Эшли, Роуз : другие произведения.

Обратимость

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Доброго времени суток! Надеюсь, Вас привлечет мое новое творение - Обратимость. История о том, как просто верить в судьбу и как сложно мириться с ее последствиями. ЖДУ КОММЕНТАРИЕВ!

Эшли Дьюал

ОБРАТИМОСТЬ

0x01 graphic

Я обернусь,

но только затем, чтобы

проститься.

Аннотация

  
   Мы начинаем ценить то, что имеем только тогда, когда это теряем. Мы стараемся спешить только в том случае, если уже успели опоздать. Ни для кого не секрет, что время лечит и воспитывает. Время преподает уроки, бежит сквозь пальцы и утекает, оставив после себя лишь следы в виде бесформенных шрамов.
   Но что, если ты способен управлять им? Что, если сила времени в твоих руках? Станешь ли ты мириться с тем, что для тебя уготовила судьба, или же сделаешь все, чтобы изменить свое будущее?
  
  
   От автора: неужели Вы не понимаете, что именно в Вашем сердце находятся силы, способные изменить мир вокруг?

  
   Эшли Дьюал - ОБРАТИМОСТЬ
   _____________________________________________________________________________
  

***

  
   Мне кажется, справедливо было бы сказать, что она отличается от других. Вряд ли внешнее. Волосы у нее обычные: русые, как и у большинства девушек, населяющих наши серые, разношерстные города. Глаза широкие, коричневые, и я даже не буду пытаться приукрасить их цвет, сказав мистическое слово - "шоколадные". Карие, ну, может радужка слегка отдает медью, однако заметить это смогут только близкие люди, которые при разговоре с ней не отводят взгляда вниз, вправо, влево, да куда угодно, лишь бы не встречаться с респондентом зрительным контактом. У нее худоватые, узкие плечи, треугольное лицо и россыпь едва видных веснушек на носу. Все это сосуд, в котором крыться может лишь пугающая пустота, однако речь, как у Заболоцкого, идет о внутреннем огне. Он проскальзывает в ее движениях, в ее особенно прямой, ровной спине, в сжатых ладонях, в любопытном взгляде, исследующем окружающих и их грустные лица, с сожалением встретивших позднюю осень. Он виден просто потому, что виден, и найти конкретную причину этому сложно. Я лишь могу сказать, что войдя в автобус, вы, конечно, первым делом отыщите себе свободное место, потом сядете, расположившись как можно удобней в ужасно неудобном кресле, а затем непроизвольно, совершенно случайно вы кинете взгляд именно в ее сторону. В сторону этой незнакомки. И глупо спрашивать: почему. Ведь мы не спрашиваем, почему Земля крутится. Просто потому что так есть, и потому что так будет. Потому что существуют люди, на которых хочется смотреть, не зависимо от того, знакомы ли мы с ними или нет.

***

  
   ГЛАВА 1. НАЧАЛО.
  
   Я каждый день возвращаюсь домой на этом автобусе. По возможности занимаю место около окна, ведь оно, словно преграда, ограждает меня хотя бы с одной стороны. К слову, сегодня тот самый день, когда данной возможности нет. Я сижу на проходе и смотрю краем глаза на мужчину, занявшего соседнее кресло. Он тучный. Плохо пахнет. Правда, удивляться этому глупо. В общественном транспорте всегда так: лучший запах - его полное отсутствие. Я выдыхаю и перевожу взгляд на двух болтливых женщин, сидящих с правого боку. Они обсуждают ребенка, который - да как он посмел - на уроке русского языка написал записку, содержащую ненормативную лексику. Женщины возмущаются, заявляют, что дети сейчас крайне не воспитаны, и со смехом неожиданно добавляют, что обиднее всего было прочитать не ругательства, выведенные корявым, детским почерком, а имена девочек, написанные с маленькой буквы.
   Улыбнувшись, я отворачиваюсь и поправляю синий свитер. Он колючий, щекочет живот, подмышки, немного спину, и уже в который раз я задаюсь вопросом: к чему вообще потратила на него деньги. Именно рассуждая об очередной покупке, чувствую, как автобус резко ведет влево.
   У каждого человека, есть тот момент, с которого бы он начал свою историю.
   Моя история начинается в этом автобусе, в ту самую секунду, когда его грубо заносит в бок и несет вдоль дороги под дикий визг старых шин. Я пытаюсь спрятать лицо между колен, надеюсь опустить голову и внезапно проснуться совсем в другом месте. Однако ничего не выходит: меня кренит вниз и тут же, отпружинив назад, я кричу от боли.
   - Эй! - оглядываюсь. Мужчина, сидящий рядом, придавливает локон моих волос, впившись в них толстыми, побледневшими пальцами. - Отпустите!
   Вряд ли он слышит. Люди кричат, заглушая своими голосами посторонние звуки. От этого стынет кровь в жилах. Хуже самой смерти, только несколько минут до ее наступления, и поэтому сейчас все происходящее смазывается, представляя собой лишь сплошной комок из различных цветов и испуганных лиц. Я вижу, как водитель пытается справиться с управлением, крутит руль то вправо, то влево, затем опять вправо. Он стискивает зубы, словно рычит, восклицает что-то и неожиданно резко хватается за ручник. В ту же секунду автобус налетает на фонарный столб, и все люди, одновременно подлетая, валятся в бок. Я тоже подлетаю. Падаю на соседа, задевая подбородком впереди стоящее сидение. Мужчина же со всей силы ударяется головой о стекло, и почему-то именно в этот момент я думаю о том, как повезло мне сегодня оказаться не возле окна, а на проходе.
   Несколько минут внутри автобуса царит страшная тишина, тяжелая, будто все вымерли или попросту утратили способность говорить. А я даже боюсь пошевелиться. Боюсь открыть глаза, ведь что я вижу? И увижу ли вообще? Вдруг я погибла, вдруг меня больше нет? Прихожу в себя, лишь услышав чей-то громкий плач. Распахнув глаза, испуганно оглядываюсь и внезапно понимаю, что чудом избежала серьезных увечий. Через разбитые стекла в салон проникает дым, с улицы слышен визг крутящихся колес, витает терпкий, колючий запах гари. Вокруг искалеченные люди.
   - Помогите.
   Меня передергивает. Отпрыгиваю назад и первым делом думаю о том, что нужно найти выход, как можно скорей выбраться отсюда. Правда, затем я вновь слышу чей-то дрожащий голос и замираю.
   - Кто-нибудь.
   Прикусив губу, выпрямляюсь и неуверенно поворачиваю голову в сторону слабого голоса. Этот тот мужчина, схвативший меня за волосы. Он еще жив. Кровь течет из раны на его виске, она покрывает его щеки и кожаную, черную куртку.
   - Тише, - наклоняясь, шепчу я и стаскиваю с шеи льняной шарф. - Все хорошо. Не бойтесь.
   Я пытаюсь приложить ткань к ране, но руки трясутся, не слушаются. Слыша, как где-то за спиной, кто-то взвывает от боли, я вздрагиваю и слишком сильно придавливаю шарф к ссадине. Тут же полузакрытые веки мужчины дергаются, и я вскрикиваю:
   - Простите, боже, простите, я не хотела.
   Оглядываюсь, надеясь позвать кого-нибудь на помощь, но вдруг понимаю, что это бессмысленно. Вокруг слишком много тех, кто сам нуждается в подмоге.
   - Боже мой, - встряхиваю головой и чувствую легкое головокружение. Автобус полон черного, едкого дыма и дышать становится совсем трудно. Вновь осмотрев лицо раненного мужчины, я сглатываю и говорю, - нужно уходить. Вставайте. Я прошу вас, слышите, надо выбраться отсюда! - Однако тот не отвечает. - Эй, что с вами? Очнитесь!
   Я пытаюсь поднять незнакомца, правда, пытаюсь, хватаю его за широкие, вялые плечи, трясу их и кричу что-то, однако через пару секунд сдаюсь. Он слишком тяжелый. Зарычав, отскакиваю назад, все-таки собираюсь позвать на помощь, как вдруг натыкаюсь на испуганного мальчишку. Появившись из ниоткуда, он хватает меня за руку, дергается и внезапно издает, пожалуй, самый отвратительный стон из всех известных мне стонов. Мои глаза расширяются. Боже мой. Нога, его нога! Она выглядит ужасно. Она изломана и сильно кровоточит.
   Упав перед мальчиком на колени, я порывисто хватаю его за туловище и крепко прижимаю к себе.
   - Тише, тише. - Шепчу я. - Не плачь! - Но ребенок не успокаивается. Откинув назад голову, он вновь кричит и испуганно зовет маму. А я вдруг ощущаю на глазах слезы - что же это такое? Поднимаюсь, с силой стискиваю зубы и решительно подхватываю худого мальчишку к себе на руки. - Все хорошо, - чеканю и бегу к выходу. - Слышишь? Сейчас мы найдем твою маму. Договорились? Сейчас все будет хорошо.
   Чудом выбравшись из салона, подбегаю к собравшейся толпе и протягиваю вперед трясущегося ребенка. Тут же сразу несколько рук появляются перед моим лицом.
   - Его нога, - задыхаясь, говорю я, - кажется, он сломал ногу.
   Обернувшись, вижу, как дымится капот автобуса, как люди пытаются помочь пострадавшим, вытаскивая их через окна или через главную, погнутую дверь. Скорой помощи нет. Полиции тоже. Оглядев бегающим взглядом улицу, замечаю две обезображенные, изуродованные машины на перекрестке. Вряд ли там кто-то выжил.
   - О, - выдыхаю и растерянно хватаюсь руками за лицо. Я не понимаю, что происходит. И вряд ли пойму вскоре. Разве такое можно осознать? Встряхнув головой, пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь выбросить из головы чужие крики и испуганное лицо водителя, увидевшего перед своим носом фонарный столб, но не выходит. Лоб пульсирует, внутри, будто лопаются огромные, гигантские пузыри. Медленно сжимая пальцами виски, я закрываю глаза, задерживаю дыхание и говорю себе: все хорошо, все позади. Я пытаюсь прислушаться к стуку своего сердца, хочу огородить себя от этого шума, от этих криков. Однако вдруг вспоминаю о том, что оставила в салоне пострадавшего и резко открываю глаза.
   Я должна помочь ему. Сорвавшись с места, несусь обратно к автобусу, как вдруг натыкаюсь на мужчину в форме медработника. Когда приехала скорая помощь? Он говорит что-то, лезет ко мне с отвратительно пахнувшим бинтом, но я сопротивляюсь. Отхожу немного назад и отрезаю:
   - Там еще остались люди.
   - Какие люди? - возбужденно восклицает доктор и властно хватает меня за плечи. - О себе сначала позаботься.
   - Со мной все в порядке.
   Медработник не отвечает. Лишь прикладывает бинт к моему лицу. Тут же я чувствую дикую боль. Расширив глаза, вскрикиваю:
   - Что вы делаете?
   - Подойди к машине, слышишь? Подойди!
   Грозный тон доктора, словно отрезвляет меня. Согласно кивнув, я плетусь к скорой помощи, как вдруг неожиданно чувствую что-то жидкое и теплое, стекающее по пальцам. Я убираю от лица бинт и смотрю на него.
   - Господи, - он в крови, он полностью пропитан ею! Откуда черт подери столько крови? Перед глазами мутнеет. Покачнувшись, я ударяюсь спиной о крыло скорой помощи, моргаю и рассеянно жмурюсь: все хорошо, все хорошо, хорошо.
   Кто-то берет меня под локоть.
   - Не трогайте, - отмахнувшись, рявкаю я и вновь смотрю на свои дрожащие руки. Откуда столько крови? Откуда она? Встряхиваю головой и беззащитно горблю худые плечи.
   - У тебя рассечен подбородок, - говорит кто-то, находящийся совсем рядом, но я не вижу его лица. Лишь борюсь с приступом паники, подкатывающим к горлу. - Нужно остановить кровь, наложить швы. Возможно сотрясение.
   - Я в порядке. Со мной все хорошо. Все нормально.
   - Надо отправить тебя в больницу.
   Сглатываю. Наконец, нахожу человека, которому принадлежит голос, и громко выдыхаю:
   - Я должна позвонить папе.
   - Потом позвонишь.
   - Нет, надо сейчас, надо, - перед глазами смешиваются краски. Я собираю последние силы, чтобы устоять на ногах, но вдруг ощущаю невыносимую усталость и кренюсь в бок. Рыжеволосая медсестра тут же оказывается рядом. Шепчет что-то: наверно, успокаивает, но я уже ничего не слышу. Повторяя вновь и вновь о том, что мне необходимо поговорить с отцом, я проваливаюсь в темную пучину. Опять прошу найти телефон, облокачиваюсь на женщину и так же внезапно, как слышу оглушительный гул сирен, теряю сознание.
  
   Я просыпаюсь под пронзительный визг телефона. Будильник.
   Открываю глаза, осматриваюсь и неожиданно понимаю, что нахожусь в своей комнате. Здесь слишком холодно, чтобы резко вскочить с постели и отправиться на поиски интересующих меня ответов. Но недоумение все же берет вверх над обыкновенной ленью, угрожая взорваться в висках, где-то посередине между здравым смыслом и кошмарным сновидением.
   Встав с кровати, я подхожу к зеркалу и первым делом осматриваю свой острый, треугольный подбородок. Никаких повреждений. Затем провожу ледяными пальцами по волосам и вспоминаю мужчину, схватившегося за них бледными руками в автобусе. Какой реальный сон. В последнее время мне так часто снятся подобные, четкие истории, что я уже не в состоянии точно сказать, что из них вымысел, а что - правда. Вдруг и сейчас я сплю? Нужно записать. Такими темпами, я напишу неплохой сборник из коротких, захватывающих рассказов.
   Дверь в комнату открывается и на пороге показывается квадратная голова любопытного, симпатичного парня. Он прищуривает глаза и спрашивает:
   - Чай будешь?
   - Буду. - Поворачиваюсь лицом к брату и громко выдыхаю весь горячий воздух, накопленный в легких. - Мне приснилась авария, представляешь? Опять какой-то кошмар. Почему я попросту не могу нормально уснуть? Такое ощущение, будто я и не отдыхаю вовсе.
   - Папа же передал таблетки, - проходя в комнату, отвечает он. Поправляет короткие, такие же, как и у меня, русые волосы, и пожимает плечами. - Ты принимаешь их?
   - Принимаю. Не помогает.
   - Ну, наверно, должно пройти какое-то время.
   - Может быть. Просто я очень хочу спать, - раскидываю руки в стороны и валюсь на кровать. - Ты пойдешь в институт?
   Неожиданно постель прогибается.
   Поворачиваю голову и вижу перед собой улыбающееся лицо брата. Оно совсем близко. В нескольких сантиметрах от моего лба, поэтому я немного отодвигаюсь в сторону.
   - Я примерный старший брат. Конечно, я иду в институт, - его глаза прилежно закрываются. - А ты? Может, пропустишь пары хотя бы раз в жизни.
   - Папа разозлится.
   - Папы здесь нет.
   - Опять твоя тупая легкомысленность.
   Саша хватает подушку и лениво бросает ее поверх моей головы. Усмехаюсь и, насупившись, легонько даю ему сдачи.
   - Чего начинаешь?
   - А ты чего? - парирует он. - Ты ведь приехала не для того, чтобы читать мораль? Тоже мне, советы излечившейся дикарки.
   - А в чем проблема?
   - Проблема в том, что я все равно тебя не послушаю.
   Саша поднимается и, шаркая, покидает комнату. Этот парень всегда горбится, даже когда ощущает внеземной прилив сил. И такой недостаток можно было бы списать на неуверенность в себе, робость или трусость. На самом деле ответ кроется в куда более простой, и в то же время сложной вещи: беззаботность, странная беспечность заставляет Сашу не просто жить на широкую ногу, но еще и сгибаться в три погибели от своей же тяжелой ноши. Свобода - спорное слово, бросаться которым могут лишь те, кто ничего не смыслит в жизни. Но мой брат определенно считает себя таковым, ну, или, по крайней мере, хочет считать. От того с детства он привык высказываться, демонстрируя свое "я" во всеобщем неподчинении, в вальяжности, в ленивой небрежности, в горбатой, неторопливой походке, будто времени у него так много, что можно было бы прожить ни одну жизнь, а сразу несколько. Правда, все это лишь глупое притворство, которое поспешило перевоплотиться в плохую привычку. Тот мальчик, не подчиняющийся взрослым и отрицающий все, что попадалось ему под руку, давным-давно вырос. Его мировоззрение поменялось, взгляды смягчились, в отличие от черт лица. Однако повадки прочно врослись в скелет и никуда не делись, не испарились. От того спина его до сих пор такая же полукруглая, как и полумесяц.
   Я еще несколько секунд лежу в кровати, думая о том, что вновь должна взять себя в руки. Присутствие брата немного отвлекло меня, но сейчас страх вновь подкатил к горлу, вновь упрямо заявил о себе. Когда человек позволяет мыслям взять контроль над чувствами, он саморучно кидает себя в реку. При этом он прекрасно осознает, что не сможет выбраться, так как абсолютно не умеет плавать, но все равно валится в воду. И я невольно делаю это - прыгаю в темную пучину неразберихи, вспомнив все: и испуганного мальчишку, и изуродованные машины, и кровь, пропитавшую стерильный бинт. Так что же такое сон? Это наши страхи или фантазии? Откуда в голове берутся подобные странные истории, наполненные, порой, нереальными, возмутительными событиями? Есть ли во сне хоть толика смысла? И стоит ли обратить на него внимание? А, может, правильным было бы просто выкинуть кошмар из головы, попросту забыть его? Ведь к чему донимать себя подобными мыслями, когда в реальной жизни и так хватает пищи для размышлений.
   Расчесываю волосы, не отводя глаз от собственного отражения. Я изучаю россыпь веснушек, острые скулы и вдруг неуверенно прикусываю губу. Что-то не так. Мое лицо как-то изменилось, стало немного другим - вытянулось что ли. Может, с возрастом человек действительно начинает замечать в себе даже такие маленькие, микроскопические изменения, как эти. Ведь в детстве ты даже не улавливаешь тот момент, когда внезапно становишься старше. Но сейчас, когда за плечами далеко не семь лет, внимание привлекает каждая новая морщинка, каждый серьезный взгляд, каждое сказанное слово. Поджав губы, я надеваю заранее приготовленные вещи, складываю в сумку учебники и тяжело выдыхаю: глупые мысли. Наверно, я не выспалась и поэтому забиваю себе голову всякой чепухой.
   Выйдя из комнаты, удивленно вскидываю брови, увидев на кухне одетого брата. Он увлеченно делает бутерброды, строя высокие пирамиды из хлеба, колбасы и листов капусты.
   - Саша, - улыбаясь, протягиваю я и останавливаюсь на проходе, - неужели я все-таки посеяла в твоей голове зерно сомнения?
   - Нет, - одарив меня, язвительной ухмылкой, отвечает он. - Я хочу заехать к Стасу, узнать, как он себя чувствует.
   Выдыхаю и присаживаюсь за стол.
   - А я уж подумала.
   - Вот и не думай.
   Витающий в воздухе аромат сарказма, на самом деле обычная защитная реакция. Когда-то давным-давно, мы могли поделиться друг с другом даже самыми страшными тайнами. Но сейчас.... Нет, мы все те же брат и сестра, несоизмеримо сильно тянущиеся один навстречу другому. Просто теперь между нами появились стены, которые вокруг себя воздвигают все взрослые, неожиданно решившие, будто быть самостоятельным и быть одиноким абсолютно одинаковые вещи.
   Холодный октябрь никогда не приносит счастья тем, кто не способен довольствоваться малым. Например, видом из окна. Я в который раз замечаю до боли знакомую картину реки и леса, простирающегося вдоль ее берега, и не могу оторваться. Слишком красиво. Деревья такие яркие: желтые, зеленые, бардовые. Подперев рукой подбородок, я выдыхаю и довольно вытягиваю ноги.
   - Хорошо, что ты согласился меня подвезти, - шепчу брату. - Обычно я долго жду автобус. Еще бы ты почаще выбирался по утрам из дома...
   - Ты во сколько сегодня возвращается? - резко сменив тему, спрашивает Саша и лениво переключает передачу.
   - Как обычно наверно. Часам к четырем.
   - Надо к папе съездить. Он просил помочь с машиной.
   - А что с ней?
   - Это я и хочу выяснить.
   Я изучаю похожие веснушки на щеках у брата. Они едва видны. Не то, что у меня. Затем смотрю на его прямой нос, тонкие губы - вдруг в нем тоже что-то изменилось. Но нет. Я не замечаю в Саше никаких перемен. Может, и мне все это почудилось, может, мое лицо вовсе не вытягивалось, а взгляд не становился жестче или тверже. Поправив на коленях и так хорошо лежащую сумку, я вновь возвращаюсь к пейзажу за окном, правда, неожиданно понимаю, что река осталась далеко позади. Теперь вместо леса по бокам высокие здания, чужие машины, спешащие люди. И ничего уже не оправдывает холодный октябрь.
   Саша высаживает меня в нескольких метрах от главного входа в институт. Я выбегаю и машу ему рукой. Горстями студенты плетутся к зданию, шепчась и переговариваясь, будто действительно существуют интересные темы для разговоров в половину девятого утра.
   Не верьте слухам, на втором курсе университета проблемы только убавляются. Если раньше мысль опоздать или не прийти вызывала дикий ужас - сейчас о ней рассуждают все, кому не лень. А правда, чего бояться, если приходится не студентов заставлять учиться, а учителей учить? Подобная политика вызывает у меня в груди неприятные, горячие ощущения. Я никак не могу понять: зачем люди ходят в институт, если никто из них не задается целью получить высшее образование? Все лишь хотят выйти в открытое море, иными словами расширить свои потенциальные границы, найти новых знакомых, завязать связи, провести неплохо время, отведенное на отрочество и юность. Но в том ли смысл? Потратить столько нервов на государственные экзамены, потратить столько денег и времени на репетиторов, чтобы в конечном итоге просто числиться в институте, но никак в нем не учиться? Нет. Я явно этого не понимаю. Крепко сжимаю в пальцах, не поместившиеся в сумке, книги и высоко держу подбородок. Возможно, внутри существует тот самый соблазн, перетягивающий к себе на берег всех хороших и нехороших людей. Но я не поддамся. Да, институтская жизнь - это действительно борьба. Правда, борьба не с учителями, а с самим собой.
   Переступая порог нужного кабинета, я как всегда непроизвольно пробегаю глазами по немногочисленному составу прибывших однокурсников. Не смотря на все принятые стереотипы о том, что найти себе новых друзей сложно и трудно, в любом коллективе можно отыскать человека, более-менее разделяющего твои убеждения. Если же этого не происходит, стоит всерьез задуматься о душевном здравии, ведь неужели и, правда, реально остаться одиноким в мире, где все так сильно друг на друга похожи.
   Я сажусь около Лили Бубновой. И нет, ее фамилия никак не связана с карточной мастью или с тем, что она любит долго и нудно побубнить. На самом деле, что отлично у Лили и получается, так это улыбаться и смотреть на жизнь с позитивного боку. Наверно, именно поэтому волосы у нее не черные, не коричневые, а огненно-рыжие.
   - Думала, ты, наконец, сделала себе выходной, - она убирает книги с моей стороны и вздыхает, - спать хочется.
   Киваю. Приподнимаю уголки губ и собираюсь ответить, как вдруг просто отворачиваюсь: как бы мне хотелось стать невидимкой. У меня никогда не получалось быть общительной. Только с близкими. Сложно объяснить, почему именно, просто в моей груди будто существует странный барьер. Он отделяет меня от окружающих, защищает от них: от их мнения, от их слов и поступков. Нужен ли он? Не знаю. Честно сказать, сейчас мне неловко, но, возможно, я избегаю глупого, бессмысленного разговора. Или, кто знает, может, избегаю непонимания или тупика.
   Начинается пара, и я вновь придвигаюсь к соседке. Сейчас-то нам поговорить не удастся. Преподаватель читает лекцию по межкультурной коммуникации, рисует на доске какую-то схему, и я примерно достаю линейку. Пишу: структура межкультурной компетенции, подчеркиваю, затем вывожу от главного окна три стрелки.
   - Есть запасной карандаш?
   - Ага. - Аккуратно вывожу: знания, умения, личностные качества. Так. Дальше от каждого еще по три стрелки. В первом окне теория межличностной групповой коммуникации, затем теория психологических, возрастных особенностей людей, потом...
   - Когда ты все успеваешь? - шепчет соседка, усмехаясь. Она поправляет юбку и заговорчески склоняется над моей тетрадкой. Я непроизвольно отодвигаюсь назад. - Ты вообще чем-то кроме учебы занимаешься?
   - Что успеваю?
   Лиля фыркает.
   - Не притворяйся. Таблицу наизусть выучила. Когда успела?
   - В смысле наизусть? - Недоуменно отрываю взгляд от схемы и вскидываю брови. - С ума не сходи. Я с доски списываю.
   - Да, что ты говоришь.
   Бубнова цокает, а я растеряно замираю, прочитав на доске лишь заголовок.
   Межкультурную коммуникацию я никогда не считала серьезным предметом, поэтому с начала года не уделяла ей должного внимания. Однако, возможно, когда-то мне и приходилось читать пару глав о компетенции. Наверно, поэтому в голове и всплыли о ней воспоминания. Хотя, признаться, это довольно-таки странно. Я никогда не думала, что имею настолько развитую фотографическую память. Удивительно.
   Всю оставшуюся пару внимательно слежу за действиями учителя. Не тороплюсь и не пытаюсь самостоятельно пройти параграф такой простой и такой ненужный, по моему мнению, адекватному человеку. Но мне не хочется вновь забивать себе голову мыслями о нелогичности образования, и поэтому я смиренно слушаю преподавателя, иногда зевая, иногда опуская тяжелые веки.
   Мы с Лилей чем-то похожи. Иногда я даже думаю, что мне с ней жутко повезло. Да, она более открытая, но в целом, Бубнова так же боится заходить в деканат, не любит перемалывать косточки надоевшим однокурсницам, не лезет знакомым в душу, да и сама к себе толком никого не подпускает. Отличный послужной список. Для меня, как зеленый свет. Я все-таки проглатываю, застрявший в горле ком, и после пары рассказываю о странном сне, о том, что он был действительно жутким и до ужаса реальным. Лилия Александровна, как всегда отвечает коротко, но эмоционально: тараканы разыгрались. Что ж, ей не привыкать к моим ненормальным историям, ведь совсем недавно я описывала, приснившийся мне взрыв на третьем этаже юридического факультета. А еще раньше - дождь из огненных шаров.
   Через пару минут мы подходим к кофе-автомату и покупаем любимый горячий шоколад. Вот ради чего стоит жить.
   - В субботу засядем с книжками, а? - довольно сужаю глаза. - В понедельник контрольная по английскому, помнишь?
   - Я гулять пойду, - отпивая напиток, протягивает Лиля. - Хочу отдохнуть в субботу.
   - А кто за тебя будет правила учить?
   - Ты жутко скучная.
   - Я просто не хочу провалиться, - пожимаю плечами и вздыхаю. - Что в этом плохого? Потом ведь придется пахать в два раза больше. Кстати, сегодня Саша подвез меня до института. Подвез и опять уехал непонятно чем заниматься. Как он будет разбирать свои долги?
   - Ань, ну, что ты как мама.
   - Да, бред это просто. Я же не собираюсь учить его жизни. Но, согласись, это неправильно. Если бы папа только знал, на что он тратит время.
   - О, - Бубнова хихикает, - давай еще, расскажи ему все.
   - Не выдумывай. Просто, - недовольно взвываю, - просто мне не нравятся эти его постоянные гулянки.
   - Мамочка, - пропевает Лиля и улыбается. - Нельзя думать только об учебе. И вообще нельзя только думать.
   Усмехаюсь: когда-то я уже отключала голову, и ни к чему хорошему это меня не привело.
   Мы подходим к нужному кабинету как раз в тот момент, когда из него выбегает староста-Лена и радостно кричит:
   - Пар не будет!
   Я нелепо застываю на месте. Вскидываю брови и под всеобщий вопль восклицаю:
   - Сколько можно?
   Лиля толкает меня в бок, цокает и улыбается однокурсникам: ей, как и всем, приятна данная новость, однако мне хочется заорать от несправедливости во все горло. Зачем вообще было приезжать? Зачем было просыпаться рано утром? Чтобы сейчас отсидеть всего лишь одну пару? Господи, да, к чему я вообще старалась и писала это длинное, нудное сочинение по английскому? Ох, я же убила на него весь вечер.
   - Да, что с тобой? Ты ненормальная что ли? - неожиданно спрашивает меня Лена. Она ставит на пояс костлявые руки и выпячивает вперед свой кривой, квадратный подбородок. Вздыхаю. Неужели я и, правда, выгляжу расстроенной? - Мы не собираемся тайком сбежать с пар или обмануть кого-то из преподавателей, нас отпускают.
   - Я и так это поняла. Все нормально.
   - Что нормально? Посмотри на себя. Ты не от мира сего, а?
   Вскидываю брови. Неужели она действительно думает, что я отвечу на этот тупой вопрос? Улыбаюсь и шутливо процеживаю, пусть в мыслях и мечтаю ударить эту девицу по пустой голове:
   - Тебе не понять. Я пойду тогда. Позвони заранее, если узнаешь, что и завтра пары собираются отменить, хорошо?
   Она кивает и со вздохом поворачивается ко мне спиной. Отлично. Очередной барьер. Я иногда думаю, что люди непроизвольно выстраивают стены друг перед другом. Знала ли Лена о том, что таким обыкновенным движением начертит между нами красную, толстую ограничительную черту? Вряд ли. Но теперь я определенно чувствую, что не смогу общаться с ней как раньше: то есть спокойно и просто, без задней мысли. Теперь я всегда буду вспоминать этот жест, буду вспоминать ее спину, будто мое мнение и мои взгляды заслуживают лишь внимания ее торчащего сквозь тонкую кофту позвоночника.
   Лиля как всегда молчит, не вмешивается, а я, как бы, и не против. Ведь глупо защищать человека, чьи идеи сам с трудом поддерживаешь.
   Мы спускаемся к главному входу, обсуждая планы на завтра. Бубнова предлагает поехать с ней в кафе, обещает свести меня с парнем, настолько умным и настолько начитанным, что даже мне, сумасшедшей зубриле, будет неловко в его компании находиться. На это я лишь спрашиваю: на кой черт тогда мне вообще в это кафе идти? Я ведь буду чувствовать себя глупо.
   Лиля громко выдыхает. Боюсь, однажды мои нынешние принципы все-таки отпугнут ее, поэтому выдавив из себя улыбку, я добавляю:
   - Может, в следующий раз?
   - О да, конечно. Ты всегда так говоришь. В любом случае, звони, если передумаешь.
   Мы прощаемся уже на улице. Она машет мне и бежит к остановке, всячески придавливая руками розовую, непослушную юбку, но та только сильнее развивается, как у Мерелин в далекие семидесятые. Проследив за тем, как Бубнова скрывается за дверями автобуса, вздыхаю и оглядываюсь: придется возвращаться домой. Может, стоит позвонить Саше?
   Поджимаю губы и направляюсь в сторону нужной остановки. Не хочется беспокоить брата. К тому же, я люблю ездить на автобусе. Впрочем, частично - это ложь. Ждать транспорт и мерзнуть - кому это понравится? Но ехать, слушать музыку, изучать людей -в этом уж точно что-то есть. Мы вечно куда-то спешим, пытаемся сделать сразу несколько дел одновременно. А в пути время замирает. Можно, ни о чем не думать, просто наблюдать. Конечно, бывают исключения, когда ты жутко устал и единственное, о чем ты мечтаешь, так это о теплой, родной кровати. Но в остальные дни, смотреть в окно и фантазировать, пожалуй, мое любимое занятие.
   Прихожу на остановку, чудом успев к зеленому свету на светофоре. Поправляю скатившийся шарф и обхватываю себя за талию замерзшими руками. В воздухе витает сладкий, приятный запах из кондитерской, за спиной стоит огромный книжный магазин. И мне так жутко хочется сорваться с места, купить себе слойки и, наконец, найти книгу Стивена Чбоски, что я действительно поворачиваю голову в сторону свежей выпечки и уже фантазирую, как держу в руках заветную "Тихоню". Однако затем неожиданно вдалеке я замечаю нужный автобус. Всегда так. Вздыхаю. Завтра. Все завтра.
   Неожиданно передо мной появляется тучный, пухлый мужчина. Кажется, нам в одну сторону, потому что он нагло отпихивает меня назад и подбегает к краю тротуара. Изначально мне хочется возмутиться, сказать, что я первая в очереди, что он не имеет права вести себя подобным образом, однако уже через секунду мой накал исчезает. Я пообещала себе измениться, так зачем же портить двухгодичное монашеское существование? Уверена, места все равно всем хватит. К тому же, со спины этот человек кажется мне знакомым. Вдруг преподаватель из института?
   Автобус тормозит довольно громко и жестко. Дверцы распахиваются, из салона на меня обрушивается теплый, нагретый воздух, и я уже собираюсь зайти следом за тучным мужчиной, как вдруг чувствую чью-то руку на своем плече.
   - Можно тебя?
   Растерянно оборачиваюсь.
   - Что?
   - Можно тебя? - повторяет высокий брюнет. Я недоуменно выдергиваю руку, осматриваю его заросшее лицо, темные, почти черные глаза и пытаюсь понять: знакомы мы с ним или нет, однако в голову ничего не приходит. Кажется, я вижу этого человека впервые.
   - Мне нужно ехать.
   Он не отвечает. Просто вдруг опять берет меня под локоть и тянет на себя.
   - Что ты делаешь? - испуганно вскрикиваю я. - Отпусти! Слышишь, я сказала, не трогай меня! Я...
   - Ты обронила, - неожиданно отрезает незнакомец и протягивает ко мне вторую руку. В ней я вижу сжатый льняной шарф.
   - Ой. - Стыдливо покачиваю головой. - Мне жутко неудобно. Я не заметила, как.... Ну, ты понял. Не увидела, что он упал. Спасибо.
   - Не за что, - низким голосом отвечает парень и неожиданно задерживает на мне свой взгляд. Не знаю, как избавиться от странного чувства стеснения и кипятка в груди, и поэтому просто повторяю:
- Спасибо.
   На этот раз незнакомец не отвечает. Кивает и медленно отходит в сторону.
   Более странного разговора в моей жизни еще не было. А вспомнить я могу всякое. Даже перепалку с бывшей девушкой брата. Это кстати было ужасно, она кричала, вопила, жаловалась, что Саша уделяет мне больше времени, чем должен, что я сижу у него на шее, и что его квартира - не общежитие. Собственно, ее доводы, как и тогда, сейчас меня не впечатляют, однако даже тот разговор, как мне кажется, был более нормальным.
   Недоуменно вскинув брови, потираю то место, которого коснулся незнакомец и поворачиваюсь лицом к автобусу. К автобусу, которого уже нет.
   - Отлично! - взвываю я. - Просто замечательно.
   Хочу вновь увидеть незнакомого парня. Интересно, он все так же пытается изучить мое лицо? Интересно, я действительно обронила шарф, или он незаметно стащил его с моей шеи? Интересно, я схожу с ума или просто выдумываю невозможные варианты произошедшего для того, чтобы хоть как-то согреть свою замерзшую голову?
   От раздумий меня отвлекает дикий визг. Резко поворачиваю голову в сторону шума, присматриваюсь и вдруг вижу на перекрестке, врезавшиеся друг в друга машины. В паре метрах от них автобус, впечатанный в фонарный столб. Автобус, на котором я собиралась добраться до дома.
   - О, господи.
   Мои глаза становятся огромными. Схватившись рукой за рот, пошатываюсь назад и про себя повторяю: это не он, это не тот автобус, это просто случайность. Случайность! Люди рядом срываются с мест, я же не могу пошевелиться. Встряхиваю головой и несколько раз моргаю, пытаясь привести себя в чувство. Затем выпрямляюсь, громко выдыхаю и начинаю медленно двигаться в сторону дыма. Вдруг кому-то нужна помощь.
   Весь путь до перекрестка не могу нормально дышать. Прибавляю темп, уже несусь к автобусу, как вдруг замечаю окровавленные стекла в изуродованных машинах. Отворачиваюсь. Боже, выжили ли там люди? Стискиваю руки в кулаки. Подхожу к собравшейся возле пешеходного перехода толпе и вытягиваю шею: дверцы автобуса погнуты, некоторые окна выбиты. Из них слышатся крики и стоны людей. Правда, они совсем тихие. Их перебивает ужасный визг крутящихся колес.
   Кто-то вызывает скорую помощь, кто-то несется к дымящемуся автобусу. Я же ощущаю странное чувство дежавю. Будто данная картинка мне знакома. Оглядываюсь, пытаюсь осознать, что же происходит, как вдруг замечаю медработников. Они выбегают из скорой помощи, несутся к пострадавшим, раскладывают огромные носилки, и лицо одно из докторов не просто шокирует меня. Мне вдруг становится плохо. Жутко плохо. Резко отворачиваюсь, зажмуриваюсь и шепчу:
   - Тебе показалось, это не правда, ты не знаешь этого мужчину, ты ничего не знаешь про этот автобус, ты...
   Я задыхаюсь. Достаю из кармана телефон и набираю первый попавшийся номер.
   - Да?
   - Забери меня, пожалуйста.
   - Что случилось?
   Не могу понять, кому же все-таки позвонила. Шатаясь, отхожу от толпы, сглатываю и повторяю:
   - Забери меня.
   - Аня, что с тобой? Где ты?
   - Я не знаю, что происходит. Я видела все это. Понимаешь? - Хватаюсь свободной рукой за лицо и непроизвольно бросаю взгляд за спину: из автобуса выносят мальчишку. Того самого мальчишку! - Господи, - глаза расширяются так сильно, что мне становится дико больно, - господи, я была в этом автобусе! Во сне! Я была там!
   Уже не обращаю внимания на голос на конце трубки. Случайно выпускаю из руки телефон и замираю: может, мне опять все это снится? Дрожащими пальцами щипаю кожу на ладони. Ничего не меняется. Щипаю еще раз, на этот раз гораздо сильней. Морщусь от боли, прикусываю губу, и ошеломленно осознаю: все происходящее вокруг меня - реальность. Однако этого попросту не может быть! Я не могла видеть данные события во сне! Это же невозможно!
   Неуклюже поднимаю с земли телефон, забрасываю его в сумку и неожиданно нахожу в себе силы вновь приблизиться к автобусу. Расталкиваю перед собой людей, подхожу к погнутым дверцам и сквозь стекло замечаю вдалеке тучного, пухловатого мужчину. Из его виска течет кровь, и она пачкает его кожаную, черную куртку. Отхожу назад. Все смешивается. Голоса людей, их крики и просьбы. Даже ветер исчезает. Пропадают запахи, цвета и звуки. Есть только мое дико стучащее сердце. Оно где-то в горле. Или в пятках. Или в животе. Не знаю. Пошатываясь, подхожу к дереву, облокачиваюсь об него головой и задерживаю дыхание. Мой мозг разрывается на части. Одна его сторона отрицает все, что сейчас происходит, но другая упорно воспроизводит картинки из кошмара, и они абсолютно идентично тому, что только что увидели мои глаза. Можно ли подвергать сомнению реальность? Я могу претвориться, будто не знаю, как выглядело лицо того тучного мужчины, или маленького парнишки, или взвинченного доктора. Но это же будет ложью, ведь я действительно их помню. Я знаю их!
   - Аня? - Резко оборачиваюсь. Выдыхаю и порывисто обнимаю брата за плечи. - Ты чего? Господи, ты как? Черт, ты цела? Все нормально? Посмотри на меня, все хорошо?
   - Саша, - только и могу выдавить из себя я. Дергано отстраняюсь, закрываю ладонями лицо и крепко зажмуриваюсь. Это все сон, страшный сон, потому что в жизни ничего подобного не происходит. Нельзя увидеть будущее. Это невозможно.
   - Ты меня напугала. Я ехал домой, заметил аварию, и..., - он запинается и протягивает ко мне руки, но я вновь уворачиваюсь. - Черт. Ты как?
   В жизни случаются странности. Пожалуй, они редки, но все-таки возможны. Да, и что скрывать, на самом деле, из ряда вон выходящие вещи даже спасают нас, ведь существовать в постоянном равновесии невыносимо. Однако что, если изменения сбивают с толку, обезоруживают. Это не просто нелепые карикатуры, это абсолютно новый сюжет, новые средства и мысли. Стоит ли с ними мириться, стоит ли их принять? Сны, которые сбываются, люди, с которыми на самом деле ты познакомился в своей голове - не чересчур ли это? Даже попытавшись примириться с такими фактами, можно сойти с ума.
  
  
   ГЛАВА 2. НЕПРИЯТНОСТИ.
  
   Не помню, как оказываюсь в машине.
   Просто неожиданно я отключаюсь и открываю глаза уже на пассажирском сидении рядом с братом. Он так же лениво ведет машину, правда, теперь я замечаю, как дрожат его руки, сжимающие руль. Наверно, он испугался не меньше моего.
   Облизываю засохшие губы, стаскиваю с себя чью-то теплую куртку и шепчу:
   - Мы едем к папе?
   Саша оборачивается. Кладет руку на мое колено и кивает.
   - Это хорошо. - Чувствую, как трясется его кисть и убираю ногу в сторону таким образом, чтобы его пальцы скатились вниз. Не хочу больше разговаривать, правда, и молчать боюсь. Прикусываю кончик ногтя и откидываю назад голову. - Прости.
   - Ты тут причем.
   - Я не хотела тебя напугать. - Зажимаю переносицу. - Просто произошло нечто странное, и я позвонила первому, кто попался в списке. Надо было хоть что-то объяснить, но...
   - Перестань.
   - Нет. Я не знаю, как это называется. Я вообще ничего не знаю. Просто, понимаешь, я видела все это. - Вновь смотрю на брата. Покачиваю головой и горячо продолжаю, - я видела аварию, Саш, я видела ее! Во сне. Я утром тебе рассказывала, помнишь? И повторилось все. Кроме, того, что в салон я не попала. На остановке был парень, он отвлек меня. И..., - запинаюсь. Вижу, как напряжены скулы брата и спрашиваю. - Ты веришь мне?
   Саша не отвечает.
   - Ты веришь мне? - упрямо повторяю я. - Скажи!
   - Что тут сказать? Ань, это сумасшествие какое-то.
   - Но зачем мне выдумывать?
   - Откуда я знаю. - Он мнет пальцами руль и нервно пожимает плечами. - Наверно, это совпадение.
   - Совпадение? Разве такие совпадения бывают?
   - А что же было в твоем сне? Похожая авария?
   - Не похожая. Это был тот же автобус, те же люди, тот же перекресток. Совпало абсолютно все!
   - Но почему тогда ты не оказалась внутри? - Саша оборачивается. - Того парня на остановке ты тоже знаешь?
   - Нет. Я случайно обронила шарф. Он поднял его.
   - Шарф, - скептически фыркает брат и сосредоточенно переключает передачу. - Звучит дико. Хотя я как-то читал о женщине, которая, прежде чем пойти на работу, забежала в аптеку за пластырем. Таким образом, она спасла себе жизнь 11 сентября.
   - Значит, такое случается?
   - Не знаю. Я когда тебя заметил, чуть коньки не отбросил. Видела бы ты себя со стороны. Вух, вся белая, испуганная.
   Не отвечаю. Отворачиваюсь и упрямо поджимаю губы: неужели можно было выглядеть адекватней? Удивительно, как я еще не бросилась по улице с криками и воплями. Сразу бы повязали и отправили в психушку. Хотя ничего удивительного в этом нет, и я знаю почему.
   Глубоко втягиваю воздух, выпрямляюсь и говорю себе: ты не сумасшедшая. Однако как еще объяснить то, что произошло? Допустим, я могла встретиться на остановке с тем тучным мужчиной и раньше, но как на счет ребенка? Или доктора? Или перекрестка?! Ведь автобус мог попасть в аварию, где угодно! Но нет. Его сбили именно на проезжей части в сотне метров от моего института. Именно сегодня. Именно в это время. Сдавливаю пальцами лицо и вновь повторяю: не сумасшедшая, не сумасшедшая.
   - Ты как? - неожиданно спрашивает Саша. - Сейчас уже будем дома.
   Я киваю и медленно опускаю руки. В конце концов, в жизни бывает всякое. Может, произошедшее действительно нелепая случайность. Не ставить ведь теперь на мне крест. Это неправильно.
   Дом, в котором я выросла, находится в нескольких километрах от города. За крутым поворотом притаился поселок, заставленный небольшими коттеджами с небольшими окнами. Окружает его хвойный, густой лес, сзади подпирает грязная речка, а призрачную атмосферу разбавляет озеро, талантливо сооруженное ровно под окном моей комнаты. Здесь все знают друг друга. И не просто в лицо, но и по имени. Да, что там - по фамилии! Здесь каждый день такой же, как предыдущий. И если когда-то мне казалось, что по-другому и быть не может, сейчас я просто в ужасе. Как только я не взбунтовалась раньше? Неужели жить в клетке мне действительно нравилось?
   Конечно, последствий замкнутого пространства огромное количество. Например, моя странная боязнь людей, боязнь собственного мнения. Но, с другой стороны, в детстве я была именно ребенком, который не сталкивался с проблемами, не убегал из дома - лес ведь вокруг, - не терял девственность на вечеринках, не менял друзей и не мечтал об иной жизни. Все как надо. Все правильно. Ровно, гладко, без шершавостей и препятствий. Вопрос лишь в том: стоило ли это того? И было ли так на самом деле?
   Я убежала к Саше почти сразу же, как папа купил ему квартиру в городе. Не могла находиться здесь без брата: чувствовала себя ужасно одинокой. Мама подала на развод за год до моего выпуска, лучшая подруга позапрошлым летом поступила в другой город на невыносимый экономический факультет, и даже собака умерла, словно в добавление ко всему, что успело со мной случиться. Иными словами, ничего не держало меня в этом сером, маленьком поселке. Разве что папа. Но он так сильно любил свою работу, что, иногда даже не ночевал дома. И это имело свои последствия: я и так ощущала себя брошенной, а без него мне и вовсе казалось, будто не меня все покинули, а я покинула всех.
   Сейчас мы с братом стараемся как можно чаще выбираться из дома, чтобы навестить отца. Не хочу врать: я жутко скучаю. Но опять-таки, свободу на клетку не променяешь. Я пусть и странный человек с огромным списком фобий, но даже мне гораздо комфортней жить в квартире с Сашей, чем наедине с самой собой в частном доме.
   Вероятность, что папы нет - не просто огромная. Пожалуй, она гигантская. Но Саша все равно первым делом подъезжает к коттеджу. Вдруг удастся подловить отца перед его уходом на работу. Я смотрю в окно, вижу наш небольшой, двухэтажный дом и вспоминаю, как мама хотела посадить яблони напротив центровых окон. Конечно, папа именно так и сделал. Но знал ли он тогда, что она даже не увидит, как они расцветут. Первые несколько лет эти деревья упрямо сохли, сгибались, лишь не позволяли солнцу проникнуть в наш широкий, темный холл. Но прошлой весной что-то изменилось. Было больше дождей или больше света - кто знает? В любом случае, больные, скрученные деревья вдруг расправили свои ветви, вытянулись и превратились в нечто волшебное, не от мира сего. Пожалуй, приезжать домой в мае уже стоило ради этого: ради белой аллеи перед нашим узким крыльцом.
   Мы выходим из машины. Я осматриваюсь, вдыхаю свежий, легкий запах леса, хвои и улыбаюсь: здесь все совсем другое.
   - Папы нет, - сообщает Саша и достает запасной ключ из-под горшка с засохшим, тонким деревом. Брат ловит мой взгляд. - Ты точно в порядке? Выглядишь не очень.
   - Если ты перестанешь меня об этом спрашивать, я, наконец, смогу расслабиться, - кривлю губы, тут же получаю в ответ похожую гримасу и усмехаюсь. - Я схожу тогда к папе на работу. Ты со мной?
   - Да, ну. Лучше проверю его машину. Наверняка, опять пешком потопал.
   - У тебя еще много времени. Мы же до вечера. Придем - починишь.
   Саша вместо ответа смеется. Собственно, я и не нуждаюсь в пояснении. Было глупо пытаться его в чем-то переубедить: упрямство - давно знакомый мне его детский рудимент. Поджимаю губы, вздыхаю и смотрю в сторону небольшого, узкого мостика. Он соединяет два берега искусственного, овального озера. За ним находится папино место гнездования, второй дом, жилище, дело всей его жизни - детский дом имени Евгения Утвы - к слову, наши предки из Польши. Раньше мне нравилось ждать папу, пока тот решал до ночи проблемы, связанные с финансами, документами, вновь поступившими детьми. Но лет в четырнадцать я поняла, что грустнее место еще нужно поискать. Неприятности с деньгами и близко не стояли с душераздирающими историями, которые мне, порой, рассказывали наиболее приспособленные к общению ребята. Кого-то бросили еще в детстве, кто-то сбежал сам, а кому-то пришлось действительно пережить расставание с родителями. Не на поводу у гнева, не на поводу у обиды. А наоборот. Пришлось расставаться даже тогда, когда они были готовы закрыть глаза на все, что с ними вытворяли. Мама ведь - отвечали они. Папа ведь - повторяли некоторые. Но их разделяли, убеждали в необходимости таких радикальных мер, а затем кидали на попечение моему отцу.
   До сих пор не понимаю, как он выдерживает такой напор ненависти, и как именно затем он этот напор ненависти превращает в уважение. В любом случае, в стенах приюта, сооруженного моим отцом, всегда тихо. Иногда слишком тихо, но зато мирно.
   Укутываюсь в льняной шарф, невольно вспоминанию о произошедшей аварии и встряхиваю головой. Не стоит сейчас о ней думать, не стоит вообще о ней думать. Расскажу папе. Он расставит все на свои места, как всегда делал. Я столько раз обращалась к нему за помощью, что, наверно, и разучилась принимать серьезные решения самостоятельно. Это, конечно, сказано немного утрированно. Но я действительно не знаю, что бы я без него делала. Он у меня странный, преданный своему делу и каждому ребенку, находящемуся под его крылом. И, тем не менее, он всегда был и остается моим папой. Человеком, который смог пережить смерть брата, развод и даже переходный возраст Саши.
   До детского дома минут пятнадцать. Я дохожу за двадцать пять. Не хочу торопиться. А, может, попросту не могу. Кто знает. Все это время мне кажется, будто кто-то вот-вот, да выпрыгнет на меня из-за угла. Странное чувство. Оно пугает и одновременно не дает мне ощутить себя одинокой.
   Приют построен из белого, стандартного кирпича, который со временем стал серым и сейчас со стороны выглядит немного рыхлым. Папа уже, который год собирается реставрировать главный корпус, но у него вечно не доходят руки - иными словами, вечно не хватает денег. Я никогда не обращала на это внимание, но сегодня мне кажется, что здание выглядит немного зловеще. Оно огорожено металлическим забором, который вряд ли является преградой для особо активных подростков, и возвышается на пять этажей. На территории несколько спортивных площадок, теплица и беседка - там папа заставляет подопечных праздновать Новый Год. За последним корпусом - выход к речке. В то здание отец заселил особенно рассудительных, правильных детей, не способных подпортить себе и ему жизнь, ведясь на поводу у безбашенных желаний, что, впрочем, оказалось умным решением. Помнится, однажды лихачи из второго корпуса затеяли игру: кто безрассудней, и нахождение под их окном реки заметно бы ухудшило развязку того вечера.
   Я прохожу в здание, киваю охраннику и сворачиваю в сторону лестницы. Внутри так светло, будто кроме солнечного света, коридоры освещают еще и тысячи огромных люстр. Непроизвольно обращаю внимание на тишину. Почему никто не бегает по этажам, не болтает, не гуляет на улице? Неужели здесь живут другие подростки, совсем не похожие на тех, кто учился со мной в школе или сейчас учится в институте? Странно.
   Слышу музыку. Улыбаюсь, уверенно открываю дверь папиного кабинета и застаю его сидящем в своем широком, бардовом кресле.
   - Неужели твои дети любят классику?
   Он поднимает голову. Встает из-за стола и хитро сужает серые глаза:
   - А кто их спрашивает?
   - Привет. - Я неуверенно обнимаю папу и зажмуриваюсь. Хочу сказать, как соскучилась, как рада его видеть, но не произношу ни слова. Я не такая. Я не умею говорить то, что чувствую. Это сводит с ума! Обезоруживает! Меня попросту убивает это тупое ощущение никому не нужной скрытности или стеснения. И, к сожалению, я не знаю, как с ним бороться.
   - Ты одна? Где Саша?
   - Он дома. - Отстраняюсь и саркастически добавляю, - протестует в полном одиночестве.
   - Против чего на этот раз?
   - Против всего. Как всегда.
   Папа понимающе кивает и спрашивает:
   - Вы надолго? Я хотел разобраться с документами, прежде чем поеду домой.
   - Разбирайся, конечно. - Рассеянно пожимаю плечами, пусть в глубине души и хочу привлечь его внимание. Почему отец так любит это место? - Мы наверно останемся до вечера.
   - Отлично. Все в порядке? Ты какая-то дерганная.
   Папа поправляет ворот серой рубашки, убирает со стола несколько папок и закатывает спустившиеся, мятые рукава. Я невольно замечаю круги под его глазами, вижу седые прорези, морщины. Когда он в последний раз спал?
   - Мне надо поговорить с тобой кое о чем, - неуверенно чешу подбородок. Наблюдаю за тем, как папа вновь усаживается в кресло, как он сонливо потирает пальцами закрытые глаза, как он горбит широкие, угловатые плечи, и скрещиваю на груди руки. - Пап, ты неважно выглядишь. Что-то случилось?
   - Не выдумывай.
   - У тебя вид усталый. Но сейчас только полдень.
   - Плохо спал.
   - А ты почему? Или это у нас семейное? - я хотела пошутить. Выходит как-то не очень. Папа лишь хмыкает. - Что? В чем дело?
   - Ань, я же сказал: все нормально.
   - Ладно. - Упрямство Саши, пожалуй, перешло ему по наследству, поэтому я даже не пытаюсь разбить эту очередную вековую стену. Пожимаю губы и, вдохнув как можно больше кислорода в легкие, отрезаю, - со мной сегодня случилось невероятное.
   - Что же?
   - Звучит глупо. Только не смейся! Обещаешь? Я, кажется, сегодня предсказала свое будущее.
   - Да ладно.
   - Давай только без сарказма. Мне и от Саши его хватило. Лучше послушай! - решительно обхожу стол и останавливаюсь прямо перед папиным носом. - Мне сегодня приснился сон о том, как я попала в аварию. Точнее, как в аварию попал целый автобус. Так вот, часа три назад на перекрестке прямо возле моего института...
   - Ты попала в аварию? Господи, Аня? Почему не позвонила?
   - Пап, все хорошо. Я проворонила пазик и наблюдала за всем со стороны.
   - Очень интересная история.
   - Чего язвить? - обиженно взвываю я и выпрямляюсь. - Это правда. Пап, по-моему, я сошла с ума. Понимаешь, я вспомнила не только аварию, но и людей, находившихся в салоне. Разве это не странно?
   Отец недоуменно пожимает плечами и отрезает:
   - Совпадение, наверно.
   Недовольно откидываю назад волосы.
   - Какое совпадение? Пап, я же говорю, что узнала даже людей! Узнала автобус и перекресток. Неужели это нормально? Скажи, что такое часто случается, и я тут же оставлю тебя наедине с твоими документами.
   - Анют, давай без сказок.
   - Но я серьезно. Зачем мне выдумывать? Пап.
   - Просто останови этот дикий поток мыслей и подумай: реально ли то, что ты говоришь. Здесь два варианта, правильно? Или ты, действительно, сумела увидеть свое будущее, или то, что произошло - поразительное совпадение. Ну, теперь скажи мне - что реальней?
   - Но...
   - Не надо выдумывать теории, не надо строить какие-то непонятные догадки, - отец берет меня за руку и улыбается, - давай серьезно, Анют. Как думаешь, где правда?
   Отец так на меня смотрит, что я мгновенно покрываюсь красными пятнами. Вновь чувствую себя шестнадцатилетней девочкой, вновь вижу папины светло-голубые глаза, вновь слышу его строгие, твердые слова: как думаешь, где правда, - и испуганно горблюсь: неужели мне придется пройти через события позапрошлой весны снова.
   Я совсем не похожа на отца: ни характером, ни внешностью. Ни, уж тем более, складом ума. Глупо было думать, что он поверит в сказки. Наверняка, для него, как для скептика, жизнь протекает обычно и ровно, причем даже тогда, когда она поражает людей своей жестокостью, несправедливостью и равнодушием. "Обычное дело", - сказал бы он, состряпав даже из самой ужасной трагедии банальную, примитивную историю. Может, именно поэтому он до сих пор не опускает руки и не ищет новую работу? Может, именно поэтому он помогает детям, ведь не пугается их проблем и не видит в них ничего особенного?
   - Я, наверно, пойду, - неуверенно пожимаю плечами и киваю в сторону к двери. - Тебя ведь ждать долго, да?
   Папа громко выдыхает. Наши взгляды встречаюсь, и мне кажется, будто он чувствует, что я нуждаюсь в его поддержке. Однако он не произносит ни слова, чтобы хоть как-то меня успокоить. Он откашливается и говорит:
   - Не разрушьте дом, пока меня нет.
   И для меня эта его фраза - странный предел равнодушия, о котором я раньше даже не догадывалась. Почему папа говорит так, почему не хочет помочь мне? Ведь он единственный, кому я действительно могу доверять. Необычайно новое ощущение стеснения появляется в груди, словно я только что поговорила не с отцом, а с кем-то иным. С кем-то чужим и немногословным. Это странно. Я не отвожу глаз от папы даже, когда выхожу из комнаты. Вижу, как он нервно сжимает ручку, как смотрит, на лежащие, на столе, документы, и думаю: неужели ему все равно?
   Выбираюсь на улицу и растерянно останавливаюсь. Что делать теперь? На улице прохладно. Засовываю руки в карманы, выхожу с территории приюта на проезжую часть и громко, протяжно выдыхаю: лучше попросту претвориться, будто ничего не было. Правильно? И уж тем более не связывать случившееся с позапрошлой весной. Совпадение, так совпадение. В жизни ведь много странностей. Кто сказал, что сегодняшний день - не одна из них?
   Киваю и в тот же момент чувствую, как кто-то пихает меня в бок.
   - Осторожно!
   Все происходит молниеносно. Я неуклюже валюсь на бок, вскрикиваю и, подняв голову, замечаю машину, проскользнувшую в нескольких сантиметрах от моих ног. Она уносится вдаль, скрывается за мостом, а я не могу вымолвить и слова. Сначала смотрю на свои исцарапанные камнями ладони, потом на грязные джинсы и чудом уцелевшие нижние конечности, а затем я встречаюсь взглядом с ней. С девушкой. Она стоит надо мной. Совсем близко. Тень от ее высокой, спортивной фигуры падает на мое испуганное лицо, и мне ничего не остается, как вновь выдавить из себя немой крик.
   - Цела? - резко бросает она. Поправляет короткие, вьющиеся волосы и одергивает мешковатую куртку.
   Знаю, что сейчас было бы правильным встать, взять себя в руки, собраться с мыслями, вымолвить хоть слово! Но я могу лишь молча пялиться вверх и моргать. Будто слабоумная.
   - Не ходи по улицам одна, договорились?
   - Что? - наконец, слышу свой голос. - Кто ты?
   - Пообещай мне, - требует незнакомка, хватает меня за руку и грубо поднимает с асфальта. Вновь говорит, - пообещай.
   - Отпусти, - с похожей интонацией, произношу я, стискивая зубы. - Отпусти меня сейчас же.
   Девушка неожиданно усмехается. Разжимает пальцы и тянет:
   - Как скажешь.
   Я недоуменно наблюдаю за тем, как незнакомка поворачивается ко мне спиной и уходит. Вот так, просто. Ни объяснив ничего. Высокая, худая. Что это вообще было? Ее подходка такая же грубая, такая же резкая, как и тембр ее голоса. Одежда черная, старая. Волосы спутаны. Может, наркоманка?
   Часто дыша, поправляю задравшееся пальто. Затем непроизвольно смотрю в сторону моста, будто жду, что машина вновь вернется. Но нет. Господи. Что сейчас вообще произошло? Меня пытались сбить? Здесь? В этом маленьком, треклятом поселке, где по проезжей части автомобиль проезжает раз в три часа?
   - С меня хватит.
   Резко срываюсь с места и несусь в сторону дома. Я могу смириться с тем, что я каким-то магическим образом воспроизвела таблицу по межкультурной коммуникации. С неоспоримым усилием, я так же могу смириться со странной аварией, приснившейся мне ночью. Но смириться с тем, что кто-то пытается меня сбить посреди дня в моем родном поселке, где я знаю не только имя каждого жителя, но и его генеалогическое древо - это уже чересчур.
   На смену страху приходит злость. Разрывая воздух громким дыханием, я иду вперед и думаю о том, как заставляю Сашу вернуться в город. Он должен понять, должен поверить. Если папа не хочет мне помочь, надеюсь, захочет помочь брат.
   Добегаю до дома, сразу же несусь в гараж и протягиваю:
   - Саша! - останавливаюсь перед машиной. Здесь никого нет. - Саша, ты где?
   Оглядываюсь. Протираю руками вспотевшее лицо и иду в дом. Дверь открыта, однако внутри царит отвратительная тишина, которая, словно одеяло, накрывает меня с головой. Проверяю кухню, зал - брата нигде нет.
   - Саша, - вновь говорю я, - куда ты подевался?
   - Куда я подевался? - Вскрикиваю и резко оборачиваюсь. Брат вальяжно притаился на пороге и держит в руках папин набор с инструментами. Он вскидывает брови. - Ты чего орешь?
   - Господи, где ты был? - недовольно откидываю назад голову. - Отвратный сегодня день.
   - Что уже случилось? Ты опять бледная. Папы не было на работе?
   - Был. Как всегда. - Саша проходит мимо, вываливает на пол инструменты и присаживается на корточки. - Он занят. Опять какая-то морока с документами. Впрочем, неважно. Саш. Слушай, давай поедем домой.
   - Но мы только приехали.
   - Я знаю, просто... Просто мне не по себе.
   Брат отвлекается от инструментов и поднимает на меня взгляд. Его глаза совсем другие, в них нет и толики страха. А мне страшно. Очень.
   - Аня, - Саша встает, - что случилось?
   Я не отвечаю. Облокачиваюсь спиной о стену и обхватываю руками себя за талию: надеюсь, хоть как-то усмирить разбушевавшееся внутри чувство паники. Но брата не обмануть. Он лишь ближе подходит ко мне и вновь спрашивает:
   - Почему ты дрожишь?
   - Не дрожу.
   - Дрожишь. - Он заботливо кладет ладонь мне на плечо. - Замерзла? Ань, тебя трясет.
   - Там была девушка, - спутанно отрезаю я, а затем усмехаюсь. Воспользовавшись паузой, брат собирается что-то сказать, однако я тут же продолжаю. - Она оттолкнула меня в сторону, прежде чем черный нисан проехался по моим ногам. И ты наверно спросишь, о чем я вообще говорю, да? Так вот, десять минут назад на дороге возле приюта меня, кажется, хотели сбить. И ты вновь спросишь: сошли ли я с ума? Но нет. Саша, клянусь! Происходит нечто странное. Да, бывают плохие, черные дни. Бывает, что ты проливаешь чай на кофту, или спотыкаешься о порожки в подъезде, но это ведь другое, правда? Это чересчур. Да?
   Саша буравит меня недоуменным взглядом. Я бы сказала еще что-то, но не могу. Лишь покачиваю головой и нервно улыбаюсь: думаю, такое поведение напугало брата еще больше. Вместо того чтобы обсудить проблему, он отрезает:
   - Я звоню отцу. А затем мы едем в полицию.
   - Что? - округляю глаза и наблюдаю за тем, как Саша решительной походкой направляется к домашнему телефону. - Не надо никакой полиции. Зачем? Мы же не в сериале, чтобы по каким-то пустякам вызвать мусоров.
   - Пустякам? Сначала авария, теперь это. Чудо, что ты цела, но если больше чудес не будет? Надо чтобы кто-то постоянно был рядом. Хотя бы сейчас на время. Если это паранойя или совпадения, или бред, или что-то еще - и, слава богу. Но в противном случае...
   - Саш, - беру брата за локоть и тяну на себя прямо перед столиком с телефоном. - Пожалуйста, не надо. Я рассказала тебе об этом не для того, чтобы ты поднимал панику.
   - А для чего тогда?
   - Не знаю, - неуверенно пожимаю плечами. - Наверно, для того, чтобы ты просто попытался меня успокоить.
   Брат тяжело выдыхает и протирает пальцами глаза. Затем спрашивает:
   - И что это была за девушка?
   - Странная девушка. Мы с ней незнакомы.
   - Это я понял, как ни странно. И, кажется, это единственное, что я понял.
   Усмехаюсь.
   - Сегодня необычный день. В чем секрет, интересно.
   - Слушай, а, может, случившееся как-то связано с позапрошлой весной?
   - Саш.
   - Подожди, не злись. Я знаю, что ты не любишь об этом вспоминать, но...
   - Не о чем тут вспоминать, - резко бросаю я и тут же меняюсь в лице. Тело сводит. Иногда давно ушедшее задевает куда сильнее очевидных неприятностей. - Давай не говорить об этом, договорились?
   - Почему?
   - Потому что.
   - Дело твое. - Брат пожимает плечами. - Как хочешь. Кстати, я все равно думаю, что надо рассказать о произошедшем папе. Не слушаешь меня, может, с ним согласишься. Папа этого просто так не оставит.
   Учитывая то, как сегодня отец странно отреагировал на мои слова, было бы неудивительным его полное равнодушие и по данной теме. Но я ничего не говорю Саше. Лишь киваю и бегу к себе в комнату. Пусть считает, что я согласилась.
   Захожу к себе, закрываю дверь и обессиленно облокачиваюсь об нее всем телом. Зажмуриваюсь.
   От прошлого нельзя сбежать. И даже если ты стараешься что-то изменить, стать лучше, пойти по иному пути - попытки очищения бесполезны. Словно тень, былые поступки следуют за нами по пятам. И даже тот факт, что, порой, они исчезают в полдень, не облегчает наше существование. Открываю глаза и нехотя бросаю взгляд на шкафчик. Ноги сами делают несколько шагов в его сторону, руки сами распахивают его дверцы, а пальцы сами нащупывают под бельем обувную коробку. Сажусь на пол, открываю крышку и с силой стискиваю зубы. В миллиардный раз достаю такую родную и такую чужую фотографию. С нее на меня смотрят три счастливых человека. Они улыбаются, обнимают друг друга за талию, они будто живут совсем в другом мире. Я тоже счастлива. Спокойна и расслаблена. Уже и забыла, что значит быть такой. Рядом Никка - тогда еще лучшая подруга. По другую сторону - Андрей. Ее парень. Мы дружили так же долго, как тянулось детское время. Однако в один миг все изменилось. Я все изменила. Сказать испортила - не сказать и о половине того, что я сделала. Сказать разрушила - не сказать и об одной четвертой. Сказать уничтожила - и попасть в точку. Вот так бывает. Ты не ждешь от жизни ничего особенного, а она преподносит тебе на блюде целое рагу из неприятностей, отчаяния и потерь.
  
