Только занималась заря. Гверн натирал меч - тот уже отражал солнце, стократ усиливая его сияние в блестящей, как чешуя карпа, грани.
- Гверн! Иди сюда!
Он оторвал глаза от меча.
- Гверн, привели новых из соседнего поселения.
- Зачем? - спросил Гверн. Друг отмахнулся:
- Потом, потом скажу! Не хватает народу, а они теперь будут с нашими вместе. Иди, учи, гром тебя размозжи!
- Что-то ты сегодня не в духе! - добродушно заметил Гверн, поднявшись и хлопнув его по плечу. - Уймись - я уже иду, видишь?..
- Солнце сегодня красное. Не хочу, чтобы грядущий день принес нам кровь.
- О, ты переживаешь, что какой-нибудь сопляк поранится на учениях? - рассмеялся Гверн.
- Вижу, ты не меняешься, чтобы ни происходило на небе.
- Как бы тебе сказать... - проговорил в ответ Гверн, вращая в руке меч. В одну секунду грань вдруг так преломила солнечный свет, что тот кровавой струей ударил в его глаза - так, что вместо того, чтобы опустить меч, он дернул головой, как зверь, укушенный насекомым.
- Что это ты? - изумился Ферхес.
- А, брось... Я пошел. - Он отправился к поляне на другом краю поселения - сейчас он был на самой окраине, у поля, где любил встречать утро. Вслед ему Ферхес крикнул:
- Они на Большой Поляне!
- Да уж я понял!
Солнечные лучи тянулись в длинных волосах воинов, блики их мелькали на остриях мечей, отражаясь в глазах молодых солдат и жрецов.
- Ты не правильно натягиваешь тетиву, - сказал Гверн, и она обернулась, настороженно и сердито посмотрела ему в глаза.
- Мой отец был лучшим стрелком Трех Костров. Я знаю, как нужно держать тетиву.
- Уж точно не удерживая ее тремя пальцами, - усмехнулся он. Она в миг отняла от тетивы безымянный палец. Продолжала держать - уже двумя, и почти правильно. Она отвернулась от него и пристально смотрела куда-то в даль - кажется, она целилась в дупло дуба в ста шагах от поляны. Гверн прошелся вокруг нее. Лук здорово кренился. Он взял ее за локти и направил.
- Ну, отпусти меня уже! Я удержу.
Он отпустил. Она держала - двумя тонкими пальцами держала тугую тетиву из бычьей кожи. И держала несколько минут - а потом пальцы задрожали, она зажмурилась, как котенок, которого шлепнули ногтем по носу - и стрела сорвалась, угодив в корень стоявшего неподалеку дерева. Она секунд десять стояла, закрыв глаза, а потом посмотрела на него - почти испуганно. Свет в ее глазах был мутным и приглушенным, как будто на него глядели две маленькие луны.
- Я не могла дольше, - она пыталась как можно мужественней сказать это, но все-таки один раз ее голос дрогнул. Гверн едва сдержал смех. Неужели девчонка думает, что он ее ударит?
- Подними стрелу.
Она сорвалась с места, словно ее стегнули кнутом, подобрала стрелу и протянула ему.
- Мне-то ты что ее даешь? Стреляй.
Она смотрела на него. Глаза у девочки были черные, как горькие ягоды из дубового леса.
- Стреляй, говорю тебе.
- Я не хочу стрелять.
- А хочешь сидеть в чулане, когда враг нападет на твой стан?
- Я научусь стрелять, я правду говорю.
- Учись.
Она взяла лук, натянула тетиву и выстрелила прежде, чем он успел моргнуть. Он посмотрел на дуб - стрела застряла где-то тремя ладонями выше дупла. Он
подумал, что сейчас она, должно быть, повернется к нему и скажет: "Я же говорила!" -
и уйдет, гордо задрав подбородок. Она повернулась к нему:
- Я промахнулась...
И подняла глаза. Тут он все же рассмеялся:
- Иди, отдохни!
Она кивнула и села на колени. Гверн смотрел, как она вырвала из дерна пучок травы и скрутила ее в такой крепкий жгут, что выжала бледного зеленого сока - его капля побежала по ее разбитому в какой-то передряге колену, впитавшись в мелкую рану. Девочка закусила губу. Гверн заметил. Опустился на землю рядом с ней.
- Тебе тяжело стерпеть даже такую мелочь. А ты, я вижу, хочешь стать воином.
- У травы Ольвина едкий сок, - ответила она. Он покачал головой. Она молча смотрела на свои испачканные зеленым соком длинные пальцы. Гверн хотел бы, чтобы она все это время смотрела на него, а не в землю. - Сколько тебе лет? - спросила она, подняв голову.
- Тебе зачем?
- Хочу знать, - ответила она.
Он задумался на несколько секунд.
- Сорок пять.
Девочка напряженно смотрела на него. Первые несколько секунд это казалось замечательным, но когда это длится больше минуты, кажется почти невыносимым. Что она надеялась найти в его лице, он не понимал.
- Что тебя так занимает в моем лице? - спросил он, улыбнувшись.
