Владимир злобно пнул только что отнятый у малыша "Сникерс"... "Буржуи проклятые",- негодовал он, - "понавыпускали дерьма. Травят русского человека". И тут же память услужливо выставила ему образ "Красной шапочки" производства некогда гиганта отечественной индустрии - Новорыбкинской кондитерской фабрики. Вся белая-белая, с шапкой, зовущей к борьбе и социализму, она казалась воплощением покоя и сострадания. "Не боись, Вовка", - как бы шептала она, - "Наша возьмет. Правду - ее не затопчешь и не заплюешь... Она, правда, вылезет наружу и победит, обязательно победит".
"Эх, малявка", - погладил он малыша, -"Если б ты знал, какая пропагандистская машина Запада работает сейчас против тебя, против будущего нашего. Через этот Сникерс, милый ты мой, и внедряются они в нашу Отчизну".
Здоровая тетка налетела откуда-то сбоку и сверху, поддала пинком в то место, где у Владимира кончался позвоночник и завопила громко-громко, подавляя все звуки вокруг. "Сволочь... ребенка... последний рубль... сиротиночка моя..." доносилось до него во время полета. А в голове, отодвигая эти звуки в сторону, пронеслось: "Как Чкалов, как Чкалов..." И в эти мгновенья представилось ему будто он, в старые добрые времена, сидит за штурвалом рядом с народным героем. И проносятся внизу льдины и шпалы, и ветер рвет волосы, и поют они: "Наш паровоз..."
Стена, в которую воткнулся Владимир, была твердая. Он встал, отряхнулся, прошипел сквозь зубы: "Падла империалистическая...", плюнул и гордо развернувшись спиной к тетке пошел... Пошел гордо, как будто нес он красное знамя, как будто это в последний раз идет он по этому асфальту, упиваясь весной, птицами, солнцем. Малыш подбежал сзади и ухнул Владимира кирпичом по затылку... А потом быстро-быстро замолотил кулачонками по спине Владимира и заплакал - жалобно и безнадежно.
"Эх, ты, несмышленыш...", - ласково протянул про себя Владимир, - "Не знаешь ты на чью мельницу льешь ты в этот момент воду... Империализм, брат, он не спит - он разлагает и всячески досаждает нам. А ударил ты меня не потому, что такой плохой, а потому что воспитали тебя так. Но подожди, подойдет время, и услышишь ты голос правды, великий голос, великий и всепобеждающий. И вспомнишь, как бил ты в свое время человека, с большой буквы Человека и захочется тебе за это дважды, нет, трижды ударить окопавшегося врага".
Глава первая
Рождение Владимира
Сколько себя помнил, Владимир рождался в семьях заведующих роно или юристов. Мать его, простая крестьянка, с натруженными красными руками как раз в то время окучивала капусту. День был необыкновенно хорош. Лето, разгар страды по окучиванию капуст, мягкий вечерний закат, небо в полосочку - все располагало к добрым делам. И тут где-то забасил Владимир. Мать обернулась - метрах в тридцати позади лежало маленькое чудо и семенило ножками, зовя ту, что подарила ему жизнь. Как сейчас помнит Владимир ту любовь, которую излучали ее глаза. "Наконец-то", - произнесла мать.- "Наконец-то... Родился милый мой, ненаглядный". Она и сама, наверное, счастлива была в эту минуту. "Смотри, сынок", - произнесла она, слегка изучив ребенка. - "Смотри - вот он мир-то, твой мир, не чей-нибудь еще, твой... Бери его себе, сыпь в ладошку, перекладывай, как картошку горячую... Люби его, сынок, владей им". Может, потому и назвала она сына Владимиром. Простая русская женщина - как далеко вперед смотрела она, как прозорливо вглядывалась в глубь времен, как благодарен был ей в ту минуту Владимир, как обожал ее... И не было счастливей сына, и не было счастливей матери, и хорошо было им обоим
Глава вторая
Семья и воспитание
