Пономарев Иван Глебович : другие произведения.

Металлический блеск

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Серые пиджаки, чёрные рубашки и жёлтые, слегка блестящие, галстуки. Целый вагон мёртвых глаз, тех, кто узнал больше, чем хотел, новая элита мира, блестящая холодом глаз. И по какой-то нелепой причине, она тоже сидела с ними в одном вагоне, ни галстука, ни пиджака, ни даже рубашки. Век, в который не обязательно смотреть на человека, чтобы его видеть, он страшно пугал её, и все те гладковыбритые люди с безучастными лицами тоже пугали. Сквозь высокотехнологичные тёмные очки она взглянула на пролетавший пейзаж: серые глыбы, пугающих своей огромностью, небоскрёбов. Округлая форма, сужающаяся к верху, что могло быть более страшным, будто земля разрывает саму себя металлическими пальцами. Помнится, отец опасался, что его депрессивность в купе с бурной фантазией перейдёт и его любимой дочери, как же он был прав. Он часто был прав, повествуя или рассуждая о чём-то, смотря прямо в душу людям своими безжизненными глазами.

"Знающие люди - счастливцы, возвысившиеся над толпой, знающие слишком много - ходячие мертвецы" - говорил человек, считавший накопление знаний основной целью человечества. Может, он хотел свести всех гуманоидов в могилу? Это у него замечательно получилось, высший класс, научная интеллигенция, к которой приходилось относиться и его дочери, внешне выглядел почти покойниками. И чем дальше заходил прогресс, чем могущественнее становилось колесо всё набиравшей скорости истории, тем страшнее становилось всё вокруг. Искусственные глаза, аппараты, улучшающие слух, вживляющиеся чипы, отвечавшие за всё, что только можно, от контроля работы мозга до регуляции пищеварительной активности. Десять лет назад на мир взирала одна пара безучастных глаза, теперь - сотни и тысячи. Чума двадцать первого века.

Со своей рукой-протезом, она чувствовала себя неуютно, да, она, теоретически, могла сломать стену, пусть не слишком толстую, да, это было очень удобно, но всё же, это было так странно. Хотя, то, что она отделалась только протезом руки - это удачное стечение обстоятельств, при её бурной подростковой жизни. Ровные ряды, одинаково положенных на колени, рук, глаза, уставившиеся прямо перед собой. Каждый раз, осматривая людей вокруг, девушка отворачивалась от них и закрывала глаза, жаль, нельзя было укутаться в чёрное пальто так, чтобы её не видели. Уже совсем скоро поезд прибудет на станцию, на которую она хотела попасть и пугающее соседство прекратится.

Когда она выходила из вагона, безмолвно, не двинув глазами, за ней наблюдали почти одинаковые люди в серых костюмах с чёрными рубашками и жёлтыми, слегка светящимися, галстуками. Картина, повторяющаяся вновь и вновь, бесконечно, каждый день, когда она решается поехать куда-то на надземном общественном транспорте, в метро такие люди предпочитают не ездить, им ближе небо, чем земля. Хоть что-то общее.

Цветущий район зелёных, где от зелени рябило в глазах, возможно, даже сильнее, чем от блеска металла в технократических районах. Мир ушёл от классового и идеологического деления чтобы, в итоге, вернуться к нему. Угрюмые бабки с живыми глазами, сидящие на скамейке, грозно взирали на пришельца из центра, явно с осуждением. Таким людям есть дело до всего, что происходит и, убереги вас череда событий, попасться им под руку. Благоразумно перейдя на другую сторону улицы, грешница с короткими волосами, в глазах стражей какой-то странной, заплесневелой, морали, стала осматривать улицу чуть внимательнее. Но и эта сторона не была столь безопасна, как хотелось бы. Звеня семью кольцами в одном и пятью в другом ухе, навстречу шёл парень неопределённого возраста, чьё лицо невозможно было разглядеть из-за обилия металла и татуировок. Он оскалился довольно мерзкой улыбкой.

- Эй, красавица, - под левым его глазом отчётливо была видна татуировка "люмпен", красавица улыбнулась про себя. Интересно, парень не знает значения этого слова или был просто идиотом, гордящимся своим низким статусом, потому что гордится этим принято? В любом случае, привлекательность данного субъекта упала ниже плинтуса. Выставленная вперёд металлическая рука резко оборвала заготовленную и, вероятно, заученную речь, а характерный жест дал понять, что думает человек о первом встречном.

Шаркающей походкой парень пошёл своей дорогой, а девушка продолжила свой путь. Тем временем, небо затянули тучи, по графику, пришло время освежающего дождя, зелень перестала так сильно резать глаза, теперь улица выглядела в крайней степени угрюмо. Побеги обхватили здания, не то желая обнять, не то пытаясь задушить, и не понятно, что более вероятно. Радом с домами, не считая случайных прохожих, вроде того парня, ходили ухоженные люди в простой одежде, серого или белого цветов, сияя рядами белоснежных зубов, они спешили по домам, большинство - переждать дождь, некоторые - полюбоваться им изнутри.

- Мирочка, добрый день, как жизнь? Снова к нам? - раздался из-за спины мягкий и глубокий голос чуть запыхавшегося округлого старичка с объёмной седой бородой, сливавшейся с одеждой. Он улыбнулся обернувшейся девушке так искренне, как умел только он. У него было живые, не такого типа, как у сварливых бабок, глаза, такие бывают только у безнадёжных оптимистов, наслаждающихся своей жизнью.

- Добрый день, Алексей Степанович, всё хорошо, а вы как? Домой спешите? - Мирослава Хрусталёва терпеть не могла, когда её называли "Мирочка" и примерно настолько же она не любила, когда ей задавали очевидные вопросы, поэтому она так и не стала называть добродушного старика по имени и по этой же причине задала ему глупый вопрос.

-Все просто замечательно. Да, именно туда, а как ты догадалась? - пританцовывавший старичок, прикрывавший голову папкой, судя по всему - пустой, искренне удивился. Он всё делал искренне, никогда бы не стал врать, таких людей одни очень любят, другие - ненавидят, но есть ещё и те, кто никак не может решить, к кому из предыдущих стоит присоединиться.

- Внезапное озарение, - произнести это без тени сарказма не удалось, но собеседник не обратил на это никакого внимания.

До возможности движения с закрытыми глазами знакомые коридоры, с обеих сторон заставленные стеллажами с различными комнатными растениями, которые так и норовят зацепиться за волосы или одежду, настоящие джунгли, обожаемые местными обитателями. Именно таким был дом, в котором жил наиболее близкий Мирославе человек, в других домах зелёных она не была, и побывать там ей не хотелось. Понять тех, кто предпочитал прятаться от прогресса технического за своими зелёными насаждениями и помыслами о духовной эволюции, девушке было решительно невозможно, всех, кроме одной.

Тонкая белая дверь без излишеств, как декоративных, так и утилитарных, с незначительным скрипом открылась и за ней обнаружилась всё та же, заваленная различного рода книгами, листами бумаги и письменными принадлежностями, комната. С двух шкафов, которые разграничивали квартиру-студию на рабочую и медитативную части, свисали побеги куцых кустов, которых насчитывалось две-три штуки, что сильно контрастировало с их количеством в коридоре и, тем более, на балконе. Но куда интереснее причудливых растений с разнообразными прекрасными цветами, был худенький человек с длинными светлыми волосами, спокойно лежащими на плечах и спине. Она никак не отреагировала на открытие двери, но Мирослава сразу поняла, что подруга уже в курсе её присутствия. Обычно, на балконе Маша медитировала, правда в последние недели сосредоточится на внутреннем мире у неё не получалось, как она объясняла, внутреннее равновесие было потеряно.

