Аннотация: Между Марией и Терри складываются непростые отношения. Он не видит препятствий для их соединения, она же не видит путей друг к другу. И потом, что такое любовь, и можно ли любить, когда тебе уже за сорок?
ГЛАВА XLI
ВПЕЧАТЛЕНИЯ О ХРАМЕ
Они встретились на автобусной остановке в воскресенье утром, неподалеку от храма. Мария приехала чуть раньше, а Вера чуть позже. Честно говоря, Мария опасалась, что Вера вообще не придет, что она передумает, поэтому очень обрадовалась, когда из подъехавшего автобуса вышла ее коллега по работе.
- Ты приехала! А я уж стала опасаться, что ты передумаешь.
- Да вот, приехала, - растерянно пробормотала Вера.
Мария шагнула к ней, но тут же в нерешительности остановилась. На Вере были надеты брюки, а на лице красовалась косметика.
- Ой, - ойкнула Мария. - Ты в брюках?
- Да, - Вера непонимающе посмотрела на свои ноги.
- Я совсем забыла тебя предупредить, что женщина должна ходить в храм либо в платье, либо в юбке, длиною ниже колен.
- А почему нельзя в брюках, что в этом такого?
- Ну, видишь ли, по христианским канонам брюки являются мужской одеждой. Женщины должны носить юбку.
- Да все женщины носят брюки, это уже давно является такой же женской одеждой, как и мужской.
- Это сейчас так стало. В старые времена такого не было.
- Так что же, мне нельзя теперь в храм заходить? - возмутилась Вера.
- Гм, я думаю, что поскольку ты идешь в храм первый раз, то тебе это простительно. Боюсь, платка ты тоже не захватила?
- Платок? Нет, не захватила.
- Это моя вина. Я должна была предупредить тебя заранее. Ну, теперь уже ничего не поделаешь. Идем в храм.
Они зашагали к храму. Вера смотрела на изображения ангелов над входом с какой-то опаской и подозрением. Остановившись перед дверью, Мария перекрестилась. Вера, с неохотой, и как-то коряво, последовала ее примеру.
Они вошли в храм. До начала службы оставалось десять минут, и прихожане собирались возле алтаря.
Вера растерянно оглядывалась по сторонам. Было сразу видно, что она новичок в храме.
- И что нужно делать? - спросила она Марию, стараясь скрыть свою неловкость.
- Ну, мы можем поставить свечи перед иконами, и попросить у Бо-га того, чего мы больше всего желаем. Того, что у нас на душе наболело. Кого ты знаешь из святых?
- Из святых? Да я никого не знаю!
- Ну, а Иисуса Христа ты знаешь?
- Его одного-то и знаю. Видела изображение.
- А ты сможешь найти икону с его изображением?
Вера двинулась вдоль икон.
- Вот, - указала она рукой на изображение.
- Правильно, - подтвердила Мария. Это была икона, изображающая вознесение Иисуса Христа.
- И что теперь делать?
- Теперь поставь ему свечку, и мысленно попроси у него исполнить твое заветное желание. Может быть, ты хочешь благополучия в своей семье, желаешь здоровья своим близким.
- Это само собой! - воскликнула Вера.
Мария достала из сумочки свечку, и протянула ее Вере.
- Вот, зажги ее и поставь на подсвечник. Потом перекрестись, и попроси чего желаешь.
Стоявшая неподалеку пожилая служащая косо смотрела на Веру. На лице ее отображались недовольство и злоба. Ей не нравился ни внешний вид Веры, то, как она одета, ни ее полное неведение в христианских обрядах. Не понравилось служащей и лицо Веры. Глядя, как она неуклюже пытается вставить свечку в подсвечник, служащая не выдержала и, подойдя к Вере, вырвала у нее из рук свечку.
- Что ж вы за народ такой! - злобно воскликнула служащая. - Не можете даже свечку правильно поставить!
Она раздраженно вставила свечку в подсвечник.
Вера негодующе отшатнулась прочь.
- И кто же в таком виде в храм ходит! - продолжала бушевать служащая. - Намазалась, за версту духами несет! Вместо юбки штаны нацепила, словно мужик какой-то, и даже платок на голову не наденет! Здесь вам храм, а не публичный дом!
- Послушайте, вы... - Вера задохнулась от негодования. - Да кто вам позволил так с людьми разговаривать?! И еще в храме работает!
- Не тебе меня учить! - окрысилась служащая. - Я в храме уже столько лет работаю! И не таких повидала.
- Да что вы себе позволяете?! - вступилась за Веру Мария. - Человек первый раз пришел в храм, ну, не знает он, как нужно одеваться! Что поделаешь? Нужно же быть все-таки снисходитель-ной к людям!
- Чай не маленький ребенок, пора уже и самой знать! Взрослая женщина!
- Да откуда же ей знать? Кто ее научил? Ведь она же росла и воспитывалась в атеистическом обществе!
- Ну и что же теперь? Чем в таком виде приходить, лучше вообще в храм не ходить!
- Может, мне вообще отсюда уйти? - Вера почувствовала, что ее забила дрожь. Такого отношения она никак не ожидала.
- Может, лучше и уйти, - согласилась служащая. - А то оделась, как блудница, и в храм! Нельзя так!
Вера рванулась прочь. Мария ухватила ее за руку.
- Вера, погоди! Останься, и не слушай ее! Что же вы людей-то из храма изгоняете?! Вы не думаете, что она, после этого, вообще больше в храм не придет?
Служащая, поджав губы, молчала.