Младенчество Владимира прошло невзрачно, серенько так. Он приноравливался к мещанам-родителям, тайно лелеявшим мечту о выигрыше в лотерее или "Поле чудес". Дедушка (по линии матери), известный на всю округу алкаш и бузотер, ушел как-то годков тридцать тому за горизонт и к вечеру не вернулся. Не вернулся он и на следующий день, хотя была пятница и весь четверг моросило. В субботу и воскресенье его никто особо и не ждал, а в понедельник хватились - надо было получать зарплату в конторе. Дед не пришел и за зарплатой. В следующий раз о нем вспомнили (на этот раз тепло) через три года, когда нашли его заначку - 17 рублей 14 копеек мелочью. Бабка (по материной линии) плакала, причитала: "Кормилец... Гляди-ка - уходил, а о нас думал... Не бросил помирать с голоду. Оставил все как есть". О пропавших вместе с дедом золотых чайных ложках, чемодане вещей, пуховом платке, ножницах, ситечке, трех сотнях кирпича, старой гнедой кобыле и не менее гнедой, хотя и более молодой Верке Голубовой со двора напротив никто не вспоминал. В ответ на бабкину реплику Владимир, гневно отбросив в сторону материнскую грудь, подбежал к столу, стукнул кулаком и завопил: "Мещане вы!!! Нет на Руси интеллигенции, нет ее. Где ты, Русь моя?! Что сталося с тобой? Герцена сюда! Давай, друг Гера, звони в колокола, буди ты ее, проклятую и стонущую, изнывающую под ярмом дури и стыда..." И зарыдал горько, уткнув кудрявую голову в тарелку с пареной репой. Вот такими и были первые слова Владимира.
Граничащая с паранойей мечта о деде, канувшем в Америку и нажившем там миллионы, постоянно терзала отца и мать Владимира. Они дружно мечтали о том дне, когда старый пень загнется, написав перед этим неверной рукой на листке бумаги "Все свое немерянное богатство оставляю дочке Зине и зятю ее...". И вот летит депеша из Американских Штатов, и валят с небес горы кренделей и пряников, смотрят и завидуют все, завидуют и смотрят. Не любил Владимир этого. И потому всячески поджигал почтовый ящик свой и соседей своих - потому как прозорливо полагал такое же потребительское отношение их к жизни. Из искры возгоралось пламя, сжирая на своем пути извечное стремление соседей к легкой наживе.
Соседи, видно, в то время не планировали расставаться с американской мечтой и бивали нередко Владимира хворостиной и тыном. Следы изуверств и посейчас можно было высмотреть у Владимира через щелочку туалета, когда обнажались перед оправлением естественных нужд места пыток и побоев. Но даже это не могло сломить народного героя - пламя вновь и вновь озаряло соседские двери, звало к борьбе и бросало вызов тоталитаризму вообще и во всем мире в частности.
Глава третья
Детские годы
Дабы избавить соседей (хотя бы на время) от пламени освободительной войны, родители порешили отдать кровинушку свою в ясли. Путь до яслей оказался тяжелым. И хотя практически через неделю многочисленные следы укусов и синяки на теле родителей, полученных во время конвоирования в сад, зажили, рана в душе Владимира осталась навсегда.
Ясли и детский сад только закалили Владимира. Многочисленные стычки с сынками кулаков, баев, новоявленных нуворишей и прочих богатеев закрепили уверенность Владимира в правильности выбранного им пути. Он не сдавался. Он гордо реял над толпой и оттуда плевал на их сытые затылки и замшевые курточки, дырявил калошики вилками, подсыпал слабительного в манную кашу, а то и просто наподдавал то под зад, а то и в ухо крепкой рукой рабочего класса.
Глава четвертая
Как куются характеры
Продажные девки мирового империализма - воспитательницы всячески вредили правому делу и без конца ставили народного героя в угол. Особо усердствовала Марь Иванна, нагружая сердце маленького вождя и оставляя незаживляемые раны в рано окрепшей душе его. Но и здесь не сдавался Владимир - все углы исчертаны были его острыми политическими карикатурами на воспитательниц и нянек, а также пророческими изречениями - "Погодите, шкуры, мы до вас доберемся!!!", "Не забуду муки пыток", "На-ка, Ивановна, выкуси", "Все на борьбу с существующем строем" и "Наш рабочий ответ правителям - нет совместному хождению в ясли с богатеями!!!". Часто ставили рядом с ним надзирательницу, которая следила, чтобы не дать Владимиру использовать его камеру в качестве трибуны, откуда мог он напрямую обратиться к народу. Уж сколько раз изымали у него то мелок, то флакончик туши, а то и уголек, способные стать орудием в умелых руках разжигателя масс. Казалось, в таких невыносимых условиях невозможно было хоть как-то влиять на общественную жизнь Родины.