   Я просыпаюсь, услышав глухой треск. Открываю глаза, привыкаю к темноте и недоуменно вскидываю брови. Который час? Я и не заметила, как уснула. Одеяло почему-то на полу, в руках смятая фотография, а на душе тяжело и грузно, будто несколько часов назад туда скинули целый бак огорчений. Встаю с кровати, включаю свет и вновь слышу глухой треск. Хмурю лоб.
   - Саш?
   Никто не отвечает. Выхожу из комнаты и внимательно изучаю коридор, будто боюсь, что кто-то выпрыгнет на меня из-за поворота или поднимется ко мне по лестнице. Взяв под контроль разбушевавшуюся фантазию, спускаюсь на первый этаж, зову брата и опять не слышу ответ. Начинает надоедать это странное ощущение чьего-то присутствия, когда в доме нет никого кроме меня самой. Вновь по дому проносится тихое потрескивание, оборачиваюсь и замечаю, развивающуюся от ветра, занавеску.
   - Отлично. - Выдохнув, подхожу к окну и крепко его закрываю. Собираюсь завесить стекло шторкой, как вдруг в темноте на улице замечаю чью-то тень. Возле соседнего дома, напротив. Человек смотрит на меня. Господи. Он, правда, на меня смотрит! Резко отхожу в сторону и зажмуриваюсь: что за вечный фильм ужасов? Откуда этот незнакомец, и почему меня так напугало его присутствие? Вдруг это просто человек, и он просто ждет такого же простого друга. Ага. В свете прошедших событий, в такой вариант слабо верится. Включаю свет во всех комнатах на первом этаже. Сейчас около семи вечера. Где черт подери Саша? Где папа? Смысл было мне приезжать домой? Чтобы сойти с ума? Почему-то бросаю взгляд на огромную, широкую картинку. На ней изображен папа с родным братом. Сейчас дяди Сережи уже нет, и мне становится не по себе: почему отец до сих пор не уберет это напоминания со стены? Прошло ведь так много лет. Неужели у него не екает в сердце, когда он замечает их вместе? Таких молодых, счастливых. И живых.
   Собираюсь сходить за сотовым телефоном как раз в тот момент, когда открывается входная дверь.
   - Мы дома, - протягивает папа и пропускает Сашу вперед. В руках у брата огромная коробка с пиццей: вот, что значит жить без женщины. - Ань?
   - Я здесь. - Вздыхаю. - Чего вы так долго? Нам ведь домой еще возвращаться.
   - Прости, я заработался.
   - Зато у нас есть пицца, - усмехается Саша. Улыбка поддельная. Думаю, брат пытается как-то себя успокоить, хотя внутри переживает из-за случившегося. Взглядом я будто спрашиваю: проболтался или нет? Однако тот лишь опускает глаза в пол. Значит, проболтался. Черт.
   - Саша, ставь чайник, Анют, пошли со мной.
   Я поджимаю губы и неуверенно скрещиваю на груди руки: интересно, что папа собирается мне сказать? Заявит, будто случившееся - очередное совпадение?
   Следую за ним до его комнаты. Он стягивает с плеч пиджак, расстегивает запонки и со вздохом оборачивается. Признаться, вид у него, как у Саши, когда тот собирается вычитать меня за разбросанные по дому вещи. Зрелище не из приятных. Да, и вообще лицо худоватое. Щеки впали. Когда он в последний раз спал?
   - Что произошло, и почему ты не позвонила мне? - отец устало протирает широкими ладонями лицо. - Разве скрывать такое нормально? Ань, я думал, что вбил в твою голову всегда полагаться на меня, в любых ситуациях. Всегда рассказывать мне обо всем. Тебя пытались сбить, и, тем не менее, ты собиралась промолчать?
   - Пап, - растеряно протягиваю я. - Все ведь обошлось. Все нормально.
   - Ничего не нормально. - Он выпрямляется и становится таким высокими, что его тень полностью поглощает все мое тело. - Я, может, не принял в серьез твой рассказ об аварии, но это.... Это уже не шутки. Кто-то додумался причинить тебе вред! Здесь! В нашем мизерном поселке! В поселке, где все знают подноготную каждого! Это же какой безбашенностью и неадекватностью нужно обладать? Видимо, человек, совершивший такой проступок, ненормальный, что прокручивает дело еще на сто восемьдесят градусов и делает его крайне опасным. Я не собираюсь закрывать на это глаза!
   - Я и не прошу. Просто подумай, вдруг произошедшее действительно совпадение? С кем не бывает. - Говорю, а сама не верю. Что за чушь? Случайно выехать за проезжую часть на грунтовку по пустой дороге? Но мне почему-то не хочется беспокоить отца. Или не хочется видеть его таким. Не знаю. - Пап, машина уже уехала. Я цела. К счастью, все обошлось, и, да, я не буду скрывать, что жутко перепугалась. Но разве сейчас не бессмысленно пытаться отыскать этих людей? Обращаться в полицию? Это лишь урок. Я должна быть внимательнее на дорогах. И все.
   - Что значит, и все? Ты думаешь, мы не найдем этих придурков? Аня, в нашем поселке семь тысяч человек. Из них у половины черные машины. У одной четвертой нисаны. И у одной шестой нисаны черные. То есть ты понимаешь, к чему я веду?
   - Но вдруг эти люди не отсюда?
   Папа удивленно вскидывает брови.
   - Что? - он покачивает головой. - Ты хочешь сказать, что у тебя есть какие-то проблемы в городе?
   - Нет. Господи, пап, ты меня не слушаешь! Я к тому, что мы можем и не найти этих людей. Только лишь поднимем шум.
   - Значит, поднимем.
   - Зачем? Пожалуйста, перестань. Ехал какой-то пьяный урод. Повело его вправо. Я оказалась не в том месте, не в то время. Слава богу, рядом была та девушка. Она меня спасла, и уж кого и стоит найти, так это ее, чтобы отблагодарить. А таких придурков, как тот водитель, их просто пруд...
   - Девушка? - перебивает отец. - Что за девушка? Мы ее знаем? Она отсюда?
   - Нет. Наверно. Понятия не имею. - Протираю руками лицо и поджимаю губы. - Пап, я понимаю, что ты волнуешься, и, да, я должна была рассказать тебе. Но не стоит поднимать на уши весь поселок. Пожалуйста. Ты же знаешь, как люди любят поговорить. Мы лишь подкинем им очередную сплетню, и зачем? Все ведь обошлось.
   - Я никому не дам тебя в обиду, - серьезно чеканит отец и подходит ко мне так близко, что я чувствую от него родной запас цитруса, вижу каждую морщинку у его светло-голубых глаз. - И мне все равно, если придется хорошенько потрепать нашу хваленую полицию или всколошматить целый поселок. Я все равно добьюсь того, чтобы ты и твой брат были целы, были в безопасности. Слышишь?
   - Но мы и так в порядке. Перестань, пожалуйста. Давай забудем. М?
   - Аня.
   - Серьезно, - выдавливаю из себя улыбку и пожимаю плечами, - пусть это будет самой большой неприятностью в моей жизни. Как считаешь?
   - Ты очень похожа на свою маму. - Папа нервно покачивает головой и протягивает. - Не думаешь о последствиях, лишь надеешься на то, что все обойдется. Но правда в том, ничего не обходится, Ань. Твоя мама поняла это слишком поздно. Сейчас она уехала, и, как бы странно это не звучало, она поступила правильно. Однако поверь, меньше всего на свете, мне хочется, чтобы тебе потом тоже приходилось принимать подобные серьезные решения. Если есть проблема - ее нужно решить. Если тебе кто-то угрожает - его надо найти. Никогда не надейся на удачную развязку. Кроме счастливчиков, живут и те, кому хорошенько достается по жизни. И я не хочу, чтобы этим человеком оказалась ты. Всегда защищай себя, слышишь? Всегда.
   - Пап, чего ты так завелся? Сделал из мухи слона.
   - Очень жаль, что ты меня не понимаешь. Ладно, хорошо. К счастью, я и твой брат рядом, и мы решим все проблемы за тебя, даже если ты против. Но это не вечно. Я хочу быть уверен в том, что воспитал ответственного, сильного человека, а не ребенка, плывущего по течению. Разберись в том, что случилось. Найди этих людей и заставь их понести наказание. Ты могла умереть, а хуже этого ничего в жизни не случается. Ясно?
   - И все равно мне кажется, что ты чересчур серьезен, - неуверенно протягиваю я и хитро сужаю глаза, - признавайся, что тебе рассказал Саша? Такое чувство, будто меня похитили, изнасиловали и кинули в озеро. И это как минимум.
   - Не вижу повода для шуток, - устало шепчет отец, протирает глаза и говорит, - иди на кухню. Разговаривать с тобой бессмысленно. Ты все равно меня не слышишь.
   - Я слышу, - упрямо хмурю лоб. - Просто мне не хочется зацикливаться, не хочется раздувать из проблемы проблемище. Я понимаю, ситуация паршивая. Но давай не будем делать вид, будто произошло нечто настолько из ряда вон выходящее, что стоит поиграть с водителем в пилу, или в законопослушного гражданина. Я жива. Спасибо той девушке. Не спасибо тому уроду. Возможно, ему это вернется. Не вернется - бог с ним. Не надо же с ума из-за этого сходить?
   Говорит девушка, десять минут назад рвущая на голове волосы из-за того, что в доме было открыто окно, и потрескивала рама.
   - В пятницу приедешь, и мы поедем в участок.
   - Пап!
   - Я все сказал.
   - Зачем?
   - Ань, неужели ты думала, что я пойду на попятную? - Что, правда, то, правда. Папино упрямство не знает границ. - Кстати, мы так и не определились, что то была за девушка. Вдруг она видела водителя.
   - Не знаю, - недовольно бросаю я. Блин. Придется ехать в участок! Отлично.
   - И как она выглядела?
   - Наглая, грубая, - все так же ворчливо, перечисляю я. - Вся в черном. Кожа смуглая, волосы темные. Глаза огромные и дикие, будто она курит. И курит отнюдь не сигареты. Высокая, спортивная, может, даже красивая. Правда, под мешковатой одеждой это трудно было проследить. - Вздыхаю. - Что еще сказать. Наверняка, ее папа не такой же серьезный, потому что в противном случае она бы не умела дерзить.
   - По-моему, у тебя отлично получается дерзить, - отрезает отец. На несколько секунд он замирает, задумчиво смотрит перед собой и молчит. Я собираюсь спросить, что происходит, почему он завис: неужели перебирает в голове лица всех ему известных девушек с похожими темными волосами и черной одеждой? Однако через пару мгновений он робко улыбается и кивает в сторону выхода. - Иди к брату. Я переоденусь и спущусь к вам. Хорошо?
   - Хорошо.
   Выхожу из комнаты и думаю: с чего папа так разволновался? Да, ситуация плохая, но мне впервые пришлось увидеть его в подобном состоянии. Будто меня действительно собирались убить, это было спланировано, и попытки, несомненно, повторятся. Странно. Не ожидала услышать от него столько нравоучений после сегодняшнего сухого утреннего разговора. Может, на работе проблемы, и поэтому его настроение так резко меняется?
   Спускаюсь на первый этаж, вижу за столом Сашу и недовольно скрещиваю на груди руки. Сейчас я выскажу ему все, что накипело. И пусть он даже не думает отделаться.
  
  
  
   ГЛАВА 3. ПОБЕГ.
  
   Утром просыпаюсь под протяжный стон будильника. Сонными глазами осматриваю комнату, стол, со сваленными на нем учебниками, окно, зеркало. Приподнимаюсь на локтях и выдыхаю громко-громко, словно выталкиваю из себя все плохие мысли, воспоминания и предрассудки. Сегодня обычный день. Все будет нормально. Надо просто забыть о вчерашнем и влиться в рабочую колею.
   Правда, как это сделать, если в пятницу придется ехать с папой в участок?
   Закатываю глаза и валюсь обратно в кровать. Поспать толком не удалось. После того, как мы приехали из поселка, я не смогла и на минуту утихомирить в груди странное чувство паники. Решила сделать уроки на завтра, уроки на послезавтра. Затем прочитала пару глав Толстова: все пытаюсь добить Анну Каренину - тезка ведь. Потом еще долго и упорно сидела на полу, складывая скомканные вещи из шкафчика. И только к половине четвертого удосужилась лечь в постель. Лечь и заснуть, собственно, разные понятия. Поэтому отрубиться мне удалось только к пяти утра. Сейчас девять. От осознания того, что я отдохнула всего часа четыре, хочется заорать во все горло, но я как всегда подавляю в себе желание проявить хоть какие-то эмоции. Стискиваю зубы и невозмутимо вылезаю из-под одеяла. Взрослые люди не позволяют себе обнажать слабости. И я не позволю.
   Зевая, одеваюсь, бужу Сашу. Прошу его опять подвести меня до института, потому что ехать на автобусе нет настроения, или, если быть честной, нет смелости. Готовлю нам завтрак, затем мою посуду, протираю стол, обуваюсь, выхожу из дома, сажусь в машину, и даже не догадываюсь, что нахожусь в состоянии критического анабиоза. Делаю все на автомате, боясь того, что на секунду отвлекусь и ненароком подумаю о вчерашнем дне. И, возможно, со стороны это выглядит глупо - Саша то и дело бросает на меня косые взгляды - мне все равно. Главное сосредоточиться на чем-то одном. Например, на учебе. Как я всегда и делала. Отличный способ сбежать от проблем: полностью погрузиться в работу. Голова забита психологией, английским, философией, и не остается времени на мысли о чем-то таком, что заставляет все тело дрожать, как при тридцатиградусном морозе.
   Саша все так же вальяжно переключает передачи. Говорит что-то, наверно опять пытается быть старшим, грозным братом. Но у него не выходит. Совсем. Когда я на него смотрю, то вижу ленивого блондина, единственный раз в жизни, проявившего решительность, выбирая цвет дивана в гостиную. И мне хочется почувствовать себя защищенной, хочется почувствовать себя в безопасности рядом с ним, но я не могу. И не потому что не хочу. А потому что не ощущаю от Саши того, что заставило бы меня спокойно выдохнуть. Наверняка, это предрассудок, однако его сложно побороть. Когда ты проводишь рядом с человеком слишком много времени, волей не волей, ты начинаешь видеть его таким, каким привык видеть. А не таким, какой он есть на самом деле.
   В институт я приезжаю за пятнадцать минут до начала занятий. Саша обещает отвести меня обратно, напоминает, что я всегда могу ему позвонить.
   - Не волнуйся, - открывая дверь, прошу я. - Со мной все будет в порядке. Давай просто попробуем выкинуть вчерашние события из головы? М?
   Ох, если бы все было так легко.
   Брат кивает. Одаряет меня очередным беспокойным взглядом и отворачивается. Я лишь вздыхаю. Да, Саша не может успокоить меня: разве в такой ситуации это возможно? Однако он все равно придает мне уверенности, решительности. Я не могу быть слабой рядом с ним хотя бы потому, что не хочу его пугать, не хочу, чтобы он волновался или переживал. И, по-моему, это отлично. Отлично, что ради него я стараюсь быть храброй.
   Наблюдаю за тем, как машина скрывается за поворотом, и вновь поворачиваю голову в сторону института. Он красивый. Раньше я никогда не обращала на это внимания, принимала архитектуру здания за обычное последствие пятидесятых годов: реконструкция и все такое. Что ж, зря я закрывала глаза на такие простые вещи. Институт огромный, с широкими, белыми окнами и расписными стенами. Даже утром его освещает слабая подсветка. На несколько секунд меня поражает чувство гордости. Да, я учусь здесь, и, да, я не жалею об этом.
   К слову, данный порыв мимолетен. Я вдруг вспоминаю о том, что прибывать в данном учреждении и учиться в нем вещи абсолютно разные. Правда, долго порассуждать на эту тему не удается. Перейдя дорогу, я примерзаю к месту. Просто прирастаю к земле. Собираюсь сказать что-нибудь, чтобы хоть как-то выразить свое смятение и удивление. Но я не произношу ни звука. Лишь заставляю ноги вновь сдвинуться с мертвой точки, заставляю лицо стать немного мягче и заставляю свое сердце стучать чуть спокойнее. Естественно, каждое из этих желаний едва ли исполняется.
   Около входа в институт стоит странная незнакомка. Вновь в черной куртке, в черных ласинах. С зелеными, яркими глазами. Она улыбается, когда понимает, что я не собираюсь кричать и нестись прочь от нее в обратную сторону, и вскидывает брови.
   Мой первый порыв просто пройти мимо: мол, стоит себе и стоит. Мне-то до этого, какое дело? Однако план оглушительно проваливается, едва между нами остается три свободных метра. Шатенка отталкивается от стены и говорит:
   - Привет.
   Привет? Я еле сдерживаю в горле смешок. Уж очень странное начало диалога. Хотя, может, и не странное. Господи, что со мной?
   - Привет. - Вскидываю подбородок и неуверенно останавливаюсь напротив незнакомки. Пожимаю плечами. - Ты что-то хотела?
   - А ты ничего не хотела?
   Сужаю глаза. Складываю на груди руки и признаюсь:
   - Возможно.
   - Возможно?
   - Возможно, я хотела сказать тебе спасибо. Как-никак ты спасла мне жизнь, кажется. Я должна быть тебе благодарна за это.
   - Хм, - только и тянет девушка. Осматривает меня с головы до ног, изучает лицо, руки, одежду. Затем как-то неуверенно хмурит лоб. - Тебе бы сейчас уехать вместе с братом и переждать пару дней вдалеке от города и проблем.
   - Откуда ты знаешь, что у меня есть брат? - я ошеломленно вскидываю брови. Это становится уже не просто странным. Данная ситуация начинает меня пугает. - Мы разве знакомы?
   - Ань.
   - Вау! Ты еще и имя мое знаешь?
   - Послушай, вернись домой. Здесь небезопасно. Тем более, в одиночку.
   - Что? Здесь - это где? И почему небезопасно? О чем ты вообще говоришь? Хотя, знаешь, было очень приятно с тобой пообщаться, но..., - собираюсь пройти мимо незнакомки, как вдруг та вновь хватает меня за руку. Как и день назад, ее пальцы держат мой локоть крепко и сильно, словно никогда не собираются отпускать. - Что ты делаешь?
   - Я знаю, ты напугана, но сейчас это неважно. Просто поверь, что я друг.
   - Мне не нужны друзья.
   - Ты ошибаешься. - Девушка выпускает мой локоть и поправляет ворот своей черной куртки. Ее зеленые, изумрудные глаза излучают тревогу, и это тут же сбивает меня с толку. Чего она боится? Почему смотрит по сторонам? Неужели ее предупреждения, касаемые моей безопасности, небеспочвенны? Но это же бред. Я вижу ее впервые! Да, и кто сказал, что я влипла в неприятности? Ну, подумаешь, вчера на дороге какой-то алкоголик едва не проехался по мне старенькими шинами? Что с того? - Я спешу на пары.
   - Пары подождут.
   Не собираюсь вступать в дебаты, не собираюсь спорить или кричать. Я просто поворачиваюсь к девушке спиной и начинаю решительно идти к главному входу в здание. Тяну на себя огромную металлическую дверь, уже собираюсь расслабленно выдохнуть за порогом, как вдруг слышу:
   - Тебя засекли еще позапрошлой весной. - Замираю. Голос девушки резкий, недовольный, низкий, но отнюдь не это заставляет все мои органы одновременно подпрыгнуть и взорваться, разлетевшись на тысячи, миллиарды частиц.
   - Что?
   - Ты знаешь, о чем я говорю. Не претворяйся. - Оборачиваюсь, однако, с места не двигаюсь. Незнакомка смотрит на меня во все глаза: к слову, они у нее огромные, широкие. Она тяжело выдыхает, опустив плечи, и добавляет, - я помогу тебе, если ты послушаешь меня и пойдешь домой. Здесь небезопасно. Тебя ищут. Считаешь совпадением аварию на перекрестке? Или машину возле приюта твоего отца? Боже мой, Аня, ты же сама чувствуешь нечто неладное! Так избавь меня от глупых объяснений и просто иди домой!
   Я не знаю, как описать то, что сейчас чувствую. Эта девушка знает то, о чем никто даже не догадывается! И главный вопрос, разрывающий на части мою голову: откуда? Откуда ей известно, что случилось со мной позапрошлой весной? Еще, конечно, я спрашиваю себя: неужели она поверила в произошедшие события? Я шокирована. Пожалуй, моя реакция очевидна и проста, ведь мне в лицо только что кинули мое же прошлое. И я хочу ответить, собираюсь это сделать. Собираюсь все отрицать, собираюсь оправдываться. Но неожиданно что-то щелкает у меня внутри, что-то ломается, и вместо ответа, я вдруг просто срываюсь с места и забегаю в институт. Достаю дрожащими пальцами студенческий, показываю его охраннику и буквально взлетаю по ступенькам. Голова кружится. Во рту так сухо, что я готова выпить воду даже из-под крана. Господи. Несусь в туалет. Несколько стоящих возле зеркала девушек, увидев меня, покидают помещение. Правильно. Выгляжу я, наверно, дико. Сбрасываю с плеч сумку, пальто, открываю кран с ледяной водой и нервно умываюсь. Что это было? Кто эта девушка?
   - Фух.
   Так, главное дышать. Все хорошо. Хорошо. Надо просто успокоиться. Просто..., просто...
   Покачиваюсь назад и резко хватаюсь руками за голову. Откуда эта незнакомка знает о том, что случилось позапрошлой весной? Почему она не в ужасе? Почему она хотя бы не удивлена? Неужели она поверила в нечто подобное? А, может, она тоже так умеет? Может, она тоже необычная?
   - Нет. - Опускаю руки, опираюсь ими о грязную, сероватую раковину и глубоко втягиваю воздух. - Это нереально. Она сумасшедшая. Ты - нет. Аня, ты - нет! Она не может знать то, в чем даже ты не уверена!
   Зажмуриваюсь и мысленно повторяю: совпадение, совпадение. Это просто совпадение.
   Шея становится горячей. Я так жутко хочу испариться, хочу стать невидимкой, хочу убежать вон из этого института и запереться дома на все замки, что едва ли удерживаю свои ноги, прикованными к полу. Хочу забыть о том, что услышала, забыть о позапрошлой весне! Но я не могу. Надо идти на пары. Какой вздор, правда? Какие занятия? Однако я пообещала себе. Пообещала, что изменюсь, что буду прилежной, ответственной. Что исправлюсь. Я пообещала себе два года назад, что стану другой.
   Но сейчас мне хочется сбежать. Мне просто хочется сбежать.
   Сильнее горблюсь и вдруг вспоминаю лицо Никки. Вспоминаю ее глаза в тот день. Они были такими грустными, такими растерянными. Подруга кричала и спрашивала о том, что произошло, а я не могла ей даже ответить, ведь сама ничего не понимала. Тот день полностью изменил наши жизни. Не только мою. Но и ее. И жизнь Андрея, конечно, если так можно сказать. Я не видела Никку уже два года, хотя раньше не могла прожить без нее и нескольких часов. А что теперь? Теперь я прячусь. Теперь мне стыдно даже посмотреть ей в лицо.
   Дверь туалета распахивается так громко, что я вздрагиваю. Испуганно оборачиваюсь и вдруг вижу на пороге Лилю. Рядом с ней еще две незнакомые мне девушки, наверно, подруги. Они смеются. Правда, когда замечают меня, резко замолкают.
   - Боже, Ань, - восклицает Бубнова и недоуменно подбегает ко мне, - что с тобой? Ты где была? Матерь Божья! Твое лицо бледнее моих колгот!
   - Я..., просто, - нервно осматриваюсь, - просто задумалась, наверно.
   - Задумалась? - Ее рыжие брови одновременно подлетают вверх. - На три часа? О чем же ты таком задумалась, что все пары пропустила? Серьезно. Где ты была? Без меня гулять ходила, а?
   - О чем ты? На какие три часа?
   - Ань, ты вообще здорова?
   - Не понимаю. - Растерянно отхожу от мойки и покачиваю головой. Лиля смотрит на меня так пристально, что я готова провалиться сквозь землю, клянусь! Ее лицо выражает отнюдь не удивление, и мне становится так паршиво, что я едва ли сдерживаю в груди возрастающий гнев. - Что ты имеешь в виду? На какие три часа? Сейчас умоюсь, и пойдем на пары, глупости только не говори. Просто мне нужно было помыть руки, что с того? Вечно ты преувеличиваешь.
   - На пары? - Теперь подруга не на шутку испугана. Она бросает взгляд в сторону, видит, как две ее знакомые покидают туалет, и нервно усмехается. - Пары вообще-то давно закончились, Ань. Ты на часы смотрела? Уже половина третьего.
   - Что? - Меня будто окатили ледяной водой. Недоверчиво прищурив глаза, кидаюсь к сумке и дрожащими пальцами начинаю искать сотовый. - Очень смешная шутка, - бурчу я, посмеиваясь, - просто замечательная. Знаешь, когда мы пойдем на английский, я тебя..., тебя...
   На дисплее четырнадцать двадцать пять.
   Телефон обратно падает в сумку, и я ошеломленно замираю. Как. Такое. Возможно.
   - Говорю же. Черт, Аня, с тобой все в порядке? Выглядишь ты кошмарно. Бледная вся. Знаешь, если это из-за пар, то брось. Ну, пропустила ты их, и что с того? Все так делают, господи нас помилуй. Нашла из-за чего себя изводить. - Бубнова присаживается рядом со мной на корточки и неуверенно кладет ладонь на плечо. Молчит сначала, наверно, не знает, что сказать, а затем вдруг спрашивает. - Хочешь, в кино сходим? Я попкорн куплю.
   - Нет, - шепчу я. - Спасибо, я лучше домой поеду.
   Медленно встаю на ноги и непроизвольно встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале. Поразительно похожая на меня девушка испугана. Жутко испугана. Она бледная и потная. Если бы я увидела такую на улице, я бы перешла дорогу, боясь заразиться чем-то опасным.
   - Давай я Саше позвоню, а? Пусть за тобой приедет.
   - Спасибо, - повторяю я. - Не надо. Я пойду сама.
   - Но, Ань.
   - Не надо.
   Поднимаю сумку, пальто. Не смотря на Бубнову, плетусь вон из туалета. Даже не пытаюсь обдумать то, что случилось. Это сон. Сто процентов. Сейчас я проснусь. Уже скоро, я уверена. Сейчас все пройдет. Сейчас все будет нормально.
   Прибавляю скорость, на ходу натягиваю на плечи пальто и крепко стискиваю зубы. Надо отоспаться, надо просто отдохнуть. А то придумываю небылицы, с ума схожу. Наверняка, это нервы. Да. Именно они.
   Быстро спускаюсь по лестнице, собираюсь свернуть к главному выходу, как вдруг замечаю трех мужчин около дверей. Они одеты в черную одежду. И они смотрят на меня. В любой другой день я бы даже не обратила на это внимания. Ну, стоят себе и стоят. Что с того? Однако сейчас у меня почему-то переворачиваются все внутренности. Интуиция вспыхивает и начинает визжать, как пожарная сирена! Она говорит мне: беги. Беги! И я внезапно к ней прислушиваюсь. Резко сворачиваю за угол, врезаюсь в людей, несусь по зеленому, широкому коридору и думаю о том, что попала в очередной фильм Стэнли Кубрика. Не хватает только Джека Николсона с топором и двух отвратительных близняшек.
   - Простите, - бросаю я, наткнувшись на очередного преподавателя, и с дикими глазами продолжаю нестись ко второму выходу. Наконец, вижу двери. Выбегаю на улицу, собираюсь пойти на остановку, чтобы как можно скорее добраться до дома, но вдруг опять вижу их. Эти мужчины: они перегородили мне путь. Кажется, они даже одинакового роста. Протираю глаза. Нет. Теперь они уже не стоят. Теперь они приближаются.
   - О, боже мой.
   Слова незнакомки взрываются в моей голове: здесь небезопасно, тебя ищут. Что она имела в виду? Неужели отвратительно похожих, широкоплечих мужчин, одетых полностью в черную одежду?
   Поворачиваюсь к ним спиной и решаю бежать в сторону другой остановки. Оттуда можно сразу сесть на автобус до папы. Прибавляю шаг, нервно копаюсь в сумке, пытаясь найти сотовый, и непроизвольно бросаю взгляд за спину. Незнакомцы уверенно шествуют за мной, будто действительно хотят поймать. Но это же вздор! Кому я нужна? А главное - зачем? Что я такого сделала?
   Единственный ответ, который крутится в моей голове, довольно печальный.
   Я убила человека.
   Думаю, за это стоит заплатить.
  
   Мне удается сесть в автобус до того, как трое незнакомцев оказываются достаточно близко, чтобы схватить меня за ворот пальто. Я наблюдаю за ними в окно. Они тоже наблюдают за мной. Мы не отрывам глаз до тех пор, пока не скрываемся друг от друга из вида, и меня тут же накрывает волна дикой злости. Почему злости? Почему не страха? Да, я именно в гневе. Меня испугало то, что кто-то пытается меня схватить. Но более того, меня разозлило то, что они действительно считают это реальным. Напасть посреди дня? Схватить на виду у всего института? Может, и авария - их рук дело? И черным нисаном управляет один из этих поразительно похожих близнецов? Протираю лицо и, наконец, достаю из сумки телефон. Звоню Саше. Наверно, я не должна его пугать, ведь так? Или должна? Господи, что мне делать? Непроизвольно оборачиваюсь, будто жду, что эти мужчины пустятся галопом за автобусом. К счастью, сзади лишь полноватая, недовольная женщина, от которой воняет рыбой.
   - Да?
   - Саш, - протягиваю я и громко выдыхаю. Услышав голос брата, я почему-то немного успокаиваюсь. Странно. - Тут такое происходит. Боже, ты не поверишь.
   - Где ты? Я за тобой приеду. Все в порядке?
   - Да, не волнуйся. Минут через тридцать я буду у папы. Так что давай встретимся там, и я все тебе объясню.
   - Зачем ты опять едешь к отцу? - Тон брата тут же меняется. Может, раньше просто не происходило ничего такого, что сделало бы из Саши ответственного и решительного человека? - Ты точно в порядке? Опять черный нисан?
   - Нет. Не знаю. Давай дома об этом поговорим. Сейчас я просто хочу отвлечься. Скажи что-нибудь. Что угодно! - опять оглядываюсь. Вжимаюсь в кресло и крепко-крепко зажмуриваю глаза.
   - Разве я могу говорить о чем-то левом, когда твой голос так трясется?
   - А он трясется? Черт. Сначала эта девушка, потом близнецы...
   - Близнецы? - Видимо, тот факт, что я вновь встретила таинственную незнакомку, никак его не впечатляет. - Что за близнецы? - Слышу, как Саша хлопает дверцей холодильника.
   - Ты ел?
   - Собирался.
   - Прости.
   - С ума сошла? Нашла, за что извиняться. Так что за близнецы?
   - Я не знаю, как объяснить. Просто мужчины. Они жутко друг на друга похожи. В черной одежде, будто из фильма про Джеймса Бонда. Саш, мне кажется, они за мной приходили. Господи, как такое возможно?
   - Зачем? Зачем им ты?
   Прикусываю губу. Брат не знает о том, что на самом деле произошло позапрошлой весной. Никто не знает. Кроме меня.
   Наверно.
   - Не знаю. Не хочу об этом думать. Приезжай скорее.
   - Я постараюсь. Надо только забрать ключи от машины у Стаса.
   - Ты опять одолжил ему нашу хонду?
   - Мою хонду.
   - Ладно, твою хонду.
   - Да, он попросил. Сказал срочно. Я не думал, что опять случится нечто подобное. Прости.
   - Ничего.
   Мы разговариваем еще несколько минут, а затем, сославшись на то, что я хочу послушать музыку, отключаюсь. Естественно, до музыки мне нет никакого дела. Только не сегодня. Только ни тогда, когда дрожат руки, а сердце стучит громче, чем работает двигатель автобуса.
   Весь путь смотрю в окно. Думаю о том, что натворила весной, и думаю о том, что сделают со мной сейчас. Ведь нет сомнений, что неизвестные близнецы появились именно из-за тех событий двухлетней давности. Но почему только сегодня? Прошло столько времени. Почему меня не осудили тогда, когда я действительно считала себя виноватой? Сейчас все воспоминания размылись. Я даже не смогу точно сказать, что именно произошло. Хотя кого я обманываю? События той весны так прочно впились в мой рассудок, что стереть их не сможет даже тонна ушедшего времени.
   Я иду сразу к папе на работу. Не хочу тратить время на бессмысленные пешие прогулки от дома до приюта. Здороваюсь на улице с двумя маленькими девочками, они играют в мяч. Затем забегаю в здание и случайно взрезаюсь на пороге в охранника.
   - Ой, - вскинув руки, восклицаю я. - Здравствуйте. Простите. Папа на месте?
   - Ты какая-то взвинченная, Ань. Все хорошо?
   - Да, конечно. Так что?
   - Вроде Евгений Александрович был в кабинете. Пойди, посмотри.
   Я киваю и рассеянно срываюсь с места. Голова кружится.
   Странная в семье моего отца традиция. Всех первенцев поочередно называть либо Женей, либо Сашей. Так моего дедушку зовут Александр, и даю руку на отсечение, сына моего брата определенно назовут Евгением. Глупости. Хотя, может, что-то в этом и есть, ведь даже как женские имена Сашка и Женька вполне подходят. Ох, какие же продуманные у меня родственники. Аж за душу берет.
   Подобные мысли позволяют немного отвлечься от произошедших событий, однако как только я вихрем врываюсь в кабинет отца - проблемы возобновляются и на этот раз достигают еще больших размеров. Здесь никакого нет. Кроме беспорядка. Разбросанных бумаг и папок. Недоуменно вскинув брови, я оглядываюсь и тяну:
   - Пап? - Неуверенно подхожу к заваленному документами столу. - Папа? Ты где?
   Все это начинает мне уже не просто не нравиться. Где-то в затылке взвывает встроенный радар самозащиты, требующий живо уносить отсюда ноги, и я испуганно задерживаю дыхание: где же отец? Куда он подевался?
   Сглатываю и бросаю любопытный взгляд на разбросанные по столу папки. Каждая из них открыта и лишь в некоторых имеются какие-то документы. Странно. Если формуляры пусты - зачем они вообще нужны здесь?
   Хмурюсь и достаю из сумки сотовый телефон. Решаю позвонить. Набираю номер отца и уже через несколько секунд слышу знакомую мелодию его мобильного, гудящую из какого-то закрытого выдвижного шкафчика.
   - Черт, - цокаю, бросаю обратно в сумку телефон и внезапно, совершенно случайно, замечаю на столе отца знакомую фотографию. Моя реакция довольно странная, потому что данное фото я вижу впервые. И, тем не менее, что-то заставляет меня изучить изображенного на нем ребенка, девочку с темными, шоколадными волосами. Они вьются, лезут ей в лицо, лезут в ее широкие, зеленые глаза. И я хмурюсь, пытаясь понять, кого же мне так сильно напоминает эта смуглая незнакомка? На кого же она так сильно похожа?
   - Не может быть...
   - Ань?
   Я испуганно подпрыгиваю и оборачиваюсь. Папа выставляет перед собой руки:
   - Ты чего?
   Не знаю, что ответить, что сказать. Вновь смотрю на фотографию, затем на отца, потом опять на фотографию и едва ли сдерживаюсь от раздраженного, протяжного стона.
   - Что случилось?
   - Случилось, - я перевожу взгляд на папу. - Случилось то, что я никогда еще не была так напугана. Господи.
   - Анют...
   - Наверно, ты был прав и стоит пойти в полицию.
   Лицо отца тут же становится серьезным. Словно ястреб, он подлетает ко мне и низким голосом приказывает:
   - Рассказывай.
   - Может, сначала ты расскажешь, что у тебя на столе делает фотография той девушки?
   - Какой девушки?
   - Пап, не претворяйся! - я нервно убираю назад волосы и усмехаюсь, - черт знает что! Откуда ты знал, что именно она спасла меня от машины? На свете миллион незнакомок с каштановыми волосами и глазами, цвета Сашиных новогодних носков! Почему именно ее дело находится у тебя в приюте? Она что, отсюда? Мы с ней знакомы? Господи! - ударяю себя по лбу. - Тогда ведь ясно, почему она так много обо мне знает!
   - Анют, что ты выдумываешь?
   - Ничего я не выдумываю. Происходит нечто странное. Сегодня эта девушка пришла ко мне в институт, и она говорила о том, что никто знать не может! Никто, понимаешь? Сказала, что я в опасности. А потом вообще случилось такое! Клянусь, я зашла в туалет, когда на часах было около одиннадцати! Хотела умыться, подумать.... И вроде прошло всего минут десять, ну пятнадцать, может, как вдруг зашла Бубнова и сказала, что уже половина третьего!
   - Что? О чем ты, Аня? - глаза папы, словно мутнеют. Он кладет огромную ладонь на мое плечо и сжимает его так сильно, что я едва не валюсь на пол. - О чем ты говоришь? - повторяет он.
   - Чуть позже появились эти люди.
   - Какие люди?
   - Трое мужчин. Они следили за мной, уверена. И знаешь, если ты опять сейчас скажешь, что я попросту сочиняю сказки, я развернусь и уйду!
   Внезапно папа хватает со стола ключи от машины и отрезает:
   - Домой. Живо.
   Смутившись, я собираюсь спросить, в чем дело, однако не успеваю сказать ни слова. Отец выключает свет, берет меня за руку и буквально выталкивает из кабинета. Закрывает дверь, ключ прячет в карман куртки и кивает: мол, иди за мной. Я не сопротивляюсь. Просто плетусь следом за ним по ступенькам и упорно приказываю себе контролировать эмоции. Может, мы просто едем в полицию?
   Но мы едем домой.
   Папа гонит так сильно, что я недоверчиво вжимаюсь в сидение. Сглатываю и говорю:
   - Такими успехами, ты тоже кого-то собьешь.
   Он не отвечает. Со свистом сворачивает к нашему коттеджу, резко паркуется, глушит двигатель и выходит из машины.
   - Пойдем. - Я медленно вытаскиваю свои ноги из салона, когда слышу, - Аня, живее!
   Меня начинает пугать эта странная паника в голосе отца. Да, что вообще происходит. Хлопаю дверцей, недовольно забегаю в дом и протестующе восклицаю:
   - Почему мы куда-то бежим?
   - Мы уезжаем.
   - Что? - Я ошеломленно расширяю и так широко открытые глаза и слабо покачиваюсь назад. - Ты ведь шутишь.
   Но на лице у папы нет ни намека на улыбку. Широкими шагами он преодолевает расстояние от коридора до кухни, затем находит пакет и сует его мне.
   - Собери что-нибудь поесть. В магазин ехать нет времени.
   - Я ничего не понимаю. Пап, ты сошел с ума? Что происходит!
   - Не спорь!
   Не знаю, что на меня находит. Я когда-то была характерной, но мне казалось, что нынешние два года полностью стерли это качество из моей головы. Однако, очевидно, это не так. Отбросив пакет в сторону, я подхожу к отцу и похожим, металлическим голосом отрезаю:
   - Скажи, что ты делаешь, иначе я никуда не поеду.
   Моя угроза смешна. Естественно, отец может спокойно схватить меня в охапку и насильно запихнуть в машину, но он так не сделает. И не потому что побоится моих воплей, а потому что он меня уважает. Действительно уважает. Надеюсь, сейчас ничего не изменилось.
   Я вижу, как сжаты его скулы, вижу, как он мнет свои пальцы, и эти его странные, нервные повадки наталкивают меня на мысль о том, что все не просто плохо, а ужасно паршиво.
   - Пап, - смягчив голос, тяну я и пожимаю плечами, - пап, что случилось?
   - Аня, есть вещи, которые очень сложно объяснить.
   - Я пойму.
   - Нет. Не поймешь.
   - Папа, неужели ты считаешь, что после того, что произошло, меня легко удивить? Надо очень сильно постараться, чтобы в очередной раз надломать мою психику.
   - Сейчас нет времени на разговоры, - он закрывает шторы, подходит к телефону и бросает на меня взволнованный взгляд, - где Саша?
   - Не знаю. - Нервно пожимаю плечами. - Он тоже должен был сюда приехать.
   - Надо остановить его.
   - Но почему? Почему, папа? Скажи мне, пожалуйста. Кто эти люди? Что им от меня нужно? Или от нас? - Отец тяжело выдыхает и закрывает глаза. Мне кажется, сейчас он борется с чем-то таким серьезным, что мне даже и во сне не снились подобные, терзающие душу сомнения. - Расскажи мне, прошу! Это..., - останавливаюсь, набираю в легкие больше воздуха и вновь повторяю, - это как-то связано с позапрошлой весной?
   - Аня...
   - Нет, просто ответь. Это как-то связано с ней?
   Папа молчит несколько минут. А затем тихо отвечает:
   - Да.
   - И ты знаешь о том, что на самом деле случилось?
   - Да.
   Я отворачиваюсь. Резко поднимаю подбородок и бросаю в сторону папы испуганный, недоверчивый взгляд: что же такое происходит? Мне становится нехорошо. Я опять вспоминаю лицо Никки, лицо Андрея, лица их родителей, и мне жутко хочется сорваться с места и убежать куда-нибудь далеко-далеко, стать кем-то другим.
   - Все началось восемнадцать лет назад, - неожиданно говорит папа, и мы случайно встречаемся абсолютно разными взглядами друг с другом. Он обходит диван, подходит к окну и выдыхает. - Я и Сережа ехали за город. Он тогда ждал первенца, сказал, что хочет провести время вместе со своим старшим братом. Мы редко встречались, и поэтому я не смог отказаться, даже не смотря на то, что твоя мама жутко сопротивлялась. Она вообще не любила, когда я ездил куда-то без нее. - Я знала эту историю, знала, чем она кончится, и у меня еще до того, как отец продолжает рассказ, сжимаются все внутренности в один огромный кулак. - Я понятия не имею, как это произошло. Погода была отличная: никакого тумана, дождя. Сережа вдруг просто резко свернул с дороги, и машину так занесло, ох. Мне кажется, мы крутились целую вечность. А затем я очнулся уже на трассе. Не знаю. Мне сказали, я вылетел через лобовое стекло: молодость, она такая беспечная, никогда не думаешь о том, что может случиться. Я даже не пристегнулся, представляешь? Но не суть. Дело в том, что, когда я открыл глаза, то увидел перед собой очертания человека. - Я недоверчиво вскидываю брови, и тут же замечаю, как отец смущенно горбит спину. - Ань, я знаю, то, что я скажу, покажется тебе полнейшей чепухой, но этот незнакомец, этот силуэт, он приложил руку ко мне и забрал всю мою боль! Он, словно меня вылечил! Я не мог спастись, Анют. Не мог! Я проехался по асфальту несколько метров, разбил телом лобовое стекло! Но я как-то выжил. А Сережа... - Папа протирает ладонями лицо и отрезает, - А Сережа - нет.
   - Но как это связано с тем, что происходит сейчас? - нерешительно интересуюсь я и делаю несколько шагов к папе. - Я помню эту историю про дядю Сережу, но не понимаю, зачем ты мне вновь ее рассказываешь.
   - Ты хотела узнать о том, что происходит. А происходит именно то, чем я занимался почти двадцать лет. Я пытался выяснить, что же случилось в тот день, что же послужило причиной аварии, и кто именно меня вылечил. И ты просто не поверишь, сколько же всего я узнал. Анют, - отец вплотную подходит ко мне, аккуратно хватает за плечи, и я вдруг замечаю в его глазах яркий, восхищенный огонек, - в мире столько всего удивительного! Ты даже себе представить не можешь! Столько необъяснимого. Я вдруг понял, что не природа скрывает в себе чудеса, а сам человек! Я искал этих людей, порой, они и сами меня находили. Но главное, я вдруг осознал, что движусь в правильном направлении. Тогда-то мне и пришла в голову мысль создать свой детский дом. В моем приюте практически все воспитанники вполне обычные дети. Но некоторые из них, - он прищуривает голубые глаза и пожимает плечами, - некоторые из них абсолютно иные. Особенные.
   - О, Боже мой.
   Я растеряно вскидываю брови и покачиваюсь назад. Мне становится не по себе. Одаренные дети? Люди Х? Что? Я запускаю пальцы в волосы, зажмуриваюсь и тихо спрашиваю:
   - Ты серьезно?
   - Да.
   - Пап, ты меня пугаешь.
   - Знаешь, для испуганной, ты слишком хорошо реагируешь.
   Я поднимаю на него взгляд и уязвленно горблюсь. Господи, папа действительно знает о том, что я сделала позапрошлой весной. Скрещиваю на груди руки и вскидываю подбородок:
   - Получается, та незнакомка была в твоем приюте? - Отличная попытка перевести тему.
   - Так и есть.
   - То есть она особенная?
   - Более чем. Эта девушка была восхитительной, однако уже через пару месяцев она сбежала.
   - Почему?
   Папа горбится, отходит назад и что-то мне в его движениях совсем не нравится. Я вдруг чувствую внутри отвратительную пустоту. Смотрю в абсолютно не похожие глаза отца, и словно знаю, что он сейчас собирается сказать.
   - Я нашел эту незнакомку шестнадцать лет назад. И..., - он упрямо стискивает зубы. - И не только ее. - Нет, нет. Не может быть. Я покачиваю головой, когда папа продолжает. - Она была вместе со своей трехлетней сестрой. Она была не одна, Анют.
   Я вдруг начинаю улыбаться. Нервно. Пожимаю плечами и смеюсь:
   - Ты ведь сейчас шутишь, да? Правда? - Он не отвечает. Отворачивается, закрывает глаза, и тогда в моем теле зарождается что-то настолько огромное, что меня буквально разрывает на части. Я хватаюсь руками за рот и испуганно отхожу назад. - О, Боже мой! Этого попросту не может быть! Папа, пожалуйста, скажи, что это не так! Пожалуйста!
   - Ань...
   - Нет. Нет!
   Я неуклюже поворачиваюсь к отцу спиной и несусь на кухню. Дрожащими руками достаю кружку, подношу ее к крану, но никак не могу включить воду. Перед глазами все смазывается, становится безликим. Я говорю себе успокоиться, приказываю себе взять себя в руки! Но не выходит. Меня трясет, словно банный лист. Меня трясет, словно я нахожусь на тридцатиградусном морозе!
   - Черт!
   - Анют...
   - Как такое возможно? - со стуком отставив в сторону все еще пустую кружку, восклицаю я и вновь разворачиваюсь лицом к отцу. - Вы меня удочерили? Ты нашел какую-то особенную, потерянную девочку, и решил посмотреть, что с ней будет, если она вырастет в твоем доме?
   - Чушь не говори.
   - А как тогда это понимать?
   - Да, я, как только тебя увидел, сразу почувствовал между нами связь. Это сложно объяснить. Я просто должен был тебе помочь, и все тут.
   - Но папа, - я буквально слышу, как по очереди ломаются все мои клетки, - пап, это же невозможно. Это неправда. Я не хочу в это верить! Кто же тогда мои настоящие родители? Мутанты какие-то? Или, может, убийцы? Или, кто? А эта девушка? Выходит, она моя сестра? Господи.
   - Какая разница? Я всегда буду твоим отцом. Сейчас не в этом заключается наша основная проблема.
   - Серьезно? А есть что-то более интересное?
   - Да, есть. Позапрошлой весной ты убила человека. Не специально, - будто опередив поток моих криков, добавляет отец и сильно кашляет. Он сгибается, сжимает пальцами уголки губ, и первый мой порыв - кинуться вперед, поддержать его за сгорбленные плечи. Однако уже через секунду папа мужественно выпрямляется, - произошел несчастный случай и, возможно, только сейчас тебя сумели найти. Вычислить.
   - Но кто и зачем? Это полиция?
   - Нет.
   - Тогда кто?
   Внезапно раздается оглушающий треск, и окна на кухне мгновенно превращаются в сотни мелких, безобразных осколков. Папа тут же оказывается рядом, прижимает меня к себе и грубо тянет вниз.
   Я кричу. Закрываю руками лицо и в ужасе поднимаю глаза на отца. В отличие от меня, он сохраняет удивительное спокойствие, хладнокровие. Коснувшись шершавыми пальцами моей щеки, он едва заметно улыбается и говорит:
   - Ты всегда будешь моей дочерью.
   - Папа!
   - И сейчас ты убежишь.
   - Что? О чем ты? - Раздается очередная серия выстрелов, и отец крепко сжимает меня в своих объятиях. Я ничего не понимаю. Впиваюсь пальцами в его крепкие плечи, вдыхаю его цитрусовый запах и едва сдерживаюсь от того, чтобы не расплакаться. А он целует мой лоб. Отстраняется, чтобы посмотреть прямо в глаза.
   - Беги через заднюю дверь.
   - Нет, - качая головой, шепчу я. Стоит ужасный грохот. Кто-то снаружи уничтожает наш коттедж, превращая его в сплошную груду щепок. - Я без тебя не уйду!
   - Уйдешь.
   - Нет!
   - Аня! - Папа опять хватает меня за плечи, опять встряхивает, опять смотрит мне в глаза так пристально, что я готова прямо сейчас провалиться сквозь землю. - Ты должна бежать, слышишь?
   - Но как же ты? Господи, папа, - взвываю я, - я тебя не оставлю! Не оставлю!
   - Мы потом встретимся.
   Я знаю, что он врет. Как мы встретимся? Как мы вообще выживем?
   Внезапно выстрелы прекращаются. Наступает пугающая тишина, во время которой мое сердце начинает стучать так громко, что я даже боюсь нас выдать.
   - Анют, - вновь поглаживая мое лицо, шепчет отец, - просто беги. И не оглядывайся.
   - Но я не могу, - сквозь стиснутые зубы, рычу я.
   - Можешь.
   - Нет!
   - Можешь. - Он подталкивает меня к выходу, а сам открывает нижний шкафчик, где мы обычно храним кастрюли, и достает длинное, коричневое ружье. Я ошеломленно замираю: кто же такой мой отец? - Я сумею позаботиться о себе. А ты - беги.
   - Но...
   - Давай! - под очередную вспышку грохота кричит он, и тогда я, сама того не ведая, подрываюсь на ноги и начинаю нестись в сторону второго выхода.
   Я не понимаю, что делаю. Врезаюсь всем своим весом в дверь, вырываюсь на улицу и изо всех сил бегу в глубину леса. Подавляю в груди стонущее чувство страха, боли, и просто несусь вперед, стараясь как можно осторожнее перепрыгивать через поваленные, широкие деревья. Мне все хочется обернуться, хочется вернуться к отцу, хочется закричать его имя в лесной, свежий воздух. Но я не позволяю себе ничего из вышеперечисленного. И пусть я слышу выстрелы, пусть я слышу позади чьи-то голоса. Я упрямо переставляю ноги. Упрямо заставляю себя ровно дышать. Мне приходится забыть на время о том, что я узнала. Сейчас главное выжить, ведь так? И я действительно не нагружаю себя мыслями, не даю слабину, не сдаюсь и не падаю. Я просто бегу. Но этого оказывается мало.
   Внезапно я чувствую резкую боль в животе, кричу и, споткнувшись, пролетаю вперед несколько сантиметров, прежде чем валюсь на неровную, колючую траву. Паника. Я хватаюсь дрожащими пальцами за бок, прижимаю к себе ноги и испуганно раскрываю рот: пытаюсь заорать, но не произношу и звука. Морщусь, перекатываюсь на спину и, опустив глаза ниже, замечаю кровь. О, боже мой. Кажется, меня подстрелили. Вдалеке кто-то кричит. В ужасе я замечаю в нескольких сотнях метров от себя фигуры людей, одетых в черную униформу, и ошарашенно пытаюсь подняться на ноги. Мне удается со второго раза. Взвыв от боли, я облокачиваюсь о ствол дерева, неожиданно вижу вновь пролетевшую рядом с моим лицом пулю и думаю: мне конец.
   Что делать? Упрямо стиснув зубы, я рывком заставляю себя идти дальше. Хватаюсь руками за деревья, настойчиво переставляю ноги, как вдруг понимаю, что голоса людей совсем близко. Они буквально дышали мне в спину. Может, спрятаться? Нет. Тогда что? Что мне делать? Я морщусь от внезапно вспыхнувшей боли в боку и чувствую, как слезы подкатывают к глазам, но я все равно упрямо вздергиваю подбородок: я не буду реветь, не буду сдаваться. Я не хочу умирать.
   Ковыляю дальше. Нервно бросаю взгляд за спину и понимаю: я в ловушке. Люди в черной форме, похожие на гигантских муравьев, решают заключить меня в круг. Они разбегаются в стороны, опускают ружья и прибавляют скорость: видимо, я больше не считаюсь для них опасной угрозой. Иначе как объяснить их неожиданный отказ от стрельбы? Схватившись за данную возможность, словно за спасительную тростинку, я ускоряю шаг настолько, насколько это реально. Однако уже через пару минут я ощущаю неприятное покалывание в затылке: люди находятся так близко, что я чувствую их на подсознательном уровне, уже готовлюсь к тому, что сейчас они меня схватят. Я начинаю думать о папе. Он рисковал собой, а я не смогла выбраться. Он разочаруется во мне. Я его подвела! На эмоциях я всхлипываю, прикрываю дрожащей рукой лицо и вдруг цепляюсь ногой о корягу. К счастью, мне удается сохранить равновесие, но разве это важно? Разве эти несколько секунд играют какую-то роль?
   Решительно поворачиваюсь к нападающим, чтобы четко видеть их лица, чтобы не умереть вслепую. А они все несутся на меня, словно цунами, словно гигантская черная волна, наполненная гневом и разрушительной силой. Грустная мысль вдруг проносится в моей голове - как же папа пережил столкновение с ними? Все ли с ним в порядке? Увидимся ли мы с ним вновь?
   Неизвестный мужчина поднимает ружье, целится прямо мне в голову. Почему он раньше не воспользовался им - думаю я, и все равно не успеваю осознать происходящее. Просто наблюдаю за тем, как его палец нажимает на курок, как вспышка искр появляется в воздухе, и как время замерзает. Да. Именно так. Все замерзает: люди, ветер, звуки, пуля, не долетевшая нескольких сантиметров до моей головы, и тогда я ошеломленно распахиваю глаза. Матерь Божья. Время остановилось!
   Я едва сдерживаю в горле крик, едва сдерживаю панику, шок, восхищение. Просто смотрю на пулю, вижу искры, изучаю заледеневшие лица людей, и вдруг замечаю справа от себя незнакомку. Она походит ко мне. На весу подбирает пулю и усмехается:
   - Горячая.
  
  
  
  
   ГЛАВА 4. ВСТРЕЧА.
  
