Из меня такой же международный плейбой, как из России демократия.
В. Пелевин.
Пелевин интересен по многим причинам.
Прежде всего - он гораздо глубже, чем это кажется.
Его интересно "копать" - угадывать аллюзии, намёки, часто весьма остроумные.
Юмор Пелевина является смыслообразующим. Вот, например, у Стругацких есть очень смешные места, но они не являются необходимыми для понимания произведения; это - так, для развлечения читателя. У Пелевина смех - это открытие некоего нового знания о мире.
И, может быть, главное: лучшее из того, что он пишет - не литература.
***
Он почти не даёт о себе информации как о человеке, и правильно делает, а те интервью, которые он всё же даёт, совершенно блестящи, и тут я ничего не добавлю.
Но, может, что-то повторю.
Родился Виктор Олегович в 1962 году (22 ноября). Это поколение интересно тем, что на отрезке их жизни с двух лет и до двадцати в нашей стране не менялось ничего.
Даже до двадцати пяти. То есть до аспирантуры. В нашем случае это была аспирантура МЭИ, и, как говорит сам Пелевин в интервью Лео Кропывьянскому, именно тогда он и написал свой первый рассказ.
В том же интервью Пелевин объясняет значение термина "метафизика" в России:
"..метафизика буквально означает "после физики"... Вы тратите несколько лет, изучая теоретическую физику: от механики до элементарных частиц. И это обучение весьма глубоко и серьёзно. После того, как Вы заканчиваете институт, Вы отправляетесь на некоторую фабрику... Что случается потом? Вам дают лом, ватник и ушанку и поручают руководить тремя в дымину пьяными пролетариями (нельзя называть их рабочими, поскольку они никогда не работают). Ваша задача состоит в том, чтобы сбить лёд в заднем дворе. Это была метафизика инженеров в России."
Сказано с таким знанием дела, что невольно догадываешься, чем занимался Пелевин после аспирантуры.
Изучив физику и метафизику, Пелевин поступает в Литературный институт.
Он находится как раз в том самом месте, с которого начинается повествование главного пелевинского романа - "Чапаев и Пустота". А напротив висит мемориальная доска в честь Жебрунова и Барболина - можете проверить. Пелевин хорошо знает эти места, он тут родился.
В 1990 году в N 3 журнала "Химия и жизнь" появляется "Затворник и Шестипалый". Правда, тогда ещё не был придуман Страшный Суп.
Примерно в это же время выходит одно из первых советских изданий К. Кастанеды в переводе Пелевина.
29 января 1992 года появляется одно из первых интервью Пелевина (их до сих пор по пальцам пересчитать).
В 1993 Пелевин становится лауреатом "Малого Букера" за сборник "Синий фонарь".
***
Тем, кто вообще Пелевина не читал, я бы советовал читать его так:
Сначала рассказ "Синий фонарь".
Это просто очень хороший рассказ.
Заодно можно привыкнуть к специфическому пелевинскому слогу (это не "плохой русский", как сказал мне один уважаемый критик; это "новый русский").
Затем - "Затворник и Шестипалый".
Это одна из лучших парабол в истории мировой литературы, лучше "Женщины в песках" и даже "Повелителя мух".
Из остальных рассказов, на мой взгляд, заслуживают внимания "Хрустальный мир", "ГКЧП как тетраграмматон", "Оружие возмездия" и "Мост, который я хотел перейти", но это уже более субъективно.
"Чапаев и Пустота".
Конечно, если брать этот роман как цельное художественное произведение, он вызывает много претензий. Вот что пишет, например, Вадим Руднев в "Энциклопедическом словаре культуры ХХ века":
"Роман написан достаточно неровно. Сравним хотя бы три эпизода, соответствующие трем гипнотическим сеансам, проведенным психиатром Тимуром Тимуровичем с тремя пациентами: Просто Марией, Сердюком и Володиным. Сцена с Марией и Шварценеггером в художественном смысле совершенно бесцветна и откровенно пошловата; сцена с Сердюком и Кавабатой очень смешная, художественно вполне выдержанная и идеологически важная для всей концепции романа...; сцена с Володиным и братками у костра - одна из лучших в романе. Можно, конечно, оправдать автора тем, что он, дескать, так сделал специально - "по нарастающей", но, боюсь, что на самом деле это обыкновенный российский непрофессионализм: написал сначала так, потом стало получаться всё лучше и лучше, а назад оглядываться не стал или оглянулся и махнул рукой..."
