье.
- Что с вами произошло? - спросил Алекс, пока она с удовольствием неспешно его поглощала. - Как вы оказались в лесу? Кто его ранил?
- Мы перешли..., - задумчиво ответила гостья между глотками. По-видимому, она затруднялась подобрать слова. - Но, когда еще не вошли, был какой-то человек. Он..., кажется, выстрелил? Так правильно?
В этот момент в комнату влетел Сергей, и ошарашено уставился на нее и Алекса. Очень вовремя! По-видимому, хорошенькую сценку они представляют...
- М-можно тебя на м-минуту? - неспокойно произнес он. После чего, стараясь казаться невозмутимым, схватил Алекса за руку и повлек в комнату.
- Видишь? - шепотом спросил он, показывая на раненого мужчину. И, подойдя ближе к тому, уточнил, - И ты полагаешь, что это человек?
Алекс вздохнул.
- А что я, по-твоему, должен думать? Он жив, спит?
- Может быть, и спит. Но все слышит. Ты посмотри?
Алекс посмотрел. Спокойное, ненапряженное лицо. Сильное и осознанное. Словно этот парень и на самом деле не спит, а думает о чем-то и одновременно держит под наблюдением все, что происходит вокруг.
- Если спит, значит человек.
- Ты куда? - вскинулся Сергей.
- Нужно найти полотенце.
- Какое полотенце? Ты выяснил у нее что-нибудь? - возмутился он и снова повлек Алекса. На этот раз в прихожую.
- Ты знаешь, о чем я подумал? - произнес Сергей полушепотом и припер его к стене, - Я ничего не понимаю! Такая странная рана. Так не бывает. Но у меня есть версия.
- Версия чего? - сделал попытку уточнить Алекс.
- Ну, что происходит. А что об этом думаешь ты?
- Я... Слушай, давай им нальем, поедим и потом обо всем их расспросим.
- А кинжал? Нет, ты видел, какой у него кинжал? Как старинный. А одежда? Ты можешь думать обо мне все что угодно, но это - пришельцы!
- Так..., - вздохнул Алекс. - А я тогда кто? Дед Мороз?
- Ты... Ты нет. Да откуда я знаю!... Послушай, все сходится. Они ошиблись! Понимаешь, ошиблись во времени! Отсюда все... и одежда, и остальное. Они устроили провал в измерениях, и именно от этого все вокруг так глючно. Но что-то не рассчитали, промахнулись. А мы тут паримся, ничего не понимаем, и чувствуем себя не в себе!
- Ну.. это очень личное истолкование, - попытался отшутиться Алекс.
Сергей вздохнул.
- Конечно, я тебя понимаю, - продолжил он уже более спокойно. - Наверное, со стороны это выглядит как какой-то бред. Но как тогда все это объяснишь?
- Как? Просто. Например, тем, что сегодня Пятница. На турбазе какие-нибудь ребята гуляют. Устроили этакий маскарад, выпили, покурили чего-нибудь, подрались, заблудились. Или застряли где-нибудь тут поблизости. Потом замерзли. Логично?
- Логично, - задумался Сергей. - Весьма даже. Вон у Анжелинки банкиры все дорогое Шампанское раскупили. Только эта рана... И, потом, разве этот человек похож на банкира?
Алекс задумался. Что тут можно ответить? Он отодвинул стул, почему-то стоявший по середине прихожей, в угол и сел на него.
- Понимаешь, дело не в том, похож ли он на банкира или нет. Я знаю некоторых банкиров, большинство из них друг на друга не похожи. Дело в другом. Мы, наше сознание, пребываем на Земле, то есть в чувственном материальном мире, и можем воспринимать только проявленные трехмерные объекты. То есть, через наши чувства, материальные. И наоборот. Прочие миры или измерения относительно нас как бы не материальны. Если, конечно, принять, что они есть... Они - другие, мы их и не можем видеть, трогать, понимаешь? И из этих миров не может быть никаких пришельцев с материальными телами. Тем более кинжалами. На фиг им там кинжалы? У них там другие средства.
- Ну, как...? - не сдавался Сергей. - А летающие тарелки? Сколько случаев!
- И большинство из них почему-то над Штатами и Россией. Серж, будь реалистом. Все это сделано на земле. Если действительно было. Поверь мне, в баню эти домыслы... Сейчас мы что-нибудь съедим, выпьем и все выясним, - Алекс поднялся, похлопал Сергея по плечу. Тот с недоверием посмотрел ему в глаза, но пошел за ним.
По-видимому, он переборщил с оптимизмом. Теперь Сергей решит, что это он, Алекс, свихнулся и не понимает опасности. Но что ему еще сказать? Пересказать в одной фразе оккультную модель мироздания?
- Я..., - Сергей взял Алекса за локоть и улыбнулся. - Я все понимаю. Ты же рассказывал.. Ну когда мы осенью у тебя сарай ставили. Про астральные тела, иерархии.. Но я смотрю..., - он указал на раненого незнакомца. - Этот костюм... воротник, меха. Шрамы! У него много, много шрамов. И руки.. И я вот смотрю...
В этот момент лицо мужчины, на которого был направлен их взгляд, едва заметно дернулось, и он открыл глаза. Эти глаза бесстрастно обвели комнату и остановились на двери.
- Я бы запер, - тихо проговорил он. Таким голосом, словно говорил на неродном языке. - Они скоро будут здесь, - добавил он, - У них хорошие доспехи.
- У кого? - спросил Алекс.
- У Воинов Четвертого Короля. Они очень серьезные воины.
- Так..., - произнес Алекс, чувствуя, как происходящее медленно смещается куда-то в сторону. - Так, - еще раз повторил он, но не тронулся с места.
- Дык... Ты! Они! - попытался вывести его из этого состояния Сергей. - Я же не зря! А ты... стоишь! Ведь как чувствовал! Быстро! Где здесь засов?! И что-нибудь из оружия? Ну, топоры, лопаты? А лучше бы что-нибудь огнестрельное... Может, отмахаемся!
И смелый молодой лесник кинулся к двери. На ходу проклиная свою медлительность и нерасторопность. Наткнулся на стул, который он, Алекс, почему-то так и не убрал, закатал рукава и... остановился.
- Поздно, - вырвалось у него. Потому что в этот момент на крыльце под чьими-то решительными ногами заскрипели промерзшие доски.
Незапертая дверь отварилась, и вместе с клубами пара в комнате оказался человек в хорошей, но заношенной дубленке и заиндевевшей кепке.
- Играй фанфары!
Фейерверки взвейтесь!
Мы к Алексу пришли, ужасный путь осилив,
Что б выпить водки!
И ужраться в дупель!
- радостно продекламировал вошедший и картинно упал на пол.
- Убили, - прошептал Сергей
- Воистину, - откликнулся лежащий и для правдоподобности дернул ногой. Из его кармана выкатилась бутылка рома и с шумом подкатилась к стене.
- Эй, эй! Не разлейте напиток!? - вымолвил Алекс. Ему захотелось придумать что-нибудь смешное и подыграть, но было очевидно, что ничего равноценного неожиданному появлению в его доме Семена, сделать невозможно. В этот момент в комнату с топотом ввалились его первая жена Люся, вторая - Настя и Ванька Оряхин с большущими сумками, запорошенными снегом.
- Ого! А-гага! - с первобытной радостью закричал последний.
С мороза - к очагу!
Вот так мы кайф словили!
Как древний путник, намесившись снегу.
А кое-кто
Был, как и я, в ботинках,
И промочил их.
Ну а надо б горло...
На последних строфах Иван смущенно умолк и оглядел присутствующих. Конечно: недопитая бутылка на столе, Сергей в боевой стойке, "пришелец" в какой-то странной средневековой одежде. И красивая белая женщина, в накинутом на голе тело полотенце.
- Значит так? - выдохнула Люба, тоном трудяги-активтста изобличающего развратных буржуев (о, как давно он этого не слышал!). - Так вот, значит..?
- Да, - скромно подтвердил Алекс. - Мы вот тут как раз собирались поужинать.
- Вижу, вижу...
После чего все заговорили разом.
- Саш, машина там, у леса, и у нее почему-то заглох мотор.
- Алекс, родненький, сейчас я расскажу тебе, насколько ты был прав!
- Вы только.. дверь! Дверь - на засов!
- Ой, Алекс, дорогой, я, на самом деле, так рада! Можно, я тебя поцелую!
На фоне чего, Семен затянул что-то революционное, а Алекс затряс головой, затопал ногами и разразился гомерическим хохотом.
А мужчина, лежащий на тахте, смотрел на все это и постепенно успокаивался. Все, кажется, было в порядке. Они - в тепле, им оказана помощь. А эти люди ... Вон тот в свитере и полинявших брюках, которые называют тут джинсы, - очевидно хозяин. Этот помоложе, - то ли оруженосец, то ли сосед. А те, кто сейчас приехал, - друзья хозяина и, следовательно, тоже чего-то стоят.
Наконец-то.... . Может быть, все и обойдется.
4
Много вещей в мире происходит благодаря чьим-то хорошим побуждениям. Так, директор филиала одного из коммерческих банков решил сделать приятное своим коллегам и вывез их на отдых в красивое уединенное лесное место на берегу водохранилища. Начальник арендованной им турбазы, тоже из благих побуждений, решил навести на своей турбазе порядок. Это выразилось в том, что он выгнал двух лиц без определенного места жительства, которые вяло плотничали и расчищали снег около зимних домиков, посчитав, что Мустафа и Гафар может быть и не справятся за четверых, зато точно не напьются. И вот, благодаря хорошим побуждениям этих уважаемых людей, Роман Кубиков, бывший студент, курьер и разнорабочий, ныне лицо без определенного места жительства и его коллега по последнему месту работы, невысокий приземистый человек по кличе Утюг, оказались в этот момент на автобусной остановке напротив Анжелинкиного магазина. И это обстоятельство сыграло в нашей истории свою роль.
На остановке было неуютно. Пронизывающий холодный ветер летел над темными лесами, обретал скорость и мощь где-то на просторах водохранилища, и, немного задержавшись в соснах на берегу, с силой наталкивался на промерзшую железную стену этого сооружения. Противными струями мелких снежинок, он задувал внутрь, отчего внутри было холодно и неуютно. У ветра не было хороших побуждений, и, подгоняя поземку, он несся дальше, к следующему лесу, вдоль по дороге, которая вела к станции. Дороге, по которой почему-то никак не приезжал автобус.
Утюг, как и следовало ожидать, ругался. Сначала тихо, затем все громче и громче. И когда его ругань уже стала подкрепляться жестами, выпалил:
- А вот хрен мы дождемся т-перь энтого автобуса!
И внезапно замолк. И снова стало слышно только ветер.
- Ну..., - согласно кивнул Роман, что бы заполнить паузу, возникшую после такого невеселого предсказания.
- И что мы тогда? Может быть здесь и засодим? - в голосе Утюга было все: злоба, скорбь, отчаяние и надежда. - А то ведь, бля..., - и он долго произносил слова, буквальное значение которых не имело отношение к сложившейся ситуации.
Роман грустно посмотрел на дом, стоящий недалеко от остановки. Свет окон. За которыми тепло. И толстые женщины в цветастых халатах готовят еду.
- Не-а. Противно здесь чего-то, - задумчиво вымолвил он. - И потом, знаешь, Утюг, они же нам хорошую штуку дали, эти банкиры, - он вытащил из-за пазухи не начатую бутылку джина и несколько минут созерцал ее в свете фонаря, болтавшегося у остановки, - Видишь, "Бефитер".
- Ну?...
- Знаешь, что значит "Бефитер"?
- Ну, что значит... Кончай базар. Виски какое-то.
- Не тронь! Бефитер - это личный охранник королевы Англии. Понял?
- Ого, - опустился назад на нагретое место Утюг.
- И чего ж, его - и на остановке?
- А чо? Без градусов он что ли?
Роман спрятал бутылку и огляделся по сторонам. Что ж это за жизнь? Вот здесь и из горла... Ну, выпьют, а что потом?
- Утюг, слышь, а давай в лес! - неожиданно выдал он. И высказанная мысль показалась ему очень хорошей. Почти гениальной. - Нет, ты понял? Ты когда последний раз в лесу был?
Утюг почесал шапку в том месте, которое по расположению соответствовало его затылку. Затем принялся за подбородок.
- Это... Ну, когда у меня еще комната в Лосинке была... Или нет, еще раньше. Но ты, братан, дело говоришь. Только п-п-п-... Заблудимся! Мороз! Видишь?
- А мы на опушке. И постепенно! - Роман почувствовал, что пить где-то еще - просто преступление. - Ты представь, слышишь? Ночь... Мы идем, потом останавливаемся - и по глотку. А?!! И дальше. Это же кайф! А там вдруг фить-ть-ть-ть.. Огонек! Понял? В лесу, за сугробами. Представляешь? А там...
- Лесник. С волкодавом? - предположил Утюг.
- А-а... Не понял ты, - махнул рукой Роман. - Это же я так, для интереса. Лес, звезды, огонек...
- Да я, нет.., я понял. Ну, так что, открывай что ли? И двигаем!
Вдалеке, на дороге, выходящей из леса, появился свет фар. Он приближался.
Автобус?
Роман вздохнул. Если это так, то даже жалко. А не ехать нельзя - последний рейс. Конечно, можно и на станции, а там в Москву. Может быть, если на дальних складах у вокзала не закрыли люки, удастся переночевать по-человечески. Это будет удобно, ни каких сомнений. Но выпить в ночном лесу...
Вот если бы не приехали эти самодовольные жлобы на "Мерсах", и их с Утюгом не выгнали с турбазы, вот тогда... Что ж ему так не везет в этой жизни? Одно зло! Но, если смотреть по-философски, может быть, все это - к лучшему. Сейчас в автобус, в тепло. Там они и начнут. Целых двадцать минут кайфа, не меньше. Движение и уют. А вокруг природа....
- Размечтались! - зло процедил Утюг. Вместо автобуса к остановке подъехала мощная приземистая легковушка. И остановилась. - Видать к этим... Ну, которых на джипе привезли.
Машина немного постояла у дома, затем резко, в заносе, развернулась и подкатила прямо к ним. Роману показалось, что это не к добру. Словно подтверждая его мысли, из машины вышли два парня. Решительная недобрая походка. У одного - что-то с рукой.
- Слышьте, мужики, - проговорил один из них. Он был крупнее, чем тот, у которого повреждена рука, и глядя на его нервную манеру стоять, у Романа возникло чувство, что этот парень куда-то очень спешит. И стало страшно. Вот сейчас шагнет к нему и как ударит. Но за что?!
- Слышьте, наш э-э-э-э... друг, он был с такой бабкой. И с э-э-э-э-э... ребенком. Ну, он только что должен был приехать. Не дождался нас. На станции. А мы... ну, короче, встречали. Ясно?
- Сигареткой угостишь? - сощурился в ответ Утюг.
Опять начнет канючить! Внутри Романа что-то съежилось и быстро запульсировало. Вот дурак... Что сейчас будет! Этому балаболу - хоть бы что, а вот ему, Роману, опять достанется. Как всегда. И ведь не убежишь, эти бандиты в проходе стоят.
Здоровый тем временем достал распечатанную измятую пачку каких-то дорогих сигарет и протянул Утюгу.
- Ну? - как-то излишне тихо поинтересовался он.
- Что ну? Вот автобус третий час ждем. Таксей нет, а заплатить кому не хватает. Жадные все такие...
Здоровый молча и медленно перевел взгляд на Романа.
- Давно? - еще более тихо поинтересовался он.
- Н-нет..., проговорил Роман, в голове которого запульсировала только одна мысль: "Не бей! Не бей!"
- Н-ну двадцать, так это, минут. Или тридцать пять.
- И куда пошли?
- Туда... в подъезд. Во второй... Который дальше. На второй этаж...
- Ну. Здеся один только такой дом, - подтвердил Утюг. - Обслуга там с санатория живет. Усекаете? И еще, на джипе они приехали. Такой небольшой, красивый. Импортный, ясно? А за рулем баба.
Бандиты переглянулись, быстро вернулись к машине и, подкатив на ней к дому, энергично исчезли в подъезде. Словно их и не было.
Роман встряхнул головой и поморщился. Он был растерян и подавлен.
Трус! Трус, гад и предатель. И опять, кажется, влип. И почему с ним всегда случается что-то ужасное? Словно все вокруг сговорились и за что-то ему мстят. Вот и теперь, он отчетливо чувствовал, как его затягивает в нечто злое, опасное и неприглядное. Помимо его воли.
- Пошли, - вдруг выпалил он. И осознал себя стоящим на дороге, ведущей к станции. А что, может быть, он еще успеет дойти до леса. Пока они не вернулись. И не сели в свою бандитскую машину. Роман взмахнул рукой и быстро пошел.
В спину дул ветер, впереди темнел лес. Они с Утюгом войдут в этот лес, отыщут там тропинку и... . Ведь лес совсем близко! Как-то даже неожиданно близко. Вот только что далеко был, а сейчас он в него войдут...
Конечно, все это - фантазии. Пустые и дурацкие фантазии, которыми полна его жизнь. А он все бредет и бредет по этому ландшафту разочарований, унижений и гадостей. Еще надеясь, что вон за тем леском вдруг блеснет маленький желтый огонек. Он подойдет, постучится в дверь, за которой тепло, и в этом тепле уютно сидят добрые нормальные люди, которые будут ему рады, которые ждут именно его, которые его полюбят. И все станет по-другому. Пусть это чушь, пусть никто не обещал ему ничего подобного, но если не думать об этом и не представлять ничего такого, то как же тогда жить? Нет, вперед, только вперед!
- Сюда! - воскликнул Роман, - Кажется, тут лыжня! - и, перепрыгнув через снежный отвал, нырнул в небольшой проход под елями. - Главное быстро и подальше от дороги!
Уворачиваясь от веток и натыкаясь на какие-то неразличимые в темноте елей кусты, Роман бежал и бежал. Лыжня куда-то исчезла, снег стал глубоким. Старые ботинки и брюки ниже колен стали мокрыми. Съехала шапка, выбился шарф. В тяжелом пальто было жарко, дыхание сбилось
- Ну вот, - выдохнул он и остановился. - Кажется, убежали! - Роман поправил шарф, застегнул пальто и огляделся. Он стоял на небольшой вытянутой поляне. И вокруг него никого не было.
Как странно. Он же бежал сзади.
- Утюг! Утю-у-уг! - позвал Роман и прислушался.
Под ногами хрустнул снег. Где-то вверху ветер тревожно раскачивал верхушки деревьев. А впереди равнодушно серела сплошная стена леса. За которой, кажется, помигивал далекий огонек.
*
- Ну вот, - проговорил Алекс и поднял бокал. Произнесенные слова выразили то, о чем он думал коротко и точно.
- Ну вот, - повторил Алекс. И уточнил, - Сейчас, как выпьем и поедим....
- В общем, ужремся, - громогласно поддержал его Семен.
- И, как самый голодный в этих лесах, - Алекс, дабы никто не усомнился в этом утверждении, воинственно поднял голову, - И, может быть, самый жаждущий... Короче, объявляю двухминутный перерыв на болтовню. Только пьем и закусываем!
- Вау! Замечательно! - одобрила эту мысль Люба.
- Да, после всего, что я сейчас пережил..., - присоединился Иван.
А Настя радостно обвела всех взглядом и спросила, - Ну что, мы чокнемся наконец-то?
Из бокала пахнуло можжевелем. Неразбавленный, успел понять Алекс. И в это момент услышал тихий и долгий стук в дверь.
Ну вот.
- Ничего себе..., - тихо произнесла Люба.
Опустевшие рюмки и стаканы быстро вернулись на место. Пересиливая желание закусить, Алекс снова пошел к двери. Это даже интересно. Кто там еще, Дед Мороз? Еще одни пришельцы? Или тот чокнутый с пистолетом? Сергей озабоченно встал с места и, схватив полюбившуюся кочергу, встал сбоку от двери.
Алекс открыл. На пороге стоял странный тип в мешковатом пальто и свалявшейся заячьей шапке.
- Здрасьте, - произнес тип и, изображая стеснение, уставился в пол.
- Так..., - ответил Алекс. - Добрый вечер. Предположим... В чем дело?
- Вы извините, ну не сердитесь, пожалуйста..., - тип поднял к Алексу лицо полное объяснений. И это лицо вдруг озарилось какой-то идеей. - А у нас.. То есть теперь только у меня, правда... - есть! - и странный парень вытащил из-за пазухи литровую бутылку джина "Бефитер".
- Пусть тащит сюда! - радостно предложил Семен. Который уже успел и выпить и закусить. А Сергей тихо шепнул на ухо, что видел, как этот парень вроде бы работал на турбазе.
Вроде бы работал... Сколько же разных и удивительных людей гуляет по родному Алексову лесу этой ночью!
- Ты тут вывеску "Ресторан" видел? - спросил он. Пришедший удивленно замотал головой. - Или указатель с приглашением? Это частный дом!
Странный посетитель отпрянул.
- Я... я там умру, - тихо сказал он, указывая взглядом на лес.
- Хорошо. Затвори дверь, - поморщился Алекс. - Ты действительно один?
- Спасибо, - улыбнулся человек. - Меня зовут Роман, - он сел у стены, смиренно сложив пальто на колени. Смутился.
Хорошо, что хотя бы представился. Та симпатичная дама со своим спутником ничего о себе и не сказали. Правда, как они могли это сделать во всей этой гостевой суматохе? Но что было бы, если бы он сюда вообще не приехал? Или застрял в пробке? Странно представить, как они все равно приперлись бы в полном составе сюда. И сели ужинать в его доме. А этот тип, скорее всего, тут бы поселился. Что-то не так...
- А, вы знаете, я шел, - почти всхлипнул новый гость и вдруг снова улыбнулся. - Я шел, шел. Ведь я только свернул. Я ведь работаю, ну недалеко тут, в зоне отдыха. У меня даже паспорт есть. И в нем прописка московская. Была.
- Замечательно, - попытался поддержать его Алекс. Он поспешил снова оказаться за столом. В тарелке была закуска, Семен разливал по бокалам следующую дозу спиртного, а Настя уже принесла приборы для нового гостя и накладывала ему винегрет.
- Вам с маслом или с майонезом?
Люся рекомендовала Сергею что-то попробовать, а неизвестная гостья вежливо закусывала и чуть улыбалась. По-видимому, это очень весело: наблюдать со стороны, как человеку весь вечер никак не дадут поесть.
- Да. Это джин, - произнес Семен, сосредоточенно обнюхивая горлышко принесенной бутылки. - Только пробка скручена. Разбавлял что ли?
- Нет, нет, нет! - испугался новоприбывший Роман. - Просто хотел выпить его в лесу. Понимаете? Кругом заснеженные елки, лес, ночь. Как Новый год... Ну, я и открыл.
- И не выпил? - искренне удивился Семен.
- Не-а. Представляете? Стало страшно.
У Сергея звякнула вилка, и за столом стало как-то непривычно тихо.
- Страшно? - Алекс сделал над собой усилие и намазал хороший слой паштета на половинку крутого яйца. Медленно, медленно водя ножом. - Чего страшно? - спросил он, - Медведя увидел? Или еще кого?
- Нет-нет, - затряс головой Роман. - От этого-то и страшно.
Сергей с пониманием посмотрел в его сторону. Затем на Алекса, словно напоминая, я же говорил...
- Как, и вы..., - поднял встревоженное лицо Иван. - Ну, то есть, и ты что-то почувствовал? Тоже, да?
- Старый, ты чего? Мы же договорились..., - поморщился Семен.
- У-у-у-у-у-у-а-а...., - Алекс откинулся к спинке стула, взял в руки фужер и тихонько завыл. Все замолчали и испуганно посмотрели в его сторону. - У-у-... Я хочу-у-у-у выпить, - Алекс посмотрел на фужер. В хрустале переливался свет, и эти переливы несли что-то радостное, спокойное и уютное. - Я провозглашаю сей тост, в честь этой знаменательной даты. Ибо сегодня тут, в этом доме открывается филиал печально известных "Белых столбов". Только у нас, судя по всему, будет еще круче. У-уу-у...
- Ну да. Чур я буду Кащенко! - шумно осенило Семена.
- Ничего не понимаю, - созналась Люба. - Тогда меня, всякий случай... считайте принцессой Дианой.
- Так. Если я правильно поняла, - улыбнулась женщина в белом, - Вы здесь сами решаете, кем вам быть?
И внимательно посмотрела на присутствующих.
В наступившей тишине послышалось, как в соседней комнате что-то глухо упало на пол.
- М-да, - выдавил из себя Алекс. Глухой звук почему-то встревожил его больше, чем эта странная беседа. - Но, похоже, ваш спутник решил стать человеком, который падает с кровати на пол.
Алекс вздохнул и снова вышел из-за стола. А что делать? Видимо, ему нужно смириться с тем, что он проведет вечер голодным
В соседней комнате все было на месте. Раненый лежал на кушетке. Спокойно и безмятежно, как человек наконец-то оказавшийся в безопасности и понимающий это. Рядом - аптечка, разбросанные презервативы. Тусклый ночник, темные очертания мебели, полумрак. Тем временем, голоса людей за стеной продолжали обсуждать странность этого вечера.
- Да, кажется, я давно не была в России, - высказала свою версию Люба. Как всегда, спокойно, но немного растерянно.
- А я тут живу уже третий год, но что б так..., - мрачно ответил Сергей.
- Нет, ну есть же кто-то, кто может мне, наконец, объяснить, что все это значит? - не выдержал Иван.
Ему никто не ответил.
Что это значит? Что это значит? Что это значит?...
Действительно, что? Непроизвольное изменение сознания? Тогда в чем причина? И откуда это странное чувство, что он видел все это?
Алекс собрал сознание. Да, верно, видел. И даже знает, что нельза тупо стоять как столб в этой комнате. Потому что, когда он стоял....
Нет, Ваня прав, что это значит?
- Это значит, все вы - покойники, - равнодушно и грозно произнесло лицо, неподвижно застывшее в углу.
И Алекс увидел, что у этого лица есть еще и рука. Которая держит большой черный пистолет. А вторая перевязана и висит на смешной цветной тесемочке. Видимо, он не сразу увидел все это после светлой комнаты.
Убийца проник сюда через сарай. Сергей - балбес, кричал больше всех, а сам... В голове что-то переключилось и в момент этого "щелчка" пронеслось сдесяток мыслей одновременно. Что им нужно? Опять пистолет! Карма? Но почему? Им нужен именно он? Или кто-то там, в комнате: Настя, ребята? Или эта странная пара? А этого парня он уже...? Так, может быть, тумбочкой по ночнику? Или покрывалом? Оно отвлечет...
- Руки за голову. Быстро. Стоять.
- Этот человек без сознания. Он ранен, - зачем-то произнес Алекс, показывая на лежащего незнакомца. Неужели этого парня с сознательным лицом уже добили? А там, в большой комнате?
- Без сознания?
- Совершенно.
Бандит прицелился Алексу в голову. Сейчас и он, Алекс, лишится сознания тоже. Интересно, что у него с другой рукой? Ранен? Кем? А если он к нему, в чем ричина? Заказ? Чушь, это проще в городе. И, если убивать - то сразу, пока он не понял что к чему. Значит, этот гад чего-то ждет? Чего?
И, словно в ответ на этот вопрос за стеной вдруг послышался грохот, женский вскрик, и чей-то незнакомый уверенный голос проревел, "Всем лицом к стене, быстро!"
Во взгляде человека с пистолетом мелькнуло что-то похожее на удовлетворение, рука напряглась.
Это - конец. Их всех там тоже расстреляют, а выстрел в него - сигнал. Сначала его, затем...
Там за углом оголенная розетка; дотянуться, ударить кулаком.. - еще секунда и будет поздно. А коротнет - кто-то спасется. И еще, они пришли не за ним. Он это знает точно. Но какая теперь разница...?
- Там в подвале..., - начал говорить Алекс и негромко стукнул ногой по полу.
Его противник на миг опустил глаза на указанное место. Этого оказалось достаточно. Алекс отскочил за угол и почти в тот же момент ударил рукой по торчащей из стены вилке.
Ночник погас. Алекс быстро сгруппировался и низко присел. Если будет стрелять наугад, промажет. Но, судя по полоске света из большой комнаты, полного короткого замыкания, обесточивающего весь дом, не вышло. Жаль, подумал Алекс, и удивился почему нет ни выстрела, ни погони. Пушка не настоящая, или...? Нет, настоящая, он почему-то знает это точно. Алекс нащупал в темноте ножку табурета и услышал, как за углом в комнате стукнулся о пол какой-то тяжелый предмет. Пистолет, догадался Алекс. Затем послышался сдавленный крик, и тихий голос с еле заметным акцентом произнес "Так. Он больше не опасен".
А где-то за стеной посвистывал усилившийся ветер.
*
Вьюга, подумал Иван. И эта мысль выглядела как спасение. Спасение от того, что там за спиной, в комнате. Ярко освещенной комнате.
Метет...
Перед его глазами, близко, близко была бревенчатая стена. Какие-то кружки, показывающие, что у этих деревьев когда-то были ветви. Пока их не срубили, не обтесали и не положили в стену этого дома. Что бы они защищали человека.
Дерево. Неужели, это правда? Неужели, это будет последним, что он увидит в своей жизни.
Как страшно глупо все вышло! Когда этот здоровый бандит легко отшвырнув Сергея, ворвался в комнату и взвел автомат, Иван не поверил, что это на самом деле. Как тогда, в электричке. Или не мог поверить? Грубый окрик, страх, его идиотское, постыдное подчинение. И вот они уже ничего не могут сделать и стоят лицами в эту стену. Добрую, желтую, защищающую. Только не от того сильного и напористого голоса, который сзади.
- Стоять! Не дергаться! Кто дернется - пуля! Ну!?
И Иван захотел, что бы все произошло как можно быстрее. Кровавая вспышка в глазах.... Он, наверное, даже не услышит выстрела; провалится в эту вспышку и полетит, полетит...
Куда?
И в этот момент поразительно спокойный женский голос со странным выговором и уверенностью, в которой нельзя усомниться, холодно произнес.
- Без нас не выберешься.
Кто она? У Алекса много странных друзей, но это...
- Что? Молчать!", - заорал бандит и щелкнул затвором.
- Самоубийца..., - с презрением усмехнулась женщина.
- Закройся! Ты все врешь! Мы... Мы выйдем по следам!
- Их уже нет.
Иван не сразу понял, о чем они. Но тот парень, по-видимому, соображал быстрее. Еще бы, - такая профессия.
- Что ты гонишь? - взревел он. - Что? Что все это значит? Ну?
- Все изменилось.
- Все? Ты... сейчас расскажешь! Ну!
Женщина молчала.
- Расскажешь или... Мызарь! - хрипло заорал вдруг бандит. - Мызарь, ответь! Или я сейчас грохну их всех! Мызарь! Ну?
- Постарайся не двигаться и брось свое оружие, - очень правильно произнес кто-то в ответ. С таким же отсутствием акцента, как у неизвестной женщины. - Тогда тебе ничего не будет, - Судя по звуку, этот кто-то был около двери в комнату.
- Та-а-а-а-а-а-к! - почти завизжал убийца и натянул какую-то пружину в своем автомате.
- Ноу! Ноу! - быстро выкрикнула Люба.
Послышался топот. Что-то упало. Иван машинально обернулся. В сторону убийцы летели одновременно стул и табуретка. Где-то сбоку у стены, пригнувшись, бежала Люба, вооруженная какой-то палкой. В то время как сам убийца эффектно заваливался назад. Ибо лежащий почему-то за шкафом Алекс выдергивал из-под него старый половик.
- Давай! Мочи! - прохрипел и замолк неприятный высокий голос.
Мызарь, догадался Иван. И с опозданием схватил со стола нож.
Стул и табуретка пролетели мимо, половик оборвался, и Алекс с его куском в руках, отлетел куда-то вглубь комнаты; но Любе все-таки удалось вцепиться убийце в лицо, и тот все же упал. И выстрелил куда-то вверх. Все, в том числе и Люба, отскочили в разные стороны. Наступила удивительная тишина, среди которой убийца, не выпуская из рук автомат, медленно поднимался на ноги. Почти по той же траектории, по которой падал. Тогда Настя вынула из висевшей рядом куртки газовый пистолет и три раза выстрелила ему в лицо.
- Газы! - истошно заорал Роман.
Убийца бросил автомат и, держась за голову, откатился к двери, где безуспешно пытался подняться. К нему с увесистой бутылкой в руке кинулся Семен. Но было поздно: входная дверь отворилась и на пороге возникла закутанная женская фигура с топором.
- За внука моего, гад...! - выкрикнул звонкий старушечий голос. Ее оружие - тяжелый колун, - вознеслось вверх, но задело за проводку.
Посыпались искры. Погас свет, и у Ивана сильно защипало в глазах.
- Электричество отрубилось! - прокомментировал это явление Алекс.
А глаза так щипет не из-за искр, понял Иван, и после этого его сознание больше уже не рождало каких-либо мыслей.
Был только шум. Много, много голосов, топот ног, грохот падающих стульев,сдавленный крик. Ударяясь обо что-то и спотыкаясь, Иван выбрался из дома. Там тоже что-то кричали. Где-то рядом в лесу хлопнуло несколько выстрелов.
- Не нужно снегом, - посоветовал ему кто-то.
Из глаз текли слезы, из носа - сопли. Без пальто было неуютно и холодно. К тому же он задел какую-то ветку и его обсыпало снегом, который таял за воротом и щипал руки. Но, может быть именно от этого, резь в глазах стала постепенно пропадать и Иван стал приходить в себя. И, когда он смог, наконец, осмотреться, он увидел, что стоит под громадной елкой и видит поляну. На поляне за ветками ели светлела крыша дома, под окнами которого двигались две или три фигуры. И над всем этим стояла ночная зимняя тишина.
*
Шло время. В голове что-то пульсировало, но она прояснялось. Зато тело мерзло все больше. Откуда-то появилась его спасительница Мария Петровна. Иван сначала испугался, решив, что это галлюцинация, и не окликнул ее, но потом понял, что фигура с топором, сокрушившая проводку, как раз и была она.
- П-п-пойдем что ли? - предложил спрятавшийся за соседней елкой Роман.
Все собрались у дома. На Рому газ почему-то не действовал, он нырнул внутрь и вынес несколько пальто. Постепенно из звучавших вокруг вопросов и ответов стала проясняться картина происшедшего. Получалось, что Алексу и раненому удалось справиться со вторым убийцей, в то время как Мария Петровна ворвалась в дом, потому что разыскивала внука, которого эти бандиты взяли в заложники. Но из-за короткого замыкания свет погас во всем доме, и убийцы скрылись. Но уже без оружия. Лесник по имени Сергей бурно радовался этому факту, хотя из него вовсе не следовало, что убийцы не могут явиться вновь. Да еще прихватив с собой банду таких же как они. Только с пулеметами и гранатами.
Но самым страшным было не это. Что-то вокруг происходило не так. Словно он, Иван, видел все со стороны, и словно узнавал это не в первый раз. Люди, их слова, темно-синее небо, ограниченное слева запорошенной крышей, и вдруг - чье-то лицо. Оно только возникло, но уже знаешь, что оно хочет сказать. И знаешь, что все это не так. Но не знаешь, как было на самом деле. Потому что знать - страшно.
А вот крыльцо. На него выходит Люба. "Нужно принести дров, огонь гаснет", - говорит она, но при этом почему-то догадываешься: она выпустила палку из-за того, что споткнулась, и поэтому вцепилась в лицо убийце руками. Люба...
Они вернуться!
Сергей. Местный. Друг Алекса. До него это тоже, наконец, дошло. И он испуган, спрашивает, где Алекс? Это очень плохо, что нет Алекса. И тут Роман, предлагающий всем джин.
- Ну что? Заходите в дом. Кажется, все уже выветрилось, - говорит Настя. И все становится на свои места. Ибо ясно, что Алекс и Семен пошли искать машины, что бы затем подогнать их к дому. И сейчас приведут Максима, оставшегося в машине убийц. А те - вообще остались без транспорта. Но, откуда он все это знает? И тут хлоп. Словно стена. И ничего не понятно. Одни вопросы, которые пока трудно осознать и выстроить в порядке важности.
Теперь они в доме. Терпимо. Появились Алекс, Семен и освобожденный Максим. Алекс сразу ушел за дровами. А они снова за столом. Все позади, они собрались, зажгли свечи, и их колеблющийся свет постепенно возвращает Ивана к реальности.
Он встряхнул головой. Ничего себе, вечерок!
Где-то по-прежнему свистел ветер. Все молчали. Люся, Семен, серьезный и притихший Роман, Сергей, сосредоточенная Настя, сокрушенная Мария Петровна, полуотключившийся Максим. Странные гости Алекса в своих странных костюмах и со странными движениями. И сам Алекс.
Который просто молча накладывал себе колбасы.
- Наверное, Москва зимой самый грязный город в мире, - внезапно заявил он. Тихо и спокойно, словно им было больше нечего обсудить. И предпринять. Например, позвонить в милицию. Впрочем, о чем он... - Зимой, когда человеку свойственно хотеть чистоты, снега, льда.., - тем временем продолжал Алекс, - А тут грязь, слякоть, противное коричневое месиво на дрогах. Один раз прислонился к Настюхиной машине, теперь придется стирать куртку. Какая-то азиатская грязь. Или это - от бедности?
- М-м-м, я когда-то был в Кувейте, - глубокомысленно откликнулся Семен. - Там чисто. Но там нет зимы.
- И они богаты, - дополнила Люба.
- Это все дворники! Ведь дворники-то сыпють всего..., - внесла свою лепту в обсуждение Мария Петровна.
Боже, о чем они говорят?
- Да..., - рассеянно согласился Роман.
Семен взял бутылку и начал привычно разливать ее содержимое.
И в этот момент посвистывающий в дымоходе ветер принес откуда-то издалека тихий звенящий звук. Он был похож на звон большого числа колокольчиков. Ивану показалось, что эти колокольчики должны быть маленькими и искрящимися, как снежинки. Которые вытянутым облаком несутся над ночным лесом в темную северную даль. Постепенно стали различаться отдельные позванивания, которые были громче других. Они, словно о чем-то предупреждали. Или просто выражали в звуке то, чем был для них полет среди морозных ночных лесов. И тон этого звона постепенно стал высоким, очень высоким, запредельно высоким. И когда показалось, что еще немного, и они ворвутся внутрь дома, в эту комнату, внутрь их тел, и они все, так же зазвонят, заискрятся и разлетятся в морозную темень мелкими ледяными осколками, все стихло. Словно уши, или даже всю голову, заложило ватой. "Ты слышал музыку сфер", - без какой либо видимой логической связи подумал Иван. И попробовал пошевелиться.
- Ой! Ты же прольешь на меня! - воскликнула Настя.
- Да тут вообще зальешься, - выразительно осмотрел выполненную им на столе лужу Семен. За тем, подумав, добавил, - И обосышься.
- Да уж, - вымолвил Сергей. - Я же говорил, ... А вот теперь еще и слуховые...
- Нет. Я все-таки сейчас выпью, - заявила Настя. Так нельзя. Что-то происходит, и никто ничего не знает, - и она вопросительно взглянула на Алекса. - Слушай, ты можешь объяснить, что это тут был за звон?
- Друзья, кажется, больше всех грозился выпить сегодня я, - напомнил Иван. И встал.
"Что это я....", -подумалось ему, но было поздно. И еще стыдно. Стыдно за тот страх у стены, за панику, за столовый нож, который он так и не пустил в дело. Что так и не рассказал, кого на самом деле хотели убить те двое. И страшно. Ужасно страшно. Потому что мысли, как непослушные ноги, обутые в тесные коньки, разъезжаются и ты вот, вот упадешь. Потеряв остатки запутавшегося сознания. Но разве хрупкой женственной Любе было тогда менее страшно?
- Так п-получилось, - продолжил Иван. - Происходит какой-то маразм. Мы в него угодили. Но, друзья, многое,.,, то есть кое-что в жизни происходит не случайно. И.. может быть, - Иван вдруг почувствовал, что его мысли попали в какой-то верный поток, - И, может быть, это даже очень здорово, что с нами, наконец, начинает что-то происходить. Ну... нестандартное, можно сказать. Может быть что-то очень важное. И.. ну выпьем, наверное, да?
- Ужремся, но не испугаемся! - выпалил Семен.
Роман радостно закивал, а все остальные стали сдвигать бокалы.
Телу стало тепло. Так-то лучше, - подумал Иван, опуская пустой стакан на скатерть, и потянулся за большим куском колбасы, начиненным какой-то аппетитной зеленью.
- Но все-таки, - закусывая заметил Сергей. - Я в этих лесах живу уже не первый днь... Давайте, все-таки, разберемся. Что это был за звон, и что он значил, а?
Тогда странный гость Алекса, поставил фужер, откинулся на спинку стула и, отчетливо выговаривая слова, произнес:
- Разве вам не ответили?
- Что?...
- Увы, если это нужно, я могу подтвердить. Это они, - вскинул бровь гость.
- Кто?!
- Вестовые колокольчики Четвертого Короля дома Иотиргов.
- А-а? - выдохнул Роман.
Внутри у Ивана что-то оборвалось и стало стремительно падать вниз. А Люба выронила нож, который со звоном стукнулся о тарелку и бухнулся на пол. Тогда странный мужчина оглядел присутствующих и добавил.
- Роман, не надо спешить с джином, - Алекс рассматривал полупустой бокал. В руке - вилка с подцепленным на нее куском яичницы. - Его у вас никто не отнимает. Разве что эти, Иотирги.
Алексу никто не ответил. Семен молчал. Сергей напряженно о чем-то думал, Иван косился на дверь.
- Что ты говоришь? - попыталась встряхнуться Настя. "Ну-ну-ну-ну..." - странная мелодия звучала так отчетливо, словно ее было слышно на самом деле. Монотонная, скупая на интонации, вводящая в оцепенение.
- Да так..., - задумчиво ответил Алекс. - Думаю вслух.
Она вздохнула. Надо собраться! Анастасия Стрельникова, бывшая студентка, певица и актриса, ныне корреспондент и даже немного ведущая французского телевидения. Ведь звучит? И вот она сидит за этим замечательным столом, с не менее замечательными людьми и некрасиво горбится. Наверное, потому что в доме выстужено. Так нельзя.
Когда-то Семен, этот замечательный, добрый, застенчивый, грубый и стильный человек, учил ее держать спину, двигаться от бедра, и, когда она расправляла плечи и футболка в районе ее груди, натягивалась, смущенно отводил взгляд. Кажется, он всегда ждал от нее чего-то великого и невозможного. Увы, она стала забывать этот взгляд, а он, кажется, ждет до сих пор. И от этого на душе так тепло, так хорошо, словно она дейтсительно такая великая и невозможно талантливая, какой он ее видит. Но сейчас даже он растерян.
"Ну-ну-ну-ну-ну...."
И Алекс... Нет, это очень хорошо, что здесь Алекс. Она не ожидала, что ей будет так интересно, так хорошо оказаться снова где-то рядом с ним. Видеть, слушать, впитывать, как он сидит, как улыбается, как реагирует...