   Рана кровоточит, но я не обращаю на это внимания. Смотрю во все глаза на незнакомку и молчу. Попросту не знаю, что сказать.
   - Уходи отсюда, - почему-то ее голос сейчас кажется мне заботливым, - давай же, беги! Я задержу их.
   Вновь изучаю замороженных людей, их перекошенные лица, вытянутые по инерции вперед руки, ноги, и растерянно морщусь: неужели я сошла с ума? Может, меня действительно ранили не в живот, а в голову, и я потеряла рассудок?
   - Аня, - вновь зовет меня девушка. Она стягивает со своей шеи черный, тонкий шарф, подходит ко мне и уверенно обвязывает им мою талию. Что она делает? Я едва ли вижу ее лицо: все плывет. - Уходи, скорее. Я не могу долго их контролировать.
   - Кто ты? - только и срывается с моих губ. Я смотрю на незнакомку, рассеяно изучаю ее глаза, волосы, скулы и вижу в ней абсолютно чужого, постороннего человека. Так почему же она меня спасает? Почему мое сердце рядом с ней непроизвольно смиряет пыл?
   - Обещаю, скоро мы с тобой обо всем поговорим. Слышишь? Только не сейчас, Ань, сейчас, беги.
   Опять бежать? Я оставила отца, оставить и ее? Моя совесть не позволяет мне сдвинуться и на сантиметр в сторону. Неужели я настолько бесполезна и труслива, чтобы вновь эгоистично скрыться? Хочу воспротивиться, как вдруг замечаю, что замороженные люди начинают отмирать. Они неспешно сдвигаются с мест, затяжно тянутся в нашу сторону. Их руки, ноги медленно движутся по задуманной траектории, и тогда незнакомка просто-напросто отталкивает меня назад. Она пронзает мое тело таким злым, абсолютно противоположным ей ранее взглядом, что я вся горблюсь и испуганно сжимаюсь в клубок.
   - Уходи сейчас же, - шипит она. - Давай. Давай!
   Но я не хочу подчиняться. Понимаю, что от меня нет никакого толку и все равно не могу заставить свое тело сорваться с места. Это неправильно, это нечестно! Я оставила папу, я уже трусливо унеслась прочь. Как же я могу вновь удрать, прекрасно понимая, что эта девушка рискует ради меня своей жизнью? Как я могу ее бросить?
   Внезапно что-то происходит. Мое тело резко поднимается с земли. Я испуганно расширяю глаза, открываю рот в немом крике, но затем вдруг понимаю, что нахожусь в чьих-то руках. Они крепко сжимают мою талию, прижимают к незнакомой мне широкой груди. Я собираюсь закричать, заорать во все горло, но не нахожу в себе сил. Лишь смотрю на то, как по бокам смазываются линии деревьев, травы, неба. Смотрю на то, как лес остается позади, и зажмуриваюсь. Что происходит? Дыхание перехватывает. Бок ужасно колет, я чувствую, как кровь просачивается сквозь шарф, чувствую, как холод сковывает мой живот и грудную клетку. И мне действительно кажется, что я парю.
   Через несколько минут все стихает. Я понимаю, что человек, сжимающий мое тело, останавливается, и слабо открываю глаза. Ничего не видно. Не знаю, это из-за слез или от болевого шока. Просто несколько раз моргаю, чтобы хоть как-то привыкнуть к свету, приподнимаю руку и касаюсь пальцами чьего-то лица.
   - Кто ты?
   Силуэт не отвечает. Он аккуратно кладет меня на землю, наклоняется вперед. Его пальцы развязывают шарф, отбрасывают его в сторону и отодвигают край моей кофты.
   - Что ты...
   Я пытаюсь сопротивляться, но мягкие ладони сжимают мою кисть.
   - Я помогу.
   - Не надо.
   Человек не отвечает. Он вновь заворачивает угол моей кофты, придвигается ближе и шепчет:
   - Все будет хорошо.
   Не знаю почему, но я успокаиваюсь. И это так на меня не похоже. Я уже давно никому не позволяла подойти ко мне настолько близко, чтобы это хоть что-то да значило. Чувствую, как рука незнакомца полностью накрывает мою рану, дергаюсь, а затем внезапно ощущаю теплое покалывание. Мне больно, я морщусь, откидываю назад голову, хочу закричать громко-громко, как вдруг просто замираю. Наступает странная тишина, странный покой. Жжение проходит, покалывания исчезают. Я вспоминаю рассказ отца о том, как неизвестный излечил его после аварии, и удивленно расширяю глаза: неужели нечто подобное только что произошло и со мной? Хочу вскочить на ноги, но не могу даже пошевелиться. Мое тело тяжелое, грузное. Оно будто припечатано к земле. И как бы я не пыталась встать, поднять его с травы, невидимые силки вновь тянут меня вниз. Глаза слипаются, но как это возможно, если во мне бушует любопытство, бушуют вопросы? Я хочу спросить, что же сейчас произошло, хочу увидеть человека, залечившего мою рану, хочу разузнать у него обо всем, о чем только можно, но не нахожу в себе сил даже на одно слово. Непроизвольно закрываю глаза. Покачиваю головой. Не спи, Аня, не спи! Но не выходит. Меня затягивает куда-то далеко, в темноту, в яму. Последнее, что я помню, это тепло. Меня будто накрывают одеялом, горячим, мягким одеялом, а затем я вдруг отключаюсь.
  
   Я никогда не теряла сознание. Но, кажется, именно это со мной и случилось.
   Я открываю глаза в чьей-то квартире. Никаких деревьев, никакой травы, ни выстрелов и ни свиста ветра. Вокруг лишь кружатся безобразные, черные пятна из мебели, стен, потолка, и витает запах подгорелой еды. Морщусь. Хочу встать, но едва приподнимаюсь на локтях, как тут же валюсь обратно. Голова взрывается. Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы хоть как-то привести себя в чувство и свыкнуться с ядовитым звоном где-то между висков. Но это сложно. Потерянно оглядываюсь: что происходит? Все-таки заставляю свое тело слушаться, стискиваю зубы и резко встаю на ноги. Зря я это сделала. Меня покачивает в сторону, и я неуклюже налетаю на деревянный шкаф.
   - Хочешь заработать себе еще пару синяков?
   Поднимаю взгляд и на пороге вижу незнакомку. Она стоит передо мной в грязном, овальном фартуке, сжимает на груди руки, и, кажется, будто ей хочется как-то разрядить обстановку, но нет. Мне не смешно. Совсем не смешно.
   - Где я?
   - У меня дома.
   - И что я здесь делаю?
   - Приходишь в себя. Разве не очевидно?
   Покачиваю головой и хриплым голосом отрезаю:
   - Нет.
   - Тебя ранили. Забыла? - девушка пожимает плечами. - Пули, погоня, лес...
   - Папа, - стискиваю зубы и смотрю на незнакомку так пристально, что, уверена, ей становится неловко. По крайней мере, мне хочется, чтобы было именно так. Сорвавшись с места, я смело сокращаю между нами расстояние и торможу только перед ее аккуратным, вздернутым носом. - Что с ним? И где он, черт подери?
   - Не знаю
   - Не знаешь? Что? Да кто ты вообще такая!? Хотя нет. Лучше не отвечай.
   - И правда. Зачем мне отвечать? - приняв вызов, злится незнакомка. - Ты ведь и сама все прекрасно понимаешь, да, Аня?
   - Нет, - отхожу назад. К двери. Подальше отсюда. - Я ничего не понимаю, и не хочу понимать. Я должна уйти.
   - Куда уйти? Боже, - зарычав, восклицает девушка, - не будь дурой! Умоляю! Иначе я выйду из себя! Тебе некуда идти. Ты уже в который раз меня не слушаешь, и что из этого выходит?
   - С какой стати я должна тебя слушать? Какая-то сумасшедшая ворвалась в мою жизнь, применила свою вуду-магию, и решила, что я обязана ей доверять? Да, это ненормально! Ты - ненормальная! Мой отец остался там, и, господи, я не собираюсь выслушивать твои угрозы! Поверь, мне абсолютно плевать на то, что нас с тобой связывает. Сейчас это неважно.
   - Вот значит как, - вдруг уязвленно говорит девушка. - Неважно.
   - Конечно! Мой папа в опасности, мой брат будет дома через несколько минут, если он уже не там, черт! - бью себя по лбу и испуганно выпаливаю, - единственное, что сейчас меня действительно волнует, так это их безопасность, их жизни! Но не ты. Не ты!
   Незнакомка пялится на меня во все глаза. Она с силой сжимает в кулаки руки, отводит взгляд в сторону, молчит, и мне вдруг кажется, что я сильно ее задела. Обидела. Но почему? Почему для нее это так важно?
   Тяжело дышу. Данные слова - не мои. Они принадлежат незнакомке, чьи глаза неистово горят, чьи легкие пылают, чьи пальцы сомкнуты и белы. И я не знаю ее. Абсолютно. Однако мне кажется, что именно она сможет решить все мои проблемы. Ведь она сильнее, и потому лучше. Возможно, она мое спасение. Но нет. Так нельзя! Я не могу быть жестокой, холодной. На меня это совсем не похоже. И пусть я не являюсь самым общительным человеком в нашем городе, я все-таки умею чувствовать.
   Горблюсь. Вновь смотрю на незнакомку, хочу извиниться, как вдруг чувствую еще более выраженный запах чего-то горелого. Приподнимаюсь на носочки и шепчу:
   - Кажется, там что-то не то...
   - Черт! - ругается девушка. Она молниеносно срывается с места, исчезает за поворотом и скулит, будто подстреленное животное. - Нет, опять. Ну, почему?
   Недоуменно вскидываю брови. Иду за незнакомкой и оказываюсь на светлой, маленькой кухне. Здесь очень мило, правда, грязно. Повсюду разбросаны тарелки, рассыпана мука, валяются ложки, вилки. Сама девушка сидит на полу около плиты и недовольно подвывает, будто взывает к помощи луны. Она выглядит так неуклюже, что я с любопытством вскидываю брови: та ли это незнакомка, которая только что пророчила мне дикую опасность?
   - Что случилось? - мой голос робкий. - Ты в порядке?
   - Чертово печенье.
   - Печенье? Что? Ты готовишь?
   - А ты дышишь? - с сарказмом интересуется она. - Естественно, я готовлю. Надо ведь есть.
   - Просто...
   - Просто что? Решила, что знаешь меня? Ох, Аня. Ты абсолютно не понимаешь, с чем столкнулась. И не думай, будто мне неясны твои чувства. Боишься за близкого человека? Знакомое ощущение. Рвешься спасти брата? Я занимаюсь этим каждый день. Испугалась людей в униформе? Они приводят меня в ужас! Так что, хочешь ты этого или нет, внутри мы сильно похожи, пусть и различаемся внешне. - Незнакомка встает с пола, стягивает с бедер фартук и вздыхает. Она смотрит на меня, я смотрю на нее. Все пытаюсь осознать происходящее, переварить информацию в голове, но не выходит. Слишком сложно. - Ты говоришь, что тебе плевать на нашу связь, но именно она еще не позволила нам умереть.
   - Умереть? - сглатываю. - Но почему? Кто хочет нас убить?
   - Люди. - Усмехается она. - Обычные люди, которые, так же как и мы, боятся завтра не проснуться.
   Собираюсь воскликнуть, что не желаю причинить кому-то боль, не желаю кому-то портить жизнь, а затем вдруг вспоминаю про Андрея, и замолкаю, не сказав ни слова.
   - Нам надо держаться вместе, слышишь? Ты и я - мы семья с тобой, кажется.
   - Кажется? - я нервно прохожусь пальцами по волосам и втягиваю воздух. - Это так странно. Я и подумать не могла, что у меня есть..., ну..., ты понимаешь...
   - Да, наверно, это удивительно.
   - А ты тоже не догадывалась о моем существовании?
   - Аня. Всегда, - шепчет незнакомка и поджимает губы, - я всегда о тебе знала, и каждый день о тебе помнила.
   - Тогда почему же мы не встретились раньше?
   - Потому что хорошего в этом столько же, сколько и плохого.
   Я задумчиво прикусываю губу: как же мне относиться к тому, что сейчас происходит? У меня есть родная сестра. Господи. Она обладает странной силой и может останавливать время, как в том сериале про ведьм. Матерь Божья! А еще есть люди в черной униформе, о которых страшно даже просто подумать.
   Прикрываю ладонями лицо, громко выдыхаю и зажмуриваюсь. Может, я еще сплю?
   - Меня зовут Маргарита. - Говорит девушка, и я непроизвольно поднимаю на нее взгляд. Незнакомка вскидывает подбородок - прямо как я делаю, когда хочу выглядеть решительней - и пожимает плечами. - Правда, мне больше нравится просто - Рита.
   - Рита, - повторяю я. - Хорошо. Я - Аня.
   Девушка усмехается и закатывает глаза к потолку. Все-таки она красивая. Худая и высокая. Вряд ли мы с ней чем-то похожи, и уж точно я бы не сказала, что нас связывает нечто помимо любви к черному цвету. Однако жизнь - интересная вещь, сотканная из различных стечений обстоятельств. Вот и нас что-то свело. В судьбу я с трудом верю, хотя с тем, что сейчас вокруг происходит - давно бы уже пора.
   - Наверняка, у тебя есть вопросы.
   - Да, но..., - сглатываю и впервые смотрю на Риту дольше нескольких секунд. Думаю, она сразу же улавливает ход моих мыслей. - Мне надо вернуться домой. Найти отца, брата.
   - Аня, это опасно. Те люди...
   - Понимаю. Но папа сказал мне бежать, и..., - откидываю назад голову, пытаясь утихомирить в себе эмоции. Господи. Как же объяснить то, что я оставила его? Как объяснить мой порыв удрать из дома со всех ног? Ведь я могла не согласиться. Могла задержаться и помочь ему. Но нет, я убежала. Как эгоист, как трус или как послушная дочь? Не знаю. В любом случае, вряд ли отец воспитывал человека, способного спастись самому, обрекая на гибель других. Так что же тогда со мной произошло в ту минуту? Почему я бросила его? Почему я оставила его одного? - Я должна найти отца. - Сквозь стиснутые зубы, шепчу я и вновь смотрю на девушку. Меня трясет, но я борюсь с собой. Сжимаю в кулаки руки и повторяю. - Должна.
   Рита задумчиво отворачивается. Скулы играют на ее щеках, глаза расширяются. Такое чувство, будто в голове девушки созревает план. Хмыкнув, она тянется к телефону, набирает что-то на клавиатуре и отрезает:
   - Готово.
   - Что готово?
   - Машина. Так, Аня, - шатенка поворачивается ко мне и серьезно сводит брови. Сестрой ее назвать пока что очень сложно, - мы поедем только в том случае, если ты пообещаешь слушаться.
   - В смысле слушаться?
   - В смысле, я скажу - бежать, ты побежишь. Я скажу остаться в машине - ты останешься. Скажу молчать - ты замолчишь.
   Сужаю глаза. Мне не нравится то, что она говорит. Не нравится, что она командует. Рядом с ней я ощущаю себя маленьким, беззащитным ребенком, и это уже не просто мне не нравится, а выводит из себя. Однако гордость остается в неудел, когда я понимаю, что стоит на кону. Нет смысла строить из себя того, кем я не являюсь. Так что мне абсолютно понятны ее условия, пусть они и вызывают во рту привкус горечи.
   - Хорошо.
   - Хорошо, - громко повторяет Рита и срывается с места. Я следую за ней в зал, затем в подъезд, на улицу, в машину. Как хвост. Чувства смешанные. Еще непонятно, нравится мне наше приключение или нет.
   Рита открывает заднюю дверь, сама прыгает вперед. Я ни о чем ее не спрашиваю, послушно залезаю в салон, и вдруг вижу за рулем еще одного человека. Мужчину. Он не поворачивается, когда я хлопаю дверью. Он не здоровается даже тогда, когда мы трогаемся с места. Отлично. Мне не по себе, и поэтому я смущенно начинаю мять ладони. Атмосфера гнетущая. Еще несколько секунд я рассуждаю над тем, что меня вообще занесло в эту темно-серую Камри, как вдруг Рита говорит:
   - Это Рувер.
   Недоуменно хмурюсь:
   - Что? Рувер?
   - Да, - она кивает в сторону незнакомца и поворачивается ко мне лицом. - Не обращай внимания. Он не слишком разговорчив.
   Что вполне нормально для людей с таким именем - Рувер. Что это вообще такое? Он из Германии? Его назвали в честь речки? Хм. Я бы тоже ходила, помалкивая. Или сидела. Как он сейчас. Смотрит перед собой, сжимает руль одной рукой, словно вторую придумали только для того, чтобы она вальяжно лежала на колене. Волосы черные. В вечернем свете их едва ли видно. Но, кажется, они вьются и закрывают пол-уха. Удивительно, как внешний вид, порой, определяет характер человека. И у меня почему-то складывается впечатление, будто с этим Рувером уж очень сложно общаться.
   Отворачиваюсь к окну. За стеклом пролетают знакомые дома, однако теперь я не могу смотреть на них, как прежде. Теперь все старое, кажется, мне новым. Будто мир изменился. Или я изменилась. Не знаю.
   - Кто эти люди? - спрашиваю я, вновь повернувшись к Рите. - Люди, которые напали на папу.
   - Они напали на тебя. - Исправляет она со вздохом. - Клан Аспид.
   - Что? Клан?
   - Да. Сборище верующих фанатиков, отрицающих всякую возможность необычного, если она выходит за рамки религии.
   - Не понимаю, - хмурю лоб. - На нас охотятся священники?
   - Чисто теоритически священники лишь руководят процессом. Грязную работу выполняют венаторы. Именно с ними ты встретилась.
   - Кто?
   - Венаторы. Охотники.
   - Поразительно похожие, широкоплечие близнецы?
   - Можно и так сказать.
   - Но что им нужно? Я двадцать лет жила спокойно, и тут вдруг они решили, что пора свести со мной счеты? - Паника подскакивает к горлу. Удивляюсь своей поразительной способности выговаривать слова даже тогда, когда язык отказывается двигаться. Или у меня галлюцинации, и, на самом деле, тело превратилось в огромный, бесформенный кусок льда, не способный жестикулировать? Встряхиваю головой. Затем откашливаюсь и вновь спрашиваю, - неужели они знают о том, что случилось позапрошлой весной?
   - Не просто знают. - К моему сожалению, соглашается Рита. - Именно данное событие и привлекло их внимание. Что ты сделала?
   - Я..., - пожимаю плечами и нервно отворачиваюсь, - ничего особенного. Просто.
   - Просто что?
   Выдыхаю. Мне действительно сложно об этом говорить, поэтому я прошу:
   - Давай сменим тему.
   - Но, Аня, ты можешь мне доверять.
   Оставляю ее слова без внимания. Я и себе-то с трудом верю, ей и подавно.
   Салон машины давит на меня, словно клетка. Я сжимаю в кулаки руки, неуверенно осматриваюсь и стараюсь глубоко дышать. Но как? Как это возможно, когда сердце вырывается из груди? Стучит, как сумасшедшее! Я не могу смириться с тем, что произошло - это слишком сложно, нереально! В городе неожиданно появляется моя родная сестра, отец жертвует собой, да еще и щепотка мистики в каждом из этих блюд. Господи, неужели я не могу и дальше отрицать то, что случилось со мной позапрошлой весной? Неужели я должна поверить в то, что совершила нечто невообразимое, нечто всколыхнувшее мою жизнь на сто восемьдесят градусов. Нет, не хочу! Это не может быть правдой. Я ведь два года оглядывалась назад и не видела ничего. Ничего кроме пустоты. Мои воспоминания были сном. И я поверила в это. Искренне поверила в то, что выдумала тот день, тех людей, ту смерть. Однако теперь все становится реальным, и это все падает на мою голову, расшибая ее на тысячи частей! И я заслуживаю этого. Я знаю, я понимаю! Но мне страшно. Мне очень страшно.
   Закрываю руками лицо.
   Часто дышу.
   Мне вдруг становится так холодно, что тело передергивает. Сжимаюсь, словно губка, горблюсь и крепко зажмуриваю глаза. Все повторяю: это неправда, это ложь. Однако вновь и вновь вспоминаю лицо Андрея, его голос, а затем и то, что от него осталось. Невыносимо. Что же я натворила?
   - Самобичевание не поможет, - неожиданно прерывает тишину водитель, и я рассеяно поднимаю на него взгляд. Он оборачивается всего на несколько секунд. Усмехается, а затем вновь переключает внимание на дорогу. Мне этого хватает, чтобы успеть заметить его черные глаза. Такие же черные, как и небо за тонированными окнами. - Осторожно. Иначе упадешь столь низко, что ничего кроме жалости у людей вызывать не будешь.
   - Что? - мне будто влепили пощечину. Выпрямившись, я непроизвольно подаюсь вперед и уязвленно хмурю брови. - Я не ослышалась, ты...
   - Да. - Перебивает он. - Я сказал, хватит ныть. В зеркале я только что проследил все фазы твоего грехопадения.
   - Рувер, - шепчет Рита, на что он лишь невинно пожимает плечами.
   - Ты думаешь, ты самая несчастная? Как же так вышло, никто меня не понимает, я ни в чем не виновата, - продолжает парень, лыбясь и сверля меня взглядом через зеркало заднего вида. - Вот только это бессмысленно. Ты лишь тратишь свое время и мое терпение.
   - Тебя это никак не касается!
   - Ты права. Меня это никак не касается. Однако смотреть на то, как ты едва ли сдерживаешься от слез - тошнотворное зрелище.
   Я вспыхиваю, будто спичка. Щеки горят, руки горят. Смотрю на мужчину, который вдруг оказывается типичным представителем парней-переростков, и схожу с ума от безумного желания врезать ему кулаком прямо в наглое лицо. Стискиваю зубы. Еще одно слово и клянусь, я не сдержу порыв исполнить задуманное. Нет, я не умею драться, и нет, я никогда не делала ничего подобного. Но прямо сейчас, в данную минуту, мне вдруг кажется, что я смогу запросто сломать ему шею. И плевать, что мне лишь кажется.
   Так. Дышать, главное дышать. Плечи трясутся, руки дрожат, и неясно: от холода это или от гнева. Я стараюсь не прокручивать в голове слова парня, однако наоборот только этим и занимаюсь: хватит ныть, это бессмысленно. И я бы не простила ему данную бестактность, если бы не увидела в ней толики правды.
   - Куртка сзади, - вновь отрезает он, окончательно сбив меня с толку.
   Слышу, как усмехается с переднего сидения Рита, и недоуменно вытягиваю лицо:
   - Что, прости?
   - Куртка. Ее надеваешь, и становится тепло.
   С силой сжимаю перед собой пальцы. Может, он специально пытается вывести меня из себя? Нет, я не дам ему такой возможности. Глубоко втянув воздух, протягиваю:
   - Спасибо. Обойдусь.
   - Дело твое.
   Я вдруг понимаю, что неразговорчивый Рувер устраивал меня куда сильнее. Лишь бы он больше не открывал свой рот, иначе случится драка, в которой я непременно проиграю.
   Мы едим молча, и весь путь я чувствую себя ужасно паршиво. Мало того, что мне до сих пор неясно, во что же я ввязалась, так еще и черные глаза постоянно сверлят во мне дыру.
   Когда мы поворачиваем на главную дорогу к поселку, я мысленно пою "аллилуйя" и громко выдыхаю. В конце концов, трудно было претворяться, будто данная поездка мне по душе, если всю дорогу я разрывалась между желанием выпрыгнуть в окно или повеситься на дверной ручке. Собираюсь неохотно объяснить Руверу путь к своему дому, но вижу, что он и так отлично справляется. Я бы удивилась этому в прошлой жизни. Однако сейчас меня это ничуть не смущает.
   Поселок как всегда пуст. Четырехэтажные красные дома нависают над небольшими коттеджами, как тучи над нашим овальным озером, и ничего здесь не выглядит иным. Ничего, кроме моего дома, который вдруг оказывается полуразрушенным и окруженным людьми в полицейской форме.
   - О, Господи, - на выдохе шепчу я, и прислоняюсь к двери. Смотрю во все глаза на то, как один мужчина фотографирует разбитые, гостевые окна, другой - обматывает желтой лентой входную дверь. И мне вдруг так неистово хочется сорваться с места - прямо на ходу - что я уже хватаюсь дрожащими пальцами за ручку, уже дергаю ее на себя, однако дверь не поддается. Заблокирована. Бросаю недовольный взгляд на Рувера.
   Он лишь пожимает плечами:
   - Безопасность превыше всего.
   Его саркастический тон не просто выводит меня. Я взрываюсь. Неужели этот человек не понимает, что мы приехали ко мне домой, и мой дом разрушен! Отец, наверняка, пострадал, если он вообще здесь! Жизнь повернулась ко мне той стороной, о которой я даже не подозревала, а этот парень, названный в честь крохотной, немецкой речки, шутит? Шутит надо мной?
   - Ты думаешь, это просто так сойдет тебе с рук? - тихим, уязвленным голосом интересуюсь я и покачиваю головой. - Все возвращается.
   Наконец, дверь открывается, и я пулей вылетаю из салона. Несусь вперед, краем глаза замечаю машину брата, и едва не спотыкаюсь, запутавшись в собственных ногах. Нет. Он не мог приехать. Нет, пожалуйста.
   - Саша! - восклицаю я и оглядываюсь. Вокруг столько людей. Один из мужчин подбегает ко мне, спрашивает что-то, наверно хочется понять, что я здесь делаю. Но мне плевать. Опять осматриваюсь и громче повторяю, - Саша!
   - Аня?
   Оборачиваюсь и замечаю, как брат выходит из гаража. Его лицо бледное. Он замирает, закидывает назад голову, и я слышу целый список различных, приемлемых и неприемлемых ругательств. Срываюсь с места. Буквально набрасываюсь на Сашу, крепко-крепко прижимаю к себе и зажмуриваюсь. Впервые мне не хочется отстраняться.
   - Саша.
   - Где ты была? Где ты, черт подери, была? Аня! Где? - вопит мне на ухо он и сильнее стискивает в руках.
   - Прости. Тут такое было. Саша, папа, он...
   - Что?
   Поднимаю взгляд на брата, чувствую, как глаза покрываются пеленой и шепчу:
   - Не знаю. Я не знаю, где он, что с ним. Папа сказал мне бежать, и я убежала.
   Саша убирает руки с моих плеч и неврно вытирает ими лицо. Я никогда еще не видела его таким разбитым, испуганным. Он старается держать спину ровно, четко говорить, но ничто не скрывает ужаса в его глазах, который так и заражает меня, будто вирус. Да, опасный, смертельный вирус, проникающий глубоко под кожу. Страх. Паника. Не знаю, что именно горит во взгляде брата, но это нечто настолько тяжелое и нещадное, что подгибаются колени.
   - Кто это сделал? Ты их видела?
   - Да. Это какие-то люди. А точнее, это..., - оглядываюсь, нахожу темно-серую Камри Рувера и прикусываю губу: рассказать или не рассказать. Стоит или не стоит. Вдруг я только сильнее напугаю его? Ах, к черту этот вопрос! Более всего меня волнует, вдруг Саша кинет меня, когда узнает, что я натворила. Вдруг он не сможет смириться?
   - Кто?
   - Дело в том, что, - сглатываю, - все изменилось. Я кое-что узнала, и теперь понятия не имею, как мне быть. - Пытаюсь аккуратно подбирать слова. Но есть ли в этом смысл, когда собираешься сообщить о том, что ты не родная сестра и о том, что ты способна вытворять поразительные вещи? Убираю назад волосы и предпринимаю очередную попытку. - Папа рассказал мне нечто ошеломляющее. Ты не подумай, ничего плохого. Хотя. Я не знаю. Просто. Сложно сказать, это так странно.
   - Аня, - Саша скрещивает на груди руки, - что он тебе сказал?
   - Ты не поверишь.
   - Почему?
   - Это касается меня. Моего детства. Господи. - Оглядываюсь, будто ищу поддержки. Может, сейчас вообще неподходящее время? Да, надо поговорить с ним позже. В другом месте. Где никого не будет рядом. Так и сделаю.
   - Он рассказал, что тебя удочерили? - Моя челюсть едва не падает. Я расширяю глаза и смотрю на брата не столько шокировано, сколько обижено. Он знал? Он знал и молчал?
   - Ты в курсе?
   - Мне было шесть. Неужели ты думаешь, что я не заметил появление четвертого человека в семье? - Сужаю глаза. Я хочу спорить, кричать, рвать и метать, ведь жизнь не просто ускользала из моих рук, она испарялась, забирая с собой остатки всего обычного и нормального. Но я успеваю только открыть рот, как вдруг Саша продолжает. - Это безумная новость, но сейчас она не так важна. Пойми. Я знаю, ты в шоке. Но отец.... Где он? Ты так и не объяснила, о каких людях идет речь?
   Собираюсь вновь ответить что-то невразумительное, но неожиданно чувствую рядом чье-то присутствие. Оборачиваюсь. К нам движется Рита. Она высоко держит подбородок, рассекает длинными руками воздух. Думаю, если бы Саша сейчас не был так озабочен исчезновением отца, он бы определенно отметил ее красоту. Пусть грубую. Зато необычную.
   - Рувер осмотрелся, - остановившись в нескольких сантиметрах от моего лица, сообщает шатенка и облизывает губы, - пусто. На заднем дворе чьи-то следы. Он думает, твоего отца увезли насильно.
   - Но что, если следы оставила я, когда убегала?
   - Надеюсь, у тебя не сорок третий размер обуви.
   - Извини, - неожиданно вставляет Саша и, махнув рукой, привлекает внимание Риты. - Ты наш детектив?
   - Что?
   - Расследуешь дело нашего отца.
   - Нет.
   - Не удивительно. Слишком молода для этого.
   Рита закатывает глаза, и это не предвещает ничего хорошего. Поэтому я тут же подпрыгиваю к брату и отрезаю:
   - Она спасла меня. Помнишь? Оттолкнула в сторону, когда машина едва не проехалась по моим конечностям.
   - И как вы встретились вновь? Тебя опять пытались...
   - Да. Господи. Слишком долго вы тяните резину, - неожиданно вспыхивает Рита, вплотную подлетает к Саше и отрезает, - твою сестру ищут. Точнее мою сестру, но это неважно. У нас нет времени на разговоры. Хочешь знать, кто именно ей угрожает? Венаторы. Кто же это - спросишь ты. Это охотники за теми людьми, чьи способности выходят за рамки обыденности. Конкретно Аня может ускорять частички времени, и я думаю, как раз-таки это сыграло роль позапрошлой весной, когда ее обнаружили. Если тебе интересно, твой отец что-то скрывал. Именно поэтому его оставили в живых и увезли, а не убили. Прямо здесь. Если мы поторопимся, то успеем скрыться до того, как кто-то из венаторов вновь придет сюда для зачистки. И как мне кажется, это здравая мысль, ведь ты не хочешь, чтобы от твоего дома не осталось и того, что сейчас держится на честном слове. Правда?
   Саша молчит. Он хорошо держится, смотрит Рите прямо в глаза, не отрывается. И сначала я думаю, что таким образом он бросает ей вызов, мол: что еще расскажешь? Но затем я понимаю, что он попросту дико растерян, и единственное, что сейчас еле-еле держит его на ногах, так это странные, широкие глаза смуглой незнакомки.
   Наконец, он восклицает:
   - Что?!
   Это "что" наверно слышит весь поселок. Я хватаю брата за руку и крепко ее сжимаю. Говорю:
   - Все хорошо. Не кричи, пожалуйста.
   - Ты ей поверила?!
   - Пришлось.
   - Что значит пришлось? Она больная!
   - Но это правда, - настаиваю я и дергаю Сашу на себя. Теперь мы стоим достаточно близко, чтобы огородиться от людей, от шума, от их глаз. От реальности. Вновь сжимаю руку брата и шепчу, - это сложно понять, но я действительно умею делать странные вещи. И папа знал об этом. Я не просто так оказалась в вашем доме, не просто так стала частью вашей семьи. Он принял меня. Знал, что я не такая, но принял. И ты тоже должен смириться.
   - С чем? - его голос дергается. - С чем смириться?
   - С тем, во что верил отец!
   - Он бы никогда не повелся на эту чушь. Папа мог отличить реальность от больной фантазии. И это, поверь мне, это именно отклонение. Психическое! Если не полное!
   - А как ты объяснишь документы этой девушки в его приюте? Как ты объяснишь то, что мы родные сестры? А что ты скажешь на счет того, что папа хранит в шкафу с кастрюлями огромное ружье? И знаешь, такое чувство, будто он действительно не в первый раз им пользовался. А историю про дядю Сережу? Оказывается, папа посвятил всю свою жизнь приюту именно из-за того, что случилось тогда, восемнадцать лет назад.
   - Это бред, Аня. Люди не могут управлять временем.
   - Могут. - Облизываю засохшие губы и придвигаюсь к брату еще ближе. Чувствую, исходящий от него, запах моторного масла, мяты, и повторяю. - Могут, и я это видела.
   - Ты не знаешь, что видела.
   - С чего вдруг?
   - Просто потому что это нереально!
   - Мне не зачем тебе лгать! Я волнуюсь за папу не меньше твоего.
   - Да? Именно поэтому ты сбежала, оставив его?
   Отстраняюсь, словно Саша только что ударил меня по лицу. Я так хочу заорать, так хочу сказать, что он ошибается, но в глубине души, в самых ее недрах, я понимаю - он прав. А правда бьет еще больней. Стискиваю зубы и изо всех сил приказываю себе держаться, не сломится под напором чувств. Но вина такая дикая. Она прожигает меня, проходит через все мое тело, и уже через несколько секунд не остается ничего, кроме беззащитной, повинной девушки.
   Срываюсь с места и бегу. Не знаю куда. Наверно, просто подальше отсюда. Слова брата вертятся в голове, всплывают перед глазами, и я с таким рвением пытаюсь избавиться от них, что только сильнее в них тону. Как в зыбучий песках. Оказываюсь в лесу. Непроизвольно. Если бы разум хотя бы немного соображал, ноги бы ни за что не привели меня туда, где воспоминаний гораздо больше, чем в любом другом месте. И, тем не менее, я здесь. Вокруг эти высокие сосны. Орут птицы. И я бы с удовольствием зажала уши, абстрагировалась от всего вокруг, но у меня даже не получается подумать об этом. Я просто тупо иду вперед. Ничего не вижу. Ничего не слышу. Сильно царапаю ладонь о какую-то острую ветку, и не обращаю на это никакого внимания. Просто брежу о папе, представляю перед собой его светло-голубые глаза и упорно сдерживаю слезы.
   - Так и продолжаешь самоубиваться?
   Его голос доходит прежде, чем я чувствую запах сигарет. Останавливаюсь. Оборачиваюсь. И ничуть не удивляюсь, увидев в нескольких метрах от себя Рувера. Одна рука в кармане, другая - держит сигарету. Если бы я сейчас не старалась выкинуть из головы все мысли о брате, я бы непременно сравнила их манеру вести себя вальяжно и безответственно.
   - Что тебе нужно?
   - Ничего. Просто увидел, как ты устраиваешь концерт и решил не пропустить его развязку.
   Покачиваю головой:
   - Хорошо. А теперь уходи.
   - Аня.
   - Я серьезно! - мой голос звонкий, свирепый. - Уходи.
   Рувер откидывает в сторону сигарету. Поднимает на меня взгляд и медленно выдыхает.
   - Ты сделала то, что должна была.
   - О! Будешь меня успокаивать?
   - Хватит себя жалеть - ты гораздо выше этого. Да, в словах твоего брата есть определенный смысл, однако глупо упрекать человека в том, что сам бы ни за что не сделал.
   - Да, я не злюсь на Сашу, понимаешь? - Глубоко втягиваю воздух в легкие и непроизвольно закрываю глаза. - Я злюсь на себя.
   Слышу, как свистит ветер, и тут же вспоминаю свист пуль. Я бросила папу тогда, когда он во мне нуждался. Но что бы я смогла сделать? Как бы я смогла ему помочь? Я ведь ребенок, я ничего не умею. Не драться, не дать отпор. Ни физически, ни морально я бы не выдержала такую бойню, а только бы принесла проблемы. И да, возможно, это лишь оправдания. Но ведь в них есть смысл! Папа сказал бежать - и я убежала. И не потому что я труслива, не потому что он мне не дорог, а потому что это было единственным здравым решением, которое я могла принять в тот момент.
   Все мое существо горит. Столько слов вертится в голове. Столько этих слов пытается меня оправдать. И всего три подрывают целую систему - ты просто струсила.
   Вдруг чувствую, как что-то теплое касается моей руки. Открываю глаза и вижу, что Рувер прикладывает пальцы к небольшой ранке на моей ладони. Вблизи этот парень совсем другой, и почему-то он кажется мне до боли знакомым. Он полностью закрывает меня своим телом, плечами. И выглядит спокойным, отнюдь не зазнавшимся идиотом. Лицо слегка загоревшее, ресницы такие же черные, как и вьющиеся волосы. Наши глаза непроизвольно встречаются в тот самый момент, когда тепло на моей ладони превращается в колики, и порез магическим образом стягиваться.
   Я ошеломленно вскидываю брови. Смотрю сначала на крошечную, белую полоску, затем на Рувера, и вдруг вижу, как уголки его губ предательски дергаются.
   - Так это ты, - шепчу я и замираю. - Это ты залечил мою рану, и... Шарф. Тогда на остановке. Ты поднял его.
   Парень не отвечает. Выпускает мою руку, достает пачку сигарет и спрашивает:
   - Будешь? - Я мотаю головой. - Отлично. Терпеть не могу курящих женщин.
   - Но ты ведь знал, что я откажусь.
   - Знал. - Улыбается он. - Но все равно решил проверить.
   Рувер поджигает сигарету и, кивнув, уходит. А я смотрю ему в след и думаю, что, возможно, даже в парнях, названных в честь немецких, крошечных речек, есть что-то хорошее.
   Хотя, может, и нет.
  
   ГЛАВА 5. ПРАВДА.
  
   Приходится вернуться. Выхожу из леса и тут же встречаюсь с взволнованным взглядом Риты. Она покачивает головой и отворачивается - неужели я уже успела ей надоесть? Чисто теоритически, мы знакомы пару часов.
   Потираю о ноги потные руки. Подхожу к шатенке и отрезаю:
   - Мне не следовало уходить.
   - Не следовало
   - Нужно было взять себя в руки.
   - Нужно было.
   Замолкаю. Неуверенно осматриваю побитые окна, осколки. Затем переминаюсь с ноги на ногу и спрашиваю:
   - Полиция уже уехала?
   - Мы не просто так разговаривали с тобой о безопасности, - игнорируя мой вопрос, чеканит Рита и вновь пронзает меня недовольным взглядом. - Ты дала слово.
   - Мне надо было проветриться.
   - Аня. Необходимо научиться контролировать свои эмоции. Ты два года жила в иллюзиях, тешила себя надеждой, будто отказавшись от проявления чувств - ты усмирила их. Это ложь. Чтобы управлять собой, нужно себя побороть.
   Ну, почему? Почему я вечно попадаю именно в тот момент, когда кто-то хочет научить меня жизни? Ох. Закатываю глаза и раздраженно складываю на груди руки: буду просто молчать. Да. Лучший способ спастись от разговора - игнорировать его.
   - И не игнорируй меня, - говорит Рита. Она вздыхает, поправляет вьющиеся, каштановые волосы и прикрывает глаза. Такое ощущение, будто ей действительно не по себе. Но как это возможно? Почему она держится за меня так же сильно, как я пытаюсь ее оттолкнуть?
   Вновь исследую ее лицо. Широкие скулы, глубоко посаженные глаза. Кажется, будто ее черты грубы и просты, но это совсем не так. Ее внешность необычна - чего только стоят широкие брови и вздернутый нос - и оторвать от нее взгляд безумно сложно. Я так и смотрю на Риту, забывая о правилах приличия. Раз уж она моя сестра, то мне дозволено исследовать каждый сантиметр ее лица. Исследовать каждую морщинку около ее глаз. Исследовать каждый завиток ее шоколадных волос. Не так ли? Вдруг в нас все же есть что-то схожее?
   - Что? - устало спрашивает она и вгоняет меня в краску. Я отвожу взгляд в сторону. - Ты пыталась просверлить во мне дыру?
   - Пыталась привыкнуть.
   Глупый ответ, но Рита почему-то кивает.
   Неожиданно чувствую странное покалывание в шее. Хмурю лоб, оборачиваюсь и вижу Рувера. В кожаной, темно-коричневой куртке он рассекает воздух, лениво шагая в нашу сторону, и на ходу добивает очередную сигарету.
   - Темнеет, - говорит он.- Не стоит ехать в приют сейчас.
   - В приют? - Смотрю на парня. - Зачем?
   Он не отвечает, будто ответ очевиден. Однако я в полной растерянности. Они собираются исследовать папин кабинет, но что они хотят там найти? Улики? Секреты? Ох. Что-то мне подсказывает, что у отца их навалом. По спине пробегает холодок. Одергиваю джинсовку и угрюмо горблюсь: как бы хотелось просто очнуться дома.
   Осматриваюсь и понимаю, что к нам подходит Саша. Он специально избегает моего взгляда. Пытается казаться спокойным - что вполне странно для нашей ситуации - и держит в карманах руки. Остановившись в нескольких сантиметрах от моего носа, он талантливо выстраивает между нами невидимую стену и поворачивает к Рите.
   - Что вы собираетесь делать?
   Его вопрос не просто удивляет меня. Я вскидываю брови и замираю: неужели мне не послышалось? Неужели он собирается помочь? Непроизвольно беру брата за руку и спрашиваю:
   - Ты хочешь...
   - Я не с тобой говорю.
   - Что за ребячество?
   Он не отвечает. Вновь устремляет взгляд на Риту и кивает:
   - Ну?
   В груди у меня все переворачивается. Я никогда еще не чувствовала такого негатива, такого недоверия и злости. Почему он пытается меня оттолкнуть? Почему считает виноватой? Я стискиваю зубы и резко перевожу взгляд на дерево, дом, машину, небо. Куда угодно, лишь бы не видеть его затылок.
   - С чего ты решил, что я возьму тебя с собой? - Скрестив на груди руки, тянет шатенка и пожимает плечами. Глаза Риты такие яркие, что даже в свете фонаря видна их изумрудная, блестящая радужка. - Мне не нужна обуза.
   - Я могу помочь.
   - Каким же образом?
   - Я хорошо знаю отца, знаю его привычки, заскоки.
   - Судя по тому, что сейчас происходит - это не так.
   - Ты ошибаешься. Я нужен тебе. Я проведу вас в приют.
   - Аня это сделает.
   - Иногда на нее нельзя положиться.
   Краска прошибает мое лицо. Так хочется заорать, так хочется возмутиться, но я не произношу ни слова. Как мне спорить с Сашей? Я не приспособлена отбиваться от его попыток меня задеть. Да, и что я могу ответить? Топнуть ногой, вновь убежать? А, может, к черту приличия и просто зарядить ему прямо в лицо? Непроизвольно замечаю, справа от себя движение, оборачиваюсь и понимаю, что Рувер медленно шагает в сторону машины. Хочу спросить куда он, почему уходит, но молчу. Вряд ли я заставлю его вернуться.
   Пару раз глубоко вдыхаю и выдыхаю воздух. Стискиваю зубы и вновь смотрю на затылок брата. Делаю несколько шагов в сторону, чтобы разглядывать ни его русые волосы, а хотя бы прямой, аккуратный нос, и упрямо сжимаю в кулаки руки. Ни к чему сейчас устраивать концерт. Надо просто пережить этот день. Потому будет легче.
   - Хорошо.
   Голос Риты вырывает меня из мыслей. Перевожу ошеломленный взгляд на шатенку и переспрашиваю:
   - Что?
   - Пусть идет с нами.
   - Но Рита.
   Что происходит? Люди специально делают то, что от них никак не ожидаешь? Почему Саша обвиняет меня в том, что случилось с отцом, почему скрытная шатенка, вдруг соглашается взять его с собой. Какого черта? Она хочет, чтобы его убили? Даже мне не ясно во что я ввязываюсь. Ему и подавно! Как он себя защитит? Как он спасется, если на нас нападут?
   - Решено.
   - Нет!
   Они расходятся. Саша направляется к себе в машину, Рита - к Руверу. И я разрываюсь между тем, кого бы сейчас с силой треснуть по голове. Почему-то ноги подталкивают меня к шатенке. Хватаю ее за кисть и восклицаю:
   - Это безумие! Он даже не верит в то, что ты можешь замораживать людей, творить все эти вещи, и...
   - Так будет лучше, - шепчет она. К моему удивлению спокойно.
   - Что? Что будет лучше? Так нельзя.
   - У меня нет выбора. Оставить его одного - еще опасней.
   - Почему?
   - Во-первых, он сын своего отца. Вдруг венаторы придут и за ним? Вдруг у них появятся какие-то вопросы, цели? К тому же, я слишком хорошо тебя знаю. Тебе будет спокойней, если этот, - она кивает в след Саше, - будет рядом.
   Рита слишком хорошо меня знает? Что за бессмыслица? Как она может меня знать? Мы практически не знакомы. Стискиваю зубы и чувствую внутри неприятное покалывание: черт подери, она права. Если сейчас отпустить брата, я не найду себе места. Я буду постоянно о нем думать, сходить с ума, волноваться. Но разве это не обычная реакция любого человека в подобной ситуации? Наверняка, она просто догадалась.
   - Скрывай эмоции.
   - Что?
   - У тебя на лице все написано, - Рита закатывает глаза и приближается ко мне так близко, что я ощущаю терпкий запах сигарет, исходящий от ее волос: побочных эффект постоянного нахождения рядом с Рувером. - Я очень долго за тобой следила.
   Это не на шутку пугает. Выпрямляюсь и как можно небрежнее спрашиваю:
   - И сколько же?
   Шатенка хмыкает. Кончик ее носа дергается, и на лице появляется улыбка. Правда, я не вижу в ней ничего доброго. Скорее похоже на оскал.
   - Долго.
   Короткое слово, обозначающее почти вечность.
   Не знаю, что сказать. Не знаю, что делать. Думаю о событиях, которые вереницей вращаются вокруг меня, и абсолютно теряюсь в целой паутине чувств. Столько нового, столько страшного. Таинственного. Я так легко принимаю в свою жизнь Риту, Рувера. Разве это не странно? Я ведь не могу им доверять. Мой мозг отрицает всякую мысль, будто нахождение рядом с ними полезно и безопасно - однако сердце стучит спокойно, когда они поблизости. Это сбивает с толку. Почему разум твердит держаться от них подальше, а душа тянется вперед? Словно мы давно знакомы. Словно мы хорошие приятели, друзья, родственники. Словно я могу положиться на них на подсознательном уровне, там, где все за меня спланировано, и где чувства определяют, кому можно доверять, а кому - нет.
   - Кто мы? - неожиданно срывается с моих губ. Рита напряженно скрещивает на груди руки и вздыхает. - Я просто не понимаю. Знаешь, это так странно, задавать этот вопрос, но...
   - Почему странно? Наоборот, чудно то, что ты задаешь его только сейчас. Я остановила перед тобой время, Рувер одним прикосновением залечил твою рану, а ты спрашиваешь: кто мы - спустя..., хммм..., - она хмурит лоб и отрезает, - примерно десять часов.
   - Сложно сформулировать нечто подобное.
   - Ха, всего два слова. Чего сложного? - Заметив, что я не собираюсь отвечать, Рита сдается и говорит. - Мы - люди.
   - Слава богу.
   - Необычные люди, - добавляет она, что пусть меня и пугает, отнюдь не удивляет. Разве с этим поспоришь, после случившегося? - Я, ты, Рувер - мы можем контролировать время. Некоторые его аспекты.
   - Ага..., - туповато протягиваю я и скептически киваю, - ясно.
   - Ты, будто моя противоположность. Я двигаю время назад, ты - вперед. Я замедляю его, ты - ускоряешь. Думаю, это заложено в нашем характере.
   - То есть?
   - То есть ты импульсивна. Делаешь что-либо, не до конца это обдумав. Я же лучше повременю с ответом, чем выпалю первое, что приходит ко мне в голову.
   - Ты? Лучше повременишь? - я непроизвольно фыркаю. - Да, ладно. Что-то мне так не показалось, когда ты накинулась на Сашу и рассказала ему обо всем, что происходит за две минуты.
   - Меня вынудили обстоятельства. Нам действительно нужно поскорее убраться отсюда. Ооо. Со всеми этими разговорами, я абсолютно позабыла о безопасности, - Рита самокритично отворачивается и тянет, - черт. Надо отъехать от вашего дома хотя бы на несколько кварталов. Иначе нас схватят, едва мы скажем - привет.
   - Разве мы не сможем постоять за себя? - Неуверенно пожимаю плечами. - Как я поняла: венаторы - обычные люди.
   - Эти обычные люди настолько опасны, что рядом с ними наши способности - чушь собачья. Четырнадцать лет я пыталась избежать с ними встречи, четырнадцать лет я пряталась, защищалась, меняла дома, друзей, видела, как они умирают, видела, как их убивают, и убегала вновь. Как можно дальше. Но затем мне все это осточертело. Я просто устала, понимаешь? Какой смысл спасаться, если тебе не ради чего жить?
   Мне становится больно. Я смотрю на Риту, вижу, как она отводит взгляд в сторону, и замираю: почему отец выбрал именно меня? Почему он не удочерил ее?
   - Тогда-то я и встретила Рувера. Думаю, мы оба нуждались в поддержке. - Она как-то горько усмехается и переводит на меня зеленые, ведьмовские глаза. - Мы умерли три года назад.
   - В смысле?
   - Мы заставили их поверить в то, что нас больше нет.
   Я расширяю глаза и ошеломленно спрашиваю:
   - Вы инсценировали собственную смерть?
   - Да, и целый год мы жили. Жили, как обычные, нормальные люди. Без попыток сбежать, спастись. Без тревоги и постоянного чувства страха, будто кто-то сейчас выпрыгнет на тебя из-за поворота, или со спины.
   - Но что произошло? Почему вы опять ввязались в эту борьбу? Венаторы ведь наверняка поняли, что вы их обманули!
   Рита пожимает плечами. Смотрит на Рувера, смотрит на то, как за лобовым стеклом закрыты его глаза, расслаблены плечи и признается:
   - Все изменилось.
   - Что именно? - я увлеченно прикусываю губу. - Что Рита?
   Она оборачивается. Изучает мое лицо и колеблется, будто не хочет произносить и звука. Это разжигает во мне любопытство еще сильней. Делаю шаг вперед и теперь не просто стою рядом с шатенкой, а врываюсь в ее пространство, разрываю его на части. Я должна знать. Должна знать правду. Однако внутри такое ощущение, будто я и так уже обо всем догадываюсь.
   - Я каждый месяц приезжала, навещала тебя. - Губы Риты дергаются. Она пытается улыбнуться - не выходит. - Но два года назад, в начале июня произошло нечто сломившее меня. Нечто настолько ужасное, что лишь Рувер не дал мне сойти с ума.
   - Что? Что произошло?
   Шатенка смелая. Ей неприятно отвечать на мои вопросы, но она держится. Пожимает плечами и говорит:
   - Ты.
   - Я?
   - Да. Ты умерла. Два года назад. В начале июня. Разбилась в парке аттракционов.
   Отступаю назад. В груди взрывается что-то настолько горячее, что становится дико больно. Я морщусь и покачиваю головой:
   - Это бред. Как я могла умереть? Я ведь здесь. Я ведь стою перед тобой!
   - Знаю.
   - Так что же ты тогда несешь?
   - Я повернула время вспять, - нервно дергаясь, говорит Рита. - Да, и я делала это так долго, как могла. Я столько раз спасала тебе жизнь, столько раз видела, как ты умираешь. И я больше не выдержу этого. Не смогу.
   - О чем ты? - не понимаю, почему голос становится тихим. Мое тело скручивается, будто на него взвалили целое небо. Вновь подхожу к Рите, нервно задерживаю дыхание и вижу ее безумные, широкие глаза. Вдруг она спятила? Вдруг Саша был прав? Это ведь невозможно. Нереально.
   - Позапрошлой весной ты выдала себя. Я не знаю, что именно ты сделала, но венаторы почуяли выброс энергии. Они нашли тебя тут же, и, естественно, решили устранить. Как и всех нас. Как и каждого. У меня не было выбора! Я попросту повернула время вспять. Не думая. Однако потом это вновь повторилось. Наверно, прошел целый месяц. Да! Было так тихо, никаких следов охотников. Как вдруг эта авария в метро.
   - Я не верю тебе.
   - А потом в октябре, - задыхаясь, продолжает шатенка, - тебя сбила машина на перекрестке. Под новый год - ты провалилась под лед. В марте - тебя похитили и застрелили. В мае - подорвали целый этаж в твоем институте. А затем в октябре - подстроили аварию с автобусом. Я понимала, что венаторы так просто не сдадутся. Понимала: они не опустят руки и еще в марте прошлого года сделала так, что теперь каждый раз, когда ты умираешь - ты приходишь в себя за несколько недель до убийства. Ты помнишь только последний день, день смерти, и тебе кажется, будто разыгралась твоя фантазия: сумасшедшие, дикие сны и все такое, а я в это время успеваю спасти тебе жизнь и подсылаю Рувера.
   - Что? - я ору. Мои щеки вспыхивают и становятся багровыми. Запрещаю себе бояться, и поэтому попросту дико злюсь. Так злюсь, что разорву любого, кто сейчас попадется мне под руку, в клочья. - Ты хочешь сказать, что целых два года меня пытались убить?
   - Не пытались. Они убивали.
   - Чушь! Полная чушь! - Я готова разрыдаться. Сжимаю в кулаки руки и резко приближаюсь к Рите. - Зачем ты говоришь такое?
   - Но это правда. Я не хотела, чтобы ты ввязалась в эту борьбу, поэтому всячески старалась обезопасить тебя, не врываясь в твою жизнь. Но это не срабатывает, - горячо восклицает шатенка и ударяет себя ладонью по лбу, - это не срабатывает уже слишком долго. Я должна была придумать новый план, и я решила встретиться. Решила рассказать тебе правду.
   - Но почему я ничего не помню?!
   - Потому что помнить может лишь тот, кто поворачивает время вспять. Поверь, для меня это были очень долгие два года.
   - Но зачем ты это делаешь? - ошеломленно кричу я. - Зачем меня спасаешь?
   - Ты моя сестра, - чеканя каждую букву, шепчет Рита и нависает надо мной, будто грозовая туча. - Ты все, что у меня осталось.
   Тяжело дышу. Отворачиваюсь и закрываю глаза. Говорю себе: успокойся, все хорошо, все в порядке. Но все, черт подери, отнюдь не в порядке! Мне хочется орать, хочется сорваться с места и убежать, как можно дальше. Два года меня пытались убить? И два года Рита, ценой собственной жизни, спасала мою? Нет, нет! Я не хочу в это верить! Сколько людей пострадало лишь от того, что я каким-то несправедливым образом оказалась рядом с ними? Сначала Андрей, потом папа, теперь Рита, и даже Рувер. Саша. И все из-за способностей, которые мне неподвластны, которыми я не хочу и не умею пользоваться?! Меня трясет. Вспоминаю слова Рувера - не жалей себя, и пытаюсь прислушаться к его голосу в своей голове. Такое поведение может вызвать лишь жалость. Но мне действительно плохо. И страшно. Так страшно, что тошнит.
   - Это сложно принять, - доносится до меня сзади. - Но ты должна. - Я не отвечаю. Все продолжаю крепко стискивать зубы и упорно молчать. Возможно, это глупо. Но ничего другого в голову мне не приходит. Не хочется думать о папе, но почему-то я вспоминаю его слова о том, что он хотел воспитать сильного, ответственного человека. А в итоге воспитал меня - трусиху, из-за которой страдают люди. - Мы должны отъехать от вашего дома на безопасное расстояние. Слышишь? Переждем ночь в поселке, в машинах, а на утро отправимся в приют.
   Наверно, Рита ждет, что я кивну или хотя бы пробурчу нечто невнятное в ответ. Но я лишь продолжаю молчать. Пусть тишина и съедает меня изнутри, она хотя бы не давит на сердце так же сильно, как и правда.
   Мы расходимся. Я подхожу к машине, открываю дверцу и вижу за рулем брата. Сажусь назад, дрожащим голосом передаю ему слова Риты, а затем ложусь на шершавую, серую обивку. Закрываю руками уши, подтягиваю к груди ноги. Хонда трогается с места. А я даже этого не чувствую, просто хочу исчезнуть, просто хочу стать невидимой. Смотрю перед собой и думаю: что лучше - поверить в слова шатенки или признать себя сумасшедшей? Или нет, по-другому. Что лучше - умереть или обречь близких тебе людей на вечные пытки?
  
  
   ГЛАВА 6. БЕССЕРДЕЧНОСТЬ.
  