- Доброго дня, - произнесла гостья, мягко ступая по полу, сапоги, оповещавшие о приближении хозяйки за несколько десятков метров, остались в прихожей. Тяжёлое черное пальто тоже осталось там, на девушке остались только вельветовые брюки и серая лёгкая толстовка.

- Ты когда-нибудь думала о том, почему нам бывает грустно наблюдать за дождём? - Маша, в своей обычной манере, сидела с закрытыми глазами и, видимо, подготавливала почву для высказывания некоей мысли, которая пришла ей в голову. Так случалось довольно часто.

- Нет, - Мирославе подумалось, что подруга в очередной раз излишне много общалась с "мистером Хрусталёвым" или, как она называла, "певцом вселенной". Отец вряд ли бы оценил подобную восторженность по отношению к себе, именно поэтому он до сих пор не знал о подобном титуле.

- Каплю дождя легко ассоциировать с человеком, как правило, уже достигшим совершеннолетия, начиная свой путь с высоты, он падает всё ниже и ниже, к неизбежному концу - смерти как единого физического тела. Но разрозненные частички тела когда-нибудь воссоединятся и, сформировав ровно ту же каплю, вновь начнут своё падение на землю. Это вселенская печаль.

- Мне кажется, ты слишком глубоко копаешь, дождь отождествляется в примитивных умах со слезами природы или богов, оттого им и печально, ибо грусти богов стоит опасаться. Глупых трусов всегда было много.

- Ты слишком плохо думаешь о людях.

- А ты - слишком хорошо.

Маша, наконец, открыла глаза и, приветливо посмотрев на подругу, обняла её. Снаружи барабанил дождь, вернее, скорее всего, барабанил, два десятилетия назад ещё можно было услышать шум дождя сквозь закрытые окна, но сейчас это было столь же маловероятно, как смерть от простуды. Прошло несколько десятков секунд и, медленно поднявшись на ноги и потянувшись, Маша сказала:

- Чай будешь? - лёгкая тонкая рубашка и такого же рода штанишки, опускавшиеся чуть ниже колен, свободно вспорхнули при характерном вопросительном движении, это было крайне умилительно.

- Да, пожалуй. Может, тут его попьём? - удобно устроившись на подогреваемом полу обширного балкона, Хрусталёва не хотела с него вставать.

- Как пожелаешь, - девушка улыбнулась и бодро зашагала внутрь квартиры.

Гостья же, оставшись на какое-то время наедине с собой, закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от того, что происходило вокруг неё. Когда-то отец говорил ей, что медитация помогает снять напряжение, правда, сам он её не практиковал уже лет двадцать. Она села по-турецки и, скрестив пальцы на уровне живота, положила руки так, чтобы они лежали на ногах как в колыбели. Бабушка говорила ей, что ненависть - это страшный враг, который разрушает тебя самого изнутри, а Мирослава всегда прислушивалась к ней. Глубоко вздохнув, она попыталась поплыть по волнам сознания и увидеть образы, которые бы сами постучались изнутри.

Всё началось со звука течения воды. Тихий ручеёк превратился в реку, а затем в бурлящее пеной море, что обрушивалось с края мира. Одинокий лодочник, отчего-то его хотелось назвать Хароном, гигантским шестом отталкивался от дна, которое не было возможности ни увидеть, ни представить. За обрывом на много километров вверх возвышался мерцавший бирюзой длиннобородый великан. Он тяжело дышал, глаза его были закрыты. Порой он поднимал свои огромные ладони и пил из них бурлящую жидкость моря, обернувшегося теперь океаном, странная вздымающаяся вода будто бы кричала. Поток мучающихся душ продолжал своё стремительное течение и с бешеной силой падал далеко-далеко вниз, туда, где ничто не было известно. Мирослава сидела в длинной мощной ладье, за спиной её возвышалась чёрная, как уголь, фигура Харона. Жилистый и тощий, он был похож на обгоревшее дерево угловатостью своих форм. Глаза его светились холодным цветом, не имеющим ничего общего ни с одним из тех красок, которые можно было бы отождествить с жизнью...

- Мира, с тобой всё в порядке? - обеспокоенный голос Маши прервал тревожное видение.

- Да, да, нет повода для беспокойства. Ты снова решила меня удивить? - перевести тему, как показалось, было нужно в крайней степени, девушка не хотела касаться своей фантазии и её мрачности в особенности, вместе с неимоверными выгодами, она принесла, вероятно, такие же беды.

- Да, - игривая улыбка, - попробуй, только на прошлой неделе в своей любимой лавочке на Линиях купила. - Маша любила ездить в старую часть города и натыкаться там на различные магазинчики со всякого рода чепухой, а потом рассказывать об этом, правда, многие из них повторного посещения не удостаивались. - Говорили, очень вкусный чёрный чай с фруктовыми добавками, может, отцу немного возьмёшь? Я знаю, он очень любит такое.

Лучшая подруга и та, казалось, была очарована этим вечно улыбающимся, наигранно весёлым человеком средних лет. Многие восхищались им, будто бы не видя мертвецких глаз, смотрящих поверх окружающего мира, куда-то в далёкие вселенные. От него невозможно было добиться искренности, он, возможно, презирал её, но, что вероятнее, слишком стеснялся открыть свои чувства, поэтому, когда он решал-таки открыться, рушились стены и срывались рычаги тормозов, от откровения никогда и никому не становилось легче.

- Думаю, стоит его порадовать, - но Мира всё же любила. - Знаешь, сколько не прихожу к тебе, всё никак не могу налюбоваться на эту прелестную оранжерею.

- Мне кажется, оранжерея в твоём доме куда изысканнее и краше, - яркая искренняя улыбка. - Как дела-то? А то я даже не успела спросить, ты опять в себя ушла.

- Не так плохо, как могло бы быть. Сама понимаешь, ношусь по городу, пытаюсь избавиться от хандры, но чем больше я езжу, тем хуже мне становится, благо, я ещё не додумалась поехать в старый город, совсем понуро стало бы.

- Не думаю, что там так уж плохо, - извечный оптимистичный взгляд на мир порой пугал, хотя в данном случае имел место быть, каждому - своё. - Может, тебе стоит встретиться с твоим... - Светлое лицо омрачилось складками между бровей, вероятно, мыслительный процесс ожесточённо искал наилучший вариант слова, которое надо было сказать, - сердечным другом?

У Мирославы и правда был друг, ну как друг, скорее почти-парень, насчёт кандидатуры которого она думала примерно так же долго, сколько его знала. По-своему симпатичный и в целом хороший, он был каким-то серым и невзрачным, слишком обычным, слишком классическим в своей непохожести на особо выделявшихся. Но при этом он был абсолютно бесподобен в плане дружбы и поддержки, а также в замалчивании своих чувств. Возможно, будь он посмелее, всё было бы по-другому.

Дождь, до этого момента мерно стучавший по стеклу, перешёл в ливень, такую вещь можно было увидеть только в районах зелёных, которые хотели чувствовать и видеть весь спектр природных возможностей. Было что-то завораживающее и мистическое в сидении на обширном балконе и наблюдении за тем как по бледно-мрачному небу тащится развлекательный дирижабль, фигура которого постоянно искажалась текшими по стеклу каплями. На фоне титанических зданий из стекла и железа, детище восемнадцатого века смотрелось как-то ущербно и, будто стесняясь этого, улетало вдаль от взгляда двух девушек. Мрак, отчасти природный, сгустился и в темноте квартала людей, восхищавшихся всем происходящим вокруг, где не горела ни одна лампочка, стало как-то до странного уютно. Человек забыл страх перед темнотой, животные его больше не пугали, но свет далёких небоскрёбов, в которых сидели серо-чёрно-жёлтые люди, омрачал его существование непонятной тоской.