Но не таков был Владимир... Не мог он стоять в стороне от общественных процессов. И гениальный ум его рождал одну за другой идеи обхода тоталитарного давления всего репрессивного аппарата системы. Бывало стоит в углу, расплачется будто бы, соплей понараспустит. Цербер его успокаивается, потому как думает, что раскаивается малый герой в содеянном поступке. Не тут-то было!!! Наберет Владимир сопелек в ручку и начнет размазывать по стене, выводя одну за другой ровные ладные буквы - "Здесь жил, работал и творил...". Отойдет от стены, когда отбудет положенный срок, попадет солнце на буквы, и горят они и переливаются, и захолонет сердце у каждого, кто всмотрится в буквы, прочтет слова и постигнет их глубинный смысл.
Так на своем примере ощутил Владимир всю несправедливость и неправедность существующего политического строя.
Глава пятая
Жажда знаний
Где-то на девятом году понял Владимир, что не хватает ему знаний для борьбы с империализмом и потому уступил настойчивым желаниям воспитателей о поступлении в школу. Хотя и детский сад покидать было жалко - уж очень быстро расправлялся он теперь с пяти-шестилетними противниками по идеологическим спорам. К врожденному красноречию добавилось еще несколько килограмм веса, что сильно помогало в воспитании подрастающего поколения.
Понял Владимир, что недостаточно только писать прокламации и воззвания - необходимо еще и уметь читать. А этого он не умел и потому решил, в целях экономии времени, осваивать алфавит не самостоятельно, а под руководством наиболее реакционной части насквозь прогнившей интеллигенции - учителей.
Но уйти, попросту хлопнув дверью, не получив документ об окончании детского сада Владимир не мог. И потому собрал он аттестационную комиссию и потребовал выдачи диплома об окончании этого учебного заведения. Месяца непрерывного давления на администрацию хватило для получения новенькой книжицы с золотым тиснением. "Отличнику детсадовской подготовки" - сверкала и переливалась надпись. И, хотя эта надпись далась Владимиру особыми боями и провокациями, она не повлияла на негативное отношение родителей к обучению родного дитятка в среднеобразовательном учреждении. Видно, прикинули они, что уж больно много стекол и стен в месте, где сплетаются воедино судьбы молодых, но уже героев и старых, закосневших в правильности выбранного ими неверного пути училок и их приспешниц - лаборанток и уборщиц.
Семейный совет постановил - никаких школ, никаких подрывов семейного бюджета, а только работа по дому и походы в магазин. И понял тут Владимир, что и родные с виду люди могут оказаться в результате черствыми тупицами, не понимающими, зачем идут люди в школу, зачем рвут они с прошлым и мосты через Сызрань.
Глава шестая
Как Владимир учился ненавидеть существующие строи.
1 сентября мать выставила сына на улицу. В надежде, что он принесет с базара в их теплое мещанское гнездо морковки. Но не домой понесли ноги молодого мученика совести после свершения акта купли-продажи. Библиотека, которую посетил Владимир, не содержала раздела политической литературы. Поэтому пришлось довольствоваться учебником химии за 8 класс и арифметики за второй. Литература была отвергнута за ненадобностью. "Я не читатель, я - писатель", - определился на всю оставшуюся творческую жизнь Владимир и оставил манускрипт на положенном месте. Проблема незаметного выноса книг упростилась до предела. Они перекочевали в рюкзачок и бережно укрылись морковкой. "Пора", - решил Владимир.
Надо было видеть, как Владимир шел в школу, навстречу новым мучениям и испытаниям. Казалось, ничто не в состоянии остановить его поступательные движения в сторону знаний. И похож он был на того Ломоносова, что через всю Сибирь шел учиться в Петербург. Только вот осень в том году выдалась дождливая и слякотная. Идти приходилось, осторожно ступая между предательски прячущимися под водой лужами. И даже здесь Владимир продвигался грациозно, как в танце. "Шаг вперед, два шага назад", - пела душа его, и солнце всех угнетенных потихоньку выглядывало из-за туч, стремясь подарить пару-другую ультрафиолета маленькому Вождю. Лужи местами попадались сырые и глубокие. То одна, то другая штанина с характерным похлюпыванием скрывались под гладью воды то до колена, а то и поглубже. Грязь, налипшая на лаковых ботиночках и носках, мешала продвигаться к вершинам знаний. Рюкзачок, перемешавший к тому времени в своем чреве морковку и учебники, спадал то вправо, то влево, норовя завалить набок и ткнуть личиком в холодное и липкое месиво - совместное творение дождя и навоза.