- Ты как старый дуб. А когда ты улыбаешься, то у тебя два русла Мадивы возле глаз.
Как же дети жестоки, подумал он.
- Что сделать. Зато я знаю и умею многое, чего не знает и не может такое красивое дитя, вроде тебя.
Девочка задумалась, глядя на солнце. На ее лице как будто была прозрачная маска из янтарного света.
Свет лился с небес отвесной стеной с желтого, как сухая степная трава, неба. Воздух был легче травяного венка в волосах жриц. Мир переливался голубым и золотым. Пылающая монета солнца чуть дрожит, если смотреть на нее слишком долго... Тепло обнимает душу - не веришь в зло, не веришь в холод. Веришь только в силу. А сила - в твоем сердце, твоя сила - только в тебе самом...
Легкий ветер расчесывал богатый серебряный бархат его волос. Гверн стоял у края своей степи. Он опустил голову - под ногами у него были останки ритуального костра, что горел вчера как ночное солнце и танцевал под гибкую песню свирели. Угли под его босой ступней рассыпались крошечными частицами сухой темной ночи, а седая зола под жарким вздохом ветра ушла в бесконечное светлое небо. Вот что происходит однажды со всеми, кто дожил до седины...
Гверн шел вперед, по пояс в высокой траве, изредка среди желто-рыжих ее кос мелькали синие цветы, и воздух вокруг был слишком тих для степи, которая обычно роняет по своим невидимым тропам и гул насекомых, и ветряные шорохи, и пение пестрых степных птиц. Он дошел до озерца недалеко от селения. Он сел на колени и запрокинул голову - солнце было уже высоко, и он смотрел на него, пока не польются слезы - они смывали с него лишние мысли и не давали видеть того, что не стоило. Это были не те слезы, которые росой выступают на глазах, если ты безмерно и беспокойно счастлив - но не те, которые рождены болью и тоской. Это слезы покоя и безмятежности, какой может наполнить только мягкий солнечный день.
...Он долго не решался опустить голову и взглянуть на гладкую поверхность тихой серой воды. Но все же взглянул. Он смотрел на седого воина, чей образ был расстелен на воде. Однажды всю седую золу уносит в небо... Должно быть, прав был этот ребенок в лагере - он старый дуб, еще крепкий, еще не давший трещины, но на растопку не пущен лишь из уважения к его седине. Но вот только... что ему до такой жизни, где нет ни одного нового побега, ни одного свежего чувства. Гверн отвел взгляд от воды и посмотрел на горизонт. С каждым днем он казался ему все дальше и дальше...
- Так вот, теперь я скажу тебе, почему от мы отныне вместе.
Наш народ - Огонь. И Огонь ничего не должно останавливать на его пути. Но
недавно случилось так, что враждебное племя из северного леса хочет избавиться от нас и обосноваться на наших теплых темных землях. Пока они только собирают силы, но кто знает, что может случиться в скором времени? Слава богу, обрядовые танцы с мечами в наших трех станах знает каждый ребенок, но все же нужно знакомить наших детей и с искусством боя. И уж конечно, нам пришлось стать сплоченнее, чем обычно, станиц Трех Костров больше нет. Конечно, наши духовные наставники были недовольны, сам понимаешь - традиция, а главное, само значение треста для нас. Теперь не будет ни Пламени, ни Искры, ни Угля, но, по крайней мере, будет уверенность в новом дне, где мы будем вместе, и враг не одолеет нас. Мы будем вместе проводить все наши обряды и вместе учить детей.
Да, кстати, Гверн... Я заметил, ты неплохо поладил с Ледой?
- С кем?
- Ну, девочка из Стана Угля.
- Стоит тебе взять ее воспитанницей. Она росла без отца, а брат умер не так давно, учить ее некому. Возьмешься?
- А не против будет девочка?
- Да с чего? Чем ты не наставник, я видел, вы вчера говорили, решил, до чего-нибудь то вы договоритесь. Сходи к ней сегодня. Знаешь, ведь ее отец был...
- Лучшим лучником Трех Костров.
- Так она сказала тебе уже? Ведь видишь, какая история... Она умеет обращаться с мечами в обрядовом танце, а со стрелами-то потруднее будет, их реже в обрядах используют, и ее никто не готовил к войне. А из такой-то дочки нужно приготовить воина. Уж ты сможешь, я тебя знаю.
- А я знаю себя, Ферхес, - усмехнулся Гверн. - Не люблю я обещать. Если обещаешь - значит, сделаешь, а я почем знаю, можно ли вообще натренировать эту девчонку.
- Да уж не сомневайся, у нее кровь сильная.
- Ну, что же... Возьмусь, раз ты просишь.
Он поднялся.
- Ты куда?
- К реке. Посмотрю, как готовят костры.