В потёмках ливневого времени, приходящих по расписанию, в мир рационального мышления вторгалась мистика и в момент сиюминутной слабости разума, Мирославе причудилось, что в одном из окон высочайшего из обозримых зданий, она видит одного из сотен одинаковых представителей элиты, который смотрит ей прямо в глаза. Как ни странно, но один из сотен подобных обладал какой-то мрачной уникальностью, глаза были мертвее обычного, лицо серее, чем вообще возможно и, конечно было странно-индивидуальным то, что он смотрел в окно, высматривая именно её. Технически, такое было возможно, мощность глазных протезов позволяла видеть, пусть и с некоторыми оговорками, крошечные детали чрезвычайно далёких объектов, но у самой девушки искусственной была только рука, а это значит, видеть наблюдателя она не могла. Другой причиной невозможности увидеть, что Мирославу, что наблюдателя, стал бы тот факт, что практически на все окна наносилось зеркальное покрытие, для сохранения тайны личной жизни. Внезапно качнулся Приветливый Джентльмен, безделушка, которую так любила Маша, вечно стоявшая между листьев многочисленных растений, обычно джентльмена видно не было, но в этот момент чернотой своего костюма и внезапным действом, он выделился из темноты.

Хозяйка квартиры, какое-то время завороженно смотревшая в окно, мирно привалилась к одному из стеллажей с горшками и дремала. Но гостья, несмотря на дикую усталость, продолжала сидеть всматриваясь в казавшееся странным теперь окружение. Конечно, всему было объяснение, всему должно быть объяснение, ничто не происходит просто так, стоит только приглядеться или задуматься. Если подумать, то поездка в вагоне с жёлтыми галстуками здорово поиграла на нервах, а качающаяся фигурка, без сомнений, была активирована сквозняком или каким-то физическим вторжение в не столь совершенный, как хотелось бы, кокон человеческого жилища. Мирослава снова посмотрела вдаль, туда, где блестящей серостью возвышались зеркальные громады, но больше ей не казалось, что она видит кого-то.

Возможно ли сказать, что прошедшие полчаса стали своего рода отдыхом в безмятежном раю заваленной безделушками и цветами квартиры-студии? Отнюдь, в тихих гаванях часто прячутся самые серьёзные ужасы, те, которые могут себе позволить подобное. С человеческими тревогами и страхами всё то же, что и самими людьми, хотя, скорее всего, это люди похожи на свои эмоции и страхи. Созданные ими, они пытаются подражать, прячась на самом видном месте, балансируя между пограничными состояниями. Быть пойманным или остаться на свободе? Внезапно появиться или продолжать дремать, ожидая лучшего момента? А может, худшего, смотря с какой стороны смотреть на ситуацию.

Недолгий ливень прошёл, и от него остались лишь мелкие капельки в труднодоступных местах, которые не могли быть удалены высушивающими устройствами. Уже сиявший в лучах вышедшего солнца город производил ложное впечатление сказочного места, безмятежного и чистого. Мирослава, попрощавшаяся с подругой и теперь несшая в металлический руке небольшой пакетик с чаем, пробиралась по узкому коридору, который мог бы быть больнично-белоснежным, если бы не шкафы с цветами. Уже почти добравшись до выхода, она услышала, как весёлый голос обрывает все её надежды на скорый уход из этого места:

- Что-то ты сегодня совсем скоро уходишь, я так надеялся тебе подарить это небольшое растение, пока ты ещё была в гостях у Маши, рассказать, объяснить, как ухаживать, но, думаю, ты и без меня разберёшься - Алексей Степанович, явно торопившийся куда-то, добродушно протягивал непривычного вида зелёное нечто в кирпичного цвета горшке. - Возьми, - он широко улыбнулся, глупый наивный добрый старикан, он никогда не понимал намёков и поэтому всё демонстративное, но неявное, недружелюбие разбивалось о стену его игнорирования подобного.

- Спасибо большое, - Мира давно поняла бесполезность сопротивления и принимала старческую заботу, со временем она свыклась и ей даже, в какой-то мере, начало нравится подобное внимание. - Я буду о нём заботится.

Энергично помахав рукой, даритель скрылся так же внезапно и быстро, как и появился, оставив после себя лёгкий налёт какой-то невыразимо светлой печали, а может и счастья, странного правда, но всё же греющего. Планы погулять были фактически разбиты, поскольку, если положить пакет с сухими листьями и кусочками фруктов во внутренний карман пальто было несложно, то горшок с землёй во внутреннем кармане причинял бы дискомфорт, не говоря о том, что с растение могло помяться или повредиться. Девушка поехала прямиком домой, в чём-то радостная, в чём-то - тревожная, меньше всего она хотела снова попасть в вагон элиты, поэтому она вызвала такси.

Проехавшая не одну тысячу километров машина показалась из-за поворота спустя считанные минуты, за рулём сидел бодренький мужчина средних лет с характерной рабочей улыбкой, которую подобные ему снимают сразу после окончания рабочего дня. Он был приветлив, хоть и не слишком искусен в словестном общении, пытаясь завести разговор, он часто начинал рассказывать истории, какие-то - старые, какие-то - свежие, только что из горнила бесконечной машины событий. Мира слушала его вполуха, рассматривая много раз виденные широкие проспекты, разбитые на их обочинах аллеи деревьев и возвышающиеся за ними, будто показывая своё превосходство над природой, здания, уходящие высоко в небо.

- ...ты не сердись, пожалуйста, дочка, спасибо, что слушаешь. Просто порой хочется рассказать первому встречному, выдать ему всё, так или иначе, шанс встретится снова мал, да даже если бы мы встретили друг друга вновь, то не узнали бы, так скоротечно всё вокруг...

Таксист всё разговаривал и разговаривал, откровения его было будто бы прямиком из прошедшего уже давно века, по книгам и фильмам у девушки сложилось ощущение, что шофёры в двадцатом веке вообще были своеобразными лекарями душ, хоть она и знала, что это не так. Так прошло около получаса, машина выехала их центрального района, проследовала по жилым проспектам и направилась в пригород, где на многие квадратные километры раскинулись жилые участки особо состоятельных граждан.

Мелькнула дежурная улыбка, заученное "спасибо" и прочая вежливая чепуха, которую требуют говорить от своих сотрудников компании среднего пошива, чтобы создать ощущение некоей высокой культуры обслуживания. Автомобиль тронулся и с еле слышным звуком покатился прочь, Мирослава не видела этого, но могла явственно представить. Аккуратно, и с некоторым трепетом, она открыла калитку, после чего медленно пошла по вымощенной плиткой дороге. Тёмная трава стелилась под действием странно упорядоченного ветра, дувшего исключительно в одном направлении и, не меняя силы. Где-то наверху, куда более сильные потоки воздуха, с бешеной скоростью гнали облака на север, там, где простирался невидимый отсюда залив. Пальто распахнулось, и его с силой трепал ветер, зажатый в металлическом кулаке мешочек с чаем так же носило из стороны в сторону, будто бы он, вместе со всем содержимым, должен был вырваться и улететь. Из окон двухэтажного, с обширным чердаком, особняка струился тёплый рыжеватый свет, который словно бы манил зайти в него, Мира открыла дверь, из-за неё исходил такой же свет.