А мимо мчались на праздное препровождение, шумя моторами, травя родную планету, попирая шинами Родину, сытые сынки и дочки новых ее хозяев. Разогнавшись, обдавали они Владимира и таких же, как он, простых и гордых патриотов, потоками воды. И казалось, нет спасения от этих брызг и унижений. Бывало, что и солнце меркло за грязным водопадом. Но Владимир знал, что скоро, вон там, за поворотом, сможет он вновь проявить характер и волю, отомстить за всех тех, кому плохо сейчас и за тех, кому плохо станет потом.
На пятачке перед школой толпились те самые автомобили, что минуту назад вершили черное дело по указке своих хозяев. Владимир осторожно выглянул из-за угла. "Иномарки...", - с непередаваемым удовлетворением отметил он.
Идти дальше было опасно. Быстро лег Владимир на землю и пополз к предметам роскоши современной буржуазии, волоча за собой рюкзачок и оставляя широкий след в грязи от своего еще не полностью окрепшего детского тельца. Не раз хотелось Владимиру бросить все, не раз вздымал он голову вверх, определяя оставшееся до объекта расстояние, но вспоминал он про унижения народа и гнал себя вперед и вперед, к высокой и благородной цели.
Достигнув автостоянки машин вероятного противника, Владимир быстро, по-солдатски, вытряхнул из вещмешка книги и морковку. Рассмотрев детальнее выпавшие предметы, он прозорливо решил вернуть на исходные позиции книги - источник знаний. После водворения книг, Владимир взял первую морковку и наперевес с ней бросился к ближайшему автомобилю. Пять секунд - и морковка прочно заняла место в выхлопной трубе, войдя туда настолько плотно, что казалось никакая сила не сможет выдворить ее из чрева иноземной гадины.
И вот новый бросок - и вновь, ровно через пять секунд, торжествуя, заняла другая морковка полагающееся ей место. Бросок, пять секунд и опять бросок, пять секунд - вскоре почти все заграничные уродцы были полностью обезврежены молодым и отважным героем. И тут случилось страшное - Владимир пошарил глазами вокруг себя и похолодел. Морковка завершилась. А перед ним, во всей своей надменной красе возвышался "Мерседес", олицетворяя победу презренного металла над человеческим разумом. Чадящий монстр работал спокойно и ровно, такт за тактом поглощая отечественное топливо и выдавая вместо него дурно пахнущие, удушающие природу газы. Казалось, ничто не может поколебать эту махину...
Но не таков был Владимир. Резко рванул он правую брючину. Со слабым стоном подалась она на движение рук, треснула и оголила икру патриота. Владимир скомкал тряпицу, затолкал ее в клокочащее еще жерло трубы. Мотор закашлялся, глотнул и затих.
Теперь лишь одна иномарка оставалась без кляпа в положенном месте. Горячее сердце Владимира вновь и вновь посылало сигнал на уничтожение потенциального врага. "Нет", - сказала холодная голова. - "Не тронь братьев-славян!!!". И медленно, борясь с собой, отполз он от горбатого профиля "Запорожца" к близлежащей луже. "Мыть", - сказал он себе. - "Пренепременнейше мыть руки. Руки должны быть чистыми".
"А теперь - учиться", - решил он. - "Учиться и еще раз учиться".
Глава седьмая
Школа деревенская и школа жизни - первые уроки
Про мучения в школе - разговор особый. Вновь на горизонте светлой и правильной Вовкиной жизни, как злой демон, заманьячила Марь Иванна. Не нужда и безработица кинули ее в горнило школьной жизни, а лишь горячее желание помешать юному вождю овладеть всеми достижениями наук и прочих премудростей.