...Костры готовили с вечера. Сооруженные из бревен пирамиды стояли немыми скелетами костров на Большой Поляне, и в воздухе уже подрагивало то раздражавшее жаркое нетерпение, с которым здесь ждали секунды, когда факелы заразят огнем дерево, когда пламя жадно вопьется в древесину кровавыми поцелуями. И тогда... тогда душистый темный дым и мотыльки пепла взлетали над равниной, и ночь загоралась алыми глазами костров, и их черный клубящийся дух уносился к богам - в темное небо, где белела луна - такая чистая, что казалась не выпуклой, а утопленной в небе, глубокой, как молочный колодец. Ждали секунды, когда истерзанные огнем деревянные колонны рушились и разбивали темноту искрами, как алые перья крошечных птиц, парили над огнем. А потом...
Но до этого еще стоит подождать. Пока же мужчины трех станиц ставили бревна конусом, кто-то только точил их вершины, прежде чем устанавливать - чтобы тянуться острыми концами деревянных балок ближе к солнцу. Девушки в пестрых красно-желтых платьях с пестрой вышивкой бродили между костров и на верхушки костровых пирамид короновали травными букетами - трава пламенка, - когда она горит, ароматный дым от нее продирается тончайшей струйкой сквозь клубы, рождаемые всем костром, и тянется к самому небу.
- Альмин! - крикнул Гверн. Одна из женщин, уже немолодая, вроде бы, чуть старше его, обернулась. Она была похожа на птицу-огневика, поющую на закате, когда начинается служение Огню, в вышитом платье из плотного алого сукна, высокая, точеная.
- Здравствуй, Гверн! - воскликнула она, подбегая к нему и чуть наклоняя голову - так приветствовали друг друга ровесники. - Ты, надеюсь, не пропустишь службу? Вечно ты, как степной волк, бродишь один по Верхней Равнине, пока все служат вместе.
- Возможно, так я ближе к богу, - коротко ответил Гверн, пожав плечами. Альмин едва заметно улыбнулась ему, посмотрела куда-то в строну.
- О, Гверн, а это не твоя воспитанница? Или она еще не воспитанница, так?..
- Почти... - он растерянно глядел на Леду - она где-то в стороне, под окнами своего дома, кормила крупную желтую птицу из тех, что живут на окраине леса,
и которых очень легко приручить - такие часто появлялись в этой части села. Птица
доверчиво клевала с ладоней Леды зерна. Леда смеялась, чуть наклонив голову. Ее волосы, собранные к службе красным гребнем, блестели в отблесках небрежного солнечного света. На этот раз она была одета не в рабочий наряд, а в украшенное бисером платье, которые одевали в праздники, нарядная, она была куда меньше похожа на ребенка, а, скорей, на настоящую жрицу, только очень юную, как свежий побег на позолоченном утренним солнцем клене. Она посмотрела на него.
- Мой учитель! - обрадовалась она. В ней не было вчерашней воинственности - должно быть, ей просто хотелось быть взрослее, и поэтому она пыталась соответствовать своему платью - у нее это почти получалось.
Она стряхнула с ладоней остатки зерен, и пока птица доклевывала их, подобрала тяжелую суконную юбку и подбежала к нему, поклонилась, вышло у нее это очень гибко, и тоже почти по-взрослому - только в ней было еще слишком много свежести и света, чтобы сойти за взрослую. Когда он снова взглянул ей в глаза, в них были маленькие искры, каких в мире не бывает - это искры, которые слишком быстро гаснут, чтобы ими любоваться. И в ее глазах, казалось, вот-вот исчезнут - и он пытался насмотреться на них, прежде чем это случится; но они не пропадали.
- Мне Бриан уже сказал, что ты будешь моим наставником, - сказала она. Он хлопнул ее по плечу - старался слегка, но все же коленки у нее чуть подогнулись.
- Что же, завтра утром мы с тобой увидимся на учениях.
- Какое оружие принести?
- Только лук и стрелы. И побольше, потому что, как я чувствую, ты многие
пустишь в северный лес, когда целиться будешь на запад.
- Что же, зато, может, попаду в какого-нибудь северянина, - заявила она. Сейчас она стала больше похожа на того маленького стрелка, которого он видел вчера. - Принести ягодного настоя?
Другие ученицы обычно склонялись в раболепном поклоне, предлагая выпить своему наставнику, но Леда этого не сделала.
Она улыбнулась и побежала к матери - та дала ей несколько связок травы пламенки, и теперь Леда водружала их на верхушки малых костров.
Потом запел огневик. Была служба.
Утром он встал чуть раньше, чем солнце. Иногда он любил в чем-то опередить своего бога, и тогда чувствовал, как они близки, потому что могут в чем-то состязаться, и в том, как много бог ему позволяет.
Он отправился на край Малой Поляны, где решил дождаться Леды. Когда он дошел, солнце уже стояло высоко, и с обрыва над рекой Мадивой был виден его бело-золотой диск. А Леда была уже там.
Она вращала двумя пальцами стрелу.
- Ты поранишься, - сказал Гверн. Она резко обернулась. Солнце било из-за ее спины, и лица ее почти невозможно было разобрать. Он подошел ближе. Она встала, поклонилась ему. - Ты чего так рано?
- Мне не спалось. А ты почему так рано?