Обширная прихожая, обитая качественным дорогим деревом, как и весь дом, была украшено несколькими раскидистыми напольными растениями и внушительных размеров тёмным ковром. Вытерев ноги и сняв сапоги, девушка прошла к комнате, бывшей кабинетом отца, больше похожим на библиотеку, он уже давно не вёл там дел, а лишь часами сидел и, уткнувшись в одну точку своими неживыми глазами, думал о чём-то своём. Лёгкий стук, абсолютно ненужный, и она входит. Он сидит, яблоки глаз скрыты бликами от лампы на очках, возможно, они закрыты, такое тоже бывает нередко. Лёгкое движение, тихие шаги и рука уже может дотянуться до середины стола и поставить мешочек, но взгляд замирает на огромной рабочей тетради, отчего-то открытой, там, ужасным почерком, написаны странные мысли человека, который знает слишком много, чтобы быть счастливым. "Ты пойдёшь дальше меня, ты будешь умнее меня, лучше и добрее. И поэтому я боюсь за тебя," - как-то, будто невзначай, сказал он, с тех пор мысль об этом пугала и её тоже. Она всё же поставила чай на стол и начала своё бесшумное движение из кабинета, когда услышала:

- Спасибо большое, - хриплый голос, какой бывал у него, когда он не разговаривал несколько часов к ряду, нарушил почти идеальную тишину.

- Скажи спасибо Марии, это была её идея, чай тоже её, - беззлобно и как-то бессильно ответила Мирослава.

- Приведи её к нам снова, я буду очень рад с ней пообщаться.

- Может быть, тебе стоит поехать к ней, а не вынуждать приехать? Ты же знаешь, она не способна тебе отказать, - если до этого момента девушка стояла спиной, то сейчас она повернулась лицом к собеседнику. На его лице уже не было очков, но глаза были закрыты, вид этого человека можно было бы назвать умиротворённым, если бы на ум не приходило слово "опустошённый". Усталость и загадочность - вот два главных признака великого предпринимателя и философа, дочь которого стремится избежать такой же участи, но сама же замечает, как идёт к ней. - Я уверена, тебе стоит проветриться.

- Возможно, и даже вполне вероятно, это пойдёт на пользу, но я не уверен, что у меня есть время на это, - он печально посмотрел на свою дочь, открыв глаза, он дал миру созерцать, как в серой пустоте вращаются безликие вселенные, о которых, верно, не стоит знать. - Проветрится никогда не помешает, скажем, в следующие выходные, я смогу найти время, но не могу ничего обещать. - Выдавленная через силу, пускай и не совсем лживая, улыбка. Этот человек не может измениться, он пришёл к своему совершенству личности и не думаю о том, чтобы перейти в другое состояние.

Помяв в руках пакетик с чаем, отец больше не сказал ничего, было видно, что он хотел бы, или же мог, сказать куда больше, уйти в повествование о прежних временах или поучение, но он не любил подобные проявления "заботы", так как не считал их таковыми. "Мои времена - мои и только мои, твои же - принадлежат тебе, и ты выйдешь из них. Не стоит приучать детей к урокам давно минувшего и даже сгинувшего прошлого," - так он говорил довольно давно и повторял это много раз, в том числе, отвечая на претензии знакомых и людей, с которыми ему приходилось сталкиваться, оберегая дочь. Никто его не понимал, а он и не стремился к этому.

Грустно улыбнувшись, непонятно, то ли из вежливости, от ли оттого, что ей этого хотелось, она покинула кабинет, отдававший запахом пыли и нагромождений бумаги. Мистер Хрусталёв раньше очень любил открывать нараспашку окно и, позвав любимое дитя, наблюдать вместе с ним за дождём, закатом или иными природными явлениями, но в последние годы он отчего-то перестал это делать. Возможно, с этого и началось их отдаление друг от друга. Что-то потянуло девушку в оранжерею, может, ассоциации с домом подруги и желанием вернуться туда, а, может, что-то ещё. Там её ждала ещё одна встреча, отношение к которой сложно было описать однозначно.

В упор смотря на зелёные листья, у одного из горшков с кустообразным растение, сидел парень в довольно строгом костюме, состоявшем из чёрных пиджака, брюк, туфель и галстука, а также белой рубашки. Когда-то многие посмеивались над его сходством со свидетелями Иеговы, а он не понимал юмора, но и не обижался, порой было такое ощущение, что он не способен в принципе на кого-либо злиться или таить обиду.

- Никак не ожидал увидеть тебя так скоро. Как поживает Мария?

- Прекрасно.

- Это хорошая новость, передавай привет в следующий раз, - несколько угрюмое и напряжённое, как и всегда, лицо ничуть не изменилось, оставшись всё таким же, как и до произнесённых слов. Этот человек функционировал наподобие механизма, причём, не тех элегантных моделей современности с их плавными переходами и движениями, нет. Эта машина для работы мозга, абсолютно забывшая о том, что телу также нужны ещё и мышцы, а также жир, хотя бы немного, двигалась, словно была детищем фантастов начала двадцатого века, рывками, угловато, но прямолинейно и без отклонений от маршрута. - Я пришёл сюда, чтобы поговорить о твоих обязанностях в университете.

Мирослава недовольно выдохнула и резко села в удобное кресло, стоявшее неподалёку от входа в оранжерею.

- Как ты знаешь, уже совсем скоро будет конференция, посвящённая студенческим научным проектам, и ректор очень надеется, что ты скажешь хоть что-нибудь. С твоим отцом...

- Я, что неудивительно, в курсе, кто мой отец и что он сделал для нашего общества, как раз поэтому я и не хочу выступать на конференции, - возможно, в повисшем молчании можно было бы расслышать как растут цветы в горшках, если бы это вообще можно было бы услышать.

- Но на неё ведь приедет президент-академик, - Мира кивком дала понять, что знает. - И твой отец там будет, - тот же самый кивок. - Я не понимаю тебя.

- Давай не будем об этом. - Как и всегда, всё упиралось в отца, и дело даже было не в его заслугах, их восхваления и отношения к этому девушки. И молодей человек, и она, они оба восхищались философом и гением, которым был мистер Хрусталёв, но если дочь следовала его принципам и, всегда думая самостоятельно, вносила в эти принципы свои коррективы, то парень просто брал его величие как факт, становясь догматиком, каких так сильно порицал его кумир. - Мы давно не встречались лично, и начинать нашу первую встречу за... четыре месяца со спора я не хочу.

Выйдя на задний двор, где расположилась обширная мощная скамья, стоявшая под плакучей ивой, чьи ветки были обрезаны так, чтобы можно было любоваться закатом, они сели и начали разговор на темы, максимально отдалённые от чего-либо серьёзного. Странно, но только на них они могли разговаривать, не ссорясь, друзья детства были так чужды друг другу, словно не были друзьями вовсе. Беседа длилась и длилась, пожирая время горстями, наверное, в глубине сознания, оба молодых человека понимали бессмысленность того, что они делают, безнадёжно отдалившись друг от друга, но постоянно встречаясь, почти-незнакомцы просто оттягивали неизбежное, рано или поздно, их взаимоотношения должны будут закончится.

Невидимый ни для кого, единственный, в своём кабинете, мистер Хрусталёв смотрел на природную беседку из плакучей ивы, он не видел тех, кто сидит там, но в точности знал, что там происходит. Сидя в камере своего кабинета, где он проводил почти всё своё время с того знаменательного дня, когда он закрыл свою компанию, не молодеющий мужчина думал, прежде всего, о будущем своего дела. Не желая бросать свою дочь на жернова истории, жертвуя её счастьем и, отчасти, рассудком, много лет абсолютной оторванности от своей физической оболочки давали понять, насколько легко было жить, не ставя во главу угла накопление и использование знаний. Довольно часто он задумывался о приобретении бессмертия, такого манящего и вечно желанного объекта для большинства людей, которое для него было просто средством, средством следования к своей цели.