Нет, она не настолько смелая. Она не собиралась ехать к нему сразу после прилета. Но с Любой это показалось как-то легко, и, если бы не та встреча в аэропорту, Нстя, была сейчас где-то в другом более цивилизованном и менее страшном месте. Или так теперь везде?
Да, хорошо, что Алекс рядом. Только не нужно на него так пялиться. На его вечно ироничное лицо, на такие привычные и, как ни крути, родные глаза. Наверное, до какого-то момента это будет помагать.
"Ну-ну-ну-ну..."
- Господи спаси и сохрани... Спаси и сохрани нас, грешников страшных..., - перекрестилась Мария Петровна.
- Да.. Кому рассказать - не поверят, - задумчиво произнесла Люба. - Такие явление...
- Правильно. Самое время, чего-нибудь выпить, - согласился Семен.
И Иван бешено закивал
- Верно! И не терять контакта. Мы пока еще можем общаться. И обсуждать. Я, в смысле, что происходит. Это - главное. Мы... ну возьмемся за руки. Понимаете?
Стойка бара. Красное дерево, испещренное следами от стаканов с грязным дном - замысловатые узоры из больших и маленьких кружков. Бочка. Старый-старый деревянный буфет. Запах моря, табака и какой-то еды.
- Капитан Дук выйдет завтра, - проговорил шкипер с небольшой узкой бородой.
- Вы в этом уверены? - его собеседник, человек с внешностью умного негодяя, облокотился на стойку. Он пил ром и полагал, что сейчас ему ничего не угрожает.
- Уверен ли я? - удивился шкипер. - Да как в том, что завтра весь день будет штиль!
- Значит, выйдет, - согласился умный. И вдруг разозлился. - Выйдет.. А какого черта!?
- Ему хорошо заплатили. Тот сумасшедший малый, ну, тот, который был тут вчера.
- Вот, вот. А для чего ему, дьявол, все это?
- У каждого свои дела, - уклонился шкипер и сделал пару глотков. - Я же не спрашиваю вас, зачем мы ходили прошлой осенью на Гани-Гулу.
- А ты неглупый малый, - задумчиво проговорил негодяй.
- Я никогда не задаю лишних вопросов. В особенности Дуку. Ну а того малого не стремиться выпытывать даже он.
- Тогда зачем согласился? - Негодяй поднял голову и пристально посмотрел шкиперу в лицо.
- Как? - напрягся тот.
- Мне очень жаль, - голос Негодяя стал грустным и задумчивым. - У меня сейчас выгодное дело. Очень выгодное. Набираю людей. Рассчитывал на тебя..
- Сожалею. Вот в следующий раз...
- В следующий раз? Разумеется...
Шкипер вздохнул. За небольшими окнами где-то внизу шумел океан. Оба знали, что следующего раза не будет. "Ну-ну-ну-ну... Ну-ну-ну-ну..." доносилась из кухни песня аборигенов.
- Гром и молния!
Все вздрогнули и повернулись в ее сторону. Но, кажется, только Семен что-то понял. Все остальное было по-прежнему. И, может быть, настоящим. Они сидят за столом. Свечи, запах печки, какой-то смолы. Точно так же было и в том маленьком отеле. Прошла лавина, в генераторе кончилось топливо, и они сидели без света. Завывал ветер. Всем стало скучно, и она согласилась. Зачем? Дура. И почему она не выяснила, что это было?
Капитан Дук. Хитрая, легкая ухмылка, высокая чуть выгнутая назад фигура, большие блестящие пряжки на ботинках... Он что-то задумал!
- Послушайте, - Насте показалось, что в ее голосе слишком много эмоций. Она выдохнула, как ее когда-то учил Семен, - Послушайте, я думаю, что все мы употребили наркотик. Все вместе, понимаете?
Сидящие за столом вопросительно молчали, Роман даже опустил рюмку. Как странно, что никто не догадался об этом раньше. Особенно Алекс; он в этом понимает. А если догадались, то почему молчат?
- Сергей, ведь ты - врач? - обратилась Настя.
- Ну... Учился когда-то, - без энтузиазма ответил тот.
- По-твоему, это возможно?
- Что бы так коллективно? Трудно сказать. Теоретически, конечно возможно. Я тоже думал. Но что бы вот так коллективно...
- Ну.. не совсем, - попыталась объяснить Настя. - Я, только не смейтесь пожалуйста, я видела сейчас капитана Дука. Это .. такой образ. Несколько месяцев назад я один раз попробовала наркотики, и тогда Дук появился впервые.. Сейчас никто кроме меня его не видел, значит это - галлюцинация. Понимаете?
- Капитан Дук? - удивился странный гость Алекса и потрогал браслет на своей левой руке. - Мне трудно понять... Здесь?
- Ну да. По-видимому, эти наркотики действуют каким-то сходным образом... Только я не знаю какие!
- Капитан Дюк Эллингтон! - обрадовавшись чему-то своему, воскликнул Роман.
- Его фамилия не Эллингтон, - возразил неизвестный. - Возможно, вы говорите о другом человеке, но капитана, того капитана Дука, которого я знаю, всегда звали Дук Брин Ван дер Куулен. А еще Кривой. Он любил делать вид, что у него нет одного глаза.
- Делать вид...
- Нельсон..., - растерянно выпалил Роман. И затих.
- Да нет. Нельсон - это его шкипер...
- Мар-разм, - схватился за голову Семен.
- А вот у Вовки в компьютере....
- Как? Почему делал вид? - повторила Настя. Какая она дура... Зачем ей понадобилось выяснять эти мелочи? Она посмотрела на странного гостя Алекса, на его перевязанную голову, на странный костюм...
Но ведь это какой-то сон. Его костюм такой же! Значит этот человек - тоже оттуда! И все его видят...
- Боже, - воскликнула она. - Боже, а кто тогда вы? И вы? - ее взгляд упал на спутницу этого странного человека.
Те переглянулись.
- У вас какие-то странные общие знакомые..., - как-то совсем не к месту съязвил Алекс. Насте показалось, что он даже немного зло. Впрочем, знакомые, мягко говоря, действительно странные. Но ведь он должен их знать...
- Впрочем, ребят, тут, действительно, вся эта суматоха со стрельбой..., - вздохнул Алекс, обращаясь к своим странным гостям. - Полагаю, нам действительно следует выпить за знакомство. Я сейчас все-таки сделаю это - попробую всех перезнакомить, - он встал и направился с фужером вдоль стола.
- Это - Иван, замечательный композитор, музыкант, и даже поэт. Сейчас в очередной раз зарывает свой талант в землю. Правда, с благородной целью - что бы из него что-то выросло. Ушел в народ, и там преподает.
- И, иногда пре-поддает, - пояснил Семен.
- Да нет!...
- Вот эта красивая серьезная девушка, - Алекс нежно взял Настю за плечи и подмигнул ей, - Работает на Французском телевидении. Она журналист певица и актриса. Последнему ее когда-то научил мой старый друг Семен, вот этот вот симпатичный мужчина - отличный музыкант, продюсер и даже продвинутый мастер боевых искусств. А это - Мария Петровна, самый счастливый человек, потому что все время живет в этих замечательных местах. И у нее самые вкусные в округе и даже в мире огурцы! Ее племянница живет в соседнем поселке. Ее внук и сын племянницы Максим...
Алекс продолжал ораторствовать. Будь внимательнее, будь внимательнее, накручивала себя Настя. И, пытаясь понять, в каком они состоянии, переводила взгляд с одного человека на другого. Да, впечатляющая компания. А если кто-то не справится?
"Ну-ну-ну-ну... Ну-ну-ну-ну...."
Стоп. Ненужно. Настя налила себе полный стакан тоника и сделала несколько глотков. Все верно. Она все больше узнавала это состояние. Теперь хочется пить. Ой, как противно ей будет завтра! Но каким образом?
- Ребят, ну теперь вы расскажите, кто вы, и откуда взялись, - проговорил Алекс и уставился на непонятную пару. Насте показалось, эхо его голоса почему-то отдается в разных углах дома, перемещаясь все выше и выше на чердак. И там постепенно стихает, поглощаемое большой снежной шапкой на крыше.
Откуда взялись... Откуда взялись... Откуда взялись...
Что-то начинается...
Лицо женщины казалось холодным и отстраненным. Мужчина смотрел на Алекса так, словно не очень хорошо понял, что тот сказал. Затем они снова переглянулись
- Странно, - произнесла женщина. - Странно.... Это тот вопрос, на который мы не можем ответить точно, - она внимательно глядела на присутствующих. - Это - не тайна. Мы не знаем.
Наступившая пауза напомнила вакуум.
- Ребят, вы чего? - искренне изумился Семен.
- Так..., - вздохнул Алекс. - Ну, а как вы оказались в лесу?
- Это не составило проблем, - пожал плечами мужчина, - Мы через него шли, - и он внимательно, посмотрел на Алекса, - Этот дом ваш?
Алекс кивнул.
- Следовательно, мы шли к вам.
- Вы уверены, что именно ко мне?
- Не понимаю, - белоснежная женщина опустила глаза, затем подняла их и твердо посмотрела на Алекса. - Почему мы должны быть неуверенны?
- Если вы будете настаивать, я, конечно, сделаю попытку нас представить, - примирительно проговорил ее спутник, и она кивнула с удивительной для такой холодной женщины мягкостью и в тоже время с каким-то нематериальным достоинством. - Конечно, здесь это скорее запутает. Но раз вы так хотите... В тех местах, откуда мы прибыли, имя дамы, с которой вы сейчас говорите, - Иллис. Она известна миру как королева обширных земель, которые называются Нижняя и Верхняя Излония.
Та сдержанно и даже величественно кивнула.
- Мой спутник - лорд Эйзя Продвинутый, - сообщила она. - Он регент короля Вадеррона и Эльдванны Великого дома Калланоргов Эйнвика Одинокого, тринадцатый герцог Веенгель и граф Айн.
- Не берусь утверждать, что наши титулы точно соответствуют тому, что под этими словами подразумевают у вас, - продолжил человек, названный лордом, - Вы это хотели услышать?
- Ничего себе, - покачал головой Роман. А Семен присвистнул и скосил взгляд на Алекса.
- Я, - приготовился продолжить лорд, и его "я" прозвучало как легкое предупреждение. - Я не возьмусь объяснить цель нашего путешествия кратко. Но оно предпринято сознательно. И ты, - он устремил свои внимательные глаза на Алекса, - Ты должен понимать, почему мы именно здесь, а не в каком-то другом месте этой страны.
Женщина, которую представили как Королева Иллис, снова кивнула. И Настя почувствовала, что пргостранство вокруг как-то неуловимо стало отделяться от нее самой. Это было верным признак того, что она сейчас грохнется в обморок. Потому что эти странные господа не врут. Это она, Настя, чего-то непонимает. Потому что, если внимательно посмотреть на эту красивую женщину с пепельными скандинавскими волосами, как-то сразу чувствуешь, что в ней действительно королевская кровь. Только почему сейчас эта королевская особа так вопросительно смотрит на Алекса? Ей от него что-то нужно...
Как же трудно ее рассмотреть! Она кажется статичной и важной, но на самом деле ее внешность постоянно меняется каким-то неуловимым образом. И стоит сосредоточиться на какой-то черте ее лица, как та странным образом ускользает от внимания. В этом есть даже некая прелесть. Она что, с ним кокетничает?
- Значит, это вы все устроили? - спросила Люба. Как истинный переселенец, она и сейчас не теряла присутствие духа и агрессивности.
- Нет, - с достоинством ответил Лорд Эйзя. - "Это"- он повернулся в сторону Любы, - произошло независимо от нас. Мы использовали "это" что бы попасть сюда.
- А что "это"? - спросила Настя.
- Бледные бури, смещения пространств...Этому нет соответствующего слова. Такой момент. И место.
- Так мы.. Я же говорил, мы провалились! - воскликнул Сергей. - Да! Коридор между измерениями... Это даже школьники читали.
- Провалились? - вежливо поинтересовался лорд, - Не очень понимаю, каких школьников вы имеете в виду? И какие измерения. Их же много, - и снова посмотрел на Алекса.
Алекс безучастно пожал плечами.
- Допускаю, большинство из присутствующих не сталкивались с этими явлениями, и не путешествовало подобным образом, - продолжил лорд. - Но вы, Алекс, должны бы в этом разбираться.
- Кто такое сказал?
- Бабушка Дрю. Думаю этого достаточно, но ее слова подтвердил и Вехровный Жрец монастыря Гэ Дайнолакрин.
- Во как.., - удивился Алекс. - И... что они все сказали?
- Они точно указали нам это место. Оно известно давно и во многих краях мира. Много веков подряд продвинутые маги из этих мест, великие волшебники, во власти которых творить в пространстве путями Совершенных Деяний, строят тут свои дома. Полагаю, не нужно объяснять, какие дома строят такие личности, - лорд Эйзя показал взглядом вокруг.
- Нам были открыты точные направление и ориентиры, - дополнила королева Иллис. - Увы, у нас не было времени на расчет маршрута и подготовку. Мы узнали его, когда буря уже начиналась. Поэтому мы не могли полностью контролировать наш путь, и тех, кого встретим. В середине дороги пошел снег. Потом какой-то человек пытался прострелить Эйзе голову из оружия, которое называется у вас огнестрельным. А голова, как известно, в ваших краях имеет большее значение, чем некоторые другие части тела. Но нам улыбнулась удача. Мы вышли на след, который вел к этому дому, твердый и отчетливый, какой могла оставить только личность, имеющая силы идти сквозь пространство бури.
- Да, в это момент все встало на свои места, - кивнул лорд, - След шел не с нашей стороны, следовательно, это был след хозяина дома, дома, в который мы шли. Все ориентиры совпали, и вскоре мы вышли сюда. Нам оказали помощь, дали понять, что мы в безопасности, но.., - на лице Лорда Эйзы появилось некоторое удивление. - Мы не знаем, что скрывается за вашими речами. Возможно, у вас принят такой ритуал? Мы с ним не знакомы. Но, если в наших действиях не было ошибки, и мы пришли туда, куда хотели, вы должны понимать, откуда мы пришли.
В комнате повисло молчание.
Надо что-то делать, надо что-то делать, пульсировало в сознании у Насти. Она посмотрела на остальных. Как в каком-то фэнтези. Только написанном не по законам жанра. Точнее - совсем без каких-либо законов. Тогда, может быть - в машину и обратно в город? Но, даже если Воины Четвертого Короля - всего лишь пустая химера, как-то не очень хочется покидать теплый дом.
- М-да..., - покачала головой Люба. - Но это какая-то чепуха. Знаете, - она посмотрела на Лорда Эйзю и Королеву Иллис, - но я, например, совершенно искренне ничего не понимаю.
- И я, - признался Иван. И, добавил. - Я вообще не понимаю, почему я сегодня остался жив. А может и не жив...
- Вы хотите сказать, что вы не люди? - спросила Настя.
Лицо королевы стало грустным.
- Не люди? - задумчиво произнесла она. - Понимаю, вы с этим не сталкивались. Но почему вы полагаете, что этого не может быть? Ваша жизнь здесь настолько определенна и зафиксирована? Но, если это так, отчего вам не допустить такое? Ведь люди могут допускать, верно? А вы же настоящие нормальные люди. А мы... Мы так долго не видели нормальных людей!
- Не видели... людей? - медленно, но с размахом удивился Сергей.
Лорд серьезно кивнул.
- Это все - правда. Я тоже, - признался Роман. - И, хотите знать, отчего? Нет, я серьезно... Хотите, я скажу? Вот прямо сейчас встану и расскажу, отчего я спился?!
- Расскажешь. Но потом, - мрачно успокоила его Люба.
- Потому что прямо сейчас мы будем пить чай, - как ни в чем не бывало дополнил Алекс.
И Настя поняла, чего она хотела сейчас больше всего. Она снова хотела пить. Горячий пахнущий летом и теплом чай. Большую-большую кружку.
- Что ж... прекрасно, - согласилась Иллис.
- С удовольствием, - поддержал Лорд Эйзя.
- Ага! Точно, это - дзен, - зачем-то сказал Сергей.
И пока все выясняли, что он имел в виду, чай был разлит. Именно такой, какой нужно. Настя помогла Любе достать печенье и кексы. Чайный запах смешался с запахом ванили и лимона, все потянулись за чашками.
- Если задуматься, все это можно объяснить по-разному, - рассуждала тем временем Люба, разглядывая большой кусок кекса в руке Алекса. - Можно, правда с трудом, предположить, что у нас сейчас другое состояние сознания. Тогда вокруг нас - другая реальность. Правда, в этом случае мы все друг для друга - миражи и галлюцинации. В общем, произошло нечто, и мы все сидим и галлюцинируем. Неважно, по какой причине... Может быть, мы все на самом деле спим? И видим сны, быть может... А, возможно, и нет. Но..., - Люба смотрела, как Алекс, наложил на тарелку какого-то желе из фруктов и прицелился в него ложкой, - Но, что бы мы не предполагали, я не думаю, что кто-либо из нас - волшебник, а этот дом... Он не летает, и у него нет куриных ног. Мне почему-то кажется, это самый обычный сруб.
- Он из мезенской лиственницы, - обиделся Алекс.
И в этот момент Настя вдруг поняла, что ему сейчас не удастся попробовать эти желе и кекс. Она еще не знала почему, но было ясно - он не успеет.
- Я же об этом и говорил! - снова начал о чем-то Сергей. - Говорил я, они промахнулись? Попали не в то время. Возможно, неправильно рассчитали мощность, - и он пустился в какие-то путаные объяснения. Которых Настя уже не слышала. Она смотрела, как Лорд Эйзя взглянул на Сергея, затем на Алекса. Медленно поднял голову, откинул волосы, выпрямился, поставил перед собой кружку и произнес.
- Тогда мы погибли.
Наступила тишина.
В этой тишине Алекс аккуратно отделил ложкой кусок кекса и положил на него желе.
Максим всхлипнул.
Остальные молчали.
А откуда-то со стороны поля слышался монотонный глухой гул. Который усиливался. Словно к ним откуда-то из темноты приближался громадный неоднородный, но мощный поток. Вскоре в этом потоке послышалось нечто, напоминающее гул толпы: отдельные выкрики, свист, конский топот. Звуки, которые могли производить только много-много людей, животных и каких-то неведомых предметов. Приказы и восклицания, ржание лошадей и лай собак, деревянный грохот каких-то орудий. Все это росло и приближалось. Медленно, но неумолимо.
Алекс посмотрел на дверь. Что им дверь? Они ее выломают. И ничего не поможет: ни пистолет, ни автомат. Они сметут все это на своем пути, почти не утолив свою ненависть. И никто, и ничто не уцелеет. А этот вал, злобный и торжествующий, покатиться дальше. Все дальше и дальше по черному, черному пространству.
Звякнула ложка. Еще несколько секунд, и они услышат хруст снега под множеством ног, их кровожадные крики.
Капитан Дук... и вы все. Семен... Давайте прощаться. Как это ужасно! Будет глухой удар в дверь, потом еще несколько. Затем еще - посильнее; и они ворвутся сюда...
Настя поняла что сейчас будет лучше зажмуриться, но ложка звякнула снова. Она открыла глаза. Алекс плотоядно почесал бороду и медленно положил приготовленное им сооружение из желе и кекса себе в рот.
- Уф-ф! - вырвалось у Насти. И она вспомнила, как ей хочется пить.
Все кончилось. Или прошла ее галлюцинация, или... или Алекс действительно волшебник.
Часть 2
5
Кто-то лежал ничком на небольшой поляне. Которая спускалась к воде. И в этой воде отражалась. Отчего, в получившейся картине настоящий и отраженный лес оказывались на ее краях, а поляна, на которой этот "кто-то" лежал, выглядела неким центром, из которого росли деревья. Росли вверх, к пасмурному осеннему небу, и вниз - в воду, в тот немного размытый колеблющийся мир, который отражала ее поверхность.
Но пошел дождь. И колеблющийся мир покрылся кружками от падающих капель, рассыпался на мелкие разрозненные блики и исчез. Как когда-нибудь исчезнет, если верить Платону, этот реальный - мокрый и холодный. Тот мир, в котором он, Алекс имел счастье или несчастье появиться и жить.
Это было давно. Тогда этот мир, был отчасти другим. Он состоял из вонючий комнаты в общежитии, скучных и не очень скучных лекций, разбавленного пива в забегаловке напротив института, портвейна на репетициях. И, притягивающих взгляд, линий женских тел. И музыки. Много-много музыки, без которой этот мир терял объемность и краски. И, может быть, смысл.
И был день, в который Алекс понял, что этому миру на него наплевать.
Вероятно, он долго смотрел на открывшуюся картину, поскольку куртка, волосы и джинсы на коленях стали мокрыми. Затем взялся за скользкие весла и начал медленно подгребать к берегу.
- Эй, дед, - проговорил он, вылезая из лодки, и подтягивая ее нос повыше в траву. Затем подошел и потряс лежащего за плечо. У него была необъяснимая уверенность, что тот жив.
- Эй, дед, поднимайся. Дождь идет.
Прошло какое-то время. Алекс повторил свои действия.
- Уже пришел...
Под седыми спутанными волосами появился глаз. Который смотрел откуда-то из космической дали. И, судя по всему, видел его, Алекса, грязные ботинки и забрызганные джинсы.
- Пришел..., - повторил старик и начал медленно подниматься.
А, поднявшись, долго пристально смотрел на Алекса, словно пытался найти в нем что-то знакомое.
- Где твоя лодка, дед?
Старик мотнул головой и посмотрел куда-то вдаль. Где между берегов, вода, ставшая снова зеркальной, уходила куда-то в туман.
Дождь кончился.
- Сперли? - предположил Алекс. - Садись в мою. Отвезу в деревню. Это остров.
Тогда ему не показалось странным, что старик все время молчал. И в лодке, и когда поднимались от причала, и когда вышли к полю. И то, что около причала действительно стояла лодка, притянутая к берегу могучей цепью, скрепленной замком. Тропинка была скользкой от раскисших листьев, а ботинки - промокшими. Они шли вдоль склона оврага, поросшего лесом. Иногда, тропинка спускалась вниз, к протекавшему там ручью, иногда поднималась выше и выходила в поле. Сейчас там темно и холодный ветер несет невидимый снег. А тогда во влажном воздухе покорно стояли голые деревья, темнели ели. И, идя за стариком, Алекс почему-то думал, что скоро зима. И что в кармане у него полная бутылка вермута. Он переночует у этого деда, выспится, искупается в утренней осенней воде и поедет обратно. И, возможно, там, завтра - все будет не так плохо. Милиция найдет украденную у их группы аппаратуру, и ребята перестанут ныть. Тогда он сможет вернуть деньги этому бандиту Валерику. А в деканате, возможно, найдется кто-нибудь вменяемый, и приказ об его отчислении не будет подписан. И, может быть, тогда все станет настолько замечательно, что Ленка станет нормально реагировать на его звонки...
Почему он стал думать, что все пропало? Ведь ничего не случилось. А если и случиться... Что ж, нужно просто осознать ситуацию, и понять, что следует предпринимать дальше. И действовать. Видя все как бы со стороны, словно это не он, Алекс, а некто очень умный и мудрый, который просто очень любит ту совокупность тела души и духа, которая называется Александр Бродбаум. А эти проблемы... - просто ситуация. Это тот самый, так любимый им мир. Который всего лишь живет по своим законам: волк задирает зайца, вор - ворует, а советский ВУЗ отчисляет такого студента с такой фамилией как у него. Все нормально. Такова природа этих явлений. И нужно действовать, а не дуться на эту природу. Вот только сегодня он чуть-чуть отдохнет...
Кретин... Он шел, булькая неудобной бутылкой в кармане, и ни о чем не подозревал. И потом не помнил многие годы. И даже догадавшись и вспомнив, предпочитал не думать об этом. Не думать совсем. Как, пройдя через ельник, старик остановился, и с видом человека, завершающего какую-то очень важную и сложную работу, выдохнул "Вот!"
И простер руку.
Сущее зыбко и ненадежно. Старик, который простер руку и сказал "Вот!" давно мертв, юноша, во все глаза смотревший, куда он ее простер, метаморфизировал в заурядного и скучного предпринимателя, а дом, про который и было сказано "Вот!" - небольшой, но удивительно красивый и сказочный дом - сожгли какие-то балбесы. Но, может быть, самое удивительное в этом постоянно уничтожающим самого себя мире, это то, что все происходит не зря. И через многие годы выяснится, что тот дед не зря простер руку, и его "Вот!" не кануло в Лету. Ибо нечто незримое, но очень важное, что существовало и в том доме, и в старике, - оно не исчезло. Оно - есть. Есть, другой дом, который построил на этом месте Алекс, есть картина, которую написал тот дед, и которая теперь снова висит на стене этого дома. В конце концов, есть он сам, иногда живущий в этом доме, и в этих местах. Который многие годы делал вид, что ничего этого не было, но это, как выяснилось, ничего не меняет.
Облако пара, возникшее перед лицом Алекса, отлетело вверх и растаяло. Впереди было темно. И, каждому, кто будет пристально вглядываться в эту темноту, будет казаться, что мрак наступает. Тысячами черных лиц в остроконечных шлемах, тысячами непробиваемых щитов, тысячами длинных и прочных копий.
Почему он это делает?
Алекс вынул концы палок из снега и начал медленно двигаться вперед. Чувствуя, как вокруг него сжимается темное морозное пространство. Тогда он представил себя большим. Очень большим. Всем тем, что было вокруг него. Поляной, которая ждала его за той большой елью, полем, сереющим вдоль оврага, большой заснеженной гладью водохранилища, которое там, за лесом. И, не отрывая внимания от всего этого, плавно пошел дальше.
.... Двигаясь прочь от дома сквозь голубые пространства полян, и темные стены деревьев
Примерно через пятнадцать минут он остановился. Темневший впереди лес спускался к водохранилищу. Сзади бледнело поле. И за ним, где-то на краю леса мерцал огонек. Фонарь на его крыльце. Крыльце дома, в котором теперь все уже по-видимому спят.
- Вот и славно, - проговорил Алекс темным деревьям впереди. И тронулся дальше. - Только бы их ничто не разбудило.
*
- А ты, правда, не спишь?
Казалось, что вокруг нее кто-то говорил. В странном пространстве, где нет ни верха, ни низа, ни глубины. Вообще нет расстояний. И, может быть, времени. Только голоса, о которых знаешь лишь то, что они есть.
- Ты не спишь? - вот этот - принадлежал женщине, которая знала, что она красива.
- Как бы да, - глухо ответил мужчина.
- Я как бы тоже.
Голоса немного отступили, и вокруг появились цвета. Или то, что казалось цветами.
- Как ты думаешь, что это?
- Я не знаю. Но думаю - лучше, чем ничего.
- Возможно... Я... так давно не видела тебя.
- А я тебя.
- И... я не знала, что так соскучилась по тебе.
- И я! А давай.. пойдем, чего-нибудь выпьем?...
Мария Петровна медленно, стараясь не потревожить поясницу, поднялась с кровати и провела руками по лицу. Чужие сны... Или звуковые фокусы этого дома? И опять в этом месте. Стараясь не разбудить спящего рядом Максима, она накинула пальто и вышла из комнаты. Странно, что этот Алекс построил дом именно здесь. Немного скрипящий пол, деревянные стены. Планировка, которую никак не запомнишь. Кажется там была кухня, а теперь? Куда как проще - в поселке, рядом с дорогой. Где все есть: и свет, и вода и газ. И как разрешили? Странно. А ведь этот дом удивительно похож на тот...
- Привет!
- Привет.
В коридоре стояли Семен и Настя и смотрели друг на друга.
- Ну.. и как у тебя дела?
- Ничего... А у тебя?
- Да так как-то... Точнее - никак.
- Это плохо.
- Ты теперь во Франции?
- Да. Большее время.
- Ну.. и как тебе там?
- Ничего. А ты сам не думаешь куда-нибудь поехать?....
Мария Петровна вздохнула и прошла мимо них. Они ее не заметили. .. Глупые. Она не знает, что сдерживает этих ребят, но знает, что это - не причина.
А они не знают.
Бог придумал ей такое наказание: всю оставшуюся жизнь видеть, как люди губят то, что нельзя губить никогда. Сколько раз она видела, как все это происходит? Достаточно, что бы понять, это - ужасно. Настолько ужасно, что несравнимо лучше совершить преступление перед другими людьми, перед законом, и даже перед государством, чем не дать проявиться этому. Ибо это - от бога.
А ей поделом. Снова видеть и чувствовать себя бессильной что-либо сделать. Но самое неприятное, что все это - здесь. Почему? Для самой Марии Петровны уже ничего не изменится. Она прожила все эти годы и жива до сих пор. Ее не арестовали, не судили, не расстреляли и не отправили в лагеря. Ну и что? Господи, прости эту дуру. Ты не простил ту, молодую, с красивым телом и горящими глазами. Которая медленно превратилась в ту, кем она является сейчас. И которая теперь уже точно скоро умрет. Только на этот раз зря.
Зря... Разве это не наказание? Если бы она тогда представляла, какими глупыми окажутся эти годы!
- Я хочу всегда видеть тебя, - когда-то сказал он. Сидя у полуразвалившейся чадящей печки и глядя не нее глазами, которые тогда казались ей старыми и мудрыми. Сколько же ему тогда было? Лет сорок? Пятьдесят? Совсем немного...
- Я хочу всегда видеть, как ты опускаешь глаза, поворачиваешь голову, улыбаешься.
- Я хочу видеть, как раскрываются твои губы, слышать, как звучит твой голос. Когда я вижу тебя, во мне все улыбается...
- Правда? - зачем-то спросила она тогда.
И он кивнул.
- Ты такое хорошее и светлое явление... Ты такая, что мир должен быть для тебя чем-то вроде объятия. Такого громадного и нежного. В котором тебе очень хорошо...
- Правда?..
Тогда это было правдой. Теперь она знает. Он видел в ней то, что потом не видел никто. А она видела, это в нем. Только ей казалось, что так еще будет, а он знал, что это бывает только один раз.
Мария Петровна повернула обратно. Большой коридор. В таком небольшом доме...
На кухне стоял Семен и, глядя куда-то сквозь нее, курил. Один. Ну что ж...
Все остальные, кажется, уже спали.
Она вошла в комнату, сложила пальто на стул и легла. Будет странная ночь. Им что-то приснится. Может быть, во сне они будут вдвоем и что-то поймут.
А ты, дура, если....
И Мария Петровна повернулась на бок и закрыла глаза.
*
Нью-Йорк.
Подъезд старого дома. Лифт. В котором заклинивает кнопку вызова на пятом этаже. Она не удивилась, что и в этот раз кабина, опустившись и щелкнув контактами реле, вновь поплыла наверх. Сейчас те, кто внутри, засуетятся, нажмут на "Stop" или просто что-то воскликнут. Нет, тихо. Кабина встает где-то в районе третьего этажа, затем снова плывет вверх. И замирает.
Все так и есть. Наверное, это старый Лопес забыл про плохую кнопку. Старику за восемьдесят, можно забыть и что-то поважнее. Поэтому, придется пешком. Она вздохнула, закинула рюкзак на одно плечо и медленно пошла наверх. Длинными серыми пролетами. Мимо пыльных, почти как в Союзе окон, через которые так тоскливо смотреть на мир. Мимо противных дешевых запахов, доносящихся из углов, мимо дверей, вызывавших воспоминания о старых фильмах с актерами в светлых немного мятых плащах и в шляпах с широкими полями. Мимо разбитого окна на втором этаже, свежей краски, ручек, звонков...
Так и есть, кабина была на четвертом этаже. Надо бы совсем вытащить эту идиотскую кнопку. За что берут деньги? Вот увижу снова хозяина....
Она крутанула вниз холодную металлическую ручку и открыла дверь лифта. Затем долго, очень долго, наверное целую вечность смотрела на то, что лежало на полу кабины. Словно никак не могла сообразить, что это - человек. Но уже мертвый. Могла бы понять сразу... Красный цвет, мясо. Чувство, что капли крови попали на одежду и их хочется стряхнуть.
Он лежал, привалившись спиной к стене и некрасиво раскинув ноги. У покойника были ужасно разворочены грудь и плечо. Какой-то мужчина... Она смотрела на куски легких, обломки костей и пропитанную кровью одежду, испытывая безмерное удивление. Словно это не она, а тот человек видел себя мертвым. Ужасаясь и содрогаясь. Как глупо! Разве он хотел, что бы так! За что?
Ведь он не успел, не сказал и не сделал... А это - так страшно.
Кровь с грязного пола кабины стала капать вниз, в шахту. Рука, словно чужая, захлопнула дверь. Грохот замка показался оглушительным. На двери была аккуратно выведена цифра "4". В этом лифте всегда заклинивало кнопку вызова на четвертом этаже....
Серое небо где-то за окном. Нью-Йорк.
А ему теперь придется жить заново.
*
Убийца, кажется, совсем не волновался. Только отметил, что шелест одежд проходящих по вестибюлю людей немного возбуждает.
У него были четкие инструкции. Предельно четкие, потому что те, кто дал ему эти инструкции предусмотрел даже самое нелепое, что он переволнуется, испугается. Зачем? Болваны, перестраховщики. Похоже на то, что они не догадываются, с кем имеют дело. Или это их метод?
А пошли они...
Вестибюль. Подвесные потолки, вмонтированные в них дорогие светильники. Эксклюзивный дизайн. Стекло и бетон. А он спокоен - он ждет. Может быть в этом - главный секрет. Даже тот хитрый парень в очках, который давал инструкции, не знает, как это важно - уметь ждать. Спокойно стоять (или сидеть, лежать, ехать ... ) и ждать. И не делать вид, что ты спокоен, а именно, быть спокойным.
Но он знает. Мышцы расслаблены, внимание обострено, эмоций нет. Все отрепетировано, все предусмотрено. А если и не предусмотрено.... Если бы они знали, насколько глубоко он входит в роль.
Тот парень с черным кейсом напрягся. Дурак. Разве так можно? Но - в жопу; это значит, сейчас будет знак. Точно. Парень ставит свой кейс на пол. Убедительно ставит. Идиот, неужели он думает.... Ладно, теперь раз, два, три, ..., десять, одиннадцать. Вот он и пошел. Спокойно, даже расслаблено. Словно после тяжелых переговоров. И к себе в номер. В такой-то гостинице...
Лифт. Да, все очень правдоподобно. Те, кто это разрабатывал, все же не глупые люди. Он подошел первым и ему даже не нужно оборачиваться. Он и так знает, - один, два, три, - точно, шаги! - что это человек встанет позади него. Он все знает: во что тот одет, какие у него движения, какое выражение лица. Очень умного лица.. Но каким умным не будешь, всего не рассчитаешь. Намного спокойнее - выполнять инструкции. Один, два, три, сейчас откроется... Самое главное, что бы те, кто инструктировал, были уверены, он - робот. Что бы не произошло. Только тогда будешь жив. А он, к тому же еще и умный робот. И никто кроме него не знает, сколько раз этот ум сохранял ему жизнь.
В этом теле.
Двери открылись.
Да в этом теле. Оно сильное и точное. Оно повинуется ему до мельчайших нюансов. Иначе смог бы он вот так же вот естественно нажать кнопку и посмотреться в зеркало?
Все рассчитано. Двенадцатый этаж - сейчас там ремонт. И ребята перекрыли коридоры. На всякий случай, что бы не было лишних. Он спокойно выйдет, и лифт пойдет без него. И в нем уже не будет живых.
Объект, то есть, этот человек стоит сбоку. Краем глаза видно его отражение в зеркале. Твидовый пиджак, зеленая водолазка. Есть люди, которым очень идут водолазки. Этакие спортсмены, альпинисты. Нужно расстегнуть пиджак, достать расческу. Все правильно. Теперь причесать волосы. По настоящему; уложить вон тот хохолок - специально ведь делал. Совсем не нервничать, этот человек никак не может знать, что в кармане, куда он будет класть расческу, лежит небольшой, но мощный пистолет. Не нужно будет даже поворачиваться.
- Ты думаешь, - голос, прозвучавший среди тихого гудения лифта, внезапно ударил его куда-то вниз позвоночника и пригвоздил к месту. - Ты думаешь, мне следует перестать жить?
Человек, стоявший позади него, пристально смотрел ему в глаза. Или это отражение?
Один, два, три. Ну же, опускай руку! Проклятая расческа... Еще мгновение и он отклониться от расчетного времени. И это будет означать конец. Как этот тип догадался?! Как он все понял? "Следует перестать жить....". И зачем он оборачивается и смотрит в его глаза? В которых написано, что это - все. Ничего не получиться. И немного понимания, немного удивления и интерес. Даже сочувствие. Господи...
Человек в водолазке вплотную приблизился к нему. Так близко! Он знает, он видел - люди бояться смерти. И люди чувствуют смерть. Если не сами люди, то что-то в них, их тела. И эти тела пытаются уйти от убийцы. Иначе не бывает. Тогда почему?...
- Ты поверил, что так можно, а это - неправда, - тихо проговорил человек в водолазке и нажал на кнопку аварийной остановки.
Не может быть! Все пропало. Этот черт заранее знал.... Что же делать? Сволочи. Особенно тот хитрый, в очках. Послали его к этому гипнотизеру. А нужно предупреждать...
- Все совсем, совсем по-другому, - голос человека был где-то далеко-далеко. И как бы сверху. - Боишься потерчть. А страшно другое. Убить, изменить, предать.
Страшно! Как он это сразу не понял? Идиот, он видел, как умирают, но не понял. А теперь? Бежать, скрыться... Или куда-нибудь назад? Или...?
Лифт открылся. Свобода! Коридор. В нем никого нет, только двери. Красивые медные таблички. Что ты хочешь, - пять звезд. В вестибюле стоит парень в длинном плаще и смотрит на лестницу. Какой это этаж? Одиннадцатый? Сволочи... Они все понимали?
Конечно. На что же они надеялись? Ведь тот человек предусмотрел даже это.
- Пф-ф-ок!
Здорово. Парень в плаще даже не понял, почему у него подогнулись колени, и стена поплыла куда-то вбок. Теперь вниз!
Лестница. Зачем? Они же не дураки. И они не простят. Они не прощают.
Он остановился. Небольшая дверь вела на балкон. Противопожарный...
А он влип.
Полуденный свет. Так ярко!
Почему-то вспомнился сон, как он хотел перепрыгнуть через лужу, но что-то подхватило и стало отталкивать его от земли. И он полетел. Все дальше и дальше. Земля крутым склоном ушла куда-то вниз и вот до нее уже далеко-далеко. И кружится голова, и внутри все обрывается. Потому, что знаешь, земля внизу жесткая и беспощадная. Но пока он летит. И что-то продолжает нести его все дальше и дальше.
А внизу какие-то маленькие люди, крыши машин и мокрый асфальт. Глупцы. И, кажется, тот неглупый в очках. Который знал, это. Знал, что он всегда выполняет инструкции до конца.
Мама....!
*
Собака. Небольшая черная лохматая дворняга с белой грудкой и стоячими ушками. Она была симпатичной и дружелюбной.
Он с мамой встретил ее в лесу, а возможно и раньше. Странном лесу - то ли осеннем, то ли весеннем. Черные и коричневые ветви низкорослых деревьев, редкие кусты, голая земля, золотистая и серая трава на небольших полянах. Спуск вниз. Холмы, долина небольшой речки. Мама, как всегда решительно, вела его куда-то через эти места. Она знала куда.
Ему было хорошо от того, что собака пошла с ними. С ней было намного лучше. Может быть потому, что на самом деле он не хотел никуда идти? А она бежала рядом и виляла хвостом, нюхала ветер своим влажным черным носиком. Такая тонкая, добрая и решительная сущность. Она старательно охраняла их, только потому, что хотела их охранять; бежала впереди, вынюхивала что-то под ближайшими елками. Оказывается это так здорово, когда рядом собака.
А потом они повстречали того, черного, в прямоугольной шляпе, которая тоже была черной. С самого начала. И он был опасен. Черный стоял среди тонких темно-золотистых стволов и преграждал им путь. Собака нерешительно гавкнула. Но они извинились, надели на собаку ошейник, пристегнули поводок и отдали ее этому человеку.
А сами пошли дальше. И в душе у него еще теплилась надежда, что ничего не случиться. Пока он не услышал ее крик, зовущий на помощь. Именно крик, а не вой. Но он не обернулся. Что оказалось ненужным: он все равно видел, как этот черный человек убивает его собаку. Привязав к деревьям за две тонкие черные нити и медленно протыкая чем-то острым ее беззащитное тельце.
И ее еще можно было спасти.
- Какой ужас, - сказала мама. - Так нельзя. Мы должны вернуться.
Он понимал это. Вернуться, заслонить, взять на руки и сказать тому в черном: "Как не стыдно!"
Но он не ответил. Вместо этого он крепче взял мамину руку и потянул, повлек ее прочь. Испытывая нечто вроде злорадства и какой-то садистской радости, и просто страх. Мелкий, ничтожный и гадкий страх. А вдруг тот черный пошлет его куда подальше? И презрительно подумает о нем что-то? И одновременно с этим - горечь, страшная горечь необратимости того, что он совершает.
А собака еще на что-то надеялась и кричала. Она не могла поверить. И в ее крике были удивление и боль: "Что же ты не слышишь?..." Но с каждым шагом, сделанным прочь, его силы непонятным образом прибывали. И теперь уже он властно влек маму куда-то вперед, все дальше через голый низкорослый лес. Дальше от этого крика, от непонимающих собачьих глаз, от самого себя, ставшим за эти мгновения тем, кем невозможно себя осознавать. И чувствовал, что, несмотря на движение, его тело окутывается каким-то темным скафандром, который ему не снять за многие-многие жизни.
Ужасно...
Семен смотрел темноту и понимал что плачет. Слезы вытекали из его глаз и медленно скатывались куда-то по виску, только чувство вины и собственной гадкости от этого не уменьшалось.
Зато наваливалась мощная волна тревоги и безысходности. Что же теперь? Нужно быть мужественным. Ты слишком много всего натворил, а теперь выбрал легкий путь и напрасную жизнь. Но твою вину на себя никто не возьмет.
- Прости меня, собака, - пошептал Семен, - Прости, что ничего уже нельзя сделать.
И понял, как это будет страшно - снова закрыть глаза.
*
Лорд Эйза вошел в большую комнату. В темноте кто-то всхлипывал из глубины своего сна. В печи тлели угли. Тусклое пламя свечи, горящей в передней, отчего-то покачивалась. А на улице, за толстой деревянной дверью, кто-то стоял.
- Послушай, - обратился он к Королеве Иллис, которая тоже что-то почувствовала и даже поднялась из кресла.
Она только что отправила спать Максима. Бедный маленький человек проснулся один в пустой чужой комнате. Наверное, бродил по полутемному полуспящему дому, пытался вспомнить, где он, и что произошло. И в конце своих странствий забрел сюда.
- З-здравствуйте, - проговорил тогда он, оказавшись рядом с ней. - Как здесь странно... И все вокруг... такое большое! - Это все сны, - ответила тогда Иллис. - Они как звезды на небе. Звезды есть всегда, но мы можем видеть их только когда темно. Так же и сны. Они окружают нас все время, но мы видим их лишь тогда, когда засыпаем и не смотрим, не слушаем, не думаем. Вот и сейчас, когда ты меня слушаешь, происходит какой-то сон, и, поверь, не один - там, в мире снов, свои законы, свое время. Но ты не обращаешь на него внимание, потому что слушаешь меня.