- Мне тоже не спалось.
- Мы начнем? - Леда подняла с земли лук.
- Пожалуй, я все же еще не проснулся, и пока погляжу на реку. И ты сиди, служба вчера затянулась, мы оба плохо спали.
Она уселась на траву и стала смотреть на воду, бежавшую по Нижней Равнине - далеко на востоке она бежала густыми сетями, в солнечное утро, когда в водах Мадивы отражалось пронзительное солнце, их было особенно хорошо заметно - а в лунную ночь они напоминали изломы молний.
- Ты любишь службы, я заметил?
- Когда как, - сказала Леда. - Иногда мне хочется быть один на один со светом. Так мне достается его больше, так я к нему ближе.
- ...И думаешь, что ты - маленькая искра от множества детей солнца?
Она удивленно посмотрела на него.
- Да, - сказала она, усердно закивала головой. - Да... Когда делишь пламя с другими, меньше думаешь о том, сколько пламени внутри тебя... А откуда ты знаешь? - требовательно добавила она.
Гверн улыбнулся:
- Я много знаю. А внутри тебя много пламени. Служба не отнимет у тебя ни
малой доли того, что ты заслужила.
- Учитель очень льстит мне, - сказала она, опустив глаза, как будто не она мечтает быть воином и не она дерзка и жестока, как маленькая жгучая искра. - Он еще не знает меня.
- Узнаю, - ответил Гверн. - Однако, пора работать. - он поднялся. - Бери свой лук. Я покажу тебе, как надо стрелять. Ты напрасно взялась за мужское оружие, тебе бы сперва освоить женское.
- Я думаю, что учиться простому я всегда успею. - Гверн с интересом посмотрел на нее. Она ждала его вопроса.
- Кто учил тебя так говорить?
- Брат, - сказала она, и по ней было видно, что она хочет отвести взгляд.
- Он ведь умер, я слышал?
- Его разорвала кошка на охоте.
- Прости мне, что я спросил тебя об этом.
- Хорошо.
Он несколько секунд не знал, что ему сделать, потому подошел и положил ей руку на плечо. Она высвободилась.
- Я не просила меня жалеть. Давай начнем работу.
Воды Мадивы шумели нежной тканью. Гверн очень хотел погладить девочку по волосам, и дело тут было не в жалости - просто слишком смелой она была для ребенка, и заслуживала больше добра, чем кто-либо из всех людей, им виденных.
Ночь дрожала огнем, а крупный малиновый бисер в уборах женщин сверкал в костровых отблесках. Они танцевали, почти обнаженные, пропитанные золотом, загорелые, танцевали, точно объятые пламенем. В их глазах таяли, раскалившись, кристаллы. Извивался костер. Грохотали струны и барабаны. Тело каждой податливо тянулось за звуками флейты.
Ночь плыла в их руках, и они были невероятно красивы.
Пели древним слогом бога огня, танец их не был диким, но жарко дышал такой страстью, словно эти женщины - от самой юной и нежной до самой зрелой и таинственной - были рождены этим пламенем, и все - в одну секунду, в ту самую секунду, в которую начали танцевать. Обжигающей росой струилась по их телам глубокая и черная ночь, обдавая мягким холодом их непобедимо-светлые тела.
После одна из них, лет двадцати, чудесной красоты, упала на землю возле Гверна.
- Я устала немного. Кажется, сегодня само солнце мной довольно.
Она была немного пьяна, но не таким хмелем, который уродует женщину, делая ее глупым и безобразным рабским созданием, а тем, что веселит сердце, чтобы оно рождало светлые мысли и быстрые слова.
Гверн поцеловал ее в лоб.
- Ты хорошо потрудилась сегодня. Скажи, ты из бывшего стана Искры?
- Да, - ответила она, вытирая жемчужные крупицы пота со лба, - Смотри, сейчас будет танец наших воинов.
Вышли танцевать воины - одни держали копья в крепких руках, вращали их пальцами, поджигая оба конца, и огненный след еще три мгновения держался в небе, тянулся и трепетал в прозрачном черном воздухе. Мечи мелькали, ослепительно отражая костровые блики... Потом они расступились, и танцевали уже не скученной толпой, а кругом, символизировавшим солнце - а в центре была девочка лет четырнадцати, в знак того, что у их бога есть будущее и у народа есть вера. Девочка мастерски управлялась с мечом, вращая его, точно он ничего не весил, подбрасывала его над собой, потом сделала кувырок в воздухе, успев поймать меч - когда она встала на ноги, задержалась на секунду, чтобы поймать еще один, брошенный ей - и в эту минуту Гверн увидел ее лицо - Леда. Она не видела его, а рисовала в воздухе мечами, потом вонзила их в землю и снова перекувырнулась над землей, перепрыгнув при этом через малый костер, и дальше танцевала уже без мечей - маленькая, тонкая, гибкая, как язык пламени, ее вытянутые руки вили венки над головой, а длинные черные волосы, как грива вороного жеребенка на бегу, развевались в ночном ветре. Затем ей снова бросили меч - сделав пару взмахов, которыми можно было бы запросто убить взрослого бойца, если бы он в эту минуту стоял перед ней - и встала на колени, опустил голову и подняв к небу меч. В последний раз выкрикнул буйный барабан. Она села
прямо напротив Гверна и только тут его увидела. Улыбнулась ему, взяла у кого-то
чашу и пила, опустив глаза - больше они не переглядывались.