Он искренне завидовал Семёну, другу детства своей дочери, понимая, как легко тому живётся в его личном мире без сомнений, полном догм и не свергаемых установок. И в тот же момент радовался, той самой слегка опечаленной радостью, какая возникает при осознании правильности движения и его же мучительности, за Мирославу. В его понимании, зависть и радость были взаимоислючаемыми эмоциями, надежно разведёнными по разные стороны баррикад. Разделять понятия, жёстко и при этом не абсолютно, было его любимым занятием, систематизируя знания об объектах и их свойствах, он строил картину мира, что характерно, правдивую только для него самого. И тем интереснее было наблюдать как два совершенно разных, почти антиподных друг другу человека делают последние попытки к взаимодействию, когда-то у него не получилось, возможно, в этот раз всё будет по-другому, пускай он в это и не верит, да и не желает подобного развития событий.

Огромное окно кабинета, протянувшееся на всю стену, от пола до потолка, сияло нестерпимо ярким светом, как и миллионы других окон в мире стекла с зеркальным покрытием. Почти все, за исключением, пожалуй, жителей самых старых районов, имели при себе тёмные очки, так как без них продвигаться по городу было невозможно из-за неисчислимого количества бликов, пляшущих по всем возможным поверхностям. Человек создал себе новую проблему, создав глазные протезы, превышавшие природные глаза в плане возможностей, он поставил под угрозу неприкосновенность личной жизни. Решив и эту проблему, он сделал невозможной комфортную жизнь без солнцезащитных очков. Решая свои нескончаемые проблемы, человек создавал себе новые, решая тем самым главный и единственно опасный вопрос - возможность потери цели для прогресса. Сияющий в веках процесс познания мира и создания технологически совершенных объектов сделал окружающий мир каким-то блеклым, невзрачным, там, далеко от границ города, трава была бледнее той, что в мегаполисе, люди казались какими-то измождёнными, пускай и живыми, чего нельзя было сказать о новой элите, дома - покосившимися, а жизнь - унылой. Изменив себя и общество за считанные десятки лет, человек забыл обновить природу, так, чтобы она не проигрывала искусству.

Утро было странным, как и любое другое утро с точки зрения человека, который никуда не спешит и не торопится. Люди занятые, люди прошлого, вечно спешащие, торопящиеся на работу или жить, точно знал, что солнце встало, что пора вставать. Мирослава потянулась и, недолго думая, рухнула обратно в кровать. Вчера она попрощалась с некогда лучшим другом, теперь же это был просто индивид из давно ушедших времён её детства, прощание было красивым, если не сказать романтичным, они долго сидели в мнимом одиночестве и смотрели, как медленно садится солнце. Правда, воспоминания об этом уже начали улетучиваться из головы, оставляя после себя только обрывки фраз и общего смысла. Это уже кончилось.

Прошлое не имело для неё особого значения, это часто любил повторять президент-академик, грузный черноволосый мужчина с окладистой бородой. Они были знакомы лично, вернее, он знал о её существовании и как-то раз видел лично, когда гостил у отца. Вездесущая тень бывшего предпринимателя настигла даже его, или же он сам стал детищем пророка новой эры? Когда люди разочаровались в бесконечно спорящих между собой бюрократах, позиционирующих себя как противники вставьте-нужное-понятие-для-порицания, наиболее прогрессивные социумы мира объединились ради создания нового общества, где главным мерилом полезности станет знание. Как символ революции в умах был выбран мистер Хрусталёв, непогрешимый, с исследовательским складом ума и прочее, прочее, всё, что ему приписывали. Живой кумир для масс чуть более высокого уровня интеллекта, чем прочие. Что характерно для любой революционной системы, ни одно слово из трудов символа не было переврано, их просто истолковали по-другому. Массовый подход к образованию не исчез, непогрешимые авторитеты остались, даже столь нелюбимые идеологом революции добровольно-принудительные мероприятия выжили. А он сидел и молчал, видимо, смирившись с этим.

Этого дочь никогда не могла понять, это же не могла она простить своему отцу и, каждый день, думая о его роли, вспоминала бледное, почти белое лицо Рудольфа Ульбрихта, уважавшего сверх меры, и в такой же степени боявшегося, того, с кем ему приходилось встречаться по долгу пропагандистских обязанностей. Кумир снисходительно улыбался и кивал, смотря немигающим напряжённым взглядом куда-то вдаль, поверх чернявой головы. Верно, он не хотел смотреть на человека, воплощавшего всю ту исковерканную суть его идей и мечтаний, та система, которую он придумывал десятки лет была воплощена совсем не так, как ему того хотелось. Он понимал, что ничто не идеально и поэтому молча принимал то, что имел, порой, в мертвых глазах мелькала надежда, наверное, на перемены, никто не знал точно, кроме него.

И снова девушка стояла у окна своей комнаты, что располагалась на втором этаже, в бело-серой спальной майке и таких же шортах, без особой цели смотря на улицу, по которой тихо ехали машины, с частотой около одной в минуту. Так было каждое утро, своего рода ритуал избавления от ночных мыслей, которые мучали её, вероятно, с начала осознанной жизни. После пяти минут мыслительной работы по подчистке сознания, она задёрнула штору и, надев штаны, медленно пошла на первый этаж, где её уже ждала бабушка.

Невысокая женщина с чёрными с проседью волосами как всегда улыбалась окружающему миру, делая то, что, как она сама признавалась, никогда не любила - готовила еду. Внучка изменила её, сделала добрее, и, судя по всему, примирила-таки с домашними хлопотами. Отец, слегка растолстевший за последние десять лет, тоже порой готовил, хоть это и случалось редко, мать, как это ни удивительно, порой также присоединялась к нему со свекровью, единственным человеком, который смотрел на кухонные приспособления для готовки, как на нечто неизвестное и даже чуждое, была Мира. Но в это утро в помещении для приготовления и употребления пищи, просторной комнате с небольшим количеством мебели, гарнитуры и декора, была только бабушка, старательно готовившая яичницу. Царившая тишина, а шипение яиц на сковородке, в сравнении с тем, что ждало любого жителя мегаполиса в центре города каждый день, если человек забыл ушные фильтры против шума, было тишиной, умиротворяла и располагала к размышлениям. Созданный мирок Хрусталёвых мотивировал к философии и измышлениям о смысле жизни куда сильнее, нежели путешествие, но убедить в этом было невозможно ни одного из тех, кто жил в не тревожимом здании.

Пожилая женщина с улыбкой на лице и, повернувшись, сделала вид, будто не заметила, как внучка вошла, удивившись. Она всегда играла в какую-то свою странную игру, понятную только ей одной, но получая от этого загадочного действия удовольствия, она осчастливливала всех вокруг. Быстро поставив тарелку с приготовленным блюдом перед девушкой, она с ребячей игривостью отошла и села на один из стульев, стоявших вокруг стола. В противовес своему сыну, она всегда старалась выглядеть оптимистично и не терять расположения духа, жаль, это получалось не всегда.

- Доброе утро, Мира, как спалось? - непривычно-искренняя улыбка озарила пространство, сиявшее и без того, но только странным, не прельщающим светом.

- Доброе, неплохо, что собираешься сегодня делать?