Но Владимир твердой поступью овладел вначале алфавитом, затем цифрами и к четвертому-пятому классу начал потихонечку читать по слогам. Зная неукротимость характера Владимира, учителя не рисковали ставить ему незаслуженные гением двойки и тройки - уж очень хорошо помнились им и выбитые в их квартирах в результате меткого попадания кирпича, пущенного молодым Голиафом, стекла, и сожженные незатушенным окурком объекты недвижимости - дачи, сарайчики, курятники и другие атрибуты мещанской жизни, и проколотые шины личных автомобилей. Да разве упомнишь все то, чем смог герой ответить на настоящий террор, устроенный было учителями в ответ на его упорное молчание во время вызова к доске?! Не могли знать они, недалекие и бесталанные учителя, что подражал он героям - тем, у которых и пытками, и насилием ничего не смогут добиться сто тысяч буржуинов и еще два миллиона их прихвостней.
Непродолжительная схватка за личную свободу длилась недолго. Учителя через некоторое время осознали всю бесперспективность дальнейшего принуждения патриота, и пресс реакции спал с плеч Владимира. И теперь лишь только Марь Иванна, по старой памяти, пыталась задушить поступательное движение гения к получению аттестата зрелости. Казалось, ничто не может остановить ее - ни только что купленная и тут же оставшаяся без дворников и фар машина, ни многочасовое торчание в лифте, ни кнопки в учительском кресле... Вспомни, читатель - и по сей день ходят среди широких трудящихся масс анекдоты про взаимоотношения молодого вождя (тогда еще просто Вовочки) и Марь Иванны. И, как водится, мудрость народная не знает границ. А уж мудрость наиболее отъявленных его представителей - тем более. Всегда и во всем выходил наш Владимир на щите - как Георгий Продолгоносец в битве с проклятым змием.
Глава восьмая
Обучение в старших классах Владимир использовал для воспитания и образования не только своих одноклассников, но и всего веселого и дружного ученического коллектива. После окончания школы старшим братом - грозы всех младшеклассников, делать это стало труднее. В первое время после окончания школы он время от времени приходил на школьные разборки вместе с шайкой сподвижников, но потом бросил это дело и стал чаще бывать (после всевозможных пиротехнических опытов с мэрами и вицемэрами различных городов и краев) в КПЗ, чем на свободе.
После этого бить Владимира стали гораздо чаще. Соберутся, бывало, стаей пособники и пособницы, и давай лупить Владимира в ответ на его призывы к свержению директора школы по неокрепшей еще голове. И хорошо еще, что, по свидетельству врачей черепная кость Владимира местами доходила до середины головы, а то и дальше - удары эти были практически не чувствительны для пытавшегося пробиться к свету сквозь толщу черепной коробки мозжечка. Не раз бывало, что специально вызывал Владимир негодование реакционеров, подставлял гордое свое лицо, и напрасно лупили по нему своими гадкими кулачонками штрейкбрехеры от школьного образования. Владимиру - хоть бы что, а вот их по локоть замазанные кровью руки мгновенно опухали до такого состояния, что порой неделю не могли они угождать учителям, выполняя домашние задания и контрольные работы. И это - не единственный пример стойкости вождя, железности его организма, возможности наносить урон противнику не столько руками, сколько головой.
Ничто не было чуждо вождю школьного движения - он, будто бы олицетворял все то, что наиболее подходило передовой прогрессивной молодежи.
На девятый год обучения вождь прозорливо планировал обзавестись другом по партии. Выбор пал на такую же пламенную патриотку, как и он сам. Да и имя ее было совсем уж подходящее - Машенька. А уж прозвище - и того подходящее. "Золотой ручкой" звали ее подельники и постоянно покушавшиеся на свободу ее реакционеры - милицейские да прокурорские. Ее и впрямь золотые ручки не раз и не два орудовали булыжником - орудием пролетариата, метко посылая его то в бритый затылок банкирского сынка, то в персидскую кошку продажного депутата, а то и просто в лампу на фонарном столбе. Ежедневная работа на общественном транспорте по изъятию кошельков из сумок потенциальных прихвостней насквозь прогнившего режима приносило девушке определенный доход. Последнее доставляло особое эстетическое удовольствие Машеньке. Всё экспроприированное имущество шло исключительно на высокие и благородные цели - Машенька страдала запорами и колитами, и в связи с этим простая нересторанная пища напрочь отвергалась машенькиным организмом.