Гверн спал сладким полевым сном в своем одиноком доме, на пышном травяном настиле. Открыв глаза, глянул, как сквозь мутный пузырь, натянутый на окно, тянется широкая полоса света. Он потянулся, собирался подняться, как вдруг снаружи послышался стук в стену.
- Эй, Гверн - послышался под окном веселый голос, - Поднимайся, скорей, я покажу тебе что-то!
- Что у тебя стряслось? - крикнул он, поднимаясь и натягивая рубаху и закрепляя пояс с кинжалом, обулся, одел колчан. Леда снаружи все это время пела что-то высоким голосом, точно лившимся к нему в дом - ее песне нипочем были окна и стены. Он вышел. - Ну, что тебе?
- Идем, идем скорей! - Леда ухватилась за его огромную руку обеими своими и таща его в сторону от его дома. - Смотри!
Он посмотрел на крышу своего дома - ее конек был украшен рогами буйвола, которого он убил еще в юности. Из одного торчала стрела - она еле держалась, и каждое дуновение ветра качало ее, но все же она была вонзена прямо в кость, пусть и состаренную и смягченную временем, но - кость...
- Это ты выстрелила?
- Я стреляла от во-он того клена! - воскликнула она, едва не подпрыгивая. Он
посмотрел туда, куда Леда указывала - никак не меньше ста шагов. Гверн взглянул на девочку.
- Я думал, что то, как ты танцевала вчера, должно оправдаться плохой стрельбой - а ты, оказывается, замечательная лучница.
- Вчера я очень старалась, - сказала она, мягко водя пальцем по изгибу спины лука - когда Гверн смотрел на это, ему самому становилось щекотно. - И сегодня тоже. Мне достать стрелу?
Гверн кивнул, и она легко влезла по бревенчатым выступам стены на невысокую крышу, с усилием вытащила стрелу и бросила ее в землю, спустилась.
- Все потому, что ты показал мне, как действительно правильно держать лук! - сказала она. - Спасибо.
"Тебе спасибо" - хотел сказать Гверн, хотя не знал, за что.
Заря взлетела над равниной. Они отправились в степь, чтобы сразиться на мечах. Он здорово поддавался ей, все-таки он видел, что ей непросто сражаться с опытным бойцом, почти на две головы выше ее, рядом с ней он был огромным лесным зверем, так что не стоило слишком усердствовать, давая волю своему чувству поединка. Ее же состязание, несмотря на всю свою сложность, поглотило - она замечательно, верно выполняла приемы, хоть и было видно, что это дается ей нелегко. В результате, блокировать в основном приходилось ему, ведь его удар для нее было бы слишком сложно блокировать, но ей и это приходилось делать. Пару раз она почти не справилась - она уже тяжело дышала и не так хорошо держала меч, как в начале поединка, но все же была очень хороша. Внезапно она не справилась с собственным весом - ее руку занесло, и она задела палец Гверна самым острием меча - ему не хватило секунды, чтобы увернуться.
- Ой! - воскликнула Леда, бросила меч и подбежала к нему. - Прости. Я сейчас все сделаю.
Порез был сильный, довольно глубокий, и кровь текла обильной струей. Леда несколько секунд была в растерянности, смотрела то на землю, но на палец Гверна, потом села на корточки и стала искать что-то на земле - нашла какой-то лист, поднялась и взяла в ладони руку Гверна, поднесла ее поближе к лицу и разглядывала рану - ему показалось, что это происходило чудесно-долго, хотя он и знал, что это не так. Леда лизнула порез, потом - еще раз, и приложила лист, потом вырвала у себя тугой и крепкий темный волос, смешно сморщив нос, и перетянула им палец чуть выше пореза.
- Вроде бы все правильно, - сказала она, пожав плечами. Гверн улыбнулся ее стараниям загладить эту пустяковую вину. Леда была обеспокоена. - Не больно? - спросила она, задрав голову и посмотрев на него.
- Да нет, - сказал он, чтобы не показаться ученице размазней, хотя хотел бы, чтобы она еще раз коснулась порез своим кошачьим язычком - от этого и вправду становилось легче.
Всполохи зари уже сменились желтым днем, от пряного запаха трав мягкий
туман светлой грусти застилал мысли, как ковер ковылей застилал здесь черную добрую землю. Гверн погладил Леду по волосам:
- Спасибо, молодчина ты сегодня. Иди, отдыхай.
Казалось, она хочет сказать, что осталась бы заниматься еще, но она действительно уже устала. Она растянулась на земле, ее почти не было видно в высокой траве.
- Что ты улеглась?
- Я хочу поспать под небом, - ответила Леда, закрыв глаза.
