...Автобус трясся, подскакивал на выбоинах и гудел мотором, но все равно полз вперед по бегущей сквозь бесконечные поля дороге. Салон был пуст, и тишина нарушалась лишь гулом двигателя да невнятным шепотом водительского радио, почти не различимым за вышеуказанным гулом.
Но это было не важно для устроившегося на сидениях в конце автобусного салона Тина. Он находился в полусне, погруженный в свои мысли. Сам процесс пребывания в дороге был важен для него. Автобусом ли, поездом ли, на попутке или пешком - но вперед, проходя насквозь города и городишки, деревни и деревушки, поселки и поселочки. Нигде не останавливаясь настолько, чтобы привязаться и привязать к себе. Тин умел расставаться навсегда. И не важно было, с кем он расстается, будь то вчерашние собутыльники, симпатичная девушка, или одинокая вдова, чьему ребенку он рассказывал истории... Он не жалел о том, что уходит, как бы ему ни было хорошо в их обществе, и умел делать так, что они не жалели тоже. И они не жалели. Только улыбались в след Тину.
Он дремал в душном и тряском автобусе, который вез его к еще одному городу, название которого он не знал и знать не хотел.
В сознании Тина бродили картинки его жизни. Он вспоминал, как около года назад не выдержал , в очередной раз поссорившись с Наташкой, и ушел из дома. Прямо на вокзал, где купил билет в какой-то довольно отдаленный город, название которого тут же забыл. Через два часа он уже пил чай в купе поезда. Все было правильно.
Тин кивнул своим воспоминаниям. Он любил вспоминать. Это был самый верный способ не забыть. Воспоминания - все, что у него осталось, и он не хотел подвергать их запылению на полках памяти. Он листал их, как листают зачитанную до дыр книгу с картинками, - такую старую и такую дорогую.
Теперь все было на своих местах. Уже около года Тин бродит по дорогам своей обширной родины, имени которой он не хотел вспоминать. Это была монотонная и одновременно яркая жизнь. Днем он ловил попутку или забирался в автобус и дремал. Ночью же он редко путешествовал транспортом. Ему нравилось превратиться в волка и бежать по освещенному рыжими фонарями шоссе, или же по обочине вдоль него, неся на спине почти невесомую дорожную сумку. Тин не помнил (да и не знал), как он обрел способность менять облик, да это и не было важно.
Вечер, незаметно для себя, накрыл и поля, и дорогу, и ползущий по ней автобус. Но это был всего лишь вечер, и Тин не обратил на него внимания. До ночи еще было около двух часов. Потому можно будет вылезти из душного салона, сменить облик, и бежать вдоль дороги серой, еле заметной тенью. Можно будет и поохотиться на мышей, которых очень много в полях. Охота была главным и чуть ли не единственным способом пропитания Тина.
Когда, наконец, стемнело, он попросил водителя сделать остановку. Водитель недоуменно посмотрел на него, но спорить не стал. Двери автобуса открылись, и Тин выбрался наружу. Он отошел немного в сторону от дороги с ее рыжими фонарями и лег на спину, глядя, как на небо выползает луна и зажигаются звезды. Он полежал так некоторое время, ожидая, пока стихнет, заглушенный расстоянием, шум автобусного двигателя, потом встал, разделся, спрятал одежду в сумку и ломано потянулся, изменяясь. Вскоре на месте молодого человека стоял молодой волк с дорожной сумкой на спине. Все было привычным. Все было как всегда.
Тин прислушался и понюхал воздух. Где-то неподалеку шуршали мыши, но есть не хотелось. Хотелось бежать, и он побежал к не таки уж далеким огням города.
Его бег был широк и размерен. И привычен. Но Тин находил в нем какое-то непонятное другим наслаждение, особенно когда все его четыре лапы отрывались от земли, и ветер касался подошв.
Ветер... Сколько Тин себя помнил, ветер был рядом. Ветер не оставил его и в бесконечном пути, в который превратилась его жизнь. Ветер - то единственное, к чему он позволил себе привязаться. А иногда Тину казалось, что и ветер привязался к нему.
Он бежал несколько часов подряд, и остановился лишь у щита с надписью "Добро пожаловать!" у въезда в город. Он почти не устал - давно научился экономящему энергию стилю бега. Но все равно почему-то хотелось лечь, и Тин лег прямо там, где стоял. Так было каждый раз, когда он подходил к какому-нибудь населенному пункту. И этот город не стол исключением. Так Тин узнавал, где его ждут. Да, именно ждут, хоть и сами чаще всего не знают об этом. Ведь даже вечных странников где-то ждут. Как именно он узнавал, где его появление будет воспринято как должное, Тин не знал, да и не интересовало его это. Все было так, как должно быть, и это было хорошо.
Он лежал, устроив голову на передних лапах, и слушал ветер. Знание должно было прийти само собой. И оно пришло. Тин рывком поднялся сначала на все четыре, а потом и на задние лапы. Минуту спустя на месте волка стоял голый молодой человек. Он достал из дорожной сумки трусы и джинсы и оделся. Подумал немного и натянул еще и свитер. Ночь было довольно прохладной.