- Отпусти меня, Машка, мне нечего здесь делать! - трясясь от гнева, воскликнула Вера. - Какое она имеет право меня оскорблять? Если она считает, что мне нечего здесь делать, то и ноги моей тут не будет! Не велика потеря! Никогда раньше не ходила, да и впредь не буду сюда ходить!
У Марии на глазах навернулись слезы.
- Вера, ну погоди же! Она - это еще не Бог! То, что она тебя оскорбляет и выгоняет, будет на ее совести. Но ты останься, ты же пришла к Богу, а не к ней.
- К Богу! Но кто ж знал, что меня встретит здесь такой цербер! Лучше бы я тебя не слушала, и осталась дома. Нервы были бы спокойнее.
С большим трудом Марии удалось уговорить Веру. Кое-как успокоившись, она, вместе с Марией, двинулась к алтарю, где уже шла исповедь. Служащая провожала их тяжелым взглядом.
Общая исповедь уже закончилась, и исповедующиеся стали подходить по одному к алтарю. Всего их было около полусотни. Само собой, разумеется, о том, чтобы уговорить пойти на исповедь Веру, не могло быть и речи. После такого приема, ей не то, что исповедоваться, ей вообще в храме было крайне неуютно. Было видно, что она порывается уйти.
Шла служба. Вера некоторое время пыталась прислушиваться к тому, что читал дьякон, потом заявила:
- Я все равно ничего не понимаю из того, что там читают.
- Ну, хотя бы просто слушай, - сказала Мария.
В конце службы священник стал зачитывать поздравления. Он перечислял тех, кто вносил свой вклад в развитие церкви. Среди перечисляемых имен, неожиданно было названо имя Олега Мед-ведева.
- Церковь приносит особую благодарность директору овощного рынка Олегу Медведеву, недавно награжденного орденом Андрея Первозванного.
Мария и Вера ахнули в один голос.
- Как? - вырвалось у Марии.
- Это же владелец нашего рынка! - воскликнула Вера.
- Олег Медведев известен нам, как человек глубокой веры, - продолжал священник, - который неоднократно оказывал церкви финансовую помощь, и внес большой вклад в ее развитие.
У Марии подкосились ноги. У Веры все закружилось перед глазами. От такого сообщения Мария лишилась дара речи. Широко раскрытыми глазами она смотрела на священника, не в состоянии поверить услышанному.
- Мы приносим Олегу Медведеву сердечную благодарность, и желаем ему успеха во всех его начинаниях.
- Как же так? - наконец произнесла Мария. - Этого не может быть!
Вера со злорадной ухмылкой повернулась к Марии.
- Вот тебе и церковь! Все, как я и говорила! Поделись ворованным, вот тебе и орден на грудь.
Лицо Веры выражало крайнюю степень возмущения.
- Как же так, Маша? Где же справедливость? Где же Бог? Ты сама видишь, что здесь идет поклонение деньгам, ничему больше! Все наше православие есть служение тому же богатству, которому служит весь мир! И все эти разговоры о том, что нужно соблюдать заповеди, о смирении, о загнивающем Западе, есть просто лицемерие, и ни что больше! Так что все твои разговоры о па-губности богатства опровергла сама же церковь. Деньги - вот Бог церкви!
Вера развернулась, желая покинуть храм.
- Погоди, не уходи! - умоляюще произнесла Мария, протягивая к Вере руки.
- А чего ждать? Я все уже услышала и увидела. Мне здесь больше делать нечего. Кто грабит народ, тому и орден. Такова мораль православия.
В голосе Веры была враждебность. Но Мария смотрела на нее таким жалобным взглядом, с такой болью в душе, что Вера сказала:
- Ладно уж, так и быть, подожду тебя. Но не проси меня больше подходить ни к каким иконам. Если это воля Бога, - она кивнула на священника, - то я не желаю его знать.
ГЛАВА XLII
КРИК РАНЕНОЙ ДУШИ
Началось причастие. Если на исповеди было около пятидесяти человек, то к причастию подходило не менее двухсот.
Мария смотрела на все это, и слезы застилали ей глаза. Ей было стыдно перед Верой. Стыдно и обидно. Как же встретили ее в храме, какое впечатление он произвел на нее? Что она теперь будет думать о православии и вообще о христианстве? Что расскажет своему мужу и своей дочери?
- Что, уже началось причастие? Уже можно подходить? - спросила у Марии пожилая женщина, стоявшая в толпе.
- Началось, - ответила Мария. - Но ведь прежде, чем причащаться, необходимо исповедоваться.
Женщина сделала возмущенный жест.
- Этого еще не хватало! Чтобы я кому-то свою душу изливала, свой грех открывала? Да в жизни такого не будет. Тем более, такому молокососу, который мне в сыновья годится.
Вера, слышавшая все это, злорадно усмехнулась, но ничего не сказала. Но Мария почувствовала перед нею жгучий стыд.
- Но ведь такое причастие вам только во грех будет, - чуть не плача, сказала она. - Неужели вы не понимаете, что таким путем вы хотите Бога обмануть?
- Откуда Бог узнает? Что он, увидит, что ли, все? Да ему и дела-то нет до этого. У него своя жизнь, а у нас своя. Так что, не о чем и говорить.
Женщина принялась проталкиваться к алтарю. Марию привел в себя злорадный смех Веры.
- Это, наверное, праведница великая. На нее понятие греха не распространяется.
После окончания службы начался молебен. Мария не стала даже предлагать Вере остаться на него, но та заинтересовалась сама.
- Что это? - скептически спросила она.
- Молебен. Здесь освящают воду, а потом этой водой окропляют прихожан.
- Наверное, после этого в людей святой дух входит, они святыми становятся.