Владимир некоторое время присматривался к будущей своей идейной подруге, изучал ее распорядок дня, стиль жизни и убеждения. В конце концов он дальновидно решил связать свою и ее жизнь в единый клубок. Теперь ресторанная пища доставалась и молодому вождю, питая растущий организм необходимым количеством белков, жиров и углеводов. Правда, Машеньке теперь приходилось работать вдвойне, но осознание того факта, что плод ее работы вливается во Владимира живительными соками, наполняло грудь ее необычайной гордостью и звало к новым и новым свершениям на благо Родины.
И теперь вместе ходили они вечерами по улицам городка громить ларьки разожравшихся на народном поту мелких лавочников. И смотрели на них люди, и любовались, как будто вышли наши влюбленные из легендарной сказки про Владимира да Марью, как будто шли они сражаться с многоголовой гидрой, зажав в руках баллончики с несмываемой краской. А на утро лишь отъявленные мещане несмело критиковали нецензурными возгласами народных героев за призывы к свершению антинародного режима, начертанные на вывешенных на ночную сушку простынях и пододеяльниках.
Глава девятая
Поступление в институт сразу после школы как-то не заладилось. Две двойки и тройка никак не способствовали желанию Владимира стать дипломированным специалистом. Поэтому Владимир решил продолжить работу по воспитанию трудящихся непосредственно в трудовом коллективе. Цеховые мастера всячески препятствовали его профессиональному росту, зажимали инициативу, не доверяли ответственную работу, особенно после того, как Владимир загубил десяток-другой важных для производства заказов. Но так ли виноват был вождь, что больше приходилось ему работать над познанием сущности бытия, чем гнуть спину на кучку богатеев за токарным станком? Положение усугублялось еще и тем, что на каждой детали, даже самой мелкой, пытался он выводить буквы "над этой деталью жил и работал великий вождь и учитель пролетариата"
Владимир долго не мог прижиться в коллективе. Казалось, страшно далек был он от народа. Но неудачи не сломили его -упорно искал он контакты с рабочим классом. Наконец, молодой пытливый ум его изобрел способ общения с простыми работягами. И теперь уже ежедневное посещение рюмочной стало для него традиционным. Бывало, что и среди рабочего дня звали его рабочие пропустить стаканчик-другой мутной жидкости. Владимир с удовольствием посещал эти спонтанные рабочие собрания, и не только учился премудростям борьбы с мастерами и отделами технического контроля, но и делился своим опытом, открыто призывал к свержению начальника цеха и табельщицы.
Поднаторев в деле изучения азов саботажа Владимир начал игнорировать все задания кровопийц. Всегда находил его пытливый мозг причину невыполнения поручений. Не все и не всегда давалось ему простым наскоком. Часто приходилось ему изощряться в поломках доверенного ему станка. Сутками сидели около его станка дежурный электрик и наладчик, зорко наблюдая за мельчайшими движениями рук чудодея от производства. Но не могло помочь и это - малейший промах строго наказывался молодым вождем. Тотчас же станок проявлял признаки астмы и, закашлявшись, умирал. Редкий день удавалось заставить Владимира работать более 20 минут на чужой кошелек. Как мог, противился он внешнему принуждению.
После года совместной работы на благо общества Владимир вновь решил поступать в университет. На этот раз все обошлось благополучно: профессора - интеллигентишки не смогли найти изъяна в ответах молодого рабочего. Существенную помощь в подготовке к экзаменам оказали четыре поросенка и две овцы, перекочевавшие с балкона квартиры Владимира на стол профессорско-преподавательского состава.
Глава десятая
Институт. Отчисление. Опыты в селекции. Высаживание капусты на березе.
Жизнь в университете пошла гораздо веселее - Владимир пренебрег догмами и лженауками, насаждаемыми наиболее презренными представителями самой гуманной профессии. Посещение лекций он оставил тем зубрилам и показушникам, которые не в силах были понять агностику и эмпириокритицизм грядущей эпохи. Он понимал все и вся. Что могли сообщить нового великому мыслителю все эти аспирантишки и профессоришки?