   Утром жутко болит шея. Я открываю глаза, вижу руку брата, свисающую с кресла, и слышу его сопение. В груди что-то колит. Мы так и не поговорили после того, что случилось, но стоит ли? Я знаю, что виновата, знаю, что Саша вряд ли меня простит. И, тем не менее, его обида просто обезоруживает. Еще никогда мы так не ссорились. По мелочам, возможно. Но, чтобы он игнорировал меня, смотрел таким холодным взглядом, не доверял - никогда.
   Приподнимаюсь. Выглядываю в окно и пытаюсь понять, где мы. Отлично. Рита и Рувер решили спрятаться прямо за северным крылом приюта. Закатываю глаза. Тоже мне - умники. Если они и раньше скрывались подобным образом, неудивительно, что их с легкостью находили.
   Тихо открываю дверь. Саша дергается. Его щека отлипает от стекла и покрывается красным румянцем. Почему-то меня это смешит, и я усмехаюсь. Однако улыбка быстро исчезает, едва я вспоминаю о том, как он стоял ко мне спиной.
   Решительно выхожу из машины и тут же потираю друг о дружку ладони. На улице жутко холодно.
   - Пришла в себя? - Испуганно оборачиваюсь. - Трусиха.
   Сужаю глаза и делаю все, чтобы действительно прожечь Рувера взглядом, но кажется, мои попытки защититься лишь его забавляют. Парень или мужчина - понятия не имею, сколько ему лет, возможно, все двадцать пять, а, может, и больше - стоит передо мной в одной черной, водолазке. Я в свитере и джинсовке, едва стискиваю зубы, а он, в тонкой кофте, даже не дрожит! Хочу спросить, часть ли это его вуду-магии, однако изумленно замечаю в его руке книгу.
   Книгу!
   Черт подери. Наверно, мое лицо вытягивается и становится косым, потому что Рувер громко выдыхает:
   - Это не твое дело.
   - Что именно? То, что ты умеешь читать, или то, что ты читаешь, о господи, русскую классику! Вот это да. - Парень начинает двигаться в сторону Камри, но я не отстаю. Иду по его следам и причитаю, - ты и читаешь! Никогда бы не подумала, что ты из тех, кто просыпается рано утром, чтобы провести время за книгой.
   - Думать - сложно, вот ты и не думаешь.
   - О, боже. Кажется, ты раздражен.
   Мы останавливаемся около выгнутого, широкого багажника. Прежде чем его открыть, Рувер отрезает:
   - Ты как хвост.
   - Хвост?
   - Да. Не как у девушек, которые ухаживают за собой, - он одаряет меня фальшивой улыбкой, - а как тот, который у лошади.
   - Что?
   - Вечно рядом, куда бы кобыла ни пошла.
   Собираюсь ударить его - действительно собираюсь, однако, он открывает багажник, и я замираю. Намертво примерзаю к земле. Почему-то мне казалось, что у таких парней, как Рувер, багажник завален ружьями, битами, ножами, ну, как у братьев Винчестеров или что-то вроде того. Но у этого парня на дне валяются книги. Море книг. Я ошеломленно замечаю Эриха Ремарка, Антона Чехова, Уильяма Голдинга, Эдгара Уоллеса, Михаила Булгакова, Гёте, и у меня едва не падает челюсть.
   Рувер резко захлопывает багажник. Кладет на него руки и смотрит на меня так, будто я только что раскрыла его секрет. Зло, недоверчиво. С опаской.
   - Остановите Землю - я сойду. - Моему изумлению нет предела. В наше время так мало людей уделяет чтению хотя бы несколько минут, а тут Рувер, парень, который только и умеет, что одарять окружающих презрительным взглядом - заядлый книголюб? - Ты прочитал все это?
   - Какая разница?
   - Не знаю, просто неожиданно.
   - Что с того? Ну, неожиданно, и? - он подлетает ко мне и раздраженно сводит брови. Его глаза становятся черными, полными бешеного огня, и меня припечатывает к земле странное чувство смущение, будто я подглядела за ребенком, когда тот собирался напакостничать. - Мне абсолютно плевать на твое мнение.
   - Тогда почему ты так нервничаешь?
   Ха! Наконец, я сказала нечто вразумительное, дала отпор. Рувер не отвечает. Лишь отстраняется и обходит машину. Я слежу за тем, как он резко движется, расправляет плечи, и думаю: что же в нем такого особенного, что я не могу отвести глаз? И тут до меня доходит. Есть люди, чья красота проявляется на лице в моменты счастья, смущения или задумчивости. Грация Рувера в гневе. Когда он раскален до предела и становится белым, как металл, он выглядит изумительно с этими его черными глазами, резкими скулами и морщинкой на лбу. Поразительное сочетание, раньше мне не приходилось встречать людей подобных ему. Обычно красота проявляется вместе со светлой стороной. Этот парень - исключение.
   Через полчаса мы стоим перед дверями приюта. Здесь как всегда необъяснимо тихо, и меня прошибает судорога. Даже страшно подумать о том, что сегодня я не застану папу в кабинете.
   Скрипят детские качели, я оборачиваюсь на их звук и хмурю лоб: где все же подопечные? Куда они делись? Мороз сковывает руки, нос, ноги, и мне так дико хочется согреться, что я первая забегаю в помещение.
   Наталкиваюсь на охранника, собираюсь поздороваться, когда он говорит:
   - Все уехали.
   - Что? - встряхиваю головой. - Куда?
   - Полиция организовывает поисковую группу. Дети сами вызвались помочь. Так что сегодня здесь пусто.
   Я чувствую, как покалывают глаза. Меня так сильно трогает данный поступок, что я вновь убеждаюсь, насколько верным и хорошим человеком был моим отец. Иначе смог бы он воспитать в детях такое уважение к себе? Смог бы он привить потерянным и запуганным душам любовь? Грудь сжимают невидимые силки, они стискивают ее, не позволяют воздуху проникнуть в легкие, заставляют меня окунуться в омут из воспоминаний, из отчаяния и потерь, и я почти сдаюсь, как вдруг слышу свой же голос где-то между висков: соберись. Нервно откидываю назад голову. Сейчас не время расслабляться. Не нужно позволять эмоциям себя контролировать. Ну, же, Аня, возьми себя в руки.
   Владимир Сергеевич скептически осматривает Риту и Рувера. Затем видит Сашу и улыбается:
   - Александр Евгеньевич. - Они пожимают друг другу ладони. Закатываю глаза. Почему-то меня охранник называет по имени: просто и не церемонясь. Неужели я еще не доросла до подобного обращения? - Что вы хотели?
   - Мы в кабинет к отцу. - Саша делает шаг вперед.
   - О, туда нельзя. Полиция запретила.
   - Я просто хотел забрать запасные ключи. От дома. Мы быстро, - он кивает и расширяет голубые глаза: прямо, как у папы. - Туда и обратно.
   Всегда поражалась его таланту перевоплощаться в прилежного сына, друга, знакомого, если того требовали обстоятельства. Саша мог часами ничего не делать, месяцами не ходить в институт, а затем он встречался с отцом, округлял невинные глаза и не получал ничего, кроме карманных денег. Поразительно. Я никогда не понимала, в чем его секрет, но определенно ему завидовала, ведь данное умение значительно облегчило бы мне жизнь.
   Владимир Сергеевич вздыхает.
   - Только быстро, - отрезает он, поправив седые усы. - Нам ведь не нужны проблемы, так?
   Мы с Сашей синхронно киваем: думаю, ему не понравилось и это. Когда же он, наконец, наберется смелости и посмотрит мне в глаза, потому что его поведение у меня отнюдь не ассоциируется со здравым смыслом. Да, он обижен. Но порыв игнорировать меня и бросить в трудную минуту - просто смешон.
   Рита останавливает нас перед лестницей. Она поправляет спутанные, вьющиеся волосы и заявляет:
   - Надо разделиться. - Обеспокоенно выдыхаю: обычно именно после таких слов в триллерах кто-то умирает. Отлично. Она только что уменьшила и без того маленькие шансы на благополучную развязку дня. - Одни займут охранника: расспросят о том, что происходит здесь с начала года. Другие пойдут в кабинет.
   Я молчу. Кого выбрать? Обиженного брата, новоиспеченную сестру или закадычного психопата? Выбор делают за меня. Саша хватает Риту за руку и заявляет:
   - Мы пойдем к охраннику.
   Кажется, я взвываю, и, кажется, делаю это про себя, но затем я вдруг вижу кривую улыбку на лице Рувера и понимаю: черт, видимо, вслух. Если он радуется, значит, я как-то опозорилась.
   - Ладно, - Рита говорит это тихо. Сканирует сначала меня, потом Рувера, и есть что-то такое в ее взгляде, что я не могу расшифровать, как не пытаюсь. Ревность? Подозрение? Она колеблется всего несколько мгновений, затем нервно смотрит на часы, - у нас пять минут. Встречаемся здесь же, ясно?
   - Неужели ты думаешь, что в приюте могут появиться венаторы?
   Шатенка усмехается:
   - Это лишь вопрос времени.
   Внушила уверенности, что сказать. Саша даже не смотрит на меня, когда они с Ритой скрываются за поворотом, и я едва ли сдерживаюсь от безумного гнева. Нас могут убить, нас могут похитить, пытать, или что там еще делают эти охотники. А он даже не попрощался? Не пожелал мне удачи? Я рычу. Стискиваю перед собой руки и недовольно поднимаюсь по лестнице. Если и есть что-то хуже Сашиной лени, так это Сашино упрямство.
   Врываюсь в кабинет. Дверь ударяется о стену и, скрипя, возвращается в прежнее положение.
   - Злость - лучше самобичевания.
   Не отвечаю. Подлетаю к папиному столу и начинаю импульсивно раскидывать в стороны папки, бумаги. Думаю, что читаю, а на деле слепым взглядом исследую пустые листы и представляю, как душу брата за шею. Никогда раньше не испытывала ничего подобного.
   - Ты так рьяно пытаешься совладать с собой, что лишь сильнее срываешься.
   - О! А ты, значит, все держишь себя в узде? - Он невинно пожимает плечами и продолжает изучать документы на массивных, деревянных полках. - Поделись же секретом. Если я возьму псевдоним, мне тоже станет легче? - Рувер резко захлопывает книгу и тут же ставит ее на место. - Что? - я наивно хлопаю ресницами. - Я что-то не так сказала? Неужели тебя действительно зовут Рувер?
   - Нет.
   - Тогда зачем ты это сделал? Разве попытка сменить имя - это не явный признак человека, бегущего от прошлого во все глаза?
   - Тебя это не касается.
   Громко выдыхаю и падаю в папино широкое кресло. Оно до сих пор пахнет его запахом: цитрусом. Зажмуриваюсь и неожиданно признаюсь:
   - Как же я по нему скучаю.
   Резко открываю глаза. Смотрю на парня и уже предчувствую очередную попытку меня задеть. Однако он молчит. Тогда жду еще. Странно. Почему он обошелся без острых фраз, вроде: скучать - для слабаков, или ты, Аня, как лошадиных хвост?
   - Будешь искать зацепки или продолжишь изучать мой затылок?
   Дергаюсь и встряхиваю головой. Он прав. Я забылась. Откашливаюсь и согревшимися руками вновь просматриваю полупустые документы. Такое чувство, будто они лежат просто для вида - создают нужную иллюзию. Но это странно. Зачем отцу раскладывать на рабочем столе кучу бесполезных листов? Где те документы, которые представляют собой хотя бы какую-то ценность?
   - Пусто, - отрезает Рувер и закидывает за голову руки, - тут ничего нет.
   - Что-то не так, - прикусываю губу. - У меня такое чувство, будто все эти документы фальшивые. Просто пустышки, иначе я бы вычитала гораздо больше информации: не только внешние признаки, предрасположенность к болезням, рост. Просто какие-то общие данные.
   - Что ты имеешь в виду?
   - То, что отец специально держал нужные бумаги в другом месте. Вот только где.
   - У вас дома есть сейф? Тайник?
   - Не знаю, - хмурюсь и заправляю за уши грязные, спутанные волосы. - Возможно, в его комнате. Надо посмотреть.
   - Хорошо, - Рувер кивает. - Пойдем. Мы лишь тратим время.
   Впервые я с ним полностью согласна.
   Напоследок прохожусь пальцами по шершавым папкам, вдруг вспоминаю, что не проверяла ящики и по-быстрому изучаю их содержимое. Пусто. Самый крайний ящик даже не хочется открывать, однако интуиция подсказывает мне проверить его тщательнее всех остальных. Не знаю почему, но я действительно залажу рукой до самого упора. Сначала чувствую лишь пустоту, но затем что-то щелкает. Тайник!
   - О, Господи.
   - Что такое? - Рувер молниеносно оказывается рядом.
   Мои глаза округляются. Ошеломленно опускаю ложную, прямоугольную стенку и нащупываю нечто твердое. Обхватываю пальцами предмет.
   - Это книга.
   - Книга? - парень недоверчиво хмурит черные брови. Наблюдает за тем, как я выпрямлюсь и кладу на стол записную книжку. - Отлично.
   Облизываю губы, не двигаюсь пару секунду, а затем, сгорая от любопытства, открываю первую страницу. Странно. Исписано всего листов десять. Сначала меня это огорчает, но затем я понимаю: я нашла нечто пугающее. В данном блокноте нет напоминаний, номеров телефонов или пометок. Весь десяток страниц исписан лишь фамилиями людей. Но кто эти люди? И почему отец их скрывал?
   - О, боже, смотри! - указываю пальцем на знакомое мне имя и вскидываю брови. - Я не верю в совпадения со вчерашнего дня.
   - Маргарита Флер, - читает Рувер и буквально вырывает из моих рук блокнот. Его глаза бешено бегают по страницам, становятся все шире, шире, шире, и, когда мне кажется, что они вот-вот выпадут из орбит, он захлопывает книжку и отрезает, - нужно срочно уходить.
   - Что?
Парень хватает меня за кисть и буквально тащит к двери: видимо, он дико спешит. Однако моя нога цепляется за порожек - в самое подходящее время - и я неуклюже повисаю на его локте.
   - Быстрей, - злится Рувер.
   - Да, что случилось? - в ответ рычу я, отбрасываю в сторону его руку и упрямо останавливаюсь. - Говори.
   - Потом.
   - Нет. Сейчас.
   Парень оглядывается: не нервно. Ни в коем случае. Что уж Рувер и не умеет делать, так это, наверно, волноваться.
   - Я понял, зачем тем людям твой отец.
   - Зачем же?
   - Им нужны имена.
   - Чьи имена?
   - Имена тех, кто, так же как и мы, может управлять временем.
   - Что?
   - Он знает слишком много, - Рувер вновь осматривается и шепчет, - и, кажется, венаторам, как, кстати, его осведомленность. Я уверен: совсем скоро они будут здесь.
   - Но почему?
   - Потому что они хотят убить нас, Аня! - Глаза парня становятся дикими, и он резко сокращает между нами дистанцию. - Убить нас всех. И им плевать, сколько тебе лет, как ты выглядишь, есть ли у тебя друзья, глухой ли ты на одно ухо, любишь ли ты кого-то, любит ли кто-то тебя. Они ищут подобных нам столетиями! И это не сборище подростков, которое вдруг решило поразвлекаться. Это традиция, опыт, передаваемый из поколения в поколение. Знаешь их девиз? Чертов лозунг? "Жгите всех! А Бог наверху отличит своих от чужих". Улавливаешь? Так что поверь, как только они узнают о том, что в записной книжке твоего отца с сотню нужных имен - они найдут ее любым способом, а затем и его прикончат.
   Его слова бьют по мне, словно порывы ветра, выбивают из легких весь воздух. Я бы хотела сказать, что не испугалась. Но это было бы ложью. Не отрываю глаз от черных глаз Рувера и просто молчу, просто не двигаюсь. Он тоже замер. Кажется, наконец, мы оба поняли, во что ввязались.
   - Что делать, - совсем тихо спрашиваю я. Затем прочищаю горло и повторяю, - что нам делать?
   - Сейчас? Бежать.
   Киваю. Рувер проверяет коридор, подзывает меня к себе и пропускает вперед. Я несусь к выходу, стараясь контролировать дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох, абстрагируюсь. Говорю себе: не думай о словах парня, не думай. И тут же вспоминаю каждую его фразу, каждый подъем его низкого голоса, каждый его переход на шепот или шипение. Черт. Встряхиваю головой и прикусываю губу: когда я стала такой эмоциональной? Почему меня так легко вывести из себя? А затем я вдруг осознаю: да, я изменилась. Но изменились и обстоятельства. Неудивительно, что во мне просыпаются новые ощущения, новые страхи. Это естественно, когда жизнь переворачивается с ног на голову.
   Вижу Сашу и Риту. Они стоят около охранника. Шатенка рассматривает свои пальцы, брат безынициативно кивает, будто действительно слушает то, что Владимир Сергеевич пытается ему наплести, а я вся сжимаюсь: интересно, понравятся ли им наши чудные новости?
   Рувер держится хладнокровно. Он отбрасывает с лица тень гнева, перегоняет меня и наклоняется к Рите.
   - Уходим.
   Шатенка не переспрашивает. Она тут же поворачивается на низком каблуке в сторону выхода и решительно открывает нам дверь.
   Выбегаем по очереди. Так же по очереди примерзаем к месту.
   Слышу, как что-то взрывается у меня в груди, чувствую, как это что-то растекается по телу ядовитым, колючим змеем и стискиваю зубы: нас окружили. Думала ли я о том, что слова Рувера сбудутся так быстро? Нет. Думала ли я о том, что они вообще имеют место быть? Отчасти. Но о чем мне думать теперь, когда со всех сторон на меня глазеют люди в униформе. Все какие-то омерзительно одинаковые, крупные, сильные, вряд ли добродушные. Все широкоплечие, опасные. Боже мой. Что-то загорается во мне. Я бы с удовольствием отступила назад, но не отступаю. Думаю, вот-вот упаду от страха, грохнусь на пол, как куль с мукой, однако чувствую чью-то ладонь, сжимающую мои пальцы. Оборачиваюсь и нервно растягиваю губы. Саша сжимает мою руку. Он поглаживает большим пальцем мою кисть, тоже пытается улыбнуться, а затем говорит:
   - Прости.
   И я его тут же прощаю.
   - Бежим в рассыпную, - командует Рита, наклоняется, будто готовиться со всей силы рвануть вперед и шепчет, - на мне - Саша, на тебе - Аня. - Видимо, она обращается к Руверу, потому что тот кивает и оказывается совсем близко к моему лицу. Я даже чувствую запах сигарет, исходящий от его кожаной куртки. - Встречаемся дома. Не оборачиваемся и не пытаемся геройствовать.
   - Что происходит?
   Бросаю взгляд за спину. О, нет! Почему-то мне кажется, что ни шатенка, ни "немецкая речка" не захотят спасать его шкуру. Восклицаю:
   - Владимир Сергеевич, уходите! Сейчас же возвращайтесь в здание, прячьтесь!
   - Что? - Седовласый мужчина никак не реагирует на мои слова. Наоборот, хмыкает и выходит вперед. - Зачем?
   Я готова разрыдаться. Замечаю, как венаторы - или как там их - приближаются, выходят из-за деревьев, открывают ворота и вспыхиваю:
   - Уходите! Живее!
   - Пожалуйста, - подключается брат, - эти люди, они...
   Саша не успевает договорить. Звучит первый выстрел, и пуля проносится прямо между нашими лицами. Дальше все происходит слишком смазано. Я чувствую, как мою руку сжимают чьи-то пальцы, чувствую, как меня тянут за собой в сторону, чувствую смятение, страх, панику, и вижу лишь испуганное лицо Владимира Сергеевича, который смотрит на разбитое стекло позади себя и не двигается. Не убегает. Не пытается спастись. Я вновь кричу ему, и вдруг - о чудо - он срывается с места. Непроизвольно замечаю Риту и Сашу. Они несутся совсем в другую сторону, брат отдаляется от меня все дальше и дальше, и нас разделяют уже не просто метры, нас разделяет вечность. Решительно втягиваю воздух в легкие и бегу, что есть мочи, бегу через боль в боку, через удушающий страх и шок, и все ради того, чтобы поскорее выбраться из этого кошмара. Рувер, словно стена, прикрывает меня своим телом, он держит перед собой руки и, такое чувство, будто отталкивает венаторов невидимым, силовым полем. А я могу лишь молча бежать. Молча переставлять ноги, стискивать зубы и молиться. Да, именно молиться, пусть и не умею этого делать.
   Пули свистят в воздухе. Когда мы оказываемся в лесу, они и вовсе поглощают мой рассудок: я слышу их справа, слева, сверху, снизу. Мне безумно хочется отмахнуться от них, как от мух, и, о, боже, как же хорошо, что даже в такой панике мой мозг не позволяет рукам этого сделать.
   Неожиданно слышу позади себя стон и оборачиваюсь. Тут же. Не знаю, чем именно руководствуется моя голова: любопытством или самоотверженностью.
   - О, нет.
   Несколько раз моргаю, затем непроизвольно примерзаю к месту. Владимир Сергеевич. Он лежит в листве, не двигается. Его подстрелили.
   - Аня! - кричит Рувер, но я уже направляюсь к мужчине. Я помогу ему, да! Или поможет "немецкая речка", ведь он исцеляет людей! Он спасет его! Падаю перед охранником на колени, нагибаюсь, будто это спасет меня от пуль, и переворачиваю старика на спину. Меня будто ударяет током. Я отпрыгиваю назад и сдерживаю в горле дикий крик, крик, который даже воплем сложно выразить. Мои глаза болят, я так сильно распахиваю их, так неотрывно смотрю на кровь, пульсирующую из шеи Владимира Сергеевича, что сама ощущаю себя подстреленной.
   - О, боже мой! - закрываю ладонями рот, приказываю себе отвернуться. Давай, давай же! Но не могу. А кровь стреляет тонкими, багровыми линиями, пачкает землю, будто томатный соус. Летит в разные стороны. Попадает на мои колени.
   - Что ты делаешь? - рычит над моим ухом Рувер. Он резко поднимает меня с земли, встряхивает, словно тряпичную куклу и орет, - очнись!
   Но я не могу очнуться. Лицо парня передо мной, прямо здесь, в нескольких сантиметрах от моего носа, а я смотрю на труп охранника. Смотрю на его шею, на его открытые, мутные глаза, и замираю. До этого момента я не понимала. Ничего не понимала. Может, я пыталась смириться с тем, что меня будут преследовать опасности. Но я даже не попыталась смириться с тем, что будет после. Конкретно, со смертью. Вот, Владимир Сергеевич. Он ведь мертв. И это не сон. Он мертв. Мертв!
   Я больше не слышу пуль. Не понимаю, то ли стрельба прекратилась, то ли мой мозг просто закрылся от реальности. Наконец, перевожу взгляд на Рувера и говорю первое, что приходит ко мне в голову:
   - Как кетчуп.
   Он собирается ответить, но вдруг просто отлетает в сторону. Молниеносно. Мое тело валится вниз. Я растерянно оборачиваюсь и вижу пять человек, пять венаторов. Они выходят из-за деревьев, движутся прямиком на меня, и я осознаю: кто-то из них подстрелил Рувера, и я понимаю: теперь нам конец.
   Вскакиваю. Осматриваюсь. Думаю, необходимо защищаться, но как? Один из мужчин усмехается, направляет на меня ружье и ждет. Вот только чего? Может, наслаждается? Наверняка, в моих глазах целая палитра из различных чувств и эмоций. Правда, когда он, наконец, решает нажать на курок, он просто падает. Навзничь.
   - Что? - Я хмурю лоб. Вижу, как очередной мужчина валится вниз. Затем еще один. И еще. Венаторы опускаются, встречаясь лицами с холодной, колючей землей, даже не успевая произнести и звука, а я наблюдаю за странной, смазанной вспышкой, возникающей рядом с ними, и думаю: будто молния. Что за черт? Наконец, силуэт приобретает очертания. Он останавливается перед лицом последнего венатора, вытягивает перед собой ладони и сжимает в них его голову. Звучит хруст.
   Отворачиваюсь. Хочу прикрыть рукой рот, вновь почувствовать тяжесть жизни, порассуждать на данную тему, ощутить себя невинной и испуганной овечкой, как вдруг врезаюсь в чье-то тело. Меня тут же хватают за шею, приподнимают над землей и стискивают горло так крепко, что уже через пару секунд коричневый, облезлый лес, становится черным и мелькающим. Я мотаю ногами. Впиваюсь пальцами в руку плывущего образа, пытаюсь что-то сказать, закричать, прошептать, но выходит лишь кряхтение. А затем вдруг меня накрывает волна дикой злости. Вот-вот я потеряю сознание, вот-вот кислорода не останется, а единственное, что вспыхивает в моей голове отнюдь не ужас, не страх, а гнев. Безумный гнев. Стискиваю зубы, сжимаю с такой дикой силой руки незнакомца, что чувствую боль в пальцах, а затем...
   Пуф.
   Падаю.
   Начинаю судорожно дышать, обхватываю ладонями шею и сильно кашляю. Черт. В горле будто земля. Собираюсь позвать Рувера, спросить, какого черта он не вмешался, как вдруг замечаю носки своих ботинок: они в какой-то темной пыли, в пепле. Медленно опускаю руки, так же медленно поднимаюсь с земли. Исследую горстку серого песка, смотрю на то, как ветер разносит его по лесу и понимаю: я вновь это сделала.
   Я вновь убила человека.
   - О, нет.
   Порывисто втягиваю воздух: защищалась, я просто защищалась. Защищалась! Бесполезно. Рассеяно срываюсь с места и несусь в гущу леса, едва сдерживая в горле то ли крик, то ли рыдания. Не знаю. Решаю бежать вслепую, тут же цепляюсь ногой за корягу и грубо валюсь навзничь. Черт! Приходится открыть глаза. Покачиваясь, встаю, заставляю себя идти дальше. Повторяю: главное - не останавливаться, просто бежать, что есть сил, что есть мочи. Тогда у меня получится унестись от прошлого. Уверена. Получится.
   Когда нога в очередной раз цепляется за торчащий корень дерева, я не падаю. Не осознаю, что врезаюсь в чьи-то руки, не осознаю, что они трясут меня со своей силы. Поднимаю глаза, вижу перед собой темное пятно. Кажется, это лицо. Да. Становятся четкими губы, затем глаза. Рувер говорит и говорит, и говорит. Но мне не слышно. Совсем.
   - Отпусти, - командую я и дергаюсь в сторону, - отпусти меня!
   Вырываюсь, извиваясь всем телом. Пытаюсь освободиться из оков, выскользнуть из тисков парня, присев или нагнувшись. Тщетно. Доходит до того, что я сама же себя изматываю. Тяжело дышу, хриплым голосом прошу меня отпустить и умоляюще смотрю в глаза брюнета.
   - Что тебе от меня нужно? Что? Что ты хочешь? - бью Рувера в грудь. - Я должна уйти, убежать отсюда! Я убила его, опять, убила! Отпусти, - рвусь наружу из кольца крепких рук и взвываю, - отпусти! Пожалуйста. Я не собиралась! Так вышло. Мои руки они, они сами, понимаешь? Они сами! Сами! - Сжимаю в пальцах куртку парня. Беззащитно горблюсь, задерживаю дыхание и кладу голову на его плечо. Рывком. Будто голова сама туда падает. - Я пыталась от этого убежать, я пыталась об этом забыть, но не выходит. Почему, Рувер? Почему прошлое не забывается? Оно ведь приносит боль, оно ведь не дает жить дальше! Я убила лучшего друга, просто прикоснувшись к нему ладонью, просто приложив руку к его руке! Он даже глазом не успел моргнуть, как вдруг рассыпался, словно песочный замок. Но я не хотела, я не хотела его смерти, - все-таки плачу. Я ненавижу себя за эти слезы, за эту слабость, особенно перед человеком, который воспринимает мою боль, как нечто постыдное, жалкое. Но я не могу сдерживаться. Я открываю мокрые глаза, смотрю на свои ладони и рыдаю, рыдаю, будто вижу не руки, а нечто ужасное, отвратительное. Почему они убивают? Почему они превращают людей в горстку пыли? - Так не должно быть. Это неправильно! И это, - я отскакиваю назад и порывисто откидываю с лица волосы, - это тоже неправильно. Я не могу плакать. Только не при тебе. Не при тебе. - Вытираю слезы. Даже не пытаюсь взглянуть на Рувера, ведь знаю, что увижу в его черных глазах лишь презрение. Лишь жалость.
   - Я не умею успокаивать.
   - Что? - Все-таки поднимаю взгляд. Парень стоит в нескольких метрах от меня и крепко стискивает зубы. Пытаюсь понять его. Понять его слова, или признание? Грудь трясет от рыданий. Приходится пару раз вдохнуть, чтобы упрямо заявить, - меня не надо успокаивать.
   - Надо.
   - Нет!
   - Надо, но я не умею. Не знаю, как. Ты плачешь, эти твои слезы и громкие слова, - он прерывается, а меня передергивает. - Ты выглядишь жалко. - Что? Мои глаза округляются. Я забываю, как дышать, как злиться, как реветь и чувствовать боль. Просто пялюсь на парня и жду, когда он нанес очередной удар. - Ты слабая.
   Тупо переспрашиваю:
   - Слабая?
   - Да. Не собираюсь врать. Ты выглядишь жутко, ты рыдаешь, как ребенок, ты боишься всего и вся, боишься проблем, бежишь от них, не умеешь бороться, не умеешь пересиливать боль, мириться с ней, жить с ней, терпеть ее. Ты просто жалеешь себя и думаешь, думаешь, думаешь. Но зачем? - в один прыжок Рувер оказывается перед моим носом. Его шея мокрая от пота, глаза широко раскрыты, губы дрожат. Он нависает над моей головой, словно грозовая туча, и горячо спрашивает. - Зачем ты чувствуешь?
   - Не понимаю...
   - Выключи.
   - Что?
   - Выключи все, что творится в твоей голове. И станет легче. Ты уязвима, когда боишься, когда пытаешься найти погрешности, взвесить справедливость, а это опасно в мире, в котором мы живем.
   - Я превратила человека в горсть пепла, а ты предлагаешь мне попросту отключить совесть?!
   Мы смотрим друг на друга слишком долго. Затем Рувер отрезает:
   - Да.
   Вспыхиваю:
   - Нельзя отключить чувства.
   - Можно.
   - Нет.
   - Что тебе известно о жизни? Что тебе вообще известно? Хочешь поиграть в героиню, спасти отца, брата, охранника, да? - Рувер небрежно усмехается. - Ты сдохнешь. Скоро. Вновь.
   - Хватит!
   - А что ты хотела? На что надеялась? Думала, выжить так просто?
   - Чего ты пытаешься добиться? - рассеяно восклицаю я. - Что тебе от меня нужно? Хочешь, чтобы я вновь разревелась?
   - Как раз наоборот.
   - Да, это же бред! Меня учит бессердечности парень, читающий по утрам русскую классику! Этот же парень не раз спасает мне жизнь! Этот же парень волнуется за лучшую подругу! Этот же парень прикрывает своим телом каждого, кто оказывается в беде!
   - С последним ты переборщила.
   - Мне плевать на твою философию жизни, Рувер! - не обращая внимания на его комментарий, продолжаю я. - Можешь лгать себе, сколько влезет! Можешь и дальше витать в облаках, уверяя себя, будто твои поступки и решения не вызывают внутри твоей пустой груди никаких колебаний. Давай! Я знаю, что пять минут назад я лишила человека жизни, и это будет всегда меня преследовать. Я всегда буду помнить этот день, эту минуту, и мне всегда будет дико больно!
   - Я сейчас расплачусь, - вновь смеется Рувер, чем задевает меня сильнее обычного. - Ты такая бедная, что даже белки на деревьях пустили слезу.
   - Замолчи!
   - Факт в том, что мы едва не погибли из-за того, что ты решила вернуться за охранником. А таких ситуаций будет триллион! Нас всегда будут пытаться убить, уж поверь мне, и если каждый раз, после того, как ты спасешь себе жизнь, ты будешь истерить и рыдать подобный образом - я лично сверну тебе шею!
   - Попробуй.
   - Попробую, поверь. Потому что смотреть на твое самобичевание - тошно. Все рискуют ради тебя жизнью, и для чего? Чтобы ты рыдала на поляне? - Рувер останавливается. Глубоко втягивает воздух, оглядывается и вдруг шепчет. - Я знаю, тебе больно.
   - Знаешь? - никогда еще мне не было так паршиво, так отвратительно. Я вижу перед собой высокого, умного парня, у которого красивые глаза, красивые скулы, но абсолютно уродливая, мерзкая душа. И почему? Потому что этот противоречивый человек сдался. Он решил, что отключить чувства, значит продолжить бороться. А на деле - опустил руки и выстроил перед собой настолько огромную, непробиваемую стену, что даже сам, спустя много лет, он не сможет ее снести. Ни при каких обстоятельствах. - Мне тоже тебя жаль, Рувер.
   - О чем ты?
   - Если я умру ради близких, или близкие умрут ради меня - в нашей смерти будет хотя бы какой-то смысл. Если же сдохнешь ты - о тебе вспомнят лишь эти белки, о которых ты так красноречиво рассказал в своей шутке.
   Он смотрит на меня. Не отвечает. Я тоже молчу. На несколько секунду меня прошибает чувство вины, чувство странного, ноющего стыда, будто произносить этих слов не стоило. Но затем я вижу, как Рувер достает из кармана пачку сигарет, как он закуривает, вальяжно пожимает плечами, и сникаю. Мне даже становится страшно. Если этого человека не задели сказанные мною слова, что же тогда заденет? Сможет ли что-то вообще когда-нибудь пробиться в его сердце? И насколько? И как далеко.
  
  
   ГЛАВА 7. НАШИ ЧУВСТВА.
  
  
   Мы бросаем тело Владимира Сергеевича на поляне. Уходим, обойдя интернат с южной стороны, находим машину Рувера, и едем. Я все смотрю в окно. Наверно, жду, что охранник внезапно помашет мне с проселочной дороги огромной, шершавой ладонью, но этого не происходит. За стеклом лишь серые, поблекшие поляны, деревья. Еще за стеклом чье-то лицо, девушки. У нее пустые глаза, опущенные уголки губ и прилизанные, грязные волосы. Проходит минут пять, прежде чем я понимаю, что смотрю в собственное отражение.
   Рувер не произносит ни слова, и я рада, что не слышу его низкого голоса. Рада, что он вновь сосредоточен, что он далеко, что он забыл обо мне и интересуется лишь дорогой, вылетающей из-под колес его темно-серого Камри. И пусть внутри ноет противное недомогание, пусть внутри изредка что-то сжимается, взвывает, я это игнорирую. Просто игнорирую и все.
   Парень вдруг говорит:
   - Сегодня холодно.
   А я ему отвечаю:
   - Очень.
   И затем мы опять прячемся за тишиной, за ее толстой спиной, будто молчание, действительно, может спасти жизнь.
   Приезжаем к обеду. Я грызу пальцы, осматривая стоянку возле высокого, девятиэтажного дома. Надеюсь, Саша давно вернулся и с ним все в порядке. А что если нет? Что если они с Ритой попались, и сейчас им грозит опасность? Наконец, замечаю Хонду около детской площадки и тяжело выдыхаю.
   - Седьмая квартира.
   - Что?
   Мы устало смотрим друг на друга. Рувер поясняет:
   - Поднимайся на третий этаж. Я приеду позже.
   Не хочу спрашивать, куда он собирается. Мне все равно. Киваю и выбираюсь из салона, предварительно застегнув джинсовую куртку на все пуговицы. Не помогает. Едва я открываю дверь, ледяной воздух набрасывается на меня, и стискивает в своих объятиях так же сильно, как и рука венатора, сжимающая час назад мое горло. Интересное сравнение. Оглядываюсь. Рассматриваю многоэтажку, унылую детскую площадку, окна, балконы, завешанные вещами. Такое чувство, будто люди везде схожие. Будто их мысли поразительно идентичные. В конце концов, они умудряются даже на сушке одинаково расположить одежду, пряча нижнее белье за футболками и свитерами. Общепринятое правило или стадный инстинкт? Или - о, мой бог - может, правила приличия? Усмехаюсь. Мы же говорим о России. Какие правила приличия.
   Поднимаюсь на третий этаж, звоню в седьмую квартиру. Мне открывают не сразу. Я начинаю нервничать и сильнее вдавливаю пальцем кнопку вызова, однако уже через пару секунд, дверь распахивается и на пороге показывается Саша. Он резко притягивает меня к себе и восклицает:
   - Почему так долго?!
   Я люблю запах брата. Люблю его объятия. Люблю, что он рядом, и не понимаю, как раньше могла этого сторониться. Крепко сжимаю Сашу за плечи, зажмуриваюсь и обещаю больше никогда не отстраняться, больше никогда не отпускать близкого человека первой.
   - Я чуть с ума не сошел!
   Брат затаскивает меня в квартиру и ногой захлопывает дверь. Тут же улавливаю запах подгоревшей еды и усмехаюсь:
   - Рита экспериментирует?
   - Я пытался ее остановить. Она не послушала. - Он делает шаг назад, сканирует мое лицо, волосы, плечи, а затем задерживает взгляд на шее и вспыхивает, - что это?
   Непроизвольно прикладываю ладонь к ушибу. Наверно, появился синяк.
   - Пустяки.
   - Кто это сделал?
   - Как ты думаешь?
   Брат отворачивается, и я замечаю, как сжимаются его скулы.
   Приключения привнесли в нашу жизнь беспокойства, сделали из нас нервных параноиков. Никто не хочет проявлять чувства, выражать сомнения, излучать страх, но выходит как-то совсем наоборот, и мы становимся огромными, взрывоопасными бомбами, которые так и норовят подорвать мир вокруг себя.
   Прохожу на кухню. Рита бросает быстрый взгляд в мою сторону. Уверена, она волнуется, но все еще надеется остаться нераскрытой. Помешав деревянной лопаткой голубой суп, она откашливается и спрашивает:
   - А Рувер? - ее пухлые губы дергаются. - Где он?
   Спокойствие сыграно так фальшиво, что я бы вручила ей приз "Золотую малину", однако мне совсем не хочется акцентировать внимания на "немецкой речке", и поэтому я устало отвечаю:
   - Уехал. Сказал, что вернется позже.
   Она кивает. Добавляет в синий суп лавровый лист и вновь принимается мешать его лопаткой.
   - Что это? - я совсем забыла о еде. Живот начинает предательски бурлить, и даже синее блюдо Риты сейчас выглядит в моих глазах аппетитным. - Что-то экзотическое?
   - Да, нет. Обычный, летний суп. С капустой.
   - Не выглядит он обычным, - отрезает Саша. Я и не заметила, что он стоит за моей спиной, поддерживает меня за плечи. - Ты уверена, что делаешь все правильно?
   - А разве тут можно ошибиться? Куриный бульон, картошка, морковка, капуста. Я прочитала, что овощи даже можно не резать, а просто скинуть в кипящую воду, и вытащить после приготовления.
   Смотрю на стол. Вижу пакет с огурцами, луком и пекинской капустой, перевязанной толстой, синей веревкой. О, нет. Закатываю глаза к потолку и непроизвольно сокращаю между мной и Ритой дистанцию. Отнимаю у нее лопатку, причитая:
   - Ну, ты и неумеха! Капусту ведь надо было развязать и кинуть в бульон отдельными листьями! Ох, - цокаю. - Да, понимаю, ты решила мелко ее не резать, но закинуть вместе с веревкой.... О чем ты думала?
   Возможно, она волновалась обо мне с Рувером, но я не произношу мыслей вслух. Вынимаю веревки, бросаю их в мойку и снисходительно осматриваю грустное лицо девушки. Кажется, Рита действительно расстроилась.
   - Ну, ты хотя бы попыталась, - я улыбаюсь недолго. Вижу, как шатенка изучает мою одежду, и съеживаюсь, словно перед металлоискателем.
   - Ты в крови.
   Не отвечаю. Откладываю лопатку и автоматически прикрываю руками туловище, будто это смогло бы скрыть красные, алые полосы, пересекающие мою джинсовую куртку. Как рассказать о том, что произошло в приюте? С чего начать? Чем закончить? Выдыхаю и признаюсь:
   - Это не моя кровь.
   - Рувера?
   - Нет.
   Саша соображает быстрее. Он ленивый, но хваткий. Как и отец.
   - Владимир Сергеевич, - тянет он, выходя из-за моей спины в центр кухни. Голубые глаза брата излучают недоверие. Скрестив перед собой худоватые руки, он съеживается. - И что же с ним? Он ранен? - Молчу. - Вы отвезли его в больницу? - Опять молчу, чем заслуживаю презрительный взгляд, сбивающий с места. - Тогда что с ним?
   Не знаю, что ответить. Точнее знаю, но не хочу. Встряхиваю головой и уверенно сообщаю:
   - В кабинете отца мы нашли записную книжку. Рувер сказал, в ней имена тех, кто, так же как и мы, умеет управлять временем.
   - Ого, - Рита подходит к кастрюле с синим супом и без капли сожаления выливает содержимое в мойку. - Значит, твой папа был непростым человеком. Но кем же тогда?
   - Ты не ответила на мой вопрос, - резко вставляет Саша.
   - Послушай, я...
   - Что с ним?
   - Но...
   - Просто ответь!
   - Он мертв. - Брат рычит и порывисто протирает ладонями лицо. Не хочу видеть его таким. Это даже не нервозность. Это банальная злость. - Владимир Сергеевич побежал вслед за нами, и его подстрелили. Когда я подошла, он уже не дышал.
   Умалчиваю о том, что не дышал он из-за огромной дыры в горле, из которой острыми, тонкими струями вылетала кровь.
   - И вы оставили его там? - Саша выплевывает этот вопрос. Смотрю на его перекошенное лицо и даже не знаю, что ответить. - Ты спокойно ушла, бросив его тело в лесу?
   - А что я должна была делать?!
   - Не знаю, не знаю, Аня! Но не уходить, это же неправильно! Это преступление, убийство!
   - Какое убийство? - вмешивается Рита. Она выходит вперед и загораживает меня своей худой спиной. - Глупости не говори. Причем здесь твоя сестра? Охранника убили венаторы.
   - И что? Неужели ты докатилась до того, что теперь ни во что не ставишь человеческую жизнь? - Он обращается ко мне. Закидывает за голову руки и взвывает, - безумие какое-то! Владимир Сергеевич мертв! Черт подери!
   - Определись, чего ты хочешь. - Тихо отрезает Рита. - Сначала ты говоришь, что Ани не было слишком долго, а потом ставишь ей в упрек то, что она спаслась слишком быстро.
   - Я не ставлю ей это в упрек.
   - Тогда раскинь мозгами! Если бы они вернулись за телом, она, возможно, не доехала бы этого дома, уяснил? Решай, что важнее: нравственные идеалы или жизнь сестры.
   - Я и так это прекрасно понимаю!
   - Значит, возьми себя в руки.
   - Рот закрой, - злится Саша. Сейчас он похож на бешеного пса: горбится, скалит зубы, тяжело дышит. - Ты и твой брюнет только привнесли в нашу жизнь неприятности. Из-за вас гибнут люди, из-за вас страдаем мы. И не надо меня успокаивать, не надо говорить мне, что делать.
   - Саша, перестань.
   Но брат не слышит. Он подходит к Рите и сейчас, действительно, выглядит жутко устрашающе. Никогда я не видела его таким.
   - Мы уходим.
   - Если бы не я, - холодно начинает шатенка и делает еще один шаг навстречу Саше: их носы почти соприкасаются, - Аня бы уже умерла.
   - Нам не нужна ваша помощь.
   - Нужна. Или вы погибнете.
   - Не погибнем, если будем держаться подальше от вас.
   - Я уже перепробовала тысячи сценариев, - теперь заводится и Рита. Она стискивает в кулаки руки и выплевывает, - тщетно. Остается лишь держаться вместе, иначе мне опять придется прыгать во времени, опять придется начинать все сначала...
   - Мне плевать на твои душевные терзания! Я сам смогу защитить свою сестру.
   - Она не твоя сестра.
   Я замираю. Саша тоже. Мы вдвоем смотрим на Риту и молчим, даже не зная, что сказать. Ее слова обезоруживают, бьют по самому больному. И я бы закричала, если бы нашла в себе силы. Но их нет. Перевожу взгляд на брата, вижу, как опускаются его плечи, чувствую его смятение. Что же надо ответить? Что же надо такое сказать, чтобы перечеркнуть слова Риты и сделать их бессмысленными? Наверно, даже самый лучший и рациональный ответ не сгладил бы напряжение в воздухе. Сорвавшись с места, Саша уходит.
   Слышу, как захлопывается за ним входная дверь, и дергаюсь. Только не это.
   - Без него, так без него, - легкомысленно отрезает Рита и возвращается к плите. Теперь она собирается избавиться от голубой, толстой веревки, стягивающей капусту, однако мне плевать. Вскинув подбородок, восклицаю:
   - Ты не должна была разговаривать с ним подобным образом.
   - Он сам напросился.
   - Он напуган! - округлив глаза, злюсь я. - Ему впервой сталкиваться с такими проблемами! Неудивительно, что его трясет от ужаса, ведь жить в вашем мире действительно страшно!
   - Всем страшно.
   - Ты несправедлива. Мы только знакомимся с вашими законами, порядками. Только пытаемся привыкнуть к тому, что для вас чья-либо жизнь не дороже собственной.
   - Не говори, что ты поняла это лишь сейчас.
   - Но мы не в состоянии спокойно реагировать на чью-то смерть!
   - Так учитесь, - кидая листы капусты в воду, чеканит Рита. - Учитесь, пока я жива. Видишь на моем лице хотя бы одну складочку? Хотя бы одну эмоцию? Нет. Ну, умер охранник, и что? Все умирают. И мы когда-нибудь умрем. Важно, чтобы это произошло как можно позже. Вот и все.
   Рита, Рувер - кто же они? Неужели их сердца действительно холодные и пустые, как и слова, которыми они так талантливо играют? Или это лишь притворство? Я не знаю, что творится в глубине их душ, не знаю, о чем они думают и чем руководствуются. Но в чем я уверена, так это в том, что не хочу быть на них похожей. Сражаться с эмоциями, став абсолютно равнодушной - ни это ли называется гибелью души? Если тебя ничего не волнует кроме собственной жизни, зачем тогда существовать? Зачем дышать, ходить, бороться? Ради кого? Или же Рита врет, и на самом деле ее попытка казаться холодной лишь стремление избежать потерь? Но это же глупо. Мы становимся сильнее, когда мы не одни. Разве не так?
   Я вдруг понимаю, что человек постоянно стоит перед выбором: рискнуть или сдаться. Наличие близких не всегда облегчает жизнь, наличие совести обычно ее лишь усложняет. Так что лучше - принять кого-то в свое сердце, прекрасно осознавая, что именно он сможет тебя когда-нибудь разрушить, или же отстраниться, но уберечь себя от пожизненных шрамов?
   Рита и Рувер решили отстраниться. Что выберу я?
   - Я иду за братом, - не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу с кухни. Слышу, как шатенка бросает на стол деревянную лопатку, слышу ее грубые шаги за своей спиной, но не оборачиваюсь. Просто смотрю перед собой.
   - Сколько можно убегать? - злится Рита.
   - Я не убегаю.
   - Тогда что ты делаешь?
   - Иду к брату. Он моя семья, и он единственный, кто сейчас мне нужен.
   - Останься. - Удивленно оборачиваюсь. Шатенка выглядит совсем разбитой и испуганной. Неужели она вдруг поняла, что повела себя опрометчиво? В конце концов, не все такие же сильные и бесстрастные, как она.
   - Ты сказала, что мы должны держаться вместе, а затем практически вытолкнула Сашу за порог. Тебе либо вообще неизвестно, что такое страх, паника или волнение, либо ты просто плюешь на данные чувства, если они не твои собственные.
   - Он ведь кричал на тебя!
   - Он делал это, потому что был напуган. - Открываю дверь.
   - Куда ты?
   - К Саше.
   - И когда вы вернетесь?
   - Не знаю.
   - Аня, - шатенка подскакивает ко мне и сводит широкие брови, - мы сейчас все напуганы, но это не значит, что надо совершать необдуманные поступки. Ты уйдешь - и что дальше? Вдруг вы наткнетесь на венаторов? Вдруг они устроят засаду?
   - Мы справимся.
   - Не справитесь!
   - Надо было думать раньше, Рита! Ты ведь знала, что я не смогу отпустить Сашу, знала, что это собьет меня с толку! Так зачем же тогда ты сделала ему так больно? Зачем сказала, что я не его сестра?
   Шатенка молчит. Она отводит взгляд в сторону и прикусывает губу. Все не решается признаться. Но этого и не требуется. Я и так знаю ответ.
   - Свяжусь с тобой, как только будет возможность.
   Распахиваю до упора дверь и ухожу. Ухожу, потому что не могу находиться рядом с людьми, для которых чувства - лишь дефект, лишь слабость. Может, любовь и привязанность, действительно, ранят сильнее оружия. Но отказаться от них - не значит стать неуязвимым. Отказаться от них, значит сдаться и признать свое поражение. А еще это значит быть одиноким. И, насколько мне известно, одиночество еще никогда не придавало сил, и еще никогда не спасало жизни.
   Когда я выбегаю на улицу, Сашина Хонда стоит на месте, около детской площадки. Из трубы вырывается серая, темная пыль, окна выглядят слегка запотевшими и мутными. Обрадовавшись, несусь к машине и уверенно открываю переднюю, пассажирскую дверь.
   - Я знал, что ты придешь, - отрезает брат, когда я забираюсь в салон. Он оборачивается и одаряет меня своей вальяжной, очаровательной улыбкой. А я в очередной раз вспоминаю, что нас не связывают кровные узы. Это так странно, ведь мы чем-то похожи: глазами, веснушками, цветом волос. Глупости, конечно, но все же. - Прости, я просто больше не мог там находиться. Эта девушка...
   - Знаю. - Киваю и пристегиваюсь. - Не объясняй. Мне понятны все твои чувства. Рядом с ними мы становимся совсем другими.
   - Сумасшествие просто. А эти люди..., в черной одежде. Они ведь стреляли. Господи, они ведь пытались нас убить!
   Смотрю на вытянутое лицо брата, на его широкие, удивленные глаза, на веснушки, прямой нос, губы, шею, и думаю о том, что не найду человека ближе. Глупо искать поддержку у кого-то чужого, когда есть тот, кто всегда был рядом. И всегда будет. И тогда я предлагаю Саше отправиться домой, а сама рассказываю все, что знаю: про клан Аспид, про силу Риты и Рувера, про свои способности, тайны - в частности, про позапрошлую весну. Про то, как решила забыть о смерти Андрея, как пообещала себе окунуться с головой в учебу. Про отца. Про записную книжку, фамилии, предположение на этот счет "немецкой речки". И замираю. Жду вердикта. А Саша, как назло, молчит. Он припарковывается около нашего дома, глушит двигатель и нервно сжимает пальцами переносицу. Мне становится не по себе. Вдруг он вновь оттолкнет меня?
   - Эта книжка, - неуверенно отрезает брат, - в ней имена всех сверхлюдей?
   Удивительно, что он решил спросить именно об этом.
   - Не думаю, что всех. Наверно, только тех, кого встретил папа.
   - А этот клан Аспид, - он рисует в воздухе какую-то непонятную фигуру, похожую на английскую букву "с", и пожимает плечами, - он собирается ее найти?
   - Скорее всего.
   - Так, может, стоит договориться?
   - В смысле?
   - Этим венаторам нужен список. Так? Он у нас есть. Так же и у них есть то, что необходимо нам.
   - Обмен, - понимающе протягиваю я и задумчиво прикусываю губу. - Ты хочешь обменять жизнь папы на записную книжку?
   - Почему бы не попробовать? Если они похитили отца с целью выведать новые имена этих чародеев, книжка - все, что им нужно.
   - Чародеев, - неожиданно смеюсь. Откидываюсь в кресле и прикрываю руками лицо: черт, кажется, у меня истерика. - Сашааа.
   - Что? - он тоже усмехается. - Ну, а как вас называть? Ведьмаки? Пойми меня правильно, я вот произнес "сверхлюди" и решил, что для вас это звучит уж слишком пафосно.
   - А чародеи - значит нормально, да?
   - Ну, уж точно лучше, чем кудесники.
   Теперь мы смеемся вместе. Брат начинает так трястись, что вслед за ним трясется машина. Мы смотрим друг на друга, затем вновь улыбаемся, потом вновь смотрим, и вновь вытираем с глаз мокрые полосы. И мне кажется, что я уже никогда не успокоюсь, никогда не задышу нормально, однако через пять минут колики отступают. Выпрямлюсь, замечаю, как беззвучно выдыхает Саша и спрашиваю:
   - Ты ведь не бросишь меня?
   Брат ошеломленно оборачивается. Я тут же отвожу взгляд в сторону. Глупый вопрос, очень глупый.
   - Почему я должен это сделать?
   - Ты знаешь, почему.
   - Эй, - Саша берет меня за руку и грустно шепчет, - я виноват, я не должен был отворачиваться и делать тебе больно. Однако знай, что я никогда бы тебя не бросил. Слышишь?
   - Но...
   - Аня. Мне плевать на то, что сказала Рита. Ты моя сестра. - Почему-то хочется разрыдаться. Ловлю взгляд брата, киваю и с силой прикусываю внутреннюю сторону щеки: не реви, не реви. - Меня можно не стесняться. - Видимо, он видит, как я разрываюсь на части. - Я пойму.
   И тогда я все-таки даю волю чувствам. Тянусь к Саше, и он крепко прижимает меня к себе, словно маленького ребенка. И я бы хотела, чтобы эти объятия не размыкались, хотела бы навечно остаться в этом моменте, ведь никогда мы с ним еще не были так близки. Однако, к сожалению, все когда-то заканчивается. И как же прозаично то, что боль приносит лишь конец чего-то хорошего.
  
   Как же приятно просыпаться дома. Я открываю глаза, вижу белый, родной потолок, сиреневые стены, широкое окно, цветы, шкаф, стол и спокойно выдыхаю. Удивительно, как люди начинают ценить вещи, только после их пропажи. Или после нависшей над ними угрозы. Странное чувство, присущее всем и каждому. Мы никогда так не будем бояться что-то потерять, пока, на самом деле, это не потеряем.
   Я не помню, что мне снилось. Такое ощущение, словно я отрубилась, впала в кому, попросту отключилась и открыла глаза уже сейчас - утром. Лениво встаю, чувствую, как взывают все мышцы - вчерашний бег хорошенько отыгрался на ногах и прессе - и морщусь: интересно, когда я вновь смогу нормально двигаться? Шаркаю по комнате, выхожу в коридор, оглядываюсь - тихо. Наверно, Саша еще не проснулся. На кухне завариваю себе чай, вновь думаю об отце и совершенно случайно вспоминаю про маму: господи, знает ли она о случившемся? А что, если приплетут и ее? Вдруг решат допросить? Скажут вернуться? Спину обдает холодом. Хочется верить, что маму данная история никак не коснется, иначе проблем только прибавиться. Я съедаю кучу бутербродов с кабачковой икрой, допиваю чай и неожиданно понимаю, что хочу проверить комнату отца. Вдруг там и, правда, есть сейф? Толика здравого смысла запрещает мне даже рыпаться в сторону поселка, ведь венаторы могут еще быть там. И что мне делать, если они найдут меня и схватят? Но могу ли я сопротивляться упертому ощущению вины, ощущению обязанности? Я должна выведать все, что только в моих силах, должна разобраться, должна спасти папу! Плевать на дрожь во всем теле, плевать на то, что мои ноги еле удерживают его в вертикальном положении. Если есть шанс разузнать больше - я обязана им воспользоваться.
   Первые несколько минут мне кажется, что я сошла с ума. Одеваюсь, даже не пытаясь взглянуть на себя в зеркало - уверена, там меня ждут лишь испуганные глаза, трясущийся подбородок и сгорбленные плечи. Однако затем тело охватывает странное чувство спокойствия, будто я делаю то, что должна делать, и это правильно. Выхода ведь нет. Я могу бояться сколько угодно, но ничто не изменит реальности. Поэтому стоит смириться и, наконец, предпринять то, что не просто подвергнет мою жизнь опасности, но еще и принесет пользу.
   Я не бужу Сашу. Знаю, он меня одну не отпустит, а звать его с собой не сильно хочется: если и совершать безумные поступки, то в полном одиночестве. Расстраиваюсь, что когда-то отказалась получить права, и направлюсь к остановке пешком: да уж, передвигать ногами поразительно больно. Особенно ноют ягодицы. Надеюсь, это хоть как-то отразится на моем заду в будущем.
   День сегодня не холодный. Серый, как всегда, однако теплый. Так что когда я вновь приезжаю в поселок, меня трясет отнюдь не от мороза. Решаю отвлечься, набрав номер Лили: почему-то мне кажется необходимым предупредить ее о моем намерение забить на институт на неопределенное количество времени. Бубнова отвечает тут же.
   - Ты куда делась? - ее голос требовательный. Может, она даже волновалась. - Я звонила тебя раз сто.
   - Прости, не услышала. Тут просто такое дело, - внимательно оглядываюсь, надеясь не наткнуться на венаторов, - я заболела. Сильно. Надо дома лежать.
   - Я так и поняла. Чем хоть заболела?
   - О, да кошмар. Все ноет, голова болит, постоянно есть хочется, спать, - удивительно: я даже не вру, - ощущение тревоги какой-то. Доктор говорит, это от переутомления.
   - Доучилась.
   - И не говори.
   - Ты там не волнуйся. Я преподавателям скажу. Они уж точно поверят, зная, как ты относишься к пропускам.
   - Спасибо. - Собираюсь положить трубку, как вдруг добавляю, - и скинь мне домашнее задание, хорошо?
   Бубнова смеется.
   - Кто б сомневался, что ты меня об этом попросишь.
   Мы прощаемся, и я оказываюсь лицом к лицу со своим домом. Какие воспоминания может вызвать место, где ты провел детство? Я вот почему-то пытаюсь вспомнить, как копалась в саду, как бегала по газону, как рисовала на запотевших окнах закорючки, но не вспоминаю. Теперь я вижу лишь тот день, когда оставила папу на кухне и понеслась прочь отсюда, будто это не мой дом, а чужой. Будто здесь эпицентр опасности или ядро проблем. И внутри горит такое дико желание сменить ассоциацию, подумать о яблонях, о том, как они красивы в мае, но не выходит. Теперь я лишь вижу папины голубые глаза, лишь слышу свист пуль и лишь чувствую дикую пустоту где-то в сердце.
   Двери с обеих сторон коттеджа опечатаны. Приходится залезть внутрь через разбитое окно. Я так сильно сжимаю зубы, что становится дико больно, но лучше уж так, чем, если бы мои непослушные ноги задели торчащие, безобразные осколки.
   В зале жутко холодно. Я сильнее укутываюсь в пальто, которое додумалась надеть еще дома, и сразу же поднимаюсь в спальню отца. К чему тянуть? Вываливаю на пол одежду с полок, залажу под широкую кровать, проверяю тумбочки, стены, даже сдвигаю в сторону ковер. Тщетно. Никаких намеков на то, что у отца был тайник. Глупо сдаваться и уходить, поэтому я решаю проверить остальные комнаты. Сашины апартаменты сейчас завалены старой техникой и мебелью. Не понимаю, почему мою коморку отец даже пальцем не тронул. Может, он надеялся, что я вернусь? В носу опять колет. Прохожу к себе, осматриваю темно-коричневое одеяло и невольно дотрагиваюсь до него пальцами. Если раньше жизнь и была простой, то сейчас в ней катастрофическое количество сложностей. И мы так рьяно жалуемся на эту простоту, что даже не представляем себе, от чего отказываемся и что получаем взамен. Смотрю на светлый, огромный шкаф. Распахиваю его дверцы и достаю коробку из-под обуви. Такую смятую и старую, но такую ценную. Вновь нахожу в ней фотографию Никки, Андрея, и на этот раз не прячу обратно. Будет лучше, если с прошлым не бороться, а попытаться его принять. Именно по этой причине, я не выбрасываю фото, а кладу во внутренний карман пальто. Ближе к сердцу.
   Спускаюсь на первый этаж. Нервно осматриваюсь и цокаю: неужели я ошиблась, и на самом деле те документы были настоящими? Неужели интуиция меня подвела? А затем я вижу ее: картинку. Огромную, широкую картинку над самодельным, кирпичным камином. На ней изображен папа и дядя Сережа. Два брата. Один несчастный случай. И толчок, сделавший из отца того, кем он стал.
   - Конечно!
   Подбегаю к картине и аккуратно покачиваю ее в сторону. Там что-то есть. Прямо за ней. Внутри меня вспыхивает дикое любопытство. Я не забочусь о том, что, возможно, эта вещь дорога отцу. Не думаю о том, что она висит здесь много лет, и, наверняка, папа специально не отнес ее в Сашину склад-комнату. Просто грубо отталкиваю картину назад и, соскочив с петель, она с грохотом валится на пол, поднимает пыль и заставляет всю меня сморщиться, словно губку.
   Поднимаю взгляд вверх и ошеломленно сканирую внедренный в стену сейф. Он светло-серого цвета, поверхность неровная, на ней выдавлен какой-то странный узор. Дотрагиваюсь до металла пальцами и чувствую нервное возбуждение: просто не верится, что я могу быть права, и отец, действительно, скрывает настоящую информацию прямо здесь. Дома. Сглатываю и изучаю замочную скважину. Отлично. Про ключ я как-то даже не подумала. Что же делать? Оглядываюсь. Просто квест. Сначала надо было найти тайник. Теперь надо найти ключ. Наверняка, отец хранил его при себе, что избавляет меня от каких-либо вариантов. Однако затем я недоверчиво вскидываю брови. Как сказал премудрый Саша - я чародей. Если я ускоряю частицы, и таким образом превращаю человека в груду пепла - то есть в то, чем он становится через некоторое количество лет - что может помешать мне повторить нечто подобное прямо сейчас с замком? Конечно, сказать проще, чем сделать. И, тем не менее, я напряженно вновь исследую замочную скважину. Существует риск, что я полностью уничтожу весь сейф, ведь кто знает, как контролировать эту силу, как ею пользоваться? Может, стоит позвонить Руверу? Он, наверняка, поможет.
   - Нет. - Упрямо стискиваю зубы и прикладываю ладонь к холодной поверхности тайника. Я должна сама со всем справиться. Я смогу. Смогу! Закрываю глаза и думаю о том, как передняя стенка сейфа превращается в песок, как она стареет, покрывается темными разводами, ржавчиной, плесенью. Не уверена, что все эти процессы происходят с данным предметом, но, к сожалению, мои познания ограничиваются лишь эрозией почвы, и ничего более грамотного на ум не приходит. А, может, стоит подумать о тех чувствах, которые я испытывала, когда пользовалась силой? Господи. Бред какой-то. Неужели, чтобы сделать нечто подобное, мне каждый раз придется представлять, как я злюсь, пугаюсь или прихожу в состояние удушающей паники? Это ведь неправильно, это..., это.... Ощущаю теплое покалывание. Резко распахиваю глаза и вдруг вижу, как металлическая стенка сейфа начинает осыпаться на пол, молниеносно превращаясь в темно-серый, дымчатый песок.
   - Черт подери.
   Сработало. Но почему? Господи, почему? Может, как в Гарри Поттере - нужно было лишь попросить? Изумленно отряхиваю носки ботинок от песка. Разглядываю содержимое сейфа и понимаю, что это толстые, перевязанные нитью, папки. Меня охватывает странное чувство радости, будто я впервые поставила перед собой цель и тут же воплотила ее в жизнь.
   Перетаскиваю папки на кухню. Их много. Приходится ходить туда и обратно раз шесть, но мне все равно. Я уже не обращаю никакого внимания на ноющую боль в мышцах. Энергично раскладываю на столе документы и одновременно думаю о том, что времени у меня не так уж и много: венаторы могут объявиться в любой момент.
   Облизываю губы и, наконец, открываю первую папку. Как я и ожидала, теперь в деле каждого из детей гораздо больше пунктов, подробно описаны их истории жизни до того, как те попали в приют. Так же есть информация о родителях, братьях, сестрах, иных родственниках. К сожалению, отмечаю, что практически все кандидаты были сиротами. Выходит, судьба не просто так привела их к порогу моего отца - им попросту больше некуда было идти. И мой папа оказался спасителем. Не просто коллекционером, что, как бы я не боялась признаться, грело душу.
   За полчаса я подробно изучаю дел восемь. Не верится, что кто-то из этих детей, так же как и я, обладает способностью управлять временем. Как же это странно. Интересно, откуда возникли эти силы, и почему они выбрали именно нас? Существует ли тут какая-то генетическая зависимость, или же ген вуду-магии - строго индивидуальное качество? Столько вопросов, и я понятия не имею, кому их задать. Что-то мне подсказывает, что даже Рита не догадывается о многих закономерностях данного процесса, так к кому же тогда обратиться? Задумчиво прикусываю губу, как вдруг натыкаюсь на дело Даниила Чехова. Но отнюдь не имя привлекает мое внимание. А фотография. Как и на прежних документах, она приклеена с краю. Маленькая. Ровная. Черно-белая. Я бы никогда ее не заметила, если бы не узнала это лицо. Рувер. Он же Даниил.
   - Ого.
   Мои глаза расширяются. С неподдельным любопытством, я облизываю губы и нависаю над документом, будто грозовая туча. Что же скрывает этот парень? Какова история его жизни? Сирота ли он? Сколько ему лет? И почему же он так рьяно бежит от прошлого?
   К сожалению, я нахожу ответы на каждый из этих вопросов.
  
   ИМЯ: Даниил Константиночив Чехов.
   ГОД РОЖДЕНИЯ: 18.09.1989
   КАТЕГОРИЯ: четвертая степень (перед этим мне приходилось читать лишь про категории первой и второй степени - что же это значит?).
   ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ: (интересен тот факт, что отец называл наличие способностей именно заболеванием) Впервые воспользовался способностями в возрасте одиннадцати лет: ускорил время на три часа семь минут. В 12 - лишает жизни родного брата, пытаясь вытащить того из скованного льдом озера на поверхность. Четыре года никаких известий. На семнадцатом году жизни снова объявляется в Москве. В то же время исчезает сторож на кладбище, где захоронен брат Даниила - Дмитрий. В ноябре умирает Чехова Татьяна Викторовна - выявлено заболевание: отек легких. Спустя три недели без вести пропадают ее лечащий врач и приставленная медсестра. К двадцати годам находит отца. Год живет без рецидивов. В июле того же года, Чехов Константин Романович погибает под обломками здания. Выявлены причины: конструкция устарела, обвалились верхние этажи постройки.
   РЕКОМЕНДАЦИИ: изоляция. Если возможен - диалог.
   СИЛЬНЫЕ СТОРОНЫ: целеустремленность, физическая выносливость, предрасположенность к обучению, сильно развитое эмпирическое восприятие.
   СЛАБЫЕ СТОРОНЫ: импульсивность, попытки неконтролируемого гнева, приступы агрессии, замкнутость.
  