- Ага, и обыщутся тебя в селе, - Гверн поднял ее за руки. "Какая же она легкая", подумал он. - Нет уж, иди-ка к матери, и никакого валяния на траве. Тут, если ты не знаешь, еще и змеи бывают.
- Так уж и бывают, - махнула рукой она. - Ну ладно, я пойду домой... А ты что, останешься, Гверн?
- Думаю, посижу немного здесь, отдохну. Меня-то дома мать не ждет.
- Тогда я тоже посижу! - заявила девочка и уселась на траву. Гверн пожал плечами и сел рядом. Медная трава послушно укладывалась на землю под легким ветром, а от прохлады, бежавшей по воздуху с реки, щекотало в горле и в груди что-то подрагивало огненным бликом... Гверн посмотрел на Леду - она рассматривала пальцы на своих ногах. Она была очень бледной - это, конечно же, не считалась красивым, и до встречи с этим ребенком ему и в голову не приходило любоваться бледностью - но ее белизна была похожа на чистый солнечный свет, растопленный в прозрачном ливне. Она почти сливалась с редкими облаками, мягкими воздушными холмами парившими в ясном небе. Там, среди этих холмов - дом солнца, куда оно уходит, когда устает от вечного почитания, которым в благоговении утомляют его огнепоклонники, как он.
Ему показалось, что девочка грустно вздохнула - а может, это ветер провел рукой по разметавшимся косам земли.
Было уже около полудня, но они продолжили тренировку. Гверн учил ее обращаться с кинжалом - пытался заставить драться, хотя ей нравилось просто играть кинжалом, бросая его с размаху в землю и потом пытаясь попасть в то же место, рассматривать свое прекрасное отражение в его бледной грани. Когда она замирала на мгновения перед своим отражением, солнечные лучи отдыхали на ее волосах. Темнота в них была уступчива и нежна.
Травы кудрявились под молодым молочным солнцем. Такой тишины он еще не знал - тихо, точно в пустом кувшине.
К ночи похолодало. В такой холод не проводили служб, считали, что богу не угодна такая погода - и ночь Гверн провел у себя. Он сел на крыльцо, набросив на плечи походный плащ, и смотрел, как дерзкий ветер гнет деревья за поляной, как луна мутным пьяным глазом смотрит на равнину, и внезапно в вышине прогремел барабан грозы. В селе послышался крик - хлынул дождь, и вместе с ним на поляну высыпали дети, хохоча и танцуя в свете молний, глотая крупные капли дождя.
Вороная ночь помчалась по степи, грохоча грозовыми подковами. Стало совсем
холодно, и Гверн пошел в дом. Угольно-черная печаль скрывалась в углах, но его не пугала. Только счастливцы, которые молоды, страшатся тьмы - такие, как он, слишком к ней близки, чтобы бояться ее.
- Ты, учитель, не любишь ночи? - спросила Леда. Гверн задумчиво рассматривал лезвие ее меча. Где-то вдалеке слышались мальчишеские и мужские голоса - кто-то еще наставлял своих воспитанников.
- Понимаешь, Леда... Ночь темна, как наше знание о собственном будущем, в то время как день дышит нашим прошлым. День - для меня. Ночь - безумное время для молодых.
- Ты так мудр, Гверн. - сказала девочка. - Это потому, что ты - стар?
Он улыбнулся.
- Быть может, это так. А ты так красива, должно быть, не только от того, что молода.
- От чего же? Я ведь тоже буду стара. И уж точно перестану быть красивой.
- В тебе столько пламени, что гореть оно будет еще очень долго. Твоя искра подожжет еще не одно непобедимое дерево.
Она улыбнулась хитрой, немного воинственной улыбкой и вскочила, подняла
его меч и бросила ему.
- Давай сражаться! - воскликнула она и подпрыгнула, подскочив к нему и сделав мощный выпад.
- Если ты будешь так делать, потянешь руку. Ты еще не умеешь делать такой выпад.
- Научи! - воскликнула она.
- Рано такое изучать, это сложно.
- Все равно, давай биться! - она замахала мечом. Пришлось отражать удары.
Она мелькала перед глазами, как маленькая темная бабочка, и так быстро размахивала оружием, что лезвие походило на крылья. Она кружилась так, что он едва успевал блокировать ее атаки, и уж тем более - нападать самому. Если он атаковал, она отскакивала прежде, чем он успевал сделать двойной выпад. Он был в лучшей своей форме - но сегодня она занималась превосходно.
Когда она отскакивала от него, поворачиваясь спиной, Гверн видел, как плавно движутся на бегу ее лопатки, как у лесной кошки. Она отбегала - приходилось ее догонять, и они были уже дальше в степи, чем когда выходили тренироваться.
- Не догонишь! - радовалась она, и глаза у нее были совсем взрослые - и азарт в них казался совсем не ребяческим.
- Удираешь с поля боя?! - грозно воскликнул он. Леда подбежала к нему и снова билась с ним.