Темой курсовой он выбрал селекцию. "Высаживание капусты на березе" - так гордо и емко звучала его работа. Гению всех времен и народов пришлось долго отстаивать именно эту тему, как одну из наиболее важных на настоящем этапе и на века вперед. С его умением убеждать массы - где силой слова, где силой мысли, а где и просто силой, это была достаточно простая задача. Не единожды лупленые преподаватели, в конце концов, согласились и на такое развитие событий. И, хотя астрономо-физический факультет впервые столкнулся с такой мудреной задачей, в помощь себе Владимир выбил (в прямом и переносном смысле) заместителя декана. Дохлый и тощий, он, под тщательным наблюдением Владимира раз за разом залезал на высоченную елку и часами поливал имплантированные на высоте третьего этажа в древесную ткань семена редиски. Таков был план научного гения - не сразу, не мгновенно, а шаг за шагом идти к великой цели - капусторослой березе. Симбиоз, даже на уровне редиски, пока не получался. Владимир, после каждого случая отсутствия симбиоза нервничал, ругался и примерно наказывал представителя интеллигенции. После каждой затрещины тщедушное тело профессора мелко тряслось и просило пощады. Владимиру по-отечески было жалко этого научного червя, впервые в жизни своей столкнувшегося с голой правдой жизни, с практическим применением того потенциала, который он копил, наблюдая в микроскопы свои ядра и галактики. Но не мог он поступиться принципами, знал он, что никто кроме него не сможет дать этому заблудшему естествоиспытателю шанс подняться на недосягаемую высоту, познать весь мир посредством непосредственного изучения многогранной составляющей его. И потому, нещадно лупя профессора - подмастерья, изымая законные свои 50 процентов от его зарплаты, он по-своему и любил его, угощал то пивом, то селедкой. Иногда, расщедрившись окончательно, оплачивал его счета за зеленку, которой, с момента их первого знакомства профессор был покрыт слоем, местами доходившем до трех, а то и до четырех сантиметров ртутного столба.
В результате полугодовых изысканий Владимира из высшего учебного поперли.
Глава одиннадцатая
Армия. Лысый, бритый, затюканный. Дедовщина, белый билет
Повестка в военкомат не то, чтобы стала для Владимира неожиданностью - просто она обнажила ту перспективу, которую жестокая судьба уготовила нашему герою.
Владимир перешел на конспиративное существование - менял явки и пароли, скрывался в погребах и на дачах, у друзей и просто собутыльников. Часто наведывались к нему милицейские да армейские патрули с целью захватить нашего героя врасплох и кинуть его в горнило армейских испытаний, дабы почувствовал он, насколько сильна его зависимость от репрессивного аппарата, как легко может оказаться он его механизмом, его винтиком и подшипником. В конце концов, нашлись иуды-предатели и Владимир предстал перед медицинской комиссией практически в чем родила его мать. Напрасно имитировал он косоглазие, плоскостопие, энурез, глухоту и сибирскую язву. Врачи - убийцы единогласно записали в медицинской книжке "годен", и лишь один настоящий последователь Авиценны, Демокрита и Гиппократа усмотрел неизлечимый недуг и в графе "специальные отметки" проставил диагноз "симулянт 1 степени".
Но и эта болезнь, несмотря на то, что Владимир всячески старался привлечь внимание к ней, говорил, что она неизлечима и заразна, не помогла остаться ему в тылу.
"Ну что ж, на фронт, так на фронт", - решил Владимир после четвертого неудавшегося побега и, прикованный наручниками к ноге сержанта побрел к вагону-теплушке, символу, разделившем жизнь его на две части - до армии и во время нее.
Сразу по прибытии в часть Владимир решил навести мосты между собой и старыми солдатами, не первый год служившими в Вооруженных силах. В этом кропотливом деле неоценимую услугу оказало ему умение стирать и гладить портянки, подшивать воротнички, чистить сапоги, выносить горшки, заправлять постель... Да разве все упомнишь? Старослужащие, бывало, любовались его работой, выказывали слова искренней благодарности, а наутро, глядишь, снова несут свое барахлишко - простирни, мол, Володюшка, погладь да почисти. А он посмотрит на груду сапог да портянок, прослезится, да и начнет заниматься защитой Родины посредством мыла да крема. А старики его за это сильно не трогали. Бывало, стукнут пару раз по неокрепшему черепу и успокоятся. Да и много ли им, старикам надо? Потешились, да и вся недолга.
А уж какие он маме письма писал... "Милая и дорогая, стал мужчиной, рублюсь тут с лютыми ворогами, руки по локоть, а ноги по колено в крови. Очередную медаль (147ю по счету) креплю уже на спине.