   - Интересно? - Папка выпадает у меня из рук. Рассеяно поднимаю взгляд и вижу в проходе Рувера. Он как всегда криво улыбается, однако я замечаю лишь злобный оскал. - Что читаешь?
   В горле застревают все слова. Я пытаюсь ответить, но могу лишь прокручивать в мыслях прочитанные мною предложения: опасен, импульсивен. Возможны приступы агрессии.
   - Ты бледная. - Он делает шаг мне навстречу, и я абсолютно непроизвольно отпрыгиваю в сторону, нахожу глазами нож и крепко обхватываю его всеми пальцами. - О, - только и протягивает парень.
   - Не подходи.
   Глупо бояться Рувера, ведь если бы он хотел, то давно бы причинил мне вред. Но я чувствую, что обязана защищаться, что вижу перед собой не обычного парня, а убийцу.
   - Ты лишил жизни стольких людей.
   - Тогда впору бы и мне схватиться за нож, ведь чем ты лучше?
   - Я сделала это случайно!
   - И что? - Рувер все-таки сокращает между нами дистанцию. Я практически прилипаю спиной к холодильнику, а он лишь вальяжно поднимает с пола папку. - Категория четвертой степени? Это что, как в Уголовном Кодексе?
   - Тебе смешно?
   - Очень даже.
   Пару раз сжимаю рукоятку ножа и вспыхиваю:
   - Как ты живешь с этим?
   - С чем? - он поднимает на меня свой холодный и пустой взгляд.
   - Ты знаешь, с чем. Даниил, ты же погубил столько жизней!
   - Здесь нет никакого Даниила. - Чеканя каждую букву, злится Рувер. Он отбрасывает в сторону дело и признается, - я не мог иначе. Иногда мы делаем выбор, последствий которого не ожидаем*. Вот и я не ожидал, что изменюсь.
   - Но ты ведь не хотел этого.
   - Какая разница? Хотел - не хотел. Я убивал, и я виновен. Может, прямо сейчас свершишь суд? - Рувер внезапно подходит ко мне так близко, что острие ножа оказывается прямо напротив его плеча. - М? Как тебе идея?
   - Перестань, - мой голос дрожит, однако парень серьезен. Я сглатываю, собираюсь опустить руку вниз, как вдруг он перехватывает ее в воздухе и сильнее приближает к своему телу. - Что ты делаешь?
   - Разве ты не этого хотела?
   - Хватит!
   - Давай, обороняйся. Ты же меня ненавидишь, ты же мечтаешь о том, чтобы я исчез из твоей жизни - такой плохой, агрессивно-импульсивный сирота. Что же тебя останавливает?
   - Угомонись! - горячо восклицаю я и приподнимаю подбородок. Теперь наши лица совсем близко. Он смотрит мне в глаза, я смотрю в его, и мы не можем оторваться друг от друга по неясной нам обоим причине. Что-то проскальзывает между нами, что-то странное. Что-то такое, что сбивает с толку и обезоруживает. Я разглядываю его темную радужку, исследую густые ресницы, шрам над правой бровью, и абсолютно не понимаю, почему не могу отвести от него взгляд.
   - Хочешь, я открою тебе секрет, - низким голосом спрашивает Рувер, на что я лишь медленно покачиваю головой. - Мне смерть не в тягость. Я считаю это привилегией. Жизнь ли то, что мы теперь имеем? Я бы с радостью ответил за все, что натворил и ушел туда, куда отправил близких и чужих.
   - Но ведь сейчас ты не такой, правда? - с надеждой разглядываю лицо парня. - Сейчас ты изменился.
   - Люди не меняются.
   - Ложь.
   - Не меняются, и не пытайся меня переубедить.
   - Да, что с тобой? - не понимаю, с какой стати меня вообще волнует жизнь этого человека, с какой стати сердце бешено колотится в груди, а щеки вспыхивают и покрываются красными пятнами. Но сейчас, когда он стоит прямо передо мной, а я сжимаю пальцами этот отвратительный, огромный нож, касающийся своим острием его широкого, сильного плеча, мне вдруг становится по-настоящему страшно. Словно смерть этого человека и меня убьет. - Сначала ты говоришь, что тебе плевать! Теперь - что ты сожалеешь!
   - Я не произносил ни того, ни другого.
   - Рувер, отойди!
   - Зачем?
   - Ты поранишься!
   - И что с того? Меня не волнуют человеческие жизни, не волнуют их чувства, эмоции, ощущения. Да, я и сам уже никогда не почувствую боли, ведь потерял так много. Так почему бы тебе просто не сделать то, ради чего ты схватилась за нож? Ведь ты считаешь, что я этого заслуживаю.
   - Может, и заслуживаешь. Но не мне решать!
   - Тогда решу я.
   Парень делает шаг вперед, и лезвие ножа вонзается в его плечо. Рувер беззвучно стонет, порывисто притягивает меня к себе, и мы непроизвольно соприкасаемся лбами.
   - Я ничего не чувствую, Аня, и никогда ничего не почувствую, - шепчет он, а я лишь в ужасе смотрю на его полузакрытые глаза и борюсь с неистовым пожаром в груди. Хочется закричать, хочется ударить его, хочется сказать, что он сошел с ума, что ему больно, что течет кровь, и что это так опасно. Но я лишь молчу. Свободной ладонью хватаюсь за его шею и, когда он открывает глаза, ощущаю нечто невообразимое. Мы так близко. Его дыхание такое горячее. Мои колени подгибаются, и лишь его рука не дает мне упасть.
   - Не надо.
   - Что? - я рассеянно моргаю. - Чего не надо?
   Рувер не отвечает. Неожиданно выпускает меня из объятий, сжимает пальцами рукоять ножа и с силой вытаскивает его из раны. Я не знаю, что сказать, что сделать. Просто молча пялюсь на окровавленное лезвие и стараюсь ровно дышать.
   - Я буду снаружи. А ты учти, что приходить сюда в одиночестве было не просто глупо. Своим поступком ты показала насколько тебе плевать не только на Риту и Сашу, но и на своего отца. - Парень пронзает меня тяжелым взглядом. - Ты ничуть не лучше меня, Аня. Нас отличает лишь одно.
   - И что же?
   - Я хотя бы могу это признать.
  
  
   ГЛАВА ВОСЕМЬ. НАШИ ЧУВСТВА. ЧАСТЬ II.
  
   Мы едем в машине уже около двадцати минут. Я не знаю, что сказать, а Рувер и не пытается подбросить мне тему, что безумно ему характерно. "Замкнутость" - вспоминаю я и вздыхаю. Смотрю в окно, затем на свои ладони, потом перевожу взгляд на коробку передач и к собственному ужасу замечаю на ней кровавые следы.
   - Рувер, - говорю я и все-таки решаюсь поднять на него глаза, - кровь не останавливается.
   - Остановится.
   - Когда?
   - Когда-нибудь.
   Поджимаю губы и, пересилив внутри гордость, предлагаю:
   - Я могу попробовать залечить рану. Это ведь не так уж и сложно, верно?
   - Не надо. Мне от тебя ничего не нужно.
   Не понимаю, как я могу вообще видеть в нем что-то хорошее. Это же поразительно, как талантливо он умеет притворяться нормальным человеком. Иногда даже за душу берет. Однако сейчас я вижу перед собой только холодного, равнодушного идиота, которого не волнует даже то, что его плечо кровоточит уже двадцать минут и заливает алой жидкостью весь салон его темно-серого Камри. Создается такое впечатление, будто Рувер отказывается от моей помощи из принципа. А это, по-моему, еще глупее.
   - Как хочешь.
   - Да, так хочу.
   - Просто скажи, - слышу его протяжный вздох, но все-таки продолжаю, - в чем твоя проблема?
   - На данный момент она в твоем болтливом языке.
   - Ты истекаешь кровью, тебе больно! Я могу помочь. Что в этом уравнении тебе неясно?
   - Знаешь, у меня всегда были проблемы с математикой.
   Рычу и откидываю назад голову: хорошо, отлично, ладно. Пусть делает, что хочет. Мне плевать. Плевать!
   - Ну, не злись, хвостик.
   - Отвали!
   - Какие мы дерзкие.
   Больше даже не поворачиваюсь в его сторону. Еду молча, скрестив на груди руки и молясь, чтобы Рувер не потерял сознание, и мы не влетели в какое-нибудь толстенное дерево. Еще думаю о том, какое он мне дал прозвище - хвостик? Это уменьшительно-ласкательное от "кобелиный хвост"? Ох, как же хочется свернуть ему шею!
   Приезжаем к моему дому. Хочу спросить, почему он отвез меня к Саше, но запрещаю себе произносить себе и слова. Единственный способ избавить от влияния Рувера на мою нервную систему - игнорировать Рувера. Так что приходится тупо молчать, не поднимать глаз и вообще не дышать с ним одним воздухом, что, конечно, мне с трудом удается.
   Поднимаюсь домой, не обращая внимания на то, что он плетется следом. Все думаю: меняются ли люди? Если нет - за моей спиной настоящий убийца. Во рту горчит. Но кто же тогда я? Пытаюсь придумать синоним слову "убийца", который бы учел то, что преступление было совершено не специально, и ставлю себя же в тупик. Здесь нет вариантов. Ты либо отнял жизнь, либо не отнял. И никак по-другому меня не назовешь, даже беря в расчет мое нежелание и мое отвращение. Что ж, неужели Рувер был прав? Неужели мы, действительно, с ним схожи? Я не хочу в это верить и упрямо стискиваю зубы, но разве возможно скрыться от того, что и так ясно? Что и так лежит на поверхности, что не требует особых доказательств и доводов. Мы оба убивали. И мы оба виновны. И если Рувер и, правда, принял эту темную сторону себя, я - боюсь. Что со мной случится, когда голова смирится с прошлым? Буду ли я прежней? Или стану кем-то иным: кем-то расчетливым, холодным и равнодушным.
   Я захожу домой и замечаю в коридоре незнакомую обувь. Приглядываюсь, вздыхаю и неохотно предчувствую очередную тираду в стиле: ты не послушалась, ты будешь наказана, ты неблагодарная и сумасшедшая сестра. Причем от обоих претендентов, просто с промежутком в несколько минут. Разуваюсь, иду в зал и натыкаюсь на две пары любопытных глаз. Признаться, я удивляюсь тому, что не сгораю на месте, прожженная их ненавистью. Может, все не так уж и плохо?
   - Мы решили, что повяжем тебе на шею колокольчик, - внезапно отрезает Саша. Его шутка мне абсолютно не нравится, но я решаю не вступать в дебаты. Если от этого ему станет легче - пусть издевается. - Почему ты мне не сказала, что собираешься уйти?
   - Потому что.
   Не хочу оправдываться. Скидываю с плеч пальто, кидаю его на пустое место рядом с Ритой и уверенно выпрямляюсь: впервые мне не кажется, что я сглупила. Поездка домой была правильным решением, и им не удастся меня переубедить.
   - Все в порядке? - перевожу взгляд на Риту. Наверно, она пытается реабилитироваться и поэтому не нападает на меня с обвинительными лозунгами.
   - Да. Мне не посчастливилось встретить венаторов, и я благополучно нашла то, что искала.
   - И что ты искала?
   Слышу грохот. Оборачиваюсь и вижу на кофейном столике сваленные друг на друга документы папиных подопечных. Рядом Рувер. Я поражена его физической выносливостью: как он донес все эти стопки? Как он разом кинул их на стол? Как он вообще передвигается с дырой в плече? Резко щипаю себя за кожу на запястье и морщусь. Не отвлекайся.
   - Что это? - Саша встает с дивана. Он берет несколько папок в руки и начинает увлеченно их разглядывать. - Досье?
   - Документы на каждого, кто числился у отца в приюте. Здесь должны быть имена из записной книжки.
   - О. - Брат сосредоточенно листает страницы одного из дел, а затем поднимает на меня озадаченный взгляд. - Как ты о них узнала?
   - Догадалась.
   - Хотел бы я так легко обо всем догадываться.
   - Саша предложил, как можно спасти отца, - теперь я обращаюсь к удивительно молчаливой Рите. Неужели до нее, наконец, дошло, что молчание - не признак слабости, а показатель ума. Не всегда болтливый человек - человек мудрый. Чаще всего много говорит лишь тот, кто попросту не умеет слушать. - Мы можем обменять жизнь отца на данные, которые указаны в его записанной книжке.
   - И тебя абсолютно не волнует, что ты продашь людей?
   Оборачиваюсь. Рувер талантливо задает вопросы лишь тогда, когда мне меньше всего хочется на них отвечать.
   - Речь идет о моем отце.
   Парень молчит, но мне и одного его черного, лукавого взгляда достаточно. Он определенно издевается, будто ждет, когда я сломаюсь, или наблюдает, как далеко я смогу зайти. Но я, действительно, зайду далеко, если дело касается родных или близких. А как же иначе? Почему мне должно быть за это стыдно?
   - В списке около сотни имен, - шатенка поднимается с дивана и тяжело выдыхает, - ты уверена, что готова пойти на такой шаг?
   - У меня нет выбора. Даже если мы узнаем, где клан держит папу - сможем ли мы оттуда его вызволить? Нам трудно справиться и с десятком венаторов. Стоит ли надеяться на то, что мы избавимся от сотен? Или сколько их? Тысячи? Надо действовать радикально.
   - А потом не спать по ночам.
   - Это наш выбор, - вступает Саша. Он подходит ко мне и идентично вскидывает подбородок. - Какими бы ни были ваши доводы, они бессмысленны. Мы не оставим папу. И если есть хотя бы мизерная возможность его спасти - мы ею воспользуемся.
   Мир перевернулся. С какой стати мы с братом выступаем за оправданную жестокость, а Рита с Рувером - за справедливое милосердие? Это сбивает с толку. Смотрю на шатенку, и не могу сдержать в груди странного трепета. Мысль о том, что отец вновь будет рядом, не просто успокаивает меня, она придает мне сил, придает мне уверенности в том, что мне есть за что бороться, есть ради чего жить. Так почему же в ее взгляде я вижу лишь недоверие?
   - Мы сделаем, как ты скажешь, - отмирает Рита. Она подходит ко мне и снисходительно пожимает плечами. - Я знаю, как сложно терять близких, и поэтому не позволю тебе пережить нечто подобное.
   - Поверь, я должна это сделать, - будто сейчас самое время начать оправдываться. - Он мой отец. Он пожертвовал собой. У меня попросту нет выхода.
   Неожиданно чувствую покалывание в шее. Собираюсь обернуться, но не успеваю. Ощущаю тепло, ощущаю чье-то присутствие, а затем слышу:
   - Пути назад не будет. Если ты не хочешь стать такой же, как мы - остановись.
   Все-таки оборачиваюсь, но рядом уже никого не вижу. Лишь замечаю, как чья-то тень скрывается за поворотом, и непроизвольно задерживаю дыхание: ну, почему, почему Рувер так на меня влияет? Прикрываю глаза и пытаюсь восстановить сердцебиение: успокойся, просто успокойся. Но не выходит. Его голос в моей голове, он отдается эхом по всему телу. Он такой знакомый, такой важный, и я абсолютно не понимаю, почему вообще тянусь к нему? Почему пытаюсь ему довериться, ведь это всего лишь чей-то голос! Это всего лишь Рувер.
   - Я поддержу тебя в любом случае, - отмираю и поворачиваюсь лицом к Рите. Я рада, что она не пытается меня отговорить. Это греет что-то внутри. - Но надо продумать каждую деталь. Например, каким именно образом мы планируем связаться с венаторами и передать им послание? И что именно мы скажем? Вдруг они не согласятся? Какой у нас путь отступления?
   - Я займусь этим, - неожиданно предлагает Саша. Мы с шатенкой одновременно вскидываем брови. - Что? Это моя идея, и я смогу учесть все погрешности. - Хочу воспротивиться, но не успеваю. - Хватит, Ань. Я, может, забиваю на институт или не гожусь тебе в спасители - раз ты сама уходишь, ничего мне не сказав - но я способен шевелить извилинами. К тому же, у меня есть неплохой стимул, как считаешь?
   Даже дураку понятно, что он не сможет учесть всего. Как человек, только узнавший о новом мире, способен обвести его вокруг пальца? Тут два варианта: или Саше повезет, или все мы умрем, а мне, как ни странно, совсем не хочется рассчитывать лишь на удачу. Но как ему об этом сказать? Я не хочу задевать брата.
   - У тебя есть пару часов, чтобы придумать нечто стоящее, - вмешивается Рита со свойственными ей назидательными нотками. - Затем покажешь план мне. Я проверю.
   К моему удивлению Саша не спорит. Он кивает, рассеянно осматривается и уходит, словно вдалеке от этой комнаты его мысли примут нужное направление.
В зале остаемся лишь мы вдвоем: я и Рита. Напряжение вспыхивает между нами тут же, будто лампочка. Нервно чешу стонущую ранку на шее, поджимаю губы и случайно ловлю изучающий меня взгляд шатенки.
   - Тебе больно, - скорее утверждает, чем спрашивает она.
   - Нет. Все нормально.
   - Рувер залечит.
   - Не стоит, - почему-то вновь вспоминаю об огромной дыре на его плече и озадачено хмурюсь: почему он не захотел, чтобы я ему помогла? - Ты действительно думаешь, что нам удастся вернуть моего папу?
   - Надо попробовать. Мало что осталось невозможным в нашем мире. - Мы скованно улыбаемся друг другу. Странная ситуация. Почему в зале вдруг становится так жарко? Подхожу к окну и открываю его настежь, будто проблема действительно в том, что здесь жутко душно. - Я попросила у него прощения.
   - Что? - недоуменно оборачиваюсь
   Рита присаживается, откидывает назад спутанные волосы и усмехается:
   - Сложно извиняться, когда действительно чувствуешь себя виноватым. Как просто сказать "прости", если за плечами нет никаких грешков, и как же сложно сказать это "прости", когда причины и, вправду, существуют.
   - Ты про Сашу?
   - Именно. Порой, я специально делаю людям больно. Это привычка. - Она нервно пожимает плечами и выглядит так уязвимо, что у меня внутри все сжимается. - Когда избегаешь близости, ненароком начинаешь привыкать к одиночеству, становишься черствым, другим. Понимаешь? Я забыла, как это бывает.
   - Что бывает?
   - Семья. Мы с Рувером определенно связаны, но в нас столько же милосердия, сколько в тебе жестокости. - Хочу поспорить, однако не успеваю. Рита продолжает. - Ты и Саша, и ваш порыв спасти отца - это именно то, что стерлось у меня из памяти. И я всеми силами держусь за тебя, правда. Но этого мало.
   Сажусь напротив шатенки. Изучаю ее огромные, изумрудные глаза, широкие скулы, волосы и неожиданно спрашиваю:
   - Какой она была?
   Рита тут же понимает, о ком идет речь. Она робко улыбается, наклоняется ко мне чушь ближе, будто собирается раскрыть самый сокровенный секрет, и шепчет:
   - Красивой.
   Я забываю, как дышать. С одной стороны, грудь сжимает горячее чувство стыда, словно расспрашивать Риту о своей настоящей матери - тяжелейшее преступление. Однако с другой стороны - нет ничего более естественного, чем этот вопрос. Мое желание стать немного ближе к шатенке, ощутить принадлежность к ее семье - это нечто интуитивное, врожденное, необходимое мне, как кислород. И я не могу сопротивляться. И я хочу знать больше.
   - Что произошло? Почему родители нас бросили?
   - Они не бросали, Аня. Они умерли. Погибли в огне.
   - Что? - замираю. Внутри все вспыхивает. - Их убили?
   - Да.
   - Венаторы?
   Рита кивает. Она нервно откидывает с лица волосы, поджимает губы и жестко чеканит:
   - Никто не может скрыться от них. Клан Аспид - словно яд. Он поражает всех и каждого.
   - Сколько нам было лет?
   - Мне восемь, тебе - три. Ты спросишь, что произошло в тот день, но я не смогу ответить. Я помню лишь пожар. Помню крик мамы и горящие шторы. Все. Прозаично - не находишь? Я расскажу тебе о любом другом событии, потому что ничто не стерлось из моей памяти: ни цвет папиных глаз, ни любимое мамино платье, ни обои в нашей детской комнате. Но тот день - сплошное дымчатое пятно.
   - А кто именно был другим? В смысле...
   - Мама, - тут же отвечает Рита. - Я помню, как на кухне она частенько подбрасывала тесто в воздух, и оно замирало. Представляешь мое удивление? Могла ли я подумать, что смогу вытворять нечто подобное в скором будущем?
   - И она не скрывала от нас свои силы?
   - А смысл? Мы все равно рано или поздно узнали бы правду.
   - А отец? - недоверчиво хмурюсь. - Неужели он спокойно отнесся к ее способностям?
   - Не знаю. Хотелось бы верить, что жили они счастливо, и их любовь была настоящей. Но, конечно, это лишь желание маленькой девочки, чьи родители давно погибли. Кто знает, что было на самом деле?
   Пытаюсь переварить информацию. К сожалению, пока что я лишь слышу историю, которая, как мне кажется, ко мне не имеет никакого отношения. А я ведь сильно ошибаюсь.
   - Я очнулась уже в какой-то машине, - продолжает Рита. Она задумчиво смотрит куда-то вдаль и поджимает губы, - ты лежала у меня на коленях и дрожала. Мне казалось, тебе холодно, а на деле тебе просто было страшно. В приюте мы прожили месяца два, прежде чем твой отец решил нас разлучить. И знаешь, - шатенка вдруг усмехается, - я не удивилась. Он так на тебя посмотрел в первый день, так изумленно, заботливо, доверчиво, что ли, что мое сердце тут же почувствовало беду.
   - Но почему? - горячо восклицаю я. - Что так привлекло его внимание?
   - Это было где-то внутри, где-то глубоко. Я не знаю. Он просто понял, что должен тебе помочь. Вот и все.
   - Но как же ты?
   - Ань, ты никогда задумывалась над тем, почему венаторы узнали о тебе лишь два года назад? Твой отец тщательно оберегал тебя, скрывал всякую информацию о твоих способностях. Покрывать двоих - гораздо сложнее.
   - Это несправедливо.
   - Это правильно. - Взгляд Риты, наконец, становится сосредоточенным. - Пока ты не догадывалась об этой стороне нашей жизни - ты была в безопасности.
   - Но сейчас мое неведенье лишь усугубляет положение.
   - Зато ты жива.
   Подрываюсь с места и начинаю расхаживать по залу из стороны в сторону. Как принять то, что мои настоящие родители мертвы? И стоит ли это принимать? Да, и нужно ли вообще о них помнить, если невозможно потерять то, чего у тебя и так не было? А что на счет отца? Почему он бросил Риту? Это неправильно. Это эгоистично! Смотреть пять лет на то, как она страдает от одиночества, от удушающей зависти - по-человечески ли это?
   - Как ты вообще сохранила в себе чувства?
   - В смысле? - шатенка недоуменно хмурит лоб. - О чем ты?
   Набираю в легкие, как можно больше воздуха, и замираю прямо перед ее носом.
   - Почему ты не злишься? Почему не хочешь на мне отыграться, отомстить. Это было бы логичней.
   - Я - не дура, и не истеричка.
   - Не только дуры и истерички умеют чувствовать. Для того чтобы обидеться - достаточно быть обычным человеком.
   - Аня, я пережила то время, когда эмоции брали верх над разумом. Сейчас все гораздо проще.
   - Как это? Ты уже ничего не чувствуешь? - Вспоминаю выходку Рувера с ножом, его глаза, его слова, его дыхание и непроизвольно замираю: почему они внушают мне ужас? Почему их образ жизни так пугает?
   - Будь фильтром, а не губкой.*
   Удивленно вскидываю брови.
   - Чбоски?
   - Рувер иногда цитирует книги, так что я зарабатываю дешевый авторитет, выдавая его знания за свои.
   Я бы с наигранным спокойствием обсудила "немецкую речку", но сейчас не нахожу в себе на это сил. В голове что-то пульсирует, и мне кажется: еще один клочок информации и ПУФ! Она взорвется.
   - У вас милая квартирка, - внезапно говорит Рита, и я устало улыбаюсь. Что ж, отличная попытка сменить тему. - Саша сам на нее заработал?
   - Если бы. В наше время у подростков особо нет выбора: или квартиру тебе покупают родители, или ты стареешь в их обществе.
   - Значит, вам повезло.
   - Можно и так сказать. Я сбежала к Саше сразу после того случая. - Неуверенно облизываю губы. - Позапрошлой весной. - Рита понимающе кивает. Рада, что ей не приходит в голову расспросить меня и об этом, поэтому благодарно улыбаюсь. - Кстати, откуда у вас столько денег? Не пойми меня превратно, если окажется, что Рувер работает...
   - О, да, - смеясь, перебивает меня шатенка. - Не смеши. Я не помню, когда в последний раз мы вообще делали что-то на благо общества.
   - Тогда откуда у вас деньги?
   - Анечка, мы же необычные люди. - Глаза Риты вспыхивают, как новогодняя гирлянда. Она кривит рот и по слогам шепчет, - ло-те-ре-я.
   - В смысле?
   - В смысле способность прыгать во времени как никогда полезна, когда хочется узнать правильную комбинацию цифр.
   Ох, они еще и жулики. Просто замечательно. Сколько же смертных грехов на этих худых, изящных плечах? На лицо гордость, гнев, зависть - пусть и в прошлом - алчность, возможно, и похоть. На счет уныния не уверена. Хотя впереди еще целая жизнь, и, кто знает, чем она для Риты обернется?
   Мы болтаем минут пять. Затем я зеваю и говорю, что пойду, прилягу. Неожиданно шатенка предлагает приготовить обед: отлично. Я всеми силами стараюсь не скривиться, вспоминая ее голубой суп, и вроде у меня неплохо получается. Может, в этом и есть вся соль дружбы - иногда делаешь человеку поблажки, даже если он их не заслуживает.
   Я иду по коридору, задумчиво изучая свои руки. Интересно, изменятся ли мои отпечатки, если изменится душа? Господи, какие глупости, порой, посещают голову. Не лучше было бы просто принять тону снотворного и вырубиться до того момента, пока Рита не решит все проблемы с опаснейшим, древнейшим кланом? Я не дохожу до спальни пару шагов, когда замечаю в ванной комнате Рувера, и останавливаюсь. Дверь не до конца закрыта. Через щель мне открывается вид на его широкую, мускулистую спину, покрытую множеством шрамов разных размеров и разных форм. Я вижу, как он промывает на плече рану. Вижу, как он невозмутимо берет заранее приготовленные нитки, как он находил иглу. Он что - собирается сам зашить порез? Я едва стою на месте. К чему такие жертвы, когда я обладаю похожей способностью и могу ему помочь? Зачем? Что он делает? Вижу, как Рувер стискивает зубы, и как он медленно прокалывает кожу иголкой. Отворачиваюсь. Не могу на это смотреть. Срываюсь с места и иду к себе в спальню. Что он делает? Он с ума сошел? Это же больно, опасно. Вдруг занесет инфекцию? Захлопываю дверь, подхожу к окну, вижу вдалеке серые, бесформенные тучи, и вдруг понимаю: Рувер просто хочет почувствовать. Хоть что-нибудь. Он пытается доказать самому себе, будто нечто крошечное, человеческое все еще горит в его груди. Но это ведь полное безумие! Намеренно причинять себе увечья, чтобы заставить свое сердце хотя бы немного двигаться - и это я еще странная? Это я еще сумасшедшая? Да, что вообще с людьми происходит? Неужели нельзя просто жить, не стараясь изменить себя или изменить окружающих, не стараясь, стать лучше или хуже. Просто дышать, просто ходить, просто жить так, как оно есть. Не усложняя и не упрощая. Неужели это так недостижимо? Неужели в природе человека переворачивать все с ног на голову, а потом еще и жаловаться на это?
   Я падаю на кровать, расставляю в стороны руки и впяливаю взгляд в потолок, строго вверх. Если долго наблюдать за стенами, можно заметить, как они сужаются и темнеют. Будто пытаются захлопнуть тебя в свою же ловушку. И вот сейчас, спустя пару секунд, мрак неожиданно начинает сгущаться. Раньше я бы не обратила на это никакого внимания, но теперь мне почему-то становится страшно. Ощущаю покалывание в груди, представляю себя загнанной в угол огромной, темной комнаты, где нет ни света, ни воздуха, ни надежды, и пугаюсь настолько сильно, что нервно моргаю. Тут же черный потолок вновь становится белым. Поджимаю губы: что со мной? Может, я схожу с ума. Приподнимаюсь, протираю руками лицо и тяжело выдыхаю. Если бы в жизни было все так же просто: моргнул, и вся темнота тут же исчезла.
  
   Мне снится, как отец хватает меня за плечи, встряхивает и орет: почему ты до сих пор не помыла голову? Становится жутко стыдно, я начинаю плакать, вырываюсь, тогда он отрезает, мол, я слишком слабая, чтобы справиться со всеми проблемами самостоятельно, и уходит. Я кричу, что это не так, что я помою голову, раз он так сильно этого хочет. Однако папа не оборачивается. Удаляется от меня все дальше и дальше, пока и вовсе не исчезает, поглощенный безликой темнотой.
   Я просыпаюсь со странным чувством того, что если я, действительно, помою голову, отец меня простит. Идиотские мысли. Я бы лично придушила себя за подобную чушь, но через пару секунд решаю, что придушить меня желает и так много человек, и поэтому успокаиваюсь. Достаю из шкафчика чистые вещи, зеваю и послушно направляюсь в ванну.
   Дома тихо. В коридоре стоит крепкий запах чего-то горелого: видимо, ужин Риты превратился в нечто несъедобное, и она отправилась на поиски нормальной, человеческой еды. Но не слишком ли опрометчиво с ее стороны покидать квартиру? Вдруг венаторы терпеливо поджидают нас на лавочке, болтая о жизни с бодрыми, коммуникабельными старухами?
   По-моему, я все-таки успела удариться головой.
   Захожу в ванну, включаю горячую воду, и комнату тут же клочьями заполняет пар. Вздыхаю и вновь думаю о папе: как он? Что с ним? Вдруг его пытают, вдруг его уже...
   Нервно прикусываю губу. Нет. Он жив. Он точно жив! Облокачиваюсь руками о раковину и зажмуриваюсь так крепко, что на глазах проступают слезы. Если с папой что-то случится, я никогда себе этого не прощу, никогда не смогу с этим смириться. Но что я могу поделать? Что в моих силах? Во сне отец был прав: я не в состоянии справиться с проблемами. Ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Мы лишь подростки, которые обладают сверхспособностями, но совершенно не умеют ими пользоваться. Выиграть в лотерею? Пожалуйста. Остановить время? С легкостью. Превратить человека в пыль? Без вопросов. Но по части спасения жизней - Я, Рита и Рувер полные аутсайдеры.
   Залажу в ванну, резко задергиваю шторку и выдыхаю так громко, что меня, наверно, слышат соседи. Нужно срочно обсудить Сашин план, нужно что-то делать! Мы и так слишком долго топчемся на месте. Возможно, у папы не осталось времени. Вдруг он ранен, вдруг ему больно, вдруг он умирает, а я только и знаю, что думаю, думаю, думаю, и безрезультатно. Пора принимать решения, пора сдвигаться с мертвой точки! Но как это сделать, когда я понятия не имею, что предпринять? Голова пульсирует, словно один гигантский нерв. Хватаюсь за нее руками, сдавливаю виски и вновь зажмуриваюсь. Почему? Почему все именно так? Я не хочу жаловаться. Не хочу сетовать. Но ведь это несправедливо! За что венаторы похитили моего отца? Зачем им все эти люди? Что мы такого сделали? Я тут же вспоминаю про Андрея, про личное дело Рувера, но упрямо отказываюсь принимать эти факты за причины. Возможно, мы навредили людям из безысходности, от неумения! Никто не хотел специально лишать кого-то жизни! Это же вздор! Ну, или хорошо, ладно, я виновата. Да. Смерть Андрея на моих плечах. Так и забрали бы меня! Почему венаторы не стреляли? Чего они ждали, чего медлили? Почему отпустили? Почему позволили мне уйти?
   Вода достигает моих прижатых к груди колен, и тогда я устало откидываюсь назад, закрываю глаза и погружаюсь на самое дно. В бездну. Представляю, как сливаюсь с водой, становлюсь такой же прозрачной, невидимой. Мои нервы дрожат на пределе, губы стиснуты, дыхание задержано, и, оказывается, что прибывать в таком состоянии гораздо приятнее, чем быть на поверхности и думать, чувствовать, понимать. Может, Рувер был прав? Может, действительно, стоит просто отключиться, просто стать тем, кому невозможно причинить боль. И пусть у этого есть свои минусы. Везде так. Нет ничего идеального. Так чем же плох его метод?
   Возможно, лишь тем, что этот метод - полное притворство.
   Приподнимаюсь как раз в тот момент, когда в дверь ванной комнаты стучат. Испуганно вскидываю брови:
   - Да?
   - Хвостик, ты чай с сахаром пьешь?
   Непроизвольно сжимаюсь, прикрывая руками тело, и рявкаю:
   - Я сама себе сделаю.
   - Что?
   - Я сама себе сделаю.
   - Тебя не слышно.
   Пару раз глубоко вздыхаю. Ну, что ему нужно? Я же моюсь. Пусть уйдет! Откуда у Рувера этот встроенный радар? Почему он обращается ко мне именно тогда, когда я не хочу ему отвечать. Сдавшись, протираю руками лицо, понимая, что проще согласиться.
   - Две ложки. - Вздыхаю. Так и ответ короче.
   - Три?
   - Две.
   - Сколько?
   - Господи, Рувер, мне две ложки сахара!
   - Понятно. - Внезапно дверь открывается, и я, наверно, дико верещу, потому что парень усмехается, - ты чего?
   - С ума сошел? - Смущенно прилипаю к задней стенке ванны, прижимаю к себе ноги и разъяренно хмурю лоб: клянусь, еще чуть-чуть и я навеки-вечные избавлюсь от этого человека. - Уходи!
   - Я руки помыть.
   - Помой на кухне!
   - Зачем?
   - Затем!
   - Что ты бесишься? Не привыкла находиться в мужском обществе?
   Я вспыхиваю, словно новогодняя елка. Краснею, багровею, синею и сквозь стиснутые зубы, отрезаю:
   - Уходи.
   - Так сколько тебе сахара? - Рувера явно забавляет данная ситуация. Даже сквозь шторку, я чувствую, как от него исходят волны сарказма и тонны излишней самоуверенности, будто то, что он делает безумно круто и жутко классно. - Ну, так что?
   - Ты ведь услышал мой ответ.
   - Допустим.
   - Допустим, я не понимаю, что тобой движет. - Обижено прикусываю губу и горблюсь: зачем он так? Почему постоянно пытается выставить меня идиоткой? Если он не в курсе, я и так считаю себя последней предательницей, слабачкой и трусихой. Так что же ему нужно? Чего ему не хватает? - Ты еще здесь?
   - А ты еще не передумала на счет записной книжки?
   Удивляюсь странной смене разговора, разглядываю свое искаженное отражение в прозрачной воде и тихо отвечаю:
   - Нет.
   - Почему? - голос парня становится серьезным. Это вновь сбивает с толку.
   - Потому что у меня нет выбора. Я должна спасти папу.
   - Он сам остался, а не ты его оставила. Вы могли сбежать вместе, но твой отец решил иначе. Так с какой стати теперь тебе отвечать за его поступки?
   Неожиданно для себя усмехаюсь:
   - У тебя странное мнение, Рувер.
   - Оно обычное.
   - В том, что моему папе сейчас грозит опасность, ты винишь его самого. И поверь, это уж очень странно, учитывая обстоятельства, приведшие к этому.
   - Он сам решил рискнуть.
   - Рискнуть ради меня.
   - Ну, в этом уж точно не твоя заслуга, а заслуга его чувств. И уж, тем более, в этом нет никакой вины тех людей, чьи имена написаны в книжке.
   Удивленно вскидываю брови. Меня переполняют поразительно антонимичные чувства. С одной стороны, я понимаю, насколько Рувер не прав, насколько он груб и бесчувственен. Бросить отца? Сослаться на то, что его чувства ко мне - его же проблемы? Но, с другой стороны, слышать от "немецкой речки" слова в защиту тех, кого он даже и не знает - как это понимать? Неужели в человеке могут смешаться настолько разные черты характера: милосердие и жестокость, доброта и злоба, забота и равнодушие. Может, Рувер сам еще не понимает - какой он, что ему ближе. Иначе как объяснить эти странные закономерности, которые он выдает день ото дня. Сначала нападает, потом пытается утешить. Сначала говорит, что я слабая, потом - что я способна на большее. Сначала пытается быть равнодушным, а затем, причиняет себе же боль, чтобы убедиться в обратном. Ну, и как же не запутаться? Как его понять?
   - О чем ты думаешь? - вопрос сам срывается с моих губ.
   Я растеряно моргаю, собираюсь забрать свои слова назад, как вдруг он говорит:
   - О тебе.
   Непроизвольно придвигаюсь ближе к бортику. Ответ парня настолько сильно сбивает меня с толку, что я покрываюсь гусиной кожей, напрягаюсь и ощущаю в груди горячее покалывание, будто чьи-то кулаки начинают усиленно биться о мои ребра.
   - Обо мне?
   - Да. Я думаю о том, что ты слишком юна, чтобы проходить через все это.
   Ну, началось. Разочарованно отодвигаюсь назад, скрещиваю перед собой руки и, абсолютно позабыв о том, что я нахожусь в ванной, что я голая, что вообще данный разговор - бред сумасшедшего - отрезаю:
   - Да, что ты говоришь.
   - Считаешь иначе?
   - Я не понимаю, с чего тебя вообще заботит мой возраст.
   - Меня не заботит твой возраст, - грубо отвечает Рувер. - Меня заботит то, что тебе придется пройти через огромное количество проблем, бед, возможно, потерь. И ради чего? Какой нас ждет финал? Мы не знаем, будет ли завтра, и все равно упрямо упускаем сегодня. Посвящаем свою жизнь погоне, борьбе, переживаниям, и абсолютно забываем про саму жизнь. Ты сидишь в ванной и, наверняка, думаешь о том, как бы спасти отца, как исправить ошибки, как избежать боли. Но боль всегда будет нашей тенью, потому что именно рядом с нами есть много свободного места. А плохое, как известно, быстро цепляется за эту пустоту. Мы отстраняемся, отталкиваем людей, становимся одинокими, и страдания талантливо находят эти дыры, наглухо забивая их своей невыносимостью. И выходит так, что ища спасения, мы лишь сильнее от него отдаляемся. Так что, да, - он прерывается, чтобы вздохнуть, и я благодарна ему за эту остановку: мне тоже нечем дышать, - меня заботит то, что ты еще совсем юна. Ведь сейчас тебе предстоит проститься со всем, что в твоей жизни было, при том, что в твоей жизни практически ничего еще и не было.
   Неожиданно я чувствую себя такой маленькой, такой простой по сравнению с ним. Сколько еще секретов таит в себе Рувер? Как много он еще позволит мне о себе узнать? Все мы бежим от прошлого. Возможно, Рувер убежал слишком далеко, и в этом побеге потерял всякую веру в себя и в свои чувства. Но ничто не изменит его врожденной, как бы это абсурдно не звучало, доброты. Парень, представший передо мной в образе наглого циника, на самом деле оказался чутким и разумным человеком.
   Чувствую, как внутри что-то загорается. Не понимаю, что это, но ощущение странное. Всепоглощающее. И жутко горячее. Мне вдруг становится так тесно в этой ванне, в этой комнате, в этой квартире, что я хочу расправить крылья и взлететь. Куда взлететь, какие крылья, Аня? Поздно. Что-то меняется во мне в эту минуту. Что-то переворачивается. И я боюсь этих чувств. И мне безумно приятно.
   Неосознанно отодвигаю край шторки. Я знаю, парень не увидит ничего лишнего, поэтому спокойно кладу подбородок на бортик. Рувер сидит на полу, облокачиваясь спиной о ванну. Заметив меня, он оборачивается и замирает. Я тоже не могу пошевелиться.
   - Почему ты решил отключить чувства? - едва слышно спрашиваю я и пожимаю мокрыми плечами. - Это же неправильно. - Особенно учитывая то, что у него не особо-то и получилось. Частично отказавшись от эмоций, он не избавился от боли, а лишь стал одиноким.
   - Так проще. И безопаснее.
   - Ты знаешь, это неправда.
   - Я лишь знаю, что нам лучше держаться друг от друга подальше.
   - Почему?
   В моей груди растет странный комок из ощущений, он постанывает, тянется, рвется, болит, воет. Но когда Рувер неожиданно приподнимает руку и касается ладонью моего лица, этот комок взрывается. На миллиарды частиц. Я замираю, чувствую, как пальцы парня двигаются выше, как они заправляют за ухо выбившийся локон волос, как они аккуратно поглаживают мой подбородок, и не могу вздохнуть. Не могу даже моргнуть.
   - Потому что это перерастет в нечто большее, - наконец, отвечает Рувер. Он так близко, что у меня кружится голова. - А затем, когда все разрушится, когда между нами встанет реальность - мы сломаемся и никогда больше не сможет жить, как прежде.
   - Ты не можешь знать, - не понимаю, что говорю. Лучше бы просто замолчать, просто вернуться в то время, когда голос Рувера не заставлял каждую клеточку моего тела самовозгораться, но слова сами срываются с языка. Мне почему-то не хочется молчать, не хочется соглашаться с ним. И пусть здравый смысл воет где-то вдалеке, пусть разум считает мой выбор неправильным, сердце подсказывать отвечать, и я отвечаю.
   Однако Рувер неожиданно опускает руку. Он отворачивается, стискивает зубы, и я замечаю, как на щеках выделяются очертания его острых скул.
   - Посмотри на себя, - внезапно жестоко отрезает он и усмехается, - ты уже слабая, уже уязвимая. И ты считаешь, испытывать ко мне что-то правильно?
   Его грубость сбивает с толку. Я покрываюсь краской, смущаюсь и непроизвольно отодвигаюсь назад: зачем он так? Мне вдруг становится дико больно. Словно кольнули чем-то острым куда-то внутрь.
   - Тебя всегда так легко отвлечь?
   - Что?
   - Десять минут назад ты и видеть меня не хотела. А сейчас... - В моих глазах наверно что-то вспыхивает, потому что Рувер не продолжает мысль. Он вновь стискивает зубы, поднимается с пола, отрезает, - чай уже остыл, - и уходит.
   А я, задернув шторку, резко погружаюсь под воду и рычу, что есть мощи. Если и могло произойти что-то более ужасное - оно произошло. Я попыталась открыться чужому человеку, а он лишь нагло воспользовался этим и выставил меня полной идиоткой. Может, я все-таки ошибалась, и в Рувере, действительно, нет ничего человечного?
   Я вылажу из ванной, обворачиваюсь полотенцем и неуверенно присаживаюсь на край бортика. Щека до сих пор горит после прикосновений Рувера, и я задаюсь вопросом: почему вообще чувствую то, что чувствую, почему в груди что-то колит? Сейчас явно не то время, когда стоит испытывать к кому-то привязанность. Но с другой стороны, если не за это - тогда за что вообще держаться?
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТЬ. МЕЛЛИ ФЛЕР.
  
   Саша предлагает сымитировать ловушку. Привлечь внимания венаторов, а затем попробовать с ними договориться. Я считаю данный план полным безумием, а Рита внезапно его поддерживает. Несколько долгих, вечных минут я стараюсь переубедить шатенку, переубедить брата, потому что, действительно, воспринимаю эту попытку, как попытку самоубийства. Нам ведь даже внимания привлекать не надо! Аспид и так у нас на хвосте. Стоит лишь отойти в сторону, как тут же окажешься в крепких тисках этих змей. Так зачем же намерено искать с ними встречи? Или, хотя бы, зачем устраивать ловушку? Ловушку для кого? Для венаторов, или для Риты, которая согласилась стать куском мяса? Вздор, какой вздор! В конце концов, я просто ухожу в зал, ем пиццу, беспощадно проглатывая по полкуска за раз, и изредка слышу, как Саша восторженно описывает свой гениальный план: мол, мы будем поблизости, а ты, Ритка, просто постой одна посреди улицы, подожди, пока тебя прибьют, и не рыпайся. Ох, когда они успели подружиться? Ведь еще вчера собирались разодрать друг друга в клочья.
   Спустя пару часов шатенка приземляется рядом со мной. Она отдирает от пиццы остывший кусок и говорит:
   - Тебе план не понравился.
   Хорошо, что это не вопрос. А то оказалось бы, что мое демонстративное перемещение в другую комнату было бессмысленным.
   - Конечно, нет. Вы сошли с ума.
   - Ты же сама хотела рискнуть.
   Вздохнув, спрашиваю:
   - Вдруг венаторов будет слишком много?
   - Вы будете рядом.
   - Но мы ничего не умеем, - горячо восклицаю я и придвигаюсь ближе к шатенке. - Ты уверена, что можешь на нас положиться?
   - Аня, успокойся. Ты быстро учишься, а Рувер отлично подготовлен. Он не просто ускоряет время, он ускоряет любое движение. У него ведь четвертая степень.
   - Четвертая степень?
   - Да. Венаторы охотятся за ним с рождения. Но им еще ни разу не удавалось его схватить. В Аспиде даже есть список для таких ребят, как он. В нем каждый подлежит скорейшему и немедленному уничтожению.
   - Ты так говоришь, будто он неуловим.
   - Возможно. В любом случае, прозвище "Рувер" ему дали сами венаторы. Вот и пойми их: сначала пытаются убить нас, а потом привязываются к нам и дают клички, как домашним животным. Кстати, - вдруг восклицает она, - тебе бы поговорить с Рувером об обороне, ведь ядро ваших способностей идентично.
   Вспоминаю последний разговор с "немецкой речкой" и хмурюсь: ни за что. Лучше умру от руки венатора, чем вновь почувствую себя ненормальной дурой.
   - Есть еще одна вещь, - загадочно говорит Рита. Откусывает пиццу и улыбается, - но это приходит со временем.
   - Что именно?
   - Индивидуальная способность. Она не относится к управлению временем. Скорее - это просто защитный механизм, формирующийся в нашем мозге и реализуемый в качестве новой силы. Я знала девушку, способную читать мысли. Представляешь?
   - Что? - О, Боже. Неужели есть что-то еще, чего я не знаю. - Читать мысли? Ты шутишь, наверно.
   - Нет. Я думаю, это как-то связано с тем, что она отлично разбирается в людях, буквально считывает информацию с их лиц.
   - Отлично. То есть ты не врешь.
   - Зачем?
   - Ладно, - пожимаю плечами. - Наверно глупо сейчас чему-то удивляться, да? Ну, и какие же у нас способности?
   - Без понятия. Открылась лишь сила Рувера, может, поэтому ему и присвоили четвертую степень. Я пока что в отстающих.
   - И что же наш герой умеет?
   - Бегать. - Недоуменно хмурюсь, когда Рита дополняет, - очень быстро бегать.
   Я вспоминаю, как на поляне возле приюта видела вспышку. Она молниеносно прыгала с одного места на другое, возникала, исчезала, затем вновь появлялась перед лицами венаторов и тут же пропадала. Конечно, я догадывалась, что это был Рувер, но мне казалось, данная способность - часть его вуду-магии.
   - Выходит, быстрый бег - приобретенная сила? Но почему? В смысле, мы ведь способны ускорять время, движение...
   - Но не самих себя, - шатенка, наконец, добивает кусок пиццы и вдруг спрашивает, - кстати, ты не знаешь, где Рувер? Мы собирались попить чай, а потом...
   - Нет, - перебиваю и нервно встряхиваю головой. - Слушай, но если та девушка читала мысли, потому что была общительной и классной девчонкой, почему Руверу досталась способность быстро бегать? Вряд ли он из тех, кто уносит ноги.
   - Я думала над этим, - признается Рита. Она отводит взгляд в сторону и неуверенно пожимает плечами. Ее волнистые волосы тут же падают вниз, она убирает их назад и говорит, - Рувер постоянно бежит от чего-то. От прошлого, от отношений, от себя, в конце концов. Иногда мне даже страшно. - Она неуклюже усмехается. Поворачивается ко мне и шепчет, - что если он никогда не остановится?
   - Нельзя убегать вечно, - будто это - очевидно, говорю я. Вопрос лишь в том, действительно ли я так думаю. - Ты же рядом. Ты поможешь ему.
   Она кивает. Неуверенно. Смотрит на меня задумчиво, а затем встает и уходит. Говорит, нужно обсудить с Сашей какие-то тонкости, но я чувствую, что она лжет. Есть нечто такое, в чем Рита боится мне признаться, и я уже не первый раз замечаю этот странный взгляд. Что он означает? Вряд ли это ревность - к чему? Мы с Рувером как северный и южный полюс. Если и пересечемся, то в другой жизни. Тогда в чем причина? Почему ее так волнует сочетание моего имени и имени "немецкой речки" в одном предложении? Я думаю над этим весь оставшийся вечер. Да, это довольно-таки глупо, но мысли о шатенке отвлекают меня от грядущих проблем, разрешить которые я не в состоянии.
   Утром просыпаюсь от того, что меня с силой трясут за плечи. Распахиваю глаза, уже собираюсь вскочить с кровати, как вдруг вижу перед собой квадратное лицо Саши.
   - Вставай.
   - Что? - сонливо валюсь обратно и краем глаза смотрю на часы. - Сейчас и девяти нет.
   - К нам приехали из полиции.
   - Из полиции? - Теперь меня сложно удержать. Я резко приподнимаюсь и чувствую, как в груди образуется колючее волнение. - Что-то случилось? С папой? Они нашли его?
   Брат вытирает ладонями бледное лицо и покачает головой. Даже не знаю, что испытывать: облегчение или разочарование. Иногда радость и печаль идут бок об бок друг с другом, и ты не знаешь, что именно постучится в твою дверь: черная полоса или белая. Остается лишь надеяться, что не всегда эффективно, зато в большинстве случаев напрасно. Вновь горблюсь и спрашиваю:
   - Тогда зачем они здесь?
   - Говорят, нужно съездить в участок. Есть какие-то вопросы.
   - К нам?
   - Да.
   Я одеваюсь минут десять. То и дело поглядываю в окно, будто жду, что из полицейской машины выйдет отец. Глупо. Очень глупо. Но сложно бороться с чувствами, когда они пытаются вытеснить реальность и заменить ее сладкими мечтами.
   В коридоре встречаю Риту. Она выглядит бодрой, что странно, ведь на часах и девяти нет. Неужели шатенка не спала? Хотя в таком случае, усталость бы отразилась хоть на какой-то части ее ровного лица. Но нет. Повод ли это завидовать? Возможно.
   - Возьми, - она протягивает вперед тарелку с темно-коричневыми, круглыми печеньями и улыбается. - Сама приготовила.
   Морщусь, и, прежде чем взять выпечку, спрашиваю:
   - Ты уверена, что...
   - Бери, - резко отрезает она, - ты ведь не хочешь меня расстроить?
   Неохотно хватаю печенье. Лучше не вступать в борьбу со злой, мстительной Ритой. Надеюсь, я хотя бы не отравлюсь. Откусываю пряность и едва сдерживаюсь от рвоты. Господи! О, что это? На улице выкидываю выпечку в сторону, пару раз протираю пальцами рот и вздыхаю. Прости, Рита, но жить мне еще хочется.
   Саша держится рядом, когда нас проводят к машине. Он кладет ладонь на мое плечо и сжимает его крепко-крепко, будто говорит: все в порядке, все будет хорошо. Но меня трясет. Я не понимаю, почему именно волнуюсь - потому что вижу рядом незнакомых мужчин в полицейской форме? Или потому что могу узнать что-то новое об отце? Или, может быть, потому что сейчас очень рано и на улице минусовая температура? В любом случае, меня буквально шатает. Я спотыкаюсь перед машиной и ударяюсь локтем о дверцу. Затем неуклюже усаживаюсь в салон, откашливаюсь и складываю перед собой руки: что дальше? Поиграем в хороший коп - плохой коп? Господи, рано или поздно это должно было произойти. Не опросить детей пропавшего - разве это адекватно? Конечно, в участке требуются наши показания. К тому же я главный свидетель. От своих же мыслей мне становится плохо. Впяливаю взгляд в окно и стискиваю зубы: все нормально, все нормально.
   - Мы держать вас долго не будем, - хриплым голосом сообщает мужчина с переднего, пассажирского сидения и с трудом оборачивается: ремень стягивает его тело. - Зададим пару вопрос, запишем все и отпустим.
   - Как продвигается расследование? - деловым тоном интересуется Саша. Только сейчас я замечаю, что на нем черный свитер, который я подарила ему на Новый Год. Боже, как трогательно. Горловина шикарная. Брат выглядит бесподобно, и я бы и дальше продолжила восхищаться своим вкусом, если бы не услышала ответ:
   - Плохо.
   - Почему плохо?
   - Потому что нет ни зацепок, ни следов. Ничего. Ваш отец, будто испарился. Магия!
   Полицейский усмехается, а у меня внутри все сворачивается в трубочку. Прикусываю губу и судорожно соображаю: что если они раскроют наш секрет? Что если они узнают о моих способностях? Нас посадят? Отдадут на опыты? Сожгут, как во времени инквизиции?
   - Куда мы едем? - вдруг спрашивает Саша. Он оглядывается и хмурит лоб. Я тут же улавливаю в воздухе, исходящее от него волнение. Что происходит? Почему брат так напуган? - Участок в другой стороне.
   - Нет. Ты ошибаешься.
   - Не ошибаюсь. Мы проехали нужный поворот.
   Он медленно тянет ко мне руку. Я сжимаю ее, недоуменно вскидываю брови и шепчу:
   - Что такое?
   Но он не отвечает. Напряженно подается вперед и вновь спрашивает:
   - Куда мы едем?
   Дальше все происходит слишком быстро. Я не успеваю даже вскрикнуть, когда мужчина с переднего сидения достает пистолет, направляет его в сторону моего брата и снимает оружие с предохранителя.
   - Не двигайтесь.
   Думаю, и так очевидно, что двигаться нам не особо хочется.
   Мое тело пронзает судорога, я вдруг понимаю, что смогу запросто испепелить этого человека, затем и водителя, машину, сотру все следы, окрашу руки в красный цвет, зато спасу жизнь брата. Но мне не удается даже дернуться в сторону незнакомца. Он кидает на мои колени тяжелый пакет, сморкается и командует:
   - Открывай.
   Думаю о том, как он быстро избавился от ремня безопасности, послушно вытаскиваю содержимое из пакета и хмурюсь: что это? Шприц? Вакцина? Яд? Меня переполняет паника. Резко перевожу взгляд на мужчину и рычу:
   - Что вы от нас хотите?
   - Попробуешь применить силу, и я застрелю этого парня, - угрожает незнакомец. Затем он кивает в сторону водителя и продолжает, - если не успею я, с вами покончит он: подорвет машину к чертовой матери. Мы поняли друг друга?
   Неохотно киваю. Замечаю краем глаза, как скован Саша. Даже не представляю, что сейчас творится в его голове. Если меня хотя бы немного успокаивают мысли о том, что я способна на нечто большее, чем просто давать словесный отпор - что же сможет успокоить его, когда дуло пистолета стоит прямо напротив его носа.
   Венатор смотрит в мои глаза. И не боится. Он знает, что я за секунду превращу его тело в груду пепла, но его лоб даже не покрылся испариной, его руки не дрожат, голос ровный. И это сбивает с толку. Что за люди, которые не имеют страхов? Этот человек прекрасно осознает, что столкнулся с силой, о которой ему даже в сказках не ведали. Но он спокоен. Потому что уверен в себе или потому что ему плевать на свою жизнь?
   Приказываю себе взять под контроль мысли. Выпрямляюсь и спрашиваю:
   - Что я должна сделать?
   - Сначала вколешь сыворотку ему. Затем себе.
   - Что? - Саша разъяренно подается вперед. - Мы не станем, мы...
   Я хватаю брата за плечо и медленно киваю: у нас нет выбора. У меня его нет. Этот человек не лжет, он, действительно, застрелит Сашу, если я не исполню его волю. Не стоит рисковать, когда на кону жизнь близких. И к черту свою душу. Сашину я просто так не позволю уничтожить.
   - Что за сыворотка? - Вскидываю подбородок. - Что с нами будет? Мы умрем?
   - А как ты думаешь?
   Я думаю, что это лишь пафос, и можно было нас вырубить еще около дома. Но я сдерживаю мысли при себе. В конце концов, если бы венаторы хотели нашей смерти, они бы уже давно нас убили, и не таким лаконичным способом, как отправление с помощью иглы в забытье.
   - Я не умею, - сглатываю и неврно моргаю, - не умею делать уколы. Вдруг...
   - Давай.
   Мои пальцы дрожат. Испуганно достаю шприц, баночку с желтоватой жидкостью и замираю: почему мы не подумали о том, что венаторы узнают наш домашний адрес? Это же так очевидно. Поворачиваюсь к брату, глубоко втягиваю воздух и шепчу:
   - Прости.
   - Аня, - он выжидающе испепеляет меня взглядом, наверно, хочет, чтобы я попыталась дать отпор, устранила противника, но это не так уж и просто. Что если я не успею? Что если силы не сработают? Тогда Саша умрет, а я не могу этого допустить.
   - Прости, - вновь говорю я, вспоминаю, как медсестра еще в школе делала нам прививки от гриппа и робко прокалываю его запястье. Брат морщится. Резко хватает меня за плечо и беззвучно открывает рот.
   - Саша! - меня сжигает ужас. Неужели я сделала что-то не так? Отбрасываю шприц в сторону, хватаюсь руками за лицо брата и верещу, - Саша, Саша!
   Но он не слышит. Мгновенно его глаза закрываются, плечи оседают, спина горбится, и уже через секунду я вижу перед собой не брата, а куклу, только издали напоминающую копию живого человека.
   - Боже мой, - хватаюсь пальцами за рот и ощущаю, прикатившие к глазам слезы. Что я натворила, что сделала? Хочу вновь коснуться его лица, как вдруг незнакомец чеканит:
   - Теперь твоя очередь.
   - Что с ним? Что с моим братом? - резко подаюсь вперед и тут же натыкаюсь на дуло пистолета. Оно касается моей шеи. Оно холодное. Замираю, перестаю дышать, и время, наверно, тоже замирает, пусть я и не умею этого делать.
   - Не заставляй меня стрелять, - рычит венатор. Он кивает в сторону шприца и сильнее прижимает холодный металл оружия к моему горлу. - Давай.
   Я могла бы сейчас попытаться сделать хоть что-нибудь, придумать план, выкрутиться, внезапно отыскать пути спасения. Но я не нахожу в себе сил. Единственное, о чем я думаю, так это о Саше, холодные руки которого касаются моих колен. И ничто сейчас не важно. Я беру шприц, наполняю его до половины вакциной, а затем неосознанно ввожу сыворотку себе под кожу. К счастью, боль проходит быстро. Она пронзает все мое тело, но затем исчезает, одновременно с мыслями, и перед глазами вдруг темнеет.
  