Колени Леды уже были перепачканы землей и травяным соком, волосы растрепались, лицо горело, как будто она умылась ледяной водой - она смеялась и дразнила, уворачивалась и нападала, и ему было радостно от одного взгляда на ее витые движения, на блеск ее глаз, на тонкие, как спицы, которыми зажигают ритуальный костер, ключицы под белой кожей. Она смеялась...
Один раз она споткнулась о камень и едва не налетела на его меч - Гверн удержал ее одной рукой, ожидая, что Леда, опершись о нее, сейчас же поднимется, но она повисла на его локте, хохоча, как безумная, разгоряченная этой ненастоящей, и в то же время увлекательной схваткой - а Гверн держал руку на ее мягком животе, ожидая, пока она успокоится. Эта игра была не похожа даже на то, как играют дикий кот и его детеныш. С ним никогда не происходило ничего подобного.
Леда не раз падала, и уже была вся в земляной пыли и в пыльце цветов, и от нее
пахло, как от лесного эльфа. Если бы сейчас случился лесной пожар, Гверн не заметил
бы его, ему казалось бы, что это просто свет, которым сияет Леда. Солнце было новым, белее, ярче, безумнее, чем всегда.
- Сдавайся! - крикнул он.
- Сначала догони меня!
- Нет уж, работай!
Снова сверкнули мечи...
Потом они вернулись к занятиям с кинжалом. Леда уже почти научилась верно держать его, рука ее крепла, сжимая рукоять оружия. Она почти научилась попадать в свои отметины на земле - и сейчас вырвала несколько пучков травы, сровняла подошвой ноги землю и, опустившись в паре шагов от заготовленной площадки на колени, метнула кинжал, потянулась за ним, вытащила и бросила снова - совсем рядом с отметиной.
- Ты молодец, но все-таки хотелось бы обучить тебя бороться с оружием в руках, а не калечить землю.
Девочка молчала, сидя спиной к нему несколько секунд, а потом вскочила, обернувшись в прыжке, и молниеносным движением приставила кинжал к его горлу острием. И улыбнулась. Он взял ее рукой за запястье и опустил. Она сморщилась - Гверн подумал, что, должно быть, для того и сделал ей больно, чтобы увидеть, как она морщит носик. Он отпустил ее. Леда потерла запястье и исподлобья глянула на него. Она была очень красива. В ней не было ничего от наглых визгливых детей лет десяти-тринадцати, и ни единой черты девиц после пятнадцати, либо строящих из себя недотрог, либо вешающихся на шею. И она была ребенком из тех, что не теряют этой магической черты до конца своей жизни.
- Больно, - пробормотала она.
- Бойцу всегда больно.
Она снова отвернулась и села на колени, рассматривая кинжал. Хрупкие, едва
ли видимые, прозрачные синие вены струились под кожей ее узких запястий, а плечи чуть заметно двигались от тихого дыхания. Так дышат те, кто думает о чем-то не слишком серьезном и совсем не важном, но все свое сознание погружает в эти мысли - Гверн так отдыхал, а ребенку это заменяет сон.
Он опустился рядом с ней на колени и дотронулся рукой до ее плеча - было даже видно, как тяжела его рука для нее. Леда обернулась, и он крепко поцеловал ее в губы, как не умел целовать женщин, как не умели целовать другие, как можно было любить только ее, ее одну - крошечную, дрожащую, как свечное пламя. Гверн сжал в руках ее плечи, хотя уже терял силы - уже плавился, как солнце в полдень - едва слыша, как она дышала...
- Отойди! - закричала она пронзительно, так надрывно и испуганно, что сердце провалилось. Она лягнула его ногой в грудь и отскочила, впилась в него глазами - испуганно, гневно. Такой она не была. И не должна быть... - Отойди от меня!
- Леда... - проговорил он. Она поднялась на ноги и сделала несколько робких шагов назад, но все равно ноги ее словно не слушались. - Леда...
- Ты корявый старый дуб с потрескавшейся корой! Ты не должен меня трогать, ты не должен так на меня смотреть! - Гверн смотрел на нее. Она запальчиво кричала - ему размозжили душу ее слова, и каждое новое грозилось раздавить совсем. Но она не прекращала. Она была испуганна, он видел, что она еле стоит, что вот-вот упадет на землю, как подкошенная, что она едва не умерла от страха. Это он так ее напугал.
По ее лицу катились слезы, сплошным, непрерывным потоком, как ручьи вниз по холму. Она кричала на него предсмертным криком маленькой птицы, хотя он не был ни змеей, ни кошкой.
- Ты - старый и ледяной, как камень, который лежит под скалой, где никогда нет солнца!.. Ты... твои руки - как пауки... Я боюсь тебя, и боюсь твоих рук, глаз твоих я
боюсь, в которых всегда предгрозовые тучи! Не трогай меня своими щупальцами!
Он подошел к ней. Леда точно вросла ногами в землю, и не могла шевельнуться - страх перед ним тяжело окольцевал ее лодыжки, она едва попыталась вырваться, когда он крепко взял ее рукой за запястье. Она не позволила себе плакать навзрыд, как не позволила себе еще раз ударить его. Миг он держал ее. Потом она прошептала одними губами, и голос в ней был раздавленным и тек медленной яркой струей:
- Пожалуйста... не трогай меня...