Приезжай, забери меня отсюда!
Вечно твой сын"
Напишет так, вытрет портянкой невесть откуда взявшиеся слезы - и давай опять наяривать сапоги, чтоб горели они у его сержанта, как огонь. И восторгались его работой солдаты из других полков и батальонов, и несли свои сапоги на кремовую обработку к Владимиру. А потом не лупили его, как обычно, при встрече.
Но и тут нашлись завистники да противники из его собственного призыва. Начали упрекать, что мол, ты угождаешь да задабриваешь? Знал Владимир, что это сами они хотят вместо него на услужении стариков находиться, потому и не обижался на них, несмотря на темные, которые время от времени ему все-таки устраивались.
Полгода службы окончательно подорвали здоровье вождя и его благополучно комиссовали.
Глава двенадцатая
Институт. Окончание. Не сдал марксизм-ленинизм. Политический.
Уроки предыдущего пребывания в университете не прошли для Владимира даром. Он окунулся в учебу и поплыл по течению. Жизнь проходила интересно. Организация элитного политического кружка, в который входили кроме него еще три-четыре наркомана, заняла достаточно большое время... За это время Владимир приобрел бесценный опыт общения со студенческими массами. Практически ежедневно устраивали они сходки то в пивной, то в закусочной, то на конспиративной квартире. Не желая терять связь со студенчеством и стараясь потверже заучить азы и премудрости вузовской науки Владимир проводил по три-четыре года на полюбившемся ему курсе. Перемещения из ВУЗа в ВУЗ помогали продвигаться к заветной цели - получению диплома. По окончании двенадцатого года преподаватели всплакнули, пустили слезу и решили, что обучили Владимира всему, что могло вместиться в его голове. Теоретически это было действительно так. На практике лжепатриоты от учительского сословия завалили вольнолюбца на экзамене по марксизмо-царизму. Именно поэтому в последствии молодой ученый часто называл себя "политическим" и "узником совести". Так в те времена верхушка истязала и калечила молодые судьбы. Но не таков был Владимир, чтобы покориться и поплыть по течению. Не таков! Время расставило на свои места героев и их палачей.
Диплом плакал. До следующего года, когда Владимир экстерном выполнил обещание, данное матери. Он пошел другим путем. Экстерн из сейфа, где хранились дипломы и печать сельскостроительной академии, занял каких-то полчаса. В результате Владимир стал обладателем красной книжечки с надписью "присвоена квалификация академика".
Глава тринадцатая
Поиски работы. Юрист-дипломат.
Поиски работы как то сразу не задались: недалекие работодатели не сильно хотели принимать на работу академика юристо-дипломатических наук. Непонятно, что пугало их - строгий вид Владимира, запросы в области зарплаты, обычное его приветствие. Владимир несколько сменил тактику.
Он продолжал прямо высказывать свое отношение к угнетателям, но стал предельно точно формулировать свое отношение к ним и требования в области своего финансового положения. "Чтоб вы сдохли, кровососы!!! Вы платите мне две тысячи в месяц", - произносил он, вальяжно разворачивался и удалялся из офиса. Таким образом Владимиру удавалось трудиться одновременно в двенадцати - пятнадцати местах. Адская работа по ежемесячному приходу к установленному им зарплатному дню подтачивала и истощала силы гения. Огорчало вождя только то обстоятельство, что обычно деньги выдавались не родными российскими, а чуждыми бумажками с изображением наиболее отъявленных бандитов и грабителей свободолюбивого американского трудового люда. Радовал же тот факт, что эти ассигнации никогда более не попадут к акулам мирового капитализма, не станут орудием угнетения и унижения негритянского и трудового народа. Владимир аккуратно перевязывал доллары, складывал к себе в матрас и хранил там годами, среди мышей, клопов и тараканов. Такова была месть народного Робина Гуда всем империалистическим гадинам.
Глава четырнадцатая
Первые 15 суток.
Глава пятнадцатая
Организация подпольной работы. Водка "Вовка". Прокламации на обратной стороне этикетки
Глава шестнадцатая
Вновь политический. На этот раз - 5 лет. Шульбертское ( село, в котором пел великий композитор Шульберт)
Глава семнадцатая
Откинулся. Шайка сподвижников ждет на свободе. Уход в Финляндию. Там будет вершиться новая революция.