   Запах гари. Меня толкают вперед, и я оказываюсь в чьих-то объятиях.
   - Береги ее, береги! - хрипит женский голос.
   Ничего не вижу, только расплывчатый силуэт. Тяну к нему руки, как вдруг он просто-напросто исчезает. Мгновенно.
   - Нет! - я срываюсь с места, однако отпружиниваю назад. Пальцы, сжимающие мои плечи, становятся настойчивыми. Они впиваются под кожу, делают больно, и я ору, что есть мощи, пытаясь отбиться, пытаясь вырываться. Что происходит? Где я? Куда пропала мама? Детский голос над ухом вдруг командует:
   - Анна! Перестань! Не надо!
   Столбенею.
   - Аня!
   Оборачиваюсь.
   - Прекрати!
   Открываю глаза и вижу белые стены. Сначала думаю, что это светлые пятна мелькают и крутятся перед моим носом. Однако затем вращение прекращается. Я несколько раз моргаю, рассеянно встряхиваю головой и поднимаю руки. Точнее не поднимаю. Смотрю вниз и с ужасом обнаруживаю сдавливающие их силки. Я привязана.
   - О, Господи, - в панике расширяю глаза. Порывисто дергаю руками, изучаю стул, к которому едва ли не пришиты с помощью толстых нитей все мои конечности и приготавливаюсь орать. Громко орать.
   - Мы обработали веревки специальной вакциной, стул так же пропитан данным средством для того, чтобы твои ладони не сумели им навредить, - вдруг пропевает мелодичный голос, и я резко вздергиваю подбородок. Передо мной невысокая, широкоплечая женщина с безумно вьющимися, угольными волосами. Она дергает губами, поправляет юбку и неуклюже шагает вперед, - ты ведь пользуешься ими, когда пытаешься все испепелить, правда? - Она эмоционально взмахивает руками. - Мы это учли.
   - Что происходит? Кто вы и...
   - Тшш. - Незнакомка в один скачок оказывается прямо перед моим носом. Я тут же впечатываюсь в нагретую спинку стула, от страха поджимаю губы и молюсь, чтобы она не заметила мой трясущийся подбородок. Непроизвольно изучаю ее морщинистое, бледное лицо с огромными, широкими карими глазами. Бешеными глазами. Как у собаки. - Ты лучше не задавай вопросов, - неровным голосом говорит она. Неуклюже закидывает назад локон кудрявых волос и улыбается, - мы не любим любопытных.
   - Но мы - это...
   В руке незнакомки, будто по волшебству, появляется тонкий, микроскопический нож. Она порывисто взмахивает им в воздухе, дергается, и в ту же секунду моя щека вспыхивает от боли. Я вскрикиваю.
   - Никаких, - орет она, а затем шепчет, - вопросов.
   Не знаю, что делать. Как быть. Еле сдерживаю в груди панику, а она так и рвется наружу, так и горит внутри. Отворачиваюсь, зажмуриваюсь, судорожно пытаюсь найти выход, в отчаянии вновь дергаю руками - тщетно. Осматриваюсь - вокруг лишь белые стены. Даже двери не видно. Я в западне, господи, я в ловушке!
   - Разве мамочка не научила тебя слушаться старших? - женщина произносит вопрос с таким явным подтекстом, что я даже не успеваю одуматься, как оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. - О, - пошатываясь, восклицает она и улыбается, - кое-кого цепляют разговоры о прошлом?
   Наблюдаю за кривой ухмылкой незнакомки. Она расхаживает передо мной, вертя в руках микроскопический ножик, и я уже представляю, как силой отбираю его и вспариваю ей горло.
   - Мелли, Мелли, - вздыхает женщина, - на кого же ты оставила детей.
   - Мелли? - меня не пугает боль. Я вдруг чувствую себя такой смелой, что не страшусь задавать вопросы. - Вы говорите о моей матери?
   - Нонсенс, нонсенс! Кареглазая ничего и не слышала о Мелли. Как же так?
   - Мелли - это моя мама?
   - Мелли - это чудовище.
   Сглатываю и упрямо вскидываю подбородок:
   - Что вы имеете в виду?
   - Ты мелкая, - внезапно прагматично отрезает женщина. Подходит ко мне и протяжно вздыхает, - мышц - нет, спина слабая, суставы трещат, сложение, как у ребенка. Тебя легко не заметить. В отличие от Маргариты.
   Незнакомка обходит стул. Я чувствую взгляд, прожигающий мою спину, и напрягаюсь, стиснув связанные руки. Все думаю, как же выбраться, однако непроизвольно увлекаюсь ее смутными подсказками.
   - Она - умная. А ты, - мои плечи вдруг сдавливают сильные пальцы, - ты слабая, чужая. Я бы сказала, неосведомленная, но...
   Дергаюсь в сторону, пытаясь сбросить с себя руки незнакомки, и вдруг слышу ее едкий, громкий смех. Женщина внезапно освобождает мои плечи и резко возникает прямо перед моим лицом. Буквально в нескольких сантиметрах от моего носа. Она касается длинными пальцами моих щек, подбородка, затем накручивает на мизинец локон моих волос, и обнажает ряд неровных, белых зубов. Будто шипит.
   - Знала ли ты, Анна, что твой настоящий отец мертв?
   Я не могу вымолвить и слова. Чувствую, как к горлу подкатывают рыдания, прикусываю губу и нервно киваю.
   - А знаешь ли ты, кто его убил?
   - Вы, - выплевываю я, - вы убили моих настоящих родителей!
   Женщина вдруг ласково убирает назад мои волосы. Поглаживает их. Поправляет. Она любовно осматривает мои веснушки, мои дрожащие губы, а затем наклоняется к моему уху и шепчет:
   - Мелли Флер, Амелия, моя красавица, моя подруга, и мой брат - мой мертвый, мой усопший, мой сгоревший брат. Не у всех историй счастливый конец, - чувствую, как женщина грубо хватает мое запястье, как она прикасается к нему чем-то острым, как она вонзает это что-то мне прямо под кожу, и кричу от боли, - жечь их всех, - шипит она, нависнув над моим лицом. - Жечь вас всех! Бог решит: кто свой - кто чужой. И он уже не принял Мелли, и тебя он не примет, и Маргариту уничтожит! И единственное, что спасет ваши проклятые души, - сумасшедшая вдруг отпрыгивает в сторону и неврно прячет в карман окровавленный ножик, - смерть.
   Ощущаю на глазах слезы и испуганно смотрю вниз, на свою руку. Она в крови. Запястье пульсирует, будто собирается взорваться, и мне ничего не остается, как позволить внутреннему огню выйти на свободу.
   - Убью вас, - пошатываясь на стуле, рычу я, - убью. Убью вас всех.
   Женщина вдруг обиженно сводит брови. Спрашивает:
   - За что? Ты должна сказать мне спасибо! Я усмирю в тебе зверя. Я усмирила его в теле твоей матери, и сделаю это вновь.
   - Фанатичка! За мной придут! И тогда...
   Незнакомка подлетает ко мне и с размаху ударяет по лицу. В шоке я замираю на полуслове. Смотрю перед собой, на стену и не могу сосредоточиться ни на одной мысли. Разве что думаю, что навсегда останусь здесь, и умру здесь.
   - Мой брат не позволил бы тебе так говорить со старшими, - срывающимся голосом восклицает женщина. - Мой брат убил бы тебя в ту же секунду.
   Чувствую во рту привкус крови. Оборачиваюсь и сужаю глаза:
   - Что же он тогда вас предал?
   - Он сбился с пути.
   - И устроив пожар, вы излечили его душу?
   - Это не мы устроили пожар, - чеканит незнакомка и расширяет и без того широкие глаза. Я вдруг понимаю, что эта женщина ужасно напоминает мне Риту: своим голосом, своими движениями, своей внешностью. Словно точная копия. Да, Рита не сумасшедшая, и еще ни разу не поднимала на меня руку, но черт подери. Они, действительно, схожи! Неужели эта незнакомка и, правда, родная сестра моего настоящего отца? Выходит, она приходится мне родственницей? Матерь Божья. Меня пытает, возможно, собственная крестная! Выплываю из мыслей, когда она говорит, - это Амелия устроила пожар. Это из-за нее погиб мой брат, твой отец, ее муж. К счастью, ей воздалось за этот грех. Бог видит все, Анна, и поэтому он забрал ее вместе с ее же злостью. И не на небо. Поверь.
   - Она защищалась, - ощутив обязанность вступиться за мать, восклицаю я, - она боялась вас и поэтому...
   - Что поэтому? - перебивает меня женщина. - Что? А? Амелия никогда ничего не боялась! Она - само порождение зла, и ты, - она указывает на меня пальцем, - ты такая же. Пусть еще и не подозреваешь об этом. А твоя сестра? Моя дорогая крестница, Рита, солнышко, она еще коварней, чем весь наш орден вместе взятый! Вы - это единственное, что осталось у меня от моего брата, и вы - это единственно, что осталось от этой проклятой Мелли. И если выбирать между семьей и долгом - я выберу долг.
   - В отличие от моего отца.
   Эти слова задевают женщину. Она вскидывает широкий подбородок, дергается и шипит:
   - Да. Даже в отличие от него.
   Мы смотрит друг на друга. Из моего запястья каплями валится на белый пол алая жидкость, губа горит, плечи стонут, но я сижу так ровно, как никогда прежде. Я не позволю ей ощутить мою слабость, пусть внутри и сгораю от страха. Я буду смелой. У меня нет выбора. Таких людей не возьмешь банальной силой. Их испугает лишь всеобъятная храбрость, граничащая с безумием.
   - Мы пытались убить тебя столько раз, - пропевает женщина и вновь приближается ко мне. Она облизывает губы и пожимает плечами, - как же так? Я месяцами ломала голову, все пыталась понять: Рита ведь была мертва, и ничто не способно было спасти твое душу. Но планы проваливались раз за разом, один за другим. Не было этому объяснения! Не было! Пока однажды Бог вдруг не свалил на меня ответ, вместе с давно ушедшими родственными чувствами. Я поняла, что ошибалась. Что Маргарита жива, и что именно ее дар не дает тебе уйти, ведь сильнее любви в нашем мире так мало вещей. Любовь - безумна, она опасна хотя бы потому, что лишает рассудка. И она пронзила Риту. Сделала ее слабой, заставила рассекретиться.
   Сглатываю. Меня пугает эта женщина. Уж кто и безумен, так это она.
   - Способность Маргариты в замедлении, ты же знаешь, да? Я никогда не замечала ее рядом с тобой в те моменты, когда план должен был срабатывать. Ты просто вдруг не переходила нужную улицу, или не шла в институт, или забывала дома какую-то вещь. Такие глупости, а они спасали тебе жизнь. И тогда Бог подсказал мне: Рита не просто прыгала во времени - чего и так достаточно, чтобы осквернить силы Господа нашего, ибо никто не должен превосходить его по мощи и величию. Она смешала вашу кровь. Это своего рода магия. Конечно, я не называю вас ведьмами - это глупо. Здесь дело не в колдовстве, а в особенно развитом мозге, который работает иначе, чем у остальных. И, тем не менее, этот факт, ее капля крови - она возрождает тебя каждый раз. Ты, как феникс. Понимаешь?
   - Капля крови? Что? Вы же сами только что сказали, что дело не в колдовстве.
   - Это психология. Мозг Риты настроен на другую волну. Она просто связала вас, просто слила ваши души, понимаешь? Сложно объяснить. Это..., - незнакомка эмоционально взмахивает руками в стороны и дергается, - это неясно мне, ясно лишь Богу одному. Но суть в том, что ты не умрешь, пока часть Маргариты не исчезнет из твоего организма.
   - Что? - я вдруг замираю. - Что вы имеете в виду?
   - Все просто. Не бойся. Сегодня ты не умрешь, это будет бессмысленно. Все пойдет по кругу, я забуду эти дни...
   - Тогда что вам нужно? Что вы хотите со мной сделать?
   - Обескровить. Ну, не так утрировано, конечно, - ее лоб морщится. Она нервно пожимает плечами и улыбается, - просто вывести ту часть Риты, которая возвращает тебя к жизни.
   Мне приходится глубоко втянуть в легкие воздух, чтобы не задохнуться. Я вскидываю подбородок, уже вижу в голове картинки того, как меня специально пытают, чтобы частично обескровить, и зажмуриваюсь. Мне страшно. Мне очень страшно.
   Неожиданно замечаю, как за спиной женщины открывается белая, широкая дверь. Входит мужчина. Он перекладывает в правую руку черную, бархатную накидку и отрезает:
   - Вам нужно...
   - Мы разговариваем! - вдруг яростно вспыхивает женщина, срывается с места и со всей силы ударяет мужчину по лицу. Его очки валятся на пол. Сам венатор не произносит и звука. Выпрямляется и, как ни в чем не бывало, говорит:
   - Простите. Видалина, вас ждут.
  
   Видалина - что за имя? Моя мать - Амелия. Ее лучшая подруга - Видалина. Как же звали моего настоящего отца? Аврелий? Или, может, Святослав? Конечно! Я не Анна - а Генриетта, Рита - Симона. И все мы - огромная семья придурков.
   - Хорошо, - кивает женщина. Вырывает из рук венатора накидку и неуклюже просовывает в нее угловатые руки. Затем она вытаскивает из штанов маленький ножик, поворачивается и говорит, - одну минутку.
   В ту же секунду ее тело оказывается прямо перед моим носом. Видалина - или как так ее зовут - взмахивает рукой и делает небольшой порез чуть правее моей сонной артерии.
   - Мы же не хотим, чтобы ты умерла, - мурлычет женщина, одаряет меня кривой улыбкой и вихрем уносится из комнаты.
   Мое горло прошибает боль. Едва в помещении я остаюсь одна, как тут же горблюсь и с силой стискиваю зубы. Не реветь. Не реветь! По ключице стекает тонкая полоска крови, запястье пульсирует, все болит, а в груди такой дикий страх, что я бы сейчас испепелила целое здание, будь мои руки на это способны. Надо что-то делать. Но что? Я судорожно осматриваю белую комнату и не вижу ничего, кроме черных, разбитых очков венатора. Дергаюсь, вновь пытаюсь порвать веревки, связывающие мои запястья, ноги, но тщетно. Все это тщетно!
   - Черт подери! - ору я, разъяренно верчусь на стуле и трясу головой. - Черт, черт, черт!
   А кровь течет из моей шеи более упорно. Я смотрю вниз, вижу, как она скапливается на моих ногах, и прикусываю дрожащие губы. Как не сходить с ума? Как не паниковать, когда понимаешь, что смерть так близко? Когда не знаешь, как выбраться? И когда ощущаешь себя абсолютно беспомощной? Да, я буквально на грани срыва! Едва сдерживаю внутри бешеный рев, как вдруг вновь бросаю взгляд на очки венатора. Точнее на стекла, которые от них отлетели. Безумный план загорается в моей голове так же ярко, как лампочка. Я поджимаю губы и неуклюже подпрыгиваю, пытаясь сдвинуться с места. Стул тяжелый. Однако мне удается приблизиться на несколько сантиметров к очкам. Прыгаю еще раз, и еще, и еще. Неожиданно переборщив, я верещу и валюсь на бок, сильно ударившись о пол локтем.
   - Господи, - шепчу я, но все равно упрямо отталкиваюсь ногами от пола. Смотрю на стеклышки и подлезаю к ним. Все ближе и ближе. Наконец, они около моих рук. Немного поворачиваюсь, чтобы обхватить их пальцами, прикусываю внутреннюю сторону щеки и задерживаю дыхание. Давай же, давай! Пожалуйста! Есть! В моих пальцах длинный, неровный кусочек стекла, оставшийся от черных очков. Что дальше? Стараюсь избавиться с его помощью от веревок, стискивающих мои запястья. Но, Господи, это не так уж и просто, как мне казалось. Скорее - нереально. Сначала стекло даже не достает до силков. Я рычу, пальцы сковывает судорога, но мне плевать. Отчаянно пытаюсь разрезать безобразным куском веревку, и закрываю глаза, и прошу мне помочь любые силы. И повторяю про себя: лишь бы получилось, лишь бы сработало! И вдруг чувствую, как силки ослабевают.
   - О, - срывается с моих губ. Я распахиваю глаза и усерднее надавливаю рукой на стеклышко. Оно царапает мне руку, но я даже не обращаю на это внимание. Все тру, тру, и тру, и неожиданно моя рука вырывается на свободу. - Да! Да!
   Улыбаюсь, радостно верещу и, перекатившись на другой бок, разрезаю тем же стеклом веревку на втором запястье. Затем освобождаю ноги. Поднимаюсь с пола, выпрямлюсь и решительно сужаю глаза: теперь вряд ли кто-то встанет на моем пути.
   Несусь к белой двери. Прикладываю к ее поверхности ладони, сосредотачиваюсь и выкидываю из самой глубины своего сердца такую жгучую, ядовитую ненависть, что она в два счета превращает дверь в груду пепла. Улыбаюсь. Выхожу за порог, уверенно переставляю ноги, считаю себя непобедимой, сильной, смелой, как вдруг просто-напросто врезаюсь в стену от дикой боли. Кричу, опускаю взгляд вниз и вижу дыру от пули в своем боку. Хватаюсь за нее пальцами. Оседаю вниз. Слышу сзади людей, слышу, что они кричат: не убивать ее, оставить в живых. И вроде это мой козырь, и вроде надо бежать. Но я даже ногами не могу пошевелить. О чем я думала? Кем себя возомнила? Руки трясутся от боли, все тело сводит такая судорога, что даже пытки Видалины представляются мне наслаждением, а в голове то и дело крутится: почему ты не подумала, прежде чем выходить? Почему ты не обернулась, Аня? Я вдруг вспоминаю слова Риты о том, что я импульсивна. Сейчас бы усмехнуться на этот счет. Да вот - сил нет.
   Тяну себя вперед. Наваливаюсь всем телом на какую-то широкую, серую дверь, и, к удивлению, проваливаюсь за ее порог. В комнате горит тусклый свет. Мне едва хватает сил подняться и забаррикадировать проход металлической палкой: просовываю ее через длинные, овальные ручки. Оглядываюсь, понимаю, что пропала, что мне конец, что я умру, да, скоро умру. И прикрываю окровавленными ладонями рот. Что же мне делать? Что делать? Вновь изучаю небольшое помещение. Собираюсь кинуться в самый его угол: вдруг спрячусь? Вдруг венаторы там меня не найдут! И я бы поняла через время весь абсурд моей прозрачной надежды, если бы не увидела стол. А на нем девушку. Знакомую мне девушку. Даже слишком хорошо знакомую.
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПЕРЕМЕНЫ.
  
   Удивительно, но я забываю о боли. Может, это шок? Не знаю. Я просто опускаю руки, смотрю перед собой и не верю. Не верю, потому что списываю данную галлюцинацию на последствие выброса адреналина, потери крови, чего угодно! Ведь этого попросту не может быть! Не может! Я пытаюсь убедить себя в этом, и в то же время боюсь даже моргнуть: вдруг девушка испарится? Подхожу к ней. Медленно и слабо. Но все-таки приближаюсь к высокой, фигуристой шатенке, похудевшей настолько сильно, что я бы, возможно, при встрече ее и не узнала. Щеки впали, талия сжалась. Я касаюсь пальцами лица подруги и спрашиваю, не знаю, кого, ведь она без сознания:
   - Никка?
   Моя лучшая подруга. Здесь. Избита. Ее пытали? Кожа изранена, одежда изношена. Сколько времени Никка провела тут и главное: почему?
   Боль вновь напоминает о себе. Но я упорно не обращаю на нее внимание. Смотрю на подругу, хватаюсь за ее теперь худые плечи и встряхиваю их. Кричу:
   - Никка! Очнись, Никка!
   В эту же секунду дверь распахивается. Я знала, что рано или поздно венаторы ворвутся, но сейчас не могу с этим смириться. Оборачиваюсь. Понимаю, еще чуть-чуть, и я попросту рухну на пол от потери крови, но все равно собираюсь дать отпор, как вдруг вижу их. Рита и Рувер. Они здесь! Взгляд парня начисто припечатывает меня к полу. Рувер решительно идет ко мне, а я указываю в сторону Никки и говорю:
   - Ей надо помочь. Ее надо вылечить! Вытащить отсюда!
   Но он не слышит. Он порывисто притягивает меня к себе и касается пальцами раны на моем боку. Тут же все мое тело охватывает волна приятного тепла. Я смотрю в черные глаза Рувера, пытаюсь увидеть в них отвращение, жалость - что там он обычно ко мне испытывает - но вижу лишь испуг. Затем он дотрагивается до пореза на шее, потом лечит запястье, губу. И я не понимаю, к чему исцелять такие мелочи, но не хочу сопротивляться. Просто послушно нахожусь в его руках и где-то в глубине своей души безумно радуюсь, что теперь он рядом.
   - Живее! - грубо командует Рита. Я выглядываю из-за плеча Рувера и вижу, как шатенка стоит с вытянутыми руками около выхода. - Я не могу замораживать их вечно! Где твой брат?
   - Саша, - стыдливо хватаюсь ладонями за голову. Как я могла забыть? Господи. Нервно оглядываюсь. - Я не знаю, что с ним. Мы отрубились в машине.
   - Тогда надо найти его.
   - Да. И еще, - перевожу взгляд на Рувера. - Я не могу оставить ее здесь.
   - Кого?
   Рита все-таки подбегает к нам. Смотрит на Никку и недовольно морщит лоб.
   - Ты издеваешься? - злится она. - Это лишний груз. В здание полно венаторов. Если Рувер понесет ее, то мне придется отбиваться одной. А это чистой воды самоубийство.
   - Рита, прошу тебя, это моя подруга.
   - И что теперь?
   - У нас нет времени на разговоры, - неожиданно вмешивается "немецкая речка". Он стаскивает со стола тело Никки и идет в сторону выхода, - за мной. Живо.
   Я благодарна ему. И все же чувствую себя паршиво. Рита выглядит такой разъяренной, что с ней даже рядом страшно находиться. Удивительно, но именно сейчас я вижу в ней родственные повадки любимой крестной - Видалины.
   Мы бежим по коридору, заполненному замороженными венаторами. Я боюсь, что еще чуть-чуть, и они вновь оживут, придут в себя. Но, к счастью, этого не происходит. Мы успешно преодолеваем несколько этажей, заглядываем в комнаты, однако находим лишь оборудование со странным, желтоватым веществом: беру образец с собой. Врагов Рита превращает в статуи. И мне кажется, что мы, действительно, сможем выбрать отсюда. Правда, так кажется.
   Саша оказывается на пятом этаже. В отличие от меня, он не связан. Сидит в самом конце длинной, прямоугольной комнаты и держится руками за окровавленную голову. Я срываюсь с места.
   - Саша! - падаю перед ним на колени. Не знаю как - просто вдруг касаюсь пальцами его раны на виске и стягиваю ее. Мгновенно. Брат ошеломленно вскидывает брови.
   - Что? - Только и спрашивает он.
   А я неврно усмехаюсь. Обнимаю его за плечи и шепчу:
   - Пошли. Нужно выбираться отсюда.
   Едва мы покидаем "клетку", как срабатывает сигнализация. Белые коридоры вспыхивают, окрашиваются в ярко-красный свет, и у меня в груди тут же взрываются горячие, огромные шары из страха. Осматриваюсь. Нахожу взглядом Риту и спрашиваю:
   - Как вы сюда попали?
   - Через главный вход, - гордо отвечает шатенка. Затем вскидывает подбородок и добавляет. - Правда, сейчас нам вряд ли удастся это повторить.
   - Но как тогда мы выберемся?
   - Найдем другой способ.
   Ее оптимизм придает мне надежды. Правда, надежды на что? На то, что мы останемся живы? Или на то, что мы все-таки выберемся отсюда?
   Несемся по коридору. Саша держится рядом, Рувер крепко сжимает тело Никки. И только Рита то и дело взмахивает руками, замораживая людей, пули, двери - попросту любую вещь, способную нам навредить. Я внимательно слежу за ней. Говорю себе, что применю силу, если потребуется, однако каждый раз попросту не успеваю отреагировать на то или иное движение. Плетусь рядом. Изучаю открытые кабинеты, вижу, как замирают, находящиеся в них люди с пробирками, и думаю: что же они пытаются изобрести? И какое именно средство помешало мне испепелить веревки и стул? Если клан Аспид нашел наше слабое место, нашел вещество, способное воспротивиться нашим силам - стоит ли вообще пытаться с ним бороться?
   От мыслей меня отвлекает противный, скрипящий звук. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, как в метрах пятидесяти от нас начинает закрываться огромная, металлическая дверь. Сверху вниз. Она просто опускается. Просто перекрывает нам проход к свободе.
   - О, нет.
   - Быстрее! - восклицает Саша. Он собирается взять меня за руку, но я покачиваю головой.
   - Не надо. Беги один.
   - Почему?
   Не отвечаю. Просто знаю, что не стоит цепляться за меня, когда все мы так уязвимы. Саша и Рувер проскакивают на другую сторону. Я тоже собираюсь проскочить, однако сначала оглядываюсь и недоуменно вижу Риту, притормозившую на повороте. Она оборачивается, красные огни играют на ее лице, мигают, тухнут, становятся ярче.
   - Эй! - кричу я. - Что ты делаешь?
   - Надо заморозить погоню.
   - Зачем? Ты же не успеешь!
   - Успею!
   Сирена прожигает голову, верещит будто дикая. В панике смотрю на опускающуюся, толстую металлическую дверь и думаю, что мне не хотелось бы умереть под ее весом. Хотя кому бы хотелось? Слышу топот ботинок. Даже в таком шуме, он нагнетает страх, поджигает нервы. Наконец, появляются венаторы. Шатенка тут же взмахивает руками, и как всегда мужчины в черной униформе мгновенно превращаются в обездвиженные статуи, теряют всякую опасность. Облегченно выдыхаю. Наверно, я и не дышала до этого. Рита несется ко мне. Я проскакиваю под металлической дверью, уже достигающей моих плеч, и бегу к остальным. Они ждут на следующем повороте. Интересно, куда нам идти дальше? Вдруг это здание уже опечатано? Что если задвинулись все аварийные двери? Как нам тогда выбираться? Может...
   Выстрел.
   Я примерзаю к месту, оборачиваюсь и сквозь маленькую, еще оставшуюся щель вижу Риту. На полу.
   - Нет, - шепчу я. Разглядываю пятно крови, появившееся рядом с ней, вижу, как трясутся ее плечи, даже чувствую ее боль. И не раздумываю. Ни секунды. Бегу обратно.
   - Аня!
   Кричит брат. Я оборачиваюсь, только проскользнув под дверью. Вижу лицо Саши, вижу, как он несется ко мне. Еще я вижу Рувера. Наши глаза встречаются буквально на несколько секунд, но мне этого хватает, чтобы ощутить всю силу его беспомощности. И я никогда не забуду этого взгляда. Никогда не забуду горящего в нем волнения.
   - Аня, я иду, - орет брат, - Аня, я...
   Аварийные двери плотно закрываются с глухим треском. Я позволяю себе испугаться всего на мгновение. Затем выпрямлюсь, оборачиваюсь и вижу перед собой человек тридцать. Каждый из них понимает, что убить меня - сделать себе хуже. И я пользуюсь этим фактором так нагло, что даже не успеваю подумать об их жалких жизнях. Мне достаточно видеть раненую Риту, мне достаточно вспомнить искалеченное тело Никки. Мне достаточно подумать о похищенном отце. Я делаю четыре больших шага вперед. Теперь шатенка позади меня. Венатор говорит что-то, просит сдаться? Я не реагирую. Ощущаю в себе такую дикую злость, смешанную с паникой, страхом, ужасом, приподнимаю руку, касаюсь пальцами стены и просто-напросто представляю, как от них линиями исходит моя сила, моя способность ускорять, превращать в пепел, уничтожать. Так и происходит. Толстыми трещинами покрываются стены здания. Темной волной мой дар несется навстречу смертникам, и когда он их настигает - они превращаются в пыль, в ничто. Кто-то пытается убежать, но я догоняю и их. Выпускаю наружу такой дикий разряд энергии, что даже земля сотрясается под ногами. Мужчины кричат. Как трусы. Они бросают ружья, они, наконец, понимают, с кем связались. Но парадокс в том, что даже я не понимаю, на что способна. Уже через минуту пол становится похожим на треснувший лед. Глыбы поднимаются, рушатся, потолок обваливается. В этом хаосе я могу лишь стоять и наблюдать за тем, как моя сила не просто уносит жизни, но и стирает с лица земли. И главное: меня не это не пугает. Все, что находится за пределом носков моих ботинок, трещит, раскалывается и гниет. Сверкают искры, пыль превращается в ветер и порывисто откидывает назад мои волосы, а я не двигаюсь, наблюдаю. Шокировано, ошарашенно, но без сожаления. Вскоре я понимаю, что замечаю лишь пустоту. Дым оседает, грохот прекращается. Наступает тишина. И я вижу лишь куски неба, где-то вдалеке очертания города, и обломки. Руины. За моей спиной нет и трещины. Зато перед моими ногами - кладбище.
   Вдруг слышу стон. Оборачиваюсь.
   У Риты кровь брызжет, как фонтан. Я падаю перед ней на колени и испуганно замираю, впадая в ступор. Шатенка корежится, кривит пальцы, беззвучно открывает рот, а у меня только и получается, что ошарашенно на нее пялиться.
   - Р-р-рита, - прикладываю дрожащие руки к ее груди. Дыра прямо в центре, между ребер. Создается впечатление, что шатенка захлебывается в собственной крови. - Я помогу, помогу.
   Придавливаю пальцы, жду, когда же сработает вуду-магия, но ничего не происходит. Вокруг летают серые клубья дыма. Сирена больше не разрывает воздух на части своим писком. И лишь скрип ботинок Риты о грязный кафель нарушает тишину.
   Девушка вдруг стискивает зубы. Ее тело сводит жуткая судорога, спина прогибается, и новая волна крови выливается из раны наружу.
   - Господи, - мои руки почти по локоть алые. - Почему не выходит? Почему не получается? Эй, Рита! Рита смотри на меня! Рита! - глаза шатенки закатываются. - Нет, нет! Эй! - бью со всей силы сестру по щеке. - Давай же, очнись. Очнись!
   В панике осматриваюсь. Все кружится, переливается. Пытаюсь втянуть в легкие воздух, но лишь кашляю, ощутив во рту мерзкий привкус крови. Наклоняюсь над лицом шатенки, хватаю ее дрожащими пальцами за плечи и рычу:
   - Не оставляй меня, Рита! Не оставляй! Что же это? А, что же? - вновь касаюсь пальцами раны и всхлипываю. - Боже мой, прости меня, прости! Рита, пожалуйста. Ну, же! Ну! Давай!
   Кладу голову на плечо девушке. Слышу, как она кряхтит, чувствую, как трясется ее тело, и зажмуриваюсь, крепко-крепко. Думаю: это же моя сестра. Моя родная сестра. Почему я должна с ней расстаться? Осознание того, что нас все-таки что-то связывает, приходит ко мне лишь сейчас, когда я понимаю, что могу навсегда ее потерять. И именно поэтому я сорвалась с места. Именно поэтому я кинулась на помощь. Не бывает сильных людей. Бывают ситуации, когда приходится таковым становиться. И ты превращаешься в смельчака отнюдь не потому, что выбираешь нужный момент. Истинно рисковать своей жизнью мы можем только ради близких. Ради тех, кто в нашем сердце. И Рита дорога мне. Очень. Я не знаю, как это объяснить. Это не в голове. Это где-то внутри. Там где сейчас разрывает на части Ритино тело свинцовая пуля. И это не желание. Это инстинкт. Это мой выбор.
   Ощущаю тепло в своих ладонях, опускаю взгляд вниз и понимаю, что окружающая наши тени лужа впитывается в тело Риты, словно в губку. Расширяю глаза.
   - Что за...
   Выпрямляюсь. Изучаю свои руки, хмурю лоб и испуганно вскрикиваю, когда шатенка резко приподнимается. Она стискивает в пальцах дырявую рубашку, осматривается, тяжело дышит и, кажется, совсем не понимает, что происходит. Ее подбородок трясется. Шея измазана кровью. Шатенка хрипит:
   - Болит.
   Растеряно вскидываю брови:
   - Что болит?
   Она не отвечает. Касается рукой между ребер и горбится. И я не могу на это смотреть, просто подаюсь вперед и крепко обнимаю девушку за талию. Кладу подбородок на ее тонкое плечо.
   - Что с тобой?
   - Ничего.
   Но со мной много чего. И это "чего" кипит внутри, горит и воспламеняется. Я вдруг понимаю, что спасла Риту лишь потому, что поверила в нас. Поверила в свои чувства, в ее искренность. Сашу излечить было просто: любить его меня воспитывали с трех лет. А вот шатенку. Жаль, что мне пришлось пройти через такой кошмар, дабы осознать, насколько сильно важна ее жизнь. И, тем не менее, я благодарна. Ничто так не заставляет ценить вещи, как близость их утраты.
  
  
   Мы больше не возвращаемся домой. Пересекаем чужие кварталы, разглядываем чужие улицы, едем по темноте и молчим. Не знаю, чего ждут Рувер, Рита или Саша. Мне просто страшно. Как всегда. Я смотрю в окно и не могу избавиться от тяжелого, ноющего чувства в груди, ведь я убила стольких людей. Убила. Что это значит? Что это изменит, а, главное, насколько сильно?
   - Женщина, которая держала меня в плену, говорила о маме, - потираю нос и перевожу взгляд на Риту. Шатенка даже не двигается. Не подает вида, что ей не по себе, что ей страшно, или хотя бы некомфортно. В конце концов, она просто была на грани смерти. Что в этом такого?
   - И?
   - И она сказала, Мелли Флер была чудовищем.
   - Так и сказала?
   - Прости, дословно не получится.
   - Аня. Эта женщина пытала тебя, хотела обескровить, - Рита, наконец, оборачивается, и в ее взгляде я замечаю растерянность, - неужели ты собираешься поверить всему, что наплел ее язык?
   - Видалина была убедительна.
   - Видалина?
   Я вдруг понимаю, что шатенка не подозревает о родственных узах, связывающих наши семьи. Даже не хочу думать о том, как бы тактичнее преподнести данную информацию. Пару раз глубоко вздыхаю и выпаливаю:
   - Видалина - наша крестная.
   - Что?
   Машину ведет вправо. Резко перевожу взгляд на Рувера и собираюсь заорать во все горло, ведь умереть на дороге, после недавно произошедших событий - до невозможного глупо, но парень выравнивает нос автомобиля.
   - Еще раз, - требует шатенка, - что ты сказала?
   - Наш отец предал клан Аспид. Сбился с пути. Полюбил Амелию и таким образом нарушил закон. Так что, - прочищаю горло, - кажется, изначально, наш папа был венатором. Как и его родная сестра.
   - Тебе солгали.
   - Не думаю. Видалина - сумасшедшая, но она не стала бы мне врать.
   Саша крепко сжимает мою руку. Он молчит, сливается с темнотой, и, кажется, отсутствует, витает высоко в облаках. Однако стоит мне только об этом думать, как тут же его пальцы стискивают мою ладонь. Я улыбаюсь: брат рядом. И нас теперь вряд ли что-то сможет разлучить. Опускаю взгляд и изучаю закрытые глаза Никки. Она так и не пришла в себя. Изредка дергается, будто отбивается от ночных кошмаров. Ох, как же мне хочется с ней поговорить! И как же сводит желудок, едва я себе это представляю. Мы теперь совсем другие. Как я посмотрю в ее глаза? Как начну разговор, если знаю, что убила человека, которого она любила.
   Мы приезжаем к высокому девятиэтажному зданию. Я его помню в похожем вечернем одеянии. Рувер паркуется. Собирается заглушить двигатель, как вдруг Рита внезапно распахивает дверцу и вырывается наружу. Плетется к дому. Я хочу спросить: что случилось, но не успеваю. Даже не обернувшись, шатенка исчезает за металлической дверью подъезда и оставляет нас в полном недоумении.
   - Что произошло? - я перевожу взгляд на Рувера. - Не понимаю. Немного поздновато для подобной реакции. Как считаешь?
   - Я поговорю с ней. - Отрезает он. - Каждый переносит страх по-своему.
   Страх. Значит, Рите все-таки страшно.
   Мы выходим из салона. Рувер вновь подхватывает на руки Никку, поддерживает дверь для Саши, потому что тот выглядит слабеньким и горбится. Может, я вылечила не все его раны? Протираю руками лицо как раз в тот момент, когда брат поворачивается спиной к "немецкой речке". Он обходит машину, находит меня, и, не позволив мне вымолвить и слова, прижимает к себе. Крепко.
   - Ты чего?
   Саша не отвечает. Сильнее стискивает мою талию, дрожащей рукой поддерживает макушку и горбится, будто избитый, растерянный мальчишка. Я сначала ничего не понимаю, но затем вдруг слышу:
   - Я просто смотрел, - хрипит он, - просто смотрел на то, как ты рискуешь своей жизнью и ничего не мог сделать.
   - Саша. - Закрываю глаза и касаюсь щекой ее трясущейся груди. - Перестань. Не надо.
   До меня вдруг доходит, что я, действительно, затянула не все раны. Душевные порезы, куда опаснее физической боли. Остановить кровотечение снаружи, но не суметь унять его внутри - и смысл тогда в нашей силе, если она не способна избавлять от, порой, самого ужасного: от воспоминаний. Абсурдный вопрос, конечно. Я бы предпочла видеть перед собой живого брата, пусть и с ноющим терзанием где-то в груди. Но вот что предпочел бы он - это уже повод для дискуссии. Открываю глаза и замечаю Рувера. Он смотрит на нас, сжимая в руках тело Никки, и не шевелится, будто размышляет: смог бы он так же крепко обнимать своего брата, будь тот жив. И я киваю. Не знаю, зачем. То ли отвечаю на мысленный вопрос: да, конечно, смог бы. То ли просто благодарю его за то, что он здесь, рядом, стоит и молчит, выражая своим взглядом куда больше, чем он сумел бы выразить своими словами. Но Рувер никак не отвечает мне. Он просто разворачивается и уходит, и у меня внутри все вспыхивает, и я непроизвольно вновь зажмуриваюсь. И я понятия не имею, почему вдруг становится так грустно.
   Как бы то ни было, через пару минут Саша приходит в себя. Мне тоже приходится взять под контроль мысли. Я еще раз приобнимаю брата, говорю, что не зачем волноваться, и пусть сама в этом не верю, но упорно лгу. Жить в иллюзиях проще, а главное - полезнее. Смысл нагнетать панику, когда нет времени даже на сомнения. Мы поднимаемся на третий этаж. Дверь в седьмую квартиру открыта, однако внутри тихо. Разуваемся. Я прохожу в зал и на диване вижу Никку. Она все так же спит.
   - Где остальные? - Саша небрежно шмыгает носом. - Они же поднялись раньше нас.
   - Не знаю. - В квартире тепло. Даже как-то уютно. Повсюду маленькая, коричневая, бордовая мебель, книжки, фигурки неизвестных мне существ: что-то из мифов древней Греции. И я вспоминаю, как впервые очутилась в этом доме, когда венаторы похитили отца и подстрелили мой бок. Встряхиваю головой. - Может, поставишь чайник, как думаешь? - Невольно усмехаюсь. - Это абсурдно, но я очень сильно хочу есть.
   - Что же в этом абсурдного? - закатывая рукава, нервничает брат. - Тебя пытали, вот и аппетит разыгрался. Вполне нормально реакция.
   Закатываю глаза. Вряд ли сейчас хочется шутить, но смех продлевает жизнь, и, черт подери, я с удовольствием ухвачусь за эту примету. Осматриваю свою грязную одежду и стягиваю через верх толстовку. Теперь я в одной майке, но она хотя бы не пропитана насквозь кровью, что радует. Иду по коридору, закручиваю непослушные волосы в пучок и вздыхаю. Мне бы найти Риту, взять у нее парочку чистых вещей. В конце концов, даже после ванны от меня будет жутко вонять. Наверно, об это не стоит думать. Однако я все-таки человек, и даже возможность смерти не заставит меня разить так же мерзко, как один мой одноклассник в школе. Помнится, как раз-таки по этой причине с ним никто не общался. И я, конечно, понимаю, что заводить сейчас новых друзей не самое лучше время, но, тем не менее. Слышу за одной из дверей голоса. Приближаюсь и вижу шатенку. Она ходит из стороны в стороны и разгневанно взмахивает в воздухе руками. Позже я понимаю, что Рувер кидает в нее какие-то вещи, а она с рычанием и злостью их замораживает. Это такое развлечение?
   - Крестная значит, - шипит Рита и отбивается от очередной статуэтки. Та замирает прямо перед ее лицом. - Может, хватит? Рувер, черт подери, ты со своей психотерапией в печенках уже! Говорю, у меня все нормально! - шатенка отмахивается от маленькой, фигурки балерины, и та с грохотом разбивается о стену. - Ясно?
   - Ты не в себе, - размеренно протягивает парень. - Просто вздохни пару раз и все.
   - Вздохнуть? Мой отец был венатором! Моя крестная пытала Аню!
   - Ваша крестная.
   - Откуда ты знаешь? Возможно, Анина крестная какая-нибудь более известная личность в Аспиде, а не просто сумасшедшая психопатка! - Рита зажмуривается и откидывает назад спутанные волосы: интересно, они у нее вообще грязными бывают? - Что нам делать? Венаторы повсюду.
   - Мы сами виноваты. Не стоило оставаться у них дома.
   Рувер удивительно спокоен. Я приближаюсь чуть ближе, чтобы полностью видеть его лицо.
   - А ты не подумал о том, что у нас попросту нет выхода. Все повторяется. Каждый раз одно и то же.
   - Почему же? Теперь мы знаем, что твоя родственница - отличный охотник. Ведь это о ней говорили знакомые из Екатеринбурга? Сколько на ее счету? Тридцать семь или тридцать восемь наших?
   - Если ты так меня успокаиваешь - у тебя не получается.
   - Я и не пытаюсь тебя успокоить. Мне что, заняться больше нечем? Может, тебя еще и пожалеть, м? - Рувер встает с кровати, подходит к Рите, и она тут же обижено поджимает губы. - Возьми себя в руки.
   - Не хочу.
   Парень неожиданно усмехается:
   - Что?
   - А вот не хочу. Осточертело все! - Шатенка вдруг срывается с места, подлетает к тумбочке и хватает ножницы. Пару секунд и ее волнистые волосы становятся той же длины, что и кучерявые волосы "немецкой речки". Я едва сдерживаю в горле крик: зачем?
   - Так, - тянет Рувер. - И что ты этим хотела сказать?
   Рита неуверенно переминается с ноги на ногу. Думаю, она и сама не понимает, что только что сделала. Нахмурив лоб, она вдруг отрезает:
   - Надоело все. Хочу сдаться.
   - Отлично.
   - Отлично?
   - Да. У нас куча денег. Пойдем, снимем их со счета и улетим куда-нибудь.
   Шатенка недоуменно вскидывает широкие брови:
   - Серьезно?
   - Почему бы и нет.
   - А как же Аня? Мы не можем ее бросить.
   - Сдалась она тебе. Девчонка и сама со всем справится. Видела, на что она способна? Разрушила полздания! Думаю, наша помощь ей ни к чему.
   - Кого ты обманываешь? - Рита подходит практически вплотную к парню. Задирает подбородок и шепчет. - Я вижу, как ты на нее смотришь.
   - Да?
   - Да.
   Молчание. Они стоят друг напротив друга, а у меня в груди возгорается что-то настолько горячее, что даже дышать становится безумно трудно. Я делаю несколько шагов назад, обхватываю себя руками за талию и думаю: неужели Рувер, действительно, что-то ко мне чувствует? Господи, что за вздор. Мне плевать на это. Абсолютно плевать. Я собираюсь развернуться и уйти как раз в тот момент, когда "немецкая речка" вскидывает руку, прикасается ладонью к голове Риты, и ее волосы вновь отрастают до прежней длины.
   - Тогда ты понимаешь, почему самое время уезжать. - Шепчет он, перебирая вьющиеся локоны в своих пальцах.
   - Зачем ты так говоришь? - С вызовом спрашивает шатенка. - Ты же никуда не уедешь.
   - Теперь - нет.
   - И что нам делать? Я сбита с толку. Надо спасти Евгения Александровича, надо защитить Аню, ее брата, разобраться с Видалиной, а единственное, что у нас есть, это чертова записная книжка, которую отдавать врагам - полное безумие.
   - Придумаем что-нибудь другое.
   - Что? Что придумаем? Мы перестали соображать. Мы поддались эмоциям, и сами загнали себя в ловушку, Дани...Рувер. - Девушка встряхивает головой. - Прости. Я случайно.
   Парень выпрямляется, вдруг смотрит в мою сторону, но, кажется, ничего не видит. Я ошеломленно примерзаю к полу: почему он не замечает меня? Осматриваюсь, опускаю взгляд вниз и внезапно осознаю, что сама не вижу своих ног. Своих рук. Своего тела. Хочу заорать во все горло, потому что понимаю: я исчезла.
  
  
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТЬ. НЕЗРИМОЕ.
  