- Ох, всё планирую тебе шарфик довязать, - с этими словами, бабушка встала и неторопливо, но быстро, подошла к стоявшему отдельно креслу, на котором лежал серый недовязанный шарф приличной длины. - Вот, примерь-ка, конечно, когда доешь.

По прошествии двух долго тянувшихся минут, Мирослава обернула горло шарфом, осознав, что длина позволяет покрыть белую кожу тремя, если не четырьмя, слоями мягкой шерсти.

- Спасибо тебе, бабушка, жду не дождусь, когда смогу уже, наконец, начать его носить.

Пожилая женщина только улыбнулась в ответ и, сев, продолжила долгий процесс, который она каждый день производила с большим вниманием и трепетом. Она была на голову ниже своей внучки и, вечно смотря снизу-вверх, выглядела беспомощной, хоть и была человек редкой силы воли и самообладания, пускай в последнее время нервозность былой жизни и начинала сказываться всё сильнее. Погруженная в подобие транса размышлений, внучка тихо и медленно ушла с кухни, направившись вновь на второй этаж, в свою комнату. Стоило одеться и отправиться в город, или, наоборот, за город, лишь бы не оставаться дома. Поднявшись, она надела просторную серую толстовку и голубоватые джинсы, а потом, тихо ступая босяком по ступеням, вновь спустилась на первый этаж и прошла в прихожую, где, натянув кроссовки, с некоей радостью, вышла из здания.

Пройдя половину квартала, Мирослава оглянулась на свой, явственно выделявшийся, отделанный под дерево, двухэтажный дом. Большая часть других домов, из которых уже начинали выползать люди с жёлтыми галстуками, были серыми, голубыми, или, на крайний случай, чёрными, да и особого разнообразия в конструкции не наблюдалось. Впрочем, возможно, одинаковым людям из элиты это и не было нужно.

Нестерпимо блестели не только миллионы зеркальных окон, но и серебристое небо-купол, состоявшее из скреплённых друг с другом металлическими соединениями шестигранных высокотехнологичных панелей, которые и отвечали за климат и погоду внутри купола. Случалось так, что за пределами купола бушевала метель, но в самом городе не падало и снежинки, поскольку был ещё только ноябрь, а значит, психологические границы зимы не были перейдены. Такая трепетность в отношении психологических установок и границ была странна для тех, кто считал научный шок основным способом воздействия на непросветленные народы. Отец верил в силу противоречий, являвших истину окружающего мира, но даже он не смог бы увидеть смысл в искусственном сужении зоны комфорта. Человек оказался заперт внутри городов под высокотехнологичными сверхпрочными куполами, отрезанный от природы, настоящей и понемногу расцветающей вновь.

По неведомой ей самой причине, Мире хотелось отправиться вновь к Маше и пробыть там большее, нежели вчера, время. Движение зелёных пребывало в упадке с тех пор, как европейская цивилизация достигла уровня развития, при котором темпы загрязнения не только замедлились, но и стали обратными. Был в этом, правда, один существенный плюс - в этом движении остались только самые последовательные и верные люди, которым была важна идея. Алексей Степанович, добрый и милый, хоть порой и надоедливый, сосед Маши, извечно даривший девушке с киберпротезом руки растения в горшках, скопившиеся у последней на окне в чудовищном количестве, был одним из таких людей. Пожилой мужчина под семьдесят был так же свеж и полон сил, как и на фотографиях пятидесятилетней давности, когда ему довелось жить в другую эпоху перемен, которую хотелось забыть. Мир, разорванный между двумя идеями, вдруг решил срастись обратно, но от этого легче не стало, скорее даже наоборот, всё запуталось и стало непонятно, кто друг, а кто - враг. Новая же эпоха, сулившая всё изменить, как всегда, в лучшую сторону, уже являлась из туманного будущего, обнажая свои металлические конечности, обвитые небольшим количеством зелёных побегов и изморози далёкого манящего севера, куда постепенно двигались границы технократической утопии. Но утопии ли?

Излишне-зеленые деревья просторных проспектов мерно шелестели своими идеальными листьями, будто привезенными с фабрики, несколько групп интеллигентов сливались с архитектурой на заднем плане, блестящий купол не мог скрыть серость облаков над ним, зрительно он немного пульсировал, будто снаружи шёл ливень или град. Громадные дирижабли, как и всегда, висели в небе, что-то транслируя через расположенные по бокам экраны, жизнь продолжалась, прогресс продолжался, суета стала такой обыденностью, что не воспринималась как таковая. Эти люди с серыми лицами наверняка чем-то заняты, через телевидение передают, вероятно, какую-то важную информацию, а Мирослава было всё равно, в этом расширившимся до ужаса мире, где расстояние стало таким незначительным фактором, она была озабочена тем, что сказать подруге. Цикличный звук движения сверхскоростного поезда, вновь уносившего девушку прочь из родных мест, пел гимн раздумий, призывая мысли явиться и заполнить головы пассажиров.

Пустой вагон пустого поезда, вся проблема вчерашней поездки стала немного смехотворной, выбери она другое время отбытия и всех тех переживаний можно было бы избежать. На отдаленном сидении расположился задремавший полноватый человек, его голова съехала с подушечки и было похоже, что она висит в воздухе. Человек не издавал никаких звуков и, отчасти, производил впечатление свежего трупа, правда, если бы это было действительно так, то индикатор состояния здоровья на его шее горел бы красным, а не синим. Мира устроилась поудобнее, протянув ноги, она потянулась и развалилась на абсолютно свободной скамье, вчера она и вспомнить не могла о том, какой прекрасной может быть поездка, когда едешь один. Громадные голограммные облака плыли по ещё более внушительному куполу, реальный масштаб которого можно было оценить только подойдя к его панелям у земли. Девушку потянуло в сон и она установила на часах будильник так, чтобы он прозвонил за две минуты до прибытия на нужную станцию.

Только разбудил её не будильник, а тот странный мужчина. Он стоял напротив неё, склонив корпус на сорок пять градусов и смотря ей прямо в лицо. Будто искрящиеся голубоватые глаза отражали гигантские блестящие здания, сразу было видно, что глазные яблоки у него искусственные, иначе бы он, как минимум, щурился. При близком рассмотрении мужчина оказался не таким полным, каким казался, такое ощущение создавалось из-за свободно болтавшихся пол пиджака. Взгляд становился невыносимым.

Ты что-то хотел? - пребывая в некотором замешательстве, спросила девушка. Её глаза чуть держали, а приборы, исполняющим функции глаз, незнакомца следили за каждым их движением, он точно видел сквозь очки, но, скорее всего, его мозг насчитывал положение зрачка по вредным физиологическим проявлениям, напряжению мышц.

Не ты ли дочь Хрусталева? - тело недвижно стояло, двигались только губы, бледные и с неким тёмным отливом. Упорядоченное взъерошенные чёрные волосы чуть подрагивали от проникавшего внутрь вагона сквозняка. - Очень интересно будет послушать твоё выступление на конференции, говорят, на детях гениев природа отдыхает, но, может, Хрусталевы настолько совершенны, что это к ним не относится?

Ещё один безумец, сотворивший себе бога из человека. Отец неустанно повторял, что сравнение человека и бога, в рамках идеологии, ставящей человека в центр вселенной, оскорбляет человека, адепты гения слушали, но продолжали делить человечество на людей и сверхлюдей, то есть, богов.

Я не собираюсь выступать, - начиная злиться, ответила Мира.