- А ты... то есть вы, вы всегда видите свой сон?
- Почти всегда.
- И что вам сейчас сниться?
- Это сложно рассказать, - ответила она. - Сны нужно видеть самому. Мне сейчас снится, что все будет в порядке.
- Да? Это точно?
- Точно. Пойдем, я провожу тебя в комнату.
По пути она внимательно заглядывала в окна. Окна почему-то внушали ей опасения. За стенами дома происходило что-то страшное. Королева Иллис видела много страшного и немного научилась чувствовать, откуда оно угрожает. Да, опасность может проникнуть сюда только через окна. Если, конечно, в них долго смотреть. И если у нее, у опасности хватит силы войти в этот дом. А это маловероятно.
- Ну вот, спи, - проговорила она, накрывая Максима одеялом. - Твои сны должны быть просто замечательными. Нужно только лечь поудобнее и не думать об опасности. И вот, когда ты перестанешь думать об опасности, ты вдруг увидишь... И это будет сон.
Максим быстро уснул.
Он спал, а она еще долго сидела около него и улыбалась. Потому что когда-нибудь у нее тоже будут дети, и она расскажет им о том, как нужно смотреть сны. И еще о многом, многом интересном. Она наговорит в них столько, что они будут славными и сильными. Она будет говорить, говорить, говорить. Как когда-то говорили ей. И каждое вовремя сказанное слово станет частью человека.
А затем вернулась и снова села у печи, потому что самой ей спать не хотелось. Какие здесь странные ночи, успела подумать она... И поняла, что к дому кто-то приближается.
- Это не Алекс, - проговорил Лорд, который по-прежнему стоял у печи, - Но и не те двое. Это кто-то, кто стоит между ними.
- Не Алекс? - спросила Настя, стоящая в дверях комнаты. - А он что, куда-то ушел?
6
Ночь. Луна. Снег.
Небольшие снежинки, безмолвно падающие в темноте, каждая из которых - неповторимое сложное сплетение тончайших ледяных нитей. Самые элементарные формы в которых материализуется зима, и столь неожиданные . И, стоит им появиться, и все вокруг: поля деревья, дороги - как хорошие актеры, начинают играть ее спектакль.
Зима - время, когда небо опускается на землю, и та становится кристально чистой, как одежды святого. А снег - открытые объятия неба, привносящие странную, возвышенную красоту, которая тем, кто живет грязными страстями этого мира, кажется холодной и бесстрастной. И они, убогие, прячутся от зимы в своих городах, не понимая, что нужно впустить это в себя и согреть. Ибо со снегом космос приносит в этот мир то, чего еще не существовало: новый год, новые мысли, новые потери и новые возможности. Чего еще не было за миллионы лет развития. И весной из-под этого снега появиться уже немного другая земля.
Зима... А он, кретин, не взял с собой ничего поесть. Кто знает, как все обернется.
Алекс остановился. Перед ним лежало большое, освещенное луной поле замерзшего водохранилища, за которым темнел лес. До него не меньше километра, и там, немного правее - турбаза. Если, конечно, это на самом деле водохранилище, и на нем теперь может находиться такое заведение. Кстати, в этом заведении, может быть, еще работает буфет...
А если это так, когда он вернется? И куда попадет?
Алекс провел мысленную лыжню через водохранилище. Заскрипел снег. В некоторых местах выступал лед, и лыжи сухо шуршали по нему. Все будет нормально, потому что он знает, как нужно. Кажется, знает.
Вот только не знает, что произошло.
Лунный свет перекрыло снежное облако, но дело было не в этом. Лесник заметил точно, тревога и страх каким-то образом зависели от пространства. Пространства... А здесь - большое пространство. Маленький, маленький человек на большом снежном поле. Совсем как та темная точка впереди, именно от нее почему-то исходит скорбь. Что-то страшное?
Алекс ускорил ход. Труп? Глупости. Но очень похоже: там нога, там - голова. И удивление - этого не может быть! Так отмечена граница? А если это граница и для него? Алекс замедлил ход. От того темного места исходил ужас, который поднимался вверх и расползался в стороны. Может, не подходить? Но Алекс все шел. Ближе, ближе, ближе...
На том, кто лежал перед ним, было дорогое темное пальто. Холодное лицо, снег в глазницах. Он шел туда же, куда и Алекс. Но не дошел. Аккуратная прическа, дорогая меховая шапка, зажатая в руке, большие окоченевшие пальцы. Кем он был? Почему мертв?
Алекс присел рядом, зачем-то коснулся его руки в том месте, где должен прощупываться пульс. Не ужели не ясно...? - успел подумать он, и в этот момент труп зазвенел. Длинной холодной трелью. Алекс откинул полу пальто, расстегнул пиджак и отстегнул от его пояса сотовый телефон.
- Але, - чей-то знакомый ровный голос пытался перекрыть шумы и хрипы - Але...
- Кто вам нужен? - зачем-то спросил Алекс и треск ослаб.
Пропала связь? - успел подумать он, но в этот момент голос на другом конце телефонного канала уверенно и чисто ударил:
- Ты!
- Вряд ли я.., - начал Алекс, но голос бесстрастно продолжил:
- Тебе просили передать. Скоро, возможно уже сейчас, все закончиться.
- Закончиться что?
- Все.
- Все? Это невозможно.
- Все, что вы могли сделать, - уточнил голос.
Алекс опустил трубку, в которой слышались короткие гудки. Возникло чувство, что лед водохранилища под ним начинает медленно вращаться. Алекс остановил его и вдруг понял, что лучше не смотреть назад. Совсем. Ни секунды.
Откуда-то дунул ветер, летящие снежинки начали колоть лицо. Наверное, именно так сходят с ума. На экране телефона появился сигнал разрядки батареи. А если тот человек позвонит еще? Человек?..
Или это, правда, конец? - подумал Алекс. Сначала глюки, расширение сознания, затем, по-видимому, спазм, удушье. Как при передозировке. Но нет, глупости - этот парень отошел от чего-то еще. Кроме того, он, Алекс, ничего такого не ел и не вдыхал.
Не вдыхал? Тогда в чем дело? Алекс поднял лыжу, что бы развернуться и словно натолкнулся на невидимую стену. В грудь ударил страх и чувство полной неудачи. Неужели...?
Именно такой он и представлял смерть. Дзинь-нь-нь-нь.. - и он теперь состоит только из собственной жизни. Некий сгусток событий, впечатлений, импульсов, поступков, скованных временем. Которое завершилось. И сгусток застыл. И его созерцание вызывает заполняющее все существо жалость и скорбь, потому что с ним, с этим сгустком, уже ничего не случиться.
Все. Он уйдет на ту сторону и у него больше не будет тела: рук, ног, языка, глаз. Он станет беспомощным, совсем как тогда, когда пришел в этот мир. И уже ничего нельзя будет исправить - некие силы повлекут его длинным светящимся коридором, летя в котором он будет только воспринимать.
Вот так. Оказывается, люди хотят жить совсем не потому, что это легко или хорошо. Просто только так они могут что-то исправить. А он уже не успеет. И даже знает, как все кончится.
Алекс положил телефон за пазуху, где его батарейки могли отогреться, взял палки и сжал кисти рук. Под лыжами хрустнул снег. Сейчас он еще посередине. А там, в его доме, ребята. Что-то еще можно успеть. Можно пойти вдоль берега, найти остров, подняться на то место, где еще может быть связь. И попробовать. А потом он обернется и посмотрит в глаза этой тьме. Без гнева, отчаянья и страха. Спокойно, как равный. И прорвется. Он выйдет за границы этих жестких условий. Ему хватит духу разбить стену, собрать самого себя и кинуть вперед. И исправить что-то еще.
- Что?
Алекс остановился. Он был в большой комнате, сквозь огромные арочные окна которой задувал ветер и нес мелкий снег. А где-то в глубине анфилады, уходящей в темноту, кто-то отчаянно кричал, чтобы он не ходил дальше.
*
- Лед - ужасная вещь. Сначала появляются плавающие ледяные горы, затем - отдельные льдины. Их с каждым днем все больше и больше, а в один прекрасный день они смыкаются и образуют гигантские ледяные поля, вдоль которых можно идти многие десятки миль, не находя их края. Обход таких полей здорово сбивает с маршрута. Вы сворачиваете с намеченного курса и идете совсем не там, где предполагали идти, но это еще полбеды. Когда вы пройдете в обход несколько часов, дозорный внезапно закричит, что видит по противоположному борту точно такое же ледяное поле. Это плохой знак. Он говорит, что вы входите в проход. Который постепенно сужается. Сначала до нескольких миль, потом до одной мили, и вот корабль начинает цепляться бортами за его края, все чаще останавливается и в одну холодную тихую ночь встает навсегда. Ему больше не сдвинуться. Пройдет несколько часов или несколько дней, ледовые челюсти сожмут его, и он пойдет ко дну, - одноглазый человек в красивом камзоле и ботинках с большими блестящими пряжками взял кружку с горячим чаем и с удовольствием отпил из нее.
- Да! - зачем-то кивнул Иван и понял, что сидит на кресле около журнального столика с точно такой же кружкой.
Иван огляделся. Стол, печь, комната, люди, с дымящимися напитками, их задумчивые позы, запах тепла. Все обыденно, кроме этих странных людей в странных одеждах, и непонятных ощущений. И еще - чувство, что он видит римэйк какого-то фильма, и ни как не может вспомнить, чем тот должен закончиться. В голове периодически всплывают смутные знания каких-то сюжетных ходов, которые несут предчувствие трагедии и сильную грусть, но каждый раз что-то происходит, и уже почти вспомнившийся сюжет рассыпается - все оказывалось не так. Эффектней, сильнее, более неожиданно. Как сейчас, когда он отчетливо пережил картину холодной безысходности и обреченности, и вдруг до него дошло, что этот капитан жив и, по-видимому, неплохо себя чувствует.
Капитан... Откуда капитан? Иван посмотрел на кружку в своей руке и понял, что не спит. Кружка дернулась, и немного горячей жидкости пролилось на брюки. Да, он не спит и не спит уже почти четверть часа. Потому что именно четверть часа назад его разбудил грохот и страшный вопль.
- А-А-А-А-А! Пустите! А-А-А-А! Пустите! - отчаянно орал кто-то и дубасил в дверь.
Иван почти не раскрыл глаз, не встал и даже не испугался. Просыпаться было запрещено.
Но где-то зажегся свет. Странный гость Алекса, которого все называли не иначе как Лорд Эйзя, спокойно прошел сквозь Иванов сон куда-то в переднюю, и сон пропал. А в сознание вломились темнота и грохот каких-то деревянных предметов, падающих на пол.
- Вот ведь как оно бывает, - послышался голос Марии Петровны. - Несчастье, несчастье-то какое...
- Алекс - разгильдяй, - заворчал Семен. - Что у него за чудо электричеством?
И тут, наплевав на все запреты, на Ивана навалился страх. Как в детстве или в кошмарном сне, когда ужас вызывают совсем не ужасные ассоциации и появляется предвиденье непостижимой умом катастрофы. Которая чувствовалась все ближе.
Где-то рядом появился слабый желтый свет. Свет быстро проявил комнату стол, печь, и у противоположной двери появилась Настя с зажженной свечой.
- А-А-А-А! Пустите! Пустите быстрее! - страшный человек снаружи возобновил попытки вломиться в дом и начал мощно долбить чем-то в дверь. - Пустите, я знаю, что вы здесь! Зря свет потушили, я все равно знаю! А-А-А-А!
Свеча в Настиной руке дрогнула, и по стенам заплясали странные тени.
- Родик..., - тихо проговорила Мария Петровна. - Родик это..., и вдруг закричала, - Это же Родик! Пустите его, пустите!
- Хорошо, - пожал плечами Лорд Эйзя и открыл дверь.
Шатаясь, вошел Родик. Как Иван и ожидал, это был крепкий располневший мужик. Заиндевевшая одежда, злой непонимающий взгляд, в котором отчаяние.
- Все, больше не могу! Нате, убивайте, бандюги хуевы! - выплеснулось из мужика, и он обессилено сел на лавку.
Иван посмотрел на поникшую и обреченную фигуру Родика, внимательного Лорда, Сергея для безопасности прихватившего с собой обломок трубы, Марию Петровну целенаправленно осматривающуюся по сторонам, и вдруг понял, что все оказалось неизмеримо лучше.
- Простите, но я бы ему водки налил, - предложил он тогда, удивляясь, что уже может говорить.
Все засуетилось.
Мария Петровна подбежала к Родику и начала снимать с него ботинки.
- Ноги... Ноги - это главное! Главное - ноги что бы не отморозил! - причитала она.
Сергей кинулся закрывать дверь, Семен уже наливал что-то в стакан, а из коридора появился Максим и закричал:
- Дядя Родик приехал! И дядя Родик - тоже! Как Дед Мороз...
Все снова собирались в большой комнате, где расположился было спать Иван. Рядом с ним села Настя и подперла руками подбородок. Иван почему-то знал, что ей тревожно. Она надеялась, что вернулся Алекс. Выходит, этот тип куда-то слинял?
- Не расстраивайся, - промямлил Иван, - Он не мог вернуться так скоро.
Настя удивленно обернулась к Ивану и кивнула.
- И не волнуйся. Этот мужик, кажется свой.
- Свой, - кивнула Настя. - Я его где-то видела. Но как ты понял? Ты действительно догадался или...?
- Люди! - заорал в это момент Родик. - Люди, блин! Нормальные люди, оказывается! - и в этом крике было столько искренней радости, что все заулыбались.
- Молодец, а мы тут уже начали сомневаться..., - прокомментировал Семен.
- Кажется, Алекс не очень-то был рад меня видеть, - вздохнула Настя. - А куда? Куда он ушел?
Иван попытался вспомнить. Может быть, кто-нибудь ему об этом говорил?
- Он ушел в пансионат, - вдруг осенило его. - Звонить кому-то... А что? Вообще-то давно надо было.
- Звонить?... Да, да, телефоны же не работают. И мы с Любой не успели подключиться. Но, слушай, Вань, там же эти бандиты?
- Что ты, как он с ними встетиться?
- Конечно, - тихо подтвердила Королева Иллис из своего кресла. - Он же не будет этого делать?
- Не будет..., - грустно улыбнулась Настя, - Хотелось бы в это верить.
- Нас предупреждали, что здесь очень густо и тяжело, - Королева посмотрела на нее умным холодным взглядом, в котором, как это ни странно, Иван тогда почувствовал столько мягкости и доброты, что захотел отвернуться. - Но... принцип везде один.
Семен, Сергей и Мария Петровна суетились вокруг Родика.
- Надо же! И машину нашли! - радостно всхлипывал тот, - Я уж не думал... Такая машина... Классная, заводиться всегда... А тут люди! Настоящие люди! - его лицо становилось все более красным, дыхание - спокойным.
- А вы... понимаете без слов? - спросил Иван Королеву Иллис.
- К сожалению, не всегда, - ответила она. - Так же как и вы.
- Хы-ы-ы-ы..., я ушел от них! - радовался тем временем чему-то своему Родик, - Я ушел, хы-ы-ы-ы... Но он.., послушайте, понимаете... Понимаете, - его лицо вдруг стало серьезным, и он, с видом человека, сделавшего открытие, закончил, - Значит, это они охотились не за мной!
- Кто? - напрягся Сергей.
- Ну.. их было много. Блин... в лесу куча призраков! Ночью, да? Вы мне верите? Вот ты меня знаешь, ты мне веришь? - Родион тяжело уставился на Сергея. - Можешь не верить, мне по фигу. Я сам ... Нет, ну в натуре, призраки, странные такие, и, понимаете, никак не могу их разглядеть. Сначала они бежали в одну сторону, к атаке готовились, затем в другую... Здоровые такие! И тут смотрю и вижу, что у них все по-взрослому, какие-то мечи, пики - как у древних. Ну, думаю, капец. Свихнулся. Наверное, когда летел из машины головой обо что-нибудь... И тут раз, - вижу, один из них меня заметил, сделал остальными какой-то знак, и они стали стягиваться. У-у, чувствую, окружают!
Что делать? Побежал, ну наверх, на холм, а они и справа, и слева. Все, думаю, по снегу далеко не уйду, не вырваться мне, в клещи берут, сволочи... И тут они вдруг попятились куда-то. Пятятся, прячуться, а я не понял сначала. И тут вижу... Меня как громом в грудь фигануло. Там, куда я бегу, мужик стоит одетый как этот... гардемарин. Думаю, что за хрень, он один, а их куча туева. А ему по фигу. Стоит, и шпага у него такая тонкая-тонкая, - сморщился Родион.
Лорд Эйза и Королева Иллис переглянулись.
- И я понял: все. Сейчас начнется. Не зря все эти призраки со своими мечами так забегали. А он стоит... Вы не представляете как стоит! Умный, гад: ждет, что бы поближе подошли! И шпага такая то-онкая такая. Я чувствую, все, пиздец, рыпаться бесполезняк ну по-олный. Он же меня заодно с этими призраками укопает и не заметит. Меня прямо так и пробрало, и я ползком, ползком.... А потом как рванул, бежал, бежал и... вот здесь очутился. И они..., понимаете, вот только сейчас дошло, как оно все. Ну, в том смысле..., - Родион вдруг дернулся, привстал и мутным взглядом, из которого исчезало сознание, уставился в сторону двери, - Выходит они, вовсе не за мной охотились..., - закончил он.
И отключился.
У двери стоял невысокий изящный человек в расшитом золотом камзоле. В одной руке у него была роскошная меховая шуба, а на перевязи висела длинная тонкая шпага. Тон-нкая-тонкая...
- Здравствуйте, - проговорил человек хриплым голосом с акцентом, похожим на немецкий. И улыбнулся одним глазом - другой был закрыт живописной темной повязкой.
- Здравствуйте, - нерешительным и немного испуганным голосом проговорила за всех Настя, - Я вам сегодня говорила... Это он, капитан Дук.
*
- Да, лед - страшная вещь, - капитан Дук откинулся на спинку кресла и его полузакрытый глаз благодушно оглядел присутствующих. - Лед очень страшная вещь, но не самая страшная.
Иван повертел в руках кружку. Привычный предмет: массивная ручка, гладкие темно красные очертания, в которых тускло отблескивает огонь в печи. После недавней "газовой атаки" дом, кажется, снова нагрелся. А вот, его, Ивана, руки, белая кожа, пальцы, которые слишком коротки для того, что бы хорошо играть на фортепиано, потемневший ноготь, который он не так давно прищемил дверью. Кто-то говорил, что если посмотреть на руки во время сна, то и во сне можно быть сознательным. Ну что ж, собственно, вот его руки, и что?
- Никак не предполагала, капитан, что для вас существуют страшные вещи, - заметила Королева Иллис.
- Ваше Величество, пусть меня разорвут на части сто пушечных ядер одновременно, и каждый кусочек плоти съедят разные рыбы, но еще никто не имел причин считать меня трусом! Просто, должен заметить, страшная вещь - это страшная вещь. Даже если ее не бояться.
- Извините, но мне тоже кажется, есть вещи пострашнее льда, - зачем-то сказал Иван, не отрывая глаз от рук, которые дернулись и начали теребить кружку.
- Люди Четвертого Короля? - предположил Сергей.
Все-таки он парень странный. Нервничает, призывает забаррикадироваться, выставить часовых, продумать различные пути отступления. Может быть, тоже от страха?
- Воины Четвертого Короля..., - нахмурился Дук. - Да, да. Неприятные, канальи..
- А чего это они приперлись? - насупился Максим.
- Мой юный друг, - Дук закинул ногу на ногу, и пряжка на его туфле ярко сверкнула, - Я у них об этом не спрашивал, но, могу предположить, они здесь кому-то нужны.
- Кому же? - спросила Королева Иллис.
- Ваше Величество, тысяча кашалотов мне в глотку, но я ни кого не знаю в этих местах! Сюда не ходят наши корабли, и даже мой застрял во льдах, а я две недели добирался до берега на собаках. Из всех людей, которых я здесь встретил, мне раньше не встречался никто. Разве что лицо этой молодой фрау, - Дук указал взглядом на Настю, - мне почему-то кажется знакомым. И еще человек, которого я встретил в лесу.
- Алекс! Где вы его видели? - быстро спросила Настя.
- Недалеко отсюда. Он шел на лыжах через большое озеро. Собственно, он был первым нормальным человеком, которого я тут встретил..
- Да! - шумно согласился Роман. - Вы правы. Как вы правы! А я всегда говорил, но меня не слушали. И Утюг бы подтвердил... Я всегда говорил, что в нашем мире все люди... они перестали быть людьми, вот что! - и Роман приготовился то ли заплакать, то ли выпить.
- Сундук дукатов против одного мертвеца! не могу это подтвердить или опровергнуть. - оборвал его намерения Дук. - Но, когда я встретил тут нормального человека, тысяча кашалотов! я был удивлен.
- Почему? - возмутился Семен.
- Конечно, откуда им тут взяться.., - махнул рукой Роман, и капитан согласно кивнул.
- А вы думаете легко сейчас встретить кого-то в нормальном виде? Сейчас, во время акладока?
- Что? - воскликнула Настя.
- Акладока, - Дук кивнул куда-то за окно. - Полагаю, вам не надо объяснять, что это такое, подавись я тремя медузами.
- Акладок..., - задумчиво повторил лорд Эйзя.
Иван изо всех сил вцепился в кружку и все вокруг него стало медленно вращаться. Происходящее было названо. Названо как-то походя, невзначай. И названо страшно - слово "акладок" образовало в его сознании мощный мутный водоворот, который медленно, но верно отделял и уносил его прочь из этой комнаты, прочь из этого мира. Наверное, это потому, что он перестал смотреть на руки. Нет, нужно смотреть, обязательно смотреть, и держаться изо всех сил.
- Акладок - это глубоко проникающая бледная буря, - пояснила Королева Иллис тихим холодным голосом, словно речь шла об обычном заборе за сараем.
- Верно. Старые моряки говорят, что есть много видов бледных бурь, - дополнил Дук, - От большинства из них, если есть силы, можно защититься. И такие случаи не редки. Я сам несколько раз спасал корабль в таких обстоятельствах. А один раз вывел из бури флотилию из трех кораблей. Но акладок относится к бледной буре, так, как цунами к обычному шторму.
- Понимаете, - продолжил Дук голосом доброго чародея из страшной сказки, - Если мои наблюдения верны, акладок это скорее некий смерч. Простите, если я ложно использую местный язык, не морской смерч, не каприз климата, а явление космической природы. Известно, что акладок часто можно предсказать, но, на этот раз мои приборы не показывали ничего угрожающего. Только шаман, шаман того места где мы достигли материка, мог что-то предполагать. Именно он распознал его первым и обещал, что присмотрит за моей командой. Сто смердящих мертвяков и одно чудовище, у него не будет больших хлопот! И, - Дук поднял вверх указательный палец со сверкающим словно светодиод, перстнем, - Готов спорить на ящик рома, большинство из нас, включая меня, оказались в нем случайно, точнее неумышленно. Разумеется, Людей Четвертого Короля сюда кто-то прислал, Ваше Величество и Ваше Сиятельство, - Дук сдержанно поклонился Королеве Иллис и Лорду Эйзе, - Оказались здесь, если я правильно думаю, с какой-то целью. Но, думаю, все мы чего-то не рассчитали.
Никто не ответил. По-видимому, ни у Лорда, пусть он и был регентом какого-то там короля, ни у самой Королевы не было ответов, как не было их и у кого-либо из сидящих в этой комнате. И наступила тишина. И в этой тишине Иван вдруг подумал, что, если ответов нет даже у этих странных господ, значит... Разгадка была где-то близко, но увидеть ее мешал охвативший его ужас. Она была почему-то связана с Алексом, с этим местом, и со стариком, который жил где-то здесь. Когда-то, еще студентами, они ездили сюда пьянствовать, и еще тогда ему показалось...
- Ребят, вы извините, но я вообще ничего не понимаю, - ворвалась в его мысли Люба. Она только что принесла из кухни чайник, и, видимо, слышала только последние слова разговора. Иван оторвал взгляд от рук и уставился на нее. Ужас начал понемногу спадать. Впрочем, может быть, это всего лишь защитная реакция сознания?
- А чего понимать, мы все тут свихнулись, - мрачно заметил Семен.
- Значит это по моей специальности. Я же по образованию врач-психиатр, если кто не знает.
- Ты тоже свихнулась.
- Может быть. Но, должна вам сказать, свихнувшийся, особенно если он врач, видит других свихнувшихся достсточно объективно. Так что, может быть..., - Любе в голову пришла какая-то идея, но Иван уже не слушал.
Ведь его идея, кажется, была не менее интересной. И только он ухватил в происходящем какой-то смысл, как пошел этот бессмысленный психотерапевтический треп. Пусть и со стороны Любы. Неужели они не видят, что опять уходят куда-то в сторону. И от этого еще страшнее. Сидеть здесь, просто говорить, зная, что где-то там могут быть полчища страшных Воинов, бледная буря.... И те двое.
Кстати, неизвестно, что страшнее.
Ивана прошиб пот. Ему вдруг показалось, что он делает или уже сделал какую-то роковую ошибку. Стараясь казаться незаметным, он поставил кружку, поднялся, медленно подошел к окну, заглянул за занавески и сразу отпрянул. Там снаружи, обтекая поляну, на которой стоял дом, в облаках полных ужаса, из леса выходили полчища странных существ в остроконечных шлемах. Безмолвно, под низкими белыми вспышками, они, не оставляя следов, медленно уходили на север. Где из-за леса поднималось и уходило куда-то в небо что-то пустое и черное.
*
- Але, ой, это ты? Ну, привет! Хорошо, что ты позвонил. Знаешь, завтра, к сожалению, ничего не получится, - голос в трубке, казалось, звучал весело, даже задорно. - Мне нужно поехать к брату. Прости, что так получилось. Я звонила тебе в офис, и на мобильный, но там только автоответчик. Так что ты не жди...
- Хорошо, - ответил Алекс. - Так вышло, что я... в общем я тоже в другом месте, - поморщился он оглядывая окружающую картину.
- Ну, вот видишь... Жалко. Тебя плохо слышно. Как у тебя дела? У меня высветился какой-то странный номер...
- Тут сегодня что-то со связью.... Ладно, постараюсь позвонить тебе на неделе. Хорошо?
- ... Наверное что-то с телефоном. Какие-то странные значки. Ничего не...
Алекс нажал кнопку разъединения связи. Треск, доносящийся из маленького динамика в трубке, исчез, его место занял шум ветра, влетавшего через пустые оконные проемы и шелестевшего в каких-то невидимых кустах за ними.
Мечты умирают где-то далеко в нашем воображении, поэтому нам не бывает так больно. Мы подсознательно понимаем это и даже привыкли, что они не сбываются. И, скорее всего, из-за этого часто боимся воплощать их в реальность. Потому что намного больнее, когда гибнут планы, ибо планы, это уже часть жизни.
Глупо готовиться к тому, невозможность чего очевидна: делать то, что никто не оценит, покупать подарок, который не будет подарен, выбирать вино, которое не будет выпито тем, кому оно предназначалось. Глупо совершать действия, которые безнадежны. И намного легче их не совершать. А он? Почему его так тянет играть в проигрышной ситуации? На что он надеется?
Точнее - надеялся...?
Алекс засунул телефон во внутренний карман куртки, и в этот момент зажегся свет. Маленькая желтая лампочка, свисающая с балки на длинном кривом проводе. Доигрался. Очень даже скверно, что это его не пугает. Алекс взял лыжу и начал подкручивать разболтавшееся крепление старым швейцарским ножом. Таким старым, что вполне тянул на трофей Первой мировой войны. Свет нужно использовать. Например, осмотреть телефон того покойника, осмотреть себя, потому что, кажется это....
Скрипнула дверь, которой не было. Хрустнули доски пола, которые вывезли из этого дома в начале шестидесятых. Около покосившегося железного шкафа стоял старый хозяин ножа и невидящими глазами смотрел в окно.
- В-василич! - окликнул его Алекс. - Василич, ты..? Ты же не должен здесь быть.
- Ты тоже.
- Василич... привет! Здорово, Василич! Раз уж мы...
- Привет, - ответил Василич. Его голос почему-то доходил раньше эмоций и поэтому казался бесцветным, как старый, старый ковер.
- Что случилось? Почему мы видим друг друга?
- Ничего удивительного. Ребята воровали бензин, - изо рта старика шел пар, и, казалось, что весь он дымиться. - Ничего страшного. Утечка была небольшой и мороз...
- Ну да, не жарко, - согласился Алекс, понимая, что уже начал немного мерзнуть от отсутствия движений.
- Вот все и замерзло. Почти все. И еще. У офицера был образец.
- Почти? Образец? Ты о чем, Василич?
- О том, что когда-то было сделано здесь. Это не довезли. А образец хранился отдельно и свяжется только к утру.
- Что свяжется, что было сделано?
- Не спеши. Сейчас поймешь.
Но Алекс уже понял. Это было в больших стеклянных бутылках. Состав, полученный в этом доме и потенцированный четыреста раз в течение четырехсот ночей.
- И теперь?
- Теперь здесь такое место.
- Ясно..., - Алекс понял. Кажется, он воспринял все, что тот хотел ему передать, и, судя по всему, этого должно оказаться достаточно. - Но ты как, Василич? Как ты там?!
Никто не ответил. Он осмотрелся. Здесь, или нет - вон там у окна? Алексу показалось, что он забыл, где только что его видел, и почти закричал, - Как ты? Как ты там, а?
И, снова не услышав ответа, подхватил лыжи и быстро вышел наружу.
Откуда-то из темноты налетел ветер. Было видно, что эта темнота уходит далеко вперед и вниз, и только сзади, где стоит дом, ее ограничивает свет - над крышей светилась большая-большая планета. А внизу, на фоне отражающего слабый свет снега, стоял знакомый силуэт и манил его рукой.
- Василич, мне спуститься? - зачем-то попробовал уточнить Алекс. Он понял, что дом, в котром они были, стоит на горе. Вероятно, на горе между водохранилищем и каналом. Только сейчас там визу нет водохранилища, а есть лишь небольшая замерзшая река. А в том месте, где будет канал, в нее втекает узкий незамерзающий ручеек.
- Там можно проехать? Но ты как? Что ты чувствуешь? И потом..., я что-то сейчас не соображу. Кто сейчас мы? Кого ты из меня сделал?
- Кто мы...? - задумчиво проговорил старик, и Алекс понял, что тот Василич, который сейчас смотрит на него откуда-то с середины спуска, на самом деле молодой, молодой, по-видимому, даже моложе него самого. Наверное, таким он был в далекие и противоречивые двадцатые. Авангардизм, коллективизация, Четвертый путь. - Спрашиваешь, кто мы?
- Ну да. Я, правда, не успел, но все же кто мы?
- Мы....
- Что? - в оставленном доме что-то рухнуло. - Слушай, тут шум.. Кто мы?
- Я же сказал.
- Но...
Медлить дальше было нельзя. Под лыжами ухнул и зашуршал снег. В грудь и в лицо дунул ветер. Алекс знал, что это нужно сделать именно так: молча оттолкнуться палками и уже на ходу лихо крикнуть "Счастливо!". Затем обогнуть елку, и внизу, когда станет совсем темно, пытаться угадать, куда уходит лыжня. И пока не спустился вниз, не думать о том, что ответил Василич. Он все равно не сможет никому ничего объяснить. Потому, что никто еще не знает этого слова.
*
- Когда я была маленькая, я думала, что взрослые люди - другие. Дело не в том, что они больше в размерах, сильнее и знают об окружающем мире намного больше, чем знала тогда я. Они выросли, стали людьми, полноценными настоящими людьми, понимаете? А я еще нет. И эта разница представлялась мне колоссальной. Но потом, я пошла в школу, научилась читать, писать и узнала многое из того, что знает обычный взрослый. Я выросла, выкурила первую сигарету, выпила первую рюмку вина, узнала что такое секс. Я уехала в Москву, поступила очень престижный институт, вышла замуж, развелась, уехала жить и работать в самую богатую в мире страну. У меня родился сын, я открыла свой офис. Но что изменилось? Стала ли я тем человеком, настоящим законченным взрослым человеком? Не фига! И еще раз не фига! Когда я смотрю внутрь себя я вижу все ту же злобную эгоистичную девчонку, которая готова расплакаться от того, что у ее куклы не отстирывается пятно на платье.
- И это, мать, твое главное разочарование? - удивился Семен.
Ах да, они же теперь говорят о разочарованиях. Люба прикусила губу.
Неудачная тема. Но, кажется, она сама ее предложила. И так ужасно начала. Нужно же было привести конкретный пример из жизни. Что с ней?
- Да. Это... глобальное такое разочарование, - вздохнула Люба. - А вы чего ожидали? Что я начну про разочарования в мужчинах, в сексе, в стране, куда уехала?
- А мы тоже так должны? Ну, так глобально? - попробовал спросить Иван.
- Нет, давайте сначала разберемся, - предложил Сергей. И встал.
- Я... Я тоже думал, что взрослые люди другие. Пока сам таким не стал. Это... происходит незаметно, понимаете? Появляются возможности, сила, способность что-то понять. Но... мне кажется я только начал. Начал становится взрослым человеком, но во что-то уперся. Я только не знаю, во что. Я бросил медицину, уехал сюда жить. Но ничего не изменилось, я, наверное, уперся в себя. Понимаете? И тут такое...
- Да, воины, буря..., - насупился Иван.
- И все мы уперлись, - резюмировал Семен. - И сидим тут как ...
Пока он искал нужное слово, Сергей поморщился и сел.
- Да, уперлись! - неожиданно громко заявила Люба, - И уперлись, по одной очень простой причине. Тот человек, которым нас всех учили и учат быть, его нет.
- И давно! - поддержал Роман, и тревожно посмотрел на нее - И никогда не было!
- Понимаю, понимаю, - неожиданно включился Иван, который уже несколько минут сидел в каком-то оцепенении. - Ты утверждаешь, что наша модель человека несостоятельна!
- Ваша модель? - переспросил Дук. И посмотрел по сторонам.
- Не состоятельна ни разу. Ведь что такое человек, если посмотреть на него объективно? Что такое человек, если отбросить штампы?
- Это храм...
- Это животное!
- Животное?
- Да, - подтвердила Люба. - Наука именно так его и рассматривает. Как животное, наделенное разумом.
- Вот только кто его им наделил..? - сообщил о своих раздумьях Максим.
- Наделил и... неправильно разделил, - обрадовался Роман.
- Ok. Хотите поговорить о проблемах неравенства? - спросила его Люба, и Роман с энтузиазмом замотал головой.
- Нет, нет, я слушаю, - покорно заявил он и сел прямо.
- Хорошо, о делении разума - в следующей серии. Конечно, мнений может быть много. Сколько людей, столько и мнений. Но, чем человек в корне отличается от животного..., на самом деле опредеить очень сложно.
- Может быть мнением? - предположила королева Иллис.
Люба на секунду задумалась.
- Пожалуй нет, - проговорила она. - Мнение тоже обусловлено. Как и рефлексы животных. А человек... он имеет намного более сложную и тонкую систему рефлексов. Возможно, отсюда его феноменальная для биологического вида обучаемость. Обучаемость и воображение, то есть способность человеческого мозга моделировать процессы. Это действительно отличает нас от прочих. Но это - следствие. Следствие более тонкой организации. И все.
- Как все? - обиделась Настя. - А душа? Мы же не автоматы какие-нибудь.
- Автоматы! Сложные биологические автоматы.
- Автоматы, способные к совершенствованию своей структуры? - предположил Иван. - Ну, в смысле, я когда-то изучал теорию систем...
- Не способные!
Люба почувствовала, что ее охватывает какой-то злой азарт. Азарт растормошить этих таких добрых и хороших людей, людей, которые никогда не пробовали выжить в чужой среде и даже не очень хорошо выживают в своей. Которые никогда не ничего не начинали с нуля. Как она.
- Просто некоторым людям везет, - проговорила она. - Везет и у них появляется одно такое большое, большое желание, которое перевешивает остальные. Например, стать кем-то. Обычно, по большому счету, это лишено смысла, просто форма подражания чему-то: успехам, стилю жизни, возможностям. Но если человек в состоянии подчинить этому многое, жизнь кажется ему осмысленной и подчиненной его воле. Но сам человек не меняется.
- Как не меняется? - вытаращила глаза Настя. - Но мы же живые. Живые люди! И все выросли разными. Разве нет?
- Опыт! - отчеканила Люба. - Опыт и только опыт делает каждого человека индивидуальным. Вспомните, как быстро находят общий язык дети. Но идет время, и люди все хуже понимают друг друга. Ведь так?
- Послушай, но в нас же что-то есть, - не сдавался Иван. - Ну, помимо опыта.
- Есть, - согласилась она. - В том и трагедия, Вань. Тот человек, о которым мы еще помним в детстве, который в нас вошел то ли с воспитанием, то ли с молоком матери - не знаю - этот человек на самом деле жив! Точнее полужив. Вспомните старые сказки про оборотней. Как Иванушка стал козленочком, или красный молодец превратился в медведя. Человек, настоящий взрослый человек находится в таком же положении. И когда он хочет что-то сказать, получается, что он только рычит или жалобно блеет, и никто, может быть за исключением любимого человека, не догадывается, кто ты. Да, мы оторвались, научились говорить, мыслить, но ... все это просто язык другого уровня, тоже некое рычание. Просто мы рычим не из-под медвежьей шкуры, а из своей человеческой личности, психической конституции, эго, и рычим словами, поступками. А наша сущность... она, может быть, намного выше всего этого. Но должна в этом жить. И ни я, ни наука, не скажет, кто превратил нас в этих животных.
Страшно? Да, страшно. Поэтому мы и ищем опору в фантазиях. Человек всесилен, вот только дайте ему накопить нужные знания! И тогда... А что? Что тогда? Или придумывают какую-то идеальную жизнь, которая ждет нас после смерти. Или утешаемся, что есть некто всесильный и всезнающий, кто нам поможет, и подчас всю жизнь ждем того, что в нашу жизнь вмешается эта справедливая и добрая сила, даст всем по заслугам, а нас самих несказанно наградит. Потому что это очень трудно - жить, зная, что тебе никогда никто не поможет. Кроме разве самого себя...
Вот так. Грустно? Грустно. Но надо смотреть правде в глаза. А когда смотришь... Удивительно, но начинаешь даже больше любить людей. Ну, из-за их безнадежной ситуации, что ли. В конце концов, если во всем этом существует некий еще непонятый учеными замысел, он в том, что бы чему-то нас научить. Таким вот непедагогичным методом, поместив в тюрьму собственной жизни. Стало быть, и вы, и я - мы чему-то учимся...
Ну, да, конечно... Я знаю, Вань, что ты скажешь. Есть другие объяснения. Такие последовательные и логичные картины мира, в которых человек представляется постоянно эволюционирующим существом, идущим по лестнице от животных к ангелам и архангелам. Но я считаю надеяться на вещи, которые мы не можем проверить, это малодушие. Малодушие и глупость. Да, Алекс считает как-то наоборот, но... может быть у него другой опыт. Возможно, он чувствует в происходящем какую-то логику. Даже сейчас. Я не знаю...
Я родилась в небольшом городе, мои родители - обычные простые люди. В семнадцать я приехала учиться в Москву, в двадцать семь - в Нью-Йорк. И там, и там я чему-то научилась. Но... это очень мало изменило меня. Все.
*
- Какая-то мрачная психотерапия, - расстроился Семен после нескольких секунд молчания.
- Я в это не верю! - присоединился Иван. - Потому что есть что-то высокое... Красота, гармония, музыка...
- Это... помогает человеку приходить в более высокие состояния? - спросил Лорд Эйзя.
- Я бы сказала, просто отвлекает, - ответила Люба. - В лучшую сторону. Но необратимых изменений не производит.
- Такой человек лишен возможности совершенствоваться?
- Почему, нет. Он может копить знания, воспитать более мудрые и сдержанные реакции, решиться на рискованные и трудные вещи. Уехать в другую страну, поменять мужа или жену, но... он не может уехать от себя, изменить себя, понимаете? Он будет больше знать, говорить на другом языке... Но по большому счету жизнь для него не измениться. Да, есть куча очень интересных и по-своему эффективных вещей: психоанализ, гештальтд терапия, но и это не меняет сути. Он по-прежнему будет жить из своего физического тела и психической конституции. Он не станет иным. Не превратиться обратно в братца Иванушку, и не станет по-настоящему взрослым.
- Послушай, по-твоему, я не могу сделать свою жизнь лучше или хуже? - нерешительно возразила Настя
- Можешь. Богаче, беднее - да. Глупее или умнее - нет! И, ребята, не надо на меня так смотреть, - внезапно рассердилась Люба. - Разве я говорю, что все так совсем ужасно? Собака не может стать кошкой, что тут такого? И ты, Ваня никогда не станешь таким, как Семен, а Семен - ну... таким как...., - на ее лице появилась растерянность, - А где..? Где этот... Сергей? Он как раз хотел разобраться...?
Общество взволновалось. Было впечатление, что все заговорили разом, и Настю внезапно пронзил холодный как смерть ужас: Люба права.
Никаких сомнений, все так и есть. Это правда, и кроме этой ужасной правды ничего нет. И каждый из них ничего не может с этим поделать. Она сама, Люба, Иван, Максим с Марией Петровной, все, все, все - только набор правил, реакций и рефлексов, заложенных в них по капризу равнодушного холодного хаоса. Холодного, как ветер за окном.
Настя поняла, что мелко дрожит. Она не может, она не готова жить в таком мире. Это слишком сильная правда. Тяжелая, как броня, она обволакивала сознание, сковывала мысли в холодный неподвижный сгусток. Это правда, которая убивает, и ее надо быстро, быстро выбросить из головы.
Пока она окончательно не вмерзла в ее бесчувственность.
Даже если это правда.
Появился Сергей.
- Ух, ты, Серега, а мы думали, ты за дровами ушел, - обрадовался Семен. Он тоже все понимал, поэтому и пытался радоваться.
- Я? Нет, я просто в туалет. Там? Там я уже был! - в страхе отшатнулся тот от подобного предположения.
- Все мы там были, - скорректировала Люба.
- Но ушел только Алекс! - вырвалось у Насти.
- Может быть, он все-таки вернется? - неуверенно предположил Иван.
- Помоги ему Господь, - сказала Мария Петровна и перекрестилась.
Наступившую тишину никто не нарушил.
- Нет, это все-таки фигня получается, - прервал Семен затянувшуюся паузу. - Ванька прав. Люб прости, но все это гонево, - он шумно вздохнул и замотал горло шарфом.
- Они что, пойдут туда? - единственный глаз Дука, устремленный на Настю, выражал доброе, доброе любопытство.
- А я думаю, что нет. Понимаю, было бы лучше, если бы мы все пошли спать, но, если все, что сейчас сказали, правда... Дук, понимаешь, если это правда, нам очень глупо чего-то бояться, - тихо ответила Настя. И поняла, что сейчас заплачет.
7
По вагону электрички медленно двигался человек в красивом твидовом пальто и нелепо перекошенной шапке-ушанке. Выбившийся наружу шарф, воротник, частично завернутый внутрь. Прижатый обеими руками к груди портфель был расстегнут, и из него беспокойно торчали газеты. Одна из них, с фотографиями членов политбюро ЦК КПСС упала, но странный пассажир не заметил этого. Он, видимо, был не в состоянии замечать что-либо. Сосредоточенный взгляд, смотрящий куда-то сквозь окна вагона, напряженные морщины на лице. Казалось вот-вот, и это произойдет - его мысли, наконец, найдут правильное направление, и он вспомнит что-то крайне важное, или, на худой конец, сформулирует какой-то очень глубокий вывод, найдет гениальное доказательство. Но шло время, проходя несколько шагов и останавливаясь, человек, преодолел уже половину вагона, а развязка так и не наступала. Только изредка его губы произносили что-то, а если взгляд случайно фиксировал сидящих в вагоне людей, странный человек, словно не понимая, как они здесь оказались, проводил рукой по лицу. И шел дальше. Снова смотря вдаль и бормоча обрывки каких-то своих напряженных мыслей.
- Ваша газета. Не теряйте.
- Ах... Да-да, точно, - изумился пассажир. И начал лихорадочные попытки открыть портфель. Который был уже открыт.
- Не теряйте, - повторил Василич.
- Да-да, конечно, - воскликнул тот, быстро запихнул газету в портфель и почти бегом вышел из вагона.
- Крезовый тип, - сказал тогда Алекс. - Какие умники его одного отпустили?
- Умники? - грустно улыбнулся Василич.
- А ты тоже заметил? У него умное лицо. Как у многих сумасшедших, по-моему.
- Как у тебя.
- А я здорово смахиваю на..., - начал было Алекс. И вдруг все понял. И, пораженный, застыл.
За окном бежали деревья. За деревьями бежали небольшие бревенчатые дома, сараи, огороды. Потом снова деревья. И вдруг все это ушло куда-то вниз, под колесами загромыхал металлический мост, и взгляду предстала уходящая на запад долина реки. Блестящая лента воды, простор колышущихся на ветру трав, и много, много неба!
Как просто. Поразительно просто. Почему он такой тупой, что никогда не замечал этого? Все мы: и он, и они - по-своему krazy. Мысль была не нова, кажется, Алекс где-то читал или от кого-то слышал нечто подобное. Слышал, но не понимал, не чувствовал, не въезжал. А ведь это, оказывается так - все люди каким-то сходным образом сошли с ума и живут погруженные в кокон своих мыслей, понятий и алгоритмов, совершенно не замечая, как все обстоит на самом деле. Почти как этот несчастный. Их мир - это то, что когда-то показали, чему научили, или всего лишь назвали другие. Какой ужас, ведь и он воображает, что все так!
"Как у тебя"...
Алекс посмотрел на людей, сидящих в вагоне и увидел. Он почему-то знал, что увидит именно это, тем не менее, увиденное, вызвало шок. Он увидел сомнамбул. Читающих, смотрящих в окно, спящих, играющих в карты. В их лицах ясно просматривалось то же самое, что было в том чудаке, погрузившимся в свой сумасшедший мир. С одной лишь разницей, что мир, в котором все они находились, он, Алекс, очень хорошо знал, а тот парень пребывал где-то в другом. Но все они, говорящие или молчащие, задумавшиеся или жующие, веселые или злые, были не здесь. Они смотрели и не видели, думали и не осознавали, слушали и не понимали. А на фоне всего этого сидел Василич и ободряюще улыбался.
- Вот видишь, можно посмотреть на все по-другому.
- Ни хрена себе, - изумленно проговорил Алекс.
Две дамы, сидящие рядом с ними, встревоженно посмотрели на него, и степень их сомнамбулизма усилилась беспокойством. Это беспокойство выглядело настолько глупо, что Алекс расхохотался.
- А говорят, это, - одна из дам пошевелила вздрагивающими пальцами у своего виска и устремила выразительный взгляд в сторону дверей тамбура, за которыми скрылся свихнувшийся пассажир в твидовом пальто, - Говорят это не передается...
И Алекс заржал во все горло.
Какой-то детина участливо положил руку ему на плечо. Это было трогательно. В лице детины мелькнуло что-то настоящее, каким-то неуловимым образом напомнившее собаку, отчего Алекс захотел обнять мощную шею этого жлоба, расплакаться, объяснить, почему ему так жалко этого человека.... Но Василич взял его за руки и вывел в тамбур.
Где они долго стояли и пили какое-то вино.
- Да, да, можно и так на все посмотреть, - соглашался Алекс, и они постепенно пьянели. А за выбитыми стеклами дверей начинался лес...
Удивительно, но тогда это прошло мимо. Впрочем, с другой стороны, совсем не удивительно. Что-то мешало ему анализировать эти странные вещи. Они смотрели и еще, и еще, - еще по-другому. В соответствии и этими взглядами, которые ему, как бы от скуки и для собственного развлечения, показывал этот невзрачный одинокий человек, мир менялся. Он становился ярким или безрадостно мрачным, леденяще страшным или неожиданно - изумляюще неожиданно - добрым.
А после этого они сидели на крыльце и пили дешевый портвейн. Или в доме. Или просто на ящиках за пивняком у станции. Почти никогда не говоря о чем-то серьезном. Странный взгляд на мир, рождавшийся благодаря Василичу, сменялся обычным опьянением. Опьянение проходило, и все становилось прежним. И Алекс никогда не задавал себе вопрос, зачем он это делает. Просто приезжал выпить, без всякого расчета. Или помогал Василичу по каким-нибудь делам в Москве, доставал книжки, какие-то нехитрые вещи. Сколько всего люди совершают, абсолютно не понимая, что и зачем они делают? Много. Подчас, все.
Но, стоп! Об этом следует подумать позже.
Алекс остановился. Перед ним возвышался довольно большой дом-башня, архитектура которого наводила на мысль, что это то ли исследовательский центр, то ли дорогая больница. Современные формы, большие темные окна, неяркое освещение на первом этаже.
Стоянка автомобилей была пуста и запорошена небольшим, ровным слоем снега. Только недалеко от дверей стоял увешанный фарами, багажниками и лесенками вседорожник с надписью "дежурный".
Алекс подошел к дому, отстегнул лыжи. Автоматические двери бесшумно пропустили его внутрь просторного вестибюля. Тепло, мягкий ковер, ультрасовременные светильники, вмонтированные в потолок. За небольшим белым столом сидел вахтер, и настольная лампа подсвечивала его посиневшее одутловатое лицо. Алекс доброжелательно кивнул ему, и вахтер ответил взглядом, в котором были зависть и грусть.
Он умер от удушья, почему-то подумал Алекс. Но сейчас было важно не это. Здесь есть что-то, что ему нужно найти. И нужно давно.
Лифт. Светодиод, мерцающий на четвертом этаже. Выступающая из стены башня часов, большой блестящий маятник. В подвале должно быть кафе и бар, но ни то, ни другое сейчас не работает - скоро полночь. Двери почти бесшумно раздвинулись, и в зеркале на противоположной стене кабины отразился человек в спортивном костюме, с бородой, на которой еще не растаял иней.
Алекс достал платок, протер им бороду и нажал на кнопку. Выходить на двенадцатом этаже запрещено, но ему придется выйти именно на двенадцатом. Ничего страшного, он вообще не должен знать, что это здание существует, а он здесь, поэтому какая теперь разница, на каком этаже остановится лифт? Впрочем, он зря такой легкомысленный. Разница есть, и если он выйдет отсюда, если он просто уйдет, они этого не забудут. Они будут точно знать, где он здесь был, что там делал и о чем думал, и потом, когда они найдут его, то уже не выпустят из виду. И то, что они решат с ним делать дальше, не знает никто.
Длинный коридор, желтые стены, дежурное освещение. Днем эти коридоры наполняют мужчины и женщины. Они несут под этими потолками свои планы и проблемы, интриги, идеи, диссертации; свои вопросы и свои ответы, и - несмотря на то, что мало кто из них знает, зачем все это, - тогда, в те дневные часы эти коридоры живут. А теперь - спят, и эхо тех вопросов и ответов является их сном. Который он, Алекс, варварски нарушает.
В конце одного из коридоров мерцала сигнальная лампа, и стояла серая фигура солдата. К которому нельзя подходить. Алекс свернул, толкнул стеклянную дверь, прошел через холл лестничной площадки и вышел на противопожарный балкон.
Скрип нападавшего на балкон снега под ногами, морозный ветер. Алекс подождал, пока глаза привыкнут к отсутствию света, и осмотрелся. Внизу был лес. Он шел из далекой темноты, в которой рождалось нечто еще более темное, чем лес, небо, и войском тысяч и миллионов заснеженных верхушек, преодолевая невидимые во тьме холмы и пересекая скованные льдом реки, подходил к этому зданию и обтекал его со всех сторон. А там внизу, где прожектор освещал автомобильную стоянку, на ступеньках ведущих к входу, стоял Мызарь со своим помощником и вел по домофону переговоры с охранником. Это означало, что другого выхода из здания нет.
Алекс плотно закрыл за собой дверь балкона и пошел обратно.
- Ты что, хочешь пройти туда?! - спросил серый солдат. Из-под удивления и неверия выступало презрение. И все та же зависть.
- Так нужно, - ответил Алекс.
Трофейный нож вместо магнитной карточки, мягкий щелчок электронного замка, большой зал с мягким ковром, железная лестница в середине зала. Он быстро шел мимо длинных рядов стеклянных стоек, за которыми пульсировали процессы, о которых лучше не думать. Компьютер с непомерно большим экраном, длинный стол с химическими реактивами, камера Гюйнтера, на крышке которой горела красная лампочка. А вот дверь, гладкая серая дверь, за которой проход.
Длинный полутемный проход между шкафов картотеки. Множество ящичков, которые никто не выдвигал, за исключением того, и вон того. Ящички были не заперты, Алекс выдвинул один из них и посветил внутрь фонариком. На дне ящичка лежали какие-то маленькие косточки, кусок ваты и долька чеснока. Странный запах, успел подумать он, и фонарик вдруг, ярко вспыхнув, погас.
Плохо, подумал Алекс и вышел обратно в зал.
У стены справа стоял стол, на котором лежал толстый кусок оргстекла. Среди картинок с кошками и собаками под стеклом лежал список местных телефонов. Алекс набрал номер, стоящий напротив названия "диспетчерская контроля", и в трубке послышался усталый мужской голос.
- Я выдвинул не тот ящик, - сказал Алекс.
- Странно, что так вышло, - удивился немного охрипший человек в трубке. - Зайдите в комнату тысяча двести двадцать два. Там можно выяснить.
Дверь в комнату тысяча двести двадцать два располагалась на том же этаже, но была обшарпанной, словно ее взяли в каком-то другом здании. За дверью горела большая синяя лампа, напоминающая те, что для стерилизации зажигают по ночам в операционных. Под лампой стояло что-то вроде зубоврачебного кресла.
- Садитесь, - устало вздохнула пожилая женщина с темно-серым картофельным лицом. И, когда Алекс сел, пристегнула его руки и ноги к креслу какими-то узкими ремнями и опустила спинку. - Думайте о сене, - буркнула она, и, устало вздохнув, нажала на какую-то кнопку.
Алекс успел заметить, что на женщине был цветастый байковый халат и одетые поверх него бусы. Затем откуда-то сзади выехал мощный свинцовый экран, и он почувствовал, что вместе с креслом проваливается куда-то в обволакивающую тьму.
Через пару секунд падение остановилось. Где-то справа был цветущий грушевый сад, в котором ярко светило солнце и тихо пели птицы, но этот сад отделял от него экран тьмы. Алекс присмотрелся. В саду был детский манеж, над которым склонилась добрая фея. Она раздавала находившимся внутри манежа детям, какие-то сладости, сопровождая это короткими пояснениями.
- Это тебе, - сказала она крупному толстому мальчику, в котором Алекс узнал Мишу, сына учительницы, жившей когда-то в соседнем доме. Миша развернул бумагу и увидел там вафли с белой начинкой. - Ты умрешь от белой еды, - пояснила фея голосом полным поучительности, грусти и сострадания.
Алекс понял, что нужно делать, и оказался в манеже. Фея обращалась к каждому из детей по очереди, к кому-то с огорчением и суровым порицанием, к кому-то с поддержкой, но дети, поначалу ожидавшие своей очереди с любопытством, услышав, каждый свой приговор, в ужасе отшатывались. Это было тяжело, потому что каждый раз, Алекс переживал этот ужас так, словно испытывал его сам.
- А ты умрешь от слез, - сказала фея мальчику, стоявшему рядом, и Алекс вздрогнул, словно эта фраза была обращена к нему.
- Ну, чего ты, - начал он утешать застывшего в ужасе соседа, чувствуя, как сам затягивается внутрь страха, поглотившего этого маленького человека.
Но что-то в происходящем показалось Алексу несправедливым.
- А я? - обратился он к фее, и понял, что оказался единственным из детей, кто задал вопрос сам.
- У тебя так не будет, - ответила она тоном учительницы, сообщавшей об оценке, выставленной не ей самой. Как бы давая понять, что с этой оценкой можно и не согласиться.
- А как? Как будет со мной? - потребовал Алекс, но свинцового экрана уже не было, он лежал в кресле, и кто-то отстегивал его ноги и руки.
- Ваш допуск, - произнес какой-то парень с лицом лаборанта, затем положил на стол, за которым перед этим сидела старуха в халате, длинный серый жетон с блестящей эмблемой, и, зевая, скрылся за ширмой, где, по-видимому, пил чай.
*
Алекс вышел в коридор и вернулся в зал.
Значит, эта лестница? Шероховатые холодные перила. Стук лыжных ботинок о рифленые ступени отдался где-то вверху глухим тревожным гулом. На следующем этаже было темно и значительно холоднее. Алекс присмотрелся. Он стоял посередине квадратного помещения, с каждой стороны которого были большие ничем не занавешенные окна, и сквозь эти окна в помещение вливался призрачный ночной свет. Металлический стол с прикрученной к нему лампой, два стула. Было такое ощущение, что все вещи вокруг излучали слабый, слабый серый свет, совсем не такой, как окна, а какой-то искусственный: как экран черно-белого телевизора, после того, как его выключили. А заполнявшая пространство темнота отчего-то казалась сродни пыльной темноте театральных кулис.
Причем тут это? - подумал Алекс, и старое воспоминание ударило его мощной волной ужаса. Действительно, причем, если вон та лестница, идущая еще выше, ведет так далеко, что он наверняка не успеет. Потому, что так уже было. Когда-то он уже бежал по ней; его тело делало все, что могло, и сердце выпрыгивало из груди, но когда он вбежал в самую верхнюю комнату, то понял, что поздно: иностранцы, которые сидели в углу уже открыли оставленную им сумку и знали, что там. Они уже знали то, что нельзя знать, но он, еще надеясь на чудо, зачем-то выглянул в окно. В котором уже бушевали захлестнувшие мир громадные волны ужаса, мутные горы среди которых возвышались лишь маковки затопленного ими храма.
Что ж, они тогда так решили. Они считали, что прогресс должен идти вперед, они были очень упертые и любознательные ребята, эти иностранцы. И мир затопил ужас, который поглотил все....
- В прошлый раз это сделал не ты, - произнес Василич. Он остановился у одного из железных стульев и поставил на него старый докторский саквояж.
Тот самый!
Алекс подошел к стулу и опустил руку на холодную гладкую застежку. Совсем как у мамы на кошельке, только очень большая, подумал он.
- Василич, ты что, знал.. ?
- Нужно действовать быстрее, - прервал его тот. - Какие-то люди пытались прорваться в здание и угнали дежурный автомобиль, - саквояж тихо покачивался в его протянутой руке, - Там шар.
Усики-защелки разошлись, и Алекс осторожно заглянул внутрь. Шар уютно лежал в мягкой внутренности саквояжа, но при этом, его было совершенно не видно. Алекс, осторожно обхватив руками стеклянную поверхность, поднес его к свету, который падал неизвестно откуда и, стараясь не терять сознания от волн ужаса, исходивших из шара, посмотрел внутрь.
И увидел там камни, большие нагромождения камней, горы. Темные холодные горы без намека на растительность и такую же коричневатую каменную дорогу среди них. И эта дорога уводила его от моря.
- Вот, вот. Смотри еще, - посоветовал Василич.
И Алекс увидел лицо. Серое лицо человека в серой шершавой военной форме. И это лицо было настолько знакомо, что ему захотелось зажмуриться и бросить этот шар далеко, далеко. Что бы никогда больше не видеть.
- Это ты, - сказал Василич.
- Я, - подтвердило лицо. - Тебя убили на войне. И когда ты умер, ты видел это. И с тех пор знаешь, но не можешь вынести, как это страшно.
- Страшно, - подтвердил Алекс. Потому что невыразимая в своем ужасе мысль, раздирая сознание на части, все же вошла в него. Ужас от того, что все оказалось совсем не так, все оказалось неправдой: он умер в лазарете после того боя, он погиб, и все другое - только сон. А его нет. И теперь не может быть. Как не может быть того, с чем он жил, что хотел, чего достиг, что мог сделать. Все распалось, и, это значит, все было удивительным обманом, и было зря.
- Угу. Мыльный пузырь, - напомнил Василич.
Алекс посмотрел на темноту за его серым лицом и не понял, кому обращены эти слова. Хотя, это так просто: мир - всего лишь мыльный пузырь, возникший из прихоти бога, его желания понаблюдать, как тот полетит из окна. И этот пузырь летит дальше. Что бы когда-нибудь лопнуть, но без него. Ведь он только отпечаток, только название, фантом, сочетание каких-то могущественных и непостижимых сил, воздвигших этот мир. И он не выдержал, не использовал это сочетание, упустил шанс, и теперь распадется, исчезнет вместе с этим миром. И будет вечно видеть то, что осталось внутри шара.
- Я умер раньше тебя, - смог сказать он.- Почему так?
- Но ты вернулся, - ответил Василич, и на этот раз в его словах было столько силы, что, пронизав Алекса и собрав снова во что-то единое, эта сила поставила его рядом с Василичем на гулкий железный пол. - И тебе нужно было пережить это.
- Угу. Это было самым страшным, - догадался Алекс. Потому что вдруг вспомнил, сколько раз пытался выбраться из этого страха, но не мог, и этот кошмар умирания повторялся снова и снова. И тот, кем он был когда-то, тот военный в серой шершавой шинели, действительно умирал. Как умер бы и он, Александр Бродбаум, как умерли все те, кого он пока не вспомнил.
- С другими ты справишься, - проговорил Василич, закрывая сумку. - Как-нибудь...
- Постой, Василич! Я не понял одну вещь, это важно, - быстро заговорил Алекс.
Тот обернулся в полоборота и внимательно посмотрел на него. В этот раз почему-то из-под узких дорогих очков.
- Я не о себе. Я выберусь, - начал Алекс.
Василич кивнул.
- Я о том, что сейчас вокруг. Ты сказал, образец, который был у офицера, он будет связан. Что это значит?
- Что он... Он вырвался.
- И что его свяжет?
- Не что, а кто.
- Тогда кто?
- Вы, - лицо Василича не выражало ни сомнения, ни уверенности - вообще ничего.
- Других вариантов нет, - сообщил он, и пошел вниз по гулкой железной лестнице. Ему было нужно спешить.
*
Потому что Анжелинка, то есть Анжелина Красописцева, бывшая отличница, ныне продавщица небольшого местного магазинчика, вышла во двор выкинуть мусор. И, не дойдя несколько метров до контейнеров, остановилась, восхищенно озираясь вокруг.
Ух ты, вот это ночь! подумала она. И ее охватил восторг.
Ветер, порывисто налетавший со стороны водохранилища, стих, и все вокруг, словно скрытое этим ветром ранее, теперь обозначилось значительно и торжественно. Знакомые деревья, с запорошенными снегом стволами, казались стенами и сводами какого-то таинственного храма, пара светящихся окон шестиквартирного дома позади нее - огнями лампад, мусорные контейнеры - местом поклонения какому-то суровому божеству. И надо всем этим, громадным космическим осьминогом раскинулся купол зимнего звездного неба. Которое казалось живым.
- Мамочки! - изумилась Анжелина, пытаясь понять, почему она не замечала этого раньше. И по небу пробежали то ли облака, то ли тени: космический осьминог улыбнулся. Может быть, начинается северное сияние, или еще какие-нибудь оптические эффекты, о которых когда-то говорилось в учебнике физики? И поэтому все так?
Анжелина высыпала мусор, поставила пустое ведро около контейнеров и медленно направилась в дальний угол двора. Жилищем какого-то непутевого зверя горбился старый "Москвич" соседа, терпеливо и покинуто возвышались конструкции сломанных качелей, покосившиеся стены сараев казались случайными, как не на месте брошенное платье. А за сараями, за растралями елей, уходящих верхушками в темно-синюю глубь, расстилались бледные подушки поля. За которыми темнел дальний лес.
Серебряный свет фонаря за углом, поскрипывание свежего снега под мягкими ступнями валенок, какое-то уютное тепло, рождающееся внутри и желание улыбнуться всему этому... Вон там, там далеко-далеко, в противоположном углу поля - просека, которая ведет к Сережке, справа за небольшим лесом - дом Василича, странного старика, которого она, еще совсем маленькой, встретила в лесу. Он кормил ее вкусной кашей из печки и рассказывал странную сказку. Плавное движение высохших рук, огонь в печи, его хриплый успокаивающий голос. Вся та история сама по себе вспоминалась сказкой. Сказкой, подлинность которой проверить было уже нельзя.
А что за сказка была ей рассказана, Анжелина так и не поняла. Может быть, дед не поведал ее до конца, может быть, она уснула или просто что-то забыла, но потом ни в детстве, не в юности она не слышала и не читала ничего подобного. Ничего подобного не было в тысячах сказок, прочитанных ей до сих пор.
Все знали эту ее причуду. Они дарили ей детские книжки, вспоминали, рассказывали. И теперь она, может быть, знает столько сказок, сколько знают только ученые, исследующие их. Но так и не может воспроизвести в памяти ту. А теперь, судя по всему, и не узнает: тот старик умер, его дом сожгли мальчишки из пионерского лагеря, и на его месте какой-то новый русский теперь построил то ли охотничью избушку, то ли еще что-то. И там... интересно, а что сейчас там? Этот место определенно притягивало Анжелину. Опять?
Нет, и вправду какое-то движение? И где-то снизу, от реки поднимается дым. Или не дым? Или просто что-то мерещится? Анжелина присмотрелась, прищурилась, но так ничего и не поняла. Или не успела понять, поскольку в этот момент услышала хруст снега под колесами машины, и во двор въехал джип непомерной величины. Джип был увешан множеством фар. Фары светили каким-то холодным светом, а по бокам поблескивали две зеленоватые мигалки. Странный автомобиль остановился у подъезда, его огни одновременно погасли, и двое мужчин, выскочивших из машины, быстро исчезли внутри дома.
- Ух! - выдохнула Анжелина, только дверь за приехавшими закрылась, и какая-то невидимая добрая струна, натянувшаяся в груди, ослабла. Взамен накатила тревога и обреченность, словно она слушала давно знакомую сказку с грустным концом. И, стараясь не отдаваться своим тревожным ожиданиям, как бы держа их на расстоянии, Анжелина медленно понесла их к машине.
"ДЕЖУРНАЯ" - прочитала она надпись за ветровым стеклом. Несколько снежинок, снесенные с крыши дома, упали на него и быстро превратились в маленькие капли воды. Там, в кабине тепло, - подумала она, - Там тепло, просторно и мягко, не то что в УАЗе, на котором она ездит за товаром, - пришедшие в голову мысли показалась чужими, словно их думала не она сама, а кто-то еще. И в этот момент в соседней квартире зажегся свет.
К Петровне! - екнуло внутри. Видать, что-то у нее произошло. Около двух часов назад Анжелина слышала за стеной шум, несильный, но тревожный и грубый. Хорошо бы пойти посмотреть, подумала тогда она, но после длинного и тяжелого дня, Сережки и пары рюмок Абсолюта, подниматься с места так не хотелось. И она не пошла. А там, получается, произошло что-то действительно серьезное. И эти двое, наверное из милиции, или даже из ФСБ, раз на такой машине, предположила Зина, но, на всякий случай зашла за щит, ограждающий мусорные контейнеры. Потому что те двое уже спускались.
- Я говорил, че, я вообще говорил! - мрачно выплевывал один из них, судя по голосу здоровый приздоровый, - Че ваще им возвращаться, ну че? - несмотря на грозность и агрессивность за его словами была какая-то растерянность.
- Садись, - коротко отрезал второй, - Сейчас поедем! - его голос был высок и неприятен.
- А куда рулить, чисто в поле? Куда рулить?
- Куда покатит. Залезай..... , - приказал второй и вдруг замолчал. В этом молчании было что-то нехорошее. Нет, не из милиции они, подумала Анжелина, совсем не из милиции, а скорее даже наоборот.
И в этот момент ее мысли разрезал резкий грохот: оставленное ей мусорное ведро взлетело в воздух и приземлилось в сугроб около контейнеров. Значит, они его увидели.. .
Похрустывая снегом на фоне дома появился щуплый напряженный силуэт.
- Бля, а тут баба, - проскрипел он. - Живая! А ты ныл.
*
И Мария Петровна тоже что-то почувствовала. Только она совсем не понимала, что. Просто посмотрев вокруг, она увидела все как-то по-новому. Словно из нее вышло что-то ненужное, мешающее и сбивающее с настоящего. И ей стало грустно, грустно. Словно она шла, шла всю жизнь, преодолевала многочисленные трудности и, осторожно обходя опасности, иногда догадываясь, что забыла взять с собой что-то важное. И вот теперь пришла и увидела: весь путь оказался зря. То важное, ради чего было предпринято все путешествие, осталось дома.
Господи, почему она была такой дурой!?
Теперь ей осталось только одно, молиться. Молиться, что бы слова, услышанные ей много лет назад, оказались правдой, и этот путь когда-нибудь повториться. И еще понять, ясно ответить себе на это "почему".
Мария Петровна посмотрела на Максима, смотрящего вокруг с тревогой и с вопросом, расхаживающего по комнате Ивана, на Любу, грустно разглядывающую пол, на Семена, устремившего в окно мрачный взор воина, Настю, ушедшую с головой в свои мысли... Только бы она верно все поняла! И этот Дук, - лицо прохиндея и жулика, излучающее добро и любопытное соучастие, чем-то неуловимо напоминающее лицо одного еврея, снимавшего полдома у ее двоюродной сестры в конце шестидесятых. И странная пара коронованных особ из какого-то потустороннего королевства. Что же все-таки на свете твориться!
- Ладно, ребятки, давайте-ка одеваться, - ее слова повисли в воздухе неожиданно для нее самой. И, как бы не решаясь быть принятыми, так и остались висеть. - А то нехорошо, не по-божески это. Человек ушел. Ночью. А кругом нечисть всякая.
- Это бесполезно, - вздохнула Люба. - Что мы там делать будем? Метель и следы замело. А вдруг он вернется?
- Вдруг? - вскинулась Настя. Ответить на это было нечего. И, по-видимому, некому.
- Зато красивое решение! - повернулся к центру комнаты перемещающийся Иван.
- Красивое..., - вяло прохрипел Семен. - ... Как катафалк.
Они что, так и будут всю жизнь переживать и ничего не делать?
- Нет, одевайтесь-одевайтесь. Во-первых, надо же и дров наконец принести, не мне же одной, старухе, идти. Тем более, никто не знает что там, - слова распространялись, заполняя все вокруг, и постепенно просачивались внутрь этих людей. - А заодно и покричим хотя бы. Одевайтесь-одевайтесь, давайте.
Да, да. Так бы, наверное, он и сказал. Затем одел бы свой ватник и вышел. Как тогда, когда к ней в дом пришли немцы. И, не шелохнувшись, сидели, судорожно сжав в курах свои "шмайсеры". А они уходили...
- Точно! А то мы тут сидим и ничего не видим! - вдруг оживился Максим.
- Да, - согласился Иван. - Как-то унизительно...
И все стали собираться. Они одевали пальто, куртки и шубы; обматывались шарфами, застегивали пуговицы и молнии. Молча и сосредоточенно, словно от того, насколько тщательно они это сделают, зависит что-то очень важное.
Кто знает, может быть, действительно зависит?
- Перед выходом всем напоминаю правила поведения во время бледных бурь, - послышался голос капитана. - Не терять связь со светом, все время видеть друг друга и собственные следы.
Лорд подошел к Семену.
- Полагаю, будет глупо, если мы уйдем все, - сказал он.
Семен кивнул, и после секундной паузы начал разматывать шарф.
- Мы с капитаном быстро вернемся, если понадобится, но..., - Эйзя посмотрел на Семена. - У тебя отстроенное тело, я в этом понимаю.
Потом они выходили. Останавливаясь на крыльце, оглядываясь вокруг.
- Привет! - грустно улыбнулась Настя кому-то в лесу, а капитан Дук галантно подал ей руку.
- Идите, я немного здесь постою, - попросила она.
- Конечно, - ответил Дук, - Только не отставайте, десять акул и один осьминог! - Затем положил руку на эфес своей длинной шпаги и двинулся вперед.
Все медленно потянулись за ним.
На синее поле любопытно смотрели звезды. С молчаливым достоинством чего-то ждали высокие ели у реки. И несильный ветер доносил запахи зимнего леса.
- Вашей светлости лучше сзади идти, - попросила Мария Петровна Лорда. - У вас шпага, а то сзади кто как нападет. Вы хотя бы предупредить успеете.
- Постараюсь, - холодно согласился тот.
- Вот и спасибо..., - Теперь они могут пойти вправо, постепенно спускаясь к реке, или прямо - туда, где за темным гребнем леса просторы замерзшего водохранилища. Или налево, открытым, как ладонь, обширным снежным простором, пройдя перелесок, минут через 20 оказаться на окраине поселка..... .
Где вдруг затрещала автоматная очередь.
- А-а-а-а-а-а!!!
Мария Петровна не поняла, что было раньше, эта очередь или этот крик. Или руки Любы, которые вцепились ей в плечо, или мысль, что это конец.. .
- Батюшки, - выдохнула она. - Там кого-то убили, ей богу убили.....
И вдруг увидела, как ее тело, словно тень, мягко упало на снег.
- А бабушке-то совсем тухло, - произнес Роман. И пространство вокруг него стало светлым и чистым.
*
- Когда я учился в институте, мы сняли комнату, где очень давно был камин. От него остался характерный выступ в стене, а в том месте, где когда-то была топка, проступало множество мелких трещинок.
Очень часто я думал, как было бы здорово сидеть у огня, неспешно подкладывать поленья и смотреть, как их охватывают языки пламени. Мне казалось, что это в корне изменило бы всю нашу жизнь, словно с огнем камина ее осветила бы некая мудрость, благодаря которой мы сами стали бы лучше, и даже наши частые пьянки приобрели бы красоту, возвышенность и смысл.
И вот однажды, когда день был отвратителен и сер, деньги и силы идти на лекции в равной мере отсутствовали, а голова раскалывалась с особым изуверством, я взял на кухне топор, которым соседи рубили мясо, зубило, молоток, еще какие-то инструменты и прорубил топку заново.
Это оказалось не так просто. Нужно было угадать, где под штукатуркой находятся стыки кирпичей, при этом сама штукатурка крошилась ужасно неровно, а раствор, скреплявший кирпичи, казался чуть ли не прочнее стального зубила. Ситуацию усугубляло мерзкое самочувствие, поэтому, когда ребята вернулись из института, я еще не успел вынуть несколько кусков. Но, несмотря на хаотично облупившуюся штукатурку и горы мусора вокруг, это все равно было красиво. Во всяком случае, никто особенно не ругался, а кто-то даже приволок портвейн и несколько старых ящиков для пробной топки.
Впрочем, ругаться было бесполезно: никто бы не смог потушить мой энтузиазм или поколебать уверенность в правильности сделанного. В процессе работы мной овладело чувство, как если бы я прорубал окно в какой-то другой мир, или делал выход из того - серого грязного и безрадостного, что окружал меня. Даже сейчас, много лет спустя, меня не может оставить равнодушным воспоминание о той радости, которую я испытал, добравшись до старых кирпичей. А с каким трепетом я пытался разогнуть какие-то железки, отгораживающие место, где должны гореть дрова, какие странные чувства вызвала во мне зола, пролежавшая замурованной многие десятилетия! Пропуская ее сквозь пальцы, я, как солдат, вернувшийся после долгих войн и скитаний на родину, готов был заплакать от переполнивших душу чувств. В общем, я был счастлив.
И вот портвейн был разлит, ящики аккуратно разломаны, и все, собравшись полукругом, ждали когда же можно будет зажечь огонь. Я скомкал газету, положил на нее несколько небольших щепок от ящика и плохо слушающимися после пьянки и молотка руками поджег все это.
Все сгрудились у занявшегося огня. Он быстро охватил газету, длинные нити дыма плавно потянулись вверх, обогнули верхний край топки и, клубясь и переплетаясь, начали скапливаться под потолком.
- Тяги нет, - объяснил кто-то.
- Подожди, сейчас разгорится и появиться, - предположил другой.
Но тяга не появлялась. Дым плавно поднимался под потолок и постепенно наполнял комнату, а огонь, быстро уменьшаясь, чадил все больше и больше.
- Нужно прочистить трубу, - предложил один из моих друзей, и все помчались на крышу.
Комната опустела. Мне стало ясно, что из моей затеи ничего не вышло. После того, как в этом камине последний раз горели дрова, дом столько раз перестраивали, что старые трубы, конечно, давно снесли или наглухо заложили. Это следовало предвидеть, но я, в свойственной мне тогда манере мыслить, переживал свою неудачу как вероломный обман каких-то неведомых враждебных сил. Которые закрыли передо мной выход в тот мир, где все так хорошо, где ласково колышется огонь, уютно трещат поленья, в мир, где должно было произойти что-то настоящее. И теперь не произойдет.
Я открыл окно, из которого хотелось выпрыгнуть, но это был всего лишь третий этаж. На улице моросил то ли дождь, то ли снег, и веяло чем-то промозглым. Перегнувшись через широкий подоконник, я посмотрел по сторонам и вдруг увидел то, что никак не ожидал увидеть.
Это была кочерга. Старая черная кочерга, которая стояла на балконе другой квартиры, и которую я почему-то никогда не видел там раньше. Тогда я еще не знал, какой странной и сложной может быть логика, и какие неожиданные ассоциации управляют человеческой мыслью. Но, как бы то ни было, если бы не эта кочерга, я, возможно, никогда бы и не вспомнил, что в дымоходе камина обязательно должна быть задвижка. Которая перекрывает дымоход, и которую перед топкой обязательно нужно открыть!
Я нашел ее почти сразу, отогнул пассатижами ее загнутый и спрятанный под обоями край и после коротких мучений выдвинул ее на себя.
В камине что-то бухнуло и из топки поднялось легкое облачко дыма. Мусор какой-то, подумал я, спускаясь вниз, но когда заглянул внутрь, обомлел: среди потухших дров и кружащегося в пространстве бумажного пепла лежала небольшая серая от грязи шкатулка.
Сокровище! Возликовал я. И, пересиливая любопытство, быстро спрятал ее под диван: ребята возвращались с крыши, а делиться плодами своих усилий с разношерстной компанией из шести или семи человек мне было не под силу.
О том, что было внутри, я узнал только на следующее утро, когда все снова ушли на лекции. А весь остаток дня и весь вечер мы топили камин и делали из портвейна глинтвейн. Тяга была отличной, мусор вынесен на помойку, и отсветы пламени переливались на разнокалиберных стаканах и кусках колбасы, разложенной бумаге. К нам приходили все новые и новые люди, мы о чем-то оживленно трепались, а мысль, что теперь я стал обладателем чего-то ценного согревала меня не меньше чем все это. И я молчал. Я мечтал о том, что, может быть, смогу теперь купить хорошие шмотки, классный магнитофон или даже автомобиль. Я стану богатым и свободным человеком, и самые красивые девчонки с нашего потока заметят меня, и, может быть, даже будут меня любить. Что поделать, в те дни я был молодым и дурным, и счастье рисовалось мне именно в таком виде. Я и сейчас не очень-то далеко ушел, но в те времена был совсем глуп и дремуч, поэтому, когда на следующий день я открыл шкатулку и осмотрел содержимое своего "клада", то был жестоко разочарован. Там не было ни золота, ни бриллиантов, ни денег. Но теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что мои ожидания оправдались: самым ценным, из того, что досталось и, очевидно, достанется мне в этой жизни, было как раз то, что я оттуда извлек.
Это были письма. Толстая пачка писем, перетянутая крест на крест пыльной веревкой. Они были без конвертов, поэтому узнать, откуда и куда они были посланы, было невозможно. Сложенные в несколько раз они представляли собой послания на семи-восьми страницах каждое, с неразборчивой подписью и датой состоявшей только из числа и месяца. Но ни тогда, ни потом меня не посещал вопрос, кто же был их адресат. После первых же строк у меня стала складываться уверенность, что все они отправлены мне.
Возможно, самым поразительным во всем этом было то, что я совершенно не поразился, а принял этот факт спокойно и без сомнений. Первое письмо начиналось с того, что в нескольких словах было описана моя мало привлекательная личность. Описана удивительно точно, словно писавший давно наблюдал за мной и сообщал то, о чем я сам не решался думать. Осознавать все это было обидно, но, в то же время, чтение письма приносило новое для меня чувство облегчения и ясности, как если бы я заблудился в незнакомом месте, и мне сообщили о том, как далеко в сторону и куда я забрел.
Затем следовали указания, как мне в этой ситуации быть. Первые строчки этих указаний, казалось, не содержали ничего нового, но убеждали больше, чем тысячи слов, написанные в книгах, которые я читал раньше. Здесь это выглядело не нравоучением, а необходимостью, как если бы кто-то вам показал путь, и вы увидели, что этот путь действительно ведет туда, куда вам нужно. Настолько зримо и очевидно, что любые оправдания и соображения о том, что можно идти не в этом направлении, становятся абсурдными.
Указания заканчивались тем, что можно было бы назвать упражнениями, которые следовало практиковать каждый день в одно и то же время. Они казались достаточно простыми и заключались в определенных гигиенических процедурах, сосредоточении на различных вещах, и периодической констатации того, что со мной происходит, о чем я должен был мысленно докладывать кому-то, как если бы был космонавтом, исследующим неизвестную планету. Кроме этого, там были точные указания относительно режима дня и питания, которые наоборот были настолько несвойственны моей тогдашней жизни, что без преувеличения, повергли меня в отчаяние. И, если бы не ободрение в конце письма, я никогда не взялся бы за претворение всего изложенного там в жизнь.
Удивительно, почему я не посчитал все это невыполнимой чушью. В те времена я не верил в бога или существование чего-то сверхчувственного, но то, что содержали написанные ровным, почти каллиграфическим почерком строки было настолько убедительным, что у меня просто не возникло сомнений в их истинности. Кроме того, в то время я, пусть и не осознавая того, был в отчаянии от бессмысленности окружавшей меня жизни и искал из всего этого какой-то выход, поэтому, возможно, в глубине души был готов ко всему. Но последним, что потрясло меня, была подпись и дата. Дело в том, что подпись была мне определенно знакома, а дата точно указывала то число, день недели и месяц, в которое я прочитал то первое письмо.
Следующее письмо было датировано примерно месяцем позже. Это означает, что его нужно прочитать через месяц, именно в тот день! - понял я. И с того момента моя жизнь изменилась.
Если бы мне кто-то сказал раньше, что я буду рано вставать и мыться два раза в день, что я полностью изменю рацион питания, брошу пить и курить, и при этом мне будет не только тяжело, но и радостно, я бы посчитал его полным идиотом. Но все это оказалось не самым трудным. Гораздо большим препятствием оказались самые простые на первый взгляд вещи: не отвлекать внимание от какого-либо предмета или сосредоточиться на определенной мысли. Все это давалось мне с большим трудом. Но тем легче становилось для меня то, что казалось сложным раньше. Мне стало просто учиться. К концу месяца я перестал тяготиться скукой на лекциях, страдать от сложности задач и путаться в ходе выполнения лабораторных работ. Мышление меньше отвлекалось и стало ясным. Порой у меня складывалось чувство, словно я качаю некие мышцы мозга и они день ото дня, становятся все более сильными и ловкими. Во всяком случае, второе письмо, читал уже немного другой человек.
Кажется, писем было не больше двадцати. Не стану пересказывать их содержание, тем более, что многое помню плохо, а что-то забылось совсем. Только отмечу, что активное выполнение того, о чем в них писалось, существенно меняло в человеке очень многое, в том числе и память. Мне казалось, что я почти перестал спать, но, с другой стороны, за одну ночь я видел больше снов, чем раньше видел за год. По-видимому, просто меньше спать стало мое сознание. С другой стороны, моя обычная память, которая до этого фиксировала многие нужные для жизни вещи почти автоматически, стала гораздо слабее, и что бы запомнить, как я шел в какое-либо место или куда я положил ручку, мне нужно было не забыть приложить некоторое усилие.
Теперь трудно предположить, к чему дальше привело бы меня следование тем письмам. Возможно, что я стал бы сверхчеловеком, новым просветленным или волшебником, возможно, ушел бы от мира или отдал все свои новые способности на службу человечества, приблизился бы к богу или установил контакт с инопланетным разумом. К сожалению, ничего этого сейчас уже не узнать. Однажды вечером, возвратясь из института, мы нашли нашу комнату запертой, а вещи выкинутыми в коридор. Писем среди них не было.
- Хозяин вернулся, и ему понадобилась комната, - объяснили соседи. И предупредили, что сейчас он вернется с работниками ЖЭКа и милицией, и они будут составлять акт по поводу незаконного вскрытия камина.
Вернуть письма не удалось. Скорее всего, хозяин отнес шкатулку в комиссионный магазин, а письма сжег или выкинул. Много дней подряд я перерывал помойку около того дома, но, когда пришел срок прочитать следующее письмо, читать было нечего.
Очевидно, это совпало с тем, что в моем развитии наступил критический момент. Но я не знал, что со мной происходит. В надежде, что письма каким-то чудом найдутся, я продолжал следовать указаниям предыдущего письма, а нужно было переходить к следующему этапу. Но к какому? И я постепенно перестал понимать, что происходит. Я слышал то, что никто не говорил, часто с трудом понимал, что происходит вокруг, и почему я нахожусь именно в этом месте, а самые обычные вещи, как в кошмарном сне, стали вызывать почти не контролируемый страх.
- Он заговаривается, - тревожно шептались друзья, а прохожие на улицах отшатывались с презрением и страхом.
Я боролся. Я пытался сосредоточиться, я искал и пробовал исследовать ту брешь в моем сознании, в которую врывался весь этот хаос, но всем моим попыткам чего-то недоставало. Мое состояние ухудшалось, становилось ясно, что я схожу с ума.
В один из особенно тяжелых дней, когда меня выгнали с лекций, - я так и не смог понять за что - когда я сидел на скамейке в сквере около института, ко мне подошел какой-то помятый мужик с авоськой пустых бутылок и предложил выпить. Я знал, что делать этого нельзя, но в тот момент мне было уже все равно. У меня начинались головные боли, и по утрам как-то по-чужому билось сердце. В такие моменты мне казалось, что я умираю, но, если бы не сопутствующий этому состоянию страх, я бы воспринял приход смерти с облегчением.
Мы купили большую бутылку портвейна, потом еще одну. И, мне неожиданно стало легче. С тех пор я начал применять это средство все чаще и чаще. В какой-то степени это помогало, но пить приходилось настолько много, что о дальнейшей учебе не могло идти и речи.
С тех пор, вот уже несколько лет я скитаюсь по Москве и ее окрестностям, перебиваюсь случайными заработками и часто ночую, где придется. У меня нет воли, я боюсь людей, и только на природе ко мне иногда приходит что-то хорошее. Я знаю, какой гадкой и слабой является моя личность, но почти смирился со своей участью. Такой, каким я стал, я не нужен никому в этом жестоком мире, и никто не станет помогать мне. Но я сам могу немного помочь другим. Я могу направить часть тех сил, которые дезорганизуют меня на восстановление жизни другого человека, и сейчас сделаю это. Поэтому, пожалуйста, не бойтесь, с ней будет все хорошо.
Роман склонился над Марией Петровной и сделал рукой несколько плавных, едва заметных в темноте движений.
- Уф-ф-ф....., - выдохнула она.
- Ну вот, только вставайте осторожно, осторожно: первые несколько секунд может кружиться голова. Но больше я, к сожалению, ничего не смогу сделать.
*
А Семен так и стоял посередине комнаты, в которой еще несколько минут назад были люди, еще несколько минут назад была она... Была, и он ничего не сделал! Неужели он действительно совсем не может ничего "сделать"?
Это было непереносимо. Люба права, не может! Сейчас, как и всегда после Настиного ухода, это чувство "не сделанного" придет, навалиться, схватит его за горло, сделав не способным думать о чем-либо другом. Даже если он выпьет литр водки, даже во сне... Это мучительное смутное понимание необходимости сделать что-то по отношению к ней не покидало его весь вечер. Словно кто-то умный и решительный внутри него все время доказывал необходимость этого, призывал, стыдил, кричал. А он, Семен, не находил слов, не находил поводов, начинал нести что-то совсем о другом, как автомат, способный произносить и делать только то, что заложено в его идиотскую программу. И проходило время, уходили возможности, и вот теперь ушли. И, возможно, совсем. И тысячи несказанных слов, миллионы несделанных вещей обрушатся на него, словно проснувшись, очнувшись от ступора. Ступора видимых ранее причин, ситуаций, положений вещей, - всего того, чего на самом деле нет, и что теперь справедливо видится чушью, жалким несущественным фоном, - словно он только сейчас обрел это правильный взгляд, который наконец ставит все на свои места. Но будет поздно.
Возможно, совсем поздно. Потому что никто не знает, что там снаружи, никто не знает, вернуться ли они. А он отпустил ее... и теперь, возможно, упустил все. Идиот! за что он цеплялся, за какие соображения, когда им сейчас, видимо, уже нечего терять....
- Настя..., - простонал Семен и уперся лбом в стену. - Настенька...
- Я никогда не говорил, как ты нужна мне, - зажмурился он. - Никогда не говорил, насколько все сильно. Потому, что трус. Потому что не мог потерять иллюзию, что и тебе не все равно, что между нами еще что-то возможно. И эта иллюзия разрушала и разрывала меня эти годы. Но это моя иллюзия. И я понимаю, что это - всего лишь иллюзия, и на самом деле все, конечно, не так. Прости, любимая, просто я боюсь потерять шанс, ибо реальность для меня безысходна. Я не могу жить так, я становлюсь трупом, когда тебя нет рядом...
Полупустые бутылки, разноцветные рюмки и стаканы молчали. Ему, Семену, даже не хочется пить. Потому, что, даже напившись, он никогда не скажет всего этого. Вся эта жвачка, которую он когда-то считал жизнью, сильнее его. И он не может заставить жизнь стать другой, не может сделать так, что бы она любила его. Он не может прорваться к ней через эту стену, которую воздвигается людьми, обстоятельствами, невезением, им самим. Семен схватил угол скатерти и представил, с каким грохотом все полетит на пол. Кувыркаясь, проливаясь и разбиваясь! Если бы так сделать в жизни - сказать, разрубить... Он напряг плечо, примеряясь к решительному и необратимому движению, но так ничего и не сделал. Потому что в этот момент за окном метнулся свет и послышался приглушенный стенами дома рев мощного двигателя.
Внутри спины прошел какой-то сильный ток, губы сжались, а глаза наполнились слезами. Звук ему не понравился.
Семен толкнул дверь и вышел на улицу. Около сарая в свете фар возились те самые бандиты, которые пару часов назад хотели их убить, и громадными блестящими мечами пытались взломать дверь. И картина всего этого выглядела фантастично и мрачно.
Услышав Семена, бандиты обернулись и угрожающе перехватили свои ужасные мечи. Если бы они знали, как они "не вовремя", они бы сюда не пришли. Кулаки вобрали энергию, по плечам пробежала дрожь.
Семен зажег фонарь во дворе и медленно двинулся к ним.
- Иди в дом и принеси ключ! - властно произнес однорукий. Бандиты выглядели зловеще. У них откуда-то появились легкие кольчуги и боевые перевязи, а на головах были остроконечные шлемы.
- Оглох или идиот? - подтвердил серьезность их намерений здоровый.
Семен сделал несколько шагов вперед и остановился. Однорукий ловко взмахнул своим оружием, и небольшое дерево, росшее около сарая с тихим хрустом упало в снег.
- А вот за это тебе будет еще больнее, - негромко сказал Семен.
- Ладно, не хочешь по хорошему, - Однорукий, кажется, понял что на испуг его не возьмешь и задумал что-то еще. - Мы вернемся, но тогда будет хуже. Ты не представляешь, как хуже, - пообещал он, делая несколько шагов вдоль сарая.
- Не вернешься. Ты больше никуда не вернешься, - Семен переместился вправо, что бы отсечь однорукого от выхода на тропинку: тогда тот побежит через глубокий снег, а этого он не боялся.
Выпад Здорового был неожиданно мастерским и мощным. Семен отклонился, но острее меча разрезало ему свитер. Интересно. Парень знает, как пользоваться этой штукой. Причем редкое знание. Но тем интереснее будет выглядеть его лицо, когда он поймет, с кем связался. Семен даже почувствовал, что его губы слегка скривились в улыбке. И он, не спеша, следуя за выпадами противника, выбрал момент и быстро ударил бандита ногой по руке. Меч мелькнул в свете фонаря и отлетел в снег.
- И я не буду убивать вас быстро, - тихо прохрипел Семен и отступил к поленнице: однорукий, умело раскручивая меч перед собой, приближался к нему справа.
Два пущенных одно за другим полена сбили это кручение, правая рука отвела оружие, а левая стукнула ребром по шее, и однорукий упал на четвереньки. По растерянности застывшей на его лице, он не ожидал что Семен окажет такое серьезное сопротивление. Ну да, конечно, старый свитер, пропитое лицо... Он опустился, его спина утратила былую прямоту, а лицо лоск человека, крепко стоящего в этой жизни, но тело не забыло ничего, и холодный сильный дух бойца, натренировнный в течение многих вечеров из года в год проведенных им в спортивных залах совсем не угас. На самом деле они и сейчас не знали с кем связались!
И может быть не узнают. Потому что очухавшийся Здоровый по-видимому тоже много тренировался. Он виртуозно двигал руками и ногами, он тоже потратил много усилий, что бы научиться этому, и был уверен, что это не может не сработать. Нет, не сработает, равнодушно подумал Семен. Для него отточенные в многочисленных драках приемы Здорового были азбукой, которую он освоил и перерос когда-то очень давно. Он подождал, когда можно будет ударить наверняка, и когда бандит рухнул, вернулся к Однорукому. Тот все еще поднимался около поленницы, и его лицо не предвещало ничего хорошего.
- Посмотри вокруг, - зло пошипел он. - Я предупреждал, но ты не послушал.
Не выпуская его из виду, Семен попробовал оглядеться и увидел, что со стороны леса к ним быстро движутся какие-то силуэты. В точно таких же шлемах и перевязях. И их число постепенно возрастает.
- Начинай прощаться! - проскрипел бандит.
- Прощай, - сказал Семен и стукнул его ногой в голову.
Меч Однорукого был тяжел, но удивительно удобен. Вспомнив слова Дука, Семен вышел точно под прожектор и неподвижно смотрел, как они надвигаются. Было чувство, что это ожил и приближался лес. Если бы не пар из их ртов, если бы не хруст снега под их ногами, если бы не звон оружия, который ясно слышался, когда они перелезали через низкий забор.
Семен выставил вперед руки с мечом, расслабил спину, почувствовал хрусткий белый снег под подошвами ботинок. Когда-нибудь он станет таким, как Алекс, и они даже не посмеют показаться ему на глаза. А пока он обычный человек, человек, который когда-то в молодости затратил тысячи часов, овладевая искусством ведения боя. Словно предвидел.
Нет, все будет хорошо. Он вернется, он будет жить в том доме, который приснился ему во сне, он будет ходить вдоль по просеке на болото. Где из-под снега растут и колышутся высокие сухие травы, где он что-то оставил... и до сих пор не нашел.
Шв-варк! - Семен неожиданно сделал короткое, но очень сложное движение, которое у него никогда не получалось на тренировках. Невысокий щуплый мастер из Вьетнама не мог показать его, но дал подробное описание, и Семен долго пытался это выполнить. Где-то было написано, что так самым коротким образом можно установить пространство вокруг себя. "Только так ты будешь знать выход, - сказал ему тогда вьетнамец: и только сделав это, поймешь, что это такое. И станешь великим мастером."
И вот - получилось! Семен вдруг понял, что пространства нет. Есть сложный процесс, в котором действуют чьи-то силы и воли. Есть страшная пропасть, ужасней падения в которую нет ничего на свете. И есть он, Семен, который так не хочет в нее падать. Даже если все кончено.
- А-а-э-эх-х! - это не было движением, это не было криком, - это было мощным потоком, который Семен открыл, который высвободил, который вобрал вихри входящих в него сил и его нежелание подчиниться тупой равнодушной силе, которая стремилась столкнуть его вниз. И удар получился чудовищным. Что-то заколебалось. Семен вернул все на место и мощно, широко устремился вперед, вверх, к свету, пронизывая что-то, у чего не было ни верха, ни низа, ни "вперед", ни "назад"; но было все. Одновременно видя, как его тело быстро движется по двору, а меч, словно помимо его воли, колышется согласно заданному им направлению силы.
И все завертелось. Свет, снег, сараи забор, ее лицо... Давление спало, сомкнулась тьма, но в этой тьме уже не было опасности. Только морозный запах леса. И дыма из печи. И крик:
- Ты в порядке?
Семен встал на колени, протер снегом лицо. Чувствуя, как каждая снежинка из маленького колкого кристалла превращается во что-то мягкое, и каплями стекает вниз по щекам и шее. И видя, как из-за покореженной мечами двери сарая протискивается Настя и бежит к нему... Тогда он поднялся на ноги, уткнулся лицом в ее волосы и они, плача и обнимаясь, что-то шептали друг другу. И долго, бесконечно долго стояли под звездным, морозным небом. А оно ласково мигало им неисчислимым количеством звезд..... .
- Вы в порядке? - Мигание прекратилось и во всем теле появилось противное ощущение тяжести и жесткости, словно это была боль. Семен встряхнул головой и огляделся. Он стоял около стола и сжимал в руках углы скатерти, а в дверях напротив него стоял Капитан Дук с вынутой из ножен шпагой и тревожно оглядывал комнату.
- Ты в порядке? Семен? - повторил Дук. И его тонкая-тонкая шпага тревожно блеснула.
- К-как это..., - пробормотал Семен, не понимая, сошел ли он с ума или спит, но в этот момент с грохотом отворилась дверь кухни. За ней стоял Лорд Эйзя: так же как и Капитан, с обнаженной шпагой, словно собирался от кого-то обороняться или, наоборот - на кого-то напасть.
- У них не хватило сил, - констатировал Дук. После чего оба ворвавшихся в комнату человека переглянулись, вложили шпаги в ножны и с уважением посмотрели на Семена.
Который сел за стол, закрыл лицо руками, и понял, что пространство вокруг него как-то по-особому светиться. По-видимому, это означало, что он и вправду сошел с ума.
Часть 3
8
Под крылом самолета садилось солнце. Яркий оранжевый шар торжественно утопал между облаками, даря им последнюю порцию своего сияния, но красота и пафос этой картины не успокаивали. Скорее отвлекали. Ненадолго отвлекали от навязчивых мыслей, и путем каких-то сложных ассоциаций приводили им на смену другие. И все.
Например, о людях, находящимся на земле. Наверное, им уже не увидеть солнце. Просто и печально: они прикованы к ее поверхности и, если нет сплошной облачности, им может открыться только отражение его оранжевых и красных лучей где-нибудь в перистых облаках. Для них, несчастных, сегодня его свет уже недостижим, как все, что уже случилось; но вот отсюда, с высоты десяти тысяч метров, можно видеть, что оно, это величавое светило еще существует. И, если лететь за ним следом на запад с достаточно большой скоростью, оно будет существовать всегда. Ура!?
Но она летит на восток. На северо-восток. Над тысячами и миллионами людей, которые со всеми своими органами восприятия, мыслями, чувствами, намереньями - все такие маленькие, что отсюда не увидеть, - сидят под заснеженными крышами, идут по серым дорогам, и не ведают ничего о том, что где-то в трех километрах от их поселка едет автомобиль; что над лесом, распростертым вон за теми полями, нависло облако, из которого, возможно, летят редкие пушистые снежинки; что там, севернее, уже полные сумерки, а где-то далеко на юго-западе еще почти светло. Можно даже заключить, что для таких маленьких, какими мы ходим по земле жизнь выглядит совсем по-другому. Ой, бедные мы, бедные...
Настя откинула голову на спинку кресла, и подумала об Алексе. Стоило подняться на высоту нескольких месяцев, улететь в другую страну, как все стало действительно выглядеть другим. Да, мысли определенно сделали зигзаг и снова понеслись по старому кругу. Опять. Что бы узнать о роли человека в твоей судьбе, нужно отойти от него, хотя бы ненадолго, на те же несколько месяцев. И тысяч километров. И не соскучиться. А она соскучилась. Господи, как же это все путает! Потому что никакая это не высота, если так соскучишься. Или она уже опускается? Еще несколько дней назад, еще вчера она была уверенна, что этот странный отрезок ее жизни уже в прошлом - вокруг был Париж, Дефанс, работа, Эмиль, наконец. Но впереди, под темными облаками лежала Москва, она неизбежно приближалась, как приближается земля, когда прыгаешь с парашютом: сначала почти не заметно, потом все быстрее и быстрее; и, по мере того, как это расстояние сокращается, голову начинают наполнять старые забытые мысли, вспоминаются радости, ожидания, и прочие чувства, которые совсем не так давно, оказывается, были содержанием ее жизни. И в качестве фона всех этих чувств, приближается и увеличивается старый вопрос: зачем он ее отпустил?
- Конечно, тебе имеет смысл туда поехать, - проговорил он тогда, развалившись в кресле и глядя куда-то в окно. С лицом человека, сосредоточившегося на решении проблемы, которая его самого совсем не касалась. И, подумав, уточнил, - Ну да, со многих точек зрения имеет.
А что она хотела услышать? Это был точный взвешенный и правдивый ответ на ее вопрос, стоит ли ей принять предложение ее работодателей и уехать другой город, другую страну и на неопределенное время. Может быть навсегда.
Очень даже может быть, навсегда. Он же это понимал? Это что, экстремальный альтруизм или просто своеобразная форма разрыва отношений? Оказывается за все это время она не нашла ответ, а спросить его напрямую все время что-то мешало. Даже в электронных письмах. Которые в последнее время стали здорово смахивать на переписку старых друзей.
А земля приближается!
Ну, хорошо, они теперь старые друзья, всего лишь старые друзья, и он там, в Москве иронично улыбается своим громадным носом какой-то другой женщине. Нет! Сейчас, когда до приземления самолета осталось меньше часа, Настя была уверенна, что он для нее был и навсегда останется Алексом, а она для него, как, собственно это не формулируй, всегда останется она. А их отношение друг к другу - исключительно их отношением, каких ни у кого никогда быть не может.
Ну, вот и земля близко. Страшно? Кажется, уже слышны запахи травы, жилья и того конкретного места, куда она сейчас приземлиться. А где-то там остался Эмиль. Да, Эмиль, конечно Эмиль. Наверное, ей следовало написать о нем Алексу, но что, в сущности писать? Всякую чушь, что мол есть такой красивый, спортивный и нежный парень, что она часто думает о нем, а он о ней, что они часто вместе, что они... В общем, она не смогла сказать ему нет, да и, если честно, не хотела. Но как об этом написать?
Как? И ее снова несет прямо в какие-то кусты, которых оттуда, с верху было не видно. Ну, хорошо, она ничего не предпринимает, пока не поймет, отпустил ли ее Алекс. А если не отпустил? Ведь он иногда замечает очень тонкие вещи, и если он не захочет... Но иногда он не замечает ничего! Настя прикусила губу, ей так не хотелось об этом думать, хотя думать, конечно, следовало. Нужно изо всех сил натянуть вон те стропы. Но кругом кусты и деревья: налицо дикая ситуация, когда ей нужно будет обидеть такого доброго, понимающего, родного. Вот был бы он ее братом или даже отцом. В их превую ночь Алекс, принеся ей в постель вина, тихо пожелал: "Что бы секс нас не испортил!". Если бы действительно не испортил. Если бы нам всем было лет за восемьдесят... Или это она такая, или страна, город?
Когда-то все было не так, и она была готова пожертвовать очень многим, только бы Семен не был ее родственником. Семен..., благородный и добрый человек из ее юности. Она ему, видимо, очень нравилась, но он... ничего не знал о ее чувствах к нему. Может быть, единственный из тех, кто ее тогда окружал. А она изо всех сил не позволяла себе проявить эту влюбленность, и вот, Алекс ее спас. Но Семен теперь уже не родственник, да и Алекс, к сожалению, тоже, и Эмиль.. А, может быть, просто ничего пока не решать?
Настя обрадовалась этой замечательной мысли. Это так легко, ничего не решать. И глупо, малодушно. Но... если она не может по-другому? Пока не может. Тогда на этом и остановиться?
Настя с облегчением выдохнула. Снова посмотрела в иллюминатор. Да, кажется ясно..., что ничего не ясно.
Она хорошо запомнила это настроение. Запомнила так, словно у него был запах вкус и его даже можно было почувствовать на ощупь как нечто шершавое и податливое. Запомнила, потому что именно в тот момент и на той мысли это и случилось.
Бах!
Да, именно в тот момент в ее сознание и ворвалось это воспоминание, сон, галлюцинация. Что-то непонятное, после чего все вокруг: спинки кресел, вид из иллюминатора, недочитанный журнал в руке - все вызвало сильное удивление, граничащее с шоком. Словно тогда ее отбросили, вернули назад. Какой-то странный удар по сознанию. Почти как сейчас. Только наоборот.
... Когда она вдруг осознала себя стоящей на ночной заснеженной поляне между сараем и домом Алекса. И в то же время ...
Настя сделала несколько шагов вперед по пушистому хрустящему снегу. Пространство между домом и сараем освещалось двумя фанарями, в лучах которых чуть темнела полоса тропинки, соединяющей эти строения. И ей холодно - она уже долго здесь стоит.
Один из фонарей раскачивался, поэтому и тропинка, и сарай, и тени от наполовину занесенных снегом кустов и колода, на которой Алекс рубил дрова, казались зыбкими и изменчивыми в своих очертаниях. Что произошло? Она ничего не помнила, а в груди было чувство чего-то родного и нужного, чувства, что происходило нечто неожиданное, красивое и странное, некий очень мудрый поворот сюжета, как это иногда бывает во сне. И вы просыпаетесь легкий и благостный. И с грустью понимаете, что реальность совсем не такая, как сон.
Со стороны леса в освещенный двор вошли Мария Петровна, Королева Иллис, Люба, Роман и Максим. Они двигались клином, ритмично с какой-то сонной целеустремленостью передвигая ногами, и своим шествием отчего-то напоминали картину "Бурлаки на Волге". В качестве баржи из темноты выступила фигура Ивана и замерла в нескольких метрах от калитки.
- Нет, надо же, а?! - воскликнул Иван и поправил смешно сидящую на нем меховую шапку.
- Ну, да, - машинально кивнула Настя и зачем-то улыбнулась.
После той странной вспышки-прозрения, случившейся с ней в самолете, ее не покидало чувство, что все это было. Словно она знала, что встретит первую жену Алекса, словно понимала, что случиться что-то очень тревожное и вместе с тем влекущее; и даже внезапное появление Семена не оказалось для нее полной неожиданностью. И эта картина: два фонаря, освещающие ночной двор - да, эта картина тогда стояла перед ней особенно ярко. Только фигура Ивана, застывшая около калитки ее теперь почему-то нарушала.
Его в ней не было! - пробило Настю. И она поняла, что только сейчас начинается что-то новое.
***
- Нет, я вообще ничего не понимаю. Полностью и безоговорочно ничего не понимаю, - признался Иван.
- А что вообще произошло? - попыталась выяснить Настя.
- Это... это, ты понимаешь, не подается никакому словесному и человеческому описанию, - округлил глаза за стеклами очков тот. - Мы шли, то есть мы вышли, и отошли уже довольно далеко, когда вдруг я понял, сейчас оно как даст! И произойдет...
- Что произойдет? - спросила Настя, и увидела, что вся компания остановилась и смотрит в их сторону.
- Произойдет такое дзинь-нь-нь, и все кончится. Вернется назад, и все будет плохо, но как всегда, то есть не так страшно. А оно... оно не кончилось!
Иван прикусил губу и переступил с ноги на ногу. Настя кивнула. Все по-прежнему продолжали смотреть в их сторону.
- Ребята, нет, вы все-таки скажите, что произошло? С нами... что-то не так? - попросила ответить Настя.
Никто не ответил. Только Иван едва заметно дернул плечами, отошел к остальным и как-то испуганно указал рукой в ее сторону.
- А она к-кто? - произнес он.
- Ну вот... Вань, ты чего? - испугалась Настя. - И чего вы все?
- Нет, там сзади, - почти шепотом произнес Максим.
И только тогда Настя догадалась обернуться. Позади нее, скрестив руки на животе, неподвижно стояла женская фигура в больших мужских валенках, и в руках у нее было пустое мусорное ведро.
***
- А...Анжелина, и ты тут...? - удивленно проговорил Сергей.
- Я? А где это я? - спросила Анжелина.
- Ты? Ты у Алекса, около дома его. Ну, Алекса, который старый дом на краю поля восстановил.
- А! Ну, да, - кивнула она и медленно пошла в сторону крыльца. На которое, тем временем, вышли лорд Эйзя и капитан Дук.
Анжелина остановилась, посмотрела на них и обернулась к Сергею.
- Сереж, а что тут у вас вообще происходит, а? - спросила она голосом, лишенным интонаций. И села на снег.
А это, в общем-то, выход, подумала тогда Настя. И поняла, насколько ей хочется бухнуться спиной в мягкий сугроб и просто тихо, смирно лежать и смотреть на звезды.
***
Значит, действительно что-то такое началось, подумал в этот момент Максим. Точнее, уже идет. Просто это он, чего-то тормозит, но вот и до него, наконец, дошло. Ведь вокруг что-то иное, реально иное разворачивается. Точнее сказать, нереальное.
И эта мысль была настолько сильной неожиданной и радостной, что он чуть не заплакал.
Наконец-то! Ведь он знал, он всегда знал, что когда-нибудь оно начнется - что-то волшебное и необычное. Не зря же в книгах столько фантастических историй, и на дисках столько фильмов про всякие таинственные и волшебные дела.
А дела вот они, продолжаются. Они снова входят в этот деревянный дом с огромной плоской заснеженной крышей, дом, который похож на жилище волшебника из какого-то старого фильма, и в камине этого дома горит огонь, который разжег дядя Семен, и часы на стене этого дома бьют половину первого ночи. И тут все вообще становится на свои места!
Точно, это все время! Максим давно понял, что оно бывает разное. Тоскливое, обессиливающее - темным ранним зимним утром, противное и угнетающее - во время первых уроков, и свободное и светлое во второй половине дня. А вот сейчас - сейчас самое отличное время. Особенно зимой. Именно в это время отчим, если не очень пьян, почему-то уходит в туалет, и там засыпает. А он, Максим, наоборот часто просыпается и некоторое время слушает, как в доме стало темно и тихо. Затем, встает, подходит к своему шкафу и выдвигает самый нижний ящик. Тот самый, в котором у него всегда наготове лежат батарейка и лампочки. Много лампочек. И, подождав на всякий случай еще несколько секунд, зажмуривается и нажимает на тумблер.
А, когда осторожно открывает глаза, перед ним лежит привычная, уютная картина. Это - его мир, его город. Везде по внутренним деревянным поверхностям ящика протянуты провода, стоят лампочки, светодиоды, маленькие звоночки от детского конструктора "Юный электрик"; в правом дальнем углу аккуратно скручен провод, а на гвоздике - присоединенная к нему капсула от наушника, выдранная из старого телефонного аппарата. В маленьких аккуратных коробочках из-под конфет, найденных им на свалке и тщательно отмытых, когда взрослых не было дома, хранятся очень красивые радиодетали. Они сняты со старой радиолы соседей или выпрошены у Кирилла с четвертого этажа, который разбирается в радиотехнике и умеет ремонтировать все что угодно, от простого плеера до телевизора, и к которому иногда обращаются даже взрослые. Радиодетали разложены в строгом порядке по цветам и размерам. А в последнее время Максим научился отличать микросхемы от всяких резисторов и конденсаторов. Он делает это по числу отходящих проводов, и, на основе этого, рассортировал и их тоже по разным коробкам. Когда-нибудь он соберет из всего этого видик или компьютер, такой как у Лелика, и даже круче, а пока он в уютном свете полуторавольтовых лампочек может спокойно любоваться этими своими сокровищами.
Но особенно его радовали замечательные радиолампы. Их целых три! Они лежат в красной коробке из под кофе, и проложены салфетками, специально украденными им из школьного буфета. Эти лампы в его хозяйстве самые главные, поэтому он вынимает их уже после того, как еще раз пересчитал и налюбовался всеми остальными радиодеталями. И, если печатную плату какого-либо радиоприбора представить в виде города, те, другие детали будут не более чем автомобилями, в то время, как лампы - большие, красивые стеклянные дома. В которых живут крутые и красивые мужчины и женщины в строгих деловых костюмах. И у них, этих мужчин и женщин, очень интересная жизнь, полная приключений, и еще, они совершенно свободны, потому что они ходят на работу в другие лампы и трансформаторы только потому, что сами того хотят. Но в это время - оно тем еще и замечательно - все эти мужчины и женщины, которые попадают в его поле зрения, уже отдыхают.
А как же классно они могут отдыхать! Чаще всего они смотрят замечательные фильмы. Фильмы, которые интереснее всего того, что он, Максим, когда-либо видел. И смотрят они их не тупо, не просто так как взрослые или Лелик - они подходят к этому правильно, они готовятся: заезжают друг к другу в гости, делятся планами о том, где и что будут сегодня смотреть, потом едут в большой конденсатор купить печенья, что бы заранее поставить его перед собой и не отвлекаться, когда пойдет фильм и электронные слуги приготовят им чай.
Да, у этих человечков очень насыщенная жизнь! И когда Максим наконец входит в ее ритм, проникался ее тонкостями, заражался настроением того вечера, тускло и уютно светившегося только для него, он может наконец читать. Он кладет книжку на дно ящика, закрывает себя сверху каким-нибудь куском ткани, лежавшим на верхней полке шкафа, и начинает.
Точнее - начинается. Действо, творящееся внутри этого мира радиодеталей и проводов, захватив его, Максима, начинает медленно, но затем все более стремительно разворачиваться. Как правило, все начинается с того, что происходит какое-то событие, и оно, это событие, грозит помешать жителям данного города начать нормальный и долгожданный отдых. Они расстраиваются. Особенно те, с кем начинает происходить что-то из описанного в той самой книжке. Но, как их не огорчает невозможность сесть в уютные кресла, заварить чай, разложить печенье и смотреть, свои видики, Максим знал, что все их треволнения разрешаться удачно, все встанет на свои места, и они смогут наконец нормально отдохнуть. А как же здорово им будет отдыхать после всего того, что написано в книжке! Ведь после интересных и удивительных приключений отдыхается намного лучше!
И с человечками продолжают происходить удивительные вещи. Они сталкиваются со злодеями, проникают в другие миры, находят клады и раскрывают страшные преступления, а иногда, особенно крутые из них даже спасают всю цивилизацию от гибели.
Как заканчиваются такие ночные приключения, Максим помнил плохо. Кажется, он всегда засыпал. И даже перестал удивляться тому, что почти всегда утром его ящик оказывался закрыт, а он сам - в постели. И, часто, проснувшись, он еще какое-то время помнил, что те замечательные мужчины и женщины продолжали общаться с ним и во сне. Они обсуждали происшедшее, что-то рассказывали и о чем-то спрашивали его, но содержание этого общения он обычно мог припомнить только в первые несколько минут после сна. Потом оставалось только некое странное чувство, которое никогда не приходило к нему в обычной жизни. Чувство, что он прикоснулся к чему-то сильному и доброму, узнал что-то важное, и это уравновешивало все, что с ним происходило плохого и даже заряжало чем-то вроде радости. После этого становилось как-то по особому интересно играть, смотреть на мир, и вообще жить, и даже занятия в школе на день или два становились не в тягость, а домашние задания, которых Максим, понятно, терпеть не мог, выполнялись им как-то сами собой и без присущим этому процессу тоски и грусти.
Ну, так что же выходит? Все сходиться! Чудеса есть! Да, о них почему-то молчат учителя, и не рассказывают другие взрослые; об этом не пишут в учебниках и бояться говорить серьезные люди в программах новостей. И пусть все, что происходит в школе, а до этого - в детском саду, пусть все это устроено жестоко и скучно, - его, Максима, не обманешь. Ведь только полный идиот может решить, что про чудеса, всякие странные происшествия и целые миры столько писателей пишут зря. И не просто так от балды по телевизору идет столько фильмов о том, чего не бывает в жизни обычных людей. Любому ясно, это как бы знак, сообщение тем, с кем такое может случиться. Что бы они были готовы!
Хотя, - и это, конечно, нельзя не признать, - вплоть до сегодняшнего вечера сомнения оставались. И, когда эти сомнения доставали Максима особенно сильно, ему хотелось получить какие-нибудь конкретные подтверждения. Несколько раз он пытался выведать у тех человечков, пусть не напрямую, а задавая всякие наводящие вопросы, возможно ли что-нибудь такое же интересное в этой его скучной и жестокой жизни? А, если возможно, то, главное, когда? Но они только мудро улыбались. И, хотя их ответы были уклончивы, эти улыбки обнадеживали. И вот, выходит, обнадеживали не зря?!
Не зря. Вот оно и произошло. Произошло и происходит дальше, как это и положено, без всяких предупреждений. Но, самое удивительное, что оно происходит не только с ним, но и с самыми обычными взрослыми. Даже с бабой Маней! Хотя, если совсем честно, то, с другой стороны и страшновато, что это правда на самом деле. И правда - что он не простой школьник, странный, не очень успевающий, ленивый и невезучий - с ним действительно приключается такое, о чем пишут в книгах и снимают фильмы, но только такое, о чем никто еще не написал и не снял; особенное, что может произойти только с ним. И это особое нельзя проспать, оно, уже началось. Только вот что?
Да, правда, что? Какая-нибудь война миров? Но все молчат. Может быть, они действительно сами тоже ничего не знают? Вот и тетя Анжелина спрашивала, а они молчат.
И Максим уютно залез с ногами в какое-то кресло, и приготовился к дальнейшим приключениям.
*
- Вы - богиня этого места? - спросил капитан Дук тетю Анжелину, усаживая ее на большой стул, стоящий рядом.
И вопросы, которые та не переставая задавала практически всем присутствующим без каких-либо пауз между ними, прекратились.
- Да! - выпалил за нее дядя Сергей. - То есть, наверное, так оно и есть, - потом улыбнулся и снова стал серьезным и замороченным.
А в тело входило тепло, пахло деревом, воском и еще чем-то вкусным. И отчего-то тревожным.
- А я кое-что видел, - решил похвастаться Максим. И зевнул. - Правда, краем глаза совсем. Сначала они пробежали в одну сторону, злые призлые. А потом в другую - испуганные такие. Не знаю, чего они так шарахнулись, и от кого так рвали, но зрелище было классное! Кому рассказать - никто не поверит. Хотя.. потом оказалось, что это все неправда.
- Неправда? - как-то подозрительно уставился на него дядя Иван. Совсем как следователь из того фильма про маньяков. - У меня, вы послушайте, было такое же чувство. Что-то произошло и .... оказалось, что ничего этого не было. Вот только не помню что именно.
- Да, три дюжины сторожевых акул и один скат! - заявил капитан. - Это полностью подтверждает мое предположение, господа!
- Подтверждает? - не поняла тетя Люба. - Предположение?
- Да! Они проиграли первый бой. Не рассчитали сил, пять черепов и один позвоночник! И тогда, что бы спасти своих, что бы отбросить все назад, взорвали время!
Наступила тишина. Все вскинулись на капитана, словно поняли, что это значит. Кто-то выронил на пол ложку или вилку, и даже не подумал поднять.
- Во как! - выразил всеобщее изумление дядя Роман. - Это ж надо! Это же вообще...! Это ж надо кому-то быть таким пидаром, что бы взрывать время!
- Не надо, Ром, - устало сказал дядя Семен откуда-то из угла. - Не надо быть пидаром. Надо просто быть магом и чародеем.
- Прекратите ругаться при ребенке! - построила их тетя Люба. А что еще ей было сказать в такой ситуации. Нужно чем-то отвлечь внимание, что бы голова совсем не пошла кругом. Так все умные люди поступают. Но все равно обидно, никакой он уже и не ребенок, если с ним тоже происходит такое.
И Максим, глядя твердым взглядом в огонь, сказал.
- Ну, взорвали. Но ведь, наверное, не до конца? То есть, я сам сейчас слышал, что половина первого пробило.
- Половина первого? - тетя Анжелина удивленно посмотрела на него, затем на часы с большим качающимся маятником. И снова чего-то испугалась. - Господи, если сейчас только половина первого, - воскликнула она, - То время точно взорвали!
И начала рассказывать, что с ней было.
И лицо у нее при этом было совсем как у того ботаника из фильма про чудовищ, которого только что достали из пасти дракона, и он сидит в бункере весь такой в драконьей слюне и собирается с мыслями.
*
В общем, было это или не было, но пошла я выкинуть мусор. И двое не то бандитов, не то вообще оперативников, засунули меня в крутой джип с мигалками и повезли. И долго, долго возили.
И один из них, который вел машину, все время держался за меня и не мог отпустить. А если вдруг отпускал, то терял дорогу и не находил, пока не касался меня снова.
- Касался! - с чувством поморщился дядя Сергей.
- Извращенец, - с видом знатока кивнул Семен.
И Максим подумал: "Во оно как!". И представил себя на месте того типа. Вот он сидит за рулем крутого, всего такого навороченного джипа, крутит руль, жмет на газ, смотрит на кучи разных светящихся приборов, почти как летчик в самолете, и одновременно его рука тянется к тете Анжелине. И трогает ее. По телу прошла сладкая незнакомая волна и заполнила его предчувствием мягкой и теплой нежности, которая может запросто растопить его, как кусок масла в теплой воде. Максим даже покраснел, но, кажется, никто не обратил на это внимания.
Но, вообще-то странно. Разве так удобнее дорогу искать? Скорее наоборот.
- А один из них был точно из ФСБ, потому что слова такие говорил, и все время командовал, - тем временем продолжала тетя Анжелина. - Сначала я решила, что под кайфом они оба и не слабо так наширялись, но потом вижу, что-то не так вокруг, что-то странное происходит.
А сначала поехали мы туда, где домик рыбака. Но немного не доехали, свернули перед мостом, а перед самым лесом опять свернули, и, вы представляете, начались там какие-то холмы. Я даже и не знала, что там дорога есть, а места... Наверное это запретная зона, где водозабор, но все как-то странно. Странно и темно.
И подъехали мы к дворцу. Дворец тот светился на горе, поэтому его было видно издалека, а вела к нему длинная предлинная извилистая дорога. И мы долго, долго к нему подъезжали, и только когда подъехали ближе, увидели, какой он огромный и вблизи еще более красивый, чем издалека.
Вышли мы из машины, и зашли внутрь через черный ход. А там внутри суетились слуги, там шли приготовления к балу. Помню, мы шли сквозь какие-то темные хозяйственные помещения со старинными запахами, как в музее, и оказались на кухне. Мои похитители посадили меня у стены и приказали никуда не уходить.
На кухне было тепло. Повора не обратили на меня внимания. Они были заняты приготовлением праздничного ужина и все время спрашивали друг у друга, где что лежит. Откуда-то все время вносили продукты, вкусно пахло жаренным луком и специями. И делалось все это без излишней суеты, и кругом ощущалось приближение торжества.
И вижу я, покатили слуги три больших коричневых бочонка вина, женщины понесли подносы с красивыми блестящими кубками из чистого золота. Потом, распевая какую-то песенку, туда же пробежал карлик. И пришла мне тогда мысль, что я знаю и этот замок, и людей, которые в нем сегодня соберутся. И знаю откуда-то, что сегодня состоится всамделешний сказочный бал, где будет сказочный король и сказочный принц. Господи, вы же знаете, я столько сказок прочитала, что, наверное, у меня ум за разум начал заходить. В общем, знаю: будет бал, и будет не менее сказочная принцесса бала. Стало мне тогда уютно и хорошо. Наверно, я там на кухне уснула, да?
- Ну... на этот вопрос можете ответить только вы, - улыбнулась ей королева Иллис. - Я в детстве иногда тоже засыпала на кухне. Случалось, во время бала все были так увлечены, что обо мне забывали. И я забивалась в угол, откуда было видно огонь печи, и тоже засыпала.
Королева улыбнулась, как бы подбадривая тетю Анжелину, что бы та вспоминала дальше. Но тетя Анжелина вместо этого очумело уставилась на нее, на ее платье, расшитое изумрудами и бриллиантами, на ее корону. Может быть, она решила, что еще находится внутри того дворца? Или того хуже?
- Теть Анжелин, вы не переживайте, тут сейчас все так перемешалось, - попытался помочь ей Максим. И поймал себя на том, что ему тоже очень хочется потрогать ее руку. Она была такая белая и нежная, и от нее как бы исходило что-то, что, видимо, очень приятно касаться. С большим трудом Максим заставил себя не смотреть на эту руку, и продолжил, но уже как-то совсем тихо. - Я тоже поначалу чуть не крезанулся. Теперь ничего, привык.
- Господи, а вы чего, значит оттуда, с бала? - в голосе тети Анжелины было столько вопросов, что они явно не умещались в словах. На это раз она заметила капитана Дука. - Или, я хочу сказать, вы собираетесь туда на бал, да?
- Не имел чести быть приглашенным, три кашалота и один трепанг! - заявил капитан, когда взор Анжелины с королевы перешел на его камзол и роскошную перевязь.
- Хорошо, - выдохнула она, и ее грудь всколыхнулась каким-то особо привлекательным образом. - Хорошо, только я все равно ничего не понимаю, и вы потом мне все объясните. Ладно? Потому что я действительно не знаю, что твориться.
- В общем, сидела я на кухне, и мимо меня проносили приборы что бы накрыть столы. И стало мне интересно, куда такие красивые приборы несут? Вышла я, иду, будто знаю, куда идти. А вокруг красиво и как-то даже хорошо. И вот прошла я через зал для трапезы, где канделябры витые по длинным столам слуги расставляли и попала в зал для танцев, большой, просто реально громадный. А там уже гости собирались, и небольшой оркестр тихо музыку наигрывает.
И понимаю я, что мне в моем халате и в валенках там явно не место. Зашла я за одну из портьер и стала наблюдать собравшихся.
Из громадного окна за моей спиной дуло, где-то на улице подъезжали все новые гости, их приглушенные восклицания доносились до меня сквозь стекла, и тут заметила я, что все люди, находящиеся в зале - в масках. Но некоторые из них, все равно узнавали и приветствовали друг друга, а потом о чем-то говорили между собой, но я могла разобрать только отдельные слова, проходящих мимо портьеры. И, показалось мне, все чего-то ждут.
И стала я тогда слушать, как около входа в зал объявляли гостей. И вот слушаю я и понимаю, что некоторые имена мне знакомы. А откуда знакомы ума не приложу. Неужели, из сказок, думаю. Из тех, что мне тут один дед когда-то рассказывал. В общем, стою сама не своя, а тут еще, в ожидании гостей неопределенность и тревога чувствуются. Обеспокоенность. И я понимаю, что-то мешает им начать праздник.
В общем, стою я, слушаю, из-за портьеры тихонько подсматриваю, и тут объявляют человека с каким-то длинным титулом. Лакей в соответствии с правилами, ударяет о пол своей палкой, и вижу я со своего места, входит человек, у которого длинные пышные волосу и очень прямая посадка головы. Хотя по одежде он вроде как и не самый главный. Входит он, оглядывает всех, словно принюхивается, и тут, чувствую, все вокруг изменилось. И музыка громче заиграла, и голоса гостей как-то оживились.
И хорошо так стало. Поняла я, что мне там очень нравиться, нравятся эти люди, нравиться дворец, нравятся запахи из кухни; и мне захотелось принять участие в этом балу. Но тот темный парень с больной рукой каким-то образом обнаружил меня и повлек к выходу. И был он зол, потому что все не по-ихнему получилось.
И поехали мы дальше полем. А я плакала, что не попала на бал. Словно я маленькая девочка или вообще крышей съехала.
И приехали мы на причал. Идем вдоль причала, с водохранилища из темноты метель метет, а вдалеке высокие мачты стоят. А это странно очень, поскольку там зона водозабора и на яхтах никто никогда не ходит. Но пошли мы не на сам причал, а зашли в трактир. И оказался это очень симпатичный пивнячок, про который я почему-то ничего не знала, - полностью деревянный, и стилизованный под старину. И сам хозяин, такой пузатый, с бородой, как пират одетый. Вошли мы в этот трактир, и тот парень, который из них самый крутой, и у которого болела рука, попросил провести нас в верхние комнаты. И они стали выбирать, в какую зайти.
Но вы ведь знаете меня, я не такая. Мне что, это надо, оставаться с этими типами? И вот, пока они о чем-то сговаривались с хозяином, вышла я на лестницу, идущую с зал, и тут увидела, что внизу полно каких-то людей, и люди эти очень опасные и страшные.
Стою я и ума не приложу, откуда они появились. А вид у них совершенно исторический. И я еще думаю, может быть, там кино снимают, как в прошлом году, но никаких операторов или осветителей, только мужики эти.
И смотрю я они наглые принаглые. Вначале они просто у девушки за стойкой вина требовали, а когда им налили, пошли избивать всех, кто им не понравился. И куражились при этом, то над одним, то над другими. А потом им понравился стол в самом углу, но за ним какой-то парень спал. Они его грубо разбудили, а тот спросони ничего не понял, выхватил шпагу и тут такая резня началась!