   Я все-таки верещу. Словно дикая. Срываю с места и, вопя, бегу на кухню к брату. Он решительно выпрыгивает из-за поворота, оказывается прямо передо мной и вдруг проносится мимо.
   - Саша! - Брат резко разворачивается. - Саша, я здесь!
   - Аня?
   Он растерянно несется обратно на кухню.
   - Да, нет, черт подери! Вернись!
   Теперь его глаза сужаются. Недоверчиво он останавливается около дивана и спрашивает:
   - Что происходит?
   - Что происходит? Что происходит?! - мне кажется, я сейчас взорвусь. Испуганно смотрю на свои руки, опять не вижу их и испускаю очередной вопль.
   - Господи, Аня! Где ты?
   - Я здесь, здесь, - подбегаю к брату и хватаю его за плечи. Тот резко отпрыгивает назад, вытягивает лицо и пищит:
   - Что за черт?
   Оглядываюсь, вижу, как в зал приходят Рита с Рувером. Сестра больше не выглядит растерянной. Видимо, показывать свою слабость кому-то кроме "немецкой речки" она не намерена.
   - Что такое? - Шатенка подлетает к Саше. - Что за крики?
   - Просто, Аня, она, - он чешет затылок и покачивает головой, - немыслимо.
   - Что немыслимо?
   - Рита.
   Сестра переводит взгляд в мою сторону и замирает, будто ее окатили ледяной водой. Расширив свои и без того огромные глаза, она открывает рот, однако тут же его закрывает. Затем опять пытается вымолвить хотя бы слово. Тщетно.
   - Я не знаю, что происходит, - дрожащим голосом шепчу я. - Просто вдруг неожиданно мои руки, они стали невидимыми, и..., - с ужасом закрываю ладонями лицо, - и я ничего не могу с этим поделать. Не понимаю, что это, почему, как?
   Вдруг слышу чей-то смех. Непринужденный. Убираю от глаз руки, выпрямляюсь и ничуть не удивляюсь, увидев улыбку на лице Рувера. Он кривит рот и говорит:
   - Быстро ты.
   - Хочешь сказать, что...
   - Да, - перебивает Риту "немецкая речка". - Это ее способность. Невидимость - что может быть скучнее.
   Я даже не понимаю, каким именно образом наши взгляды встречаются, ведь чисто теоретически видеть меня он не может. Но я всеми силами пытаюсь испепелить его взглядом. Черт подери, его сарказм уже не просто выбивает из колеи. Он безумно злит.
   - И как там? По ту сторону? Холодно?
   - Перестань, - рявкает Саша. - Лучше скажите, как это исправить?
   - Это не надо исправлять, - отвечает Рита. Она пытается найти меня взглядом, но натыкается лишь на пугающую пустоту. - Аня, ты должна контролировать этот процесс. Ты не станешь невидимой просто так, как и ноги Рувера не понесут его ни с того, ни с сего вперед. Сосредоточься.
   - Каким образом? - глубоко вдыхаю. - Я вообще не понимаю, как это случилось.
   - Успокойся. Все будет нормально. - Саша протягивает руки, и я непроизвольно хватаюсь за них как за спасательный круг. Он вздрагивает. - Ух. И, правда, ледяные.
   - И что дальше?
   - Просто дыши. Почему ты стала такой?
   - Я..., - покрываюсь румянцем и прикусываю губу. Не говорить же всем, что я бессовестно подглядывала за разговором Риты и "немецкой речки". - Я просто шла по коридору, и... - Рувер вдруг цокает. Тут же я перевожу взгляд на него. - Что?
   - Ничего.
   - Нет уж. Говори.
   Выпускаю руки брата и недовольно приближаюсь к парню. Так и тянет врезать ему по недовольной физиономии. Рувер вообще умеет веселиться, расслабляться, дышать? Или он постоянно ходит с этим каменным лицом, изредка одаряя людей лицемерными улыбками? А, может, стоит подпортить его безупречную репутацию, вроде той, что он неуловимый парень, легенда Аспида, и все-таки не скупиться на удары? Ну, разок. Всего один. Прямо по лицу. В челюсть. Или, так уж и быть, по щеке. Как истеричная жена, заставшая мужа с любовницей. Что может случиться? Никто ведь даже не увидит! А если спросят - скажу, что у него поехала крыша. Решаю, что пощечина - это уж слишком пафосно и останавливаюсь на простом пинке в плечо. Ничего личного. Размахиваюсь, говорю себе, что бить сильно не буду, а внутри злорадствую, что ударю сейчас так, чтобы этот индюк отлетел в сторону и рухнул на пол, как беззащитная девчонка. Однако ничего не выходит. Рувер перехватывает мой кулак. В воздухе. Сжимает его с такой силой, что мне становится больно. И я уже открываю рот, хочу закричать, как вдруг вижу свое отражение в его карих, темных глазах.
   - В следующий раз отвлекись на что-нибудь другое, - чеканит он и отбрасывает в сторону мою руку. - Я понимаю, что занимаю все твои мысли. Но не такое уж это и благородное занятие, хвостик.
   Меня пронзает судорога. Кажется, это предел. Внутри все взрывается, в голове все взрывается, и я совершено осознанно вновь размахиваюсь и бью его по щеке. Хлопок.
   - Никогда больше так не разговаривай со мной.
   - Так-то лучше.
   - Не лучше.
   - Отчего? Ты на что-то рассчитывала? Ты что-то почувствовала?
   Стискиваю зубы и хочу солгать. Но не получается.
   - Почувствовала. Жаль, что ты ничего не чувствуешь.
   Я ударила по самому больному и без второго комбо. И на этот раз Рувер не пытается скрыть эмоции за непринужденной улыбкой, за дымом сигарет. Он смотрит на меня и говорит что-то, не шевеля губами, и я испытываю такую дикую злость, смешанную со стыдом, что готова заорать от бессилия и ярости. Однако мы оба молчим. И тяжело дышим. И мы бы простояли так еще долго, если бы вдруг не услышали чей-то кашель.
   Оборачиваемся.
   - Простите, что прерываю, - Саша вновь прочищает горло и пожимает плечами, - но что здесь происходит?
   Рувер отрезает:
   - Ничего такого, что заставило бы меня почувствовать.
   И уходит. А я смотрю ему в след, затем смотрю на Риту, брата и шепчу:
   - Так и есть. Ничего такого.
   А затем срываюсь с места и иду в первую попавшуюся комнату.
   Сначала я думаю, что так и буду целую ночь пялиться в потолок. Мне пришлось прогнать Сашу, выслушать тираду Риты по поводу того, какой Рувер своеобразный человек, остаться наедине со своими мыслями и практически дойти до безумия. Однако затем я поворачиваюсь на бок и ощущаю что-то твердое в своем кармане. Вакцина. Именно она вытаскивает меня из гущи самобичевания. Я вскакиваю, включаю свет и дотошно исследую желтоватую жидкость в тонком, металлическом шприце. Что же это? И зачем оно Аспиду? Вряд ли смертельное вещество - для этого у них есть винтовки. Тогда что внутри? Я недолго думаю. Вдруг понимаю, что терять мне нечего: венаторы все равно не убьют меня, им это невыгодно, и задираю рукав одолженной Ритой кофты. Будь что будет. Вкалываю вакцину в запястье.
   - Ауч! - интуитивно отскакиваю в сторону и морщусь. Жжет, черт подери. Чешу теплыми пальцами ранку, вздыхаю и жду. Не знаю чего. Может, прозрения. Может, нового дара. Может, появления третьего глаза на лбу. Что там заключили в склянку мои сумасшедшие родственники? Наверняка, во главе клана мой дедушка. А бабушка - владеет такими приемами каратэ, что даже Джеки Чан отдыхает. Громко усмехаюсь и замираю: может, это вещество действует на подобных мне как хорошая порция не очень хорошего виски? Вновь улыбаюсь. Боже, да я схожу с ума. Перед глазами все плывет. Я смотрю на свою руку и вдруг вместо пяти вижу семь пальцем. Вот черт! Начались мутации! Моргаю, и, к своему счастью, уже не отмечаю изменений. Может, это лекарство сводит с ума?
   Вдруг слышу шум за дверью. Вскидываю брови и решительно покидаю комнату. Напротив - еще одна большая спальня. В ней Рита и Саша. Спят. К моему огромному облегчению - раздельно. Рита на кровати. Саша в кресле. Оба расположены так, чтобы видеть дверь комнаты, в которой горевала я. Вот уж няньки. Но пусть мой сарказм никого не сбивает с толку. Я благодарна им, безумно. Даже за такую чересчур навязчивую заботу. Крадусь в зал, уже предчувствую сладкую встречу с Рувером, как вдруг вижу совсем иное. И я к этому не готова. Абсолютно.
   Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.
   - Ты, - она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, - это ты им нужна! Ты!
   - Никка, я...
   Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.
   - Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! - Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, - это твоя вина.
   - Я ничего не знала! - Подхожу к подруге, но она тут же отскакивает в сторону. - Боже, просто поверь мне! Никка, я..., черт, ты здесь, ты в нашем городе. Но почему? Как это произошло? Ты же уехала!
   - Какой сейчас месяц?
   - Что?
   - Просто ответь!
   - Октябрь.
   - Прошло уже пять месяцев, - ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, - пять. Что же с моей мамой? А с отцом?
   - Пять месяцев? - хватаюсь ладонью за рот. - Боже мой. Они держали тебя так долго?
   - Они не просто меня держали! Они хотели узнать о тебе. Они спрашивали. И пытали. И водили на процедуры, и...
   Я отворачиваюсь. Не могу этого видеть. Мне вдруг становится трудно дышать. Хватаюсь пальцами за горло, отхожу в сторону и крепко зажмуриваюсь: как же так. Почему? Зачем они это делают? Я ведь даже не подозревала об их существовании, а они в это время пытали мою подругу. Какой кошмар.
   - Я просила их остановиться, - мямлит Вероника и медленно скатывается по стене вниз, на пол, - но они не слушали. Они все спрашивали, говорили, ты иная, ты приносишь беды. Они хотели тебя убить. Но за что?
   Вновь смотрю на Никку и не верю своим ушам. Она не знает? Не знает об Андрее? Мои колени подкашиваются.
   - Что же ты такое сделала? - хрипит не своим голосом подруга. - Что ты натворила?
   - Эти люди рассказали тебе обо мне?
   Никка складывает на груди трясущиеся руки, и я вспоминаю, как она делала нечто подобное, когда злилась или хотела поспорить.
   - Знаешь, они были не особо разговорчивы. В основном, говорила я.
   - И что ты говорила?
   - Просила прекратить.
   - Боже, Никка, я, правда, ничего не знала! Я сама относительно недавно стала частью этого мира, этого ужаса. Мне так жаль. Прости.
   Подруга отворачивается. Мы сидим друг напротив друга. Я разглядываю ее черные, почти угольные волосы, изучаю костлявые плечи, торчащие локти. Что же они с ней сделали? Никка всегда была такой живой. Такой фигуристой и здоровой. А сейчас ее кожа сероватого цвета. Она исцарапана и покрыта шрамами, будто пытали ее вовсе не пять месяцев. А всю жизнь.
   - Я приехала к Андрею, - шепчет Вероника. Она вновь смахивает с лица слезы. - На кладбище они меня и нашли.
   - Ты пыталась сбежать?
   - Аня, - наконец, она смотрит мне прямо в глаза, - я даже сбилась со счета дней, забыла, как говорить, как дышать нормально. О каком побеге могла идти речь? Я просто смирилась со своей смертью.
   - Нет. - Качаю головой. Мне больно слышать такое. - Не говори так.
   - А как иначе, когда тебя каждый день разрезают на кусочки? А знаешь их самый изощренный метод пытки? Они привязывали меня к стулу, располагали над головой чашу с водой и выключали свет. Я часами, если не днями, если не неделями сидела в изоляции, в темноте и медленно сходила с ума, ощущая ледяные капли, врезающиеся в мой лоб, словно булыжники. А еще одна сумасшедшая любила выводить на моей коже твое имя. - Она резко задирает рукава оборванной туники. Я вдруг вижу десятки шрамов, пересекающихся и образующих мое имя. - Мне наверно больше ничего в этой жизни не страшно. Ничего. - Ее глаза стальные. В них слезы, в них сила, и я не знаю, что сказать или сделать. Просто подползаю к Никке, неуверенно тяну в ее сторону пальцы и шепчу:
   - Мне очень..., - девушка дергается, - жаль.
   Рука промахивается. Я касаюсь пустоты и крепко стискиваю зубы. Что в такое ситуации нужно пообещать? Как извиниться? Я смотрю на подругу, но вижу лишь испуганное, загнанное в угол животное.
   - Тебя нужно отправить домой.
   - Куда домой? - сквозь слезы ревет Никка. - Ты меня видела? Ты меня видишь? - Она грубо хватает меня за плечи и с силой стискивает их в своих тонких пальцах. Трясет. Сжимает. - Как можно жить дальше после такого? Как можно вернуться к родителям? Как спать по ночам и ходить по улице, если я больше ничего не слышу, кроме оглушающего звука капающей воды?
   - Мы что-нибудь придумаем.
   - Что? Что ты придумаешь? Это ты виновата! Это из-за тебя они меня схватили!
   Вероника резко выпускает мои плечи, закрывает ладонями лицо и содрогается от плача. Ее покачивает из стороны в сторону, будто тростинку, и мне так жутко хочется обнять ее, что я ощущаю дискомфорт физически. Ощущаю тягу. Смотрю на некогда лучшую подругу и еле сдерживаю слезы.
   - Никка...
   - Замолчи!
   - Прошу тебя, не плачь, - я понимаю абсурдность своей просьбы. Пытаюсь убрать от лица ее руки, но она не поддается. - Я сделаю все, чтобы они поплатились за это. Я обещаю.
   - Но что ты можешь? На что ты вообще способна?
   - На многое.
   Мой голос вновь тверд и непоколебим. Я вспоминаю, как разрушила здание, как убила десятки человек и в очередной раз не чувствую сожаления. О каком милосердии или справедливости может идти речь, когда венаторы вытворяют подобное? Вдобавок, у них мой отец. Неужели они и его пытают? Неужели и он станет таким же, превратится из уверенного, живого человека в испуганного, раненного, заикающегося мальчишку? Если он вообще выживет.
   - Эй, - я решительно приподнимаю трясущийся подбородок девушки и говорю, - я не дам тебя в обиду.
   - Уже поздно пытаться что-то исправить.
   - Нет. Никогда не поздно. Главное - ты жива. Ты здесь. И теперь дело за мной.
   - Кого ты обманываешь, Аня? Ты ведь и мухи не обидишь.
   Я бы усмехнулась, если бы Никка не ошибалась так катастрофически. Знает ли она о том, что перед ней сидит убийца ее любимого человека? Хватило бы ей смерти лишь венаторов, или она бы с радостью заказала на блюде и мою голову? Что ж. Судить ее за это было бы глупо. Я бы поступила аналогично.
   - Мне нужно на свежий воздух, - вдруг говорит Вероника. Она покачивает головой и беззащитно шмыгает носом. - Здесь душно. Как в камере. И я..., мне необходимо...
   - Как скажешь.
   Я знаю, выходить не стоит. Но отказывать Никке сейчас, после того, что случилось, после бури - разве это правильно? Надеюсь, несколько минут не изменят ситуацию. В конце концов, хотя бы толика везения должна присутствовать в моей жизни? Так? Нахожу толстовку, джинсы Риты. Отдаю их Веронике и жду, пока та переоденется. На улице холодно. Гулять долго не получится, и меня это несказанно радует. Что может быть хуже, чем попасть в просак, после недавнего заключения в лаборатории Аспида? Только в очередной раз поссориться с Рувером.
   Мы тихо выходим из квартиры, стараемся никого не разбудить. Я аккуратно беру Никку под локоть и радуюсь, что она вновь не оттолкнула меня в сторону. Это греет душу внутри, дарует надежду в лучшее. Вдруг все нормализуется, и мы опять станем подругами? Как раньше. Я понимаю, что мечтать об этом наивно и глупо. Однако мечтаю. Мне как никогда хочется почувствовать что-то из старой жизни, потому что новая жизнь кроет в себе лишь разочарования, опасности и потери.
   Никка двигается медленно. Я вижу, как ей сложно передвигать ногами и держать ровно спину, и от этого мне становится не по себе. Я буквально ощущаю вину за то, что сотворили с ней венаторы. И пусть это не моя прямая заслуга. Косвенно я натворила дел и неосознанно втянула в них своих близких. А это неправильно. Никто не должен страдать из-за меня.
   Выходим из подъезда. Я глубоко втягиваю в легкие вечерний, свежий воздух и наблюдаю за тем, как Никка делает то же самое. Как долго она не видела света? Как долго она не дышала чистым, ледяным кислородом, витающим по улицам? Мне бы хотелось повернуть время вспять и избавить подругу от таких страданий. Однако это не моя способность, и что-то мне подсказывает, что Рита помогать не изъявит желания.
   - Как вы меня нашли? - хрипит подруга. - Прошло столько времени. Почему только сейчас?
   - Никка, - виновато поджимаю губы, - это сложно.
   - Что сложно?
   - Я ведь даже не знала о том, что ты в беде.
   - Тогда тем более интересно, как ты оказалась в моей камере.
   - Меня поймали. Я пряталась. - Неуверенно пожимаю плечами и оглядываюсь: на улице пусто. Тихо свистит ветер. Вновь смотрю на подругу и говорю, - это вышло случайно. Но знаешь, какая-то часть меня даже рада пыткам. Ведь если бы венаторы не поймали нас с Сашей, мы бы ни за что тебя не нашли.
   - Сашу тоже пытали?
   - С ним все в порядке. Он..., - неожиданно слышу позади шум. Оборачиваюсь и замечаю темно-серую Камри, припаркованную около ларька со свежей выпечкой. Дверь машины открыта, из нее на меня смотрят черные, серьезные глаза. И я готова проваливаться сквозь землю, лишь бы не видеть того, кто только что поймал нас на месте преступления. - Черт.
   - Что такое?
   Рувер захлопывает книжку, отбрасывает ее на заднее сидение. Затем так же вальяжно выбирается из салона, закрывает дверь и плетется к нам. Отлично. Мои плечи горбятся, и безумно хочется сорваться с места, унестись куда-нибудь далеко-далеко, лишь бы не чувствовать внутри сердечные катаклизмы. Но вряд ли это возможно. Приходится притормозить, чтобы не вызывать лишних подозрений.
   - Просто ответь, - кидает Рувер, стремительно сокращая между нами дистанцию, - ты чокнутая?
   Никка испуганно прыгает мне за спину. Видимо, парень не производит на нее должного, хорошего впечатления.
   - Я не в настроении ссориться, - тяжело выдыхаю, - слышишь?
   - Рита знает, что вы ушли?
   - Она отдыхает.
   - И ты ушла без спроса.
   - А вы что - мои родители?
   Спор слабенький. Ни у меня, ни у Рувера нет особого желания кричать, ворчать и препираться. Мы просто кидаем заученные, примитивные фразы и смотрим друг на друга, устало горбя спину. Наверняка, со стороны наш диалог выглядит довольно-таки жалко.
   - Это я попросила, - неожиданно вмешивает Никка и делает маленький шаг вперед. Она выше меня ростом, и поэтому достает Руверу почти до носа. - Дома душно. Мне необходим был свежий воздух.
   - Еще одна бедная жертва, - парень вздыхает. - И вот нужен тебе будет твой свежий воздух, если тебя вновь поймают? Вы или не соображаете, или осознанно напрашиваетесь на неприятности.
   - Рувер, - впервые мне не хочется кричать. Наши взгляды находят друг друга. - Все хорошо. Я смогу за себя постоять, ты же знаешь.
   - Знаю. Но чего тебе это будет стоить? - парень достает сигарету. - Вошла во вкус? Ведь убивать так просто.
   - Не надо.
   - Убивать? - Вероника удивленно вскидывает брови. Она неуверенно скрещивает на груди руки и передергивает плечами. - Он сказал, ты кого-то убила?
   У меня нет сил, чтобы злиться на Рувера. Однако кулаки так и воспламеняются от гнева. Пронзаю сначала ядовитым взглядом парня, а затем обращаюсь к подруге:
   - Если не я - то меня. Отказалась бы ты перерезать горло тем, кто пытал тебя пять месяцев?
   - Но это на тебя не похоже.
   - А как на меня похоже?
   - Не знаю. - Карие глаза Никки становятся огромными, и она громко вздыхает. - Ты веселая, открытая, храбрая. Но никак не хладнокровная.
   - Убивать можно и с истериками после. - Довольно подмечает Рувер. - Так ведь?
   - Да в чем твоя проблема? Господи, просто закрой рот!
   - Уу, хвостик. Ты чего?
   - Я тебе не хвостик, и вообще - исчезни. Читай свои книжки, порть жизнь кому-нибудь другому. Я устала от твоих шуток, от твоих попыток меня задеть. Если ты делаешь это, чтобы отдалиться от меня как можно дальше - у тебя отлично получается.
   - Зачем мне от тебя отдаляться?
   - Ха. Откуда мне знать? Может, ты боишься?
   - Чего боюсь?
   Прикусываю губу. Так и тянет заорать во все горло. Хочется сказать: меня боишься, чувств боишься, всего боишься, чего не можешь контролировать. Но я беру себя в руки. Осматриваюсь, поджимаю губы и вдруг понимаю, что вновь нарушаю свои же правила. Надо прекратить: прекратить эти ссоры, эти разговоры, эти попытки добиться того, что невозможно. Мне нечего взять с Рувера и не стоит тратить на него время.
   Вновь смотрю на парня.
   - Ничего. Ты ничего не боишься. - Сжимаю в кулаки руки и мысленно отсчитываю до десяти. Сейчас станет легче. Раз, два, три. Четыре. Пять, шесть, семь. Восемь. Девять. Девять с половиной. - Мы вернемся минут через тридцать. - Десять.
   - А кто сказал, что я позволю вам куда-то пойти?
   Раз, два, три, четыре.
   - Расслабься, - парень выдыхает дым от сигарет мне прямо в лицо. - Придется прогуляться с вами.
   Дальше считать не вижу смысла, потому что понимаю: сердцебиение в порядок не привести. Устало протираю пальцами лицо и спрашиваю:
   - Зачем?
   - За хлебом.
   Отличная шутка.
   Парень кивает Никке, и та вдруг смиренно хватает меня под локоть. Может, он еще и управлять разумом умеет? С чего вдруг подруга так быстро согласилась сделать то, что он требует? С какой стати мы должны слушаться высокого, красивого антагониста моей истории, которого меня так и тянет поцеловать? Расширяю глаза и чувствую в груди огромные, взрывающиеся шары. Нет, конечно, нет! Тянет ударить его. Ударить!
   Мы идем вдоль улицы, молчим, а я отчетливо ощущаю на себе взгляд Рувера, которым он прожигает мне спину, и еле сдерживаюсь от того, чтобы не обернуться.
   Не ясно, по каким именно причинам чувства вдруг начинают жить отдельно от головы. Что ими движет? Кто управляет? Я не хочу смотреть назад, не хочу видеть того, кто отталкивает меня, пугает и сбивает с толку. Но шея так и дергается вправо. Меня будто тянут невидимые нити. И эта борьба разума и ощущений безумно изматывает. Я забываю подумать о безопасности, забываю подумать о проблемах, целях, задачах. Иными словами, я думаю ни о том, о чем нужно, и сейчас вдруг прекрасно понимаю, почему Рувер считает наши отношения неправильными, опасными. Смогу ли я спасти папу, Сашу или Риту, если буду стоять перед выбором: они или он. Рувер или семья. Мой настоящий отец предпочел любовь. Он предал всех, но к чему пришел? Чего добился? И нет, я бы не пожелала увидеть его в роли хладнокровного охотника за головами. Но с другой стороны, будь он не влюблен в Амелию, он бы остался жив. Так стоила ли банальная привязанность стольких жертв?
   Чувствую запах бенгальских огней. Приподнимаю голову и вдруг вижу перед собой украшенную тыквами улицу. Словно из-под земли появляются люди, появляется свет, шум, и я растерянно спрашиваю:
   - Что происходит?
   - Хэллоуин, - отрезает Рувер. Он равняется с нами. Курит сигарету, тяжело дышит. - Не думал, что люди еще его празднуют.
   Глаза Никки огромные. Она так жадно исследует улицу, так жадно дышит и тянет меня вперед, что я попросту не могу сопротивляться. Улыбаюсь, когда подруга подбегает к высокой палатке и берется осматривать, ощупывать, обнюхивать мешочки с травами, статуэтки, кулоны. Мужчина за прилавком вдруг говорит, что отдаст ей все это за полцены.
   - О, - восклицает она. - Правда?
   С силой я оттаскиваю Веронику от сувениров. Удивленно осматриваюсь: еще никогда раньше мне не приходилось бывать на подобных ярмарках. Здесь шумно, пахнет костром и чем-то сладким. Люди громко разговаривают, меряют парики, маски и конусообразные шляпы. И если бы я сейчас не шла по этому парку, оборудованному под ярморочную аллею, я бы ни за что в такое не поверила. Кто бы мог подумать, что в нашем городе проходят шабаши? В живую на инструментах играют ребята, переодетые в костюмы зомби. Меня то и дело задевают плечами проходящие мимо девушки в длинных, оборванных юбках. И я смущенно заворачиваюсь в простое, серое пальто, осознавая, что выделяюсь из толпы, как красный зонтик из черных.
   - Красавица, - меня вдруг хватают за руку. Я резко выворачиваю ее влево, стискиваю зубы и неожиданно натыкаюсь на цыганку, выряженную в ярко-желтую юбку. Она ничуть не пугается. Наоборот обнажает идеально ровные зубы и пропевает, - жаль, судьбе вывернуть так ручонки невозможно, правда, красавица? И даже он не поможет.
   Только сейчас я понимаю, что мои плечи крепко стискивают пальцы Рувера. Он стоит совсем близко, я ощущаю тепло, исходящее от его кожаной куртки и непроизвольно замираю. Смотрю на женщину и говорю:
   - Простите.
   Мы собираемся уйти, когда цыганка подскакивает к моему носу и широко улыбается, будто пытается загипнотизировать.
   - Ты умрешь молодой. 27.23.2.18.
   - Что?
   - 27.23.2.18, - певуче повторяет она.
   - Пойдем. - Рувер тащит меня куда-то в сторону, а я только и думаю о том, что от этой женщины ужасно воняло. И еще ее старое лицо было непропорциональным с узким подбородком и чересчур широким лбом. Это, наверно, ненормально. Может, отклонение какое-то? - Хорошо, что ты ее хотя бы не испепелила.
   - Что? - недоуменно вскидываю брови. Прийти в себя сложно. Приходится пару раз вздохнуть и осмотреться. - В смысле?
   - Она напугала тебя, схватила за руку. - Парень останавливается под каким-то огромным, лысым деревом и вновь тянется в карман за пачкой сигарет. - Со мной страх когда-то сыграл плохую шутку.
   - Да. Это хорошо. То есть плохо.
   Чешу затылок и внезапно понимаю, что передо мной только Рувер. Тут же резко прокручиваюсь вокруг себя и вспыхиваю:
   - Где Никка? Она же была рядом! Она...
   - Успокойся, - делая затяжку, говорит парень. Он кивает мне за спину. - Твоя подружка наслаждается жизнью.
   Никка стоит около огромного котла с яблоками, наблюдает за женщиной в толстой, черной мантии. Та что-то говорит, хмурит брови. Читает заклинание что ли? Господи. Неужели люди действительно верят в то, что по кожуре возможно предсказать имя своего любимого?
   Устало горблюсь и протираю руками лицо. Интересно, ожидание чего-то плохого теперь всегда будет меня преследовать? Или когда-нибудь я все-таки избавлюсь от звенящей в ушах паранойи, будто все мои близкие постоянно находятся под прицелом Аспида?
   Вздыхаю.
   Дым от сигарет пахнет мерзко. Однако меня выбивает из колеи отнюдь не вредная привычка Рувера, а скорее то, с чем она у меня ассоциируется. В прошлом мне частенько приходилось находиться в компании куряг, безумных весельчаков, считающих, будто жизнь подростка делится лишь на периоды до и после затяжки. Почему-то я вспоминаю об этом только сейчас. Может, так на меня влияет внезапное появление Никки? Это странно, но воспоминания сами вспыхивают в моей голове, отреагировав на знаки, как на тайные ребусы, и мне ничего не остается, кроме как тонут в них, тихо и безвольно. Смирившись со своей участью.
   - Чего кривишься? - Я неохотно ловлю взгляд Рувера. Парень как всегда одаряет меня задумчивой улыбкой. - Думаешь наверняка о чем-то очень приятном.
   - Я вколола себе вакцину.
   Не знаю, зачем говорю это. Пальцы Рувера застывают в воздухе, так и не поднеся сигарету к губам, и мне приходится вытерпеть тяжелый, серьезный взгляд, прожигающий мою кожу до самых костей.
   - Что ты сделала?
   - Нужно было выведать об этой сыворотке как можно больше информации.
   - Да, что с тобой? Что с тобой не так?
   - В смысле?
   - В смысле, ты самая настоящая дура, - он отбрасывает в сторону сигарету и нависает надо мной, нахмурив черные, ровные брови. - Просто поразительно, как же мало в твоей голове серого вещества.
   - Перестань меня оскорблять!
   - С чего вдруг? Почему я должен нормально относиться к твоим попыткам свести счеты с жизнью? Ты беспокоишься о трупах до такой степени, что даже возвращаешься за ними. Ты едешь одна в коттедж после бойни. Ты вкалываешь какую-то дрянь себе в вену, и ты просишь меня держать язык за зубами? Да, что вообще творится в твоей голове? Чего ты добиваешься?
   Его вопрос сбивает с толку. Сначала я и, правда, собираюсь ответить, и, правда, хочу сказать, что просто делаю то, что считаю необходимым, но затем вдруг замираю. Я ведь действительно преследую расплывчатую, глупую цель. И от своей же слепоты мне становится страшно. Почему раньше я не отдавала отчета своим поступкам? Ведь в них на самом деле нет ничего рационального, нет ничего правильного или логичного. Я подвергала себя опасности, но был ли в этом смысл? Пыталась ли я достичь чего-то или просто создала видимость. Просто шла напролом, рисуя иллюзию непоколебимости, будто рисковать жизнью ради близких и намеренно подвергать себя опасности - одно и то же.
   - Мне надо пройтись. - Я разворачиваюсь, чтобы уйти, когда крепкие пальцы Рувера хватают меня за плечо.
   - Твоя способность - невидимость - она возникла не из воздуха. Аня, ты пряталась так долго. И не удивительно, что сейчас ты пытаешься вырваться из этой паутины.
   - Где Никка? - оглядываюсь. - Надо ее найти.
   - Посмотри на меня.
   Упрямо скольжу взглядом по лицам незнакомых мне людей, осматриваю палатки, фонари, небо, деревья, но только не оборачиваюсь. Только не поддаюсь желанию. В мире так много наслаждений, и одно из них - тонуть в свирепом взгляде Рувера. Тонуть во мраке его глаз и в презрении, которым он меня покрывает. И я не понимаю, что в подобном поведении способно разжигать во мне эмоции. Но я слаба перед ним, как мотылек перед светом. Как ночь перед днем. Или как день перед ночью. При любом раскладе, в любой ситуации, я проигрываю и оборачиваюсь. Что и делаю, стиснув в кулаки дрожащие руки.
   - Я не буду копаться в тебе, - щурясь, говорит парень. Он расправляет плечи и смотрит на меня так, что я ему верю. - Но тебе пора взять под контроль свою жизнь и свое поведение. Слышишь? Я..., - он вдруг усмехается и отводит взгляд в сторону. Его губы растягиваются в смущенной улыбке. Увидев такой жест, я теряюсь: неужели Рувер стесняется? - Я рядом, если что. Только не пытайся умереть, договорились? Мне от твоей смерти толку нет. И если твои попытки отправиться на тот свет - лишь попытки привлечь внимание: остановись.
   - Ты говоришь такую чушь, Рувер. - Я почему-то нервно хихикаю. - Честно.
   - Может быть.
   - Но, в целом, я тебя поняла.
   - Отлично. - Парень неуклюже чешет подбородок. - Просто подумай над этим. - Кажется, между нами впервые проскользнуло ноющее чувство неловкости. У меня от него вспыхивает шея, и щеки покрываются красными пятнами. Какая дикая глупость. Однако больше всего меня смущает то, что парень попал в точку. Как? Откуда он так хорошо меня знает? - Хочешь сахарную вату?
   - Что? - я растеряно расширяю глаза. Морщу лоб и тупо переспрашиваю. - Сахарную вату?
   - Да. Тут ее полно. Это же ярмарка.
   - Рувер.
   - Согласен. Глупый вопрос.
   Я вдруг забываю о том, что хочу стереть этого человека с лица Земли. Забываю о том, что ненавижу его и что испытываю тошноту каждый раз, когда он кидает в мой адрес свои странные шутки. Я забываю даже о том, что он часть моей плохой жизни, и о том, что сам по себе он плохой человек. Я просто смотрю на то, как его образ перекручивается перед моими глазами на сто восемьдесят градусов, и вижу отнюдь не человека, пытающегося так рьяно и сильно задеть мои чувства, а вижу парня, затянувшего мои раны, вижу парня, не раз спасавшего мне жизнь. И сейчас он улыбается, как мальчишка. Как подросток. И, наконец, я верю, что ему совсем не тридцать. Что ему едва ли двадцать пять, и он умеет кривить рот, выдавая нечто похожее на дугообразную линию.
   - Какую книгу сейчас читаешь? - неожиданно спрашиваю я. Не знаю, зачем. Просто вдруг выдаю первое, что приходит в голову.
   - Я предложил тебе сахарной ваты, но это не значит, что...
   Слышу свист, и только потом вижу ее. Стрелу. Она проносится около моего лица и внезапно врезается в плечо Рувера, нагло и беспечно, будто так и должно быть, будто он мишень, а она - дротик. Парень отлетает назад. Ударяется спиной о дерево и скатывается по нему вниз, как по горке, оставляя за собой рваные, темные следы от крови.
   Я вскрикиваю и в один прыжок оказываюсь рядом. В ушах звенит дикая паника. Я смотрю на лицо Рувера, но ничего не вижу. Совсем ничего. Лишь смазанное пятно, лишь черные точки. Меня тянет упасть вниз, а я упрямо держу ровно спину. Тяну вперед руки и в слепую пытаюсь нащупать его скулы, подбородок, шею. Не знаю, что на меня находит, но в один момент мне вдруг кажется, что я потеряла все, что у меня было. И я не испытываю злости, я даже не думаю о том, что надо обернуться, что стрелять могут вновь. Я каменею. Прихожу в дикий ступор, и понимаю, что страх потерять этого человека отнюдь не пробуждает во мне сильные стороны, а наоборот - вытягивает наружу слабые.
   - Рувер, - шепчу я.
   В ответ парень крепко сжимает мои запястья. Он встает. И я с трудом в это верю. Отхожу назад, смаргиваю с глаз то ли слезы, то ли пыль, и вижу, как он выдергивает стрелу из своего плеча.
   - Идем.
   Я подчиняюсь неосознанно. Все думаю о том, как Рувер хладнокровно отбросил в сторону окровавленную стрелу и вновь задаюсь вопросом: чувствует ли этот парень хотя бы что-то? Хотя бы толику боли, страха, паники? Он тянет меня вперед, он пробивается сквозь слепых, ничего невидящих людей, и размеренно дышит в такт нашему топоту, будто это естественно. Но разве это нормально? Разве возможно не ощутить боли тогда, когда в твоем теле пробили тонкую, но глубокую дыру? Парень затаскивает меня в какой-то переулок, и я тут же прилипаю к нему. Прикладываю ладонь к его ране.
   - Нет. - Он отталкивает меня назад. Вновь. - Надо найти Никку.
   - Надо стянуть твою рану.
   - Я в порядке.
   - Рувер, - вспыхиваю и впервые проявляю настойчивость, - заткнись!
   Делаю шаг вперед, решительно касаюсь пальцами окровавленного плеча парня и жду. Однако ничего не происходит. Совсем ничего.
   Парень аккуратно опускает мою ладонь, но я упрямо пытаюсь вновь. И вновь.
   - Хватит.
   - Подожди.
   - Ты не можешь.
   - Почему?
   - Это не в голове, это...
   - Знаю. - Приподнимаю подбородок. - Это здесь.
   Я прижимаю кулак к груди и растеряно морщу лоб. Отрицать свои чувства к Руверу было бы кощунством, но в таком случае, почему сила не сработала? Что я делаю не так?
   - Надо найти твою подругу. Черт, - парень ударяется головой о кирпичную стену здания и смотри вверх, будто ждет, что сейчас на нас свалится манна небесная. Неосознанно я стягиваю с шеи шарф и аккуратно обматываю им его плечо. Стараюсь не дышать. Завязываю шарф на два узла и бережливо заправляю его концы под ткань, чтобы они не торчали.
   - Со мной что-то не так, - я говорю тихо. Радуюсь, что на улице ночь, и Рувер не может видеть мои багровые щеки. - Я бы излечила. Понимаешь? В смысле. Я бы смогла.
   Мы молчим. Сейчас бы поскорее убраться отсюда, найти Веронику, вернуться домой. Но мы стоим друг напротив друга и не двигаемся. Я смотрю в глаза парня, вижу в них свое искаженное отражение и думаю о том, как хорошо было бы остановить время, заморозить его, обездвижить. И тут на меня снисходит озарение.
   - Конечно.
   - Что?
   - Точно, - испуганно отскакиваю назад и запускаю замерзшие пальцы в волосы, - все дело в вакцине!
   - То есть?
   - То есть она отняла мои силы. Господи, Рувер, эта сыворотка лишает нас своих способностей! Поэтому я не смогла тебя вылечить!
   - И поэтому ты не испепелила цыганку. - Парень понимающе кивает, кривит лицо от злости и рычит. Его скулы становятся острыми. - Ты...
   Закончить он не успевает. В переулке вдруг становится шумно, я оборачиваюсь и понимаю, что к нам со всех ног несется Никка. Она с ужасом оглядывается назад, шатается, держится рукой за бок.
   - Аня! - верещит она, и я непроизвольно срываюсь с места. - Эти люди, они повсюду, они везде! Они ищут нас, тебя, они...
   Венаторы появляются за ее спиной. Одинаковые, широкоплечие они выстраиваются в линию на выходе из переулка и нацеливают на нас ружья. Смотрят, ждут. Под веселую музыку карнавала. Они перекрывают свет от фонарей, разделяя асфальт на желтые и черные полосы, и не двигаются, будто пытаются взять нас измором.
   - Анну Флер берем живой, - командует женский голос. Я поднимаю взгляд и с ужасом натыкаюсь на квадратное лицо кареглазой незнакомки. Хотя незнакомки ли? Кажется, теперь нас многое связывает. - Беглеца и объект номер семь - убить.
   На этих словах Видалина взмахивает вверх угловатой рукой. Я реагирую быстро. Выскакиваю вперед и прикрываю Никку своим телом. В меня стрелять не станут, я уверена в этом. Но что-то идет не так. Вместо того, что выпрямиться, я вдруг неуклюже пошатываюсь в сторону и теряю равновесие. Невидимая волна из ветра и пыли кидает меня назад, подбрасывает вверх, перекручивает через голову, отталкивает к противоположному выходу. Пыхтя и ударяясь спиной об асфальт, я лечу вдаль: туда, где нет Видалины, где нет ее приспешников, где видны лишь их очертания и где нет опасности. Я понимаю, что же произошло, только после того, как ветер стихает. Болезненно приподняв голову, замечаю расплывчатую фигуру Рувера и замираю: он вытолкнул меня, а сам остался там, в переулке.
   Собираюсь сорваться с места.
   - Нет, - чьи-то слабые руки хватают меня за плечи. Я недовольно оборачиваюсь и вижу перед собой обеспокоенное лицо подруги. Оно грязное, исцарапанное. Видимо, парень протащил по асфальту и ее тело. - Надо уходить.
   - Я его не брошу.
   - Уже поздно! Этот парень сам избавился от нас, - глаза подруги дикие, - он ведь только вскинул руки, как вдруг поднялся сильнейший ветер! Кто он? Кто вы?
   - Сейчас не время.
   - Но...
   - Какая разница? - двигаться больно, однако я все равно резко встаю с асфальта. Решительно расправляю плечи и думаю о том, как сверну Видалине шею. - Беги домой.
   - Аня!
   - Я должна помочь ему.
   - Чем? - верещит Никка. - Чем ты собираешься ему помочь?
   Собираюсь заорать, что могу ускорять время, что становлюсь невидимой, что испепеляю предметы, лишь прикоснувшись к ним пальцами, но замолкаю. Проклятье! Вакцина все еще действует, и неизвестно, обрету ли я вновь свои способности. Черт!
   - Да что с тобой творится? - жалобно стонет подруга. Она берет меня за руку и тянет к многоэтажкам. - Надо уходить!
   - Не могу. - Смотрю на очертания переулка и не слышу ни ударов, ни музыки. Лишь свистит ветер, и меня злит это так дико, что я хочу испепелить всю улицу, всех людей, каждого прохожего, даже не скривив душу.
   - С ним все будет хорошо.
   - Но он один против стольких...
   - А разве этому человеку нужен кто-то еще?
   И до меня вдруг доходит, что сила Рувера в одиночестве, в равнодушии. Дыру в плече он получил лишь потому, что отвлекся. Не будь рядом меня, он бы ни за что не просчитался, ни за что бы ни пострадал. Он ведь сильный. Легенда для Аспида, для всех охотников. Так, может, Вероника права? Может, я сделаю только хуже?
   Ухожу, коря каждый свой шаг. Мы бежим домой, а у меня перед глазами стоит его лицо, его взгляд. Я отдаляюсь от него все дальше, но такое ощущение, будто становлюсь к нему еще ближе. Задыхаюсь от своих чувств. И если Рувер испытывает нечто подобное - мы обречены. Внезапно отчетливо осознаю, что готова убить за этого человека. Признаться, эти мысли пугают меня. Я возвращаюсь домой уверенная в том, что упади хотя бы один волос с головы "немецкой речки" по вине Видалины - и она труп. Обещаю себе. Пусть он способен защищать меня. Зато я сумею за него отомстить.
  
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТЬ. ИНВЕРСИЯ.
  
   Он не приходит к утру. В обед его тоже нет.
   Я сижу на кухне и никак не могу перестать грызть ногти, превращая кожу вокруг пальцев в бесформенные ранки. Смотрю на часы, исследую ящики, пью пятую чашку зеленого чая и постепенно схожу с ума, накаляясь и белея, как разъяренная сталь.
   Никка спит в зале, свернувшись в клубок, будто кошка. Иногда она кричит, просит прекратить пытки, выключить воду, и каждый раз, когда я слышу ее жалкий голос, меня передергивает. Приходится закрыть дверь, чтобы прекратить ночные взвывания и отдохнуть от дикого чувства вины хотя бы на какое-то время.
   Я все думаю о вакцине. Мои способности реабилитировались лишь к восьми утра. Выходит, сыворотка обезоружила меня почти на семь часов. Это ужасно. Я повела себя легкомысленно и подставила Рувера, подставила всех нас. Что и, правда, со мной происходит? Почему я не думаю, прежде чем совершаю наиглупейшие поступки? Ведь результат не стоит таких жертв. Он своевременен и бесполезен одновременно. Возможно, теперь в тисках Аспида не только мой отец, но еще и "немецкая речка". И это обозначает лишь то, что уже в который раз человек спасает меня ценою собственной безопасности. И это не просто неправильно. Это давит на меня, сжимает, душит. Я знаю, что сама виновата, что сама не способна сказать хотя бы что-то в свою защиту. Осознание этого грузит меня еще больше. Грузит так сильно, что я готова утопиться в пятой чашке зеленого чая и даже не моргнуть глазом.
   Рита просыпается вначале первого. Я рассказываю ей о том, что Рувер исчез, а она даже не поводит бровью. Кивает и принимается вытаскивать из холодильника еду, будто все нормально. Это злит меня. Ужасно.
   - Надо найти его.
   - Зачем? - нарезая куриное филе, спрашивает шатенка. - Он сам разберется.
   - Но вдруг ему нужна помощь?
   - Аня, ты помнишь, что я говорила, тебе о Рувере? Ему не впервой рисковать жизнью.
   - Ты спокойна, - я отнюдь не спрашиваю. Я констатирую факт и недовольно поднимаюсь со стула. - Абсурд. Вы же напарники! Столько лет вместе. Неужели тебя совсем не волнует то, что он пропал?
   - Он не пропал. Он осознанно остался в переулке, а затем скрылся на время. Пока все не уляжется. Лучше помоги мне.
   - Помочь тебе в чем?
   Сестра помахивает в воздухе ножом и растягивает губы в улыбке. Мне кажется, что она слегка натянута, но я не подаю вида. В конце концов, возможно, Рита просто хочет отвлечься, и ее сердце стучит в груди так же дико, как и мое.
   - Что надо сделать?
   - Нарежь картошку.
   Я закатываю рукава толстовки и тяжело выдыхаю. От Риты приятно пахнет. Наверно, она только что приняла ванну. В воздухе витает запах яблок, вишни. И я непроизвольно вспоминаю, как папа разбил банку вишневого варенья на восьмое марта. В доме еще долго простирался сладкий, терпкий запах, будто по полу распласталась не вишня, а целый фруктовый салат. Мне приятно думать об отце. И это странно, ведь сейчас его нет рядом, и по идее все воспоминания о нем должны причинять мне лишь боль. Но я улыбаюсь. Вспоминаю его лицо, его светлые, голубые глаза и думаю о том, что у меня нет никого ближе. Неужели люди, действительно, способны променять семью на чувства? Звучит так дико.
   - Я помню, как мама готовила чудесное печенье, - внезапно признается Рита, и я искренне улыбаюсь. Когда она счастлива, мне тоже хочется светиться. - Каждое воскресение она пекла рогалики с творожной начинкой, а по понедельникам - овсяные бисквиты. Мы садились в зале и ели их целый вечер, смотря фильмы или просто болтая.
   Я не завидую, потому что считаю своих приемных родителей замечательными. Более того, я даже не воспринимаю их, как приемных. И, тем не менее, слова Риты о прошлом цепляют что-то во мне. Я вдруг понимаю, что никогда не увижу свою настоящую мать. Никогда не попробую ее печенье. И мне становится дико грустно, словно шатенка только что рассказала мне о чем-то трагичном.
   - Я бы хотела их вспомнить, но...
   - Наверно, это трудно. - Рита пытается включить газовую плиту. - Трудно смириться с тем, что жизнь совсем не такая, какой ты ее себе представляла. Родители - чужие, брат тоже. И знаешь, я бы ни за что не захотела разрушить вашу идиллию. Правда. Пусть мы и лишились мамы с папой, зато тебе выпал второй шанс.
   - Ничего мне не трудно. Как горевать по тем, кого не знаешь? Поверь, я точно не жертва. Пока что я лишь эпицентр проблем.
   - Не выдумывай.
   - Но это так. Может, меня лучше изолировать? Куда-нибудь в Сибирь. - Мы одновременно усмехаемся. - А что? Было бы неплохо. Не думаю, что нашей крестной по душе сорокаградусный мороз.
   - О, как бы я хотела ее увидеть. Она страшная? Скажи, да, потому что...
   Конфорка вдруг резко вспыхивает. Огненные языки вытягиваются над плитой всего на несколько секунд, но этого хватает, чтобы Рита испустила протяжный крик и отскочила в сторону.
   - Ты чего? - Я вскидываю брови и наблюдаю за ужасом, проскользившим в глазах шатенки. А она даже не двигается, смотрит на плиту и едва дышит, будто только что пережила ядерный взрыв. - Ты в порядке?
   Рита коротко кивает.
   - Просто..., - она отворачивается. Прикусывает губу и нервно усмехается. - Просто у меня есть свои тараканы.
   - Боишься огня?
   - Боюсь.
   - Но почему? Детская травма? Баловалась со спичками?
   До меня доходит только через пару секунд, и я начинаю жалеть, что вообще попыталась перевести эту тему в шутку. Ну, конечно. Девочка, держащая меня за плечи во время пожара. Девочка, не давшая мне кинуться вслед за матерью в огонь. Рита стояла и смотрела на пылающий дом, слышала крики родителей, возможно, видела, как они умирали. И она ничего не могла поделать. Абсолютно ничего.
   - Прости, - я откладываю в сторону нож и приближаюсь к сестре, - я не подумала. В последнее время у меня с этим сложно.
   - Детская травма - тут ты попала в точку.
   - Все мы чего-то боимся.
   - Так и есть. Правда, в основном калеками нас делает наше же прошлое. Знаешь, порой, бывают дни самобичевания. Хочется залезть в ванну и думать о том, какой ты несчастный. Думать о том, как несправедливо обошлась с тобой жизнь. И, возможно, это глупо, но..., - шатенка эмоционально вскидывает руками в стороны, - я просто хочу забыть хотя бы на несколько минут о том, что со мной было. Хочу хотя бы несколько минут не думать о том, что со мной будет. Но как это сделать, когда прошлое повсюду, когда оно в крови, в моих способностях?
   - Ты не обязана тянуть все это, - я неуверенно кладу ладонь на худое плечо Риты. Та пронзает меня серьезным взглядом.
   - Обязана.
   - Нет.
   - Да. Мы - это наши родители, их поступки и проблемы. Даже после смерти, они с нами. Мама и папа всегда сидят в нашей голове. И забыть про них хотя бы на несколько мгновений - эгоистично. Неправильно.
   - Избавиться от детского страха - эгоистично?
   - Возможно, страх - наше наследие, передаваемое из поколения в поколение.
   - Неудачная шутка.
   - Мама боялась Аспида, теперь наша очередь.
   - Но мы не должны всю свою жизнь посвятить этой борьбе, Рита.
   - Ты не понимаешь. Нет слова "жизнь" или слова "борьба". Для нас это одно и то же. Даже через десять лет мы будем вариться в этом соку. А затем в нем будут вариться и наши дети. И они так же будут бояться того, что убьет нас, потому что ничего другого им не останется.
   Все ее слова звучат отчаянно и дико. Она смотрит на меня широко раскрытыми изумрудными глазами и еле сдерживается от крика, который так и сидит в горле. Кому по душе жить в постоянном страхе? Кто способен его вынести? И мало того, что опасности поджидают нас за каждый углом, на каждой улице, в каждом человеке. Опасность крепко вшита еще и в наше сердце, в наш разум. И мы боимся не столько чужих решений, сколько своих собственных, понимая, что чужие заскоки явно проигрывают в этом сражении. Я знаю, я не умею контролировать свои действия, и одновременно с этим я боюсь того, что выходит из-под контроля. И вот уж оказывается, что отнюдь ни козни Видалины, ни материнские гены и ни сложившиеся обстоятельства угрожают моей жизни, а изъяны. Мои. Собственные. И ничто другое. Избавь я себя от страха, что смогло бы меня одолеть? Человек без чувств, без эмоций - вот в чем тайна безукоризненной неуязвимости. Но кто осмелиться лишить себя всего этого? Ведь даже ради собственной жизни, мы не способны отказаться от поддержки, от сожаления, от близости, пусть и понимаем, что это наша самая опасная слабость.
   - Я читала про девушку, которую страх побуждал к действиям, - неуклюже пожимаю плечами, - может, и у нас так получится?
   - Мой страх припечатывает меня к полу. И не знаю, как там, у героини из твоей книги, но у меня лично в порыве паники ничего перед глазами не остается, кроме темноты. А паника, к слову, вечный наш спутник.
   - Значит, ты все-таки переживаешь.
   - А бывает иначе? - Рита взвинчено стягивает с себя фартук. Бросает его на стол и приближается ко мне совсем близко: я даже вижу темно-коричневые крапинки в ее ярко-зеленых глазах. - Я верю в то, что страхи уходят, когда приходит время. Но это не обозначает, что они не успевают хорошенько потрепать нашу жизнь. И я бы хотела не бояться огня.
   - Так не бойся!
   - Так избавь меня от прошлого.
   - Но оно уже ушло, - неуверенно пожимаю плечами. - Чего ты боишься? Ты же сильная.
   - Да. Сильная. Но не от того, что у меня нет страхов. А потому что я пытаюсь с ними бороться.
   - И как же ты это делаешь? Застывая перед конфоркой?
   Рита растеряно вскидывает брови. Смотрит на меня так, будто впервые видит, и я тут же виновато горблюсь: что на меня нашло. Господи, что вообще происходит? Я ведь не обижаю людей, не задеваю их. Собираюсь взять свои слова назад, однако не успеваю. Шатенка уходит. Она не хлопает дверью, не взрывается слезами. Она просто оставляет меня, не сказав ни слова, и от этого мне становится еще паршивей. Лучше бы она выпустила пар и наорала на меня, как следует. Может, поэтому Рувер и не пытается поговорить со мной по-человечески? Может, я попросту не заслуживаю хорошего отношения, ведь абсолютно не умею общаться с людьми, не умею чувствовать их и вовремя останавливать поток своей несвязной речи. Протираю руками лицо и испускаю протяжный вздох. Сколько можно прокалываться? Сколько можно совершать тупые ошибки? Мне осточертело лишь вредить окружающим. Что я сделала хорошего? Что я собираюсь хорошего сделать? Сдать почти под сотню невинных людей? Обречь их на гибель? Крепко зажмуриваюсь и облокачиваюсь спиной о холодильник. Мне нечем дышать. Я запуталась. Мне нужен человек, который смог бы меня направить, смог бы мне помочь. Мне нужен отец.
   - Ты в порядке?
   Поднимаю голову и вижу Сашу. Его лицо измято от подушки. Выглядит это довольно-таки забавно, но я даже не пытаюсь выдавить из себя улыбку. Внезапно понимаю, что должна повзрослеть и перестать ставить свои нужды выше нужд окружающих. Так бы хотел отец. Так бы он сказал мне, спроси я о том, что мне делать.
   - Мы не будем.
   - Что не будем?
   - Не будем отдавать записную книжку венаторам.
   - Что? - Брат несколько раз моргает и недовольно переминается с ноги на ногу, - ты с ума сошла? С чего вдруг? А как же папа?
   - Найдем другой способ.
   - Аня!
   - Мы погубим стольких людей! Они ведь ни в чем не виноваты. В блокноте все их данные, Аспид отыщет их родственников, их близких. И мы будем отвечать за все эти смерти! Ты этого хочешь?
   - А ты хочешь, чтобы пострадал отец? - Саша недоуменно округляет глаза. - Спятила? Что изменилось? Кто прочистил тебе мозги?
   - Мы с тобой чересчур сильно заботимся о собственной выгоде, забывая о том, что это значит для других людей.
   - О, Господи. Что ты несешь?
   - Саша, я уверена, отдать записную книжку Аспиду - огромная ошибка. Пожалуйста, прошу тебя, давай придумаем что-то другое, ведь мы не сможем смириться с этим. Я не смогу. По моей вине уже столько людей пострадало, - невольно хватаюсь дрожащими руками за голову, - Андрей, папа, Никка, Рувер. Это сводит с ума! Если я еще и осознанно вручу венатором блокнот - кем я тогда стану?
   - Да плевать мне на это! Ты хочешь спасти отца или нет?
   - Конечно, хочу, и ты прекрасно об этом знаешь. Но мы не вправе обрекать других людей на смерть лишь потому, что сами находимся на волосок от гибели, - практически вплотную подхожу к брату и говорю так уверенно, как никогда раньше. Мне вдруг кажется, что даже голос становится громче. - Я запрещаю тебе отдавать книгу. И не надо говорить, будто мне плевать на отца. Не плевать! Но мы слишком мало потратили усилий на поиски иных вариантов, чтобы сейчас опускать руки и закрывать глаза на совесть. Не ты ли кричал, что оставить Владимира Сергеевича в лесу было чистой воды бессердечностью? Так что же с тобой происходит сейчас, когда на кону ни одна жизнь, а сотни?
   - Что ты пытаешься мне доказать? - шепчет брат. - Что хочешь от меня услышать? Я знаю, чем мы рискуем, и прекрасно понимаю, чем мы жертвуем. Но ради отца...
   - Ради отца стоит подумать еще раз. Он воспитывал не убийц.
   - Потом ты пожалеешь об этом.
   - Может быть. - Пожимаю плечами. - Но я не хочу всю оставшуюся жизнь слышать в голове незнакомые голоса, видеть незнакомые лица. Мы должны помочь отцу другим способом.
   - Каким? Ты думаешь, если мы подделаем книгу, венаторы ничего не заметят?
   - Вот видишь. Оказывается, придумать нечто новое можно так быстро.
   - Но это абсурд. Это слишком просто!
   - Слишком просто - не всегда плохо.
   - Господи, ты сошла с ума. Знай, я против. Надо отдать Аспиду блокнот и уехать отсюда как можно дальше! Забыть об этих охотниках, обо всех смертях, об опасности...
   - Может, еще и о моих способностях? - угрюмо усмехаюсь. - Как? Как ты планируешь убежать от того, что в моей крови?
   И тут я вдруг прекрасно понимаю Риту. Мы можем скрыться от венаторов, но нам никогда не скрыться от самих себя и от своего прошлого. Зря я накричала на нее. Возможно, я просто увидела в ней похожую слабость и не сумела сдержаться, ведь, порой, так и тянет посмотреть в собственное отражение и разбить его на тысячи частей.
   - Прости, - не смотря на сопротивление Саши, хватаюсь за его плечо и виновато поджимаю губы, - надо меняться. Надо становится умнее. Поверь, мне очень сильно не хватает отца.
   - Тогда зачем все это?
   - Затем, что он должен нами гордиться, и я не хочу его разочаровать.
   - А потерять хочешь?
   Сложно сражаться с братом, когда то и дело разделяешь его точку зрения. Я бы с удовольствием избавилась от записанной книжки, с удовольствием бы сдала всех ради него, папы, Риты, Рувера. Но это было бы неправильным. Возможно, впереди меня ждет еще огромное количество необратимых ошибок. Однако сейчас я хочу сделать верный шаг.
   Говорю Саше, что разговор окончен и возвращаюсь к готовке. Слышу, как он уходит с кухни, как хлопает входная дверь. Куда он пошел? Так и тянет кинуться следом, но я упрямо стискиваю зубы и продолжаю нарезать картошку. Я спасу отца, я не позволю пострадать кому-либо еще, и я справлюсь.
   Мне казалось, мне необходима поддержка папы, необходимо, чтобы он быть рядом. Но я заблуждалась. Папа и так всегда со мной. Как и сказала Рита, он в моей голове. И чтобы попросить его о помощи, мне не нужно разговаривать с ним лично. Я могу просто вспомнить все то, о чем он мне рассказывал. А рассказывал он мне о чести, о долге, о справедливости и самоотверженности. И если и существует правильный выход из моей ситуации, он уж точно не связан с чьей-либо гибелью. Я разберусь со всем. В конце концов, мы, действительно, можем попытаться подделать записную книжку, отдать ее венаторам и, воспользовавшись моментом, скрыться от Аспида как можно дальше. Если и рисковать, то собственной жизнью.
   На этой мотивационной ноте у меня подгорает картошка, и приходится выбросить половину нарезки в мусорное ведро. Что ж, боюсь, кулинарный талант отсутствует не только у моей сестры.
   Рита.
   Хочу извиниться. Решительно отставляю на дощечку кастрюли с тем, что у меня вышло и выбегаю из кухни. Потираю потные ладони о бедра. Просить прощение и, правда, сложно, когда всеми нервными окончаниями чувствуешь свою вину. Несусь в спальню шатенки, думаю о том, как начну изо всех сил извиваться, выкручиваться, и вдруг неуклюже задеваю бедром полку с книгами в коридоре. Один за другим тома Толстова валятся на пол и издают такой дикий грохот, что сравнить его можно только с землетрясением.
   - Черт, - почему-то паникую. Присаживаюсь на корточки и начинаю живо подбирать книжки, складируя их у себя на коленях. И как мне бороться с венаторами, когда я даже по коридору не могу пройти ровно?
   - Бунтуешь против "Войны и мира"? - Поднимаю глаза и неожиданно вижу перед собой Риту. Она кривит рот, закатывает глаза к потолку и как-то по-детски усмехается. - Рувер говорит: отличная книга, а я не могу осилить и полсотни страниц.
   Рассеяно киваю. Встаю и расставляю тома на место. Все слова вдруг застревают в горле. Я поворачиваюсь, чтобы извиниться, но почему-то молчу и смотрю на шатенку ужасно нерешительно, будто собираюсь сообщить ей о том, что получила двойку по математике.
   - Как картошка?
   - Подгорела. - Облизываю губы. - Я задумалась.
   - О чем?
   Вот он: тот самый подходящий момент. Втягиваю в легкие, как можно больше воздуха и собираюсь сказать "прости", как вдруг Рита делает шаг ко мне навстречу. Ее руки стискивают мою талию и смыкаются за спиной. Ошеломленно вскидываю брови. Почему шатенка не кричит на меня? Почему она не обижена? Вдыхаю уже знакомый яблочный запах, исходящий от ее волос, и говорю:
   - Ну, хотя бы разозлись на меня.
   - Я злюсь.
   - Тогда почему обнимаешь?
   - Пытаюсь задушить до смерти.
   Мы обе смеемся, и мне становится так легко и неловко одновременно, что это даже как-то странно. Шмыгаю носом и неосознанно прижимаюсь к сестре еще ближе. Она теплая. Защищает меня и греет, будто одеяло. Рядом с ней я чувствую себя в безопасности.
   - Я слышала крики.
   - Повздорили с Сашей. Я решила не отдавать записную книжку венаторам.
   Рита отстраняется и удивленно вскидывает широкие брови.
   - Почему?
   - Потому что это неправильно.
   - Но как же твой отец?
   - Мы справимся. - Я киваю, будто пытаюсь саму себя убедить в этом. - Мы ведь вместе. Придумаем что-нибудь.
   Шатенка пожимает плечами. Она щелкает тонкими пальцами по моему носу и усмехается:
   - Импульсивная. Как я и думала.
   Закатываю глаза и тяну Риту на кухню. Нам придется многое обсудить.
  
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТЬ. 27.23.2.18.
  
   Я крепко сжимаю в пальцах блокнот отца и думаю о том, что пару часов назад мне сказала Рита. Она не улыбалась, не пыталась сгладить ситуацию, не лгала, не выдумывала. Она просто посмотрела на меня и отрезала:
   - Возможно, мы умрем.
   И я ей поверила. И не потому что верю всему, что она говорит. А потому что осознала: придумать иной план, действительно, сложно. Напасть на Аспид - чистой воды безумство. Похитить Видалину и надеяться на то, что за ней придут сородичи - наивная чушь. Время поджимает, мы не в состоянии тянуть резину еще и еще, а вариантов попросту нет. Лишь тот, что сотрясает все мое тело - отдать записную книжку, предать невинных людей, но спасти отца; что тоже, кстати, не факт. Так как же поступить? Рита вдруг предложила атаковать. Вот так - просто. Отыскать логово венаторов, о котором среди подобных нам ходят лишь слухи, и убить их всех. Поголовно. Я выслушала ее и принялась рьяно отказываться: как же так, такой риск, такие жертвы. Мы не можем сражаться с теми, кто, возможно, сильнее нас, мы не можем идти наощупь, не можем убивать каждого, кто появляется на нашем пути. И я все говорила, говорила, говорила, плескала слюной в стороны, сопротивлялась, качала головой, пока вдруг не осознала, что других способов вроде, как и нет.
   Я уже несколько часов не могу сомкнуть глаз. Лежу на жесткой кровати, слышу, как за окном завывает ветер, и мну уголки папиного блокнота. Неужели мне, действительно, придется смириться с тем, что люди пострадают в любом случае: или те, кто прячется от венаторов, или сами венаторы, или кто-то из моей семьи, близких или друзей. Я хочу сделать, как лучше, а выходит только хуже. Что за геометрическая прогрессия проблем? Напасть на Аспид - отлично. Но в таком случае, я должна справиться со всем в одиночку, чтобы эта дикая глупость не отразилась на Рите, на исчезнувшем Рувере или на моем брате. Однако при таком раскладе, на что способна я? Просто "я" против огромного клана убийц, оттачивающих свое мастерство на истреблении мне подобных чуть ли не со средневековья? Переворачиваюсь на другой бок и крепко стискиваю зубы. Нельзя сдаваться, нельзя. Нужно думать, искать выходы! Но у меня слишком мало опыта для принятия таких серьезных решений. И дело даже не в том, что я до сих пор боюсь использовать свою силу - что, может, и звучит странно. Дело в том, что я попросту не умею правильно вести себя в подобных ситуациях, когда кровь стынет в жилах, когда дико страшно, когда от тебя зависит очень много, и у тебя нет права на ошибку. Ни единого. На что способен неподготовленный человек в состоянии дикого безумия и паники? Надеяться на то, что страх разбудит в нем злость - слишком наивно. Что если нет? Что если он свяжет ему руки, как нити, пропитанные сывороткой Аспида. Что тогда? А тогда смерть. Вот так. Просто. По щелчку. И я не знаю, рассуждает ли в этот момент сидящей в моей голове эгоист, боящийся смерти и желающий жить. Но мне определенно кажется, что погибать - он не настроен. Не хочет. Правда, опять-таки: есть ли у него выбор?
   Открывается дверь, и я недоуменно оборачиваюсь. На пороге Саша. Почему-то его волосы мокрые, будто он стоял под дождем добрые три часа.
   - Что с тобой? - тянусь к настольной лампе. Рваные куски света падают на его недовольное лицо, и мне вдруг становится страшно. - Саш?
   - Ты сделаешь, как я скажу.
   - Что?
   - Я хочу вернуть отца!
   Он практически орет это, и меня пронзает ледяная, жуткая судорога. Испуганно прячу книжку под одеяло, встаю с кровати и стараюсь придать выражению лица невозмутимую решительность.
   - Успокойся, - вытягиваю перед собой руки, - мы придумаем что-нибудь.
   - Я уже придумал!
   - Отдать блокнот - безумие! Ты же сам об этом знаешь.
   - А кто сказал, что я собираюсь отдать им блокнот?
   - Что? О чем ты говоришь? - язык вдруг начинает заплетаться. Странное чувство. Я хочу сказать что-то еще, но не могу произнести и слова. Так и стою, корчась и мыча, не в силах выговорить даже одной буквы.
   - Им нужна ты. - Брат делает шаг ко мне навстречу. Меня интуитивно отбрасывает в сторону, однако ноги не сдвигаются с места. Колени вдруг подгибаются. Я абсолютно не понимаю, что со мной происходит и только и делаю, что смотрю в зеленые глаза Саши и неуклюже покачиваю головой туда и обратно, туда и обратно, словно болванчик. - Я отдам им тебя и дело с концом! И хватит! Мне страшно, мне жутко страшно, Аня!
   Глаза у моего брата дикие. Я вижу в них огонь и несвойственную ему решительность. Что происходит? Почему он так говорит, почему кричит, и почему Рита еще не пришла мне на помощь? Я стою, будто парализованная, слышу тяжело сопение Саши, чувствую его горячее дыхание, и не могу даже пошевелиться! Даже рот открыть! Борюсь с собой. Крепко зажмуриваю глаза и отсчитываю до десяти. Паника должна разжать свой кулак, должна отпустить меня и позволить выбраться на свободу. Давай же. Давай! Успокойся! Возьми под контроль свое тело, свои мысли! Распахиваю глаза и вдруг к своему ужасу встречаюсь взглядом с дикими глазами Видалины. Они у нее красные. Алые. Женщина вскидывает передо мной руку с миниатюрным ножиком, верещит:
   - Жечь их всех! - и проносится лезвием по моей шее.
   Я подрываюсь в кровати с диким криком. Хватаюсь пальцами за горло и слышу грохот: папин блокнот валится с моих колен на пол.
   - О, - только и тяну я. Растеряно заправляю за уши волосы и замираю: сердце стучит, будто сумасшедшее. Смотрю перед собой на широкое окно и едва ли сдерживаюсь от слез. Не знаю, почему. Мне просто вдруг становится жутко страшно. Втянув в легкие как можно больше воздуха, встаю с постели и стягиваю с плеч толстовку. Майка прилипла к коже. Кажется, я вспотела так сильно, словно, действительно, столкнулась лицом к лицу со своей психически неуравновешенной крестной. Выхожу из комнаты, плетусь по коридору и чувствую, как дрожат колени. Ненавижу сны, ненавижу отвратительно ощущение после них! Просыпаешься, понимаешь, что кошмар позади, что все закончилось, и все равно не можешь утихомирить в груди пульсирующий страх. В эти моменты я обычно чувствую себя слегка двинутой, ведь знаю - все в порядке, а внутри, так или иначе, испытываю изнуряющую дрожь.
   На кухне горит свет. Вспоминаю сон и вдруг вся съеживаюсь, будто после удара в живот. Что если брат, действительно, способен предать меня? Тут же встряхиваю головой. Нашла о чем думать и чему верить. С таким же успехом стоит доверять предсказанию цыганки о моей скоропостижной смерти. Сонно отталкиваю от себя дверь, готовлюсь выслушать от Саши очередную порцию криков, как вдруг вижу за столом Рувера. Его одежда покрыта целым слоем грязи и пыли. Она порвана, стерта и висит на нем, как мешок из-под картошки. Сам парень сильно избит. Его лицо покрывают множества сочащихся порезов, синяков, однако меня так и прибивает к месту чувство странного облегчения, словно мои самые страшные опасения не подтвердились.
   Вижу его, вижу, как он ест эту подгоревшую картошку, жадно проглатывает целые куски хлеба. И почему-то усмехаюсь:
   - Проголодался?
   Рувер одаряет меня секундным взглядом, отрезает что-то вроде "да" и вновь набрасывается на искусно приготовленные мной куски мяса. Я облокачиваюсь о столешницу и жду минут пять. Сама пытаюсь привести в порядок мысли, да и парню даю время вдоволь насытиться едой. Затем присаживаюсь напротив и спрашиваю:
   - Ты где был?
   - Бегал, - протирая рот, говорит Рувер. - А были варианты?
   - Ты пропал почти надвое суток.
   - И?
   - И это странно.
   - Что в этом странного, Аня? - на выдохе интересуется Рувер и вальяжно откидывается на спинку стула. Его губа разбита, но это не мешает ему одарить меня кривой ухмылкой. - Я же должен был как-то сгладить твои промахи.
   - И поэтому исчез? - вновь начинаю заводиться. - Ты вытолкнул меня и Никку из переулка, а сам остался один. О чем ты думал? Тебя же могли убить.
   - Могли.
   - И это месть такая?
   - Что? Я спас тебе жизнь.
   - Знаю. - Хмурю брови. - Но ты не должен был этого делать.
   - Не должен был, - соглашается Рувер и наклоняется вперед, - но сделал. К чему сейчас этот разговор?
   - К тому, что я волновалась. - Признание само срывается с моих губ. Я ужасно злюсь на свою неспособность контролировать мысли рядом с этим человеком и опускаю взгляд вниз. Так и хочется прикусить себе язык, чтобы больше никогда не открывать рот в присутствии Рувера.
   - Я могу за себя постоять. И не стоит обо мне тревожиться. Мои раны - сущий пустяк. А вот жизнь твоего отца - нет.
   - Что? - поднимаю голову и придвигаюсь к парню близко-близко, так чтобы наши лица были практически на одном уровне. - Ты о нем что-то узнал?
   - Женщина, ведущая венаторов, умна. Я хотел допросить одного из них, а в итоге наткнулся на груду трупов. Оказывается, у Аспида, как и у индейцев Майя, действует одно правило. - На лице Рувера появляется злая усмешка. - Кто бы мог подумать, что после поражения они приносят в жертву Богу даже своих воинов.
   - Она их убила?
   - Всех. До единого.
   Ошеломленно горблюсь и вдруг вспоминаю, как Видалина ударила одного из охранников в лаборатории. Еще тогда она показалась мне жестокой. Стоит ли удивляться этому сейчас?
   - Я понимал, что пустить слух о записной книге твоего отца не получится. - Продолжает парень. - Как это сделать, если всех претендентов твоя крестная благополучно отправляет на тот свет? И тогда я решил встретиться с ней лично.
   - Что? - растерянно восклицаю я. - Ты спятил?
   - Мы славно побеседовали, - отпивая чай, смеется Рувер, и я неожиданно понимаю, что раны ему нанесли отнюдь не венаторы, а сама Видалина. Как же он выстоял? Как выжил? Не думаю, что женщина, отнявшая жизни у собственных соратников, спокойно отпустила его домой. - Она назначила мне встречу.
   - Встречу? Тебе? - я не могу сказать ничего путного. Просто смотрю на парня во все глаза и эмоционально передергиваю плечами. - Что?
   - Обмен будет завтра. Возможно, это ловушка. Однако стоит хотя бы попробовать.
   - Но подожди. Стоп. Все изменилось.
   - Что изменилось? - в черных глазах Рувера застывает вопрос. Он сплетает перед собой синеватые от порезов и синяков пальцы, и вскидывает брови. - Меня не было день от силы.
   - Два почти.
   - И что теперь?
   - Я не хочу отдавать книгу.
   - Чего ты не хочешь? Ооо, мне послышалось.
   - Ты был прав, - спешу оправдаться и неуклюже прокручиваюсь на стуле, - отдавать записную книжку венаторам - полное безумие.
   - И ты поняла это только сейчас? - холодно спрашивает парень. - Теперь нельзя отменить сделку.
   - С какой стати?
   - Я дал слово.
   Прыскаю:
   - И что теперь?
   - И то. Есть еще варианты?
   - Да, Рита предлагает атаковать гнездо Аспида, и..., - вижу, как Рувер закатывает глаза, слышу его тихое рычание, и недоуменно кричу, - да ты же сам хотел, чтобы я передумала!
   - Но не после того, как я договорился о сделке с твоей сумасшедшей крестной!
   - Разве я могла об этом знать?
   - Должна была, - взрывается парень и вдруг резко вскакивает из-за стола. Он подходит к столешнице, облокачивается об нее руками. Молчит и не двигается, только и делает, что тяжело, протяжно дышит.
   - Я не хотела. Думала, так будет лучше.
   Однако Рувер не отвечает. Все так же стоит ко мне спиной и не шевелится, вырубая расстояние между нами все больше и больше. Мне ужасно не по себе. Еще не угасла радость от того, что с ним все в порядке, как тут же мост, соединяющий наши мысли, вспыхивает и превращается в пепел. Я хочу подойти к парню, коснуться его спины, затянуть раны на его лице, руках и шее, но вместо этого сижу и пялюсь на свои кривые пальцы. И мне кажется, что ничего уже не будет хорошо, ничего уже не будет, как прежде. Если взволнован Рувер, если напуган он - дела, действительно, плохи. А это обозначает, что любой сейчас мой поступок бессмыслен и глуп.
   - Сделка состоится, - неожиданно отрезает Рувер. Он не оборачивается, но я все равно представляю его крепко стиснутые зубы и холодный взгляд, - я попробую подделать записную книжку.
   - Но мы...
   - Нет никаких мы. Видалина назначила встречу только мне. И единственным человеком, прикрывающим мою спину, будет Рита.
   - Что? Но я тоже должна пойти, - недовольно подрываюсь из-за стола, - речь ведь идет о моем отце!
   - Я тебе все сказал.
   - Ничего ты мне не сказал, - парень собирается уйти, но я грубо хватаю его за кожаную куртку и поворачиваю лицом к себе. Глаза Рувера чернее прежнего, однако, я не вижу в них былой злости. Почему-то на меня сваливается целая тонна волнения. - Что такое? Почему мне нельзя с вами?
   - Потому что я не смогу выполнить все условия сделки, и это заметно уменьшит наши шансы на благополучный исход.
   - Условия? - округляю глаза и непроизвольно выпускаю куртку парня из пальцев. - Ты пообещал ей что-то еще?
   Он не отвечает. Смотрит на меня как-то странно, словно пытается запомнить каждый сантиметр моего лица, каждый локон моих волос, и это не просто сбивает с толку. Я вдруг отчетливо чувствую приближение дикой опасности.
   - Что происходит? - не отрываю взгляда от парня. - Почему ты смотришь на меня так, будто прощаешься?
   - Я не прощаюсь.
   - Тогда что ты делаешь?
   - Какая разница? - неожиданно отрезает ровный голос, и мы с Рувером одновременно поворачиваем головы в сторону выхода. - Главное, он знает, как спасти твоего отца. Что может быть важнее? - Рита стоит на проходе, крепко сжимает перед собой руки. Ее взгляд серьезный, обеспокоенный, чего не скажешь о позе и тоне, которым она старательно протягивает слова. - Выдвигаемся утром?
   - Да. - Рувер отстраняется и больше на меня не смотрит. - Я тебя разбужу.
   Он уходит, а я даже не знаю, что чувствовать. Интуиция определенно подсказывает мне, что грядет нечто плохое. Очень плохое. Но как я могу избежать этого, если не понимаю, о чем идет речь? Пронзаю сестру недовольным взглядом и спрашиваю:
   - Зачем ты так? Я должна была с ним поговорить.
   - А смысл?
   - Что значит, смысл? Я не могу остаться, не могу пустить все на самотек. С какой вообще стати спасать моего отца пойдете только вы? Рита, ты ведь прекрасно понимаешь, как дико это звучит.
   - Возможно, - она пожимает плечами. - Но он ведь сказал, что ты можешь пострадать, значит остаться - не такая уж и плохая идея.
   Сначала хочу возмутиться, спросить, какого черта она вообще подслушивала наш разговор, но затем вспоминаю, что сама частенько занимаюсь этим делом, и усмиряю пыл.
   - В любом случае, я не буду сидеть дома. - Решительно вскидываю подбородок. - Даже если мне грозит опасность, это ничего не меняет. Тоже самое можно сказать и о тебе, и о Рувере. О ком угодно! Никто не защищен!
   - Но мы можем сражаться.
   - Я тоже могу! Дайте мне шанс. Я ведь выстояла в лаборатории, справилась.
   - И что? Один раз? Знаешь, сколько мы бежим от Аспида, знаешь, сколько мы убили венаторов?
   - Какое это имеет отношение к моему отцу? Даже если бы я была калекой, я бы все равно пошла за ним! Неужели это не очевидно?
   - Но это глупо! Ты хочешь умереть?
   - А ты что ли этого хочешь? - недовольно подлетаю к Рите и пронзаю ее свирепым взглядом. - Ты тоже можешь умереть! И Рувер может! Только моя смерть хотя бы будет оправдана. А вы? Как вы вообще объясняете свой порыв? Скинете все на меня? Да? Ради меня? Так вот не надо! Вы запрещаете мне помочь, и считаете это правильным? Господи, это ведь так глупо! У меня, наконец, появилась возможность сделать хоть что-нибудь, а я выслушиваю ваши никому ненужные приказы.
   - Это не приказы.
   - Тогда что это? Объясни мне, что это такое? Ты же говорила о доверии, о поддержке. Где все это сейчас? Где?
   - Я просто больше не могу так с ним поступать.
   - Что? - недоуменно морщу лоб. - С кем? О чем ты?
   Шатенка вдруг резко отбрасывает с плеч волосы и смотрит на меня как-то странно, как смотрела в приюте и в зале, едва речь заходила о Рувере. Что это за взгляд? Я его не понимаю, и сейчас уж точно не хочу понимать. Речь идет о моем отце. И мне не важно, почему у Риты в глазах то ли ревность, то ли злость. Понятия не имею что именно.
   - Я не знаю, как это работает, - вдруг рявкает сестра.
   - Что работает? - Собираюсь взглянуть на нее, но Рита тут же отворачивается, нервно сжимает и разжимает пальцы. Я вижу, как ей неловко, но не собираюсь испытывать жалость или бояться задавать вопросы. Сейчас на это нет времени. - Что ты имеешь в виду? Неужели есть разговор более важный, чем о предстоящей сделке?
   - Он терял тебя семь раз. - Теперь наши взгляды находят друг друга. Шатенка усмехается и прожигает меня изумрудными глазами насквозь, будто пропускает через все мое тело разряд электрического тока. - Семь раз.
   - Не понимаю, о чем ты.
   - Воспоминания уходят. Но чувства остаются. Вы знали друг друга от силы несколько дней, однако между вами что-то вспыхнуло, и с тех пор не угасало.
   Растеряно вскидываю брови и ощущаю в груди странное тепло. Стараюсь не обращать на него внимания, но не получается. Покалывания усиливаются одновременно с каждым сказанным Ритой словом.
   - В первый раз, когда я еще не знала, что делать, как быть, я отправила Рувера следить за тобой. И вы встретились. И вы понравились друг другу. А затем ты умерла у него на глазах.
   - Что ты такое говоришь.
   - И ты воскресала и умирала вновь, и вы вспоминали друг друга и опять забывали. И это был замкнутый круг без любви, но с чувствами, которые ни ты, ни он не могли объяснить. И тогда я решила, что больше не стану вас сталкивать. Знаешь, мне, действительно, это казалось отличной идеей, правда, до тех пор, пока я не начала замечать, что становится лишь хуже. Вы всегда будете помнить друг друга здесь. - Она бьет себя по груди и нервно покачивает головой, - а я этого не учла. Думала, что избавила вас от повторения ошибок, а на деле просто сделала вас ужасно одинокими людьми.
   Растерянно отступаю назад и поджимаю губы. Не хочу верить ее словам, однако в глубине души верю. Я всегда чувствовала, что между мной и Рувером есть что-то такое, что мне неизведанно и знакомо одновременно. И это так странно, так необычно, наконец, довериться своим ощущениям, а не испугаться их.
   - Я не хочу, чтобы ты шла с нами, потому что не смогу вновь смотреть на вас: на ваши попытки найти друг друга, на вашу борьбу и споры, на ваши пустые глаза, которые когда-то были наполнены чувствами. Я не смогу видеть Рувера таким. Вновь. Не смогу, и не хочу.
   - Рита.
   - Постой, - она поднимает руку, - дослушай. Я не прошу тебя сдаться. Я просто хочу, чтобы ты переждала какое-то время, была в безопасности. Пойми, каждый раз я теряю не только тебя, но и друга. И даже когда время возвращается к своему началу, вы все равно становитесь совсем другими. Вы меняетесь. Рувер меняется. И если он потеряет тебя вновь, после стольких совместных дней, после стольких воспоминаний и чувств - он ко мне больше не вернется прежним человеком. Поверь. Он станет совсем другим.
   Я запускаю пальцы в волосы и медленно убираю их назад. Как можно дальше от лица. Чтобы ничего не мешало мне, не отвлекало меня. Растерянно оглядываюсь, вновь смотрю на Риту. Все думаю: правду ли она говорит? Не сошла ли она с ума? Как так получается, что воспоминания исчезают, а чувства - нет? Это же абсурд. Однако я даже не собираюсь с ней спорить, ведь понимаю, что так оно и есть.
   - Рувер знает?
   - Нет, - шатенка медленно покачивает головой и прикусывает пухлые губы. - Хотя, мне кажется, он и так уже сам обо всем догадался. Просыпаться каждый день с чувствами к человеку, которого раньше и не видел? Он ведь исцелил тебя уже тогда, в лесу. Помнишь? А исцеляют ведь только тех, кого, пусть не любят, но пускают в свое сердце.
   - Но с чего ты взяла, что я умру? Я могу спрятаться, наблюдать издалека или...
   - Нет.
   - Что нет? - громко выдыхаю. - Почему?
   - Существует закономерность.
   - Какая еще закономерность?
   - 27.23.2.18.
   Меня припечатывает к полу. Я смотрю на Риту во все глаза и могу поклясться, что цыганка на Хэллоуин говорила те же самые цифры. Мне вдруг становится дико страшно. Отступаю назад и нервно усмехаюсь.
   - Серьезно? Это количество моих неудач, ошибок или провалов?
   - Это дни. Двадцать седьмое, двадцать третье, второе и восемнадцатое. Они повторяются по кругу. Постоянно. Уже не первый год. И завтра...
   - Второе, - перебиваю я и вдруг смеюсь. - Вот это да! - меня шатает. - Просто не верится!
   - Автобус сбил тебя двадцать третьего октября, - дергано сообщает шатенка. - А перед этим венаторы подорвали целый этаж в твоем институте на юридическом факультете двадцать седьмого. Понимаешь, почему ты не должна завтра выходить из дома? Почему ты должна как можно дальше держаться от Аспида?
   - А кто сказал, что умру я именно от их руки? Знаешь, как по мне, так попахивает судьбой. Не правда ли?
   - Не говори так.
   - А что? - в моих глазах появляются слезы. Я улыбаюсь, а внутри ощущаю такой дикий страх, что едва стою на земле и все думаю: не свались, держись, сейчас станет легче. Но легче не становится. И поэтому я мечтаю упасть и больше не подниматься. - Ты спасаешь меня, но от кого? От Аспида или от судьбы?
   - Мне плевать, - нервно пожимает плечами Рита и шепчет. - Плевать от кого.
   Я киваю. Пару раз. Затем порывисто вытираю с глаз слезы и вскидываю подбородок.
   - На что ты рассчитываешь? Я ведь все равно умру.
   - Перестань. Мы избавимся от венаторов, от Видалины и...
   - И что? - кричу я. - Что потом? Ты думаешь, я провалилась под лед, потому что Аспид прорубил вдалеке канаву? Боже, Рита, как же так? - я крепко стискиваю зубы и растеряно оглядываюсь. Перед глазами все плывет. Не знаю, что и думать, что чувствовать. Держусь руками за голову и изо всех сил стараюсь не упасть. - Так ведь не бывает.
   - Я спасу тебя, - сестра подлетает ко мне, и в ее глазах я вдруг вижу что-то похожее на ужас. - Слышишь? Всегда спасу.
   Понятия не имею, что ответить. Нервно киваю, потираю веки и ошеломленно ухожу с кухни. Рита что-то кричит, но я упрямо игнорирую любые звуки. Просто вырываюсь вон из квартиры, бегу вниз по лестнице, оказываюсь на улице и замираю. Холод тут же обволакивает голые руки, забирается в наспех одетую обувь. Осматриваюсь, изучаю темное небо и жду. Мне страшно, но в то же время мне все равно. Иногда наступает момент, когда даже бояться нет сил.
   Плечам вдруг становится тепло. На них появляется горячая, кожаная куртка. От нее немного пахнет сигаретами, пылью, но я не обращаю внимания. Даже не оборачиваюсь. Просто наклоняюсь и касаюсь лбом чьей-то груди.
   - Ты слышал?
   - Слышал, - отвечает Рувер.
   Закрываю глаза. От него пахнет так, как нужно, как мне нравится. Я непроизвольно прижимаюсь к нему еще ближе, а он меня даже не отталкивает. Обнимает. Зарывается лицом в мои волосы и медленно выдыхает. Никогда бы не подумала, что мы с Рувером сможем так: стоять близко, совсем рядом, молчать и просто греться о чувства и тела друг друга. Но у нас отлично получается. Будто мы для этого созданы.
   - Второе число может выпасть на любой месяц, - говорит парень. - И все равно, пообещай, что завтра ты останешься дома.
   - Какой смысл?
   - Просто сделай так, как я прошу.
   - Ладно.
   Мне вдруг становится чертовски все равно. Открываю глаза, разглядываю черный, вязаный свитер Рувера - красивый. Затем поднимаю взгляд выше, на шею, подбородок, вижу его синий от ударов нос и непроизвольно прикасаюсь к нему ледяными пальцами. Тут же гематома стягивается, забирая с собой подтеки и царапины на щеках, губе и под глазами.
   - Почему именно Рувер, - вдруг спрашиваю я. Вспоминаю рассказ Риты про Аспид, про список одаренных детей и четвертую степень опасности. - Признавайся, это как-то связано с немецкой речкой.
   Парень усмехается. Заправляет выбившийся локон волос мне за ухо и говорит:
   - Те, кого венаторы не могли поймать годами, становились некими любимчиками - беглецами. Это даже переросло в игру со ставками, расчетами. Чтобы не писать полностью имена претендентов, они давали им клички. Мне самую банальную.
   - Банальную?
   - Да. Моя фамилия - Чехов.
   - И?
   - Рувер - одно из его прозвищ. Кто бы мог подумать, что в Аспиде знают об этом, правда?
   - Но почему ты пользуешься им? - недоуменно вскидываю брови. - Это ведь странно.
   - Ничуть. Они нарекли меня так, и ненароком сочинили некую легенду, некий образ, раскрасили его дивными, серыми цветами и вдохнули в него жизнь. Они сами создали меня, а я не поскупился на благодарность.
   - Благодарность?
   - Венаторы хотели убийцу - они его получили. Аспид хотел соперника - я им стал.
   Молча киваю и вдруг чувствую, как сильные руки Рувера притягивают меня еще ближе к себе, вплотную. Мой нос утыкается ему в шею, и я непроизвольно встаю на носочки, чтобы увидеть его темные глаза.
   - Что ты пообещал Видалине? - хмурю лоб. - Прошу, скажи. Я должна знать.
   - Нет. - Он проводит пальцами по моему лицу и поспешно опускает их ниже, к плечам, талии, бедрам. - Не должна.
   - Но почему?
   - Потому что это единственное, что я могу для тебя сделать. - Собираюсь поспорить, когда он касается губами моей щеки и говорит, - пообещай, что останешься.
   - А ты вернешься? - я закрываю глаза, понимая, что ответ отрицательный. Неужели Рувер решил отдать свою жизнь в обмен на жизнь моего отца? Жизнь беглеца в обмен на жизнь похищенного. Сердце с криком разрывается от боли. - Вернешься? - вновь спрашиваю я.
   - Не знаю.
   - Не ври.
   - Просто пообещай.
   - Ответь.
   Повисает пауза. Слышу, как тяжело он дышит, и сама еле втягиваю воздух. Цепляюсь пальцами за его теплую шею, поджимаю губы и слышу тихий голос:
   - Вернусь.
   - Что?
   - Я вернусь. - Говорит он.
   Но это ложь. Я чувствую. В глазах появляются слезы. Я стискиваю веки изо всех сил, а затем говорю:
   - Тогда я обещаю, что останусь.
   И тоже обманываю, понимая, что лучше умру, чем осознанно отпущу его на смерть.
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ. ИСХОД.
  