Лицо из отсутствующего стало удивленным, тихо и про себя, девушка порадовалась, что смогла согнать тень безразличия с надменного лица напичканного электроникой человека. Глаза, и так пребывавшие на выкате, вылезли ещё чуть-чуть, незнакомец стоял, держась за ручку на поручне и смотря в одну точку. Зазвенел будильник и он электронный человек скосился на часы.

Пора просыпаться, значит? Выходишь? - безразличие вернулось на его лицо, только мелкая капелька пота на шее выдавала пережитый когнитивный диссонанс.

Да.

Всё происходило слишком медленно, поезд несся по городу, а внутри его, два человека, таких же, как и те, кто создал эту машину, стояли в молчании и смотрели друг на друга. Немая сцена, оба ждали остановки, освободительной мечты. Трение металла издало чуть заметный металлический скрип, поезд остановился, и отворили двери. Девушка, аккуратно встав, прошла к выходу, наблюдая краем глаза за застывшим человеком. Только сейчас она заметила, что он, несмотря на явный статус интеллигенции, не носил обычную для них чёрную рубашку и жёлтый галстук, его рубашка была серой, едва бледнее его лица. Возможно, первое впечатление было обманчивым и он не совсем таков, каким показался, но уже вышедшая из вагона Мира не успела ничего сказать, поезд вновь отправился в путь. Существовала такая вероятность, что это была Возможность, также вероятно, упущенная.

Серые улицы неприветливо улыбались ей назойливыми солнечными зайчиками, не плясавшими, а медленно перебирающимися с места на место. Изобилие зелени не спасало ситуацию, вчерашнее впечатление исчезло, мир перевернулся с ног на голову, так хотелось увидеть того доброго седого старичка, так надоедавшего ей обычно. Из-за угла, весело развеваясь на ветру, выпорхнула борода, за ней показалось туловище в серой одежде. Алексей Степанович нёс старый деревянный ящик, в котором лежали бумаги, и из которого торчали зелёные листья растения. Увидев девушку, он охнул, немного замедлился в своём движении и долго неотрывно смотрел той в глаза, вернее, в солнцезащитные очки, сам он, как и многие зелёные, носил специальные линзы, мирившие глаза с солнечными лучами.

Как я рад тебя снова видеть, - казалось, пожилой мужчина был несколько ошеломлен, - ты случайно к нам забрала или специально?

Специально, Алексей Степанович, специально, - печально, но с какой-то надеждой, ответила Мира. Её левая металлическая рука чуть дернулась, старичок внезапно стал озадаченным с каким-то оттенком беспокойства. Свободной рукой он нежно взял высокотехнологичный протез и повёл девушку в здание. Элегантно и как-то незаметно, Алексей Степанович будто раздвигал все преграды на пути, преследуя цель соединить двух людей. Маша сидела неподвижно, тихо и медленно дыша, она всё же вернула себе покой и сейчас наслаждалась путешествием по закоулкам своего разума. Мира присела в отдаленном углу комнаты и, наблюдая за подругой, сама погрузилась в подобие медитации, мысли заполняли весь мир, но видениями не были.

Казалось, вся вселенная заполнилась символами, бесконечным множеством мерцающих, но незримых слов, образов и чисел. Проносились мимо туманности и бесчисленные звёзды, рождая неясные силуэты множества рук и неприятно огромной фигуры, пронзавшей пространство своей неимоверной величиной. Руки тянулись к ней, но фигура сидела недвижно, закрыв глаза, странное существо галактического масштаба игнорировало всё, окружавшие её. Но стоило Мирослава мысленно приблизится, мёртвые глаза воззрились на неё и ей стало дурно.

Она вздохнула с таким напряжением, очнувшись, что Маша дрогнула и обернулась, уже третий человек за день смотрел на неё с явным беспокойством. Мира глянула в небольшое зеркальце, висевшее слева от входа, четвёртая беспокойная пара глаз за день. После странных образов забытья, собственное лицо показалось каким-то неестественным и пугающим, а из-за плохого освещения было близко к серому цвету. К серому лицу и такой же по цвету шее прилегал а чёрная рубашка и уже начал материализовываться жёлтый галстук. Девушка резко отвернулась и с трудом удержалась от того, чтобы швырнуть что-нибудь в мелкое зеркальце. Чёртов день, чёртов первый встречный, чёртов полусон. Как обычно бывало в подобных ситуациях, механическая рука напряглась и начала мигать небольшой желтой лампочкой на запястье. Программа не понимала, что происходит, видимой угрозы не было, но хозяин был напряжен, это не могло не на сторожить встроенную систему взаимной безопасности. Человек, как ни старались прогрессивные социологи-инженеры, вписываться в систему отказывался, поэтому было решено создать программу, которая бы следила в том числе и за самим хозяином потенциально опасных протезов.

Все хорошо, Мира, все в порядке, - Мария честно верила, что эти слова способны помочь, из раза в раз она пыталась помочь таким способом, но никто никогда не говорил ей, что это не помогает.

Мирослава, молча обняв подругу, остекленевшими глазами смотрела ей через плечо в окно, за которым снова проплывал дирижабль. Брюхастый монстр медленно удалялся от непримечательного дома, нехитрая картина погрузилась было девушку в новое состояния полусна, но она вовремя опомнилась и прогнала уже налетевшие новые образы. Так прошло некоторое время, мимо пролетели чай, какое-то печенье, бессмысленная беседа, все меньше оставалось тревоги, всё больше безмятежности окружало беспокойное сознание. Но тут в дверь постучали, после разрешения войти, в комнату еле заглянул Алексей Степанович, на котором всё ещё не было лица, вернее, его не было снова, не привычная суровость, хмурые седые брови.

Отец твой приехал. Говорят, он страшно отругал какого-то юнца, да так, что тот был в таком шоке, что в течение часа от него не могли никакой реакции добиться, - старичок говорил отрывисто, с длинными паузами и безо всякого удовольствия или обычного своего оптимизма. - Хорошо, что ты в себя пришла, а то несчастному парню ещё раз досталось бы. Он ждёт на улице, иди скорее.

Говоривший подождал, пока девушка соберется и, когда та вышла из квартиры подруги, хотел было остановить саму Марию, но она была не из тех, кого можно было остановить на пути к желанной встрече. Уже через пару минут группа из трёх людей была на улице. Первой вышла Мира, только она и успела заметить разъярённое лицо мистера Хрусталева, стоило выйти из здания Маше, как оно сменилось маской добродушие. Алексей Степанович остался в дверном проёме, всё такой же неестественно хмурый, он чем-то напоминал ледяного великана из скандинавских мифов, это была странная ассоциация, объяснить которую девушка была не в силах.

Добрый день, Мария, как дела ваши? - учтиво и слишком притворно не безучастно спросил отец Миры.

Всё просто отлично! Надеюсь, у вас тоже всё в порядке?

Почти, - ленивая лукавая улыбка. - Рад был тебя увидеть, но нам с Мирославой надо поговорить. - При этих словах дочь еле заметно вздрогнула. - А сразу же после этого меня ждёт президент-академик. Прости, я бы и сам хотел побыть тут подольше, но обстоятелсьтва, как говорится, сильнее нас.

Всё с той же улыбкой он мягко столкнул дочь в машину и залез сам, темно-синий автомобиль на гравитационной подушке беззвучно тронулся и покатил прочь. Отец знал о том, что произошло, он точно знал, Мира не видела его таким взбешенным с юности, когда тот узнал о том, что не следовало. Но то, что было тогда, и что случилось сейчас, не было похоже совсем, да и особых причин для волнения не должно было быть, не должно.

Почему? - односложный вопрос был странно понятен и собеседник истолковал его правильно.