Все это Вера произнесла язвительным тоном. Но Мария не могла ее в этом винить. После того, что Вера видела и слышала, она просто не могла вести себя иначе.
Началось окропление. Мария и Вера стояли позади всех, но и на них попала святая вода. Вздрогнув от неожиданности, Вера постояла несколько мгновений, затем произнесла:
- Что-то я не чувствую в себе никаких изменений. Ни святого духа не ощущаю, ни вообще ничего.
Окропление закончилось, и люди бросились к чанам со святой водой. Началась давка.
- Господи, какое столпотворение! - воскликнула Вера. - Они же затопчут друг друга!
Взгляд Веры был полон изумления и, одновременно, отвращения к подобному зрелищу. Толпа давила, люди кричали, ругались, кое-где доходило почти до драки.
- Какое безумие! Как это все отвратительно! - не выдержала Вера. - Пойдем отсюда!
Они стали обходить толпу, но в это время, она пришла в движение, люди подались назад и, буквально, сбили Веру с ног. Вера потеряла равновесие и налетела спиной на подсвечник, который зашатался и упал на стену. С подсвечника попадали свечи.
Служащая, та самая, которая ранее поругалась с Верой, с истошным криком вновь набросилась на свою жертву.
- Да что же ты творишь, корова неуклюжая! Мало того, что вырядилась, как бесстыдница, так она еще и подсвечник опрокинула! Чтоб тебе пусто было, пропади ты пропадом, окаянная! Да для чего таких в храм-то пускают, все бы им лишь зло творить!
Мария бросилась поднимать Веру. Служащая подхватила подсвечник, продолжая сулить проклятия несчастной женщине, называя ее отродьем сатаны и желая ей гореть в геенне огненной.
- Да что вы за сумасшедшая такая! - заорала в ответ Вера. - Неужели же вы не видите, что меня толпа с ног сбила! Неужели вы не видите, какая тут давка, в вашем сумасшедшем доме! Да чтоб я еще раз пришла сюда, да пропади вы все пропадом, вместе с ваши-ми попами и храмами!
Вера поднялась на ноги и бросилась к выходу.
- Вера! - закричала Мария, пытаясь ее остановить.
Вера обернулась в дверях, и с яростью выкрикнула:
- Мало вас коммунисты резали! Я-то раньше вам сочувствовала, а теперь вижу, что было за что!
Вера выбежала из храма.
У Марии все помутилось в голове от отчаяния. Она чувствовала, что еще мгновение, и она потеряет сознание. Почувствовав одновременно боль в сердце и слабость в ногах, Мария согнулась пополам. Когда ей немного полегчало, она выпрямилась и повернулась к служащей.
- Ох, какой же вы человек! - негодующе произнесла она. - Какой же вы человек!
Все внутри Марии клокотало. Так поступить с человеком, да этому нет никакого оправдания.
Лицо служащей было перекошено ненавистью и злобой.
- А как же я должна была поступить с ней? Она, беспутная, вон как бесчинствовала! Весь храм перевернула с ног на голову!
- Да что же она бесчинствовала? - возмутилась Мария. - Ее же толпа едва живьем не затоптала! С ног сбили, вот она и упала на подсвечник! Неужели у вас ни грамма нет совести! Ведь каких трудов стоило уговорить ее придти в храм, а вы ее в два счета из него выгнали!
- Таким, как она, вообще нечего делать в храме! - не сдавалась служащая.
- Каким "таким"? Она такая же, как и все остальные люди! Ей, значит, нечего делать в храме, а вам есть чего? Чем вы-то здесь занимаетесь, людей изгоняете? Православные человеконенавист-ники, вот вы кто! Нет у вас ни жалости к людям, ни сочувствия, одна только ненависть, больше ничего!
- Иди-иди отсюда, за своей подругой, - махнула рукой служащая. - Ты сама такая же, вот и защищаешь ее.
- Какую память вы ей о храме оставили? Что она теперь будет думать о православии, и вообще о Христе? Чему детей своих нау-чит? Да разве можно так!
Служащая поджала губы и пошла прочь.
Мария проглотила ком, внезапно подступивший к горлу и, на негнущихся ногах, подошла к иконе Иисуса Христа.