   Я прихожу в сознание в темноте, чувствуя, как обнимаю руками прижатые к груди колени. Поднимаю подбородок и неожиданно вижу перед собой черный силуэт.
   - Аня, Ань, - чьи-то ладони встряхивают меня за плечи. - Вставай, быстрее.
   Недоуменно выгибаю спину. Касаюсь пальцами смятой подушки и вдруг понимаю, что Рувера рядом нет. Пару раз моргаю, прежде чем прийти в себя и ощутить пугающее чувство безнадеги. И что теперь? Глубоко втягиваю воздух, сосредоточенно сверлю дыру в стоящем перед глазами комоде и думаю: если сдвинусь с места - возможно, умру; если останусь - возможно, перестану существовать. И, не смотря на то, что на этот раз у меня, действительно, есть выбор, я вариантов не вижу.
   Перевожу взгляд в сторону взволнованного голоса и поднимаюсь с постели. Никка растерянно дергает плечами.
   - Они ушли, - она заправляет за уши волосы, - минут десять назад.
   Распахиваю настежь шторы, и тут же в комнату врывается серый, тусклый свет. Прикасаюсь пальцами к ледяному стеклу и, представляя себе этот день иначе, мечтаю о совсем другой жизни. О весне. Вдруг бы что-то изменилось, будь за окном тепло и ясно. Возможно, плохие события связаны с плохой погодой, ведь в фильмах никто не плачет под солнцем, и никто не смеется под дождем. Только сумасшедшие, наверно. И то для пущего эффекта.
   - Надо уехать, - вдруг говорит Вероника. Я резко оборачиваюсь и вскидываю брови.
   - Что?
   - Здесь слишком опасно.
   - Мы там, где мы есть, - тихо говорю я. Отхожу от окна и решительно накидываю на плечи грязную, мятую джинсовку. - Нас в любом случае ждет то, что нам предначертано.
   - И что же ты собираешься предпринять?
   - Искать.
   - Кого?
   Голос брата появляется из ниоткуда. Оборачиваюсь и вдруг встречаюсь взглядом с его любопытными, голубыми глазами. Они изучают мою физиономию, будто пытаются отыскать в ней что-то знакомое. Но вряд ли находят. Думаю, я стала совсем другим человеком. Застегиваюсь, резко несусь к выходу и на пороге отрезаю:
   - Ты многое упустил.
   - Что упустил? - он плетется за мной по коридору. - Аня. Остановись.
   Его пальцы обхватывают мой локоть, но я резко отбрасываю их назад.
   - Просто дай мне сделать то, что я считаю нужным. У меня нет времени на выяснение отношений.
   - Но куда ты собралась? Эй! Посмотри на меня. - Но я не смотрю. Обуваюсь, накидываю на плечи пальто и уже тяну на себя входную дверь, когда он с силой припечатывает ее обратно, выбросив вперед ногу. - Ты не уйдешь, пока я не позволю.
   - Правда? - Впервые смотрю на брата, как на потенциальную угрозу, и его это не на шутку пугает. - Мне надо спешить. - Смягчаю взгляд и виновато поджимаю губы. Я так и не научилась контролировать свои эмоции. - Сегодня у нас есть шанс спасти отца. И я не должна его упустить. Ты можешь остаться здесь, можешь пойти со мной. Но только не мешай.
   - Аня, - вдруг тянет Никка. Я и забыла, что она стоит рядом. - Не уходи. Кто знает, сколько в приюте соберется венаторов? Кто знает, что они с вами сделают?
   Удивленно замираю, вскинув брови. Переспрашиваю:
   - В приюте?
   - Да. Твоя сестра только и делала, что металась из стороны в сторону и говорила о сделке все утро. А я ведь спала прямо здесь, - она указывает в сторону зала и усмехается. - У меня хороший слух.
   Внезапно я понимаю, что теперь дороги назад уж точно нет. Если раньше я не знала, куда идти, что делать, как быть, сейчас все ясно. И это поразительное стечение обстоятельств играет мне на руку. Вижу недоуменно лицо подруги: видимо, она прокручивает в голове мою реакцию на ее слова и постепенно приходит к выводу, что я о месте проведения сделки не имела ни малейшего понятия.
   - Нет, - тянет она. И, наконец, лампочка вспыхивает над ее головой. - Я не думала, что...
   - Спасибо. - Киваю Веронике, разглядываю ее бледное от страха лицо и почему-то усмехаюсь: надеюсь, я не выгляжу со стороны так же растеряно. Перевожу взгляд на брата. - Ты со мной? - Он молчит. Его робость дико выводит из себя. Нетерпеливо закатываю глаза к потолку.
   - Разве у тебя есть план?
   - Нет.
   - Тогда на что ты рассчитываешь?
   - Понятия не имею. - Не хочу врать. Пожимаю плечами и нервно протираю руками потный лоб. - Я не знаю, что нас ждет, но сейчас не хочу об этом думать. Все обретет свой смысл, когда мы сдвинемся с мертвой точки.
   Уверена, Саша не отпустит меня одну. И, по сути, мы просто теряем время. Однако я хочу, чтобы он сам согласился. Чтобы он пошел за мной не от безысходности, а по собственному желанию, наконец, осознав, что пора самим рисковать своей жизнью, а не заставлять кого-то это делать за нас.
   - Пообещай, мы уйдем, как только что-то пойдет не так, слышишь? - видимо, Саша единственный, кто пропустил крики по поводу судьбы. Что тут скрывать, я этому несказанно рада; рада, что он не знает. Киваю и, наконец, выхожу из квартиры, чувствуя себя ужасно паршиво от того, что вновь приходится лгать. Но ведь эта ложь во благо, так? Я не допущу, чтобы Рувер пострадал, и плевать сейчас на остальное.
   Выбегаю на улицу. Подлетаю к машине. Не рассуждая, не думая, не останавливаясь, сажусь на переднее сидение и послушно жду, когда рядом окажется Саша. Однако позади вдруг проносится какой-то шум. Я оборачиваюсь и тут же вспыхиваю:
   - Уходи!
   - Нет. - Никка захлопывает дверь и уперто скрещивает на груди руки. - Это я проболталась о приюте, и я буду за это отвечать.
   - Что? Боже, не зли меня. Я ведь вытолкну тебя, слышишь? Я не шучу.
   - Только попробуй, и тогда я расскажу твоей матери о том, чем ты на самом деле занимаешься, и куда пропал ее бывший муж. - Это удар ниже пояса. - Уверена, ей будет очень интересно узнать о твоих приключениях. А как тебе будет весело, когда твоя мама окажется в эпицентре этих событий, да?
   - Зачем? - Саша, наконец, оказывается в машине. Он не обращает на мои дикие глаза никакого внимания. Жмет на газ, и мы тут же срываемся с места. - Зачем ты так?
   - Ты помогла мне. - Отвечает подруга. - Теперь я помогу тебе.
   - Но как? Каким образом?
   - Просто буду рядом.
   Внутри что-то взрывается. Я вновь вспоминаю о том, что сделала, какую дикую боль причинила этой девушке, ее семье, семье Андрея, и резко отворачиваюсь к окну. Что же это такое. Я еду спасать близких, рискуя жизнью не менее дорогих мне людей. Разве в этом есть хотя бы толика смысла? Но уже поздно отступать. Встряхиваю головой и сосредоточенно слежу за дорогой. Все думаю о том, что могу сделать, на что я способна. Аспид не знает о моем преимуществе: невидимости, значит логично использовать его, когда мы прибудем на место. Но как именно? Убить Видалину со спины - чести мало, однако волнует ли сейчас меня честь? Волнует - сказал бы отец. Не волнует - поспорила бы я. И меня тут же вновь разрывает на части осознание того, что необходимо, и того, что правильно. Я с силой прикусываю щеку и чувствую во рту привкус крови. Мне определенно еще предстоит найти себя, потому что постоянное сражение со своим изменчивым мнением изнуряет.
   Приезжаем к полудню. Саша глушит двигатель, вынимает ключи и смотрит перед собой, не шевелясь, будто пытается понять смысл чего-то недостижимого. Его ладони прижаты к коленям, зубы стиснуты. Отстегнув ремень, я тут же отворачиваюсь, не находя в себе сил видеть его таким беспомощным. На заднем сидении хрипит Никка. Смотрю на нее через зеркало и вновь отвожу взгляд: она едва сдерживает слезы.
   - Останьтесь здесь, - мой голос не такой сильный, каким я хотела бы его слышать. Откашливаюсь и потираю потные руки о джинсы. - Прикроете со спины, если что.
   - Я одну тебя не отпущу, - говорит Саша.
   - Да и как нам тебя прикрывать? - спрашивает Никка.
   Их недоуменные лица отнюдь не прибавляют мне уверенности в себе. Пожимаю плечами и решаю, что проигнорировать обе реплики - отличный выход. Открываю дверь, выбираюсь из салона, втягиваю воздух полной грудью, как вдруг слышу:
   - Я с тобой. - Брат обходит Хонду. Открывает скрипящий багажник и неожиданно достает из него длинное, коричневое ружье, ужасно похожее на то, которым пользовался отец. Я удивленно вскидываю брови. - Что? - Он захлопывает дверцу, и прячет золотые, толстые патроны в карман. - Я не просто так пропал на целую ночь.
   - Ты ведь не умеешь им пользоваться.
   - Все же лучше, чем ничего.
   Никка тоже выбирается из салона. Горбит костлявую спину и растерянно подходит ко мне. Вижу, как трясутся ее руки, и свирепо выдыхаю. Знаю ведь, как страшно ей вновь столкнуться лицом к лицу с теми, кто пытал ее пять месяцев, и поэтому с силой сжимаю ее плечи, надеясь добраться до самой глубины ее рассудка.
   - Будь здесь. - Мои глаза прожигаю подругу насквозь. - Тебе не зачем ходить с нами.
   - Что с тобой случилось. - Это даже не вопрос. Ее взгляд пронизывающий, жалкий, и он припечатывают меня к земле, всколыхнув воспоминания о прошлой жизни; о том, какими мы были до позапрошлой весны. Я беспомощно опускаю руки. Отворачиваюсь и пару раз моргаю, пытаясь привести себя в чувства. - Ты так изменилась. Стала другой.
   - Ты тоже.
   - Да. Меня пытали. А с тобой что делали?
   Ничего. Абсолютно ничего. И даже мне неясно, почему я та, кто я есть. Просто так вышло. Вот и все. Не хочу больше говорить, испытывать на прочность нервы. Порывисто смахиваю с глаз пелену и повторяю:
   - Будь здесь.
   На этот раз она молчит. Киваю и смотрю на брата. Он готов. Сжимает в руках ружье, выставляет его перед собой и снимает с предохранителя. Не хочу думать о том, кем мы стали. Вряд ли это важно. Сейчас главное то, что наши плечи соприкасаются, и мы идем к приюту вместе, бок о бок, оставляя позади страхи, сомнения, прежнюю жизнь. И если что-то и могло сблизить нас еще больше, то это данный момент. Наше молчание и негласная поддержка. Я очень ценю присутствие брата, и всем своим существом надеюсь на то, что с ним все будет в порядке.
   Сосредоточенно гляжу из стороны в сторону. Выставляю перед собой руки и нервно потираю пальцы. Вокруг тихо, даже стука собственного сердца не слышно. Может, мы уже умерли? Подходим к западному крылу приюта. Вижу вдалеке детскую площадку и нескольких девочек, раскачивающихся на карусели.
   - О, нет. Я совсем забыла о том, что в здании полно людей. - Прячемся за кустами и перекидываемся обеспокоенными взглядами. - Что если Аспид навредит им?
   - Если бы хотел - уже навредил бы.
   Движемся дальше перебежками. Сначала прячемся за беседкой, затем за разваленной стеной теплицы. Саша облокачивается об нее спиной и тяжело выдыхает. Чувствую, как напряжены его мышцы, вижу, как бледны его пальцы. Осматриваюсь и недоуменно морщу лоб: где же проходит обмен?
   - Меня засекут в любом случае, - брат сглатывает и глядит на меня широкими то ли от страха, то ли от ярости глазами. - Но тебя - нет. Стань невидимой.
   - Прямо сейчас?
   - Да.
   Послушно закрываю глаза и крепко сжимаю в кулаки руки. Нужно сосредоточиться, но я то и дело отвлекаюсь на какие-то звуки, голоса или шорохи. Морщусь, ощущая в груди странное покалывание, и раздраженно поджимаю губы. Главное ровно дышать. Не волноваться; ни о чем, кроме как о данной задаче, не думать. Однако не выходит. Покачиваю головой вправо, влево, она неприятно хрустит и немеет.
   - Я все еще тебя вижу.
   - Дай мне минутку. - Медленно расправляю плечи. Наконец, ощущаю знакомое теплое покалывание на кончиках пальцев, как вдруг вновь отвлекаюсь на громкий треск. Правда, на этот раз все совсем по-другому. Распахиваю глаза, на земле вижу Сашу. Его голова красная от крови, руки безвольно расставлены в стороны. И я кричу, что есть сил. Тянусь к нему и тут же отпружиниваю назад, получив удар в шею. Только через пару секунд до меня доходит, что это отнюдь не удар, а игла. Никка сжимает в пальцах огромный, металлический шприц и так сильно им продавливает мою глотку, что перед глазами темнеет.
   - Что ты делаешь? - ору я и отлетаю в сторону от удара живот. Врезаюсь спиной в стеклянную, основу теплицы, выставляю перед собой руки, прикрываю ими лицо, и вновь чувствую ноющую боль, только на этот раз в районе солнечного сплетения. Никка бьет, не задумываясь. Ее ноги поочередно взлетают вверх и пронзают меня, будто боксерскую грушу, выбивая из легких весь воздух, и я ничего не могу понять, пока она, наконец, не решает остановиться.
   - Это ты его убила, - грохочет девушка. Поднимаю на нее взгляд и не вижу ничего, кроме огромных, разъяренных глаз. Выпрямляюсь. Стискиваю зубы и даже не думаю спорить.
   - Да. Я.
   Никка испускает дикий ор и вновь налетает на меня, словно бешеная птица. Однако я ловко отпрыгиваю в сторону. Подхватываю с земли ружье брата, выставляю его перед собой и вдруг осознанно нахожу пальцами курок. Я знаю, что выстрелю, и боюсь этого больше всего на свете. Подруга вдруг нервно усмехается. Смотрит на меня и хохочет, будто в руках я держу не ружье, а водяной пистолет.
   - Что ты сделала с Сашей? - кричу я и мысленно повторяю: не смотри вниз, смотри на нее, не отвлекайся, не выпускай из вида.
   - Ты же не сможешь, - рыча и хихикая, говорит она. - Ты же мухи не обидишь!
   - Что с ним?
   Она хохочет, талантливо игнорируя мои вопросы. Скрещивает на груди руки и тянет:
   - Видалина ошибается на твой счет: думает, ты опасна.
   - Так и есть. - Не верю, что перед собой вижу Никку. Смотрю на то, как ее взгляд прожигает во мне дыру, терплю и сжимаю дрожащими пальцами ружье: главное, не выстрелить, не навредить ей, она ведь моя подруга, лучшая подруга, я знаю ее всю свою жизнь! Колени тут же предательски подкашиваются. Хочу заорать во все горло, а затем упасть и сдастся, потому что хуже смерти близких, только их предательство. - Где Рувер и Рита?
   - Убери ружье, и я отведу тебя к ним.
   - Нет!
   - Ты в любом случае сделаешь то, что я скажу, - девушка вытаскивает из кармана черное устройство, похожее на пульт. Машет им прямо перед моим носом и лыбится. - Убери ружье, иначе я подорву приют.
   Не верю, что передо мной стоит Вероника. Чувствую, как в груди одновременно взвывают все органы, и невольно прокручиваю наши разговоры до и после появления Аспида в моей жизни. Мы были близки. Никогда не лгали друг другу. В школе постоянно находились рядом, вместе шли домой, вместе делали уроки, вместе смотрели фильмы. Я помню, как она плакала, когда впервые поссорилась с Андреем, и помню, как сама рыдала у нее на руках, не вынося скандалы родителей. Сейчас прошлые проблемы кажутся пустяками. Стоило ли мне так убиваться из-за развода предков, если есть вещи куда серьезнее. Например, их смерть. И кто бы мог подумать, что опасность для меня и моей семьи будет представлять именно эта девушка. Девушка, которая не раз вытаскивала меня из омута грусти, которая заставляла меня улыбаться, действовать, чувствовать себя особенной. Которая, пусть и не была идеальной, но была родной. И я знаю, что сама во всем виновата. Ее боль и эта месть, могу ли я осуждать порыв свернуть мне шею? В конце концов, я убила человека, которого, возможно, она любила. Но одно дело понимать все это в голове, и совсем другое - видеть перед своими глазами. Может, разум и смирился с ее перевоплощением, но сердце разрывается от боли.
   Я опускаю ружье. Все-таки смотрю на Сашу и вижу, как медленно поднимается и опускается его спина. Он дышит. Тут же вспоминаю о сыворотке, которую Никка вколола мне пару минут назад в шею, и крепко стискиваю зубы. Теперь я не могу его вылечить.
   - Зачем ты так? - неожиданно спрашивает она своим прежним голосом, голосом из прошлого, когда в нем не было еще злости и холода. Я перевожу на нее взгляд. - Он же был нашим другом. Твоим другом.
   - Это вышло случайно.
   - Случайно? Я уехала из города. Я бросила все, что у меня было. А ты меня обнимала, помнишь? Держала за руку на похоронах. Как ты посмела?
   - Мы были не в себе. Я много выпила, и... - Покачиваю головой и громко выдыхаю. - Это в прошлом. Хватит!
   - Нет, не хватит! Ты убила Андрея!
   - Так убей меня! Но не трогай моих близких! Мой отец относился к тебе, как к собственной дочери. Саша - как к сестре. Почему ты мучаешь их?
   - Я не виновата в том, что они готовы отдать за тебя жизнь.
   - Но ты осознанно втянула сюда Сашу. Ведь Рита ничего не говорила про приют, правильно? Это ты привезла нас сюда. Это ты виновата в том, что мой брат ранен!
   - Еще одно слово и я подорву все к чертовой матери! - шипит Никка и вдруг вскидывает вверх руку с пультом. Она смотрит на мое ружье, сводит брови, и мне приходится отбросить его в сторону. - Правильно. Теперь пошли.
   - Куда?
   - Ты же хотела увидеть Риту и этого оборванца, да? Несчастные влюбленные. Ха. Я лично позабочусь о том, чтобы тебе было так же больно, как и мне, после смерти Андрея.
   Она толкает меня вперед. К лесу. Сама идет сзади и беспрерывно бормочет что-то себе под нос. Я не слышу. Все думаю о том, что теперь делать и как быть. Смотрю по сторонам, ищу подмогу, хрущу пальцами и злюсь на себя так дико, что едва сдерживаю в горле крик. Что же я натворила?
   - Не подавай вида, - обнимая меня за плечи, шепчет Никка и натягивает на лицо новое, измученное выражение, будто ей плохо, и она еле держится на ногах. - Сыграем в игру.
   - Что ты делаешь?
   - Обманываю.
   - Прекрати, прошу тебя. - Чувствую, как девушка полностью наваливается на меня всем своим телом, и недоуменно морщу лоб. - Чего ты пытаешься добиться? Хватит. Пожалуйста. Я и так беззащитна. Так и разберись со мной, но не трогай моих близких.
   Вероника медленно наклоняется к моему уху и шепчет:
   - Я превращу твою жизнь в ад. Я сделаю так, чтобы ты увидела смерть каждого, кто хоть что-то для тебя значит. И я не изменю своего решения. Никогда.
Мурашки пробегают по моей спине. Свирепо втягиваю воздух и дергаюсь в сторону, пытаясь оттолкнуть ее от себя, как можно дальше, однако тут же она приближает свой оскал к моему лицу и рычит:
   - Одно неверное движение и сотни детей сгорят заживо.
   Я крепко зажмуриваюсь. У меня нет выхода. Послушно плетусь в гущу леса, практически таща ее на своей спине. Чувствую, как дико стучит в груди сердце, и надеюсь, Рувер давно уехал. Давно находится дома и ищет меня. Возможно, волнуется. Зато дышит. Однако уже через несколько секунд мы выходим на огромную, серую поляну, покрытую первыми, белыми заморозками. Осматриваю ее, изучаю высокие деревья, сосны, их пики, и небо, а затем вдруг нахожу вдалеке две темные фигуры. Кровь молниеносно вскипает в жилах. Я испуганно стискиваю зубы и разрываюсь на части: что же делать? Что же мне делать?
   - Не подведи папочку, - напоследок шепчет Никка и полностью повисает в моих руках. В груди пожар. Смотрю то на нее, то на приближающиеся силуэты. Думаю, что успею вырвать из ее костлявых пальцев пульт, но потом пугаюсь: вдруг нет? Опять перевожу взгляд на Рувера и Риту. Затем вновь разглядываю прикрытые глаза подруги. Может, стоит как-то намекнуть им? Подать знак. Я беспомощно оборачиваюсь, и неожиданно понимаю, что Рувер уже стоит передо мной. На расстояние вытянутой руки. Его взгляд испепеляет, но отнюдь не злостью, а каким-то странным понимаем, будто он знал, что я приду. Чувствовал это. Однако Рита вспыхивает, словно факел. Он отталкивает парня в сторону, вырывается вперед и смотрит на меня так разъяренно, что даже Никка рядом с ней - солнечный зайчик.
   - Ты что здесь делаешь? - злится она. Ее ноздри раздуваются от гнева, зубы стиснуты, и мне кажется, что я даже слышу их потрескивание. - Я же просила тебя.
   - Прости. - Только и говорю я. Но в этом "прости" гораздо больше. Я извиняюсь не только за то, что ослушалась, но и за то, что произойдет вскоре. За очередную ошибку. За то, что вновь всех подвела. Меня трясет. Я изо всех сил стараюсь не выдать своей паники, сжимая пальцы, моргая глазами, но мне так и хочется закричать во все горло о том, что в своих руках я держу предателя. Что я сама предатель.
   - Мы ждем уже полчаса, - говорит Рувер. - Никого нет.
   - Но что у вас произошло? - вспыляет Рита. - Что ты держишь ее? Она ранена? Венаторы здесь?
   Не знаю, что ответить. Смотрю на сестру и не выдерживаю ее взгляда. Опускаю его вниз. Тут же чувствую, как ногти Никки впиваются в мою шею, и шепчу:
   - Было несколько людей. Около приюта. Они ранили Сашу.
   - Тогда почему ты не уехала? Зачем побежала в лес?
   - Испугалась, - быстро выпаливаю я. - Не подумала и бросилась наутек.
   - И оставила брата?
   Теперь вопрос задает Рувер. Он смотрит на меня настороженно. Изучает. Я буквально вижу, как в его голове вертятся винтики, крутятся мысли, и едва сдерживаюсь от счастливой улыбки: давай, ты поймешь, давай же! Однако тогда Никка подорвет приют. Черт! Борюсь с собой, со своими желаниями. Смотрю на парня, вижу его лицо и вдруг говорю то, что слишком очевидно; то, во что даже я бы поверила.
   - Мне не впервой убегать.
   На этих словах Никка вдруг резко вырывается из моих рук. Ее пальцы взмывают вверх. В них я вижу блестящий, зубчатый нож, и уже через секунду он оказывается алым.
   Ничего не понимаю. Ошеломленно расширяю глаза, смотрю на Рувера, смотрю на Риту, смотрю на Веронику и почему-то думаю, что упаду. Упаду от боли. Правда, вряд ли эта боль идет хотя бы в какое-то сравнение с тем, что сейчас испытывает шатенка. Рита смотрит на меня с миллисекунду, пытается сказать хоть что-то, но захлебывается в собственной крови. А затем она просто падает. Как куль с мукой.
   Хватаюсь ладонями за лицо и кричу. Вижу перерезанное горло сестры, пошатываюсь и падаю на колени. Мне нечем дышать.
   - Рита! - это голос Рувера. Он оказывается перед ее телом, кладет руки на ее шею, но ничего не происходит. Он не лечит ее. Он не может. - Рита, Рита! - все кричит он, сжимая ее плечи, перебирая ее волосы. Он отчаянно повторяет ее имя, будто это магическое заклинание, однако ничего не меняется. Моя сестра умерла.
   - Тебе больно, - вдруг заботливо шепчет знакомый голос над моим ухом. Я знаю, это не Вероника, однако все равно оборачиваюсь. У Видалины глаза такие же, как у Риты. Испытывая шок и панику, на первых парах, я даже верю в то, что сестра выжила и сейчас стоит передо мной. Конечно, это не так.
   - Вы убили ее. - Говорю я. Сдерживаю слезы и повторяю. - Убили.
   - Она заслужила.
   - Никто не заслужил.
   - Ты еще мала.
   - Рита была вашей семьей, - сжимаю губы, чувствую рыдания, подкатившие к горлу, и качаю головой, - а вы избавились от нее, как от ненужного мусора.
   - Я должна защищать людей от вам подобных. Это моя миссия, как и твоя - убивать.
   - Но Рита не сделала ничего плохого!
   - Это вопрос времени.
   Видалина отходит от меня вправо. Кивает трем венаторам, и те окольцовывают Рувера, будто опасного преступника. Парень ничего не говорит. Встает. Смотрит на меня сквозь низкие плечи охотников и молчит. Не знаю, что он во мне видит. Надеюсь, не врага.
   - Наверно, ты хочешь отменить сделку, - тон у Видалины деловой, будто у самых ее ног не лежит голова моей мертвой сестры. - Однако не спеши с выводами. Мне есть, что тебе предложить.
   Рувер кивает. Делает шаг вперед, и тут же кольцо из венаторов становится уже.
   - Мы узнали нечто интересное. Например, то, что ты первый в своем роде. - Женщина расправляет плечи, но все равно оказывается ниже Рувера практически на голову. Его преимущество так очевидно, и одновременно абсолютно бессмысленно. - Я собираюсь выяснить, что же вас так отличает от обычных людей, и мне нужен первоначальный материал для исследований. Источник. Что большая редкость. Так что убивать тебя нет надобности.
   - Условия были другими.
   - Они изменились.
   - Где отец Ани?
   - Где блокнот?
   Рувер собирается достать из внутреннего кармана книжку, как вдруг рядом с Видалиной появляется Никка. Она держит перед собой ежедневник.
   - У него подделка. Вот настоящий.
   Мой мир рушится. Вижу, как замирает уличенный во лжи Рувер, вижу, как стискивает зубы моя сумасшедшая крестная, и подаюсь вперед:
   - Это была моя идея. Отпустите его. Он ничего не сделал.
   - Молчи, - рычит Рувер, однако я не обращаю внимания.
   - Прошу вас.
   Видалина удивленно вскидывает брови. Подходит ко мне и вдруг спрашивает:
   - Хочешь увидеть отца?
   - Хочу.
   - Приведите, - говорит она двум широкоплечим охранникам. Они уходят всего на несколько минут, а когда возвращаются, тащат под руки моего отца: измученного, слабого, неузнаваемого. Я срываюсь с места, закричав его имя, натыкаюсь на преграды, врезаюсь в чьи-то руки, но все равно встречаюсь с ним взглядом. Боже мой. В груди что-то ревет. Отец такой худой, такой бледный. Он не может стоять на ногах. Опирается о венаторов и шепчет что-то. Я не слышу. Не хочу слышать. Тяну к нему руки и чувствую на щеках слезы. Он здесь. Я нашла его, нашла! Только спустя пару секунд я разбираю его шепот. Папа говорит: прости.
   - Ты рисковала жизнью, - Видалина вдруг оказывается рядом. Грубо хватает меня за шею и толкает вниз. Земля неприятно обжигает кожу на ладонях. - Ты рисковала ради него всем, а что в итоге? - Поднимаю взгляд, и вдруг понимаю, что крестная сидит совсем рядом. На корточках. Испепеляет меня карими глазами. - Этот человек лгал тебе больше остальных, слышишь? Слышишь меня? Он лгал.
   - Не понимаю.
   Смотрю на отца. Тот опускает голубые глаза вниз, едва удерживая на весу голову. Но мне плевать, о чем идет речь. Сейчас я хочу помочь ему. Хочу вылечить его. Почему он такой бледный? Тянусь вперед и тут же отпружиниваю назад. Видалина ударяет меня по лицу. Боль пожаром проносится по коже и сходится где-то на щеке в одну, большую ноющую гематому, и мне приходится зажмуриться, чтобы хоть как-то совладать со стоном.
   Слышу удары. Открываю глаза и вижу, как Рувер раскидывает венаторов в стороны, будто это не представляет собой никакой сложности. Он подлетает ко мне, подхватывает за талию и замирает перед маленьким ножом в руках Видалины.
   Она злится.
   - Ты обманул меня. Теперь мой черед. Ты просил привести этого человека. Я привела его. Но ты не уточнял, в каком он должен быть состоянии.
   - Нет. - Только и успеваю вымолвить я.
   Видалина выпускает из своей руки нож. Он летит так медленно, что мне удается просканировать каждое его движение, каждый его маленький круг. Я знаю, Рувер успеет, Рувер спасет отца, ведь он быстрый, сильный. Он перехватит орудие в воздухе, остановит лезвие прямо перед папиным носом. Однако этого не происходит. Едва он двигается в нужную сторону, как нас хватают за руки десятки человек и тянут куда-то назад. К лесу.
   Приходится отбиваться. Я кричу и бью мужчин локтями, бедрами. А их так много, что даже дышать становится трудно. И когда я вновь поднимаю глаза, отца я уже не вижу. Осматриваюсь. Где он.
   - Чаще всего в наш клан попадают по наследственно идентичности, - вдруг говорит Видалина. Она останавливается прямо перед моим носом и деловито вскидывает квадратный подбородок. - Однако иногда мы принимает людей извне.
   Не слушаю ее. И даже сдерживающие мои плечи венаторы, отвлечь теперь меня не способны. Когда я, наконец, нахожу своего отца, все становится бессмысленным. Он лежит на земле, он не двигается, и я обмякаю в чьих-то руках, пораженная автоматной очередью из невидимых, горячих пуль. Зажмуриваюсь, вырываю правую руку из силков и прижимаю ее к своему лицу. Кричу. Боль пронзает все мое тело, все, из чего я состою, из чего я сделана. И вся моя жизнь взрывается в мгновение ока. Ледяная трава царапает колени. Я смотрю на очертания отца где-то в нескольких десятках метров от своих ног, и понимаю, что потеряла все, что у меня было. Мне теперь не к чему стремиться. Мне теперь незачем жить.
   Я потеряла Риту. Я потеряла отца.
   Уже не сдерживаю слез, поворачиваю голову в поисках хотя бы одного, родного взгляда. И, наконец, нахожу его. Рувер рычит, извивается. Пытается извлечь руки из толстых, тканевых перчаток, и одновременно с этим не отводит от меня глаз. Он терпеть не может моей слабости, но, наверно, сегодня иной случай.
   - Тебя обескровят и убьют. - Видалина говорит это спокойным, ровным голосом и кивает мне, будто я осознанно подписалась под этим исходом. - Но ты не должна бояться. Я увидела в тебе то, чего не видела раньше. И ты напомнила мне моего брата.
   - Я ни капли на вас не похожа, - пронзаю женщину свирепым взглядом и резко подаюсь вперед. Руки венаторов напрягаются, сильнее стискивают мое тело, но это не мешает мне приблизиться к самому ее лицу и прошипеть, - убей меня и беги, потому что иначе я испепелю один за другим каждый твой орган, и я буду восстанавливать их, и вновь разрушать, и мучать тебя так долго, как тянется время. А в моем случае - еще и дольше этого.
   Впервые на лице Видалины отражается ужас. Я вижу его, чувствую его. Он охватывает все ее тело, впитывается под ее кожу, переносится вместе с кровью. И я улыбаюсь. И пугаю ее еще больше. Женщина размахивается, ударяет меня по щеке, но я не перестаю улыбаться. Просто смотрю на нее и не отвожу взгляда в сторону, припечатывая все ее существо к ледяной земле. Если у Видалины и есть страхи, наверняка, они скрыты где-то в прошлом. И что-то мне подсказывает, что я напомнила ей один из них.
   Мелли Флер.
   Может, я все-таки чем-то похожа на свою мать.
   Двое венаторов толкают меня вперед. Приказывают упасть на колени, но я отказываюсь, и вместо слов рассекаю одному из них локтем бровь. Тут же он отвечает мне, шибанув прикладом ружья мой висок.
   - Аня, - говорит Рувер. Оборачиваюсь и вижу, как с десяток мужчин пытается оттащить его в сторону леса. Но он борется. Рвется ко мне и вновь выглядит беспомощным, пусть отнюдь таким и не является. Я шевелю одними губами, говорю: беги, а он резко покачивает головой. Кричит, - нет. Нет! - И продолжает отбиваться от напористых рук противников. Не знаю, на что он еще рассчитывает.
   Перевожу взгляд на тело Риты. Наверняка, оно уже окаменело, превратилось в ледяной кусок из плоти. Лучше бы на ее месте была я. Хотя и так скоро буду.
   Вижу, как один из венаторов вытягивает пистолет и нацеливает мне его на плечо. Убить не хочет, ведь знает, что тогда время повернется вспять. Иначе смело наставил бы дуло прямо на лоб.
   Замираю. Смотрю на свои руки и вдруг вижу эту ситуацию совсем по-другому. Рита умерла, и никто уже не сможешь вернуть нас в прошлое. Никто, кроме меня. Неожиданно все становится таким простым. Я должна умереть, ведь тогда настоящее исчезнет, и я вернусь в то время, когда и Рита, и отец были живы! И плевать на то, что я все забуду. Это ведь выход. Это, действительно, выход!
   Храбро поднимаю глаза на венатора. Теперь я жду, когда он выстрелит. Мужчина взводит курок, звучит грохот, однако никаких искр не взрывается перед моим носом. Вместо этого внезапно его тело отлетает от меня на добрых десять метров и валится навзничь с огромной дырой в груди. Ошеломленно осматриваюсь.
   Стреляет брат не умело. Выходит из леса и дрожащими руками вертит перед собой тяжелое ружье, будто сумасшедший. И я хочу подбежать к нему, хочу расплакаться, сказать, что отец мертв, однако вовремя останавливаюсь. У меня появился шанс. Шанс все изменить. И должна им воспользоваться.
   Решительно срываюсь с места, направляюсь к единственному орудию, оставленному на поле: к небольшому ножику Видалины. Вокруг начинается бойня. Свистят пули, то и дело раздаются чьи-то крики. Но я стараюсь не обращать на это внимания, успокаивая себя мыслью о скоропостижном конце этого дня. Всех этих дней. Валюсь на колени рядом с телом отца и тут же замираю. Рыдания вновь подскакиваю к горлу. А руки у папы такие огромные, такие ледяные. Я прикасаюсь к ним пальцами и шепчу что-то. Зову его, но он не слышит.
   - Пап. - Мне дико больно. Я сгибаюсь, скручиваюсь, аккуратно извлекаю из его тела нож и повторяю, - все будет хорошо, я исправлю все, слышишь? Исправлю.
   Поглаживаю его волосы. Киваю и смотрю на окровавленное лезвие. Видимо, сегодня мне действительно придется умереть.
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТЬ. ПРЫЖОК.
  
   Если ты не рискуешь, ты лишаешь себя возможности победы.
   Я смотрю на нож, закрываю глаза и думаю: будь, что будет. Размахиваюсь.
   - Аня, - мои руки перехватывают в воздухе. Пуля проносится рядом с моим лицом, обдает жаром щеку. Я пошатываюсь в сторону и врезаюсь в чье-то теплое тело. Поднимаю взгляд, - что ты делаешь?
   Рувер обескуражен. Он смотрит на меня во все глаза и выглядит совсем другим, испуганным.
   - Я должна умереть.
   - Что?
   - Время. Оно повернется вспять.
   Вновь рядом со мной проскальзывает пуля. Я едва успеваю пригнуться. Рувер порывисто притягивает меня к себе, смотрит на скованную вокруг нас холодом землю и сосредоточенно замирает. Не понимаю, что он делает. Касаюсь пальцами его потного лица и привстаю на носочки. Хочу, наконец, стать к нему ближе.
   - Ты вернулся за мной.
   - Я не мог иначе.
   Киваю. Собираюсь сказать что-то еще, как вдруг вижу, что из-под земли прорываются наружу небольшие, зеленые стебли. Уже через секунду они становятся огромными. А через несколько секунд - достигают больше трех метров. Ошеломленно верчу головой, наблюдая за тем, как прямо перед моими глазами с поразительной скоростью вырастают деревья, целый лес; как между собой сплетаются ветви; как появляется некий забор, ограждающий нас от опасности. Восхищенно выдыхаю. Теперь пули не прорвутся. Только не сейчас. Возможно, чуть позже, но не сейчас.
   Касаюсь ладонью груди Рувера и говорю:
   - Надо торопиться.
   - Мы найдем другой выход.
   - Не найдем.
   На лице парня отражается боль. Он сжимает в своих мои руки и тихо произносит:
   - Я не хочу опять тебя потерять.
   - Не потеряешь. Мы ведь встретимся, помнишь? - Говорю, а сама ели сдерживаю слезы. Высвобождаю ладонь и касаюсь ею его щеки. Хочу сказать что-то еще, но вдруг одна из пуль пронзает нашу завесу. Тот маленький мир, существующий строго между нашими лицами, начинает разрушаться, постепенно превращаясь лишь в осколки, лишь в бесформенные куски реальности. Сжимаю в руках ножик и подношу его к своей груди.
   - Будет больно?
   - Да.
   - А как, - сглатываю и с надеждой смаргиваю слезы, - как сделать так, чтобы больно не было?
   Рувер прижимает меня к себе.
   - Умирать всегда больно, хвостик.
   Все громче слышится внешний мир. Он прорывается внутрь нашего кокона и навивает дикий страх. И во мне уже нет былой уверенности. Я цепляюсь руками за плечи парня и вдруг прошу:
   - Воспользуйся силой.
   - Когда?
   - Сейчас. Убей меня, Рувер. Быстро, чтобы я не почувствовала.
   Его глаза становятся темнее обычного. Отскочив назад, он хмурит лоб и говорит:
   - Ни за что.
   - Пожалуйста.
   Рувер хватает меня за плечи. Встряхивает их, что есть мощи, а затем вновь прижимает к себе. Новые пули прорывают дыры. Теперь я вижу обрывки неба, поляны, чьи-то лица, и испытываю дикий страх. Что значит умереть? Что значит сгинуть? Меня просто затянет в черную дыру, или я почувствую дикую боль? А отсчет уже идет на секунды. Все пытаюсь определиться с тем, что для меня дорого, что важно. Ведь этим занимаются перед смертью? Так? О чем думал отец? Или Рита? Успела хотя бы одна мысль проскользнуть в их голове, и какой именно она была? О семье, о долге? Или, может, о чем-то глупом, бессмысленном. Например, о том, как холодно на улице. Или о том, как неприятно свитер щекочет кожу.
   Смотрю на дыры от пуль в сплетенных между собой ветках и не могу оторваться. Вижу лица венаторов, их оскал, ружья, пытаюсь скрыть дрожь во всем теле, но не нахожу в себе сил. Перед глазами все плывет. Я не хочу умирать.
   - Посмотри на меня, - командует Рувер. Мне не пошевелиться. - Аня, посмотри. - Его пальцы приподнимают мой подбородок. Ласково поглаживают щеки, волосы. - Не бойся. Я рядом.
   - Мне жаль, что так вышло. - Собираюсь вновь отвернуться, однако Рувер не позволяет. Покачивает головой и шепчет:
   - Не смотри на них.
   - Не могу.
   - Тогда закрой глаза. - Закрываю. - Подумай о чем-то хорошем, - думаю о нем, - я с тобой, слышишь?
   - Слышу. - Тону во тьме. И мне кажется, что я никогда уже не выберусь из ее мрака, как вдруг чувствую приятное покалывание на своих губах. В груди екает, земля исчезает из-под ног. Я приподнимаюсь на носочки, сильнее прижимаюсь к парню и со стоном врываюсь в его пространство. Мы хватаемся друг за друга, как за последний глоток воздуха, как за спасение, как за единственную нить, соединяющую реальность и наши судьбы. И я едва сдерживаю слезы, осознавая, насколько скоро не смогу ощутить тепло его тела, силу его рук. Сжимаю в пальцах его плечи, перебираю его волосы и порывисто отстраняюсь.
   - Давай, - говорю я, - сделай это.
   - Пообещай, что найдешь меня.
   - Ты первый меня находишь.
   И мы вновь целуемся, врезаясь в жизнь, в судьбу и в мысли друг друга. И едва слезы скатываются по моим щекам, как тут же Рувер вытирает их горячими ладонями. Я знаю, он будет рядом в любой из параллелей. Спасет меня. Подарит новые ощущения. И тут я вдруг понимаю, что на нас свалилась неописуемая удача влюбляться друг в друга вновь и вновь. Снова и снова. Улыбаюсь и внезапно чувствую невесомость. Руки Рувера сильнее сжимают мое тело. Они проходят сквозь меня, они дотрагиваются до каждой моей клеточки, до каждого сантиметра моей души. И я вдруг взлетаю. И меня вновь поглощает тьма.
  
   Просыпаюсь от странного чувства тревоги. Открываю глаза, привстаю на кровати и хватаюсь рукой за сердце. Ему больно. И это отнюдь ни колики, ни судорога. Нет. Это протяжное взвывание, будто что-то очень важное, очень дорогое испарилось, попросту исчезло из моей жизни. На часах почти семь утра. Приходится привести себя в чувство, успокоиться, взвалиться обратно на подушку и закрыть глаза. Однако дыхание сбивчиво. Мне не впервой испытывать нечто подобное. Правда, сейчас ощущения немного другие. Они не только в моей голове. Я испытываю дискомфорт физически. Прикасаюсь пальцами к губам и гадаю: почему те горят. Затем вздыхаю и недоуменно улавливаю в воздухе запах сигарет. Странно. Переворачиваюсь на другой бок. С грустью подмечаю, что совсем не помню того, что мне снилось. Наверно, это было нечто плохое, раз в груди взвывает отвратительное чувство одиночества. Не хотелось бы мне испытать подобное в реальной жизни.
   Дверь в комнату открывается и на пороге показывается квадратная голова любопытного, симпатичного парня. Он прищуривает глаза и спрашивает:
   - Чай будешь?
   Разглядев сонное лицо брата, отвечаю:
   - Буду.
   Он подвозит меня до института, хотя, признаться, делает это редко. Вставать по утрам - дело сложное, особенно, когда не можешь побороть лень даже в вопросах гигиены. Иногда мне кажется, что мы с Сашей от разных отцов. Он слишком рьяно пытается испортить свою жизнь, в то время как я изо всех сил пытаюсь вернуть ее в прежнее русло. И, тем не менее, есть что-то такое между нами, что разбивает барьеры. Мы вроде разные, и в то же время - жутко похожие. Уже давно я не испытывала такую тягу просто пойти к нему и обнять плечи. Странно чувство. Мне приходится отвлечься на мысли об учебе, чтобы не выполнить задуманное и не выставить себя перед братом в плохом свете.
   День проходит, словно в тумане. Не знаю, что со мной творится, но я то и дело ощущаю отвратительное чувство недосказанности, пустоты где-то между ребер. Убегаю из института, надеясь, как можно скорее попасть домой, закрыться в комнате и отвлечься, абстрагироваться. Но неожиданно для себя прирастаю к месту, заметив на противоположной стороне улицы знакомое лицо. Почему я остановилась? Почему смотрю на этого человека? На меня это жутко не похоже. Приходится сделать вид, будто я разглядывала магазинчик за плечами парня, однако думаю, он и так все понял. Шея вспыхивает. Стыдливо продолжаю идти к остановке, то и дело оборачиваясь. Непроизвольно. Автоматически. И это уже не просто обескураживает, это даже начинает пугать. Что со мной? Не успеваю перейти пешеходный переход, замечаю уезжающий восвояси нужный мне автобус и громко выдыхаю весь, накопленный в легких, воздух. День сегодня отвратный. Надо было вчера раньше ложиться.
   Вновь кидаю за спину любопытный взгляд, но на этот раз никого позади себя не вижу. Расстраиваюсь, а затем вдруг легкомысленно пожимаю плечами. Какая разница. Будто этот человек мне вообще знаком.
  
  
   ***
  
   Мне кажется, она выделяется из всех. Не знаю, чем именно. Вряд ли цветом волос или овалом лица. Внешность у нее обычная. Но вот, возможно, внутри что-то особенное. Я наблюдаю за ней почти два года, и каждый раз попросту не могу оторвать глаз. Она всегда ровно держит спину, всегда смотрит на людей с интересом, будто ждет от них чего-то нового. И сейчас ее взгляд вдруг находит меня. Исследует. Я словно нахожусь под сканером и ощущаю себя абсолютно беспомощным. Мне вдруг кажется, что ее глаза проникают внутрь моей души, копаются в моем прошлом, изучают его, пытаются понять, и тогда я отворачиваюсь. Не выдерживаю. Мне несвойственна открытость. Я не способен на чувства. И даже то, что сейчас кипит в груди, не имеет никакого значения. Я ведь не смог бы общаться с ней лично. Попросту не вытерпел бы. Говорил бы постоянно первым, боясь, что в противном случае ее ум затмит мой. А это недопустимо.
   И все же меня что-то тянет. Нити. Я вновь смотрю на эту девушку и пытаюсь объяснить свой порыв и колебания, возникающие где-то за слоем моих эмоциональных руин, но не могу. И, наверно, глупо спрашивать: почему. Ведь мы не спрашиваем, почему Земля крутится. Просто потому что так есть, и потому что так будет. Потому что существуют люди, на которых хочется смотреть, не зависимо от того, знакомы ли мы с ними или нет.
  
  
   ЭПИЛОГ
  
   Несколько недель спустя
  
   Я волнуюсь за отца. Он выглядит бледным, и каждый раз, когда я приезжаю домой, мне становится страшно. Смотрю ему в глаза, вижу яркий, живой огонь, танцующий и пылающий в их голубой оправе, но все равно предчувствую нечто плохое. Тело, будто предает его. И происходит это так стремительно, что даже жизнь не поспевает за этими кардинальными изменениями. Саша настаивает на помощи врачей. Но папа отказывается. Он относится к тем, кто ненавидит больницы, ненавидит их запах, их атмосферу, и, главное, ненавидит ту слабость, которую они у нас вызывают. "Человек становится больным только тогда, когда сам начинает верить в свою болезнь" - говорит он и продолжает мучиться, истерзая себя кашлем, слабостью и работой. Не удивительно, что тело бунтует и вянет, как яблони на нашем крыльце с приходом зимы.
   Я вижу многоэтажку. Перекидываю через плечо сумку и протяжно выдыхаю. Думаю, стоит вновь позвонить отцу. Узнать, как он. Уже две недели в моей груди сидит странное ощущение потери, будто папе давно плохо, а когда-то было и еще хуже. Я знаю, что накручиваю себя; что зря трачу время на поиски того, чего никогда внутри меня и не было. И все равно пугаюсь ноющей пустоты. Неясного мне страха. Эти чувства растут во мне и становятся все больше. Я понятия не имею, откуда они берут свои корни, и поэтому не знаю, как с ними бороться. Отвратительное ощущение: испытывать нечто пугающее, и не иметь возможности это "нечто" устранить.
   Хочу достать из кармана телефон, когда чьи-то руки резко хватают меня за плечи и внезапно тянут за собой в переулок. Верещу. Что происходит? Собираюсь отбиваться и уже выставляю перед собой кулаки, как вдруг ошарашенно прилипаю к месту.
   - У нас мало времени.
   Наверно, я сплю. В глазах застывает ужас. Отскакиваю назад, ударяюсь спиной о стену и зажмуриваюсь. Это неправда, неправда.
   - Аня! - голос слишком знакомый. - Послушай, послушай меня! - пальцы незнакомки встряхивают мои плечи, сжимают их с такой силой, что я все-таки распахиваю глаза и едва ли сдерживаюсь от того, чтобы вновь их не закрыть. - Не бойся.
   Но как не бояться, когда перед собой ты видишь себя?
   Борюсь со слезами. У этой девушки такие же спутанные волосы, такие же глаза и острый подбородок. Она не выше и не ниже меня. Она - это я. Точная копия. Только измазанная в крови и грязи. Будто из другого мира. Все-таки собираюсь заорать, как вдруг она отрезает:
   - Ты должна найти их.
   - Кого?
   - Рувера, Риту. А главное - Феба.
   - Что? Я не понимаю! Кто ты и ...
   Мое тело становится маленьким. Копия сжимает его с такой силой, что мне больно, но я не произношу и слова. Загипнотизировано смотрю в ее - мои - убийственные карие глаза и слышу:
   - Вспомни. Вспомни все.
   И я вдруг вспоминаю. Ощущаю горячий поток энергии, исходящий от ее узких ладоней, и вижу калейдоскоп картинок, молниеносно сменяющих друг друга. Что происходит, как это называется - понятия не имею. Просто смотрю. Смотрю на то, как оставляю отца, убегаю в лес. Как нахожу в себе силы и родную сестру. Смотрю на то, как не могу оторвать глаз от парня, как становлюсь к нему ближе. Смотрю на Сашу, на его колебания, на Никку и ее предательство. Смотрю на смерть новой знакомой, затем на смерть отца, и последнее, что я вижу - черные глаза. Поцелуй, забирающий жизнь. Темнота.
   Копия убирает руки, свет исчезает, и мне приходится осесть на асфальт, чтобы не потерять сознание. Что это было? Почему я увидела то, чего никогда в своей жизни не делала? Как это возможно?
   - Рувер в опасности.
   Это имя заставляет каждую клеточку моего тела вспыхнуть. Я хватаюсь пальцами за рот и неожиданно для себя киваю. Рувер. Немецкая речка. В глазах стоят слезы. Я резко оборачиваюсь, смотрю в свое же лицо и задыхаюсь.
   - Ты прыгнула во времени.
   Копия кивает.
   - Ты пришла предупредить меня.
   - И обезопасить.
   - Но от кого?
   - От...
   Происходит нечто невероятное. В одну секунду тело девушки охватывает яркий, белый свет, он пульсирует, становится все больше и больше и вдруг разрывается на тысячи, миллионы кусков; превращается в ярко-алую пыль.
   Я все-таки кричу. Ошарашенно закрываю руками лицо, впечатываюсь в стену и борюсь с приступом паники. Главное, дыши, дыши. Дыши! Надо осознать все, понять. Я морщу лоб, закрываю глаза и изо всех сил пытаюсь совладать с эмоциями. Но не выходит. Что произошло? Что я видела? Что это было? Она вспыхнула! Взорвалась! Испарилась! Прижимаю к груди колени, дышу так громко, что хрип эхом разносится по переулку, и вспоминаю странные видения. Аспид, Рита, способности, невидимость, Рувер, его глаза. Его сильные руки. Замираю. Рувер. Боль в сердце внезапно уходит. Что-то меняется. Что-то становится иным. В состоянии невообразимого страха, я вдруг нахожу то, чего мне так не хватало все это время. И тут же пустота заполняется смыслом. Медленно. Постепенно. Я открываю глаза совсем другим человеком, больше не боюсь. Не плачу и не кричу. Смотрю на свои руки, растерянно прикладываю их к ледяной земле и слежу за тем, как от пальцев тонкими, кривыми линиями исходит моя сила, трещины. Асфальт покрывается бесформенными шрамами, грохочет и изламывается. И я вдруг улыбаюсь. Вот то, чего мне не хватало, вот кто я есть. Кем была. И кем буду. Я вспомнила!
   Наблюдаю за изломами на дороге, сгребаю пальцами грязный снег и вижу перед глазами лезвие, перерезавшее горло Рите; нож, пущенный в отца; пули, ломающие сплетенные между собой ветви. И тогда вдруг во мне что-то разгорается. Понимаю: теперь жизнь изменится. Станет иначе. И мне предстоит стать чем-то большим.
  
  
   БЛАГОДАРНОСТИ
  
   Спасибо моему молодому человеку за идею и за четкое наставление: сначала книгу допиши, доработай, а потом уже показывай людям. Он сказал отличную вещь, мол, произведений в моей жизни может быть много. В конце концов, я способна писать их пачками, не ломая голову над сюжетом, не тратя время на выискивание ошибок. Однако это не приблизит меня к цели. Книг за плечами накопится тонна, а той самой - так и не будет. И не потому, что я бездарность - дай Господи, чтобы это не звучало высокомерно и напыщенно - а потому, что над историей надо работать, пыхтеть, сидеть долго и нудно. Спасибо тебе!
   Также хочу поблагодарить Меган Уотергроув. Эта девушка освещала мне путь и не позволяла потерять веру в себя и в свои силы. Спасибо тебе огромное! Надеюсь, я сумею отплатить тебе тем же.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

133

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"