Гверн отпустил ее руку. Она вскрикнула - одними глазами - и сорвалась с места, и убежала - он видел, как Леда без оглядки бежит от него, спотыкаясь, не останавливаясь ни на секунду. Он представил себе, что сейчас она плачет - это было страшнее, чем то, что сейчас кто-то в селе узнает от нее, что произошло. Об этом Гверн уже не думал.
Эта ночь была душной и сумрачной, а слезы давили, как не давят детей ночные страхи корявыми когтистыми руками в струпьях.
Она сказала, его руки - пауки. Он - ее страх.
Гверн думал о том, как она смеялась, уворачиваясь от ударов его меча, думал про тепло, что на секунды сохранила его порезанная кожа после прикосновения ее языка, и заботу, с которой она смотрела на него в те минуты. Лекарственный лист в ее проворных руках, почти обнаженная, исчерченная зеленоватыми следами травы спина. Это - не просто ребенок, близость с которым может быть чрезмерна. Гверн хотел быть рядом с ней - хотел сейчас утешить ее. Но что-то не верится, что она обрадуется, если жуткое животное с дубовой корой вместо кожи, которого она боится, вдруг явится ее успокаивать. Дескать, вот я, но я совершенно безобиден. О, он и сам себе не мог бы этого сказать - он одним резким движением, неверным жестом может убить ее, сам того не желая. Он опасное, страшное существо, и верно она делает, что боится его. Но неужели такое чувство, как его, может пугать... Он мог бы раскрошить камень, чтобы пробиться к ней - а сама она убежит от него, как ящерица, спрячется среди камней - из тех, что не под сумрачной скалой, а тех, что нагреты полуденными лучами - и ее будет видно ему лишь мельком... "Догони меня!.."...
Он лежал на своем настиле. И солома сегодня казалась прелой, и темнота была чадящим дымом, и воздух - беспощадной тоской, которую нельзя глотать, но больше - нечего...
Раздался стук в дверь. Гверн вскочил.
"Ну вот и все. Они уже знают. Они пришли за мной, и приговорят меня. Я буду
убит. Для кого останется Леда... для чего... Умереть, оставив ее с ненавистью к нему."...
Снова стук.
"Он же нужен ей... только она не знает. Он знает".
- Открой!!!
"...но вот только убедить ее в этом у него нет никакого шанса...".
- Гверн, открой, это я, Карен!
Он отворил. Вошла та женщина, что так чудно танцевала даже под хмелем. Он кивнул ей, она поклонилась.
- Что же тебя не было на службе? Сегодня твоя чудная воспитанница метала кинжалы... Она дивно это делает! Раньше она так не умела. Вы же еще не успели толком поработать с ней, а она уже так это делает!
- Я не учил ее этому. Девочка сама все время швыряется кинжалом. - Он помолчал минуту. Потом решился: - Скажи, не творилось с ней ничего странного
днем... ну... когда она вернулась с учений?
- Да ничего страшного, немного бледна была, сказала, что устала на учениях, -
пожала плечами Карен. - Ты совсем ее замучил, что ли, сегодня? - она усмехнулась. - Что же ты не зашел к ней, не позаботился, как мог?
- Занят был, - ответил Гверн. Сердце его заболело от нежности.
- Ну что же... Будь хоть завтра на службе, больно редко тебя там видно. Ты давно не показывал, как искусно обращаешься с оружием. Не жалей для нашего бога своего искусства!
- Я буду, Карен, - улыбнулся он. Она пожелала ему доброй ночи и ушла.
Печальное утро гасило редкие звезды, белесыми светляками мерцавшие на небосводе - ночные краски его уже скудели, таял крупной слезой старый месяц. Он вышел в степь. Он брел по своим редким тропам, и с каждым мигом бледнели все цветы вокруг. Где-то в лесах стонала болотная птица Зерех.
Гверн нашел место, где был вчера со своей ученицей. Будет ли она теперь таковой... он не знал. Он смотрел на пораненную Ледой черную сухую землю. Слезы высасывали его глаза.
Кто-то еще плакал, невидимый в густой траве. Он слышал только дыхание... не мог его не узнать...
- Леда! - воскликнул он, и тут же пожалел, что не зажал ладонью свой проклятый рот, не онемел к речным дьяволам в тот миг, когда с его губ сорвалось ее имя. Она поднялась и подошла к нему, склонила голову.
- Пусть учитель простит мне, что я ударила его вчера.
Гверн молчал.
- Не молчи, прошу тебя, - сказала она - совсем не жалобно, а гордо, как говорят жрицы, как говорят воительницы.
- И это все, что ты можешь сказать мне? Подними голову.
И она выполнила то, что было им сказано. Смотрела на него влажными глазами, в которых плыл святой, спасительный мрак. Леда взяла в ладони его руки и поцеловала - обидный, сломивший всю его безумную веру жест извинения - просто извинения перед наставником...