- Господи, да как же так! Что творится в этом мире? Почему те, кто призван служить тебе и приводить других людей в твое царство, на деле лишь изгоняют их, втаптывают в грязь? Как же так, нет в них ни жалости к людям, ни сочувствия, одно бессердечие! Прав ты был, Господи, когда обличал фарисеев, говоря, что они сами в рай не входят, и других в него не пускают. Но что же будет с миром? Что будет с человечеством, когда и сами священники в тебя не верят, и не живут по твоему закону? Они лишь прикрываются твоим именем, а на самом деле же служат своим нуждам, поклоняются деньгам. И разве можно с такой грубостью и ненавистью изгонять человека из храма, который впервые пришел в него? Ведь никогда он больше не переступит порога храма. Куда он пойдет, чьей добычей станет? Ведь даже Булгаков в "Мастере и Маргарите" писал о том, что человек, от которого отворачиваются все, которого все втаптывают в грязь, становится добычей дьявола. Ведь ему только того и нужно, чтобы от человека отвернулись все, потому что дьявол-то уж от него не отвернется, он своей добычи не упустит. Все, кого отталкивает от себя церковь, все они, рано или поздно, становятся добычей дьявола, потому что таким людям больше некуда идти. Не нужны они больше никому, кроме как дьяволу, который завлекает в свои сети такие вот заблудшие души. Может быть, поэтому и произошла та ужасная революция семнадцатого года, что церковь сама толкнула на это народ, свою собственную паству. Ведь атеизм всегда начинается с церкви, с духовенства. Разве не из церкви вышел тиран всех времен и народов Иосиф Сталин? Разве он не учился в духовной семинарии? А провокатор Гапон, который был одним из тех, кто спровоцировал "Кровавое воскресенье", в результате которого был оклеветан государь Николай II, бывший последней защитой России? А Григорий Отрепьев, который выдавал себя за царевича Дмитрия? Разве он не был иноком? Да и мало ли таких примеров. Ведь охлаждение к вере Христовой началось именно с духовенства. Священник обязан являться как бы образом Иисуса Христа, примером для своей паствы. А разве можно было это сказать о большинстве священников девятнадцатого века? Разве народ, глядя на своих пастырей, видел в них Иисуса Христа? Разве не духовенство придумало себе такое оправдание, что, мол, священники тоже люди? Да разве уместна такая поговорка к пастырям? Не безумие ли это, требовать от прихожан вести праведную жизнь, а от себя этого не требовать? Что подумает народ? Может ли христианство заключаться лишь в проповедях с амвона? Прихожанин никогда не станет поступать, по словам пастыря, если не подаст пример сам пастырь. А разве видели люди подобные примеры в последние десятилетия перед революцией? Церковь разлагалась изнутри, она дробилась, появлялись обновленцы и реформисты. А раскол на православных и старообрядцев, разве он способствовал укреплению людей в христианской вере? Церковь раскололась на два лагеря, и стала бороться сама с собой. На старообрядцев устраивались гонения только за то, что те не захотели креститься тремя пальцами, а продолжали это делать двумя перстами. Уж если церковь не смогла договориться сама с собой, то чего уж тогда требовать от людей. Глядя на все это, люди утратили веру. Они запутались! А скольких людей предали анафеме незадолго перед революцией. Да разве можно было это делать! Отлучать огромное количество людей только за то, что они запутались и приобрели свое собственное мировоззрение. Я понимаю, предать анафеме священника, который закончил духовную семинарию, а потом, вдруг, создал собственное учение. Но совсем другое дело предавать анафеме заблудших людей. Ведь это же означает изгнание их из лона церкви, а когда человек изгнан от Бога, он становится прямой добычей дьявола. Скольких людей толкнула церковь в ряды революционеров, придав их анафеме. Быть может, если бы церковь попыталась достучаться до их души, попыталась удержать их до последнего, то, возможно, и не было бы этого страшного семнадцатого года, который столкнул Россию в пропасть, из которой она не может выбраться и по сей день, а, может быть, не выберется из нее никогда.
Как же так, Господи, те, кто призван тобою спасать души людей, на деле лишь губят их. Может быть, настали те времена, когда уже нельзя людям посещать храмы? Может быть, и в православии служат не тебе, а дьяволу? Ведь сказано же в пророчествах, что в последние времена будет множество храмов построено и отреставрировано старых, но ходить в них уже нельзя будет. Господи, неужели уже настали эти времена?
Прости, Господи, вот видишь, до каких мыслей я уже дошла. Прости, помоги мне разобраться, помоги мне найти истину.
ГЛАВА XLIII
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
Мария полчала, глядя на икону Иисуса Христа и оттирая рукой слезы из глаз. Она смотрела так, словно, и в самом деле, ждала от-вета.
- А, может, тебя и вовсе нет? - вдруг неожиданно произнесла она. - Может быть, правы были атеисты, когда отвергали существование твое? И в школе нас этому учили, и родители тоже. Может быть, правы все же они были, когда учили нас подобному? И верят в тебя только темные люди, и я поверила в тебя лишь потому, что скатилась в эту духовную пустоту. Может быть, я безумна? И вера в тебя есть только форма безумия?
Но нет, не получается того, что я говорю. Если тебя нет, то почему у тебя так много врагов? А все то множество религий, которое призывает идти против Иисуса Христа, называя его своим злейшим врагом, то есть, называют тебя? Почему они так тебя ненавидят? А моя мать? Она ненавидит тебя больше всех. Да прости, Господи, ты ее прегрешения. Господи, если можно, вразуми ты ее. Наставь на путь спасения. Неужели же она совершенно не способна на раскаяние?
Мария снова помолчала, размышляя.
- Но почему же, все-таки, такая ненависть у людей к тебе? Почему у людей такая обида на тебя? Может быть, действительно, ты такой жестокий, каким тебя рисуют люди? И все эти религии, которые существуют в мире, может, их создал ты сам, для того, чтобы люди убивали друг друга и творили зло? Может быть, ты, действительно, наслаждаешься людскими страданиями? Может быть, и дьявола-то никакого нет, просто ты сам сваливаешь на него свои злодеяния, чтобы обелить себя? Потому-то и те, кто призван служить тебе и исполнять волю твою, не соблюдают христианских законов, потому, что ты их сам учил иному? Поэтому и агрессия такая существует в мире, что ты сам натравливаешь людей друг на друга, и радуешься тому?
Господи, что же я такое говорю! Вот до чего душевные сомнения могут довести. Если бы ты был жесток и безжалостен, то не пошел бы ты на крестные страдания ради нас. А ведь пошел, и какие муки-то терпел. Знал заранее, что мир тебя не примет, а пошел. Безропотно пошел на мучения, и с креста просил простить твоих мучителей, ибо не ведают они, что творят. Но они-то ведали, пото-му-то и распяли тебя, что им нужен был другой Бог, который бы установил им рай на земле. Не хотели они рая на небе, а хотели его здесь, в этой жизни. Но ты учил, что рай на земле невозможен, и на смерть пошел ради того, чтобы открылись для нас врата небесного рая, которые были для нас закрыты, из-за грехопадения наших прародителей Адама и Евы. Ты так возлюбил нас, что согласился на такие муки, а мы не принимаем тебя. Клевещем и не понимаем. От неспособности понять все наше зло. Господи, если ты пошел на такое, так научи тех, кто несет слово твое, человеколюбию. Ведь нельзя же изгонять человека, который впервые, за всю свою жизнь, пришел в храм. И этот первый раз может стать и последним. Господи, научи ты всех нас. Прошу твоего снисхождения к моей матери и к моим близким. А также за Веру, которую я привела в храм, и которую из него изгнали.
А особенно, Господи, я прошу оказания твоей помощи Андрею Градову, который пытался наложить на себя руки. Господи, да не оставь его! Он лишился ног, не жизнь теперь для него, а ад. Дай ему душевных сил, и избави от соблазна! Если ему удастся наложить на себя руки, то это будет все, конец. Он будет обречен на вечные муки, и уже не будет ему спасения. Но ведь он один, нет ему никакой моральной поддержки, никакой опоры. Все в округе толкают его на самоубийство, внушают ему, что это самый лучший выход из его положения.
Господи, не ты ли говорил, что претерпевший до конца спасется? Так дай же ему сил вытерпеть все это, вынести страдания! Избавь его от таких советчиков, которые толкают его в петлю. Помоги, Господи, не оставь всех нас!
Мария покинула храм совершенно разбитая. Мир ей казался еще чернее и мрачнее, чем раньше.
Добредя до ближайшей скамейки, Мария обессилено опустилась на нее. Ей не хотелось больше ни думать, ни размышлять. Она слишком устала.
Откинувшись на спинку скамейки, Мария закрыла глаза, и просидела в таком положении довольно долго. Почувствовав, что силы постепенно возвращаются к ней, она открыла глаза и встала. Ей было необходимо еще проведать свою мать, которая лежала в больнице.
Когда Мария возвращалась от матери, то, недалеко от своего дома, она увидела Терри, который явно дожидался ее. Мария почувствовала, как на ее плечи вновь опустилась тяжелая гора. Меньше всего она сейчас хотела видеться с Терри. Одновременно с тяжестью она почувствовала раздражение; что ему здесь нужно в такой неподходящий момент.
Мария замедлила шаг и приблизилась к Терри.
- Здравствуй, Маша, - приветливо улыбнулся Терри.
- Здравствуй. - Мария изо всех сил попыталась улыбнуться в ответ, но у нее ничего не получилось. Улыбка вышла кривой и вымученной. - По-моему, мы должны были встретиться в другое время, и в другом месте.
- Я знаю, - согласно произнес Терри.
- И потом, я же просила, чтобы ты не попадался на глаза моим соседям. Зачем ты пришел сюда?
- Ручаюсь, что никто из твоих соседей меня не видел. Мы пока еще не подошли к твоему дому.
Мария молчала, не зная, что сказать.
- Послушай, я здесь потому, что мой отец хочет с тобой встретиться, - сказал Терри.
- Что? - Мария в ужасе распахнула глаза, и невольно сделала шаг назад.
- Да ты не бойся, он не сделает тебе ничего плохого, - постарался успокоить Терри, видя реакцию Марии.
- Зачем я ему понадобилась?
- Он узнал о наших с тобой отношениях, и хочет с тобой познакомиться. Я сказал ему, что это серьезно.
Лицо Марии сморщилось как от зубной боли. Она закрыла глаза, чувствуя, что ее душат слезы.
- Терри, мне незачем видеться с твоим отцом. И прекрати меня преследовать.
- Но я говорю искренне! - воскликнул Терри.
- Я тоже искренне. И потом, что ты подразумеваешь под понятием "серьезно"?
- Я надеюсь, что ты выйдешь за меня замуж.
Мария посмотрела куда-то в сторону и покачала головой.
- Так, замуж. Ну, хорошо, допустим, я выйду за тебя замуж. Что дальше? Какой будет у нас семья?
Терри смотрел на Марию непонимающе.
- Ну, что тут непонятного? Предположим, я стану жить с тобой в роскоши и безделье. Что станет в таком случае с моей душой? Я заполню духовный вакуум мирскими радостями, но разве это то, что нужно душе?
- Но ты сможешь и дальше ходить в храм. Мы можем даже вместе посещать его.
- Посещать храм! - воскликнула Мария. - Боже мой, Терри, неужели ты думаешь, что забота о душе, это всего лишь посещение по воскресным дням храма? Забота о душе это, в первую очередь, образ жизни. Это соблюдение заповедей, это любовь к ближнему. Я и так не способна на что-либо подобное, так неужели ты думаешь, что если я буду жить в роскоши, то меня вообще будет волновать чья-либо судьба, кроме моей собственной? Я не способна любить! Нет у меня любви к ближнему, а если я еще, вдобавок, буду жить в роскоши, то этим буду развивать лишь собственный эгоизм и самодовольство!
- Ну, а разве в бедности это делать легче? - спросил Терри. - Разве бедному проще любить ближнего?
- Конечно, нет! Но своей бедностью я, хотя бы, искуплю часть своих грехов. В роскоши же, я их только приумножу.
Терри задумчиво посмотрел на землю.
- Но и это еще не все. Как меня воспримет твой отец, если я стану твоей женой? Как меня примет твое окружение?
- Как тебя воспримет мой отец, это мы и должны выяснить, - сказал Терри. - Для этого он и приглашает тебя к себе.
Мария сделала протестующий жест.
- Хорошо, допустим, он меня примет, допустим, я стану твоей женой. Представь, что у нас будут дети. Хотя, какие уж тут дети, что я говорю. В моем возрасте уже не рожают детей.
- Почему же? - Терри удивленно поднял брови. - Бывают случаи, когда женщина рожает и в пятьдесят лет.
- Тем более. Вот, допустим, что у нас будут дети. Как мы будем их воспитывать, в какой вере? Я непременно захочу воспитывать их в христианской вере. Ты мне позволишь окрестить их?
Терри задумчиво нахмурил лоб.
- А почему бы и нет? Воспитывай их согласно своей вере. Я не буду против. Если твоя вера учит добру, то, что в этом плохого?
- А твой отец одобрит это?
- Не знаю, - признался Терри.
- Вот именно, не знаешь. И как ты представляешь нашу свадьбу? Что такое, по-твоему, муж и жена? По христианским традициям, мужем и женой считаются только тогда, когда супругов обвенчает священник. А для этого, и муж, и жена должны быть одной веры, в данном случае, православной. Я не стану принимать твоей веры, а ты, станешь принимать православие?
Терри опустил глаза.
- Не знаю. Но неужели же нет другого выхода? Можно, например, расписаться в загсе. Это будет законно, и не затронет религиозных разногласий.
- Нет, Терри. Согласно христианским законам, невенчанный брак считается блудом. Я не хочу быть осужденной Богом, как блудница. Ведь твоя религия, Терри, не в обиду тебе будет сказано, не признает даже существование Бога, не говоря уже об Иисусе Христе. А в христианстве брак с иноверцем строго воспрещен.
- Даже если эти двое любят друг друга? - спросил Терри.
- Даже в таком случае, - подтвердила Мария. - Брак между иноверцами не соединяет, а наоборот, разъединяет, вносит раздор. Так что, ты сам видишь, что нас ждет в случае нашего супружества.
Терри замолчал, обдумывая сказанное Марией. Ее слова глубоко потрясли его. Наконец, после долгого раздумья, он сказал:
- Мой отец расстроится, если я не смогу уговорить тебя придти к нему. Я не хочу его расстраивать. Идем со мной, и ты скажешь все, что говорила мне, моему отцу. Я думаю, так будет лучше. Так мы поставим в этом деле точку.
ГЛАВА XLIV
МАРИЯ ДОМА У ТЕРРИ
Юэнь Чюнь ожидал их. Когда Терри представил ему Марию, тот довольно радушно принял ее, хотя его глаза смотрели на нее оценивающе. Мария чувствовала это, и ощущала страшную нелов-кость. Она старалась всячески избегать встречаться взглядом с отцом Терри. Юэнь Чюнь это понял, и стал еще внимательнее.
- Здравствуйте, Мария, - сказал он, провожая ее в комнату. - Я ожидал вас, и рад, что вы пришли в наш дом.
- Не думаю я, чтобы вы были этому рады, - откровенно сказала Мария.
Роскошная обстановка квартиры вызывала у нее неприязнь и чувство отчуждения.
Юэнь Чюнь понимающе улыбнулся, и предложил Марии сесть. Она осторожно села в угол огромного дивана, а хозяин устроился в противоположном углу. Терри уселся в кресло напротив дивана. Он был напряжен и тревожно переводил взгляд с отца на Марию. Юэнь Чюнь все время старался поймать взгляд Марии, но это ему никак не удавалось, потому что она все время отводила глаза.
- Я бы хотел поговорить о вас с Терри, - наконец сказал он.
- Видите ли, господин Чюнь... - начала Мария.
- Господин Юэнь, - мягко поправил ее отец Терри. - Чюнь - это имя. У нас в Китае первой пишется фамилия, а уж потом имя.
- Как у вас все по иному, - произнесла Мария. - И имена у вас слишком сложные для нашего произношения. Но, видите ли, господин Юэнь, я не думаю, что между мной и вашим сыном есть какие-то отношения. Мы слишком чужды друг другу. Может быть, Терри думает иначе, но я скажу вам откровенно. Я не люблю Терри, и вовсе не хочу использовать чувства вашего сына для того, чтобы подобраться к вашему состоянию.
С этими словами, Мария подняла глаза и встретилась с взглядом Юэнь Чюня.
- Я думаю, что ваше приглашение меня сюда было совершенно излишним. Я знаю, что вы будете против нашей связи, но заверяю вас, что между нами ничего не было и быть не может.
Во взгляде отца Терри что-то изменилось.
- Мне жаль, что Терри испытывает ко мне такие чувства, - продолжала Мария. - Эти чувства не свойственны взрослым людям, и я не хочу вводить вашего сына в заблуждение, не хочу восполь-зоваться этим.
Произнося эти слова, Мария нашла в себе силы не отрывать взгляда от взгляда Юэнь Чюня. Как ни странно, но в его глазах появилось удовлетворение, и он медленно кивнул головой.
- Хорошо сказано. Честно. Признаюсь, я ожидал от вас обратного. Я ожидал, что вы будете утверждать, что любите Терри, и что деньги здесь не играют никакой роли. Но вы повели себя совсем иначе.
Мария почувствовала, что покраснела.
- Кроме разницы в нашем финансовом положении, существует и ряд других причин, по которым мы не можем быть вместе.
- Например? - спросил Юэнь Чюнь.
- Например, религия. Я верующая христианка, по крайней мере, мне хотелось бы, чтобы это было так, и между нашими религиями пролегает пропасть.
- Да, религия, - задумчиво произнес Юэнь Чюнь. - Это действительно больной вопрос. Вы правы, я бы хотел, чтобы мои внуки воспитывались в традиционной нашей культуре.
- Ну, вот видите, получается, что мы думаем об одном и том же.
- Да, вы правы. Но, в то же время, в наших верах заповеди очень совпадают. Они одинаково относятся к вопросам добра и зла.
- Боюсь, что это не имеет никакого значения. Христианство отрицательно относится к буддизму. Я не вижу смысла играть дальше в эту игру, поэтому прошу вас, чтобы вы убедили Терри прекратить настаивать на наших отношениях. Я все сказала, и прошу у вас прощения за причиненные вам беспокойства.
Юэнь Чюнь нахмурился, обдумывая сказанное Марией. Время от времени он внимательно поглядывал на Марию. Наконец медленно, словно нехотя, произнес:
- Знаете, Мария, я действительно был против ваших отношений. Признаюсь, я был крайне возмущен, когда узнал о них. Но теперь, я даже и не знаю, что мне и думать. Я был уверен, что вы искусно пытаетесь влюбить в себя Терри, но теперь вижу, что ошибался на этот счет. Вы производите на меня совсем иное впечатление.
- О чем вы говорите? - непонимающе спросила Мария.
- Я говорю, что вы, возможно, как раз и являетесь такой женщиной, какой, я бы хотел, чтобы и была жена моего сына.
Мария издала горлом сдавленный звук. Она затравленно перевела взгляд с Юэня Чюня на Терри, и обратно.
- О чем вы говорите? - воскликнула Мария. - Я уже битый час пытаюсь вам объяснить, что Терри ошибся во мне, он заблуждается. Я...я... пустите меня, я хочу уйти!
Мария вскочила с дивана.
- Никто вам не сделает ничего плохого, - поспешил успокоить ее Юэнь Чюнь. - Вы вольны уйти, когда захотите. Я прошу вас только дослушать меня.
- Брак между мной и вашим сыном невозможен, - решительно сказала Мария. - Вы сами сказали, что вопрос веры делает наш брак невозможным.
- Да, я говорил это, - признался Юэнь Чюнь. - Но, в то же время, я считаю, что глубоко нравственная и порядочная жена стоит того, чтобы закрыть глаза на это.
- Глубоко нравственная и порядочная?! Что вы такое говорите? Что вы обо мне знаете? Да я хуже любой другой женщины! Я черствая и бессердечная, наверное, даже эгоистичная. Я совершенно не умею ни радоваться жизни, ни получать от нее наслаждение. Да, может быть, у меня и привлекательная внешность, но это единственный мой плюс. Все остальные минусы настолько сильны, что совершенно перекрывают это достоинство. И, к тому же, я в последнее время поняла, что совершенно не гожусь на роль чьей-либо жены. Я буду только обузой, и не только вашему Терри, но и любому другому мужчине. К тому же, я не люблю Терри, и вряд ли смогу когда-нибудь его полюбить. Такой вот я тяжелый и ужасный человек.
Мария едва сдерживала рыдания. На лице Юэнь Чюня появилось нечто, похожее на сочувствие.
- И все же не делайте скоропостижных выводов, - сказал он. - Подумайте, в таких вещах нельзя торопиться. А скоропостижный ваш отказ может разбить сердце Терри.
- Господи, ну что же это! - Мария в отчаянии схватилась за голову. - Когда же это все кончится? Когда наступит для меня покой? Любовь? Какая может быть любовь? Чувство влюбленности, оно когда-нибудь пройдет, и после него останется лишь пустота в душе! Все это глупо и бессмысленно! Любовь в зрелом возрасте - это патология. Любовь ослепляет и не дает разглядеть в человеке его настоящей сущности, его души, его пороков. А если тот, кто является объектом влюбленности, воспользуется этим заблуждением, то для влюбленного все закончится трагедией. Признаюсь, какое-то время я действительно обдумывала такую возможность, как брачную связь с Терри но, рас-судив здраво, поняла, что от этого нам обоим будет только хуже. Терри нужна жена из среды его народа, его веры и традиций. Я не являюсь таковой. Терри, я всей душой желаю, чтобы ты выбросил меня из головы и никогда больше не вспоминал обо мне. Поверь мне, так будет лучше всем нам. Это нужно для того, чтобы тебе не было стыдно за то, что ты связался с обычной торговкой с рынка. Извини, если мои слова прозвучали чересчур резко и оскорбительно для твоих чувств. Видит Бог, я не хочу тебе зла, и не хотела тебя обидеть. Прощай, Терри, и не жалей обо мне.
Терри проводил Марию из дома. Он был страшно подавлен и выглядел как юноша, получивший отказ в первом свидании. Мария испытывала жалость к нему, и одновременно презрение к самой себе. Оказавшись на улице, она повернулась к Терри.
- Прости, Терри, но у нас не может быть радужного неба. Над нами сгущаются тучи, и будет слишком большой наивностью ожидать, что гроза минует нас. Меня не примут в твоем обществе, и будут ненавидеть в моем окружении. Представителем, какой бы нации не был человек, но радужное небо возможно для него только среди его народа, на его собственной родине. А на чужбине, в соединении с представителем чужого народа, каким бы он не был замечательным человеком, никогда не будет счастья, никогда не будет радужного неба. Поверь мне, Терри, я не твоя судьба.
Терри долгое время молчал, пытаясь придти в себя от потрясения, затем произнес:
- Может быть, ты и права. Я говорил и действовал, как ослепленный любовью юнец. Мне остается только благодарить судьбу за то, что на твоем месте не оказалась такая женщина, которая с радостью бы окрутила меня, воспользовавшись ситуацией. Но ты раскрыла мне глаза. Только вот не представляю, как мне быть дальше. Мой отец хочет, чтобы я создал свою семью, хочет увидеть собственных внуков. Я тоже этого хотел, только боюсь, что я строил воздушный замок, который, хоть и был создан из воздуха, но в нем никогда не будет радуги, того радужного неба, которого я так хотел.
ГЛАВА XLV
ДУШЕВНЫЕ МЫТАРСТВА
Мария возвращалась домой, но совершенно не осознавала того, где она идет, и где вообще она находится. Она чувствовало себя в духовном тупике, из которого не видела выхода.
Ах, как она завидовала в этот момент тем людям, которые не забивали себе голову вопросами религии, вопросами о том, что хорошо, а что плохо, рассуждениями о морали и о нравственности. Такие люди просто жили, получали от нее удовольствие, и стремились прожить каждую свободную минуту так, как считали нужным. Может, они были и правы, когда называли Марию челове-ком, неспособным радоваться жизни, недоразвитым фанатиком, запутавшимся в лабиринте религий в поисках Бога, которого никогда и не существовало вовсе?
Может, действительно, выбросить все это из головы и зажить в свое удовольствие, пользуясь каждым удобным случаем для достижения кратковременного счастья? Выйти замуж за Терри, ве-сти разгульную жизнь; посещать рестораны, ездить на курорты, отдыхать душой и телом, сорить деньгами, на зависть соседям и знакомым? Пускай себе завидуют, глядя на разъезжающую на "Мерседесе" Марию. Завести детей, воспитывая их в полной свободе и раскрепосщенности. Ведь именно так поступает большинство людей. И не думать о том, что когда-нибудь наступит смерть, не думать о том, что будет после нее. Может, правы те люди, которые говорят: "Что будет, то и будет, нас все равно не спросят"?
Но нет, не так-то все это просто и легко, как кажется. Человек, однажды уже вышедший из атеизма, назад в него уже не способен вернуться. Не способен, и все. В атеизм можно лишь раз скатиться, но если ты из него выбрался, то назад дороги нет. Сколько бы человек не внушал себе, что Бога нет, что он в него не верит, что есть только материя, это был бы лишь жалкий самообман. На самом деле он бы верил в Бога. То, что выводит один раз из атеизма, оставляет неизгладимый след в душе. Его уже нельзя стереть, нельзя уничтожить, он остается в человеке навсегда. Промысел Божий привел Марию в храм десять лет назад, и он же уже не дает скатиться обратно в атеизм. И даже если бы она стала жить мирской жизнью, жизнью для плоти, сколько бы не заставляла себя получать удовольствие от мимолетных радостей, от богатства, рас-пущенности, все равно голос Божий будет сверлить Марию изнутри, она не будет знать покоя, не будет находить себе места. Она может лишь делать вид, что всем довольна, что все у нее идет хорошо. Это будет лишь видимость, жалкая попытка выдать иллюзию за реальность. На самом же деле, она все равно будет знать и понимать, что за все ее грехи ей все равно придется держать ответ. От самой себя не уйдешь.
Нет, если человек один раз выбрался из атеизма, потянулся к Богу, и тот вытянул его из неверия, то это уже навсегда. Тот перелом в душе, который создает Бог, уже никогда не заглаживается мир-скими страстями и мудрованиями. Сколько бы не старались лжеучителя этого мира, они не в силах изгнать из души человека истину, которую он уже однажды познал.
И пусть даже в этой жизни Мария никогда не узнает счастья, она всегда, в глубине души, будет знать, что есть тот судья, который за все ее долготерпения и страдания даст ей за гробом такую жизнь, в которой окупятся все ее земные горести, и будут казаться ей лишь мимолетными неприятностями.
Мария сама не заметила, как ее мрачные мысли повернули в это русло. Она вновь почувствовала прилив сил и надежды и легкость в душе, которую она уже не испытывала довольно давно. А эти чувства становились все сильнее и сильнее, тем самым, как бы окрыляя Марию. Она легко взлетела по ступенькам на свой этаж, с удивлением ощущая, что ей хочется запеть. Душа словно бы рва-лась из тела наружу.
Но, как всегда оно бывает, все проходит, все уходит, и во вторник, двадцать шестого июля, возвращаясь с работы домой, Мария почувствовала, что ее одолевает хандра, столь обычное для нее состояние. Прежде, чем подняться к себе домой, Мария, поразмыслив немного, решила проведать Градовых. Дверь открыла Татьяна.
- А-а, это ты, - сказала она, увидев Марию. Голос Татьяны не выражал радости, впрочем, не было в нем и враждебности.
- Здравствуйте, я просто хотела вас проведать, - сказала Мария. - Как вы?
- Потихоньку, - все таким же бесцветным голосом ответила Татьяна, пропуская внутрь Марию.
- Как Андрей-то?
- А как он может быть?
- Я имею в виду, не пытался ли он больше наложить на себя руки?
- Пока нет, держится.
- А как ты? - Мария внимательно посмотрела на Татьяну.
- Да не пью я, не пью! - раздраженно сказала Татьяна. - Уже пять дней трезвая хожу.
Татьяна помолчала, затем добавила:
- Нельзя мне пить, иначе Андрюшка учудить может.
- Да, Таня, нельзя, - тихо произнесла Мария. - Он так сейчас нуждается в твоей ласке и заботе. Ему нужно почувствовать, что он кому-нибудь нужен, что он не обуза.
В глазах Татьяны мелькнули слезы, но она ничего не ответила.