То есть, судя по всему, российскую метафизику освоил хорошо.
Далее Руднев пишет, что в нашей стране тот, кто в состоянии правильно расставить запятые, кажется уже Достоевским, и писателям прощают огрехи, если вместе с ними присутствует блестящая игра ума. Как, собственно, и у того же Достоевского было.
У Пелевина огрехи странные - явные опечатки, повторяющиеся из издания в издание. Может, в этом есть какой-то смысл? Или редактор тоже знаком с "метафизикой"?
Четверостишие в сонете называется "катрен", а не "катерн", как у Пелевина. Фамилия матроса - Жебрунов, а не Жербунов (хотя тут - воля автора, но Барболина-то он "правильно" пишет!). Пустота идёт по Тверскому бульвару и не может видеть плакат на груди у Пушкина - тот смотрел в сторону Страстного, т.е. к Пустоте стоял спиной (если же он идёт по площади в сторону Тверского, то, во-первых, это нигде не упоминается, а во-вторых, тогда он не может видеть Страстной монастырь - тот остался за спиной). Сцена в "Табакерке" уж слишком скалькирована с записи за 2 марта 1918 г. И. Бунина ("Окаянные дни"), вплоть до персоналий. И т.п.
Но мы всё это простим за "Сад расходящихся Петек". Sapienti sat.
"Поколение П" ругают больше. Очень странное начало, какое-то газетно-публицистическое (хотя и там есть удачные моменты - обезьяна на джипе или про антирусский заговор). Из обилия рекламных слоганов большинство - неудачные. Журналист-международник Фарид Сейфуль-Мулюков посыпает голову пеплом (чем же он так Пелевину насолил?)
Потом Пелевин почувствовал власть - власть своей желчи, и в "Числах" уже явно перегибает. "Числа" - это уже только месть. Хотя - есть удачный кусок, выбивающийся из общего повествования: сцена в поезде про 1980-й год (сс. 158-162 "фиолетового" издания). А любителям современной желчной литературы всё же лучше почитать "Сказки для идиотов" Акунина-Чхартишвили.
Интересно, что происходит с такими людьми, как Пелевин, после публикации первого удачного произведения. Что? От них ждут следующего, ещё более удачного. Причем совсем выйти из игры уже нельзя - это будет равноценно поражению. Так было с Палаником после "Бойцовского клуба". Так было с Ричардом Бахом после "Чайки". С Маяковским после "Облака" и "Флейты". С Достоевским после "Бедных людей". С Шопенгауэром после "Мира". С Веббером после "Христа". (Из них только Достоевский смог превзойти самого себя. После каторги...)
Колридж после "Кубла Хана", его друг Вордсворт, Артюр Рембо - из тех, кто попытался выйти из игры.
Так самые свободные в мире люди оказываются в рабстве.
В "Священной книге оборотня", в самом начале, есть слова о том, как Набоков "проговаривается" в "Лолите". Собственно, этим проговаривается и сам Пелевин. Больше про эту книгу сказать нечего.
"Сегодня только ушедший от дел миллионер может позволить себе образ жизни животного: жить на природе в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться, есть экологически чистую пищу... Подумайте: ведь никто из животных не работает.
--
А белочки? - спросила Гера. - Они ведь собирают орехи.
--
Милая, это не работа. Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа..."
Цитата из "Ампира". Читать или нет - судите сами. Ещё оттуда же:
" - ...единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране - работать клоуном у пидарасов.
--
Мне кажется, - ответил я, - есть и другие варианты.
--
Есть. Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов."