У меня свой мир, свои параллели, широты свои, и океаны, и города. И война своя, без надежд на перемирие.
Вот депутаты. Они друг против друга, но в одном едины - любят народ. Как на деле, не важно, главное - любят.
Когда говорят, что меня никто не любит, думаю о депутатах. Я сразу родился рыжим и неудоб-ным: из локтя, не из ребра. Меня никогда не ставили в пример другим. Со мной не дружили. Я служил мишенью для остальных. В цирк не взяли. Не потому, что не подходил, - отец упросил не брать. Ему бы-ло бы стыдно, что его сын работает в цирке. Меня не интересовали машины, как других. К технике абсо-лютно равнодушен. Мне мечталось с парнями из Франции семь раз продать туркам Эйфелеву башню на металлолом. Или с ребятами из Америки загнать кал слонов из зоопарка как суперновую биологическую добавку для садов и огородов. Меня интересовал способ доставки льда из Антарктиды для коктейлей. Мне хочется с Востока на Запад привозить завтрашний снег и в обратном направлении дожди - из про-шлого.
У меня сын есть. Он тоже рыжий от рождения. На ночь часто читаю ему фантастику. В один из вечеров на последней странице "Человек - амфибия" сын так разволновался, что не мог заснуть.
- Егор, что сделать, чтобы к тебе пришел сон?
- Папа, возьми в библиотеке продолжение. Ему в океане одному плохо, а с нами он не пропадет.
- Хорошо, сынок. Успокойся и спи.
Когда сын уснул, я так растерялся, не знал, к кому обратиться за советом. Беляева давно нет на этом свете. Делать нечего. Сел в эту ночь, стал писать продолжение. В моем океане Ихтиандр не был одинок, а волосы его под длительным воздействием йода в воде стали цвета уходящего солнца. Не знаю, догадался мой сын или что-то почувствовал, но, когда я завершил свой труд и прочитал ему последнюю страницу, он крепко обхватил меня за шею и сказал:
- Ты настоящий, папка. У других такого нет.
Я не стал выяснять, что такое настоящий в его понимании. Меня все и во всем считают рыжим. Сын - первый человек на свете, который думает обо мне как о настоящем.
Меня часто вызывают в школу. Нет, учится он нормально. В первом классе Егора поймали, когда он с упоением писал на стены туалета. Так он выражал ощущение полной свободы: его впервые выгнали с урока. Мой Егор в учебнике ко всем точкам пририсовал второй глаз. В следующем году, пока учитель-ница заполняла доску на перемене, он съел ее мороженое. Когда она его допрашивала:
- Егор, как ты мог такое сотворить?
Мой сын твердо ответил:
- Вам вредно много мороженого. Вы часто кашляете.
Потом я ей принес пакет такого мороженого. А кашляла она от изобилия мела у доски.
Когда сын приходит домой побитый и пытается реветь, я ему говорю:
- Егор, рыжее - это отражение всего самого хорошего на свете. Мы, рыжие, редкие люди. В средние века нас сжигали на кострах. А сейчас, подумаешь, пару тумаков получим. Голова от тумаков еще крепче становится. Мы с тобой, сынок, не рыжие. Мы - цвета уходящего солнца.
- Папа, а оно от кого уходит?
- От тех, кто нас с тобой не понимает.
- А мы себя понимаем?
- А закат разве знает, что он закат?
- Нет.
- Вот и мы про себя ничего не знаем. Никто про себя не знает. Все знают про других.
- Почему так, папа?
- Пусть вот это "почему", Егор, станет твоим компасом по жизни.
- Папа, расскажи, каким ты был в школе.
- Однажды вызвали к доске решать задачу про дровосеков. И в ответе должны дровосеки полу-читься.
- А у тебя кто получился?
- У меня вышла одна треть дровосека. Весь класс вместе с учителем стали надо мной смеяться.
- Ты не заплакал?
- Нет. Я сказал, что мой дровосек в три погибели от работы согнулся. Ну, меня за это, конечно, выгнали.
- И все?
- Нет, не все. На следующем уроке я на столе учителя оставил записку: "Надежда Ивановна, посмотрите под стол, пожалуйста".
- А она что?
- Она нагнулась. А там еще одна записка: "Это Ваш поклон нам, рыжим".
- Ты молодец, папка. Скажи, о чем твоя новая книга?
- Егор, она взрослая. Тебе сложно еще в этом разбираться.
- Папа, мы с тобой одного цвета уходящего солнца. Ты только говори, я постараюсь понять.
- Знаешь, Дарвин любил обезьян и доказывал, что люди произошли от них. А мне нравятся на-секомые. Я хочу показать в своей книге, что люди недалеко ушли от насекомых. Вот возьмем муравьев. Вся их жизнь подчинена строго направленному движению, возведению различных пирамид. Вне движения для них нет свободы. Есть закон, и он выше всего. И жизни тоже вы-ше.
- Папа, кто, по-твоему, произошел от муравьев?
- Весь Восток, сынок.
- А Запад от кого?
- Тут сложнее. Его интересует наличие. Наличие предмета. Запад взял идею пчелы. Лучше не придумаешь. Пчела дает свет и сладость. Вот Запад хочет всех осветить своим светом и медом накормить всех из своих рук. Но цветы, по их мнению, должны сажать и ухаживать за ними другие народы. Понятно?
- Про Запад - да. А мы, Россия, откуда?
- Мы - гусеница, которой все любопытно потрогать своим телом, а затем погибнуть от избытка страданий.
- И это все о нас, папа?
- Если бы так, Егор. Если бы так... Мы все непременно хотим возродиться красивой бабочкой. Такой, что пчелы на лету станут падать и муравьи в кучу собьются.
- И кто прав: Запад, Восток или мы?
- А никто, сынок.
- И что же делать, папа?
- Попробуй доказать, что люди - из людей и отрекаться им от себя не стоит.