Тин шел по улицам куда-то вглубь города. Асфальт был неприятен на ощупь, но он уже привык и не обращал внимание на подобные мелочи. Ведь ходить обутым было вдвойне неприятно ему.
Ночь неохотно уступала рассвету. Тин смотрел, как под лучами восходящего солнца просыпается город. Вот уже появились откуда-то птицы и затеяли между собой шумную возню, чирикая и переругиваясь. Небо на востоке розовело, звезды гасли.
Вот он, этот дом. Тин коснулся двери. Домофон. Он с досадой стукнул по металлу. Как же ему не нравились домофоны! Но все же... Пальцы пробежались по кнопкам. Гудки. Молчание. Еще раз. Молчание. И еще раз. Все равно молчание и бессмысленные противные гудки. Весь дом спал в этот час. Хотя...
- Кто там такой умный? - послышался голос из динамика.
- Это я, - просто сказал Тин. - Пришел к тебе.
Он всегда так говорил. И ему всегда открывали. И этот раз не стал исключением. Под протяжный домофонный гудок Тин вошел в подъезд.
Дверь квартиры была открытой. В дверном проеме стоял похожий на студента парень, по всей видимости студентом и являющийся. Он хмуро посмотрел на Тина и буркнул:
- Заходи. Что с тобой делать будешь...
Тин прошел в квартиру и нерешительно остановился в прихожей.
- Кем ты хоть будешь-то? - снова заговорил хозяин жилплощади, закрыв за ним дверь. - Меня вот Пашкой кличут, студент я. На микромеханика учусь.
- А я Валентин. Можно просто Тин. Странник я. Эх, мне бы помыться сперва, а потом уже разговоры разговаривать... Извини за наглость, Пашка.
- Да не извиняйся ты! - Пашка махнул рукой. - Ванная прямо по коридору.
Тин благодарно кивнул и скрылся за дверью ванной, бросив свою дорожную сумку на полку в коридоре.
Через полтора часа, развесив выстиранную одежду над ванной, Тин, облаченный в хозяйский банный халат, появился на кухне. Пашка сидел за столом и задумчиво вертел в руках бутылку водки, как бы решая, стоит ли ее откупоривать. Услышав шаги, он поднял глаза на Тина и спросил:
- Будешь?
- Нет. И тебе не советую. Что у тебя случилось? Расскажи лучше, а напиться всегда успеешь.
Тин сел напротив Пашки. Пашка отставил бутылку в сторону.
- Олеська моя ушла, понимаешь? - тосклива сказал он и уронил голову на руки.
- Тааак... И куда?
- Не знаю. Ушла и все. Даже вещи не собрала. Я звонил ее родителям, - но ее там нет.
Тин вздохнул. Вспомнилось, как он сам ушел от Наташки. Где она теперь? Что с ней? С кем она? Надо будет как-нибудь... Тин оборвал свои мысли.
- Вернется твоя Олеська, - он хлопнул Пашку по плечу. - Не переживай.
Пашка вздохнул и вдруг спросил:
- Ты ведь тоже ушел?
- Да, - сказал Тин. - Я понял, что мой дом - дорога, что кроме дороги мне ничего не надо. Да, для этого пришлось жертвовать. Всем приходится жертвовать. Твоя Олеська ушла в дорогу, как я когда-то. Но она вернется. Ее дом не есть дорога, ее дом есть ты. Я ощущаю это так же ясно, как ты ощущаешь капли дождя на своей коже в грозовую ночь.
Они сидели, разговаривали, что-то ели, что-то пили, все-таки откупорили пресловутую бутылку водки, смеялись, Тин что-то объяснял, что-то рассказывал, и Пашка в конце концов стал уговаривать его остаться.
- Далась тебе эта дорога! - вещал он. - Дался тебе этот путь! Душные автобусы и комары - вот что это! И все! Зачем тебе все это? Оставайся лучше!
Тин посмотрел на солнце и покачал головой.
- Нет. Я уйду на закате. Не имею права оставаться.
- Не имеешь права?!
- Не имею. Не имею право привязываться и привязывать к себе - не имею права причинять другим боль. Я выбрал свой дом - это дорога. Так правильно. Так должно. Да, мы могли бы стать хорошими друзьями, но извини - я должен идти. - И Тин еще раз посмотрел на солнце. - Спасибо тебе, Пашка. - Он прошел в ванную, снял с веревки высохшую за день одежду и переоделся.
- Спасибо, Пашка, - повторил Тин, стоя на пороге квартиры. - Дождись свою Олеську.
- Тебе спасибо, - вздохнул Пашка. - Ты меня успокоил.
- Работа такая, - открыто улыбнулся Тин и зашагал вниз по лестнице.
Закат красил небо в ало-золотые оттенки. Тин все дальше уходил от города, направляясь к жужжащей где-то за полем автостраде - не той, по которой полз сюда тряский автобус. Он был один, и лишь ветер перебирал пряди его волос. Ему было легко. Он был дома, пока был в дороге. Он был один и никому по-настоящему не нужен.
Тин тряхнул головой и рассмеялся. "Да! - подумал он. - Да, я один. Я прихожу и ухожу, потому что хочу приходить и уходить. И что? Я всегда остаюсь один. Но, черт возьми, как же мне все это нравится!.."