Если я не могу заступиться за свою собственную дочь, зачем я вообще нужен? - короткая выразительная пауза, подобная сотням похожих, во время которых мир будто начинал вращаться вокруг усталого мужчины средних лет, ожидая, что он скажет. - Мы с твоей матерью долго думали, стоит ли создавать официальную семью, стоит ли воспитывать тебя с настройкой на будущее создание подобной ячейки общества. Я не смог отстоять наше право на свободу перед нашими родителями, но я пообещал, что никто и никогда не посмеет лезть к тебе с нотациями. Я слышал разговор, он мне не понравился.

Его лицо несколько побагровело и приобрело некую яростность. Брови сдвинулись к переносице, мимические морщины стали куда более явными, глаза блеснули живыми нитками праведного гнева.

Любовь и ненависть ходят рука об руку, чем больше я люблю что-то, тем меньше мне нравится его антипод или то, что угрожает или даже может угрожать ему. Это мой порок и я не могу ничего с ним сделать, - в этом был весь отец, как только он начинал говорить на мировоззренческую или философскую тему, его лицо, каким бы оно ни было до начала этого действия, становилось непроницаемой серьёзным. - Но знаешь, порой я задумываясь, не излишне ли вмешательство? Ход жизни человека делает его уникальным, каждое событие, со знаком плюс или минус, меняет его, помогает ему стать самим собой, задуматься. Разве я не разрушаю эту прекрасную систему событийного воздействия? Да, разрушаются, но утешаю себя лишь тем, что каждый раз хочу как лучше.

Машина резко, по меркам подобных ей автомобилей, затормозила, вокруг простирались казавшиеся бесконечными парки, в которых прогуливались вроде как счастливые люди с различными животными на поводках. Здесь были все, от собак и кошек до попугаев и одной затесавшейся рыси, живые существа гуляли безо всякой видимой закономерности, единственное, что их объединяло, так это факт присутствия жизнерадостных улыбок на лицах всех без исключения людей и абсолютно невыразительного и аморфного поведения животных. Человек с рысья явно оживился, завидев Мирославу, но отпрянул в тот же момент, когда следом за ней из машины вылез отец. Стрельнув глазами в сторону девушки в последний раз, незнакомец удалился вглубь лабиринта из идеально чистых дорожек.

Идиллия жизни, человек-хозяин, пребывая в иллюзии заботы о питомца, чувствует себя лучше. Те самые ненавистные тебе мёртвые глаза просто перекочевывают с хозяина на игрушку для духовного удовлетворения, во времена моего детства животные были куда жизнерадостные, уж поверь, я знаю о чём я говорю, - отец и дочь медленно шли между двух внушительных травяных площадок, на которых, как и всегда, устроились довольные своей жизнью люди, уминавшие принесённые из дома вкусности.

Зачем ты привёл меня сюда?

Я далеко не лучший родитель, я не умею быть и радостным и заботливым одновременно, хотел, чтобы ты увидела, что могло бы быть, если бы я не был таким, какой я есть. Я хочу, чтобы ты полюбила и приняла себя, вот и всё, нашей семье будет достаточно и одного меня, который не может простить себя за ошибки и минусы. Мне понравился твой ответ тому парню и я был просто обязан поддержать подобное начинание.

Ты слишком добр для того, кто способен ненавидеть.

Я недостаточно добр для того, кто способен ненавидеть так, как я. - Он сделал паузу, будто ожидая какого-то комментария. - Но знаешь, если возвращаться к тому, почему я привёз тебя сюда, посмотри на этот мир, когда я был ненамного младше тебя, я подумать не мог, что мир так изменится во время моей жизни. Единственное, что я хочу чтобы ты поняла, так это то, что я не хочу чтобы ты думала, будто я буду счастлив, если ты не станешь принимать активное участие в развитии общества. Я буду счастлив, если ты поступило так, как хочешь сама и изменить то, что тебе не нравится.

Больше он не сказал ничего, только сидел и смотрел на плещящийся вдалеке фонтан. Миру следовало было бы начать вращаться вокруг своего идеолога и создателя, но он не стал, как обычно бывало, когда тот замолкал. Вселенная стала статичной, прекрасно спокойной и ничто, казалось, не могло этому помешать. Возможно, Мирослава задремала и случившееся далее ей только приснилось, но, так или иначе, она увидела то, что запомнилось ей надолго.

На плечо отца села птица, затем другая, ещё и ещё они слетались со всего огромного парка, садились и, когдамета уже стало не хватать, взлетали, так, чтобы каждая из них смогла прикоснуться к этому человеку. Уделив всё своё внимание этой картине, оцепеневшая девушка совершенно не заметила того, что мир вокруг стал зеленеть, многометровые побеги строящихся по земле растений стали сползаться к мужчине, которого закрывали собой птицы. Потом крылатые создания удалились и один на один с растениями остался мистер Хрусталев, странно состоявший из всего, что подарила миру цивилизации, вместо костяшек виднелись шляпки шурупов, пальцы были механическими, как и руки в целом, через лицо пролег длинный след от технологического вмешательства. Волосы сталитпохожи на металлическую стружку. Буйная зелень застыла и начала выжидать развития событий, но стоило светящимся изнутри мутно-серым глазам раскрыться, живая природа отрянула и поспешила вернуться туда, откуда пришла. Мир заполнил мерный шум, схожий со звуком помех. Затем пришли сумерки и покрыли весь окружающий мир навевающей тоску серостью, сквозь эту серость резко пробилась попарно сгоревшие голубоватые огоньки. Искусственный человек, мистер Хрусталев, с каким-то пугающим механическим скрипом повернул голову и раскрыл глаза, то же странное сияние, идущее изнутри глазных яблок.

Свет уличного фонаря упал не её лицо и тут же остался где-то позади, на проезжей части, где машины уже не было. Она очнулась ото сна и первым, что она увидела был отец, снявший с себя такой обычный для него пиджак и накрывший им дочь, лицо, пускай и оказавшееся каким-то необычным в скупом освещении, было точно живым, возникший контраст сна и реальности, в котором, вопреки предрассудками, реальность выглядела куда привлекательнее, давал понять, что многие страхи девушки остаются всего лишь страхами. Стало странно тепло и уютно, как бывает в загородном домике в лесу ночью во время дождя, когда согревают чай, след и человек поблизости.

Мирослава вовсе не была слабой, ни телом, ни разумом, ни сердцем, хотя на счёт последнего можно было бы ещё поспорить. В особенности из-за почти природной рассудительность, пришедшей, как часто происходит, поздновато, и механической руки, полученной во времена, когда рассудка не хватало. Но сейчас, именно в этот момент тихого и спокойного блаженства ей хотелось стать слабой и маленькой, оказаться в далёком детстве и попросится к отцу на руки. Но она не произнесла ни слова, только незаметно закрыла глаза и заснула вновь.

Она помнила, как отец взял её на руки и внёс в дом, как она вцепилась в его рубашку и не хотела отпускать, как ему пришлось ждать, пока она не запрет вновь. Утром пришёл стыд и нечто, напоминавшее удовлетворение. Это было раннее утро, солнце, вернее, иллюзия огромного светила, от которого, на самом деле, уже мало что зависело, еле показалась из-за мнимого горизонта. Мнимость его была столь же очевидна, как очевидна была теперь картина будущих шагов для Мирослава, человек, от которого она боялась получить напутствие, думая, что уже получила всё, что следовало, показал ей другой путь. Оставалось только двинулся по нему. Вселенная, не останавливавшаяся в своём движении ни на минуту стала присматриваться к своему грядущему центру.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"