Это было как в кино, но очень не долго. Потому что эти наглые не на того полезли. Парень тот быстро проснулся и своей шпагой так по ним прошелся, что от их наглости и следа не осталось. Тогда они сгруппировались и стали быстро к двери отступать. Не знаю, чем там все у их кончилось, но мои темные ребята испугались всего этого не меньше меня, особенно, когда увидели, что творится в углу. Видимо и тут все не по их плану пошло. Потащили они меня по коридору, потом через окно на крышу сарая, и по ней мы в какой-то сугроб съехали.
Затащили они меня опять в машину и поехали прочь. И вижу я, все не так как-то. Темно, главное, и дорога такая, совсем ее как будто не чистили. И вот, хотите верьте, хотите нет, а потом что-то совсем необычное случилось. Только я вот почему-то не помню ничего....
*
Анжелина в растерянности замолчала.
Тогда Настя Тимофеева, в прошлом студентка, начинающая актриса и певица, ныне сотрудник известной европейской телевизионной компании, обняла ее за плечи, и сказала:
- Ничего, ничего.... Наверное, так и должно быть. Я тоже многое не могу вспомнить.
Все это время Настя решительно пробовала успокоиться. Она пыталась прочувствовать свое сидящее на жестком стуле тело, смотрела в огонь, пыталась сосредоточиться по очереди, то на каждом из присутствующих, то на себе, как когда-то учил ее Алекс, но сосредоточиться что-то вообще не получалось. Ей снова мешало голос.
"Такие мундиры шьются из фельдфебельского сукна, затем обвязываются петлями в которые пропускают тонкую металлическую проволоку и уже на петли одевается чешуя из алюминия и стали", - сообщал этот голос, чем-то похожий на голос капитана Дука. Сообщал, хотя она, кажется, никого не спрашивала о подробностях обмундирования тех странных людей (а если не людей, то кого?) которые, как ей показалось, всего несколько минут назад выступали из леса.
"Низкие сапоги шьются из войлока, который обматывается промасленной тканью; высокие сапоги шьются из кожи, которую в определенных местах прошивают тонкими металлическими полосками, для предохранения от рубящих ударов мечом или шашкой..."
Господи, зачем ей это?
- Так получается, они тебя тут кинули? - догадался о чем-то лесник Сергей и придвинулся к Анжелине.
Анжелина кивнула.
И, словно подтверждая ее ответ, где-то что-то завыло, и пламя в печи как-то странно всколыхнулось.
Капитан Дук не удержался и снова выругался по-морскому. От этого стало немного легче.
- Полагаю, они сами не могли взорвать поток времени, - проговорил лорд Эйзя и красиво откинулся на своем стуле.
- Кто-то мог сделать это для них, - без выражения в голосе заметила королева Иллис.
- Но, дюжина кинжалов и гора пороха, зачем? - выкатил свой единственный взгляд капитан.
- Вероятно, есть кто-то очень сильный, о ком мы не знаем. И ему важно, что бы Четвертый король и ордена закрепились в этих краях. Для этого им нужно захватить какое-то место. Соответствующее место, такое место как, например, это. Тогда они проложат путь, по которому смогут проникать и сюда.
- Захватить... , - напрягся лесник Сергей. - Проникать!... Все ясно, они сюда снова придут! А мы к этому не готовы...
- Я всегда готов, два рифа и один водоворот! - воинственно заявил капитан.
- Должен заметить, моя шпага тоже чего-то стоит, - грустно сообщил лорд Эйзя.
А Семен зачем-то решил присоединиться и воинственно воскликнул:
- Отстоим!
И как-то странно повел плечом. Это неожиданно сделало его похожим на крутого мастера боевых искусств. Впрочем, он раньше действительно чем-то серьезно занимался.
- Хорошо, - проговорила Настя, и ее голос неожиданно дрогнул. Она сделала выдох и продолжила. - Хорошо, предположим, мы тут от всего защитимся. А если им там попадется Алекс? Они его убьют? Убьют, да?
- Попадется? - переспросила королева Иллис и посмотрела на нее так, словно она предположила что-то невозможное.
- Господи, Насть, ну как он им попадется? - сморщился Иван и схватился руками за голову. - Как он им попадется, если мы попали в этот... ну взрыв. И теперь, может быть, вообще, сидим в каких-нибудь средних веках.
- Сидим и.... , я даже не хочу говорить что, - поморщился Семен. - Нет, я, правда, сейчас вот сижу и конкретно офигеваю. Акладок, взрыв во времени...., - и вдруг замолчал и внимательно уставился куда-то в угол позади Насти.
- Я в это не верю! - послышалось из угла.
*
- Я в это не верю, - выдавил Родион. Он тихо появился откуда-то сбоку из-за лестницы, где была дверь в небольшую комнату. На нем поверх свитера было накинуто полотенце, и его большая сгорбленная фигура напоминала больного, который нарушил прописанный доктором постельный режим. Покачивая головой при каждом шаге, эта фигура медленно двигалась вдоль стен, а лицо Родиона не выражало практически ничего, даже ожидания, что ему ответят.
- Нет, я в это не верю, - еще раз заявил он, и Настя поймала себя на том, что хочет ему согласно кивнуть. Неужели из солидарности, что и она тоже не верит? Не хочет верить...
- Не верите во что? - сдержанно уточнил капитан Дук, по-видимому решив, что второй раз не ответить на столь категорическое утверждение будет не вежливо.
Родион остановился, оглядел комнату и, взмахнув рукой в сторону присутствующих, воскликнул:
- Во все!
- Как это? - округлил свой единственный глаз капитан.
- Вот так! Ну, во все. Что в лесу эти приведения, что мы не можем никуда выйти отсюда. Пойми, я не могу, ну не могу во все это верить, так же не бывает! Может я какой ни такой, но я в то, что меня эта братва сегодня чуть было не замочила, тоже не как не могу поверить.
Настя с трудом заставила себя усмехнуться. Да, все это действительно было бы очень смешно. Если бы не было так грустно...
- Во что ты тогда веришь? - спросила Люба.
- Ну, в то, что мы тут в этом доме, что в печке дрова... сырые кстати. Ну, в то, что есть на самом деле.
- Он хочет сказать, что верит в материальный мир, - решил объяснить Иван.
- Я хочу сказать, что нужно во всем разобраться! Пойми ты, дурья башка, я выскочил из машины на полном ходу, ударился, у меня теперь что-то голова туго соображает. Но вы-то все не ударились! Только вот он, - Родион снисходительно посмотрел на Ивана, - Только он вот выпал из поезда. Но вы-то, остальные, что? Вправду думаете, что все вокруг нас.. ну то есть мы-то тут..., - взгляд Родиона остановился на капитане Дуке, на его камзоле, затем перешел на его шпагу. Впечатление было подавляющим. - .. Ну, что, все плохо так, - закончил он и начал тереть глаза.
- Плохо, - вздохнул Сергей. - И, после этого взрыва, возможно, еще хуже.
- После взрыва? Ну да. Я хотел, то есть я думал, что нужно куда-то идти, спасаться. ...В больницу!
На призыв идти в больницу никто не откликнулся.
- Да, конечно, если с одной стороны посмотреть, мы все в жопе, - задумался Роман, - А, если посмотреть с другой стороны...., - попытался представить он, но, видимо, не смог и присоединился к общему молчанию.
- Да, такая вот клизма нарисовалась, - подал голос Семен, и зачем-то ей подмигнул. Затем смутился и обратился уже ко всем сразу. - Но, если подумать мозгом, мужик в сущности прав. Так не бывает. То есть, обычно так не бывает. Точнее, обычно бывает не так. Въезжаете? Значит, что-то произошло, то чего не было никогда, - Семен немного рассверепел от своего спича, и, посмотрев на лорда и королеву, сурово добавил, - У нас так никогда не бывает!
- Нас об этом предупредили, - ответила королева Иллис.
- А теперь? - поморщился Иван, - Теперь что, так всегда будет? И все, что мы знали, все, во что мы верили, оно будет разлетаться, как...,- он артистично взмахнул руками, - как облака? А, может быть, вообще ничего не будет. Совсем. И мы так вот будем сидеть вечно. И задавать вопросы. А почему нет? И ждать Алекса.
- Который не придет уже никогда.
Откуда-то повеяло холодом.
- П-почему? - тускло спросил Родион и как стоял так и сел на табуретку у окна.
- Потому что мы умерли!
Кто это сказал?
- Умерли, - подтвердил Сергей.
И, повернувшийся в его сторону Иван тихо и коротко вскрикнул. У Сергея было лицо человека, который действительно был мертв.
Настю пронзил ужас. Бледное лицо Сергея серело как в страшном сне.
Иван вскочил.
- Нет! Нет! - прохрипел Родион, словно ему не хватало воздуха. - Я выпрыгнул, я убежал, я помню!
- Да, - подтвердил Сергей, - А потом? Я помню. Свет фар..., я возвращаюсь. И меня убили очередью из автомата, а потом добили прикладом. Если я, до этого не замерз в лесу. Отравившись паленой водкой. Очень грубая смерть.
- А ты, - Сергей, вскочил, повернулся к Максиму, - Ты, парень, наверное, тоже замерз. А ты, и ты, - ткнул он в нее, Настю, и в Любу, - вы разбились на самолете. И ты, Анжелинка, ты умерла отравившись тем же Абсолютом, что и я. И теперь мы призраки. И Алекс тоже призрак, потому что его подстрелили на болотах. Только раньше. Хотя, он, может быть, только в коме был, а теперь очнулся. А нас нет. Нету нас! Кровообращение остановилось, пропали сигналы от органов чувств, произошло отмирание ткани мозга. Все очень просто, у нас нет мозга, нет тела, и это, - он обвел рукой комнату, - это все инерция, отголоски сознания.
Инерция? Отголоски? Слово "отголоски" почему-то особенно напугало Настю. Внутри все окаменело, замер язык, который должен был что-то возразить, и сами слова, которые хотели быть высказаны, тоже застыли, став совершенно чужими. И внутри всего этого неожиданным приступом возникло желание бежать. Бежать как из страшного пристрашного сна, только тихо, не привлекая внимание: встать из-за стола, словно она, Настя, просто задумалась о чем-то, сделать один шаг, второй, третий. Вон там большая медная ручка, которую нужно, как бы между делом, загородить собой и повернуть. Тогда она будет первой, и пока остальные мертвецы добегут до двери у нее будет шанс. Как у Алекса! Шанс уйти от всего этого, убежать, убежать, убежать!
Но Настя сидела. Она даже не попыталась. Она просто не смогла пошевелиться. Значит тела и вправду, больше нет, мелькнула у нее. Господи, неужели это не страшный сон? И сейчас только временная передышка, проекция сознания. Которая разрушится, и то, что останется от нее, Насти, неведомая сила расчленит в холодном космосе и повлечет в бездну!
И ничего уже нельзя сделать!
Потому что поздно. Поздно, поздно, поздно!
Ибо промерзшие доски крыльца уже скрипнули. Может быть это - врач, который пришел констатировать время смерти? Как в том сне. Точно так же.
- Их песни спеты, - впечатает он, глядя на распадающиеся остатки их жизней. Но если спеты, и выход отрезан, если уже действительно все, что тогда?
Собраться, сконцентрироваться и... расслабиться. Стало легче. Совсем немного. Но откуда-то навалилась тоска.
- Нет, нет, - выдавила из себя Настя, затем попыталась найти взглядом единственный глаз капитана Дука, но не успела.
Послышался скрип петель, кто-то вошел в прихожую.
- ... Нет, не пугайтесь, - она с удивлением поняла, что пытается улыбнуться, и даже подбодрить других.
Но не может заставить себя обернуться. Обернуться туда, где щелкнула и медленно провернулась ручка двери. Кажется, она уже не встретит идущее оттуда, лицом к лицу. Растяпа! Алекс говорил, что смерти надо смотреть прямо в глаза. Настя повела плечами и вдруг увидела, что люди в комнате стали серыми и, словно остекленели. И только лица лорда и королевы улыбнулись.
- Вот это да! - послышался от двери знакомый веселый голос. - А чего это вы все не спите?
И тут Настя наконец обернулась. В дверях стоял улыбающийся Алекс с красным носом и заиндевевшей бородой и снимал рукавицы. Было полное впечатление, что он жив.
9
Нью-Йорк был прозрачен и прохладен. Он, как герой голливудских фильмов, всегда, сколько она его помнит, был собой. И тогда был тоже. Стоял ясный осенний день, по улице проезжали машины, отблескивающие своими телами в витринах магазинов, и прохожие рваным редким потоком двигались куда-то по тротуарам.
- Тут все так размеренно, - заметил Алекс. - По московским улицам сейчас ломятся толпы нервных людей. А здесь, если кто-то появляется, то только что бы сесть в машину или совершить пробежку.
- Нет, почему, вечером бывает людно, - возразила тогда Люба. - Почти как в Манхэттене.
К тому моменту она жила в штатах почти шесть лет и действительно забыла, что это такое, ехать куда-то не на своей машине. А Алекс не забыл. Хотя у него к тому времени тоже был старенький Форд и какой-то мелкий бизнес. По делам которого он и приехал. И вот теперь они сидели на столиком около кафе, смотрели друг на друга, и она не очень представляла, о чем с ним говорить. Все главные московские новости он ей уже поведал, поделился своими скептическими наблюдениями о Новом Свете, и, по-видимому, теперь ее очередь рассказывать о себе. Но что сказать? О том, что она вышла тут замуж и снова развелась, о том, что у нее здесь родился сын, о том, что начала работу известной продюсерской фирме - все это он знает и так. А говорить о погоде, и что он совсем не изменился, совсем уж глупо.
И в наступившей паузе она вспомнила, что они всегда чувствовали друг друга, когда вот так вот вместе молчали. Просто сидели где-то в убогой Московской комнате, которую снимали на ее стипендию, или в гостях у друзей, или просто в сквере. И она, не глядя на Алекса, знала, какое у него выражение лица, чувствовала, как он пересаживается в более уютную позу, как реагирует на то, что твориться вокруг. И он всегда знал то же самое о ней. Вот и в тот момент, не видя его, а просто глядя на улицу, она чувствовала, как Алекс смотрит на красивую темнокожую официантку. И он, в свою очередь, знает, как она просто смотрит на улицу. Где проехала такая же машина как у нее.
Люба улыбнулась этим старым ощущениям, попробовала задрать голову, чтобы посмотреть на небо, но увидеть кусочек его голубого свода мешал зонтик над их столиком. И опустив голову к чашке с кофе, почувствовала, Алекс уже не смотрит на официантку, а сейчас что-то ей скажет. Да, в тот момент все действительно происходило просто и без каких-то особых эмоций.
- Я хочу подарить тебе картину, - сказал Алекс серьезно и иронично одновременно.
- Картину? - улыбнулась Люба. В Америке тогда было полно русских художников. Они вдруг приехали в каком-то неимоверном количестве и пытались продавать свои творения перед магазинами. Разумеется за очень смешные деньги. Неужели Алекс вез ей в подарок нечто такое же? И как ей с этим быть?
- Помнишь Василича? - спросил тем временем тот. - Ну, тот дед, к которому мы ездили на водохранилище? Он умер. И эта картина - единственное, что у меня от него осталось. Это его автопортрет, он написал ее в середине тридцатых.
- Саш, я что-то не понимаю, - призналась Люба. - А, собственно, почему ты собрался подарить ее мне?
- Потому что это самая ценная вещь, которая у меня есть, - сказал он.
- И..., - не знала как отреагировать Люба, - И что ты хочешь мне этим сказать?
- Тебе, наверное, ничего. Все, что я хочу тебе сказать, я, уже сказал. Или скажу. Я хочу просто тебе ее подарить. Ты... ты хорошая хозяйка для нее. И не беспокойся, я честно оформил все бумаги на вывоз. Она формально не считается произведением искусства, имеющим большую ценность, - Алекс беспечно задрал ногу на ногу, и посмотрел на ту же улицу, куда минуту назад смотрела она. И, не увидев там ничего стоящего внимания, протянул ей небольшой пакет.
- Тем не менее, это очень большая ценность
Люба немного опешила. Алекс был очень привязан к этому Василичу, поэтому картина, действительно была для него очень важной вещью. И, конечно, он отдавал ее не просто в качестве сувенира, однако, представить возможную причину такого поступка она не могла, даже если бы очень напрягла свою фантазию.
- С тобой может что-то случиться? - с тревогой предположила она. - Ты что, попал в какую-то историю?
- Да нет. Совсем нет, - вздохнул Алекс.
- Но я слышала, там у вас творится что-то дикое. Все вооружены, мафия, охранники, киллеры, стрельба на улицах.
- Слушай, там у нас все просто устаканивается, - поморщился он. - Такой период. Поэтому может возникнуть впечатление, что полный беспредел, - и, по-видимому, осознав, что не убедил ее, еще раз вздохнул и продолжил. - Все дело в другом. Совсем в другом. Это как бы жертва. Просто я не знаю, что еще сделать. И ты - человек, который понимает, что это, - кивнул он на пакет с картиной, - и не оставит ее при переезде на новую квартиру.
- Хорошо, а по случаю чего это жертвопреношение?
- Уже не по случаю.
- Тогда, может быть, в другой раз? Ты еще подумаешь...
- Уже подумал, - Алекс улыбнулся своей хитрой улыбкой и, поигрывая ложечкой внимательно посмотрел на нее. - Я часто ошибаюсь и что-то делаю не так, но думаю намного больше, чем это нужно. Послушай, для тебя это сейчас прозвучит странно, но когда я учился в первом классе, я влюбился в девочку, и на следующий год ее родителей перевели на работу в другой город. Потом, когда я в четвертом классе снова влюбился - в другой район уехала моя семья. А в десятом классе, семья моей девушки эмигрировала, так я потерял и ее. Потом ты, и ты тоже здесь. Потом... и, как специально, она тоже уехала, только в Монголию. В общем, в моей жизни такая хрень повторяется регулярно. Все самые ценные для меня люди уносятся, словно неким механизмом куда-то в иные края. Стоит только этому механизму определить мою привязанность к ним. А я..., ты знаешь, я не то что бы крутой патриот, но я пока не чувствую, что мне следует ломануться куда-то в другое место, у меня такое виденье судьбы, что ли. Впрочем, кому я это говорю! И вот я подумал. Я подумал, что если сам отдам нечто по-настоящему ценное и дорогое для меня, отдам сюда сам, то этот дар разрушит эту закономерность. Вдруг это механизм отъема у меня любимых людей заклинит от такой неожиданности, а?
Однако от неожиданности скорее переклинило ее, Любу. Она с минуту не знала, что ответить, но потом решила, что просто отвыкла от непостижимой логики российского человека, и вопросы, готовые выплеснуться на грустное алексовское лицо, так и остались вопросами. Ведь действительно, там, за ее спиной в России осталась совсем другая жизнь, жизнь с другими ценностями, установками и принципами. Она просто забыла ее за всей этой американообразной суетой. А любовь Алекса к непредсказуемые и труднообъяснимым поступкам была для нее не новостью. Поэтому она посочувствовала тяжелой личной жизни своего бывшего мужа, взяла пакет и положила на свободный стул около себя.
Картина стояла у нее на книжной полке, и несколько месяцев Люба вспоминала о ней, только когда стирала пыль. Что поделать, она перестала читать книги с таким трудом вывезенные когда-то из Москвы, и эта полка стояла в квартире как единственное напоминание о ее прошлом. Самое подходящее место для автопортрета друга ее первого мужа. Фамилию которого она, кажется, никогда не слышала.
Сон, редко больше пяти часов, пробежка, инструкции няне, работа, магазины, снова работа, прогулка с сыном. Новый стиль жизни, новые знакомства, и у нее просто не было времени. Пока однажды ее жизнь не зашла в тупик. В России произошел очередной дефолт, компания, где она работала, решила отказаться от работы на этом рынке, и Любина карьера потеряла всякую перспективу. А вместе с ней перспективу потеряло и многое другое. И еще, она внезапно поняла, что устала. Жестоко устала от бесконечной гонки вперед, борьбы, новых рубежей и новых проблем; устала от того, что достигаемое ей иллюзорно и, по большому счету, ничего не решает. Но она еще не знала, как устала, пока однажды не села в кресло, просто так, без видимой необходимости, и не поняла, что может просидеть в нем много, много часов подряд. Без малейшего желания подняться.
И она сидела. За окном кто-то завел автомобиль. Хлопнула дверь подъезда. Проехало нечто со спортивным глушителем, из окон которого ухал рэп. Громко обсуждая новую компьютерную игрушку, прошли какие-то дети. Время пропало, и Люба, откинув голову на спинку, подумала, что такого с ней не было еще никогда. Хотя в ее жизни были ситуации и сложнее, и хуже. Просто ее мозг, не слабый и не глупый, тот же самый мозг, который позволил ей, простой девчонке из Сибири получить элитное для страны советов образование, выучить три языка, самостоятельно воспитывая ребенка, стать почти своей в самой богатой стране мира; тот же самый мозг сейчас отказывался что-либо делать. Кроме как воспринимать: слушать шум из окна и смотреть на книжную полку напротив кресла. На которой стояла небольшая картина. Которая вдруг показалась ей намного больше своего размера, и с которой на нее смотрел...
Наверно раньше у Любы просто не было ни сил, ни желания рассматривать подарок Алекса, оттого ее и пробило так неожиданно, когда она была совсем не готова. Тем более, что увидеть в изображенном сюжете что-то чересчур оригинальное было трудно. Художник с кистью в одной руке и классического вида палитрой в другой, смотрел на нее немного сверху в низ и рисовал в левом нижнем углу что-то сокрытое от зрителя. Внимательный лик, величественная осанка. Приглушенные тона, сочетание которых не обещает яркого зрелища. Но вот она на секунду прикрывает глаза, и когда снова видит картину, кровь в ее жилах то ли застывает, то ли начинает кипеть.
Потому что Некто Всевидящий и Всеобъемлющей смотрит на нее. Сверху вниз. На нее, глупо сидящую в кресле.
В один миг все изменилось. Не она видела плоское изображение за стеклом, а оно видело ее Любу. Видело так, что от него бесполезно скрывать, что думаешь, чего желаешь, чего страшишься. Ибо ему ведомы все твои слабости и все твои хитрости, все твои победы и все срывы намного лучше чем тебе. Потому что оно - Бог, и его рука честно фиксирует все то, что ты делаешь со своей жизнью. И только в глазах - скорбь.
Люба перекрестилась. Но чувство взаимодействия с чем-то великим оставалось ясным и реальным. Она видела и понимала, как видит и понимает самые очевидные в этом мире вещи, что вся история ее взаимодействия с миром, жизнью, судьбой или кармой - все это точно отображено и находится там, на холсте этого космического существа. И, пусть он, этот холст, сокрыт от нее, весь вид Художника говорит ей, что разница между замыслом и тем, что получается в левом нижнем углу - чудовищна.
Она зажмурила глаза и закрыла лицо руками. Но в образовавшейся тьме перед ней стоял все тот же лик, и рука, сильная божественная рука, выполненная с легкой примесью супрематизма, с неумолимой точностью продолжала отражать правду. Точную, как качественная фотография.
Нет, она никогда не считала себя ангелом, но честно стремилась вперед; она добросовестно отрабатывала все шансы, которые давала ей жизнь. Или..., но именно это "ИЛИ" должно быть написано на том невидимом зрителю холсте громадными буквами. Потому что на самом деле все ее усилия только имитация настоящих усилий, а поступки - не более чем отговорки ленивого человека. Иначе, почему так скорбно смотрит на нее этот Художник, иначе, отчего в его глазах столько доброты и сочувствия?
Любе стало стыдно. Она спит, она не живет. А ее слабости, сомнения, и трудности - всего лишь предлоги, что бы не жить и не делать. Потому что, когда она говорит сама себе: я делаю все, что могу, - это ложь. Она уже почти тридцать лет лжет сама себе, лжет под взглядом этого всевидящего портретиста! И вынести это сложнее, чем боль. Она была готова провалиться сквозь землю, но, наверное, и там, под землей, ее достали бы эти грусть сочувствие.
Грусть и сочувствие... Люба откинула голову на спинку, и смело посмотрела в глаза того, кто когда-то был другом Алекса. А теперь стал Богом. Возможно, больше всего на свете она боялась вызвать по отношению к себе эти два чувства.
*
С этого момента в ее жизни многое изменилось. Теперь это видно очень даже хорошо.
Фокус измотанной психики. Прорыв подсознательного. Смешение архетипов и столкновение внутренних "Я". Конечно, она знала, она была уверенна, что все можно элементарно объяснить, и науке известны много подобных примеров. Но тот взгляд, взгляд на себя и свою жизнь, не помогут забыть никакие примеры из психоанализа и диагнозы. Он остался с ней, и воспоминание об этом реальнее, чем статьи и теории.
Нет, она, конечно, не стала идеальной, и картина ее жизни, если и изменилась, то совсем мало. Но она стала более честной по отношению к себе и своим поступкам, и, возможно поэтому, она оказалась готова к большему.
И это поняли. На совещании где она докладывала о так называемом российском проекте ее компании, нельзя было рассчитывать на успех. Его и не было. Но, видимо, в ее докладе оказалось что-то, что их зацепило. Проект не прошел, но на следующий день ей позвонили из самой Enter Film Production. И сделали предложение. И это было самое серьезное предложение работы, сделанное самыми серьезными людьми из тех, которые ей когда-либо поступали.
И еще оно было неожиданным. Отдел новых технологий, инновационный проект... Люба почему-то не удивилась, хотя и не рассчитывала на такую реакцию. Ведь она делала этот доклад не им. Она стояла около длинного стола с сидящими за ним вальяжными богатыми кинопродюсерами, говорила им умные убедительные слова о взаимопроникновении менталитетов, но обращалась совсем не к ним, а к тому живописцу с небольшого полотна. Обращалась так, что бы он знал, она делает все.
Да, кажется, она с того момента действительно делает почти все. Старается делать все. Искренне старается. Так что теперь уже не так страшно. Во всяком случае, пока все что происходит не страшнее, того, что может оказаться на холсте мертвого друга Алекса. Который она, впрочем, после того случая нашла способ вернуть ему обратно.
Но это уже не важно - она стала другой. И, если теперь, в этом доме, построенном по чертежам того же автора, она сошла с ума или даже умерла, она знает, что у нее хватит сил принять и это. Потому, что все неизбежное, идущее ей навстречу, она не может не принять. Даже если все эти чудеса и сказочные персонажи, и все страхи - просто виртуальный ландшафт внутри ее мозга, и, даже хуже - ничто не заставит ее выглядеть жалкой и несостоятельной. Жалкой и несостоятельной может себя сделать только она сама. А она намерена предельно честно пытаться жить. И не прятаться. Что тогда по сравнению с этим намереньем, с ее готовностью все принять, это неожиданное воскресение Алекса? Который, возможно, просто ходил к какой-нибудь бабе.
А мы тут все сидим, как последние идиоты, и беспокоимся!
*
- Ну? И где ты был? - поинтересовалась Люба.
На нее посмотрели как на героя. Или сумасшедшую, которая ничего не понимает. Кроме Алекса, который просто посмотрел на нее, как на нее.
Полярное явление. Алекс.
- Хотите все знать - сначала накормите! - издевательски заявил он, снимая лыжный ботинок. И мелкие льдинки, прилипшие к нему и кончикам алексовских штанин, радостно разлетелись по полу.
*
- Вы думаете, он реально все понимает? - нарушил молчание Родион, когда Алекс исчез за дверью в коридор так же неожиданно, как появился.
- Хрен его знает. Он умный, - ответил за всех Семен.
- Мне кажется, он не хочет нас травмировать, - предположил Сергей.
Повисло молчание.
- А вам действительно так важно все знать? - робко поинтересовался Роман.
- Конечно! Должны же мы понять, разобраться, - ответил за всех Иван.
- Должны, - откликнулся Семен. - Кому? А-а..., - он махнул рукой. - Только путаемся, как вилка в макаронах, - и уже обращаясь к Ивану, добавил, - А вообще, слушай, старый, а что ты, собственно, хочешь понять?
- Неужели это не ясно? - обиделся Иван. - Происходит что-то сверхъестественное, а мы не знаем ни источника причин, ни того, что будет. Это нормально?
- Вполне.
- Не понимаю. В каком смысле?
- В прямом. Вань, раскинься мыслью, вот мы родились, живем. Ты знаешь, какой у всего этого источник причин? Или кто-нибудь объяснял тебе, что будет?
Возникла пауза.
И только мальчик Максим тускло улыбнулся.
- А можно потрогать ваш меч? - спросил он Лорда Эйзю.
- Потрогай. Но не вынимай из ножен, - ответил тот.
Мальчик осторожно поводил рукой по его рукояти и, исподлобья посмотрев Лорду в глаза, спросил:
- А вы много людей им убили?
- Я никогда не убивал им настоящих людей, - правдиво ответил Лорд и переглянулся с Королевой Иллис. - У меня не было такой возможности.
Королева сидела у огня с большим хрустальным бокалом. Лорд встал и перешел ближе к ней.
- Мальчику нужно подстричь ногти, тогда он будет внимательнее, - сказала она.
- Да, - согласился Лорд. - Но здесь все очень запутано, что бы понимать это.
Королева согласно наклонила голову.
Родион, человек, который пришел сюда позже всех, уже в пятый раз удивленно посмотрел на них и тяжело замотал головой.
- Нет, ну нет, так больше нельзя! - затараторил он. - Давайте вызовем службу спасения, давайте, давайте вызовем!
Капитан Дук свирепо кашлянул из угла, и тот успокоился. Но, по-видимому, ненадолго.
- В море нужно надеяться в первую очередь на себя, - прохрипел капитан на всякий случай. - И, сто рифов мне по курсу, каждый может вдруг оказаться службой спасения!
А Королева Иллис выпрямилась, несколько раз крутанула в своих изящных пальцах пустой бокал и внимательно посмотрела на Лорда.
- Если сейчас они уснут....
*
Настя зевнула. Почувствовала, что ей как-то зябко, передернула плечами.
Семен когда-то придумал этому название. Такое состояние, он назвал приступами подводного безразличия.
А это были действительно приступы. И приступы с погружением. Словно откуда-то сверху на нее опускался какой-то аквариум, она вдруг оказывалась в этом аквариуме, а другие люди снаружи. И с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось только сидеть и с тоской и раздражением перебирать содержимое своей же собственной головы. В которой, как назло, оказывались только тоскливые мысли.
Вошел Алекс. Чистый белый свитер, красный нос, взгляд человека, знающего что он собирается делать.
- Слышь, хозяин, ну так ты выяснил чего или нет? - спросил Родион.
- Все нормально, Родь, - тихо ответил тот и скрылся в маленькой комнате.
Родион был ей неприятен. Настю раздражало его одутловатое лицо, уверенная фигура с выпирающим животом, безапелляционная манера говорить и отношение к женщинам. Нет, к ней самой он, кажется, относился неплохо, даже с интересом, но это был интерес скорее к ее внешности, возрасту, некий автоматический интерес основанный на физиологии, но совсем не интерес к ней самой. На самом деле, за всем этим стоял грубый сильный мужик, привыкший считаться только со своими желаниями и незамысловатыми интересами и опираться только свою силу. Противно. Как с ним общается Алекс?
Правда, Алекс не такой. Если у нее, Насти, возникает желание отгородиться, уйти от общения с ними, если в ответ на их агрессию, в ней просыпается желание ответить им тем же, и это желание пусть не выплескивается прямо, но, во всяком случае, как-то выражается и чувствуется, Алекс словно не замечает их грубость и вызов. Они для него пустой звук. Мало того, он относился к ним хотя и твердо, но с неким сочувствием и вниманием. И те как-то успокаиваются.
А у нее нет таких способностей. Вот этот Родион всплеснул руками, вздохнул, как будто все ему что-то должны, как будто все его не любят. Хотя... возможно так оно и есть.
- Родя, сядь, человек сходил, все выяснил, сейчас нам все объяснит, - мягко заворчала на него Мария Петровна, но тот замотал головой и не сел.
Ну почему ей всегда так не вовремя хочется спать!?
- Ты моряк? - уставился на него своим единственным взглядом капитан.
- Ну, был, то есть ходил. На подводной лодке.
- Тогда ты все понимаешь, - заявил Дук. Он сидел в противоположном углу комнаты, изящно положив руку на комод, и Настя с благодарностью ему улыбнулась. Его пересыпанные руганью тирады последнее время были очень вовремя.
- Пусть я лишусь ветра, и меня затянет адская воронка, если это не так! Моряк это океаны и заливы, скалы и острова, жара тропиков и пугающее безмолвие льдов. Все это он! Все это входит в моряка, как хороший ром в глотку, и наполняет его. И главная цель моряка вместить в себя все эти моря и океаны, заливы и проливы, с рифами, мелями, штормами и штилями. Хотя дело не в них. Дело в том, что только вместив все это, только вкусив аромат всех этих мест, только впечатав их силу в себя, он наполняется и обретает законченность. Ибо, что моряк есть, если не весь мировой океан с его материками и островами?
Дук решительно восседал между раскисших в своих креслах людей, как по палубе своего фрегата. И его хриплый голос звучал по-видимому совсем так же, как наверное звучит в те минуты, когда обессиленная команда уже отупела от усталости и недоедания, ослабла и пала духом. Настя даже представила, как это, наверное, бывает. Молодчина Дук! Впереди по курсу обязательно будет земля! И все станет нормальным. Зашевелился в кресле Иван, завертел головой Сергей, Роман выпрямился, а держащийся таким молодцом Семен, вскинулся и, осмотрев всех сидящих, даже улыбнулся ей так, как обычно, как раньше. Улыбкой присущей только ему. И Настя улыбнулась в ответ.
- И, сто скелетов и один сундук золота, если это не так! - продолжал Дук. - Поэтому у моряка есть только один путь, вперед! Держать курс к тем островам, на которых он еще не был. Уверенно и без страха в жилах. Ибо только одно может испугать его. Только одно - что он остановиться и повернет обратно, что его корабль встанет на прикол в тихой спокойной гавани. Потому что не ради этого он родился на свет моряком. И пусть в моих трюмах протухнут все запасы воды, а ром превратиться в уксус, если капитан Дук сказал хотя бы слово неправды!
Настя почувствовала, как у нее наворачиваются слезы. Она попыталась улыбнуться капитану, и его единственный глаз бодро прищурился ей в ответ. Все-таки они молодцы. Они держаться, они не сошли с ума, и, наверное, действительно глупо пугаться. Но эти слезы... Может быть это из-за них так хочется спать?
Да, все нормально. Вот Люба вытолкнула Родиона курить на крыльцо, и тот не испугался, вот Анжелина о чем-то кокетливо переглянулась с Сергеем, и тот даже на мгновение перестал быть похожим на покойника. А откуда-то сзади появился Алекс и нежно взял ее за плечо.
- Слушай, нужно заварить кофе, - сообщил он, и тихо, словно про себя, добавил, - Я один могу не успеть.
*
Над домом поднимался белесый дымок. Он шел от трубы, расположенной где-то с другой стороны крыши, и тихо струясь в морозном воздухе, растворялся где-то на высоте верхушек деревьев застывшего за домом леса. В котором периодически скрипели сучья.
- Они скоро подойдут, - сказал Мызарь, и две темные фигуры слева от него согласно кивнули.
10
- Что ж, не будем терять время, - задумчиво буркнул Алекс и исчез где-то в кладовке.
Кухня. Полки, отделанная состаренной плиткой столешница, посуда. Настя оказалась одна и почувствовала, что дрожит.
Точнее, кто-то дрожал внутри нее. И не только дрожал. Этот кто-то, эта нервная особа внутри, по-прежнему пыталась теребить руки, кусать губы, порывалась что-то говорить. Она была наполнена вопросами, которые не возможно сформулировать, она видела опасность, которая не доходила до сознания, и весь это хаос эмоций и намерений, пульсировал в Настиной голове, произнося "Надо что-то делать! Надо что-то делать!"
Какое-то безумие. Все - безумие.
Но делать, разумеется, было нужно. Думать, спрашивать, сопоставлять. А она молчит. Потому что у нее внутри лебедь, рак и щука, и эти представители живой природы пытаются говорить одновременно. И в результат - никакой.
Интересная получается теория. Когда-то она читала что-то подобное. Но что она от себя хочет? Ведь кроме этой внутренней истеричной особы тут, снаружи есть еще испуганная слабая девушка, которая по инерции еще чувствует все то, что она пережила за секунду до прихода Алекса, и которая все еще пытается бежать от тех покойников. Отчего тело кажется картонным, ноги ватными, а сердце таким громадным, словно занимает большую часть груди.
И все это, постепенно переходит в сильное желание уснуть. Желание, которое наваливается на нее мягким и тяжелым облаком. Нет, надо что-то делать!
- У-у..? - буркнул Алекс. Он снова был здесь. И откуда-то сверху на нее смотрели два добрых усталых глаза. Смотрели почти так же, как только что смотрел глаз капитана. Наверное она что-то спросила. И он тоже не понял, что именно.
Ах да, кажется, она должна ему помочь.
Алекс пропустил ее к плите, а сам полез в шкаф. Подвижная спина, уверенные движения рук, волосатая шея, выглядывающая из-под свитера. Повинуясь древнему чувству всегда в трудную минуту быть рядом с мужчиной, Настя подошла к нему, всхлипнула и прижалась лбом к его плечу.
Стало легче. Картонность и ватность стали таять, превращаясь в тепло. Так было не страшно. Почти не страшно. Если, конечно, ни о чем не думать, а вот так вот уткнуться. Потому что он уверен, он там был, он что-то знает, и, если не думать о том, что он знает, можно попробовать успокоиться.
- Ты.. ты вообще понимаешь, что происходит? - выдавила из себя она.
- Все будет нормально, - улыбнулся Алекс где-то вверху. - Все, все будет хорошо, - он повернулся и поцеловал ее в щеку.
- Но мы можем не успеть? - напомнила она.
- Видишь, вода закипает. Все в порядке. Помнишь, что чашки в старом буфете?
Она помнила. Но все это не то! Нужно что-то придумать. Все-таки ее мысли были какие-то другие, совсем не те, которые должны быть у человека рядом с Алексом. Он даже не может или не хочет ей что-либо объяснить. Хотя чашки действительно стоят в старом буфете.
- Случилась всякая хрень, - буркнул Алекс, возясь над плитой. - Но все скоро кончиться. Вы тут все зачем-то проснулись, и теперь важно, что бы снова не уснули. Хотя бы в ближайшие два часа. Вот кофе, возьми вторую турку.
Вода, на которую она сыпет кофе. Много кофе, что бы напиток получился крепким. Теперь вода должна его пропитать. Пахнущий уютными утренними кофейнями, порошок постепенно темнел, и скоро на поверхности воды остались только небольшие холмики. Теперь на огонь.
- Мне все это кажется каким-то сумасшествием, - сказала она и зевнула так, что у нее снова заслезились глаза. - Послушай, а если кто-нибудь уснет, он что..., погибнет?
- Нет. Но лучше ему от этого не будет, - вздохнул Алекс.
- В каком смысле? - Настю вдруг пробил такой испуг, что сонливость сразу исчезла. - Ты что, ты хочешь сказать, что....
- Им будет сложно, - уклонился от ясного ответа Алекс.
- Значит, это все по-настоящему, да?
- Ну..., - вздохнул Алекс вместо ответа, и вдруг хитро прищурился и улыбнулся. - Ты же знаешь, любая настоящесть относительна. Но, слушай, как все интересно получилось, а? Такая компания! Наверное, самые близкие мне люди. Никогда бы такого не придумал! И эти местные обитатели и... совсем не местные.
- Тебе это интересно?
- Угу, - буркнул уже через плечо Алекс.
Конечно, с ее стороны это был идиотский вопрос. На самом деле ей тоже очень интересно.
- И это не случайно?
- Вероятно.
- Думаешь, это все что-то значит? Ну в смысле всяких кармических связей, да?
- Подозреваю, что все неспроста.
По краям турки появилась пена, которая стала быстро разрастаться, постепенно захватывая все большую часть поверхности. Нужно срочно снимать, поняла Настя и, быстро схватив дымящийся сосуд, поставила его на доску рядом с чайником. На столе около плиты появился громадный деревянный поднос с медными ручками, и Алекс начал стирать с него пыль. Симпатичный добрый и такой знакомый. Неправильный, но выразительный человек. Гармоничный несмотря на громадный нос, который делал его похожим на Бельмондо.
- Я.. я очень хочу быть твоим другом, - неожиданно вырвалось из нее. - Таким как Семен, Ваня. И если есть на свете эта твоя кармическая связь, быть связанной с тобой как они, в общем..., - Насте показалось, что она говорит какую-то чушь, хотя то, что вызвало эти ее слова, было совсем не чушью, а чем-то очень важным. И Алекс, кажется, это понял.
- Спасибо, - тихо сказал он и плавно поставил поднос на стол.
- Знаешь, если это, правда, и мы живем много жизней и как бы поднимаемся, идем к чему-то, идем все вместе, то... я еще вот бы чего хотела. Я бы хотела встретиться сейчас с тобой таким, каким ты был в прошлой жизни. Когда ты еще не был таким... совершенным. Что бы помочь тебе.
- Спасибо, - повторил Алекс. - Но если мы не разобьем чашки...
- Прости, что я тебе это сейчас говорю, но вдруг я усну. Такое ведь может случиться, верно? - Алекс замотал головой, но Настя продолжила, - Поэтому сейчас, наверное, нужно говорить только что-то важное
- По-моему нас одиннадцать, - задумался на мгновение Алекс и улыбнулся. Он все понимал.
- Вот видишь..., - она тоже постаралась улыбнуться и не заплакать. - Видишь, я могу сгодиться только на то, что бы подавать тебе чашки. И... я понимаю, что это тоже нужно, но делать это может даже робот. И я не знаю, я не знаю, что мне делать!
- Я тебя очень люблю, - Алекс начал наливать кофе и вдоль его белого свитера прямо к лицу начал струиться ароматный пар. - Но ты же понимаешь. К сожалению, никто не скажет нам, что нужно делать. А нас точно одиннадцать, а не двенадцать?
- Кажется точно, - Настя мысленно пересчитала всех сидящих в комнате, - Если, конечно, больше никто не придет. Будем разливать следующую турку?
- Ага, давай вон те беленькие, прямо с блюдечками, - Алекс отвернулся в сторону плиты, а Настя в сторону буфета. И, когда они вновь встретились около подноса у Алекса было грустное и серьезное лицо.
- Саш, скажи, а ты, честно, сам все понимаешь?
Алекс вздохнул.
- Это же важно. Ты не можешь это объяснить или тебе нельзя? Кто все эти странные люди? Ты видишь ауру? Ты знаешь, кем ты был в прошлой жизни? Ты можешь сказать, каким ты был? Или кем была я? Ты... волшебник?
- Я? - переспросил Алекс и задумался. - М-да, трех штук не хватает. Там в тумбочке есть такие синенькие.
Настя наклонилась, распахнула рассохшуюся скрипучую дверцу и услышала сзади себя:
- Прошлые жизни отталкивают.
Большое синее блюдце закачалось в ее руке и попыталось соскользнуть на пол. Она ойкнула, но все-таки донесла посуду до стола.
- Я была влюблена в Семена. Ужасно. Целый год. И так мучилась...
Синяя чашка наполнилась кофе, но Настя неподвижно стояла, пораженная не столько своими словами, сколько моментом их произнесения.
- А у меня была неудачная жизнь, - тихо сказал Алекс.
- Как у него сейчас? - ее голос был слабым, слабым, словно висел на ниточке, которая вот, вот оборвется. - И.. тебе было некому помочь? Как сейчас ему? - Насте показалось, что она сделала что-то очень интимное, что было ей запрещено, и даже почувствовала, что краснеет.
- М-м-м... не хватило. Всего чуть-чуть, - сказал Алекс, глядя на две пустые голубые чашки. - Давай кипяток, сейчас сделаем растворимый, но это хуже.
- Господи, ну и эгоистка же я! - воскликнула Настя, приподнимая с плиты большой закопченный чайник. - Прости пожалуйста, я сейчас.
- Ну вот!
Да, все чашки наконец наполнены и их нужно нести. А во всем остальном она разберется. Если, конечно, не уснет. Рухнув на пол прямо с подносом в руках. Господи, так хочется зевнуть, а руки держат этот поднос...
- Стой! Давай так, - неожиданно предложил Алекс, - Поставь. Давай ты сейчас войдешь в комнату, бабахнешь кочергой о пол, и громко объявишь: "Кофе!". И тут войду я. Или наоборот!
- Хорошо, - улыбнулась Настя, - Давай я бабахну!
- Договорились, - подмигнул ей Алекс и взял поднос. - Ну что, пошли! Надеюсь, мы не опоздали...
*
Послышался сильный грохот.
- Эй, ущипните его кто-нибудь! - воскликнул встревоженный женский голос, затем кто-то взял сильными пальцами его щеку, оттянул и начал с энтузиазмом выкручивать против часовой стрелки.
Ужас! Кажется, он все-таки уснул, или почти уснул.
- Да перестаньте вы! Да не сплю я, не сплю! - воскликнул Иван. Вокруг пахло кофе, а рядом с ним на корточках сидела Люба и внимательно терзала его не очень бритую щеку.
- Смотрите, смотрите, а он живой, - осторожно пошутила она. И от этих слов, а еще больше от непростой интонации, с которой они были произнесены, Ивана кольнула тревога и страх.
- А что, кто-нибудь, - он оглядел комнату. По-прежнему горел огонь в печке, от чашек шел легкий пар, а люди без энтузиазма переговаривались и переглядывались. Мария Петровна трясла за плечо то Родиона, то Максима, Семен мотал головой, Роман разминал свое лицо, делая это так зверски, словно оно было из резины.
- Вань, выпей кофе, - сказала Люба. - Алекс говорит, что сейчас будет самое интересное.
Иван попытался улыбнуться, словно он и вправду был в норме. Люба всегда являлась для него той женщиной, перед которой ему было очень стыдно за себя. Стыдно своей совершенно невыдающейся внешности, того, что он не умеет драться, зарабатывать деньги, быть твердым, замечать важные вещи, стыдно того, как он живет и во что превратился. И это чувство стыда жило и развивалось в нем с того самого момента, когда Алекс впервые привел Любу на репетицию.
Кажется, совсем недавно. Третий курс, поздняя осень, первый пухлый снег на клумбах около главного корпуса, пыльная комнатка, уделанная звукопоглощающими панелями. И удивительно красивая девушка с идеальной фигурой, отличной кожей, целеустремленным лицом и напряженными глазами. Такими глазами! Она сидела в углу за старыми кинаповскими колонками, как олицетворение чего-то недостижимого, словно материализовавшийся персонаж романтического фильма или сказки.
Первое время он почти не разговаривал с ней. Конечно, музыканты пользовались особой благосклонностью женщин, и Иван не был тут каким-то особым исключением, хотя в глубине души это и представлялось ему чем-то незаслуженным, словно задурманенные музыкой девушки принимали его за кого-то другого, а он, Иван, совершал низкое злоупотребление своим положением человека, стоявшего на сцене. Но, сколько девушек не поддерживали искусство в его лице таким замечательным способом, только глядя на Любу, на то, как она двигается, как говорит, как реагирует на того или иного человека, он не находил в ней ничего такого, что обычно отталкивало его в других. И в минуты, когда будущее не виделось ему грустным и лишенным смысла, и он самонадеянно представлял, что когда-нибудь встретит девушку, которая станет для него единственной в мире, воображение Ивана рисовало ему кого-то удивительно похожего на нее. От таких мыслей ему становилось легко, и своя собственная персона представала перед ним в этом будущем счастливой и гармоничной.
Они стали друзьями. Люба изощренно подтрунивала над ним и по-видимому была единственным человеком, на которого он не обижался. Впрочем, он тоже не оставался в долгу и пафосно клеймил ее рационализм, расчетливость и, казавшуюся ему скучной и приземленной, ее житейскую мудрость, - качества, почему-то редко свойственные психологам, те качества, которых был начисто лишен он сам. А когда она развелась с Алексом и уехала в Америку, они даже переписывались, но у Ивана всегда было такое ощущение, что в ее глазах он представал каким-то несерьезным, неким человеком-курьезом; быть может, хорошим и интересным, но очень далеким от той сферы жизни, в которой она жила.
Она и сейчас была верна себе. Внимательно следила за происходящим, была готова действовать и воевать за то, что представлялось ей верным и справедливым. Но, то ли необычность ситуации, то ли годы жизни в стране, где ее рационализм был естественным и обыденным, а, возможно, какие-то неизвестные Ивану личные переживания, - все это сделало ее какой-то неожиданно душевной. Во всяком случае, из-за ее облика умного, уверенного и отлично ориентирующегося в вещах человека выглядывало что-то другое, и это что-то здорово поразило Ивана. Поэтому теперь, вместо того, что бы нахохлиться или сделать ироничное замечание, он просто вздохнул, взял в руки чашку, посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Как всегда мечтал улыбнуться такой женщине, как она.
- Спасибо, - тихо сказал он. - Я в норме.
И в глазах у Любы на мгновение появилось что-то настолько тревожное и вместе с тем наполненное любовью, что заставило его тело застыть, а дыхание остановиться. Словно в них отразилась вся его бездарная жизнь от рождения до смерти. А его самого больше нет, осталось только его отражение в этом взгляде, грустное и законченное. В котором скорбь, сожаление и любовь. И все остальное, что может вызвать в душе близкого человека его странная непонятная судьба. И то, что он с этой судьбой сделал.
По-видимому заметив его реакцию, Люба опустила глаза и как-то смущенно улыбнулась.
- Я в норме, - повторил Иван и только тут заметил, что в комнате начинает происходить что-то странное.
*
- Колдовство! Черное страшное колдовство! - тревожно и угрожающе звучал голос Родиона. Его громадное тело, наклонившись вперед, раскачивалось посередине комнаты. - Тут все ясно, как белый день. Он не из наших! Он... переродился, его к нам заслали!
- Ты чего? Протри глаза, - возмущалась Анжелина. - Это же Серега! Серега, наш лесник!
- Ты... Так ты за него теперь! - лицо Родиона пронзила догадка, взгляд сощурился, а голос стал тихим и от того еще более угрожающим. - Значит за него? Значит ты тоже? Так, выходит? - он с высоты своего роста осмотрел сидящих в комнате людей, как бы обращаясь к ним за пониманием и сочувствием, и констатировал, - Вот так вот! - после чего вдруг могуче заорал, - Посмотрите! Посмотрите на его лицо! Это не человек! Это уже не человек! Да что я вам говорю. Вы снаружи были? Что там делается, видели? И может ли быть после всего этого у человека такое лицо? Что, молчишь, да? Видите, он молчит!
Сергей посмотрел на Родиона снизу вверх совершенно отсутствующим взглядом, опустил голову и кивнул.
- Мы... мы все переродились. И теперь не существуем, - тихим и измученным голосом сказал он. От его слов, снова, как перед приходом Алекса, повеяло холодным и безнадежным ужасом.
- Во! Не существуем! - с энтузиазмом подхватил Родион. - Он признался! - и вдруг с неожиданным проворством кинулся к двери и схватил автомат Калашникова.
- Ох-х, - пронеслось по комнате.
- А вот мы сейчас проверим! А ну вставай! - заорал Родион и наставил автомат на Сергея.
- Тебе все равно не спастись, - прошептал тот. - Все уже случилось.
- А не фига! Что, не ожидал? Не ожидал, что раскусим? Быстро вставай! Сейчас все станет ясно, ху из ху. Ну!
- Господи, он сума сошел, - жалобно воскликнула Анжелина. - Сделайте что-нибудь!
Лорд и капитан Дук переглянулись, Семен подался вперед. Родион решительно захрипел и передернул затвор.
- Нет! - закричала Настя, но Алекс отстранил ее и неожиданно оказался стоящим вплотную к Родиону.
- Родь, заешь что я тебе скажу? - произнес он. - Серьезно, как мужчина мужчине? Я тебе кофе больше не дам.
- Дык, Сань.., - растерявшись начал Родион.
- Ты чего? - не дал ему говорить Алекс, затем взял у него из рук автомат и поднес его прямо к глазам Родиона. - Ты что?! - гаркнул он. - Ты ко мне тут пришел этой штукой размахивать, да?! Кибальчиш хуев! - и уже спокойнее добавил, - Ладно, Родь, сядь и успокойся. Скоро все будет нормально.
Все облегченно вздохнули
Иван понял, что его бьет противная крупная дрожь и попытался придти в себя. В этот момент Королева Иллис внимательно и серьезно оглядела смущенного Родиона, грустно прячущего автомат Алекса, тяжело дышащую Настю, Анжелину, обнимающую Сергея, и тихо, но очень отчетливо произнесла:
- Не понимаю.
И когда головы всех присутствующих повернулись в ее сторону, четко выговаривая каждое слово повторила:
- Я не понимаю этот ритуал.
*
Наступила тишина. Стало слышно как шуршит пламя в печи и потрескивают дрова.
- Господи, какой же я дурак! - простонал Родион. - Каой же я дурак, непонятливый, - его руки с громадными пальцами, обхватили голову, и он, простонав что-то нечленораздельное, медленно поднялся, качнулся, сделел шаг и опустил руки вниз.
- Ребята, простите, такую хрень сморозил! Нет, надо же такое выдать! Простите меня, и ты, Серег, прости. Ведь во кого надо проверить, вот кого! - закричал он и резко выкинув руку начал показывать поочередно на Королеву и Лорда. - Это они! Пришельцы! Они не настоящие! Это все из-за них! Вы что, еще ничего не поняли? Ведь это все из-за них, это все кругом они устроили!
- Ну вот, четыре ерша и одна медуза, - с сожалением констатировал капитан Дук, когда Родион сделал небольшую паузу, что бы перевести дыхание.
- Увы, я уже сталкивался с таким поведением, - улыбнулся ему Лорд Эйзя, и поправил повязку на голове.
А Мария Петровна встала и решительно направилась к Родиону.
Звук голоса капитана Дука ввел того в оцепенение. На его лице промелькнули испуг и что-то похожее на просьбу о помощи. Потом Родион повернулся к ней, произнес сложное междометие, состоящее из одних гласных, и протянул: - А он за правду, которую я вам сказал, вот за эту самую правду, меня и проткнет, одноглазый этот.
- А ты не лезь, ты не лезь, - посоветовала Мария Петровна и, взяв Родиона за локоть повела к дивану. - Пойдем, Родичек, пойдем, сядем.
- Мама, ну почему все так! - всхлипнул он и снова накрыл голову руками.
И синхронно этому его движению Роман поднял лицо от стола, улыбнулся и, посмотрев на сидящих напротив Семена и Дука, громко заявил, - А что, мне нравиться. Ну, в том смысле, что хорошо сидим. Да?!
Все посмотрели на него.
- Офигительно! - согласился Семен, а Алекс зашелся в приступе заразительного смеха.
На фоне этого смеха Лорд Эйзя повернулся в сторону Королевы и тихо произнес,
- Надо попробовать. Дальше тянуть нельзя.
Тогда Королева кивнула, и ее лицо стало серьезным и торжественным. Она достала из своей меховой муфты небольшую блестящую металлическую трубку и пузырек.
- Вот, - проговорила она, словно этим раскрывала карты и называла свою комбинацию. - Здесь то, что может многое прояснить. На эту комнату будет достаточно одной капли.
*
Где-то в лесу зашумел ветер, но верхушки деревьев остались неподвижными, и он стих.
- Круто, - проговорил Мызарь.
Утюг сощурился в улыбке, но продолжил что-то бормотать себе под нос.
- Чего тогда ждем? Они же все там.
- Пусть он придет. Он должен увидеть, - снизошел до ответа Утюг.
- И долго нам ждать?
- Скоро. Совсем скоро. Я уже чувствую его шаги.
Над верхушками деревьев снова грозно прошумел ветер. Мызарь улыбнулся, и три фигуры снова застыли в молчании.
Часть 4
11
Сначала была легкость в затылке. Потом ниже пупка, там, где находится центр тяжести человека, что-то пошло вперед и стало холодно. Одновременно с холодом, появился голос. А уже потом возникла обреченность и все остальное.
- Холодно. А их звериные взгляды грязны и вонючи, - произнес голос, чем-то напоминающий голос королевы Иллис. И это было так. Настолько так, что стало возможным почувствовать, как пахнет их похоть.
Принцесса. Нежная юная девушка...
- Перед выходом на арену охранники снова порвали ей платье, теперь его закрепить намного сложнее - жалкие остатки красивого светлого наряда то и дело норовят упасть, - комментировал голос. И это тоже было так. Хотя какая-то часть сознания еще немного сопротивлялась, рождая чувства большого, просто громадного изумления. Но вскоре и это изумление схлынуло, и остался только голос. И то, о чем он вещает.
- Огромный зал. Огромный, холодный и серый, но, несмотря на черно-белые краски, по-своему красивый. Этот замок принадлежал Ло графине Энферио. Принцесса несколько раз видела графиню, у той были очень приятные самостоятельные манеры. Жаль, подружиться с ней теперь не удастся. Ну что ж, у Ло был величественный замок. А в этом зале, видимо, проходили состязания и поединки, и, кажется, именно сюда ездили многие кавалеры ее двора.
Замечательное гармоничное пространство. Редкие колонны, высокий свод. Теперь сюда выгнали их всех. Даже раненных, даже тех, кто не может ходить. Перед принцессой два монаха-чужестранца несут человека с покалеченным телом, которое стянуто палками, и воняет рыбой. Кажется, этот несчастный давно умер, но на вопрос: "Он жив?" - монахи скорбно кивают головой. Может быть, у них такой ритуал? Нет, жив - когда каркас с телом кладут прямо на голый каменный пол, раненый немного меняется в лице.
Что ж, ему можно позавидовать. Он не видит всего этого позора. Видимо, в жизни, это был сильный, может быть даже знатный воин. Принцесса смотрит на его руки. Наверняка эти руки умели хорошо держать меч, - их довольно совершенная форма говорит, что их обладатель - не боялся схваток. Хотя тело и не выглядит столь большим и сильным, как у воинов ее гвардии. Но в ее гвардию брали одного из сотен.
Принцессе становится немного стыдно. Она слишком долго и пристально смотрит на это тело. Если вид этих останков придает ей сил, до чего же она дошла? Она не столь грязна и испачкана, у нее нет серьезных ран, которые вызывают страдание и обессиливают. Значит, с нее и спросится?
Слышатся грубые команды. Пленных строят полукругом. Позади стража, впереди на местах зрителей знать Нгуна Аханарта Цумбы, Непобедимого императора Нанги в окружении воинов, всего около трехсот человек. Их лица радостны и алчны, они кричат и шутят, но, вот что-то схлопывается, и неожиданно наступает тишина. И это может означать только одно, сейчас появится сам Первый Император Нгун, князь Аханарт Цумба Непобедимый Великий император Нанги и верховный жрец Анагурха Всесильный и Всевластный. Победитель всех.
- Ах-хаг, - кричит кто-то в глубине галереи, ведущей в залу, и все, даже пленные, не удерживаются и падают ниц.
Свод потрясает могучий крик, крик всех, кто находится в зале, крик, который звучит на одной ноте. Да, еще одно свидетельство непомерной силы входящего. И безнодежности ситуации.
Взгляд принцессы долго не может его увидеть, хотя пленные, забыв о достоинстве, распростерли перед ним свои тела, и многие, словно ползут в его сторону. Но - вот он. Принцесса уже представляла себе что-то подобное, но тот, кого она видит и чувствует, оказывается еще сильнее. Очень красивый крупный военоначальник, тело которого идеально подходит для борьбы, а голова для того, что бы повелевать. Это действительно император, никто вокруг кроме принцессы не в состоянии в этом усомниться, но даже ей приходится собрать всю волю, что бы его сила, не лишила свободы ее сознание.
- О, император! - кричит один из полководцев, либо жрецов и выкрикивает все его титулы, после упоминания каждого из которых, зал ревет от возгласов восхищения и воодушевления.
- О, император, - продолжает жрец, перечислив их до конца. - Здесь самые знатные и богатые люди присоединенных тобой земель. Что ты с ними сделаешь?
А у принцессы получилось. Балан был неправ, ее сознание все еще принадлежит ей. Впрочем, ничего удивительного...
Нгун поднимает руку и наступает тишина.
- Я, Император Нгун Цумба, сейчас буду решать это! - заявляет он. - И с каждым поступлю справедливо!
Все ревут. Кажется, восхищения вызывает каждое его слово. Особенно у воинов, которые, видимо, привыкли ловить каждое из них, и каждый раз эти слова впечатываются в их головах как абсолютная истина.
- Принесите факелы! - приказывает он. - Больше факелов. Я хочу видеть их. Каждого!
И приказание уже исполнено, в зале становится очень светло. Принцесса рассматривает людей стоящих вокруг. Теперь среди пленных можно узнать знакомые лица. Это знать, точнее бывшая знать ее бывшего королевства, несколько князей-вассалов, какие-то люди, которых она не знает в лицо, зато они, видимо, ее узнают. И прячут взгляды. Те же лица, которые можно было встретить на балах, пирах и праздниках, в ее дворце, но теперь это лица других людей - обреченных, отчаявшихся, все потерявших и надеявшихся только на милость. Милость этого совершенного воина и полководца, провозгласившего себя императором.
Принцессе хочется плакать от бессилия. Да, каждый из этих людей имеет свой запас мужества, и кто-то стоит более прямо, а кто-то упал на колени, но в целом они сейчас материал, глина, из которой этому Нгуну можно лепить что угодно. Его воля поглотила все, и переломить ситуацию, сделать ее более достойной для них, побежденных, немыслимо. Принцессе до боли жалко, что она не мужчина и не может вызвать этого "императора" на поединок. Ибо эта "глина" в его руках не превратится ни во что хорошее.
А их уже распределяют. Вот, Нгун идет вдоль рядов пленных. Короткими приказами он отдает баронов, графов и герцогов в услужение командирам своих отрядов. Конечно, "в услужение" поступает и все их имущество: земли, деньги, еще не разграбленные замки и поселения. И, ничтожные, словно рабы, те безропотно выходят, падают перед ним на колени и целуют руки. Они - никто и ничто. Но принцессе даже некому сказать, как она это расценивает: ее Министр-Воспитатель, наверное, что бы не видеть всего этого, склонился над раненым, которого принесли монахи, а кроме него ее сейчас никто не поймет. Она одна, у нее нет подданных, у нее ничего нет, кроме нее самой, и начинает казаться, что Нгун специально подстроил все именно так. Для правящей принцессы это изощренная пытка унижением и бессилием - стоять и ждать, когда очередь дойдет до нее самой. И все это, наконец, кончиться.
И видеть свою жизнь.
Юная принцесса. А ее жизнь - вот она. Короткая, светлая, замечательная жизнь.
Ее любили. Ее растили, что бы она когда-нибудь стала королевой. Королевой, а не рабыней
Вот ей двенадцать. Светит солнце, радостно воют трубы, гремят барабаны, и ее, легкую и маленькую несет Ильсар - самая сильная и быстрая лошадь государства. А сзади несокрушимой скалой в седле сидит самый могущественный человек на свете. Король Нижней и Верхней Излонии Ама IV Справедливый, герцог Адирис, великий жрец Традиции Живых Снов. Ее отец. И он обещал сюрприз.
Дорога по краю поля. Справа лес, могучие многовековые стволы, тень прохлада. Сейчас будет поворот, их кавалькада выйдет на солнце, на мост через неожиданно глубокую долину реки. Обычно в этом месте уже слышен шум воды среди камней. Министр-воспитатель лорд Гамм - второй человек после короля, к которому она испытывает почтение и доверие. Он тогда ехал справа. Он знает, какой подарок приготовили ей в замке, но только улыбается.
Поворот, дорога идет под уклон, и вдруг, за лесом земля уходит куда-то вниз и - простор. И чувство, словно ты паришь над землей, словно этот великий простор - ты, и вся радость и бесконечность этого простора в полном созвучии с тем, что внутри тебя. А потом еще поворот, и на фоне всего этого возникает замок Иллюран - весенняя резиденция королей Излонии. Его ворота украшены множеством разноцветных флажков, на башнях флаги, на бастионах, пускают солнечные зайчики яркие праздничные доспехи гвардейцев. И вот они внутри. Арка из могучих камней над головой. Крики, знакомые лица. Кажется, будет бал.
Ура, бал! Предвкушение счастья. К ней обращены лица, в которых восхищение, подобострастие, уважение, и, кажется, любовь. Она не понимает многие поступки этих людей, но это ее семья, тети, дядя, двоюрные братья и сестры. Она еще не сомневается в этом. И будет праздник. Потом еще один праздник. Летние пиры постепенно перейдут в зимние, с огоньками в снегах и сказочными историями в каминном зале. Потом все снова будут приветствовать весну, солнце, голубое небо. И будут снова праздники, и снова пиры, красивая музыка, изысканные движения. Все повториться. И та девочка счастлива.
Неужели это когда-то было? И той девочкой была она?
Еежизнь. Теперь она кажется небольшим отрезком времени, который когда-то развернулся из вечности. Увы, развернулся совсем не до конца и, судя по всему, скоро закончится одной большой черной точкой. Скоро... Но, что бы эта, ждущая впереди жирная точка, выглядела на этом нем красиво, его, этот отрезок нужно видеть целиком.
И она его видит. Вот он здесь, перед ее глазами. Весь, с того самого момента, когда она может помнить себя, с того момента, когда время для нее стало разворачиваться в жизнь. С того самого утра. Как, давно это было. Время - сложная сила. Оно не сразу пронизывает маленькое то маленькое существо, у которого в то утро было много подарков. Видимо, оттого в самом начале отрезка все вокруг выглядит непреходящим.
Но клубок разворачивается. Постепенно принцесса проникается ритмом мест, где она растет медленным, размеренным и пропитанным постоянными ожиданиями. И эта чреда ожиданий тоже выглядит вечной, - много лет тут ничего не менялось и кажется, что среди этих лесистых холмов так было всегда. Обитатели двора все время поглощены своими делами, строят планы и интриги. Девушки думают о балах, нарядах и юношах; юноши соревнуются в ловкости и владении оружием, мужчины спорят о лошадях и самых современных видах доспехов. Их развлекают бродячие актеры, и устраивают представления перед дворцом. Иногда происходят дуэли и военные стычки. Одна из фрейлин отравилась, и ее призрак кто-то видел в западной башне Иллюрана, но скоро придет новый праздник, будет известная труппа актеров, рыцари устроят новый турнир, и ожидание этих событий затмевает все происшествия. Так было, так есть, так будет...
Вот они раскланиваются перед балом. Подружка фрейлины, которая отравилась, ее новый кавалер, графы и герцоги, думающие об охоте, учительница музыки, учитель танцев, учитель риторики. Главный министр, Лорд-Маршал и Лорд-Казначей. Старые уютные картины. Длинные зимние вечера, пустые холодные комнаты с высокими сводами, неверные тени факелов. Принцесса любит иногда выходить из своих покоев и бродить закоулками дворца. Но ей грустно, потому что все вокруг полагают, что это вовсе не сказочный дворец, а самый обыкновенный. Как и весь замок. И от смутных предположений, что за всем этим может не оказаться ничего чудесного, ей иногда тревожно и горько.
Зато у нее есть свои любимые места, где, если прищуриться, все становится слегка волшебным. Она подолгу сидит там, и, если не холодно, и ее не ищут, засыпает.
И однажды видит такой сон.
Ей снится замок построенный как бы из людей. Из их лиц, и она среди них. Кто-то находится в основании, кто-то является стенами и башнями, кому-то повезло быть элементом дворца, но все они словно в клетке. Они связанны, прикованы, они вмурованы в этот замок, и все что с ними происходит, не их отдельная судьба, а судьба этого замка-крепости. Каждый кирпичик замка старается как можно лучше обустроиться на своем месте, переживает и радуется, но со стороны все эти чувства выглядят плоско и убого. Никого не тревожит, что они все лишь части огромной конструкции, скорее даже наоборот, каждый думает, что быть таким элементом необходимо как дышать, пить и есть.
Принцесса тоже такой кирпичик. Но она смотрит вокруг, и ей кажется, что где-то там, на дальних дорогах все не так. Ей кажется, что там какое-то движение, и вот мимо замка идут люди. Обычные люди, что-то вроде труппы бродячих актеров. Они смотрят на грозные стены и бойницы, неприступные башни и роскошный дворец, и видят жителей замка как украшения выставленные ювелиром на витрине своего магазина, как картинки из книги. При этом они так разительно отличаются от них, образующих этот замок, как живые люди отличаются от бездарных портретов. Эти путники не скованы, они не подавляют друг друга, они свободны, и свободны не только от замка, но и вообще от какого-либо принуждения. Они - волшебники, ведь они в состоянии общаться друг с другом не только в соответствии с замыслом архитектора, и не только посредством скрепляющего их цемента, а прямо выражая из себя то, кто они.
И это здорово! Во сне принцесса просит разрешения присоединиться к ним, и испытывает громадное счастье, когда они понимают ее и с некоторым удивлением разрешают. И - поразительно - она оказывается способна к тем отношениям, которые царят между ними; она отлично чувствует эти отношения, она впитывает их, как земля высохшего леса впитывает долгожданный ливень. И оживает. Она становится одним из этих актеров и живет той жизнью, которая так отличается от всего, что было раньше.
И просыпается.
И после этого несколько дней ходит по дворцу, всматриваясь в окружающих ее людей, и пытается разглядеть признаки тех отношений, которые были пережиты ею во сне. И в один прекрасный день вспоминает. Вспоминает о себе нечто очень странное.
Дорога. Светлая дорога в поле. Солнечный свет. И все по-другому. Правда, в этом воспоминании нет конкретного места, нет лиц людей, но есть любовь, полнота отношений; и, чувство, что каждое оброненное замечание наполнено мудростью и глубоким взаимопониманием. И это воспоминание чем-то родственно тому сну.
А потом, более смутно, она вспоминает совершенно другие образы, другие места. Ее, совсем маленькую девочку учат быть такой, какой вокруг не может быть никто, обращаться с вещами, о которых никто никогда не слышал, и, самое главное, отношения между людьми, ей вспоминаются нереально хорошими и родными. Вот человек в зеленом пальто, несущий ее, совсем маленькую, вдоль красивого забора, по дорожке, на которой среди теней от старых деревьев пятна солнечного света. Река, скрытая мраком, и огонь костра, за которым некто поет песню, каждое слово которой - знание целых миров. Вереница ситуаций и образов, еще менее определенных, но во всех этих воспоминаниях девочка чувствует себя своей. Своей среди свободных, чудесных, волшебных людей, и это наполняет ее ни с чем не сравнимой радостью и удовлетворением.
Это детские воспоминания. К жителям ее королевства они приходят в 13-14 лет. Хотя себя помнят с возраста, примерно лет десяти. Говорят, что в этот период дите входит в свой Край, в свою судьбу, в свою жизнь. А все, что было до этого, если и вспоминается, то в виде образов и несвязанными фрагментами.
Принцесса знает, обычно детские воспоминания приходят в ранней юности, или старости. Более раннее появление может вызвать помехи для роста и путает сознание. Нужно немного повзрослеть и научится рассуждать, что бы в них разобраться.
Еще принцесса слышала, что до того, как ребенок начал себя помнить, его очень легко учить, учить тому, что будет потом саморазвиваться. А после - нужно давать знания, которые требуют конкретной памяти.
Но с ней что-то не так. Она чувствует свое отличие от окружающих, и подозревает, что это отличие возникло в первые десять лет. Несколько непонятных мест в ее детских воспоминаниях не может объяснить никто.
- Так бывает, - успокаивает ее Министр-Воспитатель и рекомендует не докучать приближенным странными вопросами. - Со временем все встает на свои места, - улыбается он.
И вот просторные залы, украшения в форме фантастических растений, оживленные, немного хитрые льстивые лица придворных. И воздух напоен странными благовониями. Это потому, что люди иногда совершают зло. А зло плохо пахнет, и король Ама IV распорядился жечь цветочные ароматы - наследная принцесса не должна впитывать ничего плохого.
Но она и не впитывает. Зато на нее стали по-особому смотреть юноши. Они смотрят так на всех молодых женщин, и принцессе удивительно, что и она тоже будет женщиной.
Ее привлекает красота музыки, ритм поэзии, логика политики, странная красота оружия. Сонм чувств - кажется, все это должно подхватить ее и нести, подобно всем ее сверстницам, но что-то ее гнетет.
Устройство мира! Летом принцесса много времени проводит в лесах и лугах, и однажды, увидев муравейник, вдруг понимает - у них то же самое.
- Это рабочие муравьи, это солдаты, - объясняет ей учитель естествознания и рассказывает похожие вещи о пчелиных ульях. Теперь принцесса понимает, что это общий принцип жизни в их краях. Она узнает, как взаимодействуют большие животные и драконы, - все подтверждается.
В основе мира лежит подавление! Подавление одного другим. Более сильное подчиняет и выстраивает более слабое, и только внутри этой жесткой схемы в полном подчинении могут жить красота, мудрость и любовь. Конечно, жизнь при дворе ее отца выглядит сложнее. Есть не только закон Короля и физическая сила, у ее подданных есть сила воли и сила духа. Они мыслят, и часто вырабатывают свои суждения, но если эти суждения противоречат суждениям кого-то более сильного, они просто не доходят до сознания. Более сильный или властный пронизывает своим образом действия других. И даже самые умные не могут действовать независимо.
Принцесса часто и подолгу присматривается к придворным. Все верно. Всех пронизывает чья-то воля, всех без исключения, и вот только она, Наследная принцесса Нижней и Верхней Излонии ничего этого не чувствует. В той мере, как это принято, ей не может управлять никто. Даже король.
И она скрывает это. Хотя при дворе подавлять или управлять чужими волями считается очень почетным. Мужчины стремятся завладеть как можно большим количеством воль других людей. За это борются. Для этого нужна сила, а, следовательно, постоянные тренировки, и как можно больше тех, кого подчиняешь ты. Множество воль, множество сил - если они твои, ты герой.
Но выше всех - король. Он подчиняет даже самых сильных из сильных и через них пронизывать волю всех. Потому что, в отличии других могущественных лиц, он опирается не на более сильную личность, а на некую высшую, волшебную сущность. Он принимает ее в себя; пройдя коронацию, он пропитывается наивысшей силой, и этой силой вершит королевскую власть. Быть не пронизанной королем, значит быть сумасшедшим или опасным преступником.
И принцесса старается, что бы никто ничего не заметил. Но вот сложный весенний церемониал. Они поднимаются на движущемся каменном полу строго вверх. Вокруг лестницы, уходящие к потолку, море свечей, клубы дыма и запахи благовоний. Впереди король. Трудно представить что-то более величественное: прямая спина, ярко-красный плащ, высокая шапка. Ведущий церемонию жрец что-то выкрикивает, и король, а за ним и все, кто стоит на платформе, и все, кто вокруг, воздевают руки. Настолько одновременно, словно это один человек. Таков церемониал. Не воздевший - чужой. И принцесса старается, чтобы ее движения не отличались от движений других.
Таких жестов должно быть несколько. Кажется, у нее все получается. Она считает движения, она внимательно следит за ведущими, но происходит неридвиденное. Что-то заедает в механизме, и платформа неожиданно заезжает под одну из лестниц. Над принцессой массивные металличесие перекладины. Она инстинктивно откланяется, поднимает руки не до конца. И благополучно минует опасное место, но ее двоюродный брат не может нарушить синхронность движений, и очередная балка сбивает его с ног.
Ничего страшного, он не сорвался с платформы вниз, только поцарапался. И, кажется, никто не заметил, что она выпрямила руки не до конца. Только Министр-Воспитатель смотрит на нее как-то слишком серьезно, и его глаза улыбаются ей по-другому. Но принцессе страшно. Конечно, это ритуал, и он выполняется в некотором трансе, но она видит в произошедшем что-то вроде модели своего будущего.
Принцесса надевает простую накидку, идет на кухню, и, сидя на мешке с зерном смотрит на огонь. Она думает, почему ритуалы не забирают ее так же, как остальных? Став королевой, она окажется не в состоянии подчинять своей воли даже рабов? Что будет тогда? Пирамида сил разрушиться, лорды и князья останутся одни и не выдержат такой нагрузки. И не у кого спросить, что делать, потому что никто просто не поймет ее. Потому что никто не видит, как устроен мир, и даже король отшучивается от ее вопросов.
Но, может быть, она не хуже других! Просто она ценна не тем, сколько подданных пронизывает она, и даже не тем, что она - дочь короля. Может быть, многие любят ее не только как наследную принцессу? Кажется, придворные поэты и просто знатные юноши, превозносят ее красоту, не только в дань ее титулу; они искренни. И, может быть, это намного лучше, чем быть просто шахматной фигурой в игре сил управляющих их страной?
Какими интересными и мирными выглядят теперь эти вопросы.
- Император Нгун князь Цумба вторгся на территорию Южной Сагаддеи! - эхом отдается под старыми сводами его голос.
Такого поворота событий никто не ожидал. На юго-востоке всегда были земли дружественных князей, и хотя оттуда шли тревожные вести, никто не предполагал, что агрессивному императору Нанги удастся подчинить их так скоро.
Но тревога налетела и ушла. Ведь в этом году король разрешил поединки в ее честь. Это - традиция двора, и кто-то из победителей может в будущем стать ее мужем, мужем королевы. И вот принцесса в ложе.
В ристалище участвуют лучшие из лучших. Самые знатные и самые сильные воины королевства. Блеск доспехов, изысканные приемы, иногда серьезные травмы и кровь. Но, несмотря на жесткость, это выглядит по-своему красиво. И в центре внимания принцесса. Ее добиваются самые лучшие. Вот только ее или место на троне?
Принцесса испытывает симпатию ко многим участникам состязаний, и даже пытается разобраться в тонкостях ведения боя. Но в ней нарастает странное чувство, которое сродни ожиданию. Словно она пришла на спектакль, от хода действия которого будет зависеть вся ее жизнь: зрители рассаживаются по местам, оркестр настраивает инструменты, а занавес еще закрыт. И тут, под утро нехорошая весть: армия императора Нгуна Цумбы перешла границу.
Кажется, ситуация не выглядит серьезной. Пограничные крепости должны оказать сопротивление, тем не менее, по тайному приказу Короля уже собрано большое войско и, оно готово к тяжелым боям. Двор в неясной тревоге. Расписание пиров и поединков выдерживается как и раньше, но как грустно вспоминать это теперь!
Поздний вечер. В малом тронном зале горят все факелы. Король Ама IV подходит к ней сам, внимательно смотрит в глаза.
- Будет жестокая битва, - говорит он, - Нгун пытается говорить голосом императора. Но его голос слишком резкий и несет беду. Другого выхода нет.
Утро следующего дня. Вокруг замка толпы людей. Войско провожают с большим воодушевлением. Начищенные щиты, совершенные мечи и арбалеты, движения, в которых чувствуется многолетняя выучка и строгая дисциплина. Принцесса впервые видит такую большую армию. Каким должен быть противник, что бы устоять перед всем этим?
И все ждут победных известий. Но вот гонец, его проводят в тот же малый зал. В зале Первый министр, Начальник стражи, Министр-воспитатель. Они молчат. Такого не может быть. Армия разбита, король ранен, Нгун с многотысячным войском движется к столице. Что теперь будет?
- Вы должны на время покинуть королевский замок, - говорит ей Министр-Воспитатель. - Нгун хочет подчинить себе королевство. А он сможет это, только убрав всех, кто может быть коронован.
- А таких много? - спрашивает принцесса.
- Нет. Поэтому ехать нужно срочно.
И вот, чужие стены, чужой замок. Кажется, все, что выглядело незыблемым, рушится, как карточный домик. Никто не знает, что делать. Кругом растерянность.
Королевский замок, милый ее сердцу Адири окружили на второй день после их отъезда. Они покинули замок тайно, но люди Нгуна каким-то образом узнали об отъезде и кинулись в погоню. Снова дорога, дожди. Кругом грязь, и, кажется, все вокруг пронизано страхом. Все, даже небольшой отряд гвардии, состоящий из отборных воинов, умелых и бесстрашных в бою.
Это сильные люди, тела которых покрыты шрамами. Они мало ценят жизнь и не боятся смерти, но Армия Темного императора не зря считается непобедимой. Принцесса видит, как они рассказывают друг другу грязные анекдоты, упражняются во владении мечом, или, бравируя смелостью, демонстрируют техники ведения боя. Но все это гвардейцы делают скорее по инерции. Они просто не знают другого поведения. Офицеры и военачальники тоже не трусы, и еще способны к борьбе, но сила Нгуна князя Цумбы уже наложила свою тень и на них, поэтому, все, что они предпринимают, выглядит жалким и обреченным. Аура непобедимости императора ввергает всех в гипноз. Новая пирамида рушит старую.
Но король еще жив, его воля пронизывает командиров, и остатки армии, и та, несмотря ни на что еще где-то сопротивляется врагу. Проходит около двух недель. Отряд принцессы прибывает в небольшую хорошо укрепленную крепость Бу-Имкан в Северных Горах, туда же на следующий день под покровом строгой секретности привозят раненного короля. Его трудно узнать. Очень гнетущее зрелище. Ама IV, энергичный и умный монарх, ее отец, словно надел маску, которая выражает печаль и усталость.
- Иллис, случилась беда, - говорит он принцессе, когда они остаются вдвоем. Маленькая комната, занавешенное окно. В их замках такие комнаты занимали слуги.
- Случилась беда, - у короля совсем не королевский тихий и слабый голос - Нгун говорит как император в силе. Мы не можем оказать реальное сопротивление, но его империя держится на культе Анагурха. Анагурх несет разрушение и рождает тьму. Это черный император. Боги, управляющие миром, не допустят, что бы он завоевал наши края. Тебе нужно только дождаться.
А вот человек лет тридцати. Одутловатое лицо, яйцеобразная голова. Это странствующий рыцарь Баллан, граф Иннулка. При дворе он никогда не считался важной фигурой, у него репутация выпивохи и беспутного прожигателя жизни. Несмотря на графский титул и громадный неприступный замок на скале Иннулка, он объявил себя странствующим и начал водить дела с какой-то странной компанией. Говорят, в этой компании увлекались чувственной музыкой, и там было легко встретить странных личностей, не нашедших понимания в других королевских дворах, поэтому добропорядочные придворные избегали посещать их пиры. Но теперь вольный рыцарь Баллан серьезен. Король возложил на него ответственность за свободу и безопасность принцессы.
- Он сделает это лучше чем кто-либо другой, - говорит Ама IV и, представив таким образом принцессе, попросит его уйти.
И готовить отъезд. Скоро, на этот раз, поздно ночью. Принцесса смотрит в спину уходящего Баллана, и ей кажется, что король поступает верно. Министр-воспитатель очень стар, а этот рыцарь, как ни странно, напуган меньше других.
- Ты должна знать одну тайну, - говорит Король, когда они остаются одни, и его голос становится так слаб, словно исходит не от тела. - Тайну, о которую ты не при каких обстоятельствах не должна доверять ни кому. Эта тайна не облегчит тебе жизнь, но, возможно, поможет спастись. Например, уйти из этих мест на время. Уйти туда, где тебя никто не найдет. Слушай внимательно. Есть такое место. Правда, оно далеко, за горой На-Иллюден. в Родонском лесу. Там есть старый охотничий дом, и к востоку от него идет заброшенная дорога. Она ведет куда-то мимо озера Ненен и поворачивает за холмы, у которых нет имени. Видно, в тот вечер я ушел по ней слишком далеко...- на этом голос Короля срывается, и можно разобрать только хрип.
Принцесса вызывает лекаря,
- Видимо, богам не угодно... - успевает произнести Король.
И снова дорога. Король уже не может отменить свой приказ, он лежит в забытьи, и принцесса во время пути думает о том, что он хотел сказать. Это немного отвлекает от происходящего. Как и тишина. По настоянию Баллана они идут небольшим мобильным отрядом, и все приветствия во славу наследной принцессы запрещены.
Они словно преступники в своем собственном королевстве. Но королевства уже, кажется, нет. Есть люди, пытающиеся выжить, и на которых жалко смотреть. Привычный слаженный механизм, еще не погиб, но явно разлажен. Три торговых города, в которых были искусные художники и музыканты; процветали ремесла: оружейники делали сложное оружие, парфюмеры смешивали удивительные благовония, архитекторы проектировали великолепные дома и башни, - все это теперь существует по инерции. Воля государства ослабла, и люди, почти не умеющие мыслить самостоятельно, обречены на разграбление.
И принцесса не может отделаться от мысли, как сильно она отличается от них. У нее такие же руки и ноги, такая же внешность, и, может быть, чуть более нежная кожа и ловкие движения. Но большинство ее подданных неспособно мыслить и действовать без твердого повеления свыше. Это делает их беспомощными, но они не понимают, в чем дело. Причины их чувств и действий, кажется, лежат за пределами их сознания, и представляют собой хаос, который может привести в порядок только какая-либо внешняя сила. Поэтому они хотят подчиниться, и, если сталкиваются с более сильной волей, уже не способны отстаивать нечто иное. Это похоже на какой-то всеобщий необоримый инстинкт, и она не понимает, почему этот порядок вещей не касается ее высочества? Воспитание? Королевская кровь?
Рыцарь Баллан граф Иннулка, один из немногих, кто способен принимать решения. Хотя в нем нет королевской крови. Зато у него всегда были странные связи, и он делает все, что может. Несколько раз они уходят от отрядов врага, и дважды во главе небольших сил он вступает в бой.
Принцесса впервые видит, что это такое. Азарт, страх, крики, боль, смерть, грязь, случай. Все выглядит страшно и грязно, совсем не так, как описывается в хрониках. И еще она понимает, как тяжело не проигрывать даже уступающим в численности отрядам Нгуна. После этих стычек остается противное чувство бессилия. Один воин черного императора стоил в схватке нескольких ее гвардейцев, и их борьба напоминает поединки опытных мастеров с необученными крестьянами. Громадное преимущество, которое дает имя Нгуна, обрекает почти все действия ее людей на неудачу.
Кажется, Баллан это понимает тоже. Он видит, что с каждым днем его попытки спасти принцессу все менее удачны и искренне страдает от этого.
- Полагаю, вам нужно придумать какой-то решительный шаг, - говорит ему Министр-Воспитатель.
Этот разговор происходит вечером, в небольшом замке на склоне ущеллья Уукадан, недалеко от северной границы Излонии и в шестидесяти милях от осажденной врагом крепости Бу-Имкан, где умирает ее отец. Всем ясно, что это место не годится для обороны, но большинство замков, расположенных поблизости, либо разрушены, либо захвачены, либо могут быть ловушками, устроенными людьми императора Нгуна. А начинается зима, и положение выглядит отчаянным.
Взгляд Баллана затравлен, но непобежден.
- Я дал клятву защищать Ваше Высочество, - с пафосом говорит он. - Я делал, что мог, но положение опасно. Я один бессилен защитить Вас, я могу только погибнуть. Но, это вам никак не поможет. Поэтому я предпочту более страшную участь. Я стану предателем.
- Объяснитесь, - требует от него принцесса.
- Недалеко от границы, по другую сторону гор находится замок человека, которого я немного знаю и о котором кое-что слышал от некоторых своих друзей. Я стравлю его с Нгуном. Полагаю, ни он, ни мои друзья, не простят мне этого, но другого выхода я не вижу.
И по лицу Баллана видно, что он решился сделать нечто действительно страшное.
- А как вы это сделаете? - спрашивает Министр-Воспитатель.
И Баллан отвечает, что выдаст Нгуну княгиню Энферио.
- Она - близкий друг того человека. И мой. Темному императору, это не известно. Через пару дней он получит подложное письмо, что княгиня в заговоре против него, и наверняка попытается захватить ее. Надеюсь, человек, о котором я говорю, не простит ему этого. Таким образом, вы получите союзника, способного защитить вас лучше, чем я. И, если подружитесь с ним, у вас есть шанс.
Принцесса отказывается. Она понимает, что у черного императора не осталось серьезных соперников, и не видит смысла подставлять под жернов его войск еще чьи-то земли и жизни.
- Но нам необходимы союзники, что бы выиграть время, - напоминает ей Министр-Воспитатель. - Считайте, что это обычный политический ход.
И снова путь. Они ночуют в редких охотничьих избушках, разбросанных в Северных горах. Непогода, снег. У них мало еды, и не везде безопасно разводить огонь. Но в начале пятого дня небольшой отряд выходит к реке. Это река Вайма, которая течет среди лесистых Веенгельских холмов. Принцесса, не покидавшая до этого границ Излонии, с интересом едет вдоль речной долины. Пейзаж, красивый даже в тусклый безсолнечный день, опавшие листья, шуршащие под тонким слоем первого снега. Все вокруг почти так, как и в ее королевстве. И вот, под вечер, с очередного холма они видят красивый и ухоженный замок, над крышами которого вьются мирные печные дымы.
- Этот замок Айн, - объявляет Баллан. - Сюда люди Нгуна пока не сунуться.
Остроконечные башни, знамена, старый позеленевший камень, добротные ворота из могуей древесины, решетки и бескрайние девственные леса, простирающиеся за замком и уходящие куда-то вдаль. В замке очень уютно, и даже мило, но его хозяин в отъезде.
Тем не менее, им везет. Управляющим замка оказывается высокий старик с коротко остриженными седыми волосами. Это Кон Урго, когда-то в молодости он был оруженосцем у одного из друзей Министра-Воспитателя. Он помнит старое боевое братство и, не смотря на риск, отдает в их распоряжение несколько комнат.
Но все складывается хуже, чем ожидал Баллан. И выглядит как течение безнадежной болезни. Он рассчитывал на месяц передышки, на то, что у них будет время дождаться ответа от богатых северных королей, но хозяин замка не появляется, зато отборный отряд Темного императора во главе с Брофом Волосатым стоит у стен замка уже через три дня и методично готовится к штурму. Броф пришел следом за ними с юга, а в конце дня с востока появились разрозненные роты войск, верных Королю. По численности они превосходят войска Брофа, но принцесса понимает, что если будет битва, отстоять замок будет сложно.
И бойня происходит.
Это первое сражение, а не стычка, которое видит принцесса. Веенгельские холмы, раннее утро. Большое поле, где сойдутся отряды, начинается сразу перед замком. В поле серая короткая трава, местами покрытая снегом. И два войска. Они стоят ощетинившись копьями: большое, но потрепанное войско верных Королю князей и лордов, которое возглавил Баллан, и страшное войско Брофа Волосатого. А вдалеке, на высоком склоне, там, откуда совсем недавно принцесса впервые увидела замок, развивающиеся перья маленького отряда. Он появился в последний момент. Кто-то предположил, это люди хозяина замка, которых герцог прислал выяснить, что тут твориться.
Принцесса на главной башне. Она надела лучшее платье, из тех которые у нее остались, на голове - высокая остроконечная шляпа, от которой на землю падает шлейф легчайшей материи. Что бы войска могли ее хорошо видеть. Рядом телохранители, Министр-Воспитатель, Баллан. Мужчины переговариваются.
- Надеюсь, они на нашей стороне, - говорит Баллан, показывая на людей герцога. В боевых доспехах он выглядит неожиданно решительно.
- Пока у герцога соглашение с людьми императора о воздержании, - напоминает Министр-Воспитатель. - И мы у него без приглашения.
Принцесса не видит смысла в этом споре, поэтому в нем не участвует. Людей на холме слишком мало, что бы ломать голову, на чьей они стороне.
Остатки тумана спускаются в ров, войска почему-то медлят. В тишине слышно, как в лесу кричит какая-то птица, но вот, почти одновременно с двух сторон звучат призывный вой труб и барабанный бой. Войска сходятся.
Поехало!
У принцессы преимущество - замок, из которого можно управлять войском и высылать подкрепление. Из замка видны перестроения врага и отряды Баллана могут реагировать на них. А в случае неудачи часть войск можно спасти за его стенами. Это внушает надежду.
Но битва уже идет. В первые минуты это просто месиво. Множество человеческих фигурок, множество пик и копий, щиты, шлемы. В подзорную трубу можно видеть и некоторые подробности, но они внушают тревогу. Принцесса замечает, что воины врага действуют более умело. Их движения исполнены силой, напором и уверенностью. И, если первое время это не влияет на ход битвы, то со временем потери становятся ощутимыми, и войско, собранное Балланом начинает отступать. Его воины уже не пытаются атаковать, а только защищаются: где-то слаженно, где-то уже хаотично.
Вот, все становится совсем плохо, Баллан трубит в атаку правому флангу, ситуация немного выправляется, зато его приказы теперь плохо доходят до командиров. Еще атака, людей Волосатого Брофа, и положение перерастает в критическое. Совсем немного и войско принцессы побежит.
- Все, я должен вывести засадный взвод, - говорит Баллан. - В случае неудачи, я уведу армию в болота. Мы погибнем, но и враг оттуда не выйдет!
Он быстро спускается, что бы возглавить атаку, и принцесса понимает, что возможно, видит его в последний раз. Ей не по себе. Все это время она делала то, что решали другие, но этот путь, кажется, никуда не ведет. Она думает, она пытается понять, что делалось не так, подстегивает свое сознание, и вдруг что-то переключается. Это выглядит...
Чувства смещаются, и возникает некое видение силы. Происходящее предстает принцессе не просто картиной, в которой копошиться множество мелких фигурок, не физическим движением человеческих масс, с телами убитых и блеском оружия, не просто страшным действом, которое сопровождается криками команд и воплями отваги, звуками боли и смерти. Она начинает понимать язык этого ужаса. Смысл этой картины. Словно вся она - единый жест или серия таких жестов, а сочетание звуков - слова. И она все это вдруг понимает.
И чувствует удар. Словно каждый из тех, кто сражается, побеждает или умирает, вдруг, как бы передал ей свои чувства. Она видит, нечто невыразимое, видит, что и мертвые продолжают сражаться, отступать или радоваться секундной передышке, в которой их настигла вражеская стрела. Еще немного и сознание, переполненное всем этим, взорвется, но принцесса неожиданно, и, видимо неожиданно для себя самой, словно воин, уходящий от смертельного удара движением, много раз отработанным на тренировках, неким внутренним приемом переключает внимание, и видит теперь не столько людей, сколько сами сражающиеся войска. И понимает их, как опытный боец понимает движения дерущихся на поединке. Словно этот поединок происходит в сильно замедленном темпе. Для нее теперь очевидны намеренья воюющих сторон, словно каждое войско - некое единое существо. И меньшее размером, но плотное черное - заваливает большое, но более аморфное пестрое и хочет перегрызть у пестрого некий стержень сопротивления, как один зверь перегрызает у другого горло.
- Вам следует ударить левее вон того перелеска, - звучит голос принцессы. Она видит себя, словно со стороны, и теряет сознание.
Глоток вина. Внимательное лицо Министра-Воспитателя.
- Все хорошо, - тихо говорит он.
Да, все действительно лучше. Похоже, Баллан со своим засадным отрядом ударил туда, куда она указала, и это действительно остановило наступление Брофа. Но теперь она больше не видит двух борющихся друг с другом существ, как и почти не чувствует эмоций дерущихся. Это плохо. Принцесса сосредотачивается. Какие-то тени намерений она все-таки может различить. И понимает, что войско Брофа сейчас выдаст какой-то хитрый трюк.
Да, верно, еще немного и это случиться. Будет выполнено какое-то коварное движения, какая-то подножка, которую черное существо подставит немного окрепшему от правильно выставленного блока пестрому.
- Видите? - спрашивает Министр-Воспитатель и показывает рукой на слабое облачко пыли, поднявшееся над холмами слева от поля битвы.
- Засадный взвод! У них тоже есть засадный взвод! - понимает принцесса.
- Да. У Брофа большой опыт. Болото оказалось занятым.
И принцесса подает команды войскам, что бы они немедленно отходили к стене замка. Кое-кто из командиров понимает это, но поздно. Конница Брофа во главе с ним самим уже появилась из-за холма и с гиканьем и улюлюканьем несется все ближе к восточной башне. Кто-то, завидев это, кидается в отступление, кто-то продолжает сражаться на месте, а излучающая силу и непобедимость конница уже близко.
- Я не стану больше убегать, - говорит принцесса, и понимает, что, на самом деле, бежать уже некуда.
- Конечно, - неожиданно спокойно отвечает Министр-Воспитатель, - Пожалуйста, смотрите внимательно на холм.
Сначала принцесса не понимает. Она наводит подзорную трубу на верхний холм и видит как на опушке леса небольшой отряд людей герцога, неподвижно наблюдает бой с другого конца поля. Всадники стоят нешелохнувшись, но один из них, по-видимому командир, внимательно глядя на поле сражения, неожиданно качает своими перьями, поднимает руку, и помедлив пару секунд вдруг резко ее опускает. Затем, подстегивает коня, и вся его компания, молча, словно стая хищных птиц, летит наперерез засадному полку Брофа.
Это же бессмысленно, думает принцесса. Их слишком мало, и они не задержат людей Нгуна даже на несколько минут.
- Красиво! Очень красиво, - на обрюзгшем старческом лице Министра-Воспитателя вдруг появляется обычно не свойственное ему холодное выражение воина.
Принцесса помнит, что во времена ее деда он имел славу непобедимого бойца и полководца. Только к чему теперь эти воспоминания?
- Давно не встречал таких профессионалов, - добавляет тот.
- Профессионалов? - не понимает она, но люди, летящие на встречу своей смерти действительно красивы и это, на самом деле вызывает уважение.
Но что с того? Отряд, ведомый Брофом, выглядит как лавина, которую не сможет остановить никакая сила. Страшная черная лавина, готовая смести все на своем пути. Среди заметивших ее приближение воинов уже видны признаки паники, но, как не странно, пернатый клин охраны герцога летит еще быстрее. И точно перед тылом отступающих войск они сталкиваются.
И принцесса понимает слова Министра-Воспитателя. Всего лишь секунда, и ее войска были бы сметены. Воины Брофа в тот момент уже не видели ничего, кроме расстроенных рядов ее отряда, и каждый из них уже по-видимому выбрал себе мишень. Но удар на перерез превратил их слаженный атакующий клин в большую толпу давящих друг друга всадников. За одну секунду.
Принцесса кричит от радости, но картину битвы скрывает большая туча пыли, поднятая лошадьми. Очевидно, что воины, сбившие наступление такой лавины, действительно профессионалы из профессионалов. Принцессе обидно, что все они теперь, видимо, погибнут - там, в пыли, происходит что-то страшное. Тем временем пыльное облако расползается. Ветер отрывает от него клочки, и они сносятся к левой башне. Но взамен старых, появляются все новые, поднятые сражающимися.
- Ничего не понимаю, - признается принцесса. - Почему раньше пыли было намного меньше?
И, словно в ответ на ее слова, из-под пыльной тучи вылетает всадник, который, обходя по дуге сражающиеся войска, мчится к воротам замка. Она наводит на него увеличительную трубу. Он скачет, подняв над собой меч, на конце которого что-то развивается. Всадник приближается к воротам, и за ним следом из-под пыльной тучи появляется небольшая группа других, и теперь видно, что именно болтается на кончике его меча. Это человеческая голова с длинными волосами.
- Видимо, Брофа больше нет, - удовлетворенно заключает Министр-Воспитатель.
А ворвавшийся в ворота всадник поднимает лошадь на дыбы под главной башней.
- Мое почтение ее Высочеству Принцессе! - выкрикивает он и, лихо взмахнув мечом, зашвыривает голову им под ноги. - Барон Кварк имеет честь приветствовать вас от имени герцога Веенгельских холмов!
Битва выиграна.
Принцесса уходит в свои комнаты. Ситуация удивительным образом изменилась. Человек, который командовал отрядом герцога и сокрушил Брофа зе несколько минут выпадает из всех схем. Она приглашает его отужинать.
И вот, напротив нее косматый молодой человек в яркой хорошей одежде, который старательно сдерживает свою деятельную энергию. Барон Кварк, кажется, слегка пьян.
- Мой старший брат, герцог Веенгельских холмов, лорд Эйзя Продвинутый просил меня выяснить, что тут происходит, - говорит он. И добавляет, что возможно, Лорд будет рад, что его отряд успел оказать посильную помощь ее высочеству.
Слово "возможно" принцессу не радует. Но она думает о другом. У этого парня быстрые уверенные движения, задумчивая речь, весь его странный облик говорит о том, что его совершенно не гипнотизирует Темный Император. Неужели он всего лишь брат какого-то герцогу в столь глухих местах?
- Я тоже этому рада, - отвечает ему принцесса, вежливо благодарит барона и спрашивает, когда же прибудет сам лорд?
- Это неизвестно, - получает она в ответ. - Он руководит осадой замка достопочтенного странствующего рыцаря Баллана, - Кварк кивает на того. - Да, Баллан, я не ошибся. Иннулка иненно то место, где император Нгун почему-то заточил Графиню Энферио. До прибытия герцога мой отряд будет охранять замок и всех кто в нем находится.
Баллан делает вид, что удивлен и сочувствует.
- У герцога нелегкая задача, - говорит он, - Но вы помогли нам, и мы можем помочь вам. Я знаю свой замок лучше людей Нгуна.
- Да, мы готовы это обсуждать, - подтверждает принцесса.
Но получает не очень почтительный ответ.
- Ваши предложения будут переданы моему герцогу. Но пока..., - Кварк вежлив, но не боле того. - Пока Ваше Высочество, у герцога есть вопросы к некоторым людям вашего двора, вам всем надлежит находиться в замке.
- Какие вопросы? Мы что, пленники герцога?! - вспыхивает Баллан и вскакивает на ноги.
- Нет. Вы - гости, - Кварк уже менее вежлив, но не груб, - А, если нужны вопросы, пожалуйста. Кто сообщил Темному Нгуну, что графиня Энферио в союзе против него? Кто пригласил ее в Иннулку? - он тоже встает на ноги и жестко смотрит на Баллана.
- Это логичный упрек, - замечает Министр-Воспитатель, отпивает глоток вина и пристально смотрит на Кварка. - Но скоро тут будет все войско Нгуна. Неужели герцогу не жалко его замок?
Кварк свирепо смотрит в ответ, но в его взгляде проступает что-то странное и похожее на уважение. Затем желает им спокойно провести ночь и, не оборачиваясь, уходит.
Принцесса пристально смотрит в огонь. Что это? Она в плену? Сразу после первой победы над Нгуном! И даже не у императора, а вообще неизвестно у кого. Странный вечер, нехороший разговор. Впрочем, от этого разговора осталось и нечто интересное. Это был разговор с личностью, как ей кажется, не пронизанной чужой волей.
Но все еще хуже. Еще несколько дней и приходит весть, что Король Нижней Везлонии Ама IV скончался, а неприступная крепость Бу-Имкан, в которой он находился, сдана неприятелю. Мир опустел, принцесса плачет. Конечно, они мало общались, и их совместная жизнь была подчинена многочисленным ритуалом, но все это время где-то был человек, который ее чувствовал. Единственный близкий человек, с которым можно было говорить как с личностью, которая не являлась частью чужой воли. Теперь все будет не так. Король ушел. Ушел вместе с тайной, которую собирался ей открыть. Теперь он, и его слова - всего лишь память.
- Как только опасность ослабеет, вы будете коронованы, а пока вы правящая принцесса, и вам надлежит вникать в государственные дела, - заявляет ей Министр-Воспитатель. Он сидит в глубоком кресле, укутав свое немолодое тело в толстый плед. А для принцессы его слова звучат как тонкое издевательство. Все соседние земли сдались Нгуну, который обретает все большую силу и власть. Где он видит государство?
- Начинается зима, и вашему высочеству нужно издать приказ для армии. Она рассеяна на несколько отрядов, нуждается в отдыхе и не может зимовать в боевом состоянии. Лорд-Маршал убит, Высший Совет не может собраться вовремя, Баллан считает, что всех, кроме гвардии, следует перевести в режим большого ожидания.
- А вы?
- Я с ним в целом согласен.
Принцесса некоторое время молчит.
- Мы что, не будем воевать? - спрашивает она, скорее из любопытства.
- Теперь решать вам.
Принцесса оборачивается и внимательно смотрит на утонувшую в кресле фигуру. До нее начинает доходить, что произошло. Теперь все зависит от нее. Только от нее.
Следующий вечер. Баллан стоит у огня и угрюмо молчит. Министр-Воспитатель на прежнем месте.
- А кто-нибудь пробовал договорится с Нгуном? - спрашивает принцесса. Баллан резко оборачивается.
- Ему нужны наши земли, - замечает Министр-Воспитатель. - Земли, а не люди. Людьми он правит, а не договаривается с ними.
- Но этот лорд Эйзя как-то договорился? Пусть не самим императором, а с его людьми. Договорился и, кажется, не подпал под его волю. А теперь напал на него сам.
- Герцог не стоял на его пути, - замечает Баллан. - И мы здесь потому, что он единственный из известных мне воинов, кто способен вести себя подобным образом. Пока это оправдывается.
- А вы? - спрашивает его она.
- Я полностью ваш, Принцесса, - отвечает он. - И сильнее, чем вы думаете. Если вы подчинитесь Нгуну, вы потеряете то, что дает корона, вы потеряете свободу. Это немногим дано, и я не знаю, что может быть более ценным. А все будет именно так. Нгун говорит голосом императора, и этому можно противопоставить только голос второй империи. Увы, такой империи нет. Есть богатое королевство двора Калланоргов, есть могущественная но очень далекая империя Четвертого короля дома Иотиргов. Калланорги решат все своими деньгами, а Четветрая империя сколь могущественна, столь и далека. Но, пока есть любая возможность, я рад быть с вами, принцесса, но мне совсем не светит быть рабом Нгуна.
- Не светит... Хм, странное выражение. А почему?
- Я присягнул! ... - удивленно вскрикивает Баллан. И внимательно смотрит на принцессу.
- Кажется, понимаю. Со мной вы можете быть свободным, - тихо произносит она. - Все дело в этом, да?
Баллан удивленно смотрит в ответ, но она продолжает.
- Мне все же хотелось бы услышать какой-тот совет. Совет, что делать? Думаю, мы погибнем, если будем только противостоять и не вести переговоры, - принцесса старается говорить так, как это делали при обсуждениях на Высшем совете, хотя в устах молодой девушки это должно выглядит немножко непривычно, - Кому это принесет пользу, граф? А если начнутся переговоры, мы сможем тянуть время, и дождаться подходящего момента, что бы выгнать его с наших земель.
- Но как? - Баллан смотрит на принцессу со смесью беспокойства и удивления. - Как мы используем такой момент, если ваше высочество будет полностью подчинены императору? Это же Нгун, и ни вы, ни я не сможем пошевелить и пальцем!
Тогда принцесса решается сказать то, что не говорила никогда.
- Баллан, послушайте, вы сейчас можете делать что угодно, - произносит она. - Вы это понимаете? Это может показаться вам ужасным извращением, но я не вхожу с эту систему. Я не могу быть чьей-то. Совсем. Я ни минуты в жизни не была полностью подчинена кому-либо. Даже моему покойному отцу. Точно так же и вы не можете быть во власти моей воли.
Баллан потрясен. Он смотрит на принцессу с ужасом, надеждой и недоверием.
- А вы думаете, почему вам так хорошо мне служить? - принцесса поворачивается к Министру-Воспитателю, ей почему-то кажется, что этот человек не будет так удивлен, как Баллан, но он мирно спит.
Аудиенции просит барон Кварк. Это срочно. Он мрачен и пьян больше, чем следует.
- У меня плохие новости, - заявляет он, начисто игнорируя этикет, и ставит на стол большой кувшин вина. - Нгун идет сюда. Он уже захватил замок Энферио. В общем, герцог имеет честь пригласить вас осмотреть замок Иннулка. К вашему приезду он собирается взять его приступом
- Приглашает в мой замок? - обижается Баллан.
- И от этого приглашения мы не можем отказаться? - добавляет Министр-Воспитатель.
- Но взять приступом..., - не понимает Баллан.
Кварк смотрит на них обоих и кивает головой.
Снова дорога. Калейдоскоп мрачных или грустных картин. Везде уже лежит снег. Армия распущена, гвардия сохранена, но вынуждена прятаться от войск Нгуна. А сам Нгун с многотысячным войском неизвестно где.
Зато несколько до зубов вооруженных людей Лорда Эйзы всегда с ними, и Баллан не хочет, а скорее бессилен что-то изменить.
- Лучше Эйзя, чем Нгун, - полагает он. - У нас с ним много общих знакомых. Он мягкий веселый человек, совсем не любит войну и политику, но я видел, как он может противостоять. Поверьте, принцесса, барон Кварк по сравнению с ним ребенок.
- Граф, полагаете, я должна сделать выбор в чью-то пользу? - резко спрашивает она.
Но тот кусает губу и в очередной раз сыпет комплиментами.
- Лучше откройте мне вашу тайну. Скажите, Баллан, где вы этому научились?
- Чему? - не понимает тот.
- Любить свободу. Кто вас этому научил?
- Хорошо, - заявляет он после секундного размышления. - Хорошо, это правда, я служу вам по свободной воле, - Пожалуй это так. Но... я знаю, таких мало, но они есть. Так возможно! Они предпочитают выбирать сами. Маркиз Унн, графиня Зисса, Кора графиня Энферио, кавалер Тигма Прямой, тот же Кварк, ведь я его раньше встречал.
- Та компания, которую не очень жаловали при дворе? Ваши друзья?
- Да. Я понимаю, я виноват. Свобода противоречит порядку и, наверное, интересам королевства, но я был совсем молод, я провел слишком много времени с ними, и не моя вина, что я стал таким. Таким, что не хочу быть чьим-то. Но это не предательство! В моей жизни было только одно предательство, и я совершил его ради вас! И я молю вас, не пытайтесь договариваться с Нгуном!
Принцесса смотрит на Баллана. Все ясно, он не верит, что она может не подчиниться воле императора. Но что поделать, если принцесса, в свою очередь, не верит, что отряд психов типа Кварка может сокрушить всю армию темного императора. В этом мире они всего лишь ненормальные, обученные какой-то тайной системе ведения боя и повернутые на собственных боевых талантах. И, даже если к ним присоединятся все графы и графини из странной компании Баллана, это не сильно изменит ситуацию.
И перед самым прибытием в Инулку она бежит.
Ночь. С ней несколько слуг и Министр-Воспитатель. Теперь за ней будут охотятся сразу две силы, она надеется, что для Кварка важнее Баллан, который реально виноват перед его герцогом. Поэтому у нее есть шанс. Если им повезет, они еще успеют добраться к морю, не нарвавшись на врага. А там найти капитана, который согласится выйти в мировой океан зимой. Но под утро постоялый двор, где они остановились, захвачен отрядом Нгуна.
Теперь лучший для нее выход - умереть как можно раньше.
Когда ее вместе с другими женщинами выталкивают на улицу еще темно. Что бы ее не насиловали, она обещает большой выкуп и вот....
*
Этот зал, замок Энферио.
Холод, редкие факелы, остатки больших бочек, в которых хранилось вино. И человеческие фигуры, в которых человеческого не больше чем вина в этих деревяшках. В более теплых местах столь тесно, что большинство может только стоять. Лежат только мертвые, которых стража ленится выносить, и раненные.
Их привезли сюда на рассвете, и в тумане было видно, что замок сильно разрушен. По разговорам вокруг можно понять, в это место свозят остатки отрядов различных армий и просто людей, захваченных с оружием.
Принцесса не хочет быть узнанной, поэтому опасается говорить. Наступает еще день, за тем еще ночь. Она уже не помнит, сколько она здесь, и забывает, какое время суток за стенами. Принцесса не знает, где ее спутники, но вдруг слышит знакомый голос. Она не слышит слов, но, кажется это Министр-Воспитатель.
Принцесса протискивается к нему, трогает за плечо, пытается сказать что-то бодрое, но все вокруг настолько подавлены, что от излучаемой ими тоски можно задохнуться. И она просто шепчет, что рада его видеть. Она действительно очень рада. Ей повезло, она уже не ждала, что в последние часы жизни, рядом с ней все-таки останется часть ее старого дворцового мира. Она хочет сказать старику, что-то хорошее и доброе, и вдруг впервые видит этого человека по-настоящему. Словно раньше она была околдована какими-то чарами невнимательности и не ничего не замечала. Подбадривать этого человека нет никакой необходимости. Старый учитель продолжает играть свою роль. Он не утешает, не успокаивает - он ее по-прежнему воспитывает. Принцессе кажется, что даже его взгляд остался все так же спокоен и любопытен. А как вы будете решать эту задачу, Ваше Высочество? - как бы говорит он. Принцесса принимает вызов и улыбается.
- К чему нам следует готовиться теперь? - спрашивает она.
- Теперь мы рабы, - отвечает он, словно сообщает условия нового упражнения. - Я попытался узнать новости. Ваше высочество, представьте, герцог лорд Эйзя Продвинутый выполнил свое обещание и взял Иннулку, но жрецы Нгуна и Анагурха взорвали его вместе с замком. Полагаю, на их стороне черная магия. Теперь, когда герцог и часть его отряда под обломками, император прибыл сюда, и завтра будет сам распределять нас в рабство. Так что впереди любопытное зрелище. Нужно готовиться к тому, что нас предадут, и он вас распознает.
- Значит конец? - заключает принцесса.
Министр-Воспитатель несколько секунд молчит. Потом серьезно смотрит не нее и, нагнувшись, шепчет что-то на ухо.
- Что? - не понимает она.
- Вы не дочь короля, - говорит он чуть громче.
От этих слов принцессу бьет, словно ударом тока. Министр-Воспитатель осматривается. Кажется, их никто не слышит, и он продолжает.
- Двенадцать лет назад король Ама четвертый заблудился на охоте. Это было в Родонском лесу. Он не мог найти дорогу целых два дня, а на третий выехал к причудливому дому, каких никогда не видел. Хозяева дома не узнали короля. Они вели себя с большим достоинством, говорили на малопонятном диалекте и были чем-то обеспокоены. Зато они накормили короля вкусной пищей, и указали, направление, в котором следует идти, что бы выбраться из леса. Король не стал говорить, кто он, поблагодарил хозяев и отправился в путь. И уже под вечер, выходя из леса вдоль реки, услышал детский крик. В корягах на середине потока застряла лодка, в которой сидела маленькая девочка и звала на помощь.
Король вытащил лодку на берег и взял девочку. Она говорила на том же диалекте, что и хозяева дома, но уже темнело, а королевский лагерь был близко. В лагере девочку накормили и по приказу короля уже спящую повезли родителям. Однако, произошло нечто странное, его люди не нашли тот дом. Не нашли его и утром. Три группы из свиты короля целый день ездили по тем местам в лесу и вернулись ни с чем, а четвертая, которую возглавил королевский астролог, бесследно пропала. Странный дом и его хозяев никто больше не видел. Именно так во дворце и появились вы, Ваше Высочество.
Принцесса долго молчит. Она ожидала узнать нечто подобное, и она понимает, что Министр-Воспитатель не сочинил эту историю.
- Это ничего не меняет, - говорит она ему после раздумий. - Ведь в наследные принцессы произвели меня. Почему?
Министр-Воспитатель чему-то улыбается в темноте.
- Вы сильно отличались от других. Вы когда-то сами говорили об этом.
- Отличаюсь, и что? - она требует более точного ответа.
- Вы в состоянии управлять государством, даже не пройдя коронации. И мы с покойным королем решили именно так.
- Вы и король? - удивляется принцесса, но вспоминает, что Министр-Воспитатель был правым советником еще во времена ее деда.
- Это было верным решением для такого сурового времени, - подтверждает он.
- Может быть. Но сейчас для дел королевства безразлично, кого убьют, меня или кого-то еще, - вздыхает принцесса.
К их шепоту начинают активно прислушиваться, и они вынуждены прерывать разговор.
Принцесса засыпает. Ей снится тот же самый сон с труппой актеров. Во сне они приходят в город, который обречен на несчастье, но все участники труппы неуязвимы для опасности. Они спасаются. Потом другой город, потом еще. Опасность следует за ними, они плывут на кораблях, расстаются, снова встречаются. И от этих встреч так хорошо на душе, что принцесса не просыпается долго, долго, пока Министр-Воспитатель не трогает ее за руку.
Теперь этот сон ее последнее хорошее воспоминание. Потому что они уже здесь, в большом зале Энферио. Где, если ей повезет, все скоро кончится. А там, за границей жизни, все будет уже не так.
Не так. А как? На этом надо сосредоточиться, но жизнь не отпускает. Принцесса не думала, что ей так тяжело видеть позор ее подданных. Ее кавалеры, бароны и князья беспомощны. Они побеждены, они лежат перед императором и гордый дух каждого из них раздавлен его волей. Лежат, хотя каждый из них, возможно, тоже предпочел бы умереть.
И мощная, вводящая в ступор воля императора. Отвернись, зажмуриться, заткни уши и сойди с ума - ничего не выйдет. Сила императора Нгуна князя Цумбы не подвластного ничьей власти и творящего власть из сил тьмы, не позволяет ничего, даже этого. Принцесса чувствует, как эта воля приближается и как все что-то внутри нее хочет то убежать, то склониться перед ней. Потому что Великий Нгун уже тут. Милостиво и громогласно он разрешает стоящим уже совсем рядом баронам и лордам пойти в услужение к его солдатам. А они целуют ему ноги. И только те персонажи из сна словно смотрят на нее с высоких полуразрушенных сводов и говорят: "Держись, девочка!".
Девочка... При дворе никто не называл ее так.
Но вот Нгун стоит уже точно напротив. В пяти шагах он кажется еще более совершенным и сильным, а его существо затягивает, как затягивает в себя смерч или водоворот.
- Ты! - указывает Нгун, и два стражника выводят принцессу перед шеренгой пленных и подталкивают к нему.
- Принцесса Иллис! Верно? Поприветствуйте принцессу Излонии! - возвещает он, и зал ревет в некой пародии на приветствие.
- Какая она красивая, правда? - радуется Нгун. - И богатая невеста. Итак, говорю, тот, кто жениться на ней, станет королем Нижней и Верхней Излонии. Пусть все знают, мы чтим традиции и не свергаем наследных принцесс! Итак, кто у нас будет королем?
Зал внезапно погружается в напряженную тишину. Всем ясно: королем будет сам Нгун, а принцесса, если хорошо сыграет свою роль, будет одной из его жен. Возможно, всего на одну ночь.
- Никто не может быть королем, - один из жрецов Анагурха обводит вокруг рукой и кланяется Нгуну. - Никто. Ведь у нас есть император.
Соратники Нгуна и даже часть пленных гудят в знак одобрения.
- Тогда слушайте! Я объявляю принцессу Иллис своей невестой. И сегодня отпразднуем свадьбу! - ревет Нгун.
Зал ревет в ответ. Часть ее подданных, которые еще не полностью потеряли себя, смотрят в ее сторону со смущением и жалостью, или вообще прячут взгляд. Нгун отвечает на приветствие взмахом своих могучих рук и делает шаг к принцессе. И тут уже она поднимает руку, останавливая его.
Лицо Нгуна омрачает удивление. Удивление льва, который неожиданно обнаруживает, что убитое им животное еще шевелится. Он жестом призывает всех замолчать и спрашивает:
- Ты хочешь что-то сказать?
И внимательно смотрит. Как удав.
- По нашей традиции принцесса сама выбирает себе жениха или хотя бы выражает согласие, - говорит принцесса. - А кто слышал мое согласие? - и, обратившись к залу, добавляет, - Тогда чего вы орете?!
Получилось немного не по этикету, но они поняли. По рядам воинов Нгуна проходит ропот.
- Она сошла с ума, - говорит один из жрецов.
Нгун смотрит на жреца, затем на принцессу.
- А я уважаю традиции Везлонии! - говорит он. - И я уважаю самостоятельность ее принцессы. Пусть она выбирает! Пусть она сейчас же выбирает себе жениха. Но будет поединок. Честный поединок, и по нашим традициям, по славным традициям моей империи, я вот этой рукой убью каждого, кто назовет себя ее женихом!
Воины в шумном восторге. Под их гиканье и свист Нгун подходит к одному из пленных баронов и, взяв его за одежду, поднимает перед собой.
- Может быть, ты хочешь стать ее женихом? - орет он.
И барон, который когда-то считался хорошим воином, отрицательно мотает головой. И после этого, пролетев несколько метров, мешком падает на пол.
- Ты, может быть ты? - орет Нгун на пленных непомнящих себя от страха, - Или ты, старик? - он вытаскивает громадный меч и приставляет к груди Министра-Воспитателя.
- Ты еще его не спросил, - бесстрастно отвечает тот, и указывает на лежащего около него раненного, которого принесли монахи.
- Люблю шутки старых воинов! - кричит император. - Мне понравилось, что ты сказал! - заявляет он и пинает ногой раненного. Тот стонет и пытается отодвинуться в сторону. - А ну поднимите его!
Сразу несколько воинов из стражи императора рьяно исполняют приказ. Они поднимают раненного, и, ухватив, кто за палки, стягивающие его члены, кто за руку и вытаскивают на середину свободного пространства. Нгун встает рядом с ним.
- Ну что, вот тебе выбор, - кричит он принцессе. - Кого ты выбираешь своим женихом? Меня или этого... инвалида?
Зал ревет и улюлюкает еще больше. Принцесса оглядывается на своих бывших подданных. У нее слабая надежда, что они поймут: она не сдается. Принцесса улыбается им, но кроме Министра-Воспитателя на ее взгляд не смеет ответить никто. Зато удивительный старый министр не только улыбается, но и движением глаз показывает, какой выбор следует сделать. И этот жест направлен на раненного.
- Итак! Все, кто желает быть королем, могущественным королем Нижней и Верхней Излонии, все могут встать на сторону этого калеки, то есть..., - Нгун делает паузу и посмотрит в сторону тела, болтающегося на деревянном остове. -...Этого парня! Все! И я буду драться со всеми этими смелыми воинами одновременно!
Зал гудит от возбуждения. Но никто не выходит. Телохранители Нгуна начинают радостно суетиться. Кто-то обливает раненного остро пахнущей вонючей водой, а сам император выкрикивает пошлые шутки насчет принцессы и этого несчастного. Которому уже вкладывают в руки меч. Видимо, он даже не в состоянии бояться.
В центр арены выходит жрец или старейшина, которому Нгун поручил судить поединок, и торжественно, хорошо поставленным голосом объявляет:
- Сейчас состоится бой за право взять в жены принцессу Иллис и принять титул короля Излонии....
Откуда-то слева звучит громкий барабанный бой, в зале нарастает возбуждение. Даже раненный выпрямляется и неожиданно что-то говорит.
- Ты что-то хочешь? - спрашивает жрец-судья.
- Я не понимаю..., и мне это не нравиться, - повторяет раненый и снова закрывает глаза.
На что жрец отвечает, что сейчас ему все объяснят, и приказывает дать ему вина.
Приказание быстро исполняется, под радостный свист зрителей к лицу раненого подносят большой дымящийся кубок. Видимо вино содержит что-то возбуждающее, поскольку отпив из кубка, он выпрямляется еще больше, и, опираясь на меч, внимательно оглядывает зал.
- И ты мне не нравишься, - говорит он жрецу, но тот не обращает внимания.
- Согласен ли ты драться за эту даму и титул короля Излонии? - обращается к нему судья поединка, как положено по ритуалу.
- Даму? - пытается сообразить раненный, смотрит мутными глазами на принцессу, и вместо ответа выплевывает, - Что б я всю жизнь так вонял, красивая девочка!
Она вздрагивает. Девочка.. По сравнению с Нгуном он выглядит мерзко: пахнет чем-то вроде рыбы или водорослей, грязен, а в волосах на его груди, сквозь рваную одежду, можно разглядеть, ползающее насекомое. Но этот оживший мертвец делает движение в ее сторону!
- Как тебя зовут? - спрашивает он хриплым усталым голосом.
Но его все-таки жалко. Принцесса представляет, как выглядят ее подданные и она сама. Может быть, это вполне нормальный культурный барон или князь, которому просто очень тяжело?
- Я принцесса Иллис, - отвечает она, - Не соглашайся драться, тебя убьют.
- Меня? - искренне не понимает раненный.
- Так ты будешь драться за эту даму? - снова выкрикивает судья.
Тот встряхивается, его взгляд становиться менее мутным и более осмысленным.
- Драться? - хрипит он в ответ. - Снова.. Но за эту даму? За эту - буду.
- Он согласен! - быстро выкрикивает судья.
- Я тоже! - объявляет Нгун. И, обнажив меч, медленно, как и положено при такого рода зрелищах, двигается в сторону противника.
Начинается поединок.
Нгун ходит вокруг соперника. Кошка, играющая с мышкой. И кошка делает длинные ложные выпады. Принцесса не помнит, что бы кто-то так виртуозно владел мечом, а тот на потеху своим воинам выполняет изощренные и мощные каскады обманных движений, но медлит наносить удар по своему врагу. Это понятно, подобный удар может быть только последним.
Его противник тоже держит меч не впервые. Принцесса видела много поединков, и видит, что его движения по-своему неплохи, но очень, очень медленны. Он не выказывает страха перед императором, тем не менее, ей грустно смотреть на такой бой.
- Зачем ты придумал такое? - спрашивает она Министра-Воспитателя, - Еще одно убийство и все.
- Зато оно многое решит, - спокойно отвечает он. - Хотя, разумеется, вы достойны лучшего боя, - Министр-Воспитатель указывает на Нгуна, - Но этот выскочка сам так захотел.
И в этот момент, словно услышав его слова, на середину арены выбегает кто-то из старейшин. Он поднимает руки, и, пытаясь встать между дерущихся, что-то быстро говорит Нгуну. Принцессе кажется, что он повторяет ее слова про убийство.
Зрелище испорчено. Нгун злится.
- Уйди, и покончим с этим, - хрипит он и, отшвырнув своего советника, кидается, на противника. Но тому, несмотря на деревянную конструкцию, удается увернуться и вот оно - зрелище, которого принцесса не видела никогда. Раненного соперника Нгуна почти не видно. Император атакует его, используя быстрые и сложные приемы, и даже ей, видевшей немало искусных в бою рыцарей, эти приемы кажутся незнакомыми. А что тот несчастный, на которого все это рушится? Он уже убит? Тогда зачем еще один удар, еще один мощный круговой выпад? Это странно, но каким-то чудом он все еще жив, хотя на его рубашке и появилась свежая кровь. Мало того, в перерыве между двумя атаками императора раненный воин пошло подмигивает ей и выкрикивает "А твой кавалер - барахло!"
Это вызывает страшный гнев Нгуна, и даже его собственных воинов прошибает страх. Они смолкают, они смотрят на происходящее уже как на что-то такое, что может не кончиться добром и для них, а Нгун замирает, бледнеет, и все его тело словно наливается злобой и силой.
- Все. Тебя уже нет, - звучит его тихий могущественный голос.
Принцесса вспоминает слова Баллана. Он был тысячу раз прав. Тот, кто говорит голосом императора, может своей силой ввести в ступор громадное количество людей даже тогда, когда эта сила направлена на кого-то третьего. Им достаточно только на мгновение представить себя на месте того несчастного, на кого обрушен гнев, и все.
И вот, эта сила бросается на неказистого раненного воина, который еще не успел упасть в обморок от смертоносного императорского взгляда, и даже не выронил меч. Но принцесса уже начинает понимать. Она видит: на связку мощных ударов Нгуна его противник отвечает одним медленным, но очень точным движением, которое превращает искусную атаку и серию мало известных, хитроумных приемов в простое размахивание мечом. И это кажется чудом. Обессиленный человек, у которого действует одна рука, движения скованы заменяющими скелет деревяшками, кажется, почти не напряжен. Все давление, вся сила императора, сковывающая тысячи воль и внушающая ужас, для него словно не существует. Он действует по другим правилам. И, принцесса понимает, что у нее на глазах проявляется, нечто, о чем складывают легенды и рассказывают в сказках. И это нечто, кажется ей знакомым.
- Таким вещам у нас сейчас невозможно научить, - комментирует Министр-Воспитатель.
И принцесса снова "видит". Она видит, как при битве у замка в Веенгельских Холмах. Она видит, словно секунды растянулись до минут, видит, как у Нгуна возникает намерение выполнить прием, как его соперник, предугадывая движение, которое еще не начиналось, немного смещается в сторону от планируемой атаки и неспешным движением переводит ее силу в сторону от себя.
- Добей, добей его, о, император! - кричат иступленные воины, советник, который пытался остановить бой, лежит, схватившись за голову, а Нгун изощряется все больше и больше. И все больше и больше погружается в азарте схватки.
- Сейчас он выдохнется, и все будет кончено, - поясняет Министр-Воспитатель.
И в этот момент у противника императора ломается меч.
&nb
Весь текст опубликован издательством Altaspera Publishing & Literary Agency Inc. (Канада), ссылка на книгу: http://www.lulu.com/shop/alexandr-popov/acladok/paperback/product-22336394.html
Сайт книги: https://ridero.ru/books/akladok/
В России текст доступен на amazon http://www.amazon.com/dp/B019FYULZ0 и ЛитРес http://www.litres.ru/aleksandr-popov-7